Viara species

Шумный город. Карьерные перспективы. Новенький смартфон в руке и фотографии завтрака.
Выпавшая из кармана шпаргалка.
Забудь, Ваня, про блага цивилизации и даже про Алтай: тебя назначают в деревню. Нет-нет, ненадолго.
Кажется, мы все это уже где-то слышали...
***
Глухая деревня. Жесткая постель. Интернет не ловит. Один врач на все Лаптево - мастер на все руки, увы, не на ноги. За стенкой лает лохматое чудовище: привели к ветеринару...
Забудь, Ваня, про возвращение в город: ты не переживешь эту практику.
***
Живая, цепляющаяся за жизнь и живая деревня. Пастух, расшибающий старый лоб за каждую корову, врач, отказавшийся променять село на престижный город. Люди, отстоявшие клуб, школу... Живые люди, живые лица, живые глаза. Крепкое плечо соседа, добрые руки недавней знакомой.
Неуклюжий, несуразный и... такой красивый теленок. И дрожь в руках.
***
Глухая деревня. Жесткая постель. Интернет не ловит. Один врач на все Лаптево...
Один врач...
Нет, Ваня, бросай эту затею: уже ждет грузовик.
Ваня... а как же Алтай? А как же...
Эх, Ваня, Ваня...
Ты замечательный мужчина, Иван Шутов.
***
Только бы было куда вернуться.

Этот автор точно знает, о чем говорит.
Уже чувствуете, как вас давит опытом и авторитетом?
Расслабьтесь. Выдохните. Возьмите конфетку.
Просто подтягивайтесь вместе с табуретками поближе и вслушивайтесь внимательнее.
И смотрите не захлебнитесь смехом. Хотя нет, захлебывайтесь: этот автор точно знает, о чем говорит. Он откачает: это не его первый день.
А в первый день, если ты на медицинском, может случиться... жизнь.
Если ты, конечно, не убежишь сверкая пятками в первые пять минут.
А в следующие пять... В следующие пять уже поздно.

Сказки пишут для детей. Сказки пишут для взрослых.
"Шарик шарику рознь" - и сказка сказке. Выберешь не ту - и вместо волшебства получишь скуку. А скука - это совсем-совсем плохо: почти так же, как глотать Красных шапочек чумазыми и неумытыми.
Но иногда бывают сказки, в которых автор... обращается к "взрослым детям". И нет, снова я вас путаю: не автор обращается, а живущий в нем ребенок с неуемной фантазией.
И к таким сказкам мы приходим не для отдыха и не для интереса, не для скуки и не для веселья. Просто в этих сказках "и нас вылечат".
Просто мы уже давно привыкли, что, объевшись мороженым, сляжем с температурой. Совершив гадость и съев эту же гадость - сляжем с расстройством. А чувствовать себя "не таким, как все" и страдать от этого - вообще детская доля, "мы выше этого".
(И поэтому мы продолжаем есть гадости и мучиться, не справляемся с собой, страдаем по "детским поводам" и мучаемся... а вот мороженое не едим вообще, это да.)
А в этих сказках нас точно будет ждать не Бармалей с бластером. И... после этих сказок можно мороженое - только чуть-чуть.
И именно эта сказка обязательно вылечит не только Умок, Волков и Гадких Лебедят - но и самого рассказчика: он точно вырастет хорошим взрослым. Ему бы самому только не забыть...
Кто-то даст прочитать эту сказку своим детям. Я буду перечитывать ее сама - как по рецепту.
И этим все сказано.

Лаванда Браун в ужасе застывает, не смея оторвать взгляда от уродливых шрамов на лице незнакомой женщины. Та лишь странно улыбается ей и проходит мимо.
***
Запахи - обрывки пряжи...
С них начинается послевоенный мир Лаванды Браун.
И поначалу пряжа все рвется и рвется в неловких неопытных пальцах. А потом странный человек с безумными - или просто очень смелыми - идеями и старательный целитель, которому нет-нет да не удается скрыть горящий любопытством взгляд, так же неловко начинают помогать.
И пряжа больше не рвется...
И так жизнь прядется заново.
В этой жизни много принятия - себя, окружающих, мира. Много дружеской поддержки - когда и тебе не дают порвать пряжу в клочья, и ты не даешь глупо спутать нити. Много медицины - запахов зелий, привкусов боли, отзвуков ошибок и преступлений пациентов, которых вдруг... нет, не хочется прощать, но которым не хочется мстить, только принести обезболивающее. Много решений - сложных и вдруг оказывающихся совершенно простыми. И много волшебства - потому что как иначе объяснить, что жизнь вдруг наполнила каждый жест не только Лаванды, но и всех работающих рядом целителей, чья судьба раньше была лишь сухой парой строк на бумаге или отсутствовала вовсе?
***
Незнакомая девушка в ужасе застывает, глядя на жуткие шрамы. Лаванда сочувственно улыбается ей и тут же забывает о встрече.

- Автор, прекращайте от меня бегать. Я ж догоню.
- Да я не...
- Не пререкаться! Это что такое, я вас спрашиваю?
- Это...
- Это покушение на убийство, автор.
- Да вы там не...
- Я-то не, а вот вы-то - да! У меня сейчас от смеха ребра треснут, от улыбки щеки разъедутся, дыхалка у меня вообще ни к черту, а я еще за вами бегаю! И не куда-нибудь, а в сериальные дебри шестидесятых!
- Так зачем...
- Я врач при исполнении, вот зачем! Вот ваша рекомендация: принимать таблетки-хохотунчики дважды в день, утром и вечером. А я все...
- Эй! Ау?

Пациент мертв, finita la commedia.
А врач, потерявший еще одну жизнь, все так же сидит рядом.
Пациент мертв.
Не врач - друг - не верит и молится.
Спасший раз спас всех снова.
Спасенный ненавидит себя.
Шутка в том, что...

Спаситель утонул один за всех.
Спасенный друг захлебывается рядом.

Пациент мертв. Врач все так же сидит рядом - минуту, час, другой...
Пациент мертв, а друг застрял в черных мутных водах одного мгновения, одного "сейчас": "он умирал".
Шутка в том, что...

У "он мертв" исход один. У "он умирал" - слава звездам - два.

Мартин Берроте и Марко Драгич не разводят сантименты и не размазывают сопли по бородам.
"Пить молоко прямо из коровы" или грабить Испанский банк - вот это в их духе.
Вести пустые разговоры - нет, спасибо.

У Мартина проблемы, и он, как обычно, мужественно их замолчит.
Мирко, как обычно, не станет его уговаривать: у него идея получше.

Иногда проблему можно разрешить только словами, а не кулаками. И если Мартин слишком упрям... Что ж, он никогда не признается, что без всяких слов попросил: "Свяжи меня".

В этой заботе нет ничего лишнего, сахарного и приторно-романтичного - и, наверное, потому она и трогает до слез.

Ты неудачница. Руки мерзнут, под ногами скрипит лед, а ты идешь прочь от солнечного дома: греть других.
Дзынь - снежной звездочкой расцветает предчувствие.
Жаль, тебя не видит тот, кого ты пытаешься согреть всю жизнь.
Дзынь - Он уходит не попрощавшись. Что-то застывает.
Стало слишком холодно: значит ты на месте. Открывай врата преисподней.
Дзынь - скрипит тяжелый засов.
Не смотри в тусклые глаза мальчишки-проводника: не он просит тебя о помощи.
Дзынь - звенят монеты в толстом кошельке чревоугодника.
Грей, лечи, уходи, не смотря по сторонам - мальчишка-проводник не просит тебя...
Дзынь - смертельная змея-болезнь скалится ртами нищих детей.
Чего стоишь? У тебя есть пациент, а мальчишка-проводник не просит...
Дзынь - если не можешь, то и не решай: мир все решил за тебя, просто возьми деньги и уходи, уходи...
Твой пациент-толстосум живет своей фабрикой. А его фабрика живет больными детьми. И эти дети не...
Дзынь - что ты натворила?.. Эти дети не просили тебя о помощи!
Еще шаг - и спасенный разорвет тебе горло. Иди, беги, не смотри по сторонам... Не спасай тех, кто не хочет спасения.
Дзынь, дзынь, дзынь...
Когда-нибудь Он вернется, и пусть Он боится обжечься - ты Его отогреешь.
Не желающие спасения швыряют в спину проклятия - ничего, твоего желания хватит на всех. А обида привычно застынет.
Ты врач.
И ничего еще не закончено.

Чтобы освободиться, нужно услышать свой "Шум".
Не зажимать уши, когда в них просится чужой крик, не цепляться за подушки, когда тянет в небо.
А "шум" бывает разный.
Кто-то должен позволить себе взлететь.
Кто-то - услышать.
А кто-то - просто увидеть. Не глазами - глазами многого не увидишь.

Летать, видеть, слышать...
А если и целого мира - мало?
Если тебя тянет вверх, а ты хочешь еще хоть чуть-чуть походить по земле?
Если тебе для свободы нужны оковы?

Чтобы освободить ветер, нужно его поймать. И выпустить обратно.
Зачем?
Чтобы он просто не забыл, что ему есть к кому вернуться.

Но все это потом, потом... А пока - просто выпусти птицу, когда она попросится на волю.

Эй, милая! Здесь кое-что о Герте -
Она одна. С ней не играет ветер.

А кто она? Прочти здесь пару слов о гноме -
И множество - о том, как жить девицей в доме:
Кивать старейшим чинно на собраньях,
Как кварц на нить нанизывать мечтанья.
Жених не мил? Зато жених достойный.
Живи и радуйся. Пусть брак будет спокойный.

(Ну вот скажи: зачем тебе свобода?
Забудь: тебе она опасней непогоды.)


Эй, путник, слушай! Кое-что о Герте -
Она уже ловить умеет в поле ветер.

Постой еще... Вот кое-что о друге -
С которым просто - жить. На севере ль, на юге...
С ним кочевать от скал к лесам высоким,
От леса - в степь, к ветрам и травам горьким...
С ним ночевать - не уследить за днями.
Ему что день? Смерть не к нему идет - к тебе. Оврагами и пнями.

(Тебя пугает время? Непогода?
А как же ветер? Как же друг? Твоя свобода?)

Послушай: весть последняя о Герте -
С ней вместе друг, земля, река и ветер.
А без седла из дома прочь - не страшно!
Друг рядом. А свобода - жаль, наверное, - бесшабашна.

Эта история совершенно точно на любителя.
Потому что здесь настолько неистребимо желание любить и быть любимым, что оно превратилось в зависимость и болезнь.
В этой истории - изорванная, растоптанная, обнажённая душа.
В этой истории человека привязывают к себе так крепко, что ломают.
Но однажды сломанное ещё можно склеить...
Но если протянуть сломанному человеку руку, позволить ухватить, а потом отпустить - спасение уже невозможно.
Люди, к которым привязан главный герой, разные, но оба слишком погружены в себя.
Они не замечают. Они повенчаны со смертью. Они повенчаны с морем.
Они отучили жить в одиночестве и ушли, не приучив обратно.
Здесь нет имён, только острые грани расколотой души.
Только одиночество.
А в конце остается только море.

Из холода в жар.
Из боли в ласку.
Так закалялась сталь.
Человеческое сердце - не сталь.

Это тяжёлый текст.
Он не взрезает вены - он тянет ко дну душу.
Это тёмный колодец, в который даже не проникает свет.
Это карминно-алый кошмар, растекающийся ртутью по горлу.
Это побег.
Если не можешь выбраться на свет - представь, что твоя тьма и есть свет.
Если не можешь жить в реальности, подмени понятия.
Если вина тяжела, преврати её в наслаждение.
Мягким рокотом по связкам, сухим хрипом виниловой пластинки...
Это освобождение без катарсиса.
Это путь во тьму.
Но нет тьмы.
Нет света.
Нет реальности.
Нет тебя.
Ты растворяешься, исчезаешь в другом, чтобы раствориться в себе.
Это мастерски написанный психологический триллер и загадка, ответ на которую находишь сразу.
И все равно каждая деталь - до удушья.
И все равно развязка - лопнувшая гитарная струна.

Элисон МакГоверн не любит яичницу и любит животных.
Элисон МакГоверн побаивается Майка Айнселя.
Элисон МакГоверн с любопытством смотрит в умные глаза будто умоляющей о чем-то лани и мечтает о будущем.
Элисон МакГоверн улыбается добродушному старичку Хильцману и собирается домой.
Читавшие "Американских Богов" знают, что будет дальше.
Жизнь Элисон МакГоверн стремительно катится под откос вместе с уходящим под воду грузовиком.
Элисон МакГоверн - разменная монетка в играх Богов.
Монетка переворачивается в воздухе и приземляется на раскрытую ладонь другой стороной.
Элисон МакГоверн - маленький призрак.
Элисон МакГоверн, кажется, замечает только Майк Айнсель.
Старик Хильцман зло смеется.
Всё переворачивается с ног на голову, и просто хочется справедливости.
Прекрасная пропущенная сцена из "Американских Богов", показывающая один из самых горьких эпизодов с совершенно другой стороны.
Кроссовер - не сюжет, но форма.
Стиль ясен, как гладь августовского озера.
Для знающих канон - это новая грань.
Для незнающих - просто хорошая, грустная история.

Широкой лентой бросается под колеса шоссе. Мимо проплывают разноцветные огни, мелькающие за стеклом деревья, машины и линии электропередач выстраиваются в бесконечный усыпляющий киноряд.
Острые глаза водителя неусыпно следят за дорогой, руки надёжно и крепко обхватили руль.
Нечего бояться.
Но в висках неугомонной сиреной завывает тревога.
Потому что это попутка.
Потому что ты ничего не знаешь о своих спутниках.
Потому что ты ничего не знаешь о том, кто твой водитель.
И возможно все.
Но неуклонно летит под колеса дорога, и только впереди беспокойным сном маячит Дильмун - край меж двух рек, где цветут яблони.
Прекрасно написанный триллер.
Катарсис.
И только звезды...

Это шум прибоя и весёлый гомон деревушки, где много стариков. А сожалений - мало.
Это излечение от усталости.
Это отдых после долгого трудового дня.
Это мятежный поиск себя, когда долги отданы и твоя жизнь уже только твоя.
Это тихая гавань для утомленного путника.
Это порт для отдающего швартовы корабля.
Это встреча с прошлым, чтобы остаться в настоящем.
Это смерть.
Это возрождение.
Это романс старости.

Париж. Венеция. Лондон.
Костёр сарабанды. Встать чуть ближе, чем нужно, задеть не рукав, а ладонь, отступить на два длинных шага назад. Там, где Она, вездесущий запах яблок. Когда Она уходит, запах яблок остаётся.
Потому что сквозь миры возвышается до небес старое яблоневое дерево. Он мирно спит под шумной кроной, а Она охраняет его сон.
Наяву - между ними запах яблок. Не разойтись в танце - не миновать трагедии. Мир слишком важен, чтобы его разрушить, и выход только один: выдернуть руку из тёплой хватки и отступить на два длинных шага. И ждать нового круга сарабанды...
Круговорот встреч и разлук. Из жизни в жизнь.
Круг никогда не разомкнется, а они из раза в раз будут смыкать руки.
Города сменяют города, солнце садится и снова восходит, и все, что вечно, - только запах яблок.
И Они.
Это не средневековая баллада, перенесенная в современную реальность, это человеческая песнь, баллада, которой никогда не суждено стать прошлым, пока в человеке остается хоть искра волшебства.

Погребальные костры вздымаются до небес.
Дым прожигает глаза и забивается в ноздри.
Кожа слезает с лица и с рук - спрятать, скрыть под похоронной маской...
Бату-хан вопрошает мертвеца.
Игральные кости белеют в трясущихся старческих руках вовсе не старика - проклятого хана.
Мертвец не отвечает.
Учитель молчит.
По земле ходит живой покойник.
Вопрошающий смерть да обретёт её.
Смерть нельзя обмануть, от неё нельзя убежать.
Мертвец придёт...
Потрясающая история - завораживающая монгольскими верованиями, смешавшимися с суровой кочевой жизнью так тесно, что не разберешь, где проклятие, где болезнь, где горячечный бред.
Это красиво. Это чуждо, это непонятно...
Но глина застывает на щеках, горячий степной ветер бросает в лицо горсть пепла, и кости - игральные ли, человеческие ли - белеют на черной - от воды? смолы? крови? - земле.
Кости не дают ответа.

Все вы помните миф про отважного Тесея, убившего Минотавра.
Но если все не так...
... если рожденный вывести из лабиринта сам давно потерян...
... если сны путаются с явью, и внутри - глухая, бесслезная тоска...
... если надежда боится того, что суждено, но не находит сил вырваться из круга...
... тогда путеводная нить обернётся чьей-то гибелью, свет для кого-то сменится тьмой. И кинжал возьмет другая рука.
Герои не боятся своих снов.

Кто-то посмеется, кто-то увидит в этой истории дарк и череду парадоксов.
Но одно неизменно: вотэтоповорот выше всяких похвал.
И переводчик - мастер.

Повзрослевший Драко Малфой — не раскаявшийся принц на белом коне.
Он всё та же трусоватая сволочь, что и раньше.
И это что-то фантастическое.
Это человек, прекрасно знающий — понимающий — правду и упрямо продолжающий себе лгать.
«Да, я трус — но ты просто слишком мала, Викки, чтобы понять, что есть вещи поважнее любви.
Я подлец — но у меня не было выбора.
Я впервые за годы поймал птицу счастья, да только она клюётся — и я разжал руки. Оно того не стоит.
Я виноват. Я трус, подлец и просто сволочь.
И всё-таки вина не не мне, а на той жалкой твари, что отчаянно пытается воскреснуть под рубашкой».
Но вини своевольных птиц ли, глупое сердце ли — зря ты принижаешь то единственное, что делало тебе честь.
Ты можешь быть сколько угодно побитым жизнью, «мёртвым внутри» и озлобленным на мир кусачим зверьком, но пока ты не перестанешь себя жалеть — твой мир не сдвинется с места, Драко Малфой.
Ни на пёрышко.

Вовка Жвакин - будущий генЕальный писатель.
Вовка Жвакин, годами спустя только обменивающийся длинными письмами с мамой, расскажет нам, как к нему давным-давно впервые пришло вдохновение.
Но в этой истории вы почти не заметите само первое творение Вовки.
Хотя, конечно, с удовольствием потопчетесь по "фабулам, коллизиям" и прочим прелестями ремесла.
Даже по Иванам со световыми мечами.
Но действительно заметите вы только маму с носками, папу, выглядывающего из гаража, язвительного Сашку, восторженную Аленку, Люду в очках, а ещё Мишку и Лизу, лучших друзей Вовки.
Вспомните Носова и Драгунского: куда же без Мишки?
Тёплая, душевная, чуть иронично рассказанная история из далёкого, но все же близкого-близкого детства.