Неправильная (джен)

Мир почти не дрогнул в тот момент, когда Леншерр покинул школу, хотя Питеру казалось, что брось его отец снова, реальность разобьётся на тысячи осколков, а детские мечты и надежды взрослого парня окончательно развеются пеплом по ветру. Нет, Эрик просто ушел, а Питер просто принял это от Рейвен, кивком головы отвечая ей, что понял.

Магнето исчез тихо, не попрощавшись ни с кем, кроме Чарльза, даже к Рейвен на секунду не зашел, но и даже это спидстер узнал уже от самой Мистик.

— Не обращай внимания, — сказала тогда она, и Питеру показалось, что Даркхолм оправдывается. Казалось бы, за что? За Леншерра? Она за него не в ответе, впрочем, не более, чем и все вокруг, — Эрик просто боится, что захочет здесь остаться. Это место тоже что-то значит для него, — Рейвен, словно подавив вздох, быстро выдохнула, все еще осторожно поглядывая на костыли седовласого парня, словно переводя тему. — Что говорит Хэнк? Когда их можно снять?

— Уже скоро, — тот бросил слишком заинтересованный взгляд на исписанный вдоль и поперек — благодарность всех, кого он спас от взрыва, — гипс, — он говорит, процессы в моем организме ускорены.

— Тебе, наверное, непривычно быть таким медлительным? — ободряюще улыбнулась Даркхолм, и Питер тут же передумал рассказывать ей, что на самом деле медлительность не беспокоила его никогда, ведь Рейвен лишь пыталась увести подальше от темы Эрика, поэтому Питер разозлился — не на нее, на себя.

— Нет, — почти едко заметил он, усмехнувшись, — то, что я «тормоз», я заметил уже давно, — и, схватив покрепче костыли, торопливо направился вглубь коридора, стараясь игнорировать сочувствующий взгляд Рейвен. Что бы она не хотела там сказать Максимофф про Леншерра, он этого и знать не желал. И плевать, что Мистик помнит, как он кинулся к лобовому стеклу самолета лишь при одном упоминании имени Эрика. Все это уже не важно. Мир стоял на месте, почти не разрушенный — и это был мир Питера, а не тот, что пытался разрушить Апокалипсис.

Питер натянул привычную ухмылочку и тут же и думать забыл, что Леншерр его бросил. Почти забыл. Что он сам ни словом не обмолвился о возможном родстве, Питер не думал. Старался не думать.

На улице было солнечно и пели птички, а он торчал на этих дурацких костылях. Бросить бы их, да бежать сломя голову, разлохматив на ходу седые пряди. Бежать в никуда. Просто бежать, оставляя лишь ветер и медлительных прохожих позади, ни зрение, ни мозг которых просто не в состоянии обратить внимание на промелькнувшую вспышку. Может, где случайно наткнулся бы на Леншерра. Почти случайно.

С Питером так было всегда: мамина любимая ваза упала, разбиваясь на сотни осколков, когда он случайно задел ее, врываясь в комнату. Ваза падала медленно — он поймал бы раз двадцать, но не стал этого делать. Удивительная сверхспособность все ломать и крушить, имея возможность поймать падающий предмет еще до того, как кто-то заметит его не запланированное перемещение, была ни к чему, если ты не хотел спасти уроненное. Мама покачала головой, почти разозлившись, а потом увидела по телевизору очередное шоу, пропагандирующее опасаться мутантов, и тихо присела у изголовья кровати сына, невольно залюбовавшись спящим чадом. Питер не спал — он все видел и лишь невольно придвинулся ближе к матери.

Эрик был в бегах — из-за своей ненависти к роду человеческому, а Магда — человек! — лишь крепче укутала одеялом сына-мутанта, молясь Богу, чтобы никто его у нее не забрал: ни люди, ни мутанты, ни тот, кого она даже упоминать боялась. Питер слышал ее шепот, продолжая притворяться спящим и жалея, что так и не поймал эту чертову вазу, а в голове стучало это оброненное, словно в бреду: «Чертов Леншерр».

Эрик не ваза, упустишь — не разобьется, лишь станет еще крепче. Металл не разобьешь — металл гнётся и плавится. Только Питер свою-то судьбу выковать не мог, куда там пытаться расплавить покрытое слоем металла — чтобы больше никто не ранил — сердце.

«Интересно, куда ты отправился?» — сам у себя спросил Питер, наткнувшись на удивленный взгляд Джин, что одиноко сидела под деревом, читая какую-то книгу. Лицо ее мигом стало извиняющимся, но она тут же равнодушно пожала плечами, устало потирая виски.

«Голова от тебя кружится, Максимофф, занимайся самобичеванием в другом месте. И верни Курту Библию, это уже не смешно», — услышал он у себя в голове недовольный голос. Джин, видимо, была не в духе, но обижаться на нее — бессмысленно. Ртуть вообще ни на кого не обижался, кроме Эрика.

Питер удобнее подхватил костыли и все же ушел из сада — Джин не будет Джин, если полезет, куда не просят, а так она лишь убедится, что этот малознакомый парень в порядке. Лезть в его драму она не станет — своей хватает по горло. По пути он попытался вспомнить, когда забрал у Курта Писание и куда мог его сунуть. Вещи поменьше обычно находились в карманах, а побольше — в подвале дома. Куда он задевал украденное в школе, Питер еще не выяснил. Зачем он это делал, Максимофф перестал задумываться уже давно. Даже с помощью школьного психолога нельзя справиться с клептоманией, если у тебя есть неограниченный доступ буквально ко всему на свете. Жаль, отца нельзя вот так просто забрать себе.

* * *

В кабинете Чарльза спокойно, и не скажешь, что это обитель директора школы, пусть и мутантской. А еще в кабинете профессора стояло фото с Эриком; Питер задержал свой взгляд на изображении, а профессор на секунду застыл, качая головой. Черт его знает, в курсе ли был он родства Питера со своим лучшим другом, или просто беспокоился, что сверхбыстрый мутант нашел себе кумира и по его примеру пойдет бороться за права мутантов путем обкрадывания близлежащих супермаркетов. С учетом прогрессирующей клептомании спидстера катастрофа могла принять масштабы, равные опрокидыванию Эриком стадиона на Белый Дом десять лет назад — в целях демонстрации мощи мутантов.

Впрочем, о чем там думал профессор, Питеру было не интересно, но ему в голову Чарльз точно не лез — Максимофф бы заметил, если бы там появились слишком уж медленные мысли. То ли Чарльз, подобно Джин, боялся головокружения, то ли просто уважал личное пространство. Питер поставил на второе и принял как данность тот факт, что телепат его с Эриком никак не связывал.

Порой ему хотелось рассказать все Ксавье, ведь тот поймет: спидстер увидел еще тогда, в Пентагоне, когда Чарльз со всей дури приложил по лицу Магнето, что в профессоре такую бурю эмоций может вызывать лишь дорогой ему человек. От осознания близости с кем-то, кому Эрик тоже не безразличен, сердце заныло какой-то приятной болью.

— Итак, Питер, — профессор подкатился ближе, смотря так ласково, совсем по-отечески — Эрик бы так, наверное, не смог, — принимая твое желание остаться в школе, задаюсь вопросом, чем бы тебя занять.

— Желаешь эксплуатировать детский труд? — усмехнулся тот.

— В этом-то и проблема, — вернул усмешку директор, — ты не ребенок, и на занятия тебя не отправишь. — Преподавать — уж извини, но это место мне слишком дорого, чтобы подвергать его такой опасности. По крайней мере, не сейчас.

— Можно, я просто останусь здесь, пока это не заживет, — поморщился Питер, указывая на ногу. — Мне домой в таком виде возвращаться нельзя. Думаешь, нет никого страшнее Апокалипсиса? Ты мать мою в гневе не видел… — он заткнулся ровно на том моменте, где собирался спародировать Магду с ее «добром это не кончится» — она упомянула это, когда сын отправился вслед за отцом, — и проглотил горькую усмешку. Мама в чем-то была права. — Знаешь, несмотря на то, что я вырос, матерям же этого не объяснишь, — пояснил он после заминки.

— Моя такой не была, — грустно улыбнулся профессор. — В любом случае, ты прав: для родителя ребенок в любом возрасте будет слишком мал.

— Нет, — качнул головой Максимофф, — иногда дети оказываются слишком взрослыми для родителей, — наконец сфромулировал он, пытаясь понять, о Магде он сейчас говорил или об Эрике.

— Просто присмотри за младшими курсами, ладно? — вздохнул профессор. — Они после произошедшего слегка дезориентированы, и им бы не помешало немного твоей беззаботности.

— В смысле, не дать им стать такими же угрюмыми засранцами, как Магнето, и возненавидеть мир? — Как бы Питер не старался, не упоминать Эрика то там, то здесь не получалось. Он вспомнил свою первую влюбленность в средней школе: тогда он тоже вставлял имя одноклассницы Камиллы по поводу и без, на что мать, улыбнувшись, сказала: «Может, пригласишь ее уже на свидание?» Что бы Магда сказала, узнай, что он при любой возможности упоминает имя отца?

— В смысле показать им, что не все сейчас так плохо, — а у профессора усталый голос. Он теперь почти всегда выглядит усталым.

Питер вспомнил, как тот выглядел в первую их встречу, и почему-то не узнал его. Тот человек был потерянным, слишком нервным, но все же не усталым. Тот человек явно и жить-то не особо хотел, тонул в пучине боли и сожалений, но цеплялся за какую-то идею, словно за спасательный круг, что поможет ему выплыть. Этот Профессор уже не тонул: отягощенный целым грузом проблем, своих и чужих, он хорошо держался на плаву, но все же уставал. А прошлая боль и утраты лишь заставляли его сильнее цепляться за тех, кто ему дорог.

Питер никого и ничего не терял, но гнетущее чувство неполноценности преследовало его с самого детства. Он считал, что все дело было в отце и что найдя его, воссоединившись с ним, — он обретет покой, к которому пришел профессор. Питер понял, что глубоко ошибался, завороженно глядя, как Эрик восстанавливает школу. Леншерр был таким далеким, как бы близко не стоял: смотрел сквозь сына и не видел ничего, кроме еще одного неблагодарного мутанта, не понимающего, что он — Магнето — борется за них. Отец ясно обозначил свою позицию по данному поводу еще во время невероятно долгого путешествия по шахте лифта в Пентагоне.

Максимофф хотел бы сказать, что не раскрылся отцу лишь потому, что боялся оказаться ненужным, да сам уже понимал — все это ложь. Он не сказал Эрику не потому, что это знание могло быть совсем не нужно Магнето, не потому, что это могло оказаться не нужно ему самому, а потому, что это могло оказаться не то, что нужно. Что тогда придется искать новую причину собственной нецелостности. Пускай отец останется той запредельной мечтой, что будет греть его сердце, а он вылечит ногу, вернется домой, обнимет сестренку, попытается найти работу и, может быть, даже перестанет воровать. А пока просто нужно натянуть привычную улыбку и заставить поверить других, что все хорошо, только вот…

— Боюсь, для этого мне самому нужно в это верить, — уже обращаясь к профессору, добавил он, нашаривая в кармане шоколадный батончик. Того там не оказалось, зато откуда-то появились карандаш, упаковка жвачки и скоросшиватель для бумаги, который, кажется, теперь называют степлером. Питер вспомнил, что это новомодное изобретение недавно покоилось на столе Чарльза. Что ж, бегать он не мог, но скорость в руках никуда не пропала. Куда же делась эта чертова книга Курта? Чарльз на секунду застыл, а Питер почувствовал в голове что-то тягучее, словно патока, медленное и неповоротливое.

— Ты чем-то расстроен? — удивленно спросил Ксавьер со слегка помутившимися глазами — путешествие по голове Ртути подобно путешествию со Ртутью — вызывает легкое головокружение и желание выплюнуть завтрак.

— Это неприятно, когда в твоей голове копаются, — с наигранной обидой заявил Питер. «Прочитай, найди, помоги мне», — мысленно взмолился он о помощи, хотя сам не знал, что такого должен был найти там профессор. — Там словно улитка ползает. Я уже молчу, что это просто неприлично. Я был о тебе лучшего мнения. Ну, за исключением того случая, когда ты заявился ко мне домой в образе престарелого наркомана.

— Вот еще, — улыбнулся Ксавьер, явно не расслышав мольбы — даже в его столь умную голову не пришло, что кто-то хочет, чтобы его мысли прочли, — я просто оценил твое эмоциональное состояние. Обычно люди, наоборот, чувствуют умиротворение, когда телепат проникает в их разум, но с тобой все не так: я попросту не поспеваю за твоими мыслями, не могу сосредоточиться, и оттого ты меня чувствуешь. Кстати, нехорошо так — про Библию.

— Но тем не менее порыться в голове ты у меня можешь? — чуть ли не с надеждой спросил Питер, проигнорировав заявление о святости Писания.

— Не вижу смысла, — пожал плечами профессор, явно не расслышав в голосе собеседника какой-то подтекст. Для всемогущего телепата Чарльз иногда был до одури слепым. — Разве тебе есть что скрывать?

— Разве что, кто устроил вечеринку по поводу отстройки школы. Но я вам не выдам этот секрет, пытай, сколько хочешь. И тебя ждет горькое разочарование — это был не я, — заверил его Максимофф.

— Даже знать тогда не желаю, если от тебя я такого ожидал, то от кого-либо еще из школы — нет, — устало потер висок Чарльз, все же о чем-то задумываясь. — Так что тебя беспокоит, Питер?

Ответить он не успел: к ним буквально ворвалась Рейвен.

— Что? — резко перевел на нее взгляд профессор, и Питеру на секунду показалось, что Чарльз сейчас выпрыгнет из кресла, несмотря на неспособность ходить.

Мистик молчала, буравя взглядом названого брата, а потом почему-то кинула еще один виноватый взгляд на Питера.

 — Эрик, — едва слышно произнес Ксавье и, встретившись с Ртутью глазами, опустил взгляд на его ногу и снова посмотрел на Рейвен: — Не поможешь добраться до холла? — кивнул он ей.

У Питера сердце подскочило куда-то в район головы и тут же, сделав стремительный кувырок, рухнуло вниз: профессор никогда никого не просил помощи с креслом. Случилось что-то из ряда вон выходящее. А ведь было все вроде почти хорошо!