День за днем - 2 (гет)

Желание высказать донжуану в глаза все, что о нем думаю, наутро только укрепляется. Это он меня так любит, да? Девок по ресторанам водит. Специально встаю пораньше — подготовиться и навести неземную красоту. Взбучка подразумевает строгость, а значит никаких фривольных блузочек — глухое серое платье с короткими рукавами и атласным воротником стоечкой. Правда у него завязки на спине и вид с той стороны не то что грозный, а даже где-то наоборот: вырез чуть ли не до попы, но ругаться то я буду лицом к лицу. Вавилоны на голове и тем более кудри накручивать перед Калугиным не собираюсь — просто расчесываю распущенные волосы и все.

Так что на работе появляюсь в самой боевой готовности. Виновника пока нет, и я располагаюсь у него в кабинете, мысленно проговаривая все пункты обвинительного приговора. Посидев недолго в кресле, нога на ногу и положив локти на поручни, тянусь включить лампу на столе, а потом хватаю со стола рамку с фотографией Алисы. Что-то ее папаша не рвется я на работу... Прогульщик!

Не успеваю поставить обратно, как ко мне заходит Андрей:

— О, привет.

Демонстративно молчу, не поднимая глаз.

— Та-а-ак... Чего это мы молчим?

Он склоняется, нависая надо мной, уперев одну руку в стол, а другую за моей спиной. Даже бровью не веду:

— А я с предателями не разговариваю!

Калугин с растерянной улыбкой ведет головой:

— Как ты сказала?

Ни стыда, ни совести! Вскинув упрямо голову, смотрю в глаза:

— Я сказала, что ты предатель! Просто не хочу более грубое слово употреблять.

Отодвинув в сторону его руку, встаю и делаю шаг к двери. Тут же чувствую хватку на локте — Калугин тормозит меня:

— Марго подожди, подожди, стоп! Я не понял.

Разворачиваюсь, приподняв бровь:

— Что именно ты не понял?

Прядь волос лезет в глаза, мешая быть гордой и неприступной, и я поднимаю руку убрать ее за ухо. Потом складываю руки на груди. Андрей серьезен и явно растерян, но это меня не останавливает обличать его коварство:

— Когда ты с Егоровой в ресторан поперся, ты тоже ничего не понял?

— Господи, ты об этом?

— Да, я об этом.

Андрей касается моей руки:

— Маргарит, пожалуйста, я тебя прошу не надо, успокойся, давай вечером поговорим.

— А я хочу сейчас!

Улыбка трогает губы Калугина:

— Ну, сейчас, к сожалению, не получится, потому что очень много работы.

Нашел отговорку… Обиженно, отворачиваюсь:

— То есть ты уходишь от ответа, да?

— Я никуда ни от чего не ухожу. Я просто тебя прошу поговорить вечером.

Ню, ню… Три минуты уделить — прямо закопался в работе… И ведь не возразишь! Нетерпеливо и недоверчиво несколько раз киваю, потом все-таки, смотрю на него, сдаваясь:

— Ладно, вечером, так вечером.

Уже на выходе слышу в спину:

— Спасибо.

В дверях останавливаюсь и, повернувшись лицом к Андрею, не могу удержаться, чтобы не съязвить:

— То есть, ты решил взять тайм-аут, чтобы придумать отмазку, да?

Калугин, с легкой усмешкой, отводит глаза:

— Марго, я тебя прошу.

Ладно, я не ревнивая дура, подожду, когда созреешь.

— ОК, вечером! Вечером.

И иду к себе. В дверях оглядываюсь, чтобы еще раз бросить на Калугина обвиняющий взор и захожу внутрь.

* * *

Мелких дел накопилось за эти дни масса и приходится их разгребать и разгребать, пока они не превратили мое рабочее расписание в помойку. И это не считая проблем с Калугиным, тайн семейства Егоровых и поручения шефа приглядывать за Пантелеевой. Отловив Людмилу в холле и озадачив ее поисками Эльвиры, уж было собираюсь отправиться дальше к Валику, по поводу последнего технического отчета, но неожиданно замечаю в кухонном проеме две женские фигуры. Так и есть — Егорова младшая и Пантелеева. Да еще собачатся — похоже, это именно то, о чем предупреждала Каролина, говоря о болтливости новой сотрудницы. Они уже снижают тон, но когда приближаюсь, последняя фраза Ирины не может не напрячь:

— Ты у мамаши своей чокнутой спроси, что я за чушь несу. Или у Лазарева, хотя он вряд ли чего тебе скажет.

Пулей вбегаю внутрь, вытянув руку к Егоровой:

— Так, Наташа!

Оглядываюсь в холл проверить, не слышал ли еще кто спора этих двух трещоток.

— Давай, пулей в фотостудию, там работа стоит.

Та не шевелится и только тихо скрипит:

— Через пять минут.

Ирина, повернувшись к нам спиной, утыкается в зеркальце в руке, якобы наводя красоту. Уверенно продолжаю командовать:

— Пяти минут у тебя нет! Я пулей, говорю тебе.

Егорова сдается и бросает в сторону Ирины:

— Имей в виду, разговор не окончен.

Так и не глянув в мою сторону, убирается прочь. Плевать!

Проводив Наташу взглядом, подступаю к Пантелеевой — эту угрозу надо пресечь раз и навсегда. Ирина тут же бросает своя занятие, убирая зеркальце в задний карман брюк:

— Да, Маргарита Александровна, полюбуйтесь.

Видимо она ищет у меня сочувствия и демонстрирует здоровенный фингал под глазом. Меня ее боевые награды нисколько не впечатляют:

— Значит так, слушай меня сюда.

Оглянувшись для проверки на входной проем, продолжаю:

— Если не хочешь себе еще один такой фонарь для симметрии, пришей на рот молнию и застегни, ясно?

Пантелеева явно растеряна:

— Что?

Переминаясь с ноги на ногу, нервно перевожу дыхание:

— Э-э-э... Имей в виду…

Буравлю собеседницу глазами:

— Если ты, еще хоть слово ляпнешь, будешь в переходе сигаретами торговать!

Напоследок многозначительно киваю:

— Поняла меня?

Надеюсь, мой наезд не потребует повторного внушения. Не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и ухожу прочь. К Кривошеину.

* * *

Наконец, наступает обеденное время, и я решаю провести его подальше от кабинетных стен, то бишь в «Дедлайне». Поставив сумку на стол, поднимаюсь из кресла, окидывая последним взглядом поле бумажной брани — вроде, ничего не забыла, телефон взяла. Стук в дверь заставляет поднять голову — в щель заглядывает Калугин, а потом заходит:

— Марго, можно?

— Да, конечно.

Беру со стола ежедневник, и убираю его в сумку — поизучаю, не отрываясь от тарелки. Андрей прикрывает за собой дверь, и, опустив глаза в пол, идет к столу:

— Э-э…, послушай, я решил не дожидаться вечера.

Похвально. Он останавливается в торце стола, сцепив пальцы сердечком. Интересно, это будет Анькина версия про «общие интересы» или старая Андрюхина песня про нахлынувшую на Наташу депрессию? Веду головой из стороны в сторону, поджимая губы:

— Н-н-ну, я слушаю.

Калугин качает головой. Вид у него какой-то смурной и невыспатый, хотя с утра был вполне свеж. Нервно перевожу дыхание и внутренне собираюсь.

— Если ты по поводу моего похода в ресторан, то это вообще…, это ерунда.

Хотелось бы услышать что-то более внятное. Моя бровь дергается вверх — я жду. Андрей добавляет:

— Дело не в этом.

Значит, объяснений не будет, как всегда. Типа ерунда и все, ничего же не было. Как из этого ничего потом беременность получается непонятно.

— А в чем?

Он мнется:

— А, м-м-м…. Ну… Я хочу, чтобы мы обсудили наши отношения. Вообще.

Ну, что ж, не будем акцентироваться на мелочах. Если ампутация по самую шею, то какая разница с кем, когда и сколько раз. Вбираю носом воздух, кивая, потом смотрю на Калугина:

— То есть, ты созрел?

Андрей, кивает:

— Ну, да, я созрел.

Замираю, обхватив себя рукой вокруг талии, и за шуткой пытаюсь скрыть как нервничаю, как слабеют ноги:

— Подожди секундочку, я сяду.

Калугин обходит вокруг меня, к окну за креслом, и я, придерживая ладонями платье, усаживаюсь на угол стола. Андрей молчит, что-то мыча:

— Э-э-э…

— Я слушаю.

Бросив взгляд на Калугина, опускаю глаза — не буду смущать. Андрей переступает с ноги на ногу и кладет руки на спинку кресла. Взгляд его мечется по столу, с губ срываются лишь невнятные междометия:

— М-м-м…, пс-с-с...

Мы оба нервничаем и я терпелива:

— Андрей, я слушаю тебя.

Помолчав секунду, он, глядя в бок, собирается с духом:

— Ну, в общем… Я всю ночь не спал.

Я тоже спала хуже некуда, но такое начало не предвещает ничего хорошего — набрав в легкие побольше воздуха и прикрыв глаза, отворачиваюсь — нервная дрожь внутри потихоньку достигает рук и ног, и наверно правильно, что я села. Калугин отступает от кресла:

— Я думал, думал, думал и…

— И?

Он стоит рядом, топчется, не смотрит, и я тоже боюсь поднять на него глаза. Слышится невнятный звук и Андрей делает еще шаг, подступая совсем близко:

— И…, э-э-э...

Взгляд поймать не удается, и я обреченно смотрю на губы, снизу вверх, готовая к худшему.

— В общем, я решил…

И вдруг с облегчением произносит:

— Ну, его к черту, это прошлое, нужно жить сегодняшним днем и настоящим.

Это звучит так неожиданно, что я теряюсь. Господи, как хочется верить, что это его окончательное решение! Андрей уже произносил такие слова, но сейчас совсем другое... Никаких психиатров и проверок. Он выбрал! Он выбрал меня! Дрожь от нервного страха вдруг превращается в тряску радости. Сердце бьется, как сумасшедшее.

— Андрюш, ты серьезно?

Это так неожиданно... После всех метаний с игнорированием в упор, с новыми свиданиями с Егоровой... Калугин разводит руками и качает головой:

— Ну-у-у…, м-м-м-ф-ф…, более чем.

Даже поднимаюсь со стола, с надеждой заглядывая Андрею в лицо широко раскрытыми от нежданной радости глазами. Неужели все кончилось? Можно ни о чем не думать, быть собой и быть счастливой? Он снова дергает неопределенно руками:

— И, мне, кажется, мы должны дать друг другу шанс.

Конечно, должны! Ему просто нужно время, он обязательно привыкнет. Обязательно! Он мужчина, я женщина, мы любим друг друга и нужно жить настоящим!

— Андрюш, спасибо тебе.

— Да, на здоровье.

Буквально растекаюсь от подступившей нежности, и мои глаза наливаются влагой. Андрей морщится, двумя руками обхватив мою кисть, он поднимает ее к губам, и продолжает, запинаясь:

— Только я тебя прошу, ты, пожалуйста, не обижайся и пойми меня, ладно?

Он с трудом выговаривает, прикрыв глаза:

— Мне…, п-пока…, еще тяжело расслабиться до конца.

Я понимаю! И готова пообещать что угодно — я буду стараться. И если Андрей говорит о сексе, то я то, как раз, никогда с этим не торопилась. Плаксиво усмехаясь, приглаживаю волосы, отводя спадающую на плечо волну в сторону:

— Да я тебя понимаю, мне тоже трудно расслабиться. Ну, мы ведь поможем друг другу?

Калугин мягко кивает, глядя на меня добрыми глазами, и сердце мое поет от любви.

— Конечно, конечно поможем…, поможем.

Мне так хорошо, что не могу удержаться — на лице расцветает такая счастливая улыбка, которая наверно бывает только у конченых идиоток. Обвив руками Андрюшкину шею, повисаю на ней, заглядывая любимому в глаза. Мы оба будем осторожными, заботливыми и как романтично говорит Анька,…, поплывем на волнах любви. Смущенно опускаю взгляд:

— Ну, так, может…

А, ладно, где наша не пропадала… Сегодня! Радостно смотрю на Андрея, нетерпеливо подрыгивая коленкой от возбуждения:

— Увидимся вечером?

Его глаза и губы улыбаются в ответ:

— Ну, да, да, конечно увидимся.

Вздыхаю, по-прежнему, повиснув на мужской шее. Так соскучилась по Андрюшкиным поцелуям.

— Я тебя люблю.

Его руки лежат на моей талии и им так уютно там. Калугин смеется:

— А я тебя люблю.

Это совсем другое. Качаю головой:

— А я больше.

Усмехнувшись, он утыкается своим лбом в мой:

— Не буду спорить с главным редактором.

И наши губы сливаются… После ужасно долгого перерыва их вкус так сладок.

* * *

Когда Андрей уходит, я тут же плюхаюсь к себе в кресло и хватаюсь за мобильник — это же уму непостижимо, это надо срочно рассказать Аньке! Как только она откликается, тут же вываливаю на нее все свои розовые сопли, перескакивая с пятого на десятое — о приходе Андрея, о его словах «К черту прошлое" и "Мы должны дать шанс друг другу». У меня столько эмоций, что Сомова, из моих сбивчивых воплей, ни фига не понимает, наверное. Только повторяю, через каждое предложение:

— Представляешь?

Усидеть при таком стрессе невозможно, и я вскакиваю, готовая петь, плясать и декламировать стихи…

— Я от радости чуть в окно не выпрыгнула!

Мотаюсь за креслом вдоль окна и не могу остановиться:

— Ой, у меня мотор до сих пор заходится.

— И что, он прямо так и сказал?

— Да, говорит, всю ночь думал.

Сочувственно хмыкаю:

— И я ему верю — вид у него был явно, очень помят.

— Представляю, что ему это стоило.

— В смысле?

— Да нет, ничего, это я так.

— И что скажешь?

— Ну, что… Да…, ничего, поздравляю, рада за вас.

Слушаю неуклюжие Анькины поздравления и улыбаюсь, широко открыв рот — ничего, потом отметим событие. Развернувшись и придерживаясь рукой за спинку кресла, иду вдоль окна в обратную сторону:

— Ань, ты единственный человек в этой галактике, кому я могу рассказать это.

— Ну, вся галактика еще неизведанна.

— Ты даже не напрягайся — мне братья по разуму не нужны, у меня есть сестра по разуму.

— Марго, хватит мне льстить, а то я сейчас зазнаюсь, и вообще ничего делать не буду.

Анюта мое чудо. Отшучиваюсь:

— А и не делай! Я тебе разрешаю.

Мой адреналин пошел на спад, и я неторопливо, по инерции, торкаюсь вдоль окна. Есть еще один важный вопрос к понятливой подружке.

— Кстати, у тебя сегодня вечером эфир есть?

— Не-а. Как говорил Пятачок, до пятницы я совершенно свободна.

— М-м-м…, жаль.

— Что, значит, жаль.

А то, что недотрога морально созрела.

— Слушай, Ань, а ты не могла бы сегодня вечером сходить куда-нибудь погулять?

— Ты что, забила стрелку с Калугиным?

Смущенно признаюсь, останавливаясь:

— Ну-у-у…, типа того.

— Лихо вы, молодцы.

Я еще не готова к таким откровениям и намекам в свой адрес, поэтому прерываю:

— Так погуляешь или как?

— Ну, в кино я обычно одна не хожу. Но для сестры по разуму, так и быть, сделаю исключение.

Снова улыбаюсь, довольная до пузырей:

— Ань, спасибо, я тебя обожаю.

— Не поверишь, но это взаимно.

Прохожу за стол, собираясь сесть:

— Целую, пока.

Захлопнув крышку мобильника, плюхаюсь в кресло — внутри все поет и радуется жизни.

* * *

К обеду мне уже невмоготу от своих фантазий… Все! Андрюшку надо порадовать, намекнуть, что Аньки весь вечер дома не будет и можно заявиться пораньше. С доброй вестью отправляюсь в кабинет к Калугину — буквально вплываю к нему с игривой улыбкой во весь рот и как дура ляпаю:

— Ну, привет.

Можно подумать не виделись, совсем баба от счастья ошалела. Андрей поднимает голову, всем видом выражая занятость и напряжение:

— Привет.

Пританцовывая, захожу ему за спину и воркую в ушко:

— Как дела-а-а?

Склонившись над плечом, заглядываю на экран. Там картинки, картинки…, но мне не до них. Калуга рапортует:

— Ну вот нормально. С разворотом уже практически определился.

Густая волна волос падает вниз, на лицо и я дышу Андрюшке в ухо, слегка его покусывая — я чувствую свою власть и, надеюсь, мои усилия достигают цели, вызывая у Андрюшки такую же дрожь во всем теле, что и сейчас у меня. Трусь щекой, прикрыв глаза… Он что-то сказал… Определился?

— С чем?

Калугин смеется, отклоняя голову в сторону:

— Марго, что ты делаешь?

Я не знаю… Но все эти мысли о сегодняшнем вечере… О том что Андрей меня любит и будет со мной… Они почище видений в лифте или эротических снов…. Все тело словно горит и вверху, и внизу…. Хочется ластиться и тереться словно кошка весной, и я шепчу:

— Я так соскучила-а-ась.

— Я тоже, но сейчас нас увидят.

Отрываюсь, поднимая голову, но перед глазами, по-прежнему, один туман и грезы:

— Пусть увидят! Они сами все ходят, и тискаются по углам.

Положив руки Андрею на плечи, сжимаю пальцы, ощущая крепкие мускулы. Может, маленький массаж? Калугин смеется:

— Я тебя умоляю, потерпи до вечера.

Снова склоняюсь над ним, и мои руки скользят с мужских плеч на грудь, ощупывая и лаская, и прижимая к себе. Он мой! Весь!

— Ну, я не могу потерпеть до вечера-а…. День такой длинный, длинный…

Калугин перехватывает мои руки и прижимает их к себе, удерживая. Ах, так?! Тянусь к его уху и хватаю губами.

— Маргарита Александровна!

Отпускаю из коготочков свою жертву и, выпрямившись, шепчу:

— Все, все, все, все…

Со счастливой улыбкой стою позади Андрея, положив руки ему на плечи. Он тяжко вздыхает:

— Фу-у-у-ух.

И мне это нравится. Скромно соглашаюсь:

— Вечером, так вечером.

— Угу.

Обойдя вокруг, снова склоняюсь к Андрею. Отбросив волосы в сторону, и приблизив лицо вплотную, придаю голосу мягкую строгость:

— И еще одно.

Мотнув головой, Калугин смотрит на меня:

— Да?

— О-о-очень тебя прошу, не называй меня, пожалуйста, Маргарита Александровна, хорошо?

Андрей снова кивает:

— Хорошо, Маргарита Александровна.

Опять! Ухожу, щелкнув пальцами и предупреждающе подняв указательный — последнее предупреждение! Вдогонку, слышится:

— Хэ…..Больше не буду.

* * *

Домой сваливаю пораньше — хочется успеть приготовить что-нибудь вкусненькое и достаточно легкое, чтобы моего кавалера не потянуло не вовремя в сон. По дороге заезжаю в магазин затариться продуктами, и мой выбор, кроме овощей и зелени, падает на большую кефаль.

Процесс предстоит непростой и интересный, и я, поставив кастрюльку с яйцами вариться, отправляюсь переодеться в рабочую амуницию — темно-розовую майку и синие спортивные брючки.

Спустя двадцать минут подготовка завершена и можно начинать — передо мной на столе гора продуктов, а на разделочной доске скользкая рыбина. Усаживаясь на стул, осматриваю запасы — батон копченой колбасы, лимон с отрезанной верхушкой, нечищеная луковица, листья салата, стебли лука, вареные яйца в стеклянной мисочке и горка картошки. По крайней мере, пару салатов можно настругать. А вот чего с рыбой делать? В любом случае, ее надо почистить — так, по крайней мере, всегда делала мать, когда мы с отцом ловили в пруду карасей. Только как это делается? Пытаюсь наискосок порубить чешую лезвием ножа, потом беру рыбину за хвост, приподнимаю и переворачиваю, шлепая на другой бок. Свисающие сосульками лохмы мешаются, но поправить волосы сейчас не могу — руки грязные. Старательно скребу ножом, удерживая рыбу за хвост и приоткрыв от усердия рот — вроде, что-то получается, соскребывается. Теперь надо голову отрезать. Взяв двумя руками широкий кухонный нож, приноравливаюсь рубануть рыбине по шее, ну или по тому месту, где она обычно у всех есть, но вмешивается Сомова:

— Марго!

Оглядываюсь на приближающуюся Анюту. Та удивленно указывает на рыбу:

— Ну, ты что делаешь?

— Ну-у, хочу рыбу почистить.

— Кто ж так чистит?

А разве не так? Неуверенно спрашиваю:

— Ну-у ..., а как надо?

Сомова терпеливо прикрывает глаза, потом поднимает их к потолку, качая головой:

— Ну, давай я покажу, иди.

Если Анька мне поможет, будет вообще здорово. Главное, чтобы в свое кино не опоздала. Слезаю со стула и, положив нож рядом с разделочной доской, обхожу, шлепая шлепками по полу, вокруг стола, занимая место напротив, в партере зрительного зала и, как старательная ученица, складываю руки на коленях — буду смотреть и учиться. Сомова занимает мое место:

— Господи, учу тебя, учу. Смотри! Значит, берешь и отрезаешь сначала голову.

Она демонстративно пилит, пока от рыбины не отваливается голова.

— Вот так вот.

Хочется подлизаться, и я нахваливаю:

— Ну, вот как у тебя все так хорошо получается.

Сомова снова закатывает вверх глаза:

— Вот у меня все так хорошо получается потому, что я всегда все делала сама, и никто мне не помогал. Вот так и научилась.

А я, значит, все на нее перекладываю? Откинув рукой волосы за спину, хватаю нож и начинаю срезать кожуру с картошки. Это-то я могу делать и сама, чего тут сложного, берешь и строгаешь как палку.

— Это сейчас упреки, да?

— Никто тебя не упрекает, просто мужчины к женщинам, которые с кухней не в ладах, относятся не очень.

Старательно продолжаю строгать:

— Ну, ты же меня научишь?

— Угу, делать мне больше нечего.

Она вдруг накидывается с упреками:

— Ну, что ты делаешь? Ну, оставь, положи. Просто помой ее и свари, как есть в мундире.

— Думаешь?

Сомова вздыхает:

— Уверена. Ну, ты что думаешь, ты Калугину нужна без пальцев, да?

Кисло улыбаюсь — ага! Хотя конечно лучше с ними. Отвлекаюсь и, увы, действительно срезаю кусочек ногтя:

— Уй, блин, черт! Еще этот дурацкий маникюр.

Теребя подбородок, Сомова смотрит на меня и ухмыляется. Ей хорошо, она все умеет….

* * *

За окном темно и я прерываю наши кулинарные занятия, чтобы уйти в гостиную и оттуда звякнуть Калугину. Он отвечает сразу:

— Алло.

— Андрюш, это я. Как у тебя дела?

— Да Марго! Да ты понимаешь, я еще на работе.

Так поздно?

— Что-то случилось?

— Да-а… Ты не волнуйся — Наумыч зашел, просто загрузил и поэтому … Ну, все, я здесь еще, короче…

— Часика полтора тебя хватит? А то все остынет.

— Да, хорошо, я постараюсь.

Душа поет и жаждет признаний.

— Андрюш... Ты меня любишь?

— Конечно.

— А я тебя!

Его кто-то отвлекает и в трубке звучит отбой. Бедненький, аки пчелка, весь в трудах. Даже немного стыдно. Захлопываю крышку мобильника и возвращаюсь на кухню. Когда усаживаюсь на прежнее место к столу, поджав и уперев ноги в шлепках в перекладину внизу стула, нечаянно смахиваю на штаны кожуру. Блин, хорошо картошка мытая. Схватив очисток, швыряю его на стол:

— Женщинам вообще надо памятник поставить.

Сомова тут же подхватывает:

— Вот! Запомни это, а лучше запиши.

Отряхиваю, потирая ладони, а Анюта, тем временем, тычет ножом на картину с нарисованными бутылками, висящую над нами:

— И вот на стенку здесь повесь!

Сомова продолжает ковыряться с рыбиной, а я, отставив миску с картошкой в сторону, снова берусь за нож. Только вот зачем, еще не придумала. Анюта вдруг интересуется:

— Слушай, а ты что, вообще, собиралась из этого всего приготовить?

Ну-у-у…, что получится, наверно. Пожарить рыбу, сделать салат.

— Ну, я не знаю, какую-нибудь еду … Хэ

Усмешка получается неуверенной — планы на сегодняшнее меню у меня были самые общие. В конце концов, можно и суши заказать. Сомова мотает головой:

— Слушай, я тебя не понимаю. К тебе мужчина едет на свидание, а ты его отравить решила, что ли?

— Почему? Здесь все съедобное.

— Съедобное?

Сомова берет тарелку с размороженной селедкой в пакете и подносит к носу:

— А вот это что такое вонючее?

— Селедка.

— Селедку, зачем ты достала? А грибы?

Только шлепаю губами, открыв рот:

— Ну, я все, что было в холодильнике — выгребла.

Сомова опять качает головой, поджав губы:

— Так, давай загребай обратно.

Кулинарка из меня та еще, так что молча беру тарелку с селедкой и миску с грибами, слезаю со стула и несу назад к холодильнику. Сомова ворчит:

— И эта…И салями здесь совершенно ни к чему!

Она тянет руку с колбасой в мою сторону:

— На.

Выхватив палку, убираю ее, приоткрыв дверцу холодильника.

— Вот! А из этого уже можно что-нибудь и придумать... Хотя, грибы…, э-э-э..., грибы неси назад.

Командирша… Я их еще не успела засунуть на полку, и они все еще стоят на столешнице. Тащу обратно Аньке.

* * *

Через час, распаренная после душа, накинув на тело старый клетчатый халат, выхожу из ванны, надевая на руку часы, и сразу хватаюсь за трубку:

— Алло, Андрюш, привет.

— Салют.

Анюта наверно уже закончила кулинарничать и мне остается подготовиться самой и накрыть на стол... Расстегиваю заколку, распуская волосы — их я специально не мочила, прятала под шапочкой — сушить слишком долго, а до назначенного часа «ч» всего ничего. Я уже вся в предвкушении свидания и интересуюсь, растягивая слова:

— Как твои дела-а-а?

— Нормально, а что?

— Да нет, просто решила позвонить.

В спальне горят настольная лампа и бра, создавая романтичный интим, и я останавливаюсь возле кровати, сунув руку в карман халата:

— Ты знаешь, я только что принимала душ и подумала… Ну, может быть тот гипнотизер был прав?

— По поводу чего?

По поводу этого самого. Игриво пританцовывая, прохожу к изголовью кровати и мне совсем не стыдно:

— Может быть, нам действительно попробовать вместе принять душ?

— Вот ты сейчас шутишь или серьезно?

Не пойму, обрадовался он или огорчился? Ладно, не буду торопить события. Пусть будет, как будет. Но если у Андрюшки вдруг опять снесет голову, недотрогой не стану.

— Что, испугался? Да ладно, ладно, шучу. Ну, так ты скоро?

Подняв руку, сдвигаю полу рукава, посмотреть время. За полчаса явно не успеет доехать.

— Ну, я в принципе уже одеваюсь.

Отлично.

— Все, я тебя целую, жду.

— Договорились.

С довольным видом вскинув вверх подбородок, захлопываю крышку телефона, пришлепнув его ладонью. Все, он едет! Однако пора подумать, чем сразить наповал моего мужчину… Лезу в шкаф, вываливая на кровать наряды, а их, надо сказать, накопилось уже немало. В общую кучу летит красное цветастое платье с черной бабочкой, уже и не помню, откуда оно, легкое шифоновое в бежевых разводах тоже туда же — не сезон, достав вешалки с блузками, рассматриваю их, вытянув руки перед собой — одна красная с завязочками вместо бретелек, другая белая в листиках и блеклых яблоках — эта наоборот вся закрытая и рукава до локтя. Тоже бросаю на постель. Еще вешалки — тут голубая юбка и открытый темно-зеленый топик. Все не то. Алое платье с короткими рукавами…, пожалуй… Девушка — огонь… Прикладываю его к груди и смотрюсь с ним в зеркале. Оно…. Натянув и расправив платье, лезу в коробку с побрякушками — здесь моих сокровищ тоже уже немало, хотя есть и Анютины… Покопавшись, последним штрихом выбираю и надеваю серебреную цепочку с висюлькой в виде колечка с прозрачными камушками, с хвостиком тонких серебряных ниточек, уходящих вниз, в ложбинку между грудями… Ага, ими самыми, если каждый день по утрам надевать лифчик, их наличие быстро перестает шокировать, а даже наоборот, вызывает мысли, насколько они соответствуют стандартам женской привлекательности.

Приодевшись и причесавшись, скрепив волосы заново заколкой, подкрасив губы под цвет платья и подправив макияж, отправляюсь в гостиную выкладывать на стол, все, что приготовила Анюта со своей безрукой помощницей. Хотя, конечно, начинаю со столового сервиза — ножей, вилок и прочего… Сегодня у нас с Андрюшей необычный ужин, и по такому случаю извлекаю из маминых запасов в шкафу горку квадратных тарелок и таких же блюд-подставок. Получается красиво — на квадратных блюдах по круглой тарелочке и салфетке, а по сторонам столовые приборы и бокалы для вина. В центр ставлю тарелку с нарезанным сыром, помидорчиками, дольками лимона, рядом квадратную — здесь свернутые в трубочку блинчики с мясным фаршем, на другой, такой же квадратной, горка наструганного дайкона с воткнутыми вокруг черными оливками и корзиночкой с красной икрой сверху — мое творчество. Оливки и на другом блюдце, вместе с нарезанными огурцами и лимоном — нежданно-негаданно получилось изобилие в итальянском стиле — к тому же в духовке запеченная морская рыба. В завершение несу с кухни еще одно блюдо с зеленым и красным крупным виноградом, по пути отрывая ягодки и отправляя в рот — гость запаздывает, а кушать хочется. Ставлю его тоже на стол — фрукты пойдут под вино перед ужином — бутылка красного полусладкого уже заждалась мужской руки и так и просится ее открыть. Здесь у меня стоят еще две толстенные белые свечи на подставках для романтического антуража и я, щелкнув зажигалкой, подношу язычок пламени к фитилю первой из них и жду, пока он разгорится, потом щелкнув еще раз, разжигаю и вторую свечу

* * *

Приготовления практически завершены, свечи горят, я тоже горю, не менее романтично, но вместо звонка в дверь, звонит мобильник и на дисплее высвечивается «Андрей». Ну вот опаздывает. Набрасываюсь с упреками:

— Андрюш, ну, где ты ходишь? У меня уже все готово.

— Слушай, ты меня ради бога прости, конечно, пожалуйста, но у меня возникли форс-мажорные обстоятельства.

С трубкой у уха брожу по гостиной, и у меня вдруг начинает подозрительно ныть под ложечкой:

— А что случилось?

— Да понимаешь, я договорился с соседями, и Алиса должна была ночевать у них.

Ого! Значит, у него планы остаться до утра? И тут же тухну — этот звонок неспроста. Калугин только начинает рассказ уверенным тоном, а я уже обреченно понимаю, что он не приедет. "Ну, его, прошлое, надо жить настоящим"... Во второй раз, на одни и те же грабли... Чтобы он сейчас не говорил, все это шило…, большое тупое шило… Еще секунду назад живое и полное радости, мое лицо деревенеет, как при заморозке у стоматолога. Тоска наваливается с каждым словом Андрея… Знаю, что бесполезно, но все равно, цепляюсь до последнего. Недоуменно дернув плечом, интересуясь:

— Так в чем проблема?

— А ты представляешь, у них только что пропала собака.

Какая чушь! Прикрыв глаза, качаю обреченно головой:

— И что?

— Да ничего, они сейчас всей семьей носятся по дворам и ищут эту собаку. Им сейчас точно не до Алисы.

Со вздохом делаю еще одну бесполезную попытку:

— А мама? У мамы Алису оставить нельзя?

Пауза. Калугин оправдывается грустным голосом:

— Марго, да маме нездоровиться. Неужели ты думаешь, что если бы с мамой было все в порядке, то я бы… Да я бы и к соседям и не обращался!

Усаживаюсь на диван. Но ведь не до утра же соседи будут бегать за собакой? Час, другой, потом спать пойдут.

— Понятно. А одну ее оставить не вариант, да?

Посидит у соседей, поиграет с их детьми.

— Не-не-не, ты что? Оставить Алису одну, это исключено!

Стоп — машина! Есть же выход, если Андрей опасается и хочет оставаться на расстоянии. Алиса здесь прекрасно ночевала, мы можем посидеть, поужинать втроем, а потом уложим ее спать на моей кровати. Его потом устрою здесь в гостиной на диване, а сама лягу вместе с девочкой. И бараны целы и волчицы сыты. Даже оживаю:

— Слушай, так приезжайте вместе с ней!

— Ну, хорошо, Марго, как ты это себе представляешь?

Прекрасно представляю, опыт был. Пожимаю плечами:

— Ну, а что такого? Место есть.

— Маргарита, я тебя умоляю, ну перестань, пожалуйста.

Он вдруг твердо чеканит:

— У ребенка есть свой дом, и спать она должна у себя в постели.

Любыми способами, только бы от меня подальше. И самому, и Алисе. Мне горько и усмешка получается горькой:

— Андрей, ну…, только что ты хотел оставить ее у соседей.

— Маргарит, ну ты же прекрасно понимаешь, что это совсем другое.

Конечно, понимаю, что причина его лжи совершенно в другом, и потому молчу. Оставить с соседями, это не то, что поужинать с бывшим мужиком в женском теле.

— Ну, ты видишь, что так получилось. Я сам расстроен из-за этого и ну...

Вижу. Расстроен. Тем, что нет сил, честно порвать, и надо выкручиваться, выдумывая всякую ерунду. Интересно, какая история с соседями случится, если я вдруг скажу, что сейчас приеду сама? Ладно, не буду пугать, а то бегемот сбежит из зоопарка, или дом захватят террористы и ОМОНовцы оцепят весь микрорайон. Раздражение начинает волной подниматься к горлу, и я еложу по дивану:

— Значит, не приедешь, да?

— Маргарита, ну я же тебе все объяснил. Только я тебя очень прошу — не обижайся на меня, пожалуйста, ладно?

Молчу, не соглашаясь, и из трубки доносится:

— Все, я тебя целую.

— Привет, Алисе.

— Спасибо.

— Пока.

— Пока.

Захлопнув крышку мобильника, отворачиваюсь. Потом тянусь положить телефон на стол, и, уперевшись обеими руками в диван замираю, сжимая зубы до боли... А потом вбираю носом воздух, сдерживаясь, чтобы не матюгнуться вслух. Капец… Ни хрена он меня не любит, одно бла-бла-бла… Шарахается, как черт от ладана. Наклонившись вперед, тянусь к свечкам задуть — сначала одну, потом вторую. Вот тебе и романтический праздник с брачной ночью — уныло смотрю на стол, потом отворачиваюсь.

* * *

Тяжкие мысли не отпускают меня до самого Анютиного возвращения. Откинувшись на подушки, уложив босые ноги на край стола, рядом со свечой, медитирую, пытаясь осознать себя, свое бытие и придумать линию поведения с Калугиным на завтра. В дверях шуршит ключ, слышится стук двери и голос Сомовой:

— Привет.

Я в нирване, в космосе, меня нет… Поэтому не реагирую и не поворачиваю головы. Аня обходит полки:

— Чего делаешь?

Разве не видно?

— Олицетворяю собой стационар.

Сомова топчется возле дивана:

— М-м-м… Прикольное занятие.

Она садится на придиванный модуль, и я поддерживаю разговор:

— Как фильм?

Анюта отмахивается со вздохом:

— А-а-а…, туфта.

Безразлично продолжаю:

— Всех убили?

— Где?

— В кино.

Сомова снова отмахивается:

— А, да нет, это комедия была... Типа.

Тоже хорошо.

— Понятно.

— Смешно было бы, если режиссера еще до начала съемок убили.

Она отрывает виноградину от ветки с тарелки и засовывает в рот.

— Тогда бы было бы смешно. … Ну, а что, я так вижу, что Калугин не приходил, да?

Не глядя на Анюту, киваю:

— Правильно видишь.

Сомова жует:

— А что случилось-то?

Есть одно емкое слово, и я произношу его, поджимая губу:

— Струсил!

Анька пожимает плечами:

— Почему ты так решила?

Да тут и решать нечего. Резко дернув рукой с зажатым мобильником, сажусь, спуская ноги на пол и, уперев руки в диван, разворачиваюсь к подруге:

— Да, потому что! Долго-долго мне объяснял про какую-то собаку, которая потерялась у соседей и мама у него болеет, и Алиса у него одна, и не с кем оставить. Да?

Раскачиваясь, упрямо смотрю прямо перед собой:

— Навешал мне лапши на уши и сверху трубку положил.

— Марго, ну почему сразу лапши.

Кладу ногу на ногу и, сложив руки на груди, кошусь на подругу:

— Потому что он врать не умеет, Ань, а когда врет — это слышно.

Сомова, набив рот, не унывает и всплескивает руками:

— Ну, значит, не решился.

Меня, сильнее всего, задевает то, что он даже с Алисой не захотел приехать. Так что о том, что не решился, речи нет. Поджав губу, недовольно дергаю плечом:

— Ну, как хочешь, назови.

Суть одна — струсил и стал возводить баррикады, вокруг себя и вокруг Алисы.

— Так, ну а чего киснуть-то?!

Сомова хватает бутылку со стола и показывает ее мне:

— Ну, давай выпьем, а?

Боюсь его нынешнее «не решился» только вершина айсберга. Мне нужно подумать и я, морщась, отказываюсь от выпивки:

— Не хочу.

— Ну-у-у…, давай мороженного съедим.

Порыв успокоить, понятен, но сейчас это меня только раздражает, и я повышаю голос:

— Не хочу!

— Ну, а чего ты хочешь?

— Ни-че-го я не хо-чу!

Сомова закатывает глаза к потолку и вздыхает:

— Ну, тогда я спать.

Она берет сумку, брошенную рядом, и поднимается. Провожаю ее:

— Давай. Good night!

Но Анюта продолжает стоять, глядя на меня с сочувствием:

— Ну, а ты что, так и будешь прямо вот так здесь сидеть?

Печально подняв брови и наморщив лоб, киваю:

— Так и буду.

Сомова потоптавшись, уходит, бросая со вздохом:

— Ну, давай.

Ну, даю. Меня хватает самоистязаться еще на час. Потом, в полной тоске от своей беспомощности, убираюсь в спальню.