Viara species

В Рождестве нет ничего волшебного, а праздничная вечеринка даже в Рождество - всего лишь скопище незнакомых нетрезвых людей.
Людей сводит вместе никакая не судьба - просто иногда друзьям совсем не сидится дома.
А чувствовать кого-то - вовсе не заканчивать за него фразу. Просто знать, когда и о чем не стоит спрашивать.
Каз Бреккер и Инеж Гафа в первый и последний раз встречают Рождество не дома.
Они не знают друг друга - и не то чтобы им есть друг до друга дело.
Они не лезут друг другу в душу - ведут обычную светскую беседу. Учеба, работа.
Следующее Рождество каждый снова встретит дома.
Да, они встретят его дома. Вместе.
Потому что иногда доверять - это просто не вынуждать другого тебе довериться. У Судьбы - вполне человеческое хитрое лицо лучшей подруги или лучшего друга. А верить в чудо, чтобы праздничный вечер стал волшебным, вовсе не обязательно: можно лишь поздравить с Рождеством того, кому это важно.

Пусть на кончике волшебной палочки искрится магия. Пусть в котле шипит зелье. Это мелкие чудеса.
Когда по Земле шагает Смерть, спасти может только настоящее Чудо, создать которое может только безнадежно уставший, выпитый до дна человек.

Святой, жестокий властитель и шлюха. Они неразлучны еще с тех времен, когда пустынные ветры гнали пески по страницам Книги всех книг.
Они меняли обличья, они меняли привычки, они менялись местами и судьбами, но их история, сотни раз перепетая, всегда одна и та же. История создания Чуда.

Только святой может любить людей настолько, чтобы отдать всего себя ради спасения других.
Жертва - первый ингредиент.
Только вот святому легко пожертвовать собой. Легко сгореть в лихорадке, легко умереть, ведь он любит людей больше, чем себя. А разве это жертва - отдать то, что и так готов отдать?
Только жестокий властитель может вывернуть святому руки и вырвать у него то, что он отдать не может.
Жертва - единственный ингредиент. И принести ее должно быть выше сил святого.
Только шлюха может оплакать святого и раз за разом поднимать его со дна.
Святому нужны силы - за жертву тоже придется расплатиться. Ведь за Чудо платят дважды.

Святой, жестокий властитель и шлюха. Цирковое трио. Смейтесь!
И пусть Чудо теперь зовется Прогрессом, святой - врачом, жестокий властитель - хорошим политиком, и только шлюха так и осталась шлюхой - рецепт все тот же.

Средневековье. Чудак Бонам Мунго, смешной иностранец, верящий, что сможет что-то изменить и что можно спасти всех. Черная Смерть. Отчаянные поиски ответа, счастливая случайность, истина устами младенца - "яблоко Ньютона". Те, для кого ответ пришел слишком поздно. Те, кого оттащили от края.
Необразованная девица, с трудом поднимающая врача со дна бутылки и затаскивающая его в постель - просто чтобы поспал хоть немного.
Исследования. Контрольная группа. Подопытные "крысы".
И политика, стирающая чудаковатого врача Бонама Мунго в пыль. Потому что изменить мир - можно. Но только если спасти не всех.

Чтобы Чудо сработало, святого должно не стать. Потому что святой может сотворить чудо, но ему никогда не хватит сил впустить его в мир.
Любовь - высшая сила в мире. Но Смерть не отличает любимых детей от недолюбленных, любимых людей от презираемых.
А еще Любовь не позволяет жертвовать никем, кроме себя. А что для Прогресса одна ничтожная жизнь...
Вот как меняется мир.

Святой, жестокий властитель и шлюха. Три трагические маски. Плачьте! Вам платить за Чудо. Им - платить за вас.

А без них... Без них бы вас не было.

1743 год. Иван Лопухин - участник заговора Лопухиных против Елизаветы Петровны и один из главных виновников его раскрытия.
Колесование заменили 15 ударами кнутом, урезанием языка и ссылкой.

Ивану Лопухину выпало доживать жизнь в Охотском остроге.
Больше не будет шумных балов и азартных игр за карточным столом.
Не будет веселых разговоров с собутыльниками - Ивану говорить больно и страшно, слишком близки пока застенки каземата. Слишком легко еще кого-то предать.
Не будет звенящей лихой молодости.
Не будет веры самому себе.
Его ждут лишь неизбывная северная зима, поедающая заживо вина за нечаянное предательство.
Страх, толкнувший его, Иуду, на признание и обманувший - признание только укрепило хватку ужаса.
Стылый дом и пятно крови на посеревшем платке.
Быстрая старость. Ранняя смерть.
И широкое улыбчивое лицо Нуки. Раскосые глаза, теплые руки, смелые губы. Детский смех.
Бабье лето угасающей жизни. Краткий осенний цвет.
Горький, как ягель. И свободный, как понесшие кони, что вот-вот сбросят сани с края - но их не догонят уже ни злые языки, ни стылая вина, ни черное воронье.
И когда болезнь разъест наконец легкие, когда кровь хлынет красным потоком на жесткую подушку - северная зима наконец избудется, подымутся серые льды, и розовая заря проводит в край, где нет ни болезней, ни горя, где уживутся рядом и суровый христианский Бог, и веселая язычница с крестом на смуглой груди, которую этот Бог обещал сберечь, и ее утонувший муж, и старый шаман, и доживший, наконец, свою жизнь Иуда, которому, может быть, все же разрешено себя простить...
Где белокрылые ангелы научат летать крылатые души детей.
Где никогда не чаял оказаться, но, конечно, окажется странный белокожий старик, отживший и весну, и бабье лето за двадцать семь зим.

1747 год. В Охотске Иван Лопухин прожил немногим больше трех лет.

Увлекательный кроссовер историй, между которыми, казалось бы, нет ничего общего.
Космодром. Запуск ракеты. Толпа переполнена ликованием, но все меняется в одно мгновение.
Когда человека охватывает отчаяние такое сильное, что душа рассыпается в прах, рождается Акасита - демон отчаяния. А демоны на то и демоны, что заражают отчаянием всех вокруг и высасывают счастье.
И когда над городом расползается туча отчаяния, что происходит там, на другой стороне, в мире духов?
Ведь духи - на страже. Демоны не должны прорваться в мир живых.
Захватывающий мрачный мультфильм о повзрослевшей Тихиро и ее речном боге Хаку, который так и остался "неравнодушным дураком". О Малыше Бо, который уже и не малыш вовсе, ведь научился любить. О Юбабе, которая ради сына все-таки готова вмешаться в "не свое дело".
Безликий, сусуватари, Дзениба - знакомые герои снова встретились в этом мультфильме, чтобы пройти через Отчаяние и разогнать его.
Японские традиции, мир духов на защите мира живых.
Маленькие искорки счастья, которых вместе может хватить, чтобы развеять темную тучу.
И иногда не надо быть великой колдуньей, чтобы спасти мир. Просто делай то, что делаешь лучше всего. И если каждый поступит так же, мир будет светлее.
И, конечно, если прорывается граница миров живых и духов, обязательно найдется любопытный живой, который свяжет два и два и придумает, как это использовать.
И скоро на всю Вселенную прославится космический пират Флинт, умеющий бесследно исчезать и мгновенно появляться в любой точке пространства, будто бы научившийся вдруг сбегать в какой-то параллельный мир...
Но это все потом. А пока - бумажный журавлик надежды и черное окно в мир духов над высоткой.

Джон Грексон впервые спускается на неизведанную планету.
Конечно, его распирает от любопытства. И, конечно, ему немного страшно.
Немного - потому что их маленькую экспедицию ведёт сам легендарный капитан Джеймс Кирк, столько раз выходивший сухим из воды. Потому что всему экипажу известно, что у ворчливого доктора Маккоя золотые руки, и он не отпускает Джона от себя.
Но легенды - не волшебники. Доктор Маккой может вывести не все яды, а капитан Кирк не превратит песок в лишний сухпаек.
На планету спускаются пять человек. Двое уже точно никогда не поднимутся обратно на корабль.
Конечно, Джону немного страшно. Немного - потому что капитан и доктор травят байки у слабого костра и весело смеются, и их смех заглушает страшный голод.
Немного - потому что чтобы смеяться, надо быть смелым.
Немного - потому что капитан и доктор отдают ему свои сухпайки, а значит, только ему может хватить сил. И ему надо быть сильным.
Еле теплящийся сигнал коммуникатора.
И нет ни кумиров, ни волшебников. Есть опытные товарищи, которые тебя, новичка, будут вытаскивать столько, сколько смогут. И которых, может быть, в последний миг сможешь вытащить ты.
А может, вы упадете все вместе.
Человек слаб перед лицом разбушевавшейся стихии. И ему остаётся только не сдаваться.

Сухо. Горько. Пронзительно.
Классика.
Серия старого хорошего сериала, любимая книга о приключениях в космосе ли, в земной пустыне ли, захватывающее приключение, оборачивающееся трагедией.
И в голове крутится давно забытое детское отчаянное: "Только бы выжили!"

Не всякое боевое крещение можно пережить.

Бог просит: "Не убий". Пророк выбивает его просьбу на скрижалях. Но язык чужд другим, и лишь святой отец прочтёт мальчишке просьбу Бога.
Святой отец костлявой рукой погладит крышку опустевшего сундука.
- Я открою тебе слово Божье, - улыбнется он мальчишке и откроет священную книгу. - Неси веру свою в чужие земли и склоняй непокорных...

Выдерни кинжал из раны, мальчишка. Пусть кровь твоя течёт рекой. Бессмысленно тянуть время. Предатель-священник не снимет сутаны, а твой господин за тобой не придет.

Скажи мне, мальчик, что тебе страшнее: что из хватки ускользает твоя жизнь?
Или что враг, скверный и грязный, не демон, не чудовище и не Дьявол во плоти, а грустный человек? Что в глазах его нет твоей смерти, жажды мщенья за жён-дочерей? Что, устав от войны круговерти, он просит лишь твоё имя? Разве можно ответить? А вдруг проклянет?
Или страшнее всего тебе четыре слова: "Я за тебя помолюсь"?
Война не разбирает сторон. Старик или младенец, христианин или иудей - все ей на одно лицо.
Война не слушает желаний. Умереть в своей постели или пройти знакомой тропинкой ещё лишь один раз - она все меняет на душащий воздух и реки крови.

Под небом Палестины не так страшно отдать Богу душу. За тебя помолится враг. А ты помолись за него, мальчишка, ладно?
Страшнее отдать душу и забрать жизнь за мед и молоко, которых нет, и бестелесные слова.
Страшнее умирать ни за что.
Страшнее не увидеть дом.
И страшнее то, что...

А священник, любовно перебрав золотые монеты, спокойно уснёт до новой молитвы.
Его не проклянет гибнущий в чужой земле мальчишка. Он закроет глаза врагу, помолится за отошедшую душу, а последние мысли наивно отдаст дому.
Его не проклянет невеста, которой уже не дождаться жениха с войны: она давно научена, что с войны не надо ждать.
Он перехитрит саму смерть, потому что умирать за его слова пойдёт не он, а другой мальчишка.

Его могла бы проклясть я. Но я отдам слова молитвы тем, кто остановит обрекающее слово и костьми ляжет, но не пустит мальчишку за порог.

Не умирайте под небом Палестины.

Зомби среди нас.
Не все из них с синюшными лицами, отваливающимися челюстями и окровавленными руками.
Зомби многолики. Зомби страшны. И так хочется не стать зомби...
Но кто не зомби - станет им пищей, если не сольется с толпой.
Когда-то зомби прятались и скрывались. Теперь их больше, и скрываться придётся тебе. Приклеить пластырь под губу, нанести грим, исказить речь...
Когда-нибудь чтобы не стать зомби, тебе придётся отведать крови друга, выстрелить в невиновного, встать в бездумный строй, последовать жестокому приказу, стать частью толпы. Стать одним из них.
И тебя приглашают на кровавую трапезу, и ты соглашаешься...
Ты уверен, что ещё не перешел черту?

Роль обрекает на одиночество.
И всю жизнь - роль. И всю жизнь - одиночество.
Скамейка. Место - "нигде", время - "после всего". И не стареть - можно, и не хромать - можно...
Но как сложно снять маску после стольких лет, как сложно не играть, когда тебя так давно играть обязали!
Сигареты. Кофе.
Ему кофе нельзя по службе. Ей кофе тоже наверняка не положено.
Но теперь в их мире "положено" не существует. И правил - нет.
И, возможно, с кофе и разговора им и стоит начать свою историю.
Если она решится к нему обратиться.
Красивая, изящная, нуарная сказка о втором шансе - которым ох как нелегко воспользоваться.

Исповедь Чарльза Вейна - не священнику, зачем посредники?

Я не прячусь.

Пират, убийца и теперь - висельник.
Ничего святого. Да ведь?
Свята - свобода.
Свято море, где свободен и в жизни, и в смерти.
Разменная монета - уважение. Горите свободой, боритесь за свободу, умирайте за свободу - и Чарльз Вейн признает вас... даже если назавтра придёт вас убить.

Чарльза Вейна судят шлюхи и пираты, променявшие свободу на сытое рабство.
И он плюёт на них - на вас - со своего помоста.
Его единственный грех - любовь к чёртовой женщине, предававшей за свободу, спавшей за свободу, мстительной, изворотливой... показательно безразличной.
Быть с ней - обречь себя на рабство.
Не быть - ненавидеть.
Она пиратка. Она тоже бьется за свободу.
Жаль, что они стоят друг у друга на пути...
И она подводит его в последний раз.

Ну почему ты не пришла потрахаться перед казнью?

В одном предложении - жизнь и эпитафия: наступит день, когда лишь столбики цифр останутся от безымянного пилота Ковчега, день, когда сознание его окончательно сольется с потоками мировой информации, но пилот знает: его руками будет сохранено само Знание и его жертва спасет от жертвы других, и, как бы ни было самому страшно и горько, этого не так уж и мало.

Ночь тиха, ночь всемогуща. Ночь прячет глаза за тенью, ночь ревностно хранит обиды, ночь мстительна и коварна.
Грима сам есть ночь. С гнилых уст его тьма пьёт силы...
Гриме жаль, что его не слышит солнце, что твердолобые, упрямые властители слишком глупы, чтобы принять из рук его мед мудрости.

Ночь тиха, спокойна, безмятежна. Величава.
И нет ей никакого дела до калечного змея, сбрасывающего старую кожу и брызжащего ядовитой слюной на солнце, пока она, ночь, защищает его от губительного света.

Солнце не мешает ночи.
Лишь серой уродливой тени.
Но кислота обиды ночь за ночью разъедает старые ступени: тень не мешает солнцу. Солнце и взглядом не удостоит тень. И солнце погаснет.

Больше всех на свете Невилл боится...
Пускай: ради бабушки он готов на все.
Рон совсем не злопамятен, нет...
... но почему бы и да.
Кингсли - мастер стратегии.
А у Малфоев просто нет выхода.
***
Чтобы превратить лягушку в принца, достаточно веры в чудо, удачи и знания сказки.
Чтобы превратить лягушку в Снейпа - нужно помолиться всем богам и собрать отряд из восьми человек (какие разные мотивы!) томным вечером у черного-черного озера.
Забыть о "Царевне-лягушке" и вспомнить "Репку".
Выпить - понадежнее удачи будет.
Пропихнуть сову в замочную скважину (глобус - прошлый век!).
И ещё раз выпить.
(Потому что для похода в Мордор сорвиголов должно быть девять.)
***
КВА.

В детском мире все просто: маме без папы плохо, а значит - папу надо вернуть.
И Морган Старк поступает как совсем взрослая девочка: она пишет богу.
Со всем усердием, проверяя каждое слово. Пишет про папу, про маму... А потом, совсем смутившись, быстро-быстро дописывает, что ей тоже... лучше с папой.
***
Бог - устал. Он измученный, потрепанный, хранящий на дне глаз десятки потерь.
Бог - не всесильный.
Он всю жизнь спасает мир.
Но... слезы ребенка мир не стоил никогда.
Бог, наверное, впервые боится ответить. Но отвечает. Молча о том, что ему тоже... с другом лучше.
***
- Стив? Что на этот раз?
- На этот раз... сотворим мир по новой?

Когда Джинни Уизли совсем паршиво - она пишет письма Фреду.
Фред просто умеет смеяться над тем, что совсем не смешно.
А еще Фред знает, над чем смеяться нельзя.
***
Когда близким совсем паршиво, они идут к Джинни.
Она умеет обнимать, утешать, вправлять мозги и обращать все в шутку - у нее хорошие учителя.
А еще Джинни терпеть не может ныть.
***
Война закончилась. Мир живет дальше.
Но за окном дождь, Гарри Поттер далеко, и отогнать глупую хандру некому...
Джинни Уизли совсем паршиво.
И она снова пишет Фреду.

Шумный город. Карьерные перспективы. Новенький смартфон в руке и фотографии завтрака.
Выпавшая из кармана шпаргалка.
Забудь, Ваня, про блага цивилизации и даже про Алтай: тебя назначают в деревню. Нет-нет, ненадолго.
Кажется, мы все это уже где-то слышали...
***
Глухая деревня. Жесткая постель. Интернет не ловит. Один врач на все Лаптево - мастер на все руки, увы, не на ноги. За стенкой лает лохматое чудовище: привели к ветеринару...
Забудь, Ваня, про возвращение в город: ты не переживешь эту практику.
***
Живая, цепляющаяся за жизнь и живая деревня. Пастух, расшибающий старый лоб за каждую корову, врач, отказавшийся променять село на престижный город. Люди, отстоявшие клуб, школу... Живые люди, живые лица, живые глаза. Крепкое плечо соседа, добрые руки недавней знакомой.
Неуклюжий, несуразный и... такой красивый теленок. И дрожь в руках.
***
Глухая деревня. Жесткая постель. Интернет не ловит. Один врач на все Лаптево...
Один врач...
Нет, Ваня, бросай эту затею: уже ждет грузовик.
Ваня... а как же Алтай? А как же...
Эх, Ваня, Ваня...
Ты замечательный мужчина, Иван Шутов.
***
Только бы было куда вернуться.

Этот автор точно знает, о чем говорит.
Уже чувствуете, как вас давит опытом и авторитетом?
Расслабьтесь. Выдохните. Возьмите конфетку.
Просто подтягивайтесь вместе с табуретками поближе и вслушивайтесь внимательнее.
И смотрите не захлебнитесь смехом. Хотя нет, захлебывайтесь: этот автор точно знает, о чем говорит. Он откачает: это не его первый день.
А в первый день, если ты на медицинском, может случиться... жизнь.
Если ты, конечно, не убежишь сверкая пятками в первые пять минут.
А в следующие пять... В следующие пять уже поздно.

Сказки пишут для детей. Сказки пишут для взрослых.
"Шарик шарику рознь" - и сказка сказке. Выберешь не ту - и вместо волшебства получишь скуку. А скука - это совсем-совсем плохо: почти так же, как глотать Красных шапочек чумазыми и неумытыми.
Но иногда бывают сказки, в которых автор... обращается к "взрослым детям". И нет, снова я вас путаю: не автор обращается, а живущий в нем ребенок с неуемной фантазией.
И к таким сказкам мы приходим не для отдыха и не для интереса, не для скуки и не для веселья. Просто в этих сказках "и нас вылечат".
Просто мы уже давно привыкли, что, объевшись мороженым, сляжем с температурой. Совершив гадость и съев эту же гадость - сляжем с расстройством. А чувствовать себя "не таким, как все" и страдать от этого - вообще детская доля, "мы выше этого".
(И поэтому мы продолжаем есть гадости и мучиться, не справляемся с собой, страдаем по "детским поводам" и мучаемся... а вот мороженое не едим вообще, это да.)
А в этих сказках нас точно будет ждать не Бармалей с бластером. И... после этих сказок можно мороженое - только чуть-чуть.
И именно эта сказка обязательно вылечит не только Умок, Волков и Гадких Лебедят - но и самого рассказчика: он точно вырастет хорошим взрослым. Ему бы самому только не забыть...
Кто-то даст прочитать эту сказку своим детям. Я буду перечитывать ее сама - как по рецепту.
И этим все сказано.

Лаванда Браун в ужасе застывает, не смея оторвать взгляда от уродливых шрамов на лице незнакомой женщины. Та лишь странно улыбается ей и проходит мимо.
***
Запахи - обрывки пряжи...
С них начинается послевоенный мир Лаванды Браун.
И поначалу пряжа все рвется и рвется в неловких неопытных пальцах. А потом странный человек с безумными - или просто очень смелыми - идеями и старательный целитель, которому нет-нет да не удается скрыть горящий любопытством взгляд, так же неловко начинают помогать.
И пряжа больше не рвется...
И так жизнь прядется заново.
В этой жизни много принятия - себя, окружающих, мира. Много дружеской поддержки - когда и тебе не дают порвать пряжу в клочья, и ты не даешь глупо спутать нити. Много медицины - запахов зелий, привкусов боли, отзвуков ошибок и преступлений пациентов, которых вдруг... нет, не хочется прощать, но которым не хочется мстить, только принести обезболивающее. Много решений - сложных и вдруг оказывающихся совершенно простыми. И много волшебства - потому что как иначе объяснить, что жизнь вдруг наполнила каждый жест не только Лаванды, но и всех работающих рядом целителей, чья судьба раньше была лишь сухой парой строк на бумаге или отсутствовала вовсе?
***
Незнакомая девушка в ужасе застывает, глядя на жуткие шрамы. Лаванда сочувственно улыбается ей и тут же забывает о встрече.

- Автор, прекращайте от меня бегать. Я ж догоню.
- Да я не...
- Не пререкаться! Это что такое, я вас спрашиваю?
- Это...
- Это покушение на убийство, автор.
- Да вы там не...
- Я-то не, а вот вы-то - да! У меня сейчас от смеха ребра треснут, от улыбки щеки разъедутся, дыхалка у меня вообще ни к черту, а я еще за вами бегаю! И не куда-нибудь, а в сериальные дебри шестидесятых!
- Так зачем...
- Я врач при исполнении, вот зачем! Вот ваша рекомендация: принимать таблетки-хохотунчики дважды в день, утром и вечером. А я все...
- Эй! Ау?

Пациент мертв, finita la commedia.
А врач, потерявший еще одну жизнь, все так же сидит рядом.
Пациент мертв.
Не врач - друг - не верит и молится.
Спасший раз спас всех снова.
Спасенный ненавидит себя.
Шутка в том, что...

Спаситель утонул один за всех.
Спасенный друг захлебывается рядом.

Пациент мертв. Врач все так же сидит рядом - минуту, час, другой...
Пациент мертв, а друг застрял в черных мутных водах одного мгновения, одного "сейчас": "он умирал".
Шутка в том, что...

У "он мертв" исход один. У "он умирал" - слава звездам - два.