Apple Pies and Other Amends (гет)

На первую годовщину Битвы за Хогвартс Гермиона решила заняться выпечкой. Не для запланированных официальных мероприятий, ради Мерлина, кому же в здравом уме придет в голову мысль устроить в этот день праздник. И уж точно не для того, чтобы стать хорошей хозяйкой, на что Молли Уизли намекала ей уже не первый год. Нет, Гермиона начала готовку так же, как она всегда пробовала что-то новое в первый раз: как будто печь сама позвала ее. Гермиона приступила к делу с полной ответственностью, как к чему-то, что требовало тщательного изучения, сосредоточения и полной самоотдачи.

А было все примерно так.

В четыре часа утра второго мая, спотыкаясь спросонья, Рон Уизли вошел на крошечную кухню ее маленькой квартиры. И увидел лицо Гермионы, покрытое смесью из чего-то, напоминающего фиолетовое липкое желе, и кудри, щедро присыпанные сверху белой мукой, сахарной пудрой и влажные от пота. Сама она была так поглощена своим занятием, что даже не заметила появления Рона.

— Миона? — прохрипел он после двухминутного созерцания её метаний между двух мисок, в которых она попеременно что-то размешивала — без использования палочки, бормоча некие пугающие звуки, похожие на заклинания. — Что.. ты?...

Она прервала его нетерпеливым взмахом руки, даже не поднимая взгляда от мисок. Этот жест оставил множество мелких фиолетовых точек на его идеально белой футболке, от чего-то, в чем Рон запоздало узнал ежевичное варенье. Он посмотрел на липкие пятна, нахмурился, поднял на неё глаза и попробовал снова.

— Экм! Что ты тут делаешь, Гермиона?

Та шмыгнула носом и принялась тщательно перемешивать тесто в третьей миске. Она казалась полностью увлеченной своим делом, но он знал её достаточно хорошо, почти так же хорошо, как своих братьев и сестру, чтобы заметить, что она не хочет смотреть ему в глаза.

— На что это похоже, Рон? — спросила она.

Он легко провел рукой вниз по ее лицу к шее и слегка помассировал плечо.

— Что ж, честно говоря... Похоже, что ты слегка тронулась. Вот на что это похоже.

Эти слова привлекли ее внимание, и их взгляды встретились. Она сузила глаза, её руки сжались в кулаки и уперлись в бока. Она застыла в подобии той позы, которую постоянно использовала его мать, когда ругала его.

— Я не сошла с ума, Рональд Уизли! — её голос моментально обрел интонацию, которую он ненавидел больше всего — праведного гнева отличницы. В такие моменты Рон всегда словно съеживался изнутри. Несмотря на это, Гермиона, похоже, не собиралась бросать использование этого приема. По крайне мере, не в разговоре с ним.

— Я делаю ежевичный крамбл! Ясно тебе?

Он медленно моргнул. Потом ещё раз.

— Ежевичный крамбл?

— Да!

— В четыре часа утра?

Пауза.

— Совершенно верно!

Рон сделал небольшую паузу, но недостаточную для того, чтобы его следующая фраза не прозвучала слишком язвительно.

— Это из-за того решения, которое мы приняли этой ночью? — спросил он её. — Но ты же сама понимаешь, что это не может продолжаться вечно. Миона, конечно, если ты не хочешь... Расставаться, я имею в виду... Я... Я просто чувствую, что мне не хватает воздуха в этих отношениях. Понимаешь? Нам нужен перерыв. По крайней мере, на время. Пока все это не хлынуло через край, и я не начал тебя ненавидеть за то, что ты слишком много говоришь, а ты меня — за то, что я говорю недостаточно. И мы погрязнем в этом всем... и...

— Это не из-за прошлого вечера! — рявкнула она, не давая ему закончить, но внезапно её голос смягчился. — Прости, Рон. Это из-за... Это правда не из-за вчерашнего. Поверь. Это просто... Это просто... Из-за сегодняшнего дня.

— Сегодняшнего дня? — спросил он безучастно.

Она многозначительно посмотрела на него, подняла брови и поджала губы, чтобы подчеркнуть. "Ты знаешь", "Это СЕГОДНЯ" с большой буквы "С". Но Рон все ещё непонимающе пялился на неё. Изо всех сил пытаясь не закатывать глаза, она показала ими на дату, обведенную в настенном маггловском календаре, висящем на кухне. Рон моргнул. Он был всё ещё растерян, пока она не показала пальцем на цифру два, начиная постукивать им по бумаге.

— А-а! Сегодня, — сказал он, растягивая слова, понимание постепенно приходило. — Сегодня... Сегодня.

— Именно, — сказала она. Затем с чопорным поклоном повернулась к своим мискам.

Рон ожидал дальнейших объяснений, но они не последовали. Осталось только наблюдать вихрь активности, который захватил Гермиону, когда она смешивала ингредиенты для своего первого в жизни крамбла. Не зная, чем себя занять, так как идти спать уже не было смысла, с тяжелым вздохом Рон присел на край стола в ее крошечной кухне.

Он молча сидел там до тех пор, пока Гермиона не вытащила из духовки поднос с крамблом и не положила каждому из них на тарелку обжигающе горячее ежевичное месиво. Крамбл был уродливый, бесформенный, ежевичный джем растекся от жара. Но насколько он был кошмарным внешне, настолько же вкусным. Рон хвалил её творение с гораздо большим воодушевлением, чем требовалось после событий прошлой ночи и этого утра. После того, как тарелки опустели, он помог ей помыть посуду и убрать остатки погрома в кухне волшебной палочкой. Затем с рассеянной улыбкой, застывшей на лице, он собрал свои вещи, которые лежали у неё в квартире: зубную щетку, расческу, несколько пижам, журналов о квиддиче и остановился, войдя в камин.

Она последовала за ним, зачерпнула рукой горсть летучего пороха своей рукой, так как его руки были заняты, и молча стояла, не зная, как прервать этот неловкий момент. Он в камине, она замерла рядом. Наконец, потянулась к нему, чтобы легонько поцеловать в щеку.

— Прощай, Рон, — шепнула она ему на ухо, и пока атмосфера не стала ещё более напряженной, бросила порох ему под ноги и назвала адрес Норы. Не говоря ни слова, Рон Уизли исчез из её маленькой квартирки и направился в родительский дом, где прошло его детство. Где ему, без сомнений, станет гораздо легче дышать, чем здесь.

Гермиона неподвижно смотрела в опустевший камин десять бесконечных минут. Она точно знала, сколько прошло времени — потому, что поняла: она считает каждую секунду, начиная с шестисотой. Затем, потерев ладонями свои сухие глаза, она вернулась на кухню.

Остаток дня Гермиона провела, помешивая, взбивая, измельчая и выливая. Она специально не обращала внимания ни на звонки в дверь, ни на множество писем, которые остались лежать нераспечатанными в корзине для корреспонденции около окна для совиной почты, которое она установила в своей гостиной.

Большинство писем, вероятно, пришло ей из-за сегодняшней годовщины Битвы за Хогвартс. Некоторые, наверняка, из-за того, что Рон успел с кем-то поделиться новостями.

Если честно, у нее не было сил даже думать об этом.

Второе мая сделали выходным днем с тех пор, как волшебники начали забывать, как правильно пишется Волдеморт, и гораздо реже произносить это имя. Так же это был первый выходной Гермионы с тех пор, как она начала работать в Министерстве и перенесла свой ТРИТОН на Рождество. И, ради Мерлина, она собиралась провести этот день по своему усмотрению.

Только поздней ночью, окинув взглядом три пирога, пять десятков маффинов, два торта и один пудинг из патоки, выстроившиеся на столе, она позволила себе посмотреть на часы. Она задержала дыхание, когда время поменялось с 11:59 на 12:00.

В ту минуту, когда настало третье мая, она аккуратно сложила кухонное полотенце, положила его на край раковины, села на стул и, уткнувшись в ладони, безутешно разрыдалась.

Два месяца и шесть дней спустя Гермиона приехала в квартиру, которую Рон делил с Дином Томасом и Симусом Финниганом.

Гермиона решила заявиться к Рону старомодным маггловским способом: через парадную дверь. Он открыл после второго звонка, и в этот момент ее сердце болезненно сжалось. Его веки опухли от сна, волосы растрепались, вся футболка была в маленьких размазанных фиолетовых пятнышках, которые не смогло вывести ни одно из хозяйственных заклинаний Молли. Гермиона слышала, что ежевика знаменита тем, что ее сложно вывести. Она робко улыбнулась ему и протянула накрытую полотенцем корзинку в знак приветствия. Рон, как собака, принюхался к корзинке и приподнял краешек полотенца.

— Маффины? — спросил он, не вытаскивая лица из-под полотенца.

— Шоколадные маффины с бананом и орехом, покрытые глазурью.

Рон опустил полотенце.

— Звучит чертовски отвратительно!

— Полагаю, ты должен сначала попробовать, чтобы узнать, не так ли?

— Наверное.

Он пригласил ее войти, и они сели на разные концы дивана. Она поставила корзинку на импровизированный кофейный столик напротив него — пара пустых пакетов из-под молока, смятых вместе, обалдеть! — и достала маффин для того, чтобы Рон смог попробовать. Никогда не утруждая себя формальностями, Рон сделал огромный укус, даже не предложив ей ни снять пальто, ни чашку чая. Пока он жевал, пытаясь распробовать, она сама сняла свой плащ и шарф и, аккуратно сложив, устроила их на подлокотнике дивана.

Рон прикончил маффин за четыре укуса, облизал пальцы и посмотрел на Гермиону взглядом, выражающим что-то вроде восхищения и преданности. Это его выражение лица воскресило в памяти все те школьные надеюсь-это-спасет-наши-жизни заклинания и зелья. Она так долго не видела его, что не смогла поверить, как сильно скучала по нему.

— Эта... Как ее, глазурь? — он спросил все еще с широко открытыми глазами. — Это безумно вкусно!

— Я знаю.

— И эти орехи с бананом. Они не должны сочетаться вместе, но они нереально вкусные!

— Точно.

Рон тихонько простонал в знак согласия и потянулся за другим маффином.

— Мне следовало раньше сообразить, что нельзя брать на слабо Гермиону Грейнджер.

Она с теплотой засмеялась в ответ, без тени горечи, которая могла бы возникнуть, скажи он ей это три месяца назад.

— Оставь немного маффинов своим соседям, пожалуйста. Я сделала их столько, чтобы хватило вам всем. Они должны помочь вам с Гарри, пока... — она показала на запястье, где должны быть часы. — По крайней мере этим вечером.

— К черту их! — проворчал Рон, собирая пальцем крошки и отправляя в рот. — Гарри и Джинни сегодня в Норе, официально начинают подготовку к своей свадьбе, и Дин с Симусом проспят до ночи, если им позволить.

Он сделал очередной огромный укус и продолжил разговор о еде.

— Я бы сказал, мы прикончим эти маффины и будем скучать по ним, пока у тебя не возникнет желание испечь ещё. Что очень было бы кстати.

Она радостно засмеялась. Третий раз за разговор, что было их личным рекордом, особенно если взять последние полгода их... отношений? Дружбы? Ей больше нравилось "дружбы", и она поджала под себя ноги и расправила юбку, чтобы было удобнее болтать.

Гермиона и Рон провели почти всё воскресенье в холостяцкой квартире на диване, разговаривая и поедая маффины. Они не обсуждали их отношения или то, почему все пошло не так, или то, что они могли бы быть снова вместе. Вместо этого они болтали о работе, глазури и месте, которое почти наверняка займет Джинни в следующей турнирной таблице на Чемпионате Мира по квиддичу. Они говорили о чае и свадьбе друзей, и о том, как правильно проверять выпечку на готовность.

Наконец, спустя долгое время, они заговорили о войне. И это для неё имело большое значение, в печальном смысле слова. Так всегда получалось у Рона: четкое разграничение тем, которые они могли обсудить в любое время, и тех, которые никогда не затрагивались. Для него "Рон и Гермиона" и война не могли быть упомянуты в одном разговоре. Несмотря на крестражи, разбитое сердце и первый поцелуй посреди всего этого ада, Рон всегда настаивал на том, что война и они навсегда останутся взаимоисключающими темами.

Наконец они смогли поговорить о войне, затем плакали и снова говорили. И что-то, что крепко сжимало ее сердце, не давая свободно дышать, то место, что занимала война, расслабилось. Чуть-чуть.

В этот вечер, когда она уходила, Гермиона и Рон обнялись и обменялись улыбками. И она знала, что он почувствовал то же самое: они всегда будут друг у друга.