Куда вас, сударь... (джен)

Примечания:

1) Автор не хотела, автора вынудили персонажи... Без упаковки платочков (или тазика/пакетика — кому что пригодится) не читать

В реальности голос Дагота Ура оказался совсем не таким, каким он звучал во снах — заглушенный маской, тихий, сиплый, словно его обладателю давно не приходилось ни с кем говорить... или довелось долго надрывно кричать. Наваждение, начавшее было овладевать Элемаром, несмотря на то, что он был «внутри», спало. Теперь он видел не просто загадочный «силуэт в маске» из снов, а вполне материального... мера. Пусть и огромного роста — даже так ему было видно, что он, высокий, как любой альтмер, ниже Дагота Ура не меньше чем на две ладони.

А ведь Ворин был не настолько рослым...

Дагот Ур шагнул ближе и Элемар увидел и кое-что еще: старые и свежие шрамы и язвы, изрывшие кожу и сочащиеся сукровицей. Как и Утол, как и Гильвот, оставшийся в соседнем зале, Дагот Ур не обременял себя одеждой сверх необходимого. Но учитывая царящую вокруг жару и его состояние, это было вполне оправданное решение.

— Я пришел по Твоему зову, — ответил тем временем Неревар. — Твоей Плотью и в Твоей Плоти, как Ты того и хотел...

Элемар онемел. А потом вспомнил, что именно это и именно так говорил Гарес перед смертью. А Неревар просто повторил его слова, старательно выдерживая интонации. Это значило, что...

Что перед ними — не Ворин. И Неревар это подозревал с самого начала.

— Странно, — словно не услышав, проговорил Дагот Ур, глядя куда-то им за спину и поверх головы. — Такого исхода я не ожидал. Того, что ты придешь неподготовленным.

— Неподготовленным? — переспросил Неревар.

Золотая маска слегка наклонилась, словно Дагот Ур только сейчас увидел его.

— Это место судьбы, — в сиплом голосе прорезались снисходительные нотки, а сам он приобрел какой-то неприятный отзвук. — Но вершить судьбу может лишь обладатель Инструментов Кагренака. Я не знаю, чего ты хотел добиться, придя сюда с пустыми руками... Но подними на меня руку — и я уничтожу тебя.

— Я пришел не сражаться, — покачал головой Неревар, а Элемар подумал, что стоило бы подсчитать, в который раз за последние дни он произносит эти слова. — Я пришел, потому что ты позвал.

— Вот как, Луна-и-Звезда? Тогда иди. Принеси мне Призрачный Страж. Принеси его в Зал Сердца. Он нужен мне. Вместе мы освободим эту землю и вернем былое величие нашему народу...

— Принесу, — Неревар наклонил голову, словно демонстрируя покорность.

Золотая маска величаво качнулась, словно в благосклонном кивке... и Дагот Ур потерял к ним интерес, замерев статуей самому себе и уставившись куда-то в пространство. Неревар снова наклонил голову и поспешно развернулся к выходу. Впрочем, «поспешно» было не совсем верно — двигался он медленно и плавно, насколько позволяли пораженные корпрусом суставы. Словно опасался делать резкие движения.

Он успел сделать несколько шагов к пролому, ведущему в зал, где их наверняка уже поджидал жаждущий крови Гильвот, когда сзади вдруг раздался металлический щелчок. И тихий голос, по-прежнему сиплый, но уже не приглушенный:

— Неревар?..

Неревар обернулся — резко, порывисто, коротко застонав от мгновенно прострелившей тело боли. Дагот так и остался стоять на том же месте. Только теперь золотая маска не скрывала его лицо — он держал её в руках. Плечи его были опущены и сам он слегка ссутулился, сразу став как-то ниже ростом. Ореол величественности исчез, остался только измученный мер, совершенно непохожий на того, кого Элемар помнил из своих и чужих снов: вместо строгих одежд в цветах Дома — рваное и грязное тряпье невнятно-темного цвета, едва прикрывающее чресла; посеревшую от проклятья Азуры кожу изрыли многочисленные шрамы и уродливые язвы, пальцы рук неестественно вытянулись и искривились. А лицо... даже в царящем вокруг сумраке было заметно, как оплыли черты. Но это был он. И его взгляд...

Элемару стало не по себе. Он никогда не считал себя особенно чувствительным к чужим переживаниям, а сейчас еще и находился «внутри», где эмоции и ощущения были изрядно притупленными, но сейчас ему хотелось выть. Впрочем, почти сразу он понял, что эти эмоции — не его. Это Неревар. Именно он захлебывался от чувства... вины. Приправленной недоверчивой опаской вины.

— Ворин? — так же неуверенно проговорил Неревар, снова шагнув у нему.

И снял шлем.

Лицо Дагота исказилось в болезненной гримасе. Это походило на судорогу... если бы не взгляд, на миг полыхнувший лютой ненавистью. Не к ним — к кому-то другому...

— Вот как... — почти прошептал он. — Вот, значит, как... Прости, мой гахмердон, я этого не желал...

— Я не гахмердон, Ворин, — покачал головой Неревар, медленно подходя ближе, а Элемара вновь обожгло почти неодолимым чувством вины. — Я... чувствую себя обманщиком, самозванцем... Да, когда-то меня звали Нереваром... но я этого не помню. Это имя для меня такое же чужое, как и любое другое. И те осколки памяти, что приходят ко мне во снах... да, в них я — Неревар. Но я до сих пор не уверен, что тот, кому они принадлежали — я...

— Не помнишь? — отшатнулся Дагот.

Неревар покачал головой.

— Прости, лорд Ворин Дагот. Но я не имел права скрывать эту правду...

— Замолчи! — сиплый полушепот Дагота был похож на вой. — Замолчи...

...Текущая из носа кровь неприятно щекочет кожу и он, поморщившись, вытирает её, раздраженно стряхнув багровые капли на пол.

— Мой ашхан... — молодой темноволосый воин, на плечо которого он опирается — а точнее, почти висит, потому что от слабости у него подкашиваются ноги — встревоженно поворачивается, и он видит, что лицо у того изуродовано жуткими шрамами, словно кто-то пытался содрать с него кожу, отрывая её тонкими полосами. — Твои раны...

— Я должен, — перебивает он.

Двемеров больше нет — всех их постигла участь Думака и Кагренака, рассыпавшихся прахом у него на глазах. Но нужно еще показаться на глаза советникам и хотя бы главам Домов и племен. Чтобы видели — он жив, он не сгинул в недрах Красной Горы. Потом — да, потом он свалится от слабости и несколько дней будет метаться в лихорадке из-за не желающих поддаваться лечению ран — это с ним уже было и не раз... Слишком непросто ему дался поединок с Думаком. Поединок, в котором он, нанося каждый удар, преодолевал себя — слишком тяжело было поднимать оружие против того, с кем так долго его связывала крепкая дружба. Поединок, в котором он неминуемо проиграл бы, промедли Ворин хоть на мгновение — Истинное Пламя, и без того казавшееся налитым неведомой тяжестью, раскололось, словно встав на сторону противника... или не желая проливать кровь еще одного из тех, кто его создал. Думак ведь уже замахнулся для последнего удара...

Опираясь на плечо верного щитоносца

(Аландро — всплывает в памяти имя — Аландро Сул...)

он делает шаг к выходу...

— Постой, — раздается сзади тихий голос.

Он оборачивается.

Ворин Дагот, единственный, кроме него самого, выживший из тех, кто пробился сюда, в тайные залы Бтуангтува, стоит опасно близко к Сердцу, рядом со столом, за которым Кагренак, видимо, до последнего делал записи своих опытов. На руках — его же, Кагренака, проклятые перчатки. В правой льдисто взблескивает кристальным лезвием короткий кинжал.

— Что делать с... Инструментами Кагренака? Что, если они попадут не в те руки? Кагренак наложил на них защиту, но любую защиту можно обойти... А ты видел сам, как они опасны. Не лучше ли уничтожить их сейчас, пока не стало поздно?

Инструменты Кагренака... Чудовищное творение для чудовищного деяния... Он смотрит на бассейн-колодец, глубоко на дне которого — он знает — лениво течет кровь земли... И искушение действительно велико, ведь заключенная в Инструментах мощь непредставимо опасна, он сам был тому свидетелем...

— Ты говорил о защите, — он кивает на перчатки. — И о том, что её можно обойти... Как ты это сделал?

— Никак, — качает головой Ворин, а губы его растягиваются в горькой, болезненной улыбке. — Мне не нужно её обходить — на меня она просто не действует. Потому что... ты знаешь, почему.

Он знает. Все знают, что в жилах рода Дагот и многих детей Дома Дагот течет кровь не только кимеров, но и их врагов. Теперь — врагов... Слишком мало, чтобы содеянное Кагренаком уничтожило их вместе с чистокровными родичами, но достаточно... и с началом войны кто только не указал на этот факт, тыча в него, как в незаживающую рану. Да же после его прямого запрета...

— Так что ты решил? — снова спрашивает Ворин. — Колодец — вон. Тебе нельзя, но мне-то ничего не мешает бросить их туда. Только скажи...

Да... только скажи он — и кинжал, и молот, и обе перчатки канут в ней прежде, чем он успеет произнести собственное имя.

Но он качает головой:

— Я бы с радостью... но я не чувствую себя вправе решать их судьбу одному. Я созову Совет — прежде они уже проявляли мудрость, когда мне её недоставало. Будем надеяться, так будет и теперь...

На самом деле он... боится. Боится принять решение, которое сам считает единственно правильным. Он никогда не бежал от ответственности... но и ответственность никогда не была настолько велика.

На лице Ворина недоумение и протест. Однако он кивает, принимая ответ, и подается вперед, явно собираясь наклониться, чтобы подобрать по-прежнему лежащий на полу молот.

Но он поднимает руку, безмолвно веля остановиться. Он еще не договорил.

— И я хочу попросить тебя остаться здесь... — Он выпускает плечо Аландро и подходит ближе. — Ты нужен мне здесь. Потому что больше никому я не доверяю настолько... Особенно теперь...

Он не успевает договорить — от неожиданно накатившей слабости ноги подкашиваются и он буквально повисает на руке Ворина, выронившего кинжал и метнувшегося навстречу.

— Отложи Совет, — тихо говорит тот.

— Нельзя... все должно решиться сейчас, — мотает головой он. — Пока они не опомнились. Пока слишком напуганы тем, что произошло...

Ворин сердито шипит сквозь зубы ругательства, помогая ему удержаться на ногах — проклятая слабость не отступает.

— Тогда хотя бы покажись лекарю, — произнося это, Ворин переводит взгляд на замершего позади Аландро и он, даже не обернувшись, знает, что тот сейчас кивает в ответ, безмолвно обещая проследить.

Эта забота неожиданно раздражает — и он выпрямляется, собрав все имеющиеся силы и делая шаг назад:

— Мне пора.

Снова опирается на плечо подошедшего Аландро и идет прочь, к выходу. Его ждет Совет...

...Который расколот надвое. Ханы кочевых кланов настаивают на уничтожении «нечестивых орудий Кагренака». Той же позиции придерживается и Дом Дагот, от лица главы которого говорит он. От Дома Индорил говорит Альмалексия... и она настаивает на том, чтобы сохранить Инструменты. И главы остальных Домов с ней согласны! Даже Редоран, издавна соперничавшие с Индорилами. Что это — сговор? Преимущества нет ни у одной из сторон, а значит, решение снова за ним. И ответственность все же ляжет на него.

— Мой гахмердон и мой муж, — внезапно говорит Альмалексия. — Не торопись отказываться от силы, что сама пришла к тебе в руки. Подумай — овладев ею, ты сможешь стать бессмертным правителем Ресдайна. Правителем, подобным богам. Под твоим мудрым руководством наш народ продолжит свой путь к величию...

— Зачем мне это? — недоуменно хмурится он. — Разве мало я уже сделал для Ресдайна? И для этого мне не понадобились Инструменты Кагренака и бессмертие, вырванное из Сердца Мертвого Бога. А если меня не станет... что ж, найдутся другие. Те, кто, возможно, сумеет сделать лучше, чем смог я.

Лица советников, застывшие каменными масками — идея Альмалексии им, кажется, пришлась не по вкусу — едва заметно разглаживаются... Вот только почему-то ни один не попытался возразить — все ждали, что на это ответит он.

— Ты просто трусишь! — вскочив, презрительно шипит Альмалексия.

— Помолчи! — взрывается он. — Я вижу, что Совет не способен прийти к единому решению, — обводит он взглядом присутствующих. — Что ж... в таком случае пусть его подскажет богиня. Я призову Матерь Розы и испрошу совета у неё.

Шатер, где собрался Совет, наполняется негромким гулом: предложенное решение нравится всем — и главам Великих Домов, и ашханам кочевых кланов. Лицо же Альмалексии, напротив, каменеет, но она тут же опускает голову, демонстрируя покорность. Подобное не в её характере — уж он-то знает — но он благодарен ей за это. Он слишком обессилен, чтобы спорить с ней сейчас. Позже, без лишних свидетелей, его наверняка ждет непростой разговор, как всегда, полный взаимных претензий и обвинений... но это будет потом. Сейчас же он с затаенным облегчением наблюдает, как она садится обратно на свое место и, слегка улыбаясь, что-то шепчет на ухо Силу из малого Дома Сота, от чего мрачное его лицо светлеет и разглаживается...

...От душного запаха благовоний, пропитавших одежды, в голове мутится и тяжело дышать — приходится прилагать усилия для того, чтобы сделать очередной вдох. Какой-то частью разума он понимает, что это конец — его предали те, кому он верил. Он не чувствует боли — он уже вообще почти ничего не чувствует... но боль души с успехом заменяет телесную. И копьё Вивека, пронзившее его насквозь и вышедшее из спины, не делает эту боль сильнее. Только мелькает какая-то мимолётная мысль... Но обдумать её он не успевает — все вокруг заливает тьма…

...Возбуждение битвы спадает и он сдавленно шипит сквозь зубы — боль от полученных ран, которую все это время он почти не чувствовал, начинает заявлять о себе. От душного запаха крови и испарений, поднимающихся из провалов в полу — двемерских колодцев для крови земли — в голове мутится. Он со вздохом отбрасывает ставшую бесполезной рукоять Истинного Пламени — в последний миг клинок раскололся, словно встав на сторону противника... как раз когда Думак уже замахнулся для последнего удара — и промедли Дагот хоть на мгновение... Но тот не подвел.

Двемеров больше нет — всех их постигла участь Думака и Кагренака, рассыпавшихся прахом у него на глазах. Но нужно еще показаться на глаза советникам — главам Домов и племен. И его учителям и наставникам — божественному Трибуналу. Чтобы все знали — он жив, он не сгинул в недрах Красной Горы. Потом — да, потом он свалится от слабости и несколько дней будет метаться в лихорадке из-за не желающих поддаваться лечению ран — это с ним уже было и не раз...

Он делает шаг к выходу...

— Мой гахмердон, — раздается сзади тихий голос.

Он оборачивается.

Ворин Дагот, глава Дома Дагот — единственный, кроме него самого, выживший из тех, кто пробился сюда, в тайные залы Бтуангтува — стоит опасно близко к Сердцу, рядом со столом, за которым Кагренак, видимо, до последнего делал записи своих опытов. На руках — его же, Кагренака, проклятые перчатки. В правой льдисто взблескивает кристальным лезвием короткий кинжал.

— Что делать с Инструментами Кагренака? Что, если они попадут не в те руки? Кто знает, какая участь тогда постигнет народ кимеров? Ты сам видел, как Кагренак с их помощью в один миг истребил свой народ... Не лучше ли уничтожить их сейчас, пока не стало поздно?

Инструменты Кагренака... Чудовищное творение для чудовищного деяния... Уничтожить их? Искушение действительно велико, ведь заключенная в Инструментах мощь непредставимо опасна, он сам был тому свидетелем... Слова Дагота разумны и совпадают с его собственными суждениями. Но... он не может принять такое решение в одиночку.

— Я созову Совет, — говорит он. — У них есть мудрость, которой недостает мне. Ты остаешься здесь — будет неразумно выносить творения Кагренака отсюда. Но и оставлять их без охраны нельзя.

На лице Дагота — недоумение и протест. Однако он кивает, принимая ответ, и низко склоняет голову в знак покорности.

— Как пожелаешь, гахмердон. Но Совет...

— Я сообщу Совету твое мнение, — обрывает он. — Сохранность Инструментов важнее, а лучше всего их опасность известна тебе.

— Как пожелаешь, — повторяет Дагот. — Я сохраню Инструменты до твоего возвращения.

— И подчинишься решению Совета.

Дагот вскидывает голову и подается вперед...

— Но что если...

— Обещай! — требует он.

И Дагот медленно кивает, опуская взгляд. Голос его глух, с нотками непонятной безысходности:

— Обещаю. Но...

Он жестом велит замолчать — эта странная настойчивость его раздражает.

Разворачивается и уходит — его ждет Совет...

...Который расколот надвое. Требование главы Дома Дагот — неожиданное, учитывая их близость к исчезнувшим двемерам — поддерживают все ашханы кочевых племен. Великие Дома же, напротив, поддерживают Дом Индорил, выражающий мнение Трибунала, предлагающего сохранить Инструменты Кагренака. И все ожидают окончательного решения от него.

А он медлит... и вдруг в заполнившей шатер тишине звучит голос одного из его наставников.

— Дагот сказал, что двемеры уничтожены. Но так ли это на самом деле? Что если действия Кагренака привели не к уничтожению, а перенесли их в некое отдаленное место, откуда они однажды попытаются вернуться, чтобы снова угрожать нашей безопасности?

Тишина мгновенно сменяется обеспокоенным гулом. Главы Домов переглядываются. По лицам же ашханов кочевников ничего нельзя прочитать...

— Глупо отказываться от такой силы. Но и применять её нужно с осторожностью и не более, чем того потребует необходимость. Нам следует сохранить Инструменты Кагренака и изучить их, чтобы защитить себя в будущем.

Сказанное звучит разумно, и он, хотя все еще сомневается, согласно кивает:

— Мы сохраним Инструменты ради безопасности нашего будущего. Но... — он ненадолго замолкает, внезапно вспомнив опасения, высказанные Даготом — там, в зале с Сердцем. — Но все вы поклянетесь не использовать Инструменты Кагренака без великой нужды и в нечестивых или корыстных целях.

Альмалексия, его прекрасная богиня вдруг поворачивается к нему и встречается с ним взглядом. Но вместо одобрения в её глазах — тень неудовольствия. Впрочем, она сразу же улыбается и, повернувшись с сидящему с отрешенным лицом Силу, начинает его о чем-то негромко расспрашивать...

...- Нам надо поспешить, — говорит Альмалексия, когда они наконец остаются одни. — Кто знает, что Дагот может сделать с Инструментами, покуда мы медлим?

— Он обещал сохранить их до моего возвращения, — возражает он — лекари свое дело знают, но усталость берет свое, а потому единственное, чего он хочет сейчас, это отдых.

— Это может быть уловкой, — глядя куда-то перед собой, замечает Вивек. — Двемерские тональные архитекторы звали его своим другом... кто знает, какие тайны они успели ему поведать?

— Я взял с него слово, что он подчинится решению Совета, — снова возражает он, но... речи Вивека зародили сомнения в его душе, а потому возражения звучат неубедительно даже для него самого.

— Ха! Слово! — восклицает Альмалексия. — Слово ничего не стоит, а клятвой он не связан! Мы теряем время!

...Дагот встречает их там же, где он его ранее оставил — неподалеку от Сердца.

— Совет принял решение сохранить Инструменты, — сообщает он и тот молча склоняет голову. — Тебе надлежит передать их Силу из Дома Сота, чтобы он мог изучить их для дальнейшего использования на благо будущих поколений...

— Нет! — Дагот резко вскидывается и мотает головой, почти срываясь на крик; на лице его — ужас. — Нет, гахмердон... их нельзя использовать!

— Ты обещал подчиниться Совету, — его вдруг наполняет злость.

Неужели и вправду все ранее сказанное Даготом было ложью? Хитрой уловкой, чтобы заполучить Инструменты только для себя? Иначе как объяснить, что он не желает с ними расставаться?

— И я подчинюсь, — отвечает тот. — Я сохраню их, как ты ранее велел, если такова воля Совета. Но, гахмердон... их нельзя использовать! Нельзя...

Голос Дагота почти звенит от отчаяния и то же отчаяние читается на его лице, но...

— Нельзя никому, кроме тебя, так? — раздается голос Альмалексии сзади.

Дагот вздрагивает и делает шаг назад, словно получив пощечину, а на лице его проступает обреченность:

— Да. Я могу... Только мне они не причинят вреда...

Ну, конечно... Проклятая кровь — как он мог забыть? Он смотрит на главу Дома Дагот так, словно видит впервые — и сходство того с уничтоженными врагами вдруг просто бросается в глаза...

— Довольно! — говорит он, вынимая меч. — Ты отдашь Инструменты сейчас, глава Дома Дагот, или я уничтожу тебя!

Он шагает к столу, на котором разложены Инструменты Кагренака, и протягивает руку...

— Нет! — отчаянно кричит Дагот, раскинув руки и заступая ему дорогу. — Неревар, нет!..

Лезвие меча — не его, просто взятого на замену расколотому Истинному Пламени — неожиданно легко входит в тело, заливая алые одежды алой же кровью. Он видит, как взгляд Дагота наполняется болью и непониманием... и отталкивает его от себя, в гневе вложив в толчок всю силу. Тот падает на угловатый клубок труб и вентилей, оплетающих Сердце... и сползает на пол, оставляя на блестящем металле кровавый след. Еще живой — мутный взгляд останавливается на стоящих чуть поодаль Трибунах... и наполняется ненавистью. Которая вновь сменяется ужасом при виде того, как он вновь тянет руку к Инструментам.

— Нет, — хрипит Дагот.

Пытается встать... и бессильно падает в лужу успевшей натечь под ним крови.

А он берет Разрубатель.

— Интересно, о каком вреде... — успевает он произнести, прежде чем все его тело пронзает невыносимая боль.

Разрубатель выпадает из разжавшейся руки, а следом падает и он сам. Каждая частица его тела словно охвачена огнем, пожирающим его заживо, а перед глазами медленно расплывается и густеет багровая муть. Подошедший Сил наклоняется к нему и скорбно качает головой:

— Прости, Наставник, но я бессилен помочь...

Тонкие пальцы Альмалексии касаются пылающего лица, даря облегчение своей прохладой. Она спрашивает что-то, о чем-то просит — он уже не способен разобрать ни слова, но ради своей богини готов согласиться на что угодно.

Однако сил не хватает даже на слабый кивок, и все вокруг заливает тьма…

— Ты выбрал крайне неудачное место, чтобы прилечь, незнакомец, — проговорил Дагот Ур.

Неревар пошевелился, оглядываясь, но Элемару показалось, что он еще не вполне осознает окружающее, находясь по впечатлением от очередного видения. Он сам был потрясен увиденным. Особенно той частью воспоминаний, которая... которая, судя по всему, принадлежала ему. Если тем Нереваром, который убил Ворина Дагота за то, что тот пытался не дать ему сделать глупость, был он... он не хотел бы им быть. Сейчас ему было отвратительны почти щенячье преклонение Неревара перед едва терпящей его — это было видно — Альмалексией, его слепое доверие к остальным Трибунам... кстати, а почему они его не остановили, когда он протянул руку к Разрубателю? Дагот-то как раз пытался... даже раненый... а они нет.

Потому что... потому, внезапно осознал он, что он им был больше не нужен. В том прошлом, что было изначально, Неревар умер после битвы у Красной Горы... и новом его варианте тоже должен был умереть. Чтобы раздвоившаяся реальность вновь слилась воедино.

Впрочем, эти размышления не помешали ему оценивать происходящее. Он, точнее, сейчас больше Неревар, сидел, прислонившись к стене. И что-то подсказывало, что не сам он так аккуратно уселся... Тем более что сидящий сейчас рядом на пятках Дагот говорил про «прилечь». Но вот Неревара, как выяснилось, волновало другое:

— Кто ты? — вдруг сипло спросил он, глядя на Дагота.

Тот изумленно моргнул. Всеми тремя глазами. Потом изуродованные шрамами и язвами губы искривились в сардонической усмешке, в которой, впрочем, горечи было намного больше, чем презрения:

— Дагот Ур. Шармат. Если, конечно, тебе это о чем-то говорит...

— Кто ты сейчас? — Неревар чуть подался вперед, а Элемар вдруг поразился тому, как изменился его собственный голос.

Или он просто не замечал? Голос Неревара в его сознании всегда звучал ниже и глуше чем его — довольно звонкий и высокий, как у всех альтмеров. И потому, когда тот говорил сначала с Гильвотом, а затем и с Даготом Уром, Элемар просто не обратил внимание на изменения в собственном голосе. А ведь еще в Когоруне он звучал, как обычно...

Сейчас же... сейчас его голос был похож на тот, что был у... у них обоих. Прежде — когда они, каждый в своей реальности, носили одно и то же имя. Не полностью — но сходство было уже очевидным. И, судя по прищуру Дагота, не только ему. Хотя Элемар подозревал, что тому могло просто что-то не понравиться...

— И сейчас, и всегда — ответ тот же, — проронил наконец тот.

Неревар вздохнул и начал подниматься.

— В таком случае, мне пора... за Призрачным Стражем, — проговорил он.

— Не приноси его, — прозвучало за спиной — тихо, почти неслышно.

— Ты ведь сам велел мне отправляться за ним, — обернулся Неревар.

Дагот так и остался сидеть, но даже так он был ненамного ниже Неревара. Ему почти не пришлось запрокидывать голову, чтобы встретить настороженный взгляд последнего своим — прямым... и строгим.

— Тогда просто не возвращайся, — все так же тихо, но твердо, требовательно произнес он.

— Я должен.

Элемар «внутри» невольно ахнул — случайно или намеренно эти слова прозвучали точно так же, как в воспоминаниях. Как тогда. Только тогда Неревар говорил это не Даготу... но тот был рядом и слышал. Вспомнит ли?

Нет, не вспомнит, тут же понял он, глядя как тот берет маску и поднимается на ноги. Это они двое случившееся тогда помнят в подробностях — они буквально только что пережили все это заново, за себя и друг за друга. Для Дагота это было слишком давно, чтобы помнить такие мелочи, как фраза, сказанная кому-то другому.

— Один раз ты уже вернулся...

В голосе Дагота не было ни ненависти, ни обиды... даже уже, видимо, привычной горечи не было. Но что-то в нем все же присутствовало — что-то неуловимое, неопознаваемое... но вонзающееся в душу с той же легкостью, с какой меч Неревара — того, которым был когда-то он — вонзился в живот Ворина Дагота. Который — Элемар был в этом уверен — сейчас и говорил с ними. Один. Без своих... надсмотрщиков.

— Я не возвращался, — покачал головой Неревар.

Тот, который действительно не вернулся, убитый будущим Трибуналом. Но был ведь еще и другой...

«Пусти!» — потребовал Элемар.

И рванулся, не дожидаясь ответа и практически сметя не ожидавшего такой поспешности Неревара «внутрь». Судорожно втянул и медленно, осторожно сцедил сквозь зубы душный воздух, привалившись к грубо обтесанной стене и пережидая боль, мгновенно вгрызшуюся в тело, да такую, что все ранее испытанные мучения из-за корпруса показались легким недомоганием.

«Поделом», — неожиданно ожесточенно подумал вдруг он.

Он — тот, кем он некогда был — был отвратителен. Особенно в сравнении с тем, кем он мог быть. Да, тот тоже проявил нерешительность в самый последний момент... за что, если вдуматься, и поплатился. Но если его Элемар мог понять и оправдать, то себя — нет. Даже понимая, что шансов противостоять кукловодам у него не было. А потому — поделом.

— Интересный эффект, — задумчиво проговорил Дагот, разглядывая его лицо.

И совсем другим тоном произнес:

— Вернулся, не отрицай. Ах да... — Дагот криво усмехнулся. — Ты же не помнишь...

— Он не вернулся. Он умер тогда, — покачал головой Элемар.

— Он? А кто ты?

— Я отвечу... когда услышу, кто все-таки передо мной — Ворин Дагот или... не только?

Дагот прищурился, взгляд его стал пронзительным.

— Ворин Дагот. И только. Сейчас, — он снова усмехнулся, — и только. Как, впрочем, и большую часть времени.

Элемар вздохнул.

— Что ж... Я — Неревар Индорил, — он вскинул руку — тем же жестом, что и в своем воспоминании. — Но я — не он. Я... — он резко выдохнул. — Это я тогда, уходя, взял с тебя обещание подчиниться решению Совета. Это я тогда вернулся. И... это я должен просить у тебя прощения за тот удар, глава Дома Дагот, — пересиливая себя, проговорил он. — Я... был неправ. И жалею, что понял это только сейчас.

«Уважаю, брат», — прошелестел изнутри Неревар.

И подался «вперед». Элемар не протестовал — он уже сказал все, что хотел сказать. Что должен был сказать.

— Нас действительно двое, Ворин, — проговорил Неревар, придя в себя под внимательным взглядом Дагота. — Двое... и оба перед тобой виноваты.

Тот некоторое время молчал.

— Кажется, невиновных в случившемся вообще нет, — наконец проговорил он. — И все отличие только в степени вины.

— Думаю, ты прав, — вздохнул Неревар. — Кем-то двигала алчность, кто-то испугался ответственности...

Элемар, тихо слушающий этот разговор, почти воочию увидел, как на его лице — на их лице — расплывается усмешка. Кривая, полная горечи и злости — на самого себя.

— ...А кому-то не повезло оказаться куклой в чужих руках, — договорил Неревар.

«Не смей меня жалеть! — взвился Элемар, сообразив, о ком тот говорит. — Не смей!»

«А я и не жалею. Ведь ты — это я. Только... с самого начала лишенный свободы».

— Не ты один тогда испугался ответственности, — тихо произнес Дагот. — Мне ведь ничто не мешало уничтожить Инструменты, когда я узнал о твоей смерти... И времени мне бы на это хватило. Но я... я тоже испугался. А потом, много позже... когда понял, к чему все это привело, попытался хоть что-то исправить. Но, как оказалось, сделал только хуже.

— Ты надеялся, пожертвовать немногими, чтобы защитить остальных, так? — так же тихо спросил Неревар.

Дагот кивнул и жестом пригласил его следовать за ним, повергнувшись и направляясь к дальней стене пещеры. За алтарем оказался узкий проход, ведущий в крошечную каморку с неровно обтесанными стенами. Элемар почувствовал, как его наполняет бешенство... и не только чужое: груда рваного и засаленного тряпья в углу вместо постели, огарок свечи на залитом воском каменном выступе, низкий круглый стол с облезлым пером и чернильницей в грязной оловянной тарелке... тот, кого с подачи Трибунала клял весь Морровинд, считая повинным во всех бедах, жил... нет, не жил — существовал в условиях, хуже, чем у нищих... И вряд ли эти условия он для себя выбрал сам, зная, что буквально за стеной можно устроиться с намного большим удобством.

— Я не учел, насколько сильна их жажда быть, — вздохнул Дагот, положив маску на стол и усаживаясь прямо на пол. — И насколько они... изменились. Они выбрасывают разрушающиеся тела потомков моего Дома — потомков моих родичей! — как износившуюся одежду, вселяясь в новые до тех пор, пока и те не придут в негодность.

— А души? — напрягся Неревар, следуя его примеру.

— Души... — Дагот вздохнул и болезненно поморщился. — Они остаются здесь. Как бабочки в паутине. Я не могу описать — это надо видеть.

— Есть способ это прекратить?

— Разорвать их связь с Сердцем, — пожал плечами Дагот.

— Разорвать связь... — медленно повторил Неревар. — Рвать ведь придется все связи, верно?

— Все, — вздохнул Дагот. — До одной. Ты... вы ведь тоже теперь связаны. Все... — он оскалился — со злобой и одновременно мечтательным ликованием глядя куда-то сквозь каменный потолок... но тут же сник. — Но, когда удалось отобрать у Трибунала Инструменты, меня остановило не это...

«Ему бы не дали», — подал голос Элемар.

«Я знаю».

— Ты понял, что тебе не позволят, так? И велел их спрятать. Кстати, а почему они не попытались их забрать? Я ведь встречался с Арайнисом и знаю...

— Да, я говорил с ним, — едва заметно улыбнулся Дагот. — Он сказал, что наше ожидание подходит к концу... он был почти счастлив, когда рассказал про твой последний вопрос. И жалел только о том, что вместо него тебе врезал... другой. За все хорошее, как он выразился. Теперь будет жалеть, что и врезали-то не тому...

Неревар усмехнулся:

— Скажи ему, что я был рад его встретить. Несмотря на то, чем наша встреча закончилась. — Он посерьезнел. — И давай все же закроем тему вины всех перед всеми. Я просто чувствую, как истекает наше время.

Дагот кивнул.

— Хорошо. Слушай тогда. Инструменты у Одроса и Вемина. Это не тайна, ты все равно бы узнал... Но без Призрачных Стражей тебе их не забрать.

— Я помню... — кивнул Неревар. — Мы... мы видим... проживаем... воспоминания друг друга. Так что я знаю, что будет, если схватиться за тот же Разрубатель без перчаток Кагренака, — пояснил он в ответ на мгновенно ставший подозрительным взгляд Дагота.

Тот медленно кивнул.

— Стражи у Вивека. Но я не знаю, как ты убедишь его отдать тебе их. Возможно, тебе придется его убить... — в голосе Дагота зазвучало сомнение. — И еще: Одросом можно попробовать договориться, но я бы не рассчитывал... А Вемин... тебя он не послушает. Так что...

— Я что-нибудь придумаю.

Дагот вздрогнул. Закрыл глаза и улыбнулся.

— Верю... Ты не помнишь, но ты всегда говорил эти слова, когда мы оказывались в... сложной ситуации, — проговорил он. — И после этого находил из нее выход. Значит, и в этот раз найдешь.

— Обязательно, — резко кивнул Неревар. — Отсюда можно уйти Вмешательством? Не хочу дразнить Гильвота...

— Можно. Отсюда еще можно. Оттуда, — Дагот мотнул головой куда-то за стену, — уже нет. Имей это в виду, когда вернешься с Призрачным Стражем.

— Учту, — Неревар встал.

Поднял руку, чтобы сотворить заклинание... и посмотрел на Дагота.

— Ворин, ты... — он обвел каморку взглядом.

Элемар понял, что он хочет спросить — этот же вопрос не давал покоя и ему. Но как его задать, не раня и без того явно давно истерзанное самолюбие Дагота, он не знал.

— Почему здесь? — понял тот. — И почему так?

Неревар молча кивнул.

— Потому что, несмотря на кровь, я кимерский дикарь. Меня привечали, со мной делились знаниями... а я в решающий момент выбрал не просвещенную Логику, а дикарскую Веру. Избавиться от меня они не могут... но место дикарю-кимеру отвели в грязной и темной пещере, а не в светлых залах двемерских аниматорий...

Дагот говорил это, как нечто совершенно обыденное, но... Элемар видел, как едва заметно подрагивали крылья носа, слышал голос — слишком ровный, слишком спокойный...

— Я что-нибудь придумаю, — процедил Неревар сквозь намертво стиснутые зубы.

— Не надо ничего придумывать, Неревар, — покачал головой Дагот. — Просто сделай то, что должен.

Элемар чуть подался «вперед», творя заклинание Вмешательства Альмсиви — у Неревара получалось, получится и у него... Пока тот не сорвался... Пока под влиянием эмоций не пообещал такого, что не сможет исполнить…

Уже во дворе альдрунского храма Неревар ожесточенно прошептал:

— Я все равно что-нибудь придумаю...

И упав на колени, без слов заорал в багровую хмарь накрывшей город очередной пепельной бури, не обращая внимания на секущий лицо колючий пепел...