Моя жизнь - моя игра (джен)

Худой мальчик в очках, с изумрудными глазами находился на поляне вокруг густого леса. На него было направлено несколько палочек. Пожилой волшебник с длинными серебристыми волосами, в странной светло-лиловой мантии, улыбался. Нет, ухмылялся. Рядом с ним стояла высокая фигура, укутанная в черный плащ. Лица фигуры не было видно из-за капюшона. По обе стороны от них стояло множество людей. Половина из них были одеты в черные мантии, на их лицах были маски. Другие были в цветных мантиях самого разнообразного покроя. Мальчик знал только некоторых — МакГонагалл, Квиррелла, Драко Малфоя и великана Хагрида.

— Ну, здравствуй, Гарри! — добродушно сказал тот, что был в светло-лиловой мантии, — захотел поиграться?

— Дамблдор? — спросил Гарри, и поднял свою палочку. Все присутствующие засмеялись.

— Неужели, маленький Потти рассчитывает справиться с нами? — произнес, смеясь, Драко Малфой.

Гарри ненавидел, когда его так называли. Так его дразнили в школе в Литтл Уингинге, так, некоторые, называли его в приюте.

— Ты не тот, кто может играть сам. Тут игры взрослых. Ты пытался нам мешать, мы этого не любим, — произнесла фигура в черном плаще, — поэтому маленький Потти должен умереть.

— Кто вы?

— О, мы с тобой старые знакомые, Гарри.

— Гарри, — снова добродушным тоном произнес Дамблдор, — если ты хочешь, мы можем все изменить. Но сейчас ты заигрался.

— Изменить?

— Именно. Ты проснешься в приюте, и ничего не будешь помнить. Мы исправим тебе память. Ты будешь жить, не зная ничего о нашем мире, пока к тебе не придет профессор МакГонагалл. Ты будешь более счастлив, чем сейчас. Поверь мне, Гарри. Мы не хотим тебе зла. Просто такова твоя судьба. Другой у тебя быть не может.

— Откуда вам знать, что я буду счастлив?

— О, поверь, я знаю. Нам надо создать иллюзию борьбы. Нам нужен маленький герой, победивший большое зло. Тебя все будут любить, боготворить! Что может быть лучше?

— Скорее, что может быть хуже! — зло прорычал Гарри.

— Какая бесполезная трата эмоций, — заметила одна из фигур в масках.

— Гарри, ты сам не знаешь, что хорошо, а что плохо, — продолжал Дамблдор, — разве ты сейчас счастлив? Нет! Ты думаешь, что тебя заставляют играть по чужим правилам, ты ищешь в каждом человеке, в каждом действии, ложь. Разве это правильно, разве это хорошо? Счастье в неведении. Ну, так что, ты согласен?

— Да пошел ты!

— Тогда у нас нет выбора, — сказал директор, и кивнул человеку в плаще.

— Круцио! — произнес тот, направив палочку на Гарри.

Боль, такая сильная, пронзила тело мальчика. Она, казалось, была в каждой клетке тела, не оставляя шанса этому телу сопротивляться. Мысли, которые до этого норовили разорвать мозг своим количеством, моментально исчезли. Осталась лишь боль, ничего кроме нее. Ребенок упал на колени, держась за голову.

«Только не кричать, только не кричать!» — повторял он.

— Ты не передумал, Гарри? — голос Дамблдора медленно, как будто нехотя, проникал в сознание. Боль резко прекратилась.

Мальчик попытался встать, но сделал это только со второй попытки. Вокруг послышался смех.

— Тебе больно? Вот так новость, сам Мальчик-Который-Выжил-И-Решил-Поиграть может чувствовать боль? — сказала фигура в плаще, — интересно, а когда в человека попадает Авада, он чувствует боль? Ты единственный, кто может рассказать.

Все снова засмеялись.

— Что скажешь, Гарри? Пока ты еще можешь передумать.

— Нет.

— Круцио! — снова сказал тот, в плаще.

Теперь Гарри сразу же упал. Казалось, тело сейчас разлетится на тысячи осколков. Он не мог думать, он не мог дышать. Он чувствовал боль во всем теле до самых кончиков пальцев на руках и ногах. Ужасную боль. Та боль, которую причиняли ему Дурсли, казалось сущей мелочью. В сознании, где-то далеко, пробираясь сквозь застилающую его боль, возникла мысль, что нельзя кричать, нельзя. Мальчик прокусил губу, чтобы уже готовый сорваться крик, остался только в мыслях.

— Довольно, — произнес директор.

Боль прекратилось, осталась лишь слабость... нет, беспомощность. Теперь уже Гарри не пытался подняться, он знал, что все равно не сможет.

— Ну как тебе мое угощение? — осведомилась фигура в плаще.

Гарри хотел что-то сказать, но не смог даже открыть рот. Слабость, ужасная слабость...

— Какой же ты жалкий, герой! — последнее слово, говорящий словно выплюнул.

Гарри было не важно, кто именно это сказал. Тут из-за деревьев вышли Дурсли полным составом, дядя держал в руках свой фирменный ремень с металлической пряжкой, которым часто били мальчика.

«Стоп, они умерли! Этого не может быть!»

Мальчик поднял голову. Рядом с ним лежало две знакомые книги — «Сборник наиполезнейших заклинаний» и «Магия теней и отражений».

«Дверь, тут должна быть дверь, должен быть выход! Он должен быть! Это сон!»

Гарри огляделся, дверь действительно была. Прямо на поляне.

«Надо встать, надо выйти!»

Мальчик схватил книги и, шатаясь, поднялся. Ноги не слушались, он снова упал. Все засмеялись.

Гарри решил добраться до двери ползком. Присутствующие, глядя на то, как он ползет, засмеялись громче.

«Они не видят дверь? Я же сейчас уйду...»

Ребенок дополз до двери и открыл ее, она вела в коридор приюта. Гарри оглянулся, на него была направлена палочка фигуры в плаще.

— Кру..

Гарри быстро выполз в коридор и захлопнул дверь. Он сел, прислонившись к стене. Спина вспотела — ему тяжело далось расстояние до двери. Мальчик несколько минут сидел просто в тишине, а затем все вспомнил. Он открыл одну из книг на нужной странице, встал, держась за стену, поднял палочку и открыл дверь.

— Sum non vivo, sum non mortuus, sum non timeo...

Сказав это, Гарри собрал все свои последние силы, вошел в комнату, открыл окно и осторожно положил книги в металлические коробки для цветов, которые были под каждым окном, но цветов в приюте никогда не было, воспитанники использовали коробки для хранения личных вещей. После этого мальчик дошел до кровати и уснул. Нет, скорее провалился в сон.

* * *

— Вызывали, директор, — осведомился вошедший в кабинет мужчина с сальными черными волосами.

— Северус, мне только что из Министерства доложили, что в приюте, где живет Гарри, сегодня, двадцать пятого августа, пять минут назад были произведены какие-то чары, не поддающиеся точному определению. Они не знают, что это, но по мощности — что-то равное Круциатусу.

— Вы хотите, чтобы я направился туда, — Северус изогнул бровь, выражая все свое «желание» сделать это.

— Именно, возьми зелье, снимающее последствия Круциатуса. Я не знаю, что это было.

— Стихийная магия?

— Нет, использовалась палочка.

— Почему я, а не Минерва? И почему вы сами туда не отправитесь? — мужчина скрестил руки на груди.

— Я полагаю ты, возможно, сможешь определить, что за чары он использовал и откуда он их узнал.

— Предлагаете использовать легилимению? На ребенке? — язвительно поинтересовался Северус.

— Только в крайнем случае. Главное, чтобы с мальчиком все было в порядке.

* * *

Гарри очнулся в своей постели, когда кто-то влил ему в рот жидкость противного вкуса. Простынь была мокрой от пота. Он протер глаза, перед ним сидел мужчина в черной мантии, и смотрел на него так, будто хотел, чтоб мальчик прямо сейчас умер.

— К-кто вы? — голос был с хрипотцой, слова давались очень сложно.

— Профессор Снейп. Что вы натворили, Поттер? — в последнее слово профессор вложил столько ненависти, что Гарри непроизвольно сжался.

— Н-ничего.

— Ничего, Моргана вас побери, ничего?! Меня отправляют к вам, — я, кстати сказать, до первого сентября вообще не горел желанием вас видеть, — а вы тут лежите без сознания в своей кровати, и кажется, что вас пытали! Что. Вы. Сделали?

Мальчик попытался отвернуться, он не хотел разговаривать с этим профессором, и чувствовал, что тот тоже не в восторге от беседы с Гарри.

— Полагаете, если отвернетесь, я исчезну? — с насмешкой поинтересовался Снейп, — Как, объясните мне, как вы смогли применить что-то подобное к самому себе? Вы знаете, что ни один человек никогда не сможет использовать Круциатус на себе! Это ж каким надо быть психом! Для этого заклятия необходимо хотеть видеть чужую боль, наслаждаться страданиями человека. Многие взрослые маги никогда в жизни не смогут применить Круциатус. Не из-за слабости! Они могут быть какими угодно сильными магами, но не смогут, так как в числе вещей, которыми они наслаждаются, нет лицезрения чужих страданий! Как можно желать такой боли самому себе?

— Я... я не желал.

— Тогда. Что. Это. Было?

— Проекция страха.

— Проекция страха? Вы считаете, что я идиот? Да? — Снейп был крайне зол, — Проекция страха абсолютно иллюзорна, она никогда не имеет физических последствий. От нее можно сойти с ума, но не валяться без сознания как после Круциатуса! И, кстати, где вы узнали о проекции страха? Если мне не изменяет память, а она мне не изменяет, в школьной программе ее нет. И тем более, ее нет в учебниках за первый курс!

— Я прочитал в книжном магазине.

— Какая наглая ложь! Если вы считаете, что на первом курсе проходят простейшие заклинания только потому, что волшебник в юном возрасте не способен к более сложному — вы ошибаетесь! Семилетнего ребенка можно обучить проекции страха, только он, применяя ее, сойдет с ума сам или сведет с ума кого-то. В этом возрасте еще нет необходимого контроля! Что кроме проекции страха вы применяли? Отвечайте!

— Ничего.

— Как мне это надоело. Вы, оказывается, можете не только выжить после Авады, но и применять к самому себе Круциатус или что-то схожее. Вы одним своим существованием опровергаете все законы магии! Ладно, Мерлин с ними, с законами. Но зачем, объясните мне, зачем, использовать на себе что-то подобное? Я не спрашиваю как. Зачем?

— Лучше бы было, если бы я попробовал на ком-то другом?

Гарри разозлился, разозлился на себя, на этого профессора. Он использовал магию отражения реальности — поэтому он не понимал, что происходящее не реально, при всей очевидности нереальности, вместе с проекцией страха. Отражать можно любую реальность, он решил отразить реальность собственных страхов. Он бы никогда не наложил на себя Круциатус. Просто в отраженной реальности боль причиняли ему, а реальность на то и реальность, потому и имеет реальные последствия. Теперь Гарри понял слова Кассандры, что нет светлой и темной магии, а есть лишь выбор. Можно было отразить счастье, тогда бы он оказался в кругу семьи, любящих родителей. Там, в отраженной реальности, не было бы ни Дамблдора, ни Мальчика-Который-Выжил. Был бы просто Гарри Поттер, сын своих мамы и папы. Одну и ту же магию можно использовать по-разному. Отразил реальность страхов — получил парочку Круциатусов.

«Интересно, в отраженной реальность применяли неизвестное мне заклинание, а последствия в этой реальности настоящие. А если бы они пальнули Авадой, я бы на самом деле умер?»

— Лучше бы было, если бы вы вообще не пробовали! Что кроме проекции страха вы использовали? Не надо так на меня смотреть, я в состоянии отличить комплексные чары!

— Ну если вы в состоянии, то зачем спрашиваете?

— Дерзкий, наглый мальчишка! — сквозь зубы сказал Снейп, вытаскивая палочку, — Легилименс!

После этого профессора оттолкнуло к противоположной стене. Он резко поднялся, направил палочку на Гарри.

— Кто ставил вам блок?

— Блок? — искренне удивился Гарри, он вообще забыл про сережку и легилименцию. Ему сейчас как-то было не до этого.

— Судя по вашему выражению лица, вы не в курсе. Да, Мальчик-Выживший-После-Авады-И-Сумевший-На-Самого-Себя-Наложить-Круциатус-Или-Что-то-Подобное, еще и врожденный окклюмент! Просто кладезь талантов, — профессор сказал это так, будто говорил не о талантах, а о чем-то противоположном им, — Поттер, дайте сюда вашу палочку!

— Что?

— Палочку. Я жду!

Гарри нехотя протянул профессору палочку. А что ему еще оставалось делать? Тот произнес «Приори Инкантатем» и из палочки появился какой-то туман.

— Контрзаклятие проекции страха... — задумчиво произнес Снейп, — Доставайте свои книги, все! Хочу посмотреть, где вы узнали о проекции.

Гарри мысленно поблагодарил свой организм за то, что тот отключился только после того, как он успел спрятать книги.

— Пожалуйста, — равнодушно протянул он, подавая профессору свой рюкзак.

Тот, исследовав содержимое рюкзака, обсмотрел шкаф, стол и тумбочку на наличие «неположенной» литературы. Снейп так же проверил вещи Джона, затем заглянул под кровать. Гарри не выдержал и засмеялся.

— Смешно, Поттер?

— Вы даже не представляете насколько! Никогда не думал, что доживу до того дня, когда профессор будет ползать под моей кроватью.

Снейп поднялся, отвесил Гарри приличный подзатыльник, и аппарировал прямо из комнаты. Мальчик, оставшись один, продолжал смеяться. Затем из глаз ребенка потекли слезы, он повалился на подушку, и впервые за несколько лет заплакал.

Он плакал не от боли, не от обиды. Его не расстроил профессор, Гарри был не важен этот неизвестный человек. Он плакал потому, что снова почувствовал, что не хочет в этот магический мир, что там его ничего хорошего не ждет, как и в магловском. В мире вообще никого не ждет ничего хорошо. Может быть, наш мир — это ад, в который попадают лишь души грешников?

* * *

— Несносный мальчишка! Такой же наглый, как его отец, даже еще более наглый!

— Северус, может быть мы уже, наконец, услышим что-то более определенное? — нетерпеливо поинтересовалась МакГонагалл.

— Этот мерзкий ребенок сам на себя наложил что-то вроде Круциатуса! Каким образом он это сделал, мне не ясно. Он сказал, что использовал проекцию страха!

— Но это невозможно. Проекция страха не может иметь подобных последствий, — сказала МакГонагалл.

— Приори Инкантатем показало контрзаклятие к проекции страха. Я проверил его комнату, там были только книги из школьной программы. Когда я заглянул под кровать, Поттер только засмеялся!

— Право, Северус, я бы на его месте тоже засмеялся, — мягко произнес директор, представив Снейпа, ползающим под кроватью, — возможно, он действительно использовал проекцию страха, но что-то пошло не так, либо одновременно произошел стихийный выброс. Но, благо, с ним все хорошо. Одного не понимаю, где он мог узнать о проекции.

— Он заглядывал в книги в своем сейфе, возможно, запомнил первое, что ему попалось.

— Тогда не удивительно, что он все напутал! Не думаю, что он может обладать фотографической памятью. Что-то не помню в роду Поттеров подобных талантов, — язвительно произнес Снейп.

— Ты попробовал проверить его мысли, Северус?

— Что? — вскричала МакГонагалл, — Если вы не в курсе, то существует свобода мысли! Легилименцию используют только в крайних случаях при допросах! Это незаконно!

— Успокойся, Минерва, у меня все равно ничего не вышло. У него стоит достаточно мощный блок. Когда я его спросил, кто ему его ставил, он недоуменно на меня посмотрел, и вообще не понял о чем я. Вероятно, он врожденный окклюмент, — последнее Снейп сказал так, будто объявил, что мальчишка врожденный идиот, — если на этом все, я, пожалуй, пойду, займусь своими делами, — сказав это, профессор поднялся из кресла и вышел.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, Минерва. Я неправильно поступаю, ребенок должен был расти в нашем мире, и у него должен быть выбор. А у меня, Минерва, у меня когда-нибудь был выбор? — сказав это, директор встал и подошел к окну.

Он смотрел на башни Хогвартса и размышлял. У него действительно никогда не было выбора. Он поступил в Хогвартс, как сын убийцы. Будучи ребенком, он мечтал доказать всем, что он правильный, что сын убийцы — не клеймо. Затем дружба с Гриндевальдом, короткая, но яркая. Планы, планы... Смерть сестры, одиночество. И общественность, черт бы ее побрал, та самая пресловутая общественность, которая ждет от нас действий, и мы действуем. Против своей воли, против самого себя, но действуем. Она ждала, что светлый маг победит темного, и он сделал это. А хотел ли? Его спросили, хотел ли он? Кто-нибудь, когда-нибудь поинтересовался, что бы он хотел в этой жизни? Человек, переставая зависеть от других конкретных людей, начинает зависеть от самого себя, своего образа в глазах всех. Мы хотим свободы, а свобода равна зависимости от всех сразу.

Наверное, Том Реддл тоже хотел, чтоб все было не так, как было. Возможно, он строил совсем другие планы, а не те, что осуществлял. Были они более жестокие или менее? Да какая разница! Назвал себя Темным Лордом — действуй так, как положено. Назвался (или назвали) Величайшим светлым магом — действуй так, как положено. Ни одному человеку не суждено быть свободным. Относительно свободен лишь тот, кто никогда не задумывается о свободе. Вот и он сейчас вмешивается в жизнь других, пытается влиять на нее, а на его жизнь влияет та самая общественность. А общественности безразлично, на нее никто не влияет. На то она и коллективное бессознательное, толпа, которой не важны философские категории, вроде свободы.