Без вины виноватая (гет)

Разбудило Гермиону дыхание, щекочущее щеку. Стоило открыть глаза, как губы Драко оказались на ее губах. Ответила она раньше, чем осознала, что отвечает. Они целовались, и целовались, и целовались, не в силах оторваться друг от друга. Никогда еще поцелуи не оказывали на нее такого действия, внутри все таяло от счастья. Она была так сосредоточена на ласках, которые дарили губы и язык Малфоя, что сначала не замечала веса, придавливающего ее к кровати, рук, то зарывающихся в ее волосы, то оглаживающих плечи и бедра, стискивающих ягодицы. Мозг обработал информацию об этих ощущениях, и тело затрепетало от желания. Гермиона потянулась к завязкам на малфоевских штанах, но тот перехватил ее руки.

— Погоди, — превозмогая себя, Драко отстранился.

— Почему ты… мы ведь уже, — бессвязно залепетала она, вкладывая во взгляд все то, что не получалось сформулировать. В ответном взгляде пылал такой же пожар, Грейнджер расценила это как разрешение и предприняла еще одну попытку развязать чертовы штаны.

— Гермиона, — он опять поймал ее запястья и с видимым усилием сконцентрировался. — В следующий раз мы займемся сексом, когда они, — Малфой указал свободной рукой на их браслеты, — не будут фикцией.

Она почувствовала, что меняется в лице. Наверное, потому Драко и пошел на попятную:

— Хорошо, перегнул. Знаю, звучит тупо. Я тебя не шантажирую или что-то такое. Не психуй, дослушай. Я хотел бы, чтобы это случилось не потому, что тебе требуется выплеснуть эмоции, снять напряжение, изучить свое тело или что-то доказать себе. Мне нужно, чтобы ты желала именно меня.

Гермиона открыла рот и закрыла, осознав: любые слова сейчас будут расценены как попытка склонить к близости. Позиция Малфоя вызывала уважение. И досаду.

— Опять твои заморочки? — картинно вздохнула она, чтобы не показаться уязвленной.

— Не думал, что ты такая жадная до секса.

— Дурак.

Губы Драко расплылись в совершенно развратной улыбке. Гермиона смутилась бы, не будь возбуждена и растеряна.

— Я готов доставить тебе удовольствие любым способом, кроме этого, — он заправил прядку ей за ухо и в это самое ухо прошептал совсем другим тоном: — Не думай, что я такой сильный. Я хочу тебя до пятен перед глазами. Тебе достаточно просто сидеть рядом, чтобы я с ума сходил. Ты продавишь меня на раз-два. Поэтому просто прошу, не надо. Давай подождем.

Нет-нет, это не укол вины. Ну и что, что прямо сейчас она обдумывала несколько вариантов соблазнения Малфоя. Например, не сомневалась, что совместный просмотр взрослого канала на ТВ сорвет чеку. Несносный слизеринец последней фразой переложил ответственность за свой каприз на ее плечи. Возмущения не было, только какая-то ненормальная в данной ситуации щемящая нежность.

Гермиона ответила откровенностью на откровенность.

— Не знаю, чего ты планируешь дожидаться. Я ведь не отрицаю своего влечения. Может быть, все испытываемое мной в совокупности аналогично твоему «люблю», но я не готова употреблять это слово.

— А мне проще сказать «люблю», чем объяснять, что не могу оторвать от тебя глаз, рук, хочу быть с тобой каждую минуту, хочу баловать тебя, хочу твоего внимания, боюсь, что ты снова влипнешь в какую-то смертельно опасную историю, боюсь, что нас разлучат, ревную к твоим дружкам и даже к Северусу, хочу запереться с тобой в пещере и наложить на нее кучу защитных заклинаний.

Поучительная речь про гормоны осталась непроизнесенной, вместо нее прозвучало:

— Пожалуй, твое последнее желание даже сбылось, только пещера у нас со всеми удобствами, а заклинания накладывал не ты, — она кривенько улыбнулась собственной шутке и, обхватив его лицо ладонями, серьезно спросила: — А что, если это пройдет через месяц?

Сейчас все было наоборот: чем больше она смотрела на Драко, тем больше хотелось смотреть, чем теснее прижималась к нему, тем сложнее становилось отстраниться, но... если это изменится? Ведь может же измениться?

— Я не знаю, что будет через месяц. Может, Уотсон уйдет со своего поста, меня отыщут и запрут в Азкабане, может, тебе надоест опекать неудачника, и ты найдешь новое применение своей жажде помогать. Я могу часами убеждать тебя, что мои чувства не каприз избалованного мальчика, приводить в пример родителей, которые вместе прошли через такое, что нам и не снилось, и не отказались друг от друга — вместе, Грейнджер, какие бы разногласия у них ни возникали, пока смерть отца не разлучила, — могу клясться, что привязан до сих пор ко всем, к кому успел привязаться: к людям, существам, животным. И поверь, это проклятие, когда… когда многие уже умерли. Но все мои слова уйдут в никуда, если ты так боишься будущего, что не готова поверить в настоящее.

Наверное, эта речь могла прозвучать пафосно, но то, как яростно и пылко Малфой ее произнес… Вышло так искренне, что Гермиона поцеловала его. Просто поцеловала, и он ответил.

Его рот переместился ниже — на шею, плечи, ключицы. Гермиона не пыталась сопротивляться, когда лямки сарафана оказались на локтях, а грудь — доступной ошалелым глазам, рукам и губам. Подумаешь — грудь. Касания были приятны, она практически отключилась, растворившись в ощущениях, и не пыталась осмыслить и систематизировать новый опыт. Ласковые пальцы и жадный рот на груди разожгли приугасшее пламя. Драко и сам распалился, и Грейнджер не сомневалась, что способна заставить его перейти черту. Вот только нельзя было так поступить, нельзя было снова подвести его, предать доверие, которое только начало возрождаться. Гермиона выгнулась, желая большего, Малфой чутко отреагировал на потребности ее тела: пальцы оказались в ее трусиках и заиграли уже разученную мелодию, один из них экспериментально скользнул во влажное отверстие, неглубоко, не более, чем на фалангу, и задвигался в такт с остальными, в то время как рот Драко резко втянул ее сосок. И это совершенно неожиданно стало финальным аккордом — острым стаккато удовольствия.

Драко чувственно ее поцеловал и... куда-то исчез. Грейнджер просекла это с опозданием, словно перемотала картинку назад в омнинокле. Не сбежал же он? Не мог сбежать после того, как они были так откровенны друг с другом. Она ведь пошла навстречу его желаниям.

Когда Малфой вернулся, левитируя перед собой поднос, на котором стояли тарелка с круассанами и пиала с шоколадом, Гермиона успела в конец себя извести. От подноса шел пар. На мгновение возник легкий интерес: использовал он магию или микроволновку. С губ слетел глупый вопрос:

— Ты куда делся?

— Должен же я был позаботиться о себе, — он подмигнул, и до Гермионы с задержкой (опять!) дошло, что имелось в виду, но намек не вызвал смущения. Почти не вызвал, — и о тебе, — он подбородком указал на поднос.

Круассаны и шоколад прихотью мозга сассоциировались с Голдштейном, в голове что-то щелкнуло, и всплыл составленный перед сном план. Грейнджер тут же отыскала на прикроватной тумбочке Сквозное зеркало и вызвала Уотсона, совсем не задумываясь о времени, — если они отрубились на несколько часов вечером здесь, то в Лондоне уже стояла глубокая ночь. Аврор все еще бодрствовал, хоть и выглядел очень уставшим.

— Что-то случилось? — напрягся он.

— Нет, просто я кое-что придумала!

Уотсон поощрил ее движением головы, и Гермиона воодушевленно спросила:

— В последнее время в аврорат присылают воспоминания анонимно, так?

Исполняющий обязанности начальника кивнул и перехватил зеркальце поудобнее, отчего его лицо на той стороне зашаталось. Гермионин вестибулярный аппарат счел это крайне неприятным.

— И эти воспоминания считаются уликами, так?

— Так. После проверки на подлинность.

— Я правильно понимаю, что подлинность воспоминаний подтверждает мистер Голдштейн?

— Правильно, — губа Уотсона поползла вверх, но это было не важно. Ему придется принять ее всерьез.

— Прекрасно, — резюмировала Грейнджер. — Если мистер Голдштейн поможет извлечь только важные фрагменты — ответы Пайка без антуража и наших вопросов, я отдам вам воспоминания о его последних минутах. Инкогнито. Вышлите их себе из общественной совятни. И стоит, наверное, отправить дубль в «Пророк», чтобы полностью повторить сценарий получения предыдущих посылок. Пайк называл фамилии жертв и заказчиков, и среди них засветился член Визенгамота. Это информационная бомба, которая отвлечет общественность от Северуса, это поможет следствию, но что еще важнее: Пайк выдал одного из своих подельников — Джимми Пикса, и вы смело можете допросить его с Веритасерумом, поскольку Пайк мертв.

Гермиона смутилась из-за радости, прозвучавшей в голосе. Она понадеялась, Уотсон поймет, что радость относится не к факту смерти, а к тому, что обет перестал мешать расследованию.

— Вы уверены, что Пайк мертв? Подвергать опасности...

— Уверена.

Перед внутренним взором возникло обезображенное лицо с заострившимися чертами, ручейки крови из носа и рта, подтеки из глаз, неестественный прогиб поясницы, громкий выдох с хлопком. Вот теперь ею овладели здоровые эмоции. Гермиону пробила крупная дрожь. Цепкий взгляд опытного аврора отметил ее реакцию.

— И уверены, что готовы пережить тот вечер еще раз?

— Абсолютно.

Чем быстрее разберутся в этом, тем быстрее Снейп выйдет на свободу. Но червячком зашевелились сомнения в ответе на другой вопрос. Она дала его без запинки, но ее утверждение подразумевало безусловное доверие словам портрета Волдеморта. А что, если их выбросило не из-за Пайка? Что, если он остался там живым? Она уже ошибалась, и даже не раз. Разве не была Гермиона уверена, что в Визжащей хижине лежит труп профессора Снейпа? Разве сомневалась, что Пайк мертв, когда увидела его почти утонувшего в клубящейся жути? Не станет ли она косвенной причиной смерти Пикса? Не погибнет ли из-за нее уже третий человек?

— Я направлю к вам мистера Голдштейна с портативным Думосбором, — сообщил Уотсон и отключился.

Только теперь Гермиона вспомнила про парящий поднос. Она бездумно схватила с него круассан и надкусила, не чувствуя вкуса и температуры.

— А если Пайк жив? — выпалила то, что жгло язык гораздо сильнее горячего теста, и подняла на Драко встревоженный взгляд.

Тот методично заправлял шоколадом свой исходящий паром круассан, удерживая на лице нейтральное выражение.

— Мы не смогли бы покинуть зал без человеческой жертвы, — напомнил он.

— Но вдруг Волдеморт соврал!

— Да прекрати! Мы оба знаем: Пайк умер. Оба знаем — почему. Не пытайся уменьшить мою вину.

— Я не пытаюсь, — дело и вправду было вовсе не в вине Драко, но раз уж тот заговорил, она сочла нужным напомнить: — Ты слушал Северуса? Он сказал, что возможно, это произошло не… из-за нас.

— Тебе так нравится самообманываться?

— Да при чем здесь...

— Гермиона, мы его заставили говорить, и это — факт, допрос привел к его смерти, это — тоже факт.

— Но вдруг…

— Хорошо, пускай причина смерти то, что кто-то отправил в аврорат его воспоминания. С такой правдой тебе станет легче жить? Ты ведь знаешь, что у нас было намерение выжать из него максимум информации и убить. Прости, — тут же добавил Драко, испугавшись ее выражения лица. Гермиона тряхнула волосами, отгоняя заполонившие голову картинки. Намерение у них было, да. И, положа руку на сердце, Грейнджер признавала: доведись ей попасть в эту ситуацию еще раз, поступила бы точно так же.

* * *

Морис не появился ни в этот день, ни на следующий. И через два дня тоже не появился. Уотсон взял зеркало с ее четвертой попытки дозваться. Сухо отрапортовал, что Гарри вернулся с задания и Шеклболт ангажировал его для одного многообещающего проекта, извинился за проволочку, напомнив между прочим: Голдштейн не в подчинении Министерства магии Британии и помогает добровольно несмотря на загруженность, и попросил не беспокоить, если не случится ничего из ряда вон, потому что они зашиваются не меньше Мориса. Почему-то считался порицающий подтекст «тогда как вы отдыхаете». И это было правдой. Грейнджер с каждым прошедшим часом все решительнее посматривала на свалку за креслом, но еще не могла переступить через себя. Почему-то ярче всего отпечаталась под веками омерзительная обложка книги «Живая матка». Вряд ли Малфой оставил эту книгу в зале, а у Гермионы она вызывала отвращение. Усугублял нежелание знакомиться с ее содержанием последний разговор с Голдштейном.

Почти все ее время принадлежало Драко. Уровень тактильной зависимости от него пугал. Она хваталась за него, пока нервничала из-за отсутствия новостей и просто так, потому что хотелось. Если они не сидели в обнимку — держались за руки, находясь на расстоянии, то и дело посматривали друг на друга. Непродолжительная разлука, когда Драко куховарил, Гермиона развешивала белье или кто-то из них уходил в ванную, ощущалась почти физической болью. Скажи кто-то даже месяц назад, что она будет испытывать такую жажду прикосновений, ни за что не поверила бы. Как и в то, что станет без конца разглядывать острые черты и худощавое тело Драко Малфоя, мучиться, когда не видит и не касается его. Иногда в затуманенный разум проникал голос здравого смысла, пытающийся объяснить все происходящее распоясавшимися гормонами и осаживающий «Эй, это же Малфой!» — тот самый Малфой, которого она ударила на третьем курсе, тот самый Малфой, который обзывал ее на протяжении пяти лет, Малфой, из-за подлости которого должны были казнить Клювокрыла. И Гермиона сама еще недавно была для него «поганой грязнокровкой», он совершенно искренне презирал ее. Как же с ними обоими случилось такое? Однажды она решилась спросить, рассчитывая, что у Драко будет достойное объяснение происходящему.

— Ты не выносил меня все школьные годы, — это было утверждением, а не вопросом. — Не кажется ненормальным, что это так быстро изменилось?

— Я не оправдываюсь, но тогда мало кто тебя выносил, — Гермиона фыркнула, и он развил мысль: — Что? Или задранный нос, или задранная рука, или и то и другое. Вечно выслуживалась перед учителями, а всех остальных поучала, ходила вся такая Мисс Есть Мое Мнение и Неправильное, будто этот мир твой целиком.

Ладно, возможно, именно так она и выглядела со стороны, но из них двоих не Грейнджер несла себя так, «будто этот мир твой целиком». Кажется, кто-то бревна в собственном глазу не видит.

— Ты, знаешь, тоже не подарком был.

— Знаю, — не стал отрицать Малфой. — Я был злобным мелким засранцем.

— Засранец вырос.

— Ты о конкретной части?

Гермиона закатила глаза с емким «Придурок!».

— Если вернуться к тому, что тебя беспокоит, — прекратил он паясничать, — то я просто не вижу в тебе девчонки, которая дико раздражала меня на младших курсах.

— Однако это я.

Малфой пожал плечами, мол, что это меняет. Вопрос был в том, видела ли она в нем подлого таракана из своего детства? Воспринимала ли его сегодняшнего отдельно от школьной версии?

— Жутко бесило, что тебя совершенно не задевали мои попытки достать. Я видел, как беленеют Поттер и Уизли, а ты только вскидывала подбородок с выражением лица «что от тебя еще ожидать». Ты, магла, смотрела сверху вниз на меня, на Малфоя!

— Причем курса до четвертого в прямом смысле, — ввернула она, проглотив выпад в сторону происхождения.

— Шах и мат.

— Я говорила уже: это для вас волшебников «грязнокровка» — ругательство, для меня… — она проглотила «воспитанной Миланой», — набор из двух несовместимых понятий, в общем, нелепость, которую могли придумать только отсталые и неграмотные люди. На таких растрачивать нервные клетки — пустое. Но если тебе станет легче, то ты задевал, только не «грязнокровкой», а тем, что добавлял. Твои «поганая» и «мерзкая» уязвляли, а уж «вонючая»... Любому человеку неприятно слышать о себе такие несправедливые замечания.

— Судьба решила наказать меня, теперь я зависим от твоего запаха.

О, так это у них взаимно.

— Слабое наказание.

— Глупо просить прощения теперь?

— Глупо. Я вот совсем не жалею, что врезала тебе.

— И уже не один раз.

— Не жалею ни об одном.

Они обменялись натянутыми улыбками, и разговор заглох без логичного окончания. Без вывода. Нужно ли просто принять настоящее и отпустить прошлое? Так поступают? Не нагонит ли прошлое через много лет, если их отношения сложатся? Ведь ни он, ни она не раскаиваются и остаются предвзятыми. Можно ли пустить все на самотек, обточит ли жизнь их взгляды? С одной стороны, уже обточила: месяц в мэноре сгладил ее неприятие мировоззрения чистокровных, Гермиона готова была признать, что длинная история рода, магические фишки «родового гнезда», огромная библиотека таили любопытные вещи; десять дней в этом домике, шесть из которых были прожиты совсем без магии, вроде бы примирили Драко с простецами, он вполне справлялся и даже получал удовольствие от быта, не фыркал и не брызгал ядом, разве что… опасался некоторых вещей, и даже теперь, после возвращения способностей, не отринул приобретенный опыт, более того — каждый день просил переколдовывать его неудобную вычурную одежду в более простую магловскую. Значит ли это, что их ситуация не безнадежна? Достаточно ли влюбленности для сосуществования таких разных людей, как они? Гермиона поймала себя на том, что не испугалась, назвав влюбленность влюбленностью. Да, она влюбилась, иначе с чего бы ей стал казаться красивым тощий и бледный дрыщ. Тощий и бледный дрыщ, чьи пальцы нежно перебирали ее волосы, словно это было самой естественной вещью в мире. Длинные и изящные пальцы. Впрочем, теперь увлечение Гермионы не ограничивалось пальцами, она залипала на любую часть тела Драко, и это сбивало с толку. Ненормально же возбуждаться от вида мужской стопы и щиколотки с выступающими косточками, или от светлых волосков на ногах или руках — самого факта их наличия на бледной коже, под которой играют тонкие мышцы, или от взгляда на стык шеи и плеча, пересеченный двумя темными шнурками с кулонами (Гермиона теперь знала, что один из амулетов был на Драко, сколько он себя помнил, а второй на него надел отец перед поездкой в Хогвартс)?

Судя по реакциям Малфоя, он точно так же загорался, глядя на нее. В кои-то веки Гермиона стала трансфигурировать свою практичную одежду во что-то более… откровенное и девчачье, как минимум потому, что длинные рубашки, платья и юбки были предпочтительнее шорт и джинсов, когда их с Драко охватывала страсть. Наверное, он изучил каждый участок ее тела, хоть они оба и воздерживались от главного, выполняя его прихоть. В свете всего, что они творили, это казалось форменным лицемерием. Гермиона и сама не стеснялась трогать Малфоя, где хотела, разве что пока не решилась на минет. И сдерживала ее не брезгливость или что-то подобное, а обычный страх перед неудачей. Она — Гермиона Грейнджер и должна быть уверена, что справится на превосходно, прежде чем пробовать. Поэтому, когда Драко был в ванной или в кухне, тайком искала взрослый канал и изучала подборку журналов (при ближайшем рассмотрении оказалось, что не все они были женскими и кулинарными).

* * *

Вальяжно развалившийся на ее обнаженном животе Драко коротко чмокнул около пупка, погладил выступающую косточку бедра и хмыкнул.

— Что? — напряглась Гермиона.

— Задумался, как скоро истощатся запасы спермы у меня в организме, если я продолжу так часто кончать.

— Каждую секунду у здорового мужчины образуется полторы тысячи сперматозоидов, — если он собирался ее смутить, то смущение окончательно оставило Грейнджер дня три назад. Нет, окончательно, наверное, все-таки два.

— Уверена? — Драко повернул голову наверх, ловя ее взгляд.

— Ты же не желаешь получить лекцию по анатомии.

— Нет. Твои лекции заводят, а я больше не могу-у-у. Умру от обезвоживания, — Малфой изобразил павшего героя.

— Иди, сделай себе чай, — Гермиона легонько подалась вверх бедром, и белокурая голова подпрыгнула.

От малфоевской жалобы на сложную жизнь ее избавил звук аппарации.

Гермиона скинула с себя голову Драко и вскочила, одергивая юбку и ища глазами отброшенные куда-то трусы, Малфой же неспешными движениями застегнул шорты, а искать рубашку даже не стал. Было неловко, что их обнаружат в таком виде! Внутренний голос съехидничал: будто в последние дни у них был какой-то другой вид.

— Здравствуйте, молодые люди, — поздоровался Голдштейн, появляясь в дверях спальни.

Он казался еще более несуразным, чем во время своих прошлых двух визитов. Несмотря на очень жаркий день, его поношенный плащ был застегнут на все пуговицы и слегка перекошен, левой рукой Морис прижимал к себе что-то под плащом, а правой — удерживал под мышкой какой-то плоский и, кажется, круглый предмет.

— Мне гораздо больше нравится сегодняшняя атмосфера здесь, — улыбнулся он. Вокруг его ярких глаз собрались добрые морщинки, но улыбка все равно получилась неискренней.

Гермиона отчаянно покраснела, Малфой с вызовом вскинул подбородок.

Голдштейн неуклюже развернулся и попросил Драко подержать почти плоское прозрачное блюдо то ли из очень тонкого стекла, то ли из заколдованной в твердое вещество воды. Гермиона узнала в нем портативный Омут памяти, виденный на иллюстрации в одной из просмотренных в конце мая книг.

Малфой вежливо подхватил прибор и отставил его на прикроватную тумбочку. Тем временем гость расстегнул пару верхних пуговиц на плаще и достал из-за пазухи… комок шерсти.

— Кто это? — глупо спросила Гермиона, рассматривая крошечного полосатого котенка, доверчиво сидящего на ладони Мориса.

— Решил подарить вам питомца.

— Что? — вопрос Драко отлично дополнил ее собственный.

— Дело в том, что его подарили мне, — сказал он доверительно, словно это все объясняло. — Мама. Она у меня дама в возрасте и… скажем, с причудами. Не знаю, где она взяла эту зверушку, но решила, что таким образом сможет привязать меня к дому. А поскольку у себя дома я бываю не более часа в неделю… в общем, вы меня очень обяжете, если примете его в подарок.

Драко осторожно приблизил палец к зверьку, и тот недоверчиво его понюхал. У Мориса терпения на медленное знакомство не было, он перевернул руку Малфоя ладонью вверх и ссадил на нее котенка. Удивительно, но Драко не выказал возмущения наглостью гостя. Гермиона засмотрелась на то, как бережно он огладил топорщащуюся шерстку малыша, а затем вынул палочку и забормотал какие-то заклинания.

— Мальчик. Семь недель, — огласил он.

— Откуда ты… — начала Гермиона.

— Я занимался разведением низзлов, если ты забыла, — фыркнул Малфой, вздернув бровь, но не отводя глаз от котенка.

— Значит, решено. Он ваш. У меня тут… — Голдштейн захлопал себя по карманам, — корм, туалет и игрушки. Идемте на кухню, юноша, я вам все покажу и отдам.

Драко, все такой же завороженный питомцем, безропотно понес его в кухню, а Гермиона, воспользовавшись тем, что осталась одна, нашла-таки свое белье и быстро надела. Морис вернулся без Малфоя.

Смущение накатило снова.

— Ваш... друг некоторое время будет занят, впрочем, разобраться с вашими воспоминаниями мы можем и без него.

Поддержка Драко прямо сейчас очень помогла бы, но, с другой стороны, снова погружать его в ужас той ночи Гермиона не хотела. Она неосознанно обняла себя за плечи, и ткань футболки натянулась на груди, неприятно задевая ноющие после интенсивных ласк соски. Грейнджер дернулась, снова отчаянно краснея. Еще не хватало, чтобы легилимент рассмотрел в ее голове, что совсем недавно выделывал Малфой.

— Мисс Грейнджер, Гермиона, не нужно стыдиться меня.

— Вы… — желание провалиться на месте никогда не охватывало Гермиону так полно.

— Просматривать чужие воспоминания без позволения неэтично. Это допустимо только в очень серьезных случаях вроде того, когда я встретил вас тут впервые. Но я чувствую ваши эмоции и некоторые оформленные мысли. Вы буквально выкрикиваете их.

Северус говорил то же самое.

— К тому же, вы не поверите, но когда-то давно я тоже был молодым и влюбленным.

Гермиона поежилась, ей не хотелось слушать пространные речи о влюбленности от постороннего человека.

— Не стоит бояться чувств, — посторонний человек не внял ее беззвучной просьбе закрыть тему. — Любовь такая штука... Она не подчиняется законам. Время, которое нужно провести вместе, чтобы влюбиться, не регламентировано. Нет правила не влюбляться в того, кто когда-то причинил боль. Не разрушайте прекрасное из-за неуверенности и страха перед возможной неудачей. Простите старика, который лезет не в свое дело.

В этот момент Морис настолько напоминал Дамблдора, что Гермиону передернуло. Она пожала плечами, и Голдштейн наконец вернулся к цели своего визита.

— Вызовите в памяти нужный нам разговор, — попросил он.

Воспоминания о зале и Пайке заполонили голову, и Гермиона захлебнулась ужасом. Извлечение продолжалось не более десяти секунд, точно не больше, но параллельно шел какой-то иной отсчет времени, где кошмар длился бесконечно.

— Вы как-то блокировали все это в моей голове? — она не определилась, было это вопросом или обвинением.

— Нет-нет, — Голдштейн выключил Дамблдора и включил Слизнорта. — Только слегка подтолкнул в нужном направлении. Вы всё сделали сами. Теперь станет еще лучше. К сожалению, прежде чем это произойдет, вы должны вместе со мной просмотреть фрагменты и указать на лишнее, а затем еще раз, чтобы одобрить конечный вариант, — он сделал приглашающий жест в сторону Омута.

Гермиона не стала тратить ни секунды на сомнения и нырнула первая.

К пятому погружению в Омут она перестала испытывать эмоции вообще, к седьмому — определилась с тем, что мешает ей просто жить дальше, не возвращаясь в этот ад. Когда Морис закупорил во флакончик последний отрезок, где Пайк «сдал» Пикса, она решительно заявила:

— Мистер Голдштейн, заберите все, что мы вынесли из логова Волдеморта. Вам любопытно, а нам — нет, избавьте нас с Драко от этого.

Примечания:

Велкам t.me/Velena_d