Посмотри в глаза чудовищ (джен)

Утром следующего дня Гарри немного опоздал и явился предпоследним: в отделе не хватало только Лестрейнджа. Впрочем, Гарри подозревал, что тот уже давно пришёл и просто вышел — возможно потому что в кабинете было шумно.

— …я, честно, тогда думала, что целую неделю есть не буду! — пылко говорила Гор, отставив в сторону чашку с кофе. На маленькой тарелке на её столе виднелся недоеденный черничный маффин. — И была уверена, что больше это не увижу, знакомства же закончились — а вчера прихожу, а там опять!

— Что там опять и где? — весело спросил Гарри, здороваясь со всеми.

— Корм-ле-ни-е! — отчеканила по слогам Гор и сморщилась. — Ну с Патронусом… привет, Дольф, — бросила она вошедшему Лестрейнджу и продолжила: — Оказывается, он ими кормит — брр, меня от одного термина переворачивает! — их не просто после представления им кого-нибудь, а вообще! Периодически. У меня перед глазами стоят эти фигуры — и как они рвут эту птицу… фу, — она опять скривилась.

— Прости, что? — спросил только вошедший Лестрейндж. — Я случайно услышал что-то странное — ты не повторишь? А то я не смогу работать от любопытства, — он очень убедительно кивнул.

— Мы обсуждали это мерзкое кормление, — сказала Гор. — Я вчера дежурила в лагере дементоров.

— Кормление? — переспросил Лестрейндж.

— А ты не видел, как он их кормит? — переспросила она, передёрнувшись.

Сэвидж сплюнул.

— Кто «он» и кого «их»? — уточнил Лестрейндж.

— Мальсибер дементоров, — Гор состроила гримасу.

— Нет, — Лестрейндж нахмурился. — На самом деле, я об этом не задумывался, — произнёс он медленно. — А ведь они и впрямь должны… питаться. Так как?

— Патронусом, — Гор снова передёрнулась. — Он скармливает им своего Патронуса. Я когда увидела, меня чуть не стошнило. Фу. И вот вчера опять.

— Скармливает Патронуса? — негромко переспросил Лестрейндж — и замолчал. Он неторопливо дошёл до своего стола, сел и замер там с очень странным лицом — как будто обдумывал нечто очень сложное и неприятное.

— Хотела бы я знать, кто это придумал, — продолжала, меж тем, Гор.

— Сам и придумал, — сказал Сэвидж. — Кому ещё такое в голову вообще может прийти? Кто, мать его, может такое сделать со своим Патронусом?

— С собой, — сказал вдруг Лестрейндж. Громко. И добавил: — Мне это не нравится.

— Потому что ты с ним одной крови и жалеешь, — съязвил Сэвидж. — Что «с собой»?

— Да нет, — не подхватил шутку Лестрейндж. — Нет, я просто думаю, чем это закончится. Кого мы вырастим в итоге. То, что он делает не со своим Патронусом, а с собой, — ответил он на заданный вопрос.

— В смысле? — теперь Сэвидж уже нахмурился.

— Я, разумеется, не знаю, что происходит с человеком, когда его Патронус… поедают, — неторопливо заговорил Лестрейндж. — Возможно, моё предположение неверно. Но если предположить, что вложенное в него воспоминание уничтожается, или, по крайней мере, гаснет и становится непригодным для создания Патронуса, то есть теряет свою эмоциональную силу для владельца, оставаясь просто формальной картинкой, то мы с вами растим монстра, — он обвёл их внимательным взглядом. — Фактически, мы забираем у Мальсибера то лучшее, что есть в нём. Убираем свет — и оставляем тьму. И силу, потому что к силе всё это не имеет отношения. Мне кажется, что это неразумно. Не потому что я его жалею — а потому что мы фактически растим холодного, недоброго и тёмного волшебника. Жестокого, возможно. Я не уверен, что это верная стратегия.

В кабинете воцарилась тишина, в которой голос Праудфута прозвучал оглушающе громко:

— Объясни.

— Я не философ, — ответил Лестрейндж. — И плохо разбираюсь в человеческой душе. Но человеческую натуру знаю — и считаю, что во всех нас есть и свет, и тьма. Если Патронус, погибая, забирает свет, из которого его соткали, с собой, на освободившееся место придёт тьма. Которой у Мальсибера и так в избытке. Я вообще-то удивлён, что он всё ещё может сотворить Патронуса.

— Ну, Амбридж могла, — напомнил Праудфут.

— А мои братья нет, — возразил Лестрейндж. И уточнил в ответ на удивлённые взгляды: — Во всяком случае, после их возвращения из Азкабана не могли. В юности — конечно… И невестка не могла — и её это бесило. Малфой мог, что характерно, — он чуть дёрнул углом рта. — Но я был уверен, что никто из сбежавших этого не может — и тем более Мальсибер. После его дементоров и Каплана. Я очень удивлён.

Повисла пауза.

— И что ты предлагаешь? — спросил наконец Сэвидж.

— Поговорить с ним, — ответил Лестрейндж. — Для начала. А потом подумаем, что можно сделать. Я схожу, — он встал и вопросительно их оглядел. — Кто-нибудь со мной?

— Я! — вскинулся Гарри, и Лестрейндж кивнул.

Других желающих не нашлось. Сэвидж выглядел ужасно хмурым, и лишь махнул рукой и буркнул:

— Идите. Без вас справимся.

…На болотах моросило, и небо было затянуто тем мерзким ровным светло-серым покрывалом облаков, от одного вида которого хочется нахохлиться и налить себе горячего и сладкого чая. И хорошо бы ещё при этом разжечь камин и плеснуть в этот чай чего-нибудь того же цвета, но иной крепости.

Внутри палатки было тихо. За дальним столом невыразимцев сидела только одна женщина, кажется, снимавшая показания с того странного прибора из трубочек, а больше никого видно не было — даже фейри попрятались. Лестрейндж с Гарри свернули налево, к крайней двери, и постучали.

— Заходите! — тут же раздалось оттуда.

Мальсибер полулежал на кровати, завернувшись в плед и высоко подняв подушки, и держал на руках большого чёрного кота, который урчал так громко, что его было слышно от двери. Камина здесь, конечно, не было, но зато на комоде перед кроватью горели пять свечей — несмотря на то, что было всего три часа дня.

— Чем могу помочь? — спросил Мальсибер вполне любезно — впрочем, не улыбаясь и вообще не шевелясь.

— Мы на минуту, — сказал Лестрейндж, опуская капюшон своего плаща. — Просто поговорить. Позволишь?

— Разумеется, — Мальсибер чуть заметно усмехнулся и добавил вполне вежливо: — Прошу, располагайтесь. Стулья там, — он взглядом указал на зал, откуда они пришли.

Лестрейндж прилевитировал им с Гарри стулья и, поставив их возле комода, первым сел, сняв влажный плащ и высушив его, и только потом повесив на спинку. Гарри последовал его примеру и опустился рядом, чувствуя спиной лёгкий холодок от окна.

— Итак? — спросил Мальсибер.

— Хочу задать тебе вопрос, — сказал Лестрейндж. — Ты часто кормишь их Патронусом? Дементоров?

— Теперь — два раза в неделю, — ответил Мальсибер. — Прежде добавлялось каждое знакомство, но теперь они закончились, по счастью.

— Два раза в неделю? — переспросил Лестрейндж.

Гарри молчал, ощущая, как похолодели и взмокли у него ладони.

Два раза в неделю.

Плюс… сколько этих знакомств было? Тридцать? Сколько раз вообще Мальсибер это уже проделал?

— На самом деле, раз в три дня. И хорошо, что ты заговорил об этом, — вполне деловым тоном проговорил Мальсибер. — Очень скоро я потеряю способность делать это, — буднично сообщил он. — И тогда вам придётся эту проблему решать. Как-то.

Он умолк, спокойно на них глядя, и в его чёрных глазах Гарри почудилось нечто вроде отстранённого любопытства: так смотрели на них в школе учителя, когда они тренировались делать что-то. Кот на руках Мальсибера громко урчал и мял лапами его грудь, и казался куда более живым, чем тот, кто его держал.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что потеряешь способность делать это? — уточнил Лестрейндж.

— Сотворять Патронуса, — сказал Мальсибер. — Телесного, по крайней мере. Я полагаю, меня хватит ещё раза на три. Возможно, на четыре. Материал закончится, — он улыбнулся одними губами, и это почему-то выглядело жутко.

— Объяснишь? — попросил Лестрейндж.

— Когда они его съедают, — любезно пояснил Мальсибер, — вложенное в него воспоминание становится простой картинкой. Не более чем пунктом в биографии, таким же интересным, как оглавление учебника истории магии. У меня не так много воспоминаний, из которых можно его сделать, в принципе — и они уже почти закончились. Моя жизнь не была наполнена любовью, счастьем, радостью и светом последние лет, — он задумался, — двадцать два. И у меня есть только первые лет двадцать… восемнадцать, если быть точнее — значит, там двадцать четыре — и последний год. Не так уж много, учитывая, что большую часть подходящего я оставил в Азкабане.

Гарри стало холодно. В спину дуло, и довольно ощутимо, и от этого, наверное — от этого же? — его пробирал озноб. Он решительно обернулся и наколдовал между спинкой своего стула и окном обычную доску и снова сел.

— Когда следующее? — спросил, меж тем, Лестрейндж.

— Как раз сегодня, — Мальсибер любезно улыбнулся — это вышло немного менее жутко, чем в прошлый раз, и всё равно улыбка смотрелась на его лице невероятно чужеродно. — Хочешь посмотреть? Ты ведь не видел. Как раз через, — он посмотрел на комод, на котором обнаружились небольшие часы, — час, в четыре: днём это немного легче. Жаль, солнца нет сегодня.

— Хочу поучаствовать, — спокойно возразил Лестрейндж. — Это ведь решит проблему?

— Поучаствовать? — Мальсибер усмехнулся, и усмешка эта вышла неожиданно живой и органичной. — Ты уверен?

— Да, — кивнул Лестрейндж.

Они замолчали.

— А потом я, — решительно произнёс Гарри. — В следующий раз.

— О, — негромко произнёс Мальсибер. И спросил так же негромко: — Почему?

— Ты сам сказал, что проблему всё равно решать придётся, — напомнил ему Лестрейндж. — Вскоре. Почему бы не начать сейчас?

— То есть нам тут торчать ещё больше двух недель? — уточнил Мальсибер. — Я сказал — три или четыре раза. Это полторы или две недели.

— Полагаю, что с тебя достаточно, — прохладно проговорил Лестрейндж. — Оставим эти три или четыре раза на самый крайний случай. Напиши, пожалуйста, сейчас официальное письмо на имя Гавейна Робардса и опиши проблему.

— Напишу, — согласился Мальсибер. — Можно через полчаса? Или вы спешите?

— Разумеется, — Лестрейндж поднялся. — Я сейчас принесу тебе пергамент и перо — и встретимся в пять.

— Почему в пять? — осведомился Мальсибер. — Ты передумал?

— Мне казалось, ты их навещаешь в час, пять и девять, — сказал Лестрейндж.

— Я сказал «в четыре», — напомнил Мальсибер, и Гарри услышал, как Лестрейндж чуть слышно выдохнул с досадой. — Я увеличил шаг до пяти часов. И всем стало неудобно, — он чуть улыбнулся, но глаза остались неподвижными, — кроме меня. Там есть график, возле входа — и я вашим его передавал. Или на комоде посмотри. Сейчас кормление в четыре.

— Как скажешь, — Лестрейндж взял свой плащ и сделал Гарри знак, и тот тоже поднялся, забрал плащ и развеял доску, что прикрывала ему спину — кстати, безуспешно: он всё равно замёрз. — Значит, через час.

— Выбери, пока есть время, что-нибудь попроще, — сказал уже в спину им Мальсибер. — Что-нибудь не очень дорогое и возобновляемое. Потому что это воспоминание ты потеряешь.

— Выберу, — кивнул Лестрейндж и обернулся. — Спасибо, — сказал он негромко. И спросил: — Почему ты мне не показал?

— Что? — Мальсибер вскинул брови, и Гарри отметил, что, кажется, никогда и ни у кого, кроме него, не видел такого равнодушного и вежливого лица и взгляда.

— Кормление, — ответил Лестрейндж. — Все видели, как я понимаю. Я — нет.

— Не захотел, — пожал Мальсибер плечами и напомнил: — Можно мне пергамент и перо с чернильницей?

Они с Гарри вышли и, не сговариваясь, подошли к входной двери, возле которой теперь висел белый лист с датами и временем. Шаг в пять часов между посещениями дементоров и впрямь всё усложнил: если до того сутки ровно делились и на три, и на четыре часа, то теперь это не получалось, и время визитов менялось каждый день. Сегодня они выпадали на четыре часа дня, затем на девять вечера, потом на два часа ночи, на семь утра, ну и так далее. Как Мальсибер не путается, подумал Гарри?

Лестрейндж расписание скопировал и, забрав себе одну копию, отдал другую Гарри.

— Вы тоже подумайте, — сказал Лестрейндж, — раз уж решили поучаствовать. И выберете что-нибудь не очень дорогое и возобновляемое. Время есть.

— Так вы не против? — спросил Гарри, и Лестрейндж удивлённо вскинул брови:

— Почему я должен быть против? Это во-первых, — добавил он. — А во-вторых, какое я имею право? Я вам не начальник, а коллега. Это ваше решение.

— Ну у вас же может быть мнение, — улыбнулся Гарри.

— Странно мне бы было быть против того, что я сам делаю, — ответил Лестрейндж и Гарри показалось, что он улыбается. — Но вот Роберт может возражать, вы правы, — добавил он. — Готовьте аргументы.

— Давайте я тогда сейчас, а вы потом? — быстро проговорил Гарри, но Лестрейндж отказался:

— Нет.

И всё. Просто «нет». Но спорить было бесполезно, Гарри знал — и он не стал, признавая его право первенства.