Посмотри в глаза чудовищ (джен)

Робардс кашлянул и произнёс подчёркнуто официальным тоном:

— Приношу тебе свои извинения. Ты никакого отношения к случившемуся с Корнером не имеешь и, — продолжил он уже обычно, — если ты уже нормально себя чувствуешь, то можешь возвращаться. А хочешь, отдохни, и выйдешь в понедельник.

— Вы разобрались, да? — счастливо спросил Гарри, просияв.

— Да я ещё вчера бы днём пришёл, если бы ты не устроил что устроил, — Робардс вдруг нахмурился и спросил неожиданно резко: — Объясни мне, что это было?

— Что? — всё ещё продолжая улыбаться, спросил Гарри.

— Твоё вчерашнее геройство, — вот сейчас Робардс выглядел действительно сердитым. — Ты понимаешь, в какое положение всех нас поставил? И меня — отдельно.

— Нет, — честно признался Гарри.

— Дверь закрой, — велел Робардс, и Гарри послушно закрыл дверь гостиной. — Не понимаешь? Я объясню. С немалой вероятностью ты останешься единственным, кто дважды поучаствовал в кормлении — и наверняка единственным, кто сделал это с разницей в неделю. Для чего было демонстрировать всем собственную уникальность? Можешь объяснить мне?

— Я не… — ошеломлённо проговорил Гарри. — Я вообще не думал…

— Да я понимаю, — вздохнул Робардс. — Но сейчас-то понимаешь?

— Да, — тихо ответил Гарри. — Но я действительно…

— Так объясни — зачем? — спросил Робардс уже спокойно и, посмотрев на диван, вопросительно указал на него Гарри. Тот кивнул и запоздало предложил:

— Давайте сядем?

Они подошли к дивану и когда сели, Робардс повторил:

— Объясни. Ты очень настаивал — мне Катберт рассказал.

— Я хотел хоть что-то сделать, — ответил Гарри. — Почувствовать себя аврором, а не непонятно кем.

— Я понимаю, — подумав, кивнул Робардс. — Я, конечно, попросил и Катберта, и Энис никому всё это не рассказывать — возможно, они даже так и сделают. Но там были и другие люди, они могут разболтать. Вообще, конечно, ты поставил и меня, и Катберта в чудовищное положение. Ему и так всё это было сложно, потом Мальсибер с его неуместной откровенностью, потом ты ещё — кем он сейчас чувствует себя, ты представляешь?

Гарри молча кивнул и отвернулся. Ему было ужасно стыдно, и больше всего за то, что он о Праудфуте в тот момент вообще не думал. Да он ни о ком не думал, кроме самого себя и своего желания опять почувствовать себя своим, хотя вообще-то его никто и ниоткуда не вычёркивал.

— Ну и мне теперь тоже жить со знанием, что из-за того, что я взял дело Корнера себе, прекрасно помня о своей очереди на кормление, ты был вынужден пойти на это ужас дважды, — добавил Робардс. — Это неприятно.

— Простите, сэр, — тихо попросил Гарри, повернувшись, наконец, и глядя на него.

— Пообещай мне не геройствовать без реальной необходимости, — ответил Робардс. — Ситуации бывают разные, иногда это бывает нужно — но вчера нужды в том не было. Нашли бы Катберту замену. Я, конечно, тоже виноват, — добавил он внезапно, и Гарри понуро удивился:

— Почему?

— Потому что я не должен был идти на поводу у Катберта и соглашаться — знал же, что ему это непросто, — досадливо ответил Робардс. — Я, собственно, попросил Дабхгласа, но тот был занят, а Катберт рядом оказался и… в общем, я поддался, — он махнул рукой. — И зря, конечно. И, конечно, я ещё поэтому так разозлился на тебя, — добавил он почти с улыбкой.

— Да нет, вы же правы, — возразил Гарри. — Про меня. Я правда ни о ком не думал.

— В общем, оба хороши, — подытожил Робардс и протянул ему руку. Гарри неуверенно глянул на неё, потом на самого Робардса — тот кивнул, и Гарри, наконец, её пожал. — Так что — ты отдохнёшь до понедельника или вернёшься сейчас?

— Вернусь! — воскликнул Гарри. — Я прямо сейчас вернусь!

— Ну ты хоть жене скажи, — Робардс встал, и Гарри вскочил следом. — А я пока пойду.

— А что случилось с Корнером? — спохватился Гарри, когда Робардс шагнул к камину. — Он живой?

— Ну, в каком-то смысле да, — Робардс усмехнулся. — Полежит немного в Мунго. Да там всё банально: любовница… вернее, две — одна из них его и решила, так сказать, слегка присвоить. Он эту идею не поддержал, и вот, — Робардс снова усмехнулся. — Да я с самого начала понимал, что ты тут не при чём, но не отстранить не мог. Ты напрасно так серьёзно это всё воспринял.

С этими словами Робардс подошёл к камину, зачерпнул из чаши порох, бросил — и исчез в зелёном пламени. И Гарри только после того, как он исчез, задался вопросом, куда тот, собственно, отправился, ведь министерские камины-то закрыты?

Впрочем, сейчас Гарри было не до каминов — и не только потому, что он спешил вернуться в аврорат. А ещё и потому, что он только сейчас сообразил, что разговаривал с Робардсом полуголым, в одних брюках, да ещё и босиком. Но стыдиться было уже поздно, так что Гарри просто вздохнул, взъерошил волосы и пошёл на кухню, признаваться Джинни, что уходит.

Она совсем не удивилась, только проворчав, что вообще-то Гарри могли бы дать спокойно отдохнуть — пришлось всё ей рассказать. Джинни, выслушав его, спросила, разумеется:

— А ты почему мне сразу всё не рассказал?

— Да я как-то… я не знаю, — признался Гарри. — Я вообще не хотел об этом говорить, ни с кем.

— Ну да, — задумчиво согласилась Джинни. — Ты никогда о неприятностях ни с кем не говоришь. Это обидно, между прочим.

— Прости, — он подошёл к ней, и она посмотрев на него снизу вверх из кресла, в которое опять перебралась, спросила:

— А давай оставим кресло? Настоящее, конечно. Так удобно пить в нём кофе, никуда не уходя…

— Давай, — улыбнулся Гарри, наклоняясь и целуя Джинни.

После чего побежал в спальню — одеваться.

В отдел он пришёл около одиннадцати — и Лестрейндж встретил его вопросом:

— А ты что пришёл?

— Робардс разрешил, — радостно ответил Гарри. Праудфута, с которым он боялся встретиться, не было, но на его столе стояла кружка, а значит, с ним было всё в порядке.

— Я знаю, — кивнул Лестрейндж. — Но ты мог отдыхать до понедельника.

— А я не устал, — весело сказал Гарри. — И очень соскучился.

— Я не успел позавтракать и шёл в столовую, — сказал Лестрейндж, вставая из-за своего стола. — Компанию составишь?

— Да! — радостно ответил Гарри. Есть он не хотел, конечно, но всегда ведь можно выпить кофе.

Как ни странно, в столовой им пришлось отстоять небольшую очередь. К удивлению Гарри, Лестрейндж взял себе только кофе и пирожное, и Гарри, сам не зная, почему, последовал его примеру. Они сели за столик у стены, и Лестрейндж укрыл их звукозащищающими чарами и сказал, сделав глоток:

— Первое отстранение — всегда удар. Особенно в юности и без какой-либо твоей вины. Чувствуешь себя чудовищно беспомощным.

— Тебя тоже отстраняли? — вздохнул Гарри.

— И не однажды, — улыбнулся Лестрейндж. — Я узнал об аресте братьев и невестки на работе. Я в то время только стал аврором — до того был младшим, а в октябре восемьдесят первого получил звание. И тут сначала Волдеморт пропал, потом начались аресты, потом вскрылось, что у моих братьев и невестки метки, и меня отстранили, — он говорил неторопливо и спокойно, а Гарри занервничал. Вряд ли Лестрейнджа внезапно охватила ностальгия — видимо, Гарри ожидало новое внушение за вчерашние события, и оно обещало быть намного неприятней первого. — Начали расследование, но потом они довольно быстро оправдались — как и все, Империо — и расследование закрыли. Меня допустили снова. Но меня потряс сам факт наличия метки — я-то понимал, что это значит, — продолжил он, совсем не задержавшись на отстранении. — Мы все понимали, только сделать ничего не могли. Почему Крауч это проглотил, мы тогда не понимали, и я оказался… в странном положении. Вчера я обсуждал с коллегами, какая же насмешка эти оправдания Империо — а сегодня вся моя семья именно этим и спаслась. Представляешь, как мне было всем смотреть в глаза? — спросил он, и Гарри, не найдя слов, просто кивнул. — Мне тогда казалось, что мой мир рухнул, — Лестрейндж усмехнулся. — Я тогда ещё не знал, как он рушится на самом деле… но узнал довольно скоро, — он, наконец, сделал второй глоток, а потом, отломив вилкой кусочек пирожного, отправил его в рот.

Гарри молчал. Он не понимал, почему Лестрейндж вдруг завёл этот разговор и к чему его ведёт — но чем дальше, тем меньше он об этом думал и тем больше просто слушал. Ему всегда хотелось знать, как это тогда было — каково узнать подобное о братьях, каково аврору было оказаться родственником таких чудовищных преступников, и вот сейчас вдруг Лестрейндж непонятно почему решил всё это рассказать.

— Мне казалось, на меня все косо смотрят — допускаю, отчасти так и было, но думаю, что я сильно преувеличил степень косины и количество тех, кто так смотрел. Но мне самому происходящее было так невыносимо, что я переносил свой взгляд и на других. Я тогда съехал — снял комнату в Совятне — но это было очень неудобно: я, прежде всего, потерял доступ в библиотеку, которой тогда активно пользовался. И я обдумывал, как разделить дом, который был, вообще-то, и моим, и как там жить, не пересекаясь с остальными — и тут Алиса и Фрэнк пропали. Мы их искали… я искал — и через сутки-где-то их нашли. И я… — он покачал головой и снова отпил кофе. Потом поставил чашку на стол и посмотрел на Гарри. — Это был такой шок. Мои братья, те, с кем я рос, кого знал всю жизнь, с кем мы играли в детстве, кто учил меня и кого учил я, кто заступался за меня и кого защищал я — делали вот это. Не просто разделяли некие идеи, не просто метки приняли — они всё это делали. Они убийцы. Я… я просто не понимал, в мою голову тогда это не вмещалось. Всё равно как тебе узнать, что Рональд Уизли носит метку и по ночам охотится на магглорождённых. Хотя нет, не так, — поправился он сам. — Я знал, конечно, об их взглядах. И о метках уже знал. Мне они были неприятны, но я всегда считал их просто болтовнёй. Сочувствием идеям — да… но Родольфус, мне казалось, был погружён в семейные дела и в брак, а Рабастан — в свои картины.

— Ты же тогда, наверное, почти и дома не бывал? — сочувственно спросил Гарри. Ему очень хотелось передать ему своё сочувствие, но как? Сказать, что ему жаль?

— Да, — согласился Лестрейндж. — Но иллюзия-то оставалась.

— Иллюзия?

— Что я по-прежнему их знаю. Иллюзия. Больше я старался не иметь их.

— Вы были близки, да? — тихо спросил Гарри.

— Да не слишком, — подумав, признал Лестрейндж. — Они друг с другом — да, весьма. А я немного выпал. Мы оба вроде бы отвечали за Рабастана, но тот меня не слушал, а глядел на старшего. И я без сожаления устранился.

— Ты теперь жалеешь? — помолчав, тихо спросил Гарри.

Лестрейндж пожал плечами:

— Теперь это уже не важно. Все давно сделали свой выбор.

— А тогда жалел? В восемьдесят первом?

— Когда узнал? Мне было не до сожалений. Я тогда был в шоке и... я, честно говоря, плохо помню эти дни. Меня допрашивал сам Крауч — всё это было ещё до суда, где всплыло имя его сына. Тогда я искренне признал, что виноват — я правда так считал, потому что если бы я был внимательней… как можно было пропустить такое у себя под носом? А я же даже знать не знал про метки… или не хотел знать. И то, что они сделали с Алисой и Фрэнком, стало для меня личной катастрофой. Я сразу потерял близкую подругу — почти сестру — и братьев. Всю семью, что у меня на тот момент была. Конечно, я считал себя виновным. А Краучу тогда хватало одного признания. Меня ждала судьба твоего крёстного, но меня спас Аластор.