Я не я, и Коноха не моя (джен)

Примечания:

Не бечено! Возможны заносы в философию. Глава тяжелая в моральном плане.

Есть разные определения понятия «преданный». Можно быть преданным кому-то или чему-то, а можно и быть преданным кем-то. Если в первом значении предполагалась возможность быть преданным не только условно, кхм, одушевленному объекту, но и чему-то куда более абстрактному. Например, идеям.

Во втором же значении Итачи слабо представлял, как предать могут совокупность чьих-то взглядов и верований… Впрочем, в них можно было разочароваться и усомниться, дабы в конечном итоге предать их самому.

Предать можно было и самого себя, или даже какую-то часть своего «Я», отличающуюся от остальных слоев сознание несколько иным или кардинально иным представлением о жизни.

Так, например, Итачи слишком рано познал эту дилемму. Идущая война окунала его в реальный мир полный противоречий и борьбы, когда шиноби разных деревень убивали друг друга независимо от расы, пола и цвета кожи. Важным был лишь маленький кусочек метала — защитный хитай, на котором были выгравирован Лист или Облако или другой символ… Совершенно незнакомые друг с другом люди, лично никак до сего момента не пересекавшиеся бились насмерть из-за маленького кусочка дешевого металла на их повязках.

Естественно, Итачи было любопытно. Так, расспрашивая взрослых, он узнал о кровавой цене всех этих символов и об философии жизни, что стояла за ними. Раньше его предки точно также проливали свою кровь и кровь клана Сенджу — тогда символами служили гербы их кланов. История же стоявшая за ними оказалась куда более глубокой. И сложной… Но маленькому Итачи она всегда казалась довольно вдохновляющей. Настолько, что порой он позволял себе мечтать о том, что однажды и Коноха с другими скрытыми деревнями зароют кунай войны.

Позже он узнает, что Сенджу почти не осталось, а далеко не все в деревне настроены к его клану… дружелюбно. Более того вскоре Итачи осознает, что его соклановцы сами подливают масло в огонь разгорающегося недоверия к Учиха.

Их кровь. Их клан. Всё это было древнее Конохи. И многие продолжали жить по клановым обычаям, намеренно, а порой и демонстративно игнорируя общепринятую норму поведения, противопоставляя себя остальным кланам, принявшим правила игры ради общего блага.

Они не такие, как мы. Это Итачи слышал часто. От отца и не только. Учиха, Учиха… И ещё раз Учиха. Чего у их клана точно было не занимать так это гордости, которую до сих пор уязвлял тот факт, что Мадара… Нет, не предал Коноху и не вел асоциальный образ жизни. Больше всего его клан уязвляло то, что тот проиграл Хашираме Сенджу, своему заклятому врагу и, как тихо шептались, другу. Сенджу стал первым хокаге, Мадара — сначала добровольным изгнанником, а затем мертвецом. Неплохая деградация из основателя деревни, тень последних деяний которого несмываемым пятном легла на весь их род.

О взглядах на жизнь клана Учиха Итачи знал слишком хорошо, однако также он знал, что ему необходимо понять и дух Конохи, в целом, если, как будущий глава клана он хочет изменить настороженное отношения остальной деревни к клану и мнение клана, касаемо «всех, кто не Учиха».

Потому, став чуунином, он и не пошёл в полицию Конохи, как все остальные. Итачи никогда не был обычным. Гений — так его называли не только в клане, но и по всей Конохе. Пожалуй, в мнение о нем сходились даже эти неявно противоборствующие силы.

Впрочем, всё тайное становится явным. И если раньше Итачи лишь подозревал, то вскоре был уверен. Жители Конохи были не в восторге от предыдущего нападения Девятихвостого… А также от упорно распространявшегося слуха, что нападением деревня вновь была обязана клану Учиха. Точнее его отдельному, стыдливо спрятавшемуся за маску представителю, но факт оставался фактом. Благодаря тому, что источником слухов, несомненно, послужил сам Четвертый хокаге, у них было столько сторонников. Ну и спасибо Мадаре.

Итачи знал, что в клане было проведено расследование. И хотя таинственного шиноби, испортившего им и без того не самую радужную репутацию, не нашли… Итачи знал, что даже его отец не мог поручиться, что виновный не скрывался среди них. Узнать правду оказалось не возможным. Что не мешало крепнуть стене отчуждения между Учиха и остальным миром.

Он рано повзрослел. Когда его сверстники только-только отирали сопли и становились генинами, Итачи уже служил в Анбу. Хокаге возлагал на него большие надежды. И Отец с кланом тоже. Они все желали от него одного — преданности.

И Итачи был предан. И клану с семьей, и деревне с хокаге. Несмотря на откровенную паранойю и уверенность в личности нападавшего, Четвёртый вызывал у него уважение.

Четвертый хокаге не принадлежал к какому-то влиятельному клану. Он был плодом той политики, при которой гражданским давали шансы пробиться в «элиту» мира шиноби. Он был талантом. Ещё в юные годы он дополнил и развил технику Второго. Без всяких мам, пап и поколений, что собрали багаж наработанных и тщательно хранимых кланом техник.

В детстве хокаге казался ему лучом света. Его появление, и правда, сложно было не заметить на поле боя. Хотя тот никогда и не выпячивал открыто своё «я». Поразительно, но для хокаге Четвёртый, в самом деле, был слишком скромен.

Зато Итачи надолго запомнил его мягкую, ободряющую улыбку и жест, который в клане Учиха вряд ли сочли бы допустимым… Когда он, заторможенный и не вполне отдающий себе отчет, медленно брел между трупами шиноби — своих и чужих… когда Итачи казалось, что реальность ускользает куда-то между пальцами, словно песок или вода, когда он внезапно осознал, что ему не хочется жить в таком мире… Внезапно рядом возник он. Тогда ещё не хокаге.

Просто шиноби в жилетке чуунина. Обычный парень с необычными способностями оказываться как раз там, где нужно. Он взъерошил ему волосы и спросил, не потерялся ли он…

Итачи выглядел как ребенок, но ощущал себя стариком. Это был его первый бой, и он и в самом деле ощущал себя потерянным.

Минато-сан, как представился шиноби, в котором Итачи сразу с облегчением определил союзника, а не врага, не только с помощью своей техники подбросил его до ставки его клана, но и сказал:

— Эта война скоро закончится.

— Почему вы так решили? — после увиденного Учихе казалось, что та вечна.

— Рано или поздно шиноби надоест сражаться, — просто ответил Минато-сан. — Или у крестьян закончится запасы еды и шиноби придется прекратить, чтобы восстановить силы и дать миру отдохнуть.

— Но рано или поздно война всё равно начнется снова? — Итачи закусил губу. Вся история выглядела, как нескончаемое описание битвы с редкими пустыми периодами — мира и восстановления.

— Возможно, но в наших силах попытаться этого не допустить, — его собеседник виновато почесал в затылке.

— А как это сделать? — Итачи и в самом деле хотел знать…

— Боюсь, волшебной пилюлю и универсального рецепта не существует… Хотя мой сенсей и пытается найти ответ на этот вопрос, — подмигнул ему Минато-сан.

— Я тоже буду пытаться, — чуть улыбнулся Итачи. — Ведь если он будет пытаться не один, то что-нибудь да получится?

— Будем надеяться, — вновь растрепал ему волосы этот странный шиноби, а Итачи ни коим образом не выказал своего неудовольствие.

Позже, когда Минато отведёт его к отцу, Итачи уяснит, что те знакомы и, что немаловажно, уважают друг друга. Шиноби же, к которому отец так относился, был достоин внимания.

Именно поэтому вскоре Итачи стал намерено искать встреч с джоунином Минато Намиказе. Получалось этого не сказать, что хорошо… Желтая молния Конохи был неуловим. Или казался таковым.

Благодаря той случайной встрече Итачи хорошо прокачал свои навыки поиска и слежки, пока не понял, что чаще всего Минато Намиказе обретается около иностранной куноичи Кушины Узумаки.

Последней он и был однажды обнаружен. Итачи не было всыпано по первое число лишь от того, что к ним подоспел сам Минато-сан, который и оттащил от него свою… жену? Или девушку? Итачи не был уверен, но что-то между этими двумя было.

Когда потом он решился и спросил мать об отношениях между мужчиной и женщиной (к отцу с подобным он соваться не рискнул) и упомянул об одной импульсивной иностранной куноичи, то мама, к его удивлению, счастливо улыбнулась и посоветовала больше не лезть к Кушине-сан и вообще поменьше наблюдать за взрослыми.

Позже, проследив уже за матерью, Итачи выяснил, что та дружит с Кушиной-сан. Не так, как его отец, порой позволявший себе пропустить саке с Минато-саном, а по-женски. Ну там, по магазинам сходить, всех недавно родившихся, умерших и женившихся обсудить… Правда, это не мешало Кушине-сан в его глазах остаться весьма опасной куноичи, каким-то образом всегда улавливающей его присутствие. Видимо, Узумаки, и правда, хорошие сенсоры.

Были в окружении Минато Намиказе и другие интересные шиноби. Например, его ученик — Какаши Хатаке, который служил в Анбу, но о котором Итачи был весьма наслышан. Ещё бы! Ведь тот был единственным не Учиха, носившим шаринган и притом спокойно разгуливавшим по Конохе.

Этим фактом были весьма недовольны в его клане, однако Какаши не трогали… И Итачи сомневался, что это от того, что тот был Анбу. Пожалуй, в этом была заслуга Минато-сана, как-то убедившим его отца. У шарингана Хатаке вряд ли было криминальное происхождение. Хотя Итачи и сложно было представить, чтобы кто-то из его клана принес свой глаз в качестве подарка, а именно такую формулировку использовал Минато-сан.

Позже он узнал, что в команде Желтой молнии был один из его родственников — Обито, который и отдал свой уцелевший глаз товарищу перед смертью.

Итачи не осуждал тех, кто говорил, что додзюцу Учиха должно оставаться только в их клане, но и не не имел ничего против Какаши. Ведь тот использовал свой подарок на благо Конохе, как и хотел Обито, о котором говорили, как о дурачке, мечтавшим стать хокаге.

Итачи же об этом никогда не мечтал, но, как и Обито, чувствовал, что любит не только клан, но и деревню. И он надеялся, что однажды ему не придется выбирать между двумя половинками своей преданности.

Когда Минато-сан стал хокаге, то в клане это известие встретили… без особого энтузиазма. Здесь бы все предпочли, чтобы отец Итачи возглавил не только клан, но и деревню. Некоторые говорили об этом в открытую. Сам Фугаку эти разговоры не поддерживал, но и не запрещал…

Итачи этого не понимал. Ведь ему казалось, что отец и Четвертый хокаге — друзья, и это должно быть хорошо и для клана, и для деревни. Он думал, что это укрепит начавшую рушиться связь.

Но он ошибался. Скорее это становление Минато-сана хокаге-самой положило начало трещине их с отцом дружбы. Что, впрочем, не слишком влияло на отношения Кушины-сан и мамы… Мама готовилась подарить ему братика или сестрёнку в то время, как Кушина-сан ждала их с хокаге первенца. Правда, о связи Четвертого с ней нигде особо не афишировалось.

Итачи долго не мог понять причину, пока… Не случился Девятихвостый Лис. Кушина Узумаки оказалась джинчуурики, как и когда-то до неё была жена Первого хокаге Мито Узумаки.

Из того что Итачи удалось нарыть на биджу и на их носителей, выходило, что печать во время родов становилась нестабильной, чем и воспользовался некий недоброжелатель в маске, похитив Лиса и устроив всей Конохе жуткую встряску.

Итачи никогда не стремился стать хокаге, но он не понимал, почему, зная об этих особенностях, главы Конохи Лиса, по-прежнему, запечатывали в женщин? Неужели нельзя было выписать Узумаки мужского пола до того, как деревня водоворотов канет в Лету? И как затем запечатывать самого сильного биджу, если только у Узумаки хватало чакры их сдерживать? Ведь те были вымирающим кланом. Как Сенджу, которые тоже могли их сдерживать.

Однако он не был хокаге… Он был лишь мальчиком, рано повзрослевшим и пробудившим шаринган, рано научившимся убивать, чтобы не быть убитым и которому затем надлежало возглавить клан Учиха. В ту ночь он прижимал к себе маленького братишку и беззвучно молился, чтобы Минато-сан справился с этим чудовищем.

Ничего другого Итачи сделать не мог. Его задачей была защита Саске, пока большая часть его клана защищала деревню. Он уже был на порядок умелее многих из них, но приказ отца был ясен. Да и если враг порвётся в их квартал… Итачи был нужен братику и клану.

Задача же хокаге — защита деревни. И Минато-сан её провалил. Нападавший вырубил, но не убил Четвертого. Эту странность Итачи также занес себе в заметки. Может, враг хотел тем самым опозорить хокаге или заставить страдать, показав, что случилось с деревней, которую тот не мог защитить. Это имело смысл. Как и похищение ребёнка, из-за рождения которого и стало возможно похищение Лиса. Вопрос лишь в том, чем же Минато-сан так насолил нападавшему? В том, что это было что-то личное Итачи почти не сомневался.

Кушина-сан была мертва. Она сумела выжить после извлечения Девятихвостого, но пожертвовала собой, чтобы избавиться от демона раз и навсегда. Коноха была спасена. Только вот позже Итачи узнает, что биджу был им необходим… И что у других скрытых деревнях есть хвостатые звери, подобные Лису.

Общество в Конохе лихорадило. Одни откровенно призывали к отстранению несправившегося с ситуацией хокаге, другие не спешили с выводами. Ведь не справился с Девятихвостым не только Четвертый. Погибли Третий хокаге и советник Хомура — не слабые шиноби, несмотря на почтенный возраст. Четвертый же был ещё молод и то был первый его промах, молодому хокаге ещё было куда расти. В то время, как раскачивающий лодку Данзо был стар и явно проигрывал Минато-сану по уровню эмпатии и привлекательности, что для основной массы жителей Конохи, также было важным.

Неизвестно откуда, но в деревню утекли слухи о Кушине-сан, о том, кем она была и что сделала. Хокаге жалели. Не лучшая основа для отвоевывания уважения. О его пропавшем сыне говорили, что тот полудемон, раз рожден от джинчуурики, и что враг не спроста украл ребёнка. Итачи не понимал их. Казалось, все забыли, что и дети Первого хокаге были такими же…

Итачи не пускали к Минато-сану, но он все равно проник в больницу. После он решит, что лучше было ему тогда послушаться и оставить попытки. В палате глазами хокаге на него посмотрела бездна. Физически Четвёртый был в порядке, но в остальном… Итачи не забудет этот пустой взгляд.

Позже он узнает, что в тот день Четвертый, сокрытый под маской Анбу, вернулся с безрезультатных поисков нападавшего. И что искал он его не только за пределами деревни, но и в квартале Учиха.

Человек в маске растворился, словно был призраком. Собаки не смогли взять след — всё в Конохе было пропитана чакрой Девятихвостого. Он не носил хитая. Его фигура была обычной — таких как он миллионы. И только почудившийся хокаге шаринган в прорези маски — был единственной ниточкой. Это мог быть почти кто угодно из клана Учиха, кроме детей. Но куда он дел сына хокаге?

Ревущего младенца живьем не утаишь… А мертвым его вероятнее подкинули бы Четвертому — в назидание. Это было странно.

Хокаге потребовалось три дня, когда он действовал в закулисьях, незамеченным ускользая из больницы. На четвертый он выступил перед жителями. Это был уже не тот Минато Намиказе, с которым когда-то познакомился Итачи, но он поклялся найти виновного и сделать всё, что в его силах для защиты деревни. И ему поверили. Потому что теперь Четвёртый хокаге выглядел, как тот, у кого ничего не осталось, кроме деревни.

Вряд ли бы он пережил свои отставку. Но до этого не дошло. Несмотря на накалившуюся обстановку, дайме и главы кланов не пошли против неожиданно выступивших единым фронтом в защиту Минато-сана троицы санинов. Даже Орочимару, который и сам хотел быть хокаге.

Отца особенно тревожило последнее обстоятельство. О санине, заключившим договор о призыве с могущественнейшими змеями и, называя вещи своими именами, самому напоминавшем оную, ходили разные слухи.

И хотя Итачи никогда не верил в людоедство Орочимару, в особенности, в его увлечение пожиранием маленьких, непослушных генинов, засекреченные эксперименты санина вызывали сомнения.

Теперь же «хобби» Орочимару приобрело легальный статус, а санин возглавил секретную исследовательскую лабораторию, на которую выделялось финансирование, а тайны разработок охранялись Анбу.

Возможно, отчасти его желание приоткрыть эту завесу и сподвигло Итачи стремиться на службу именно в это элитное подразделение.

Минато-сан изменился. Политика деревни как внутренняя, так и внешняя стали жестче. Мир между скрытыми деревнями напоминал состояние скрытой войны. За заказы, за клиентов, за техники, за редкие геномы… То тут, то там на карте очерчивался очередной кружок локального конфликта.

Итачи мечтал о мире для всех шиноби, по факту же даже его клан и Коноха находились в подобном состоянии. И несмотря ни на что, фигура Четвертого хокаге продолжала манить его. Он не идеализировал ни отца, ни Минато-сана. Они оба в чем-то заблуждались, а в чем-то нет.

Когда Итачи вступил в Анбу, отец непрозрачно намекнул ему о роли шпиона. Когда хокаге вызвал его к себе, то озвучил схожую просьбу, прозвучавшую как приказ. Минато-сан был прямолинейнее, сказал, что примет, если Итачи откажется, но тогда ему придется забыть о действительно важных и интересных заданий, тех на которых его потенциал раскрылся бы наилучшим образом.

Итачи не отказался, дозировано сообщая информацию двум главным ориентирам в своей жизни. Его наставником в Анбу стал Хатаке Какаши. Какаши был единственным, кто под маской Анбу носил ещё одну маску. И у Хатаке было одно явное сходство со своим сенсеем — если хорошо вглядеться, то можно было увидеть растущую в них пустоту.

Глядя на то, как Какаши выполнял миссии — точно, быстро и безо всяких сожалений, кто другой бы решил, что вот он идеальный образец шиноби и пример для подражания, но не Итачи. Хатаке в эти моменты напоминал бездушную машину для убийств. И это было бы не так плохо, не будь он таким почти всё время.

Только рядом с Минато-саном Какаши становился другим, больше похожим на человека. То же можно было сказать и о хокаге. Но этого было недостаточно. Итачи это видел. Видели и другие. Те, кто близко знал прежнего Четвертого.

Джирайя, тот санин, что искал путь к достижению мира, всё чаще ругался со своим учеником, а в глазах его постепенно исчезала теплота, вытесняемая сожалением. Порой Итачи сомневался сбегает ли тот, как шутили злые языки, от своей жены на миссии по разведке, или же делает это, чтобы оказаться подальше от ученика, который вместо того, чтобы строить мир, готовился к войне.

Итачи много наблюдал и ещё больше думал. О судьбах клана, деревни и мира. Радовало, что не его одного волновало это. Учиха часто называли гордыми и эгоистичными, однако Шисуи разбивал это предположение. Он стал его другом. Даже ближе. Братом.

Саске пока был слишком мал и глуп, и ужасно обидчив. Ведь со всеми своими обязанностями от отношению к деревне и клану, Итачи уделял ему совсем мало своего времени. Мог бы уделять больше, но беседы с Шисуи о будущем стали его воздухом.

Они понимали друг друга и положение, в которое постепенно загоняли себя хокаге и клан Учиха. И то какую роль во всём этом играет командир формально подразделения Анбу (У Итачи были большие сомнения по поводу наличии реальной власти хокаге над Корнем…) — советник Данзо. Создавалось весьма нехорошее впечатление, что целью последнего было ослабить или избавиться от клана Учиха, а также дискредитировать хокаге, чтобы занять его место.

Итачи всегда прорабатывал именно худший вариант, в то время, как Шисуи… Он покачал головой. У его друга был один очень весомый даже не недостаток, а особенность. Шисуи был добр. Пожалуй, даже слишком. Не доставало ему и решимости.

Они обсуждали вариант, в котором Шисуи с помощью своих удивительных способностей наложит гендзюцу на весь их клан. Та странная более продвинутая форма шарингана, которую Итачи сначала узрел у Какаши, а затем и у друга, могла это обеспечить. Однако Шисуи тянул.

До тех пор пока не стало слишком поздно. Данзо каким-то образом узнал о силе его глаз. И… Что было дальше, Итачи не любит вспоминать.

Но теперь мангекё-шаринган пробудился и у него, а глаз Шисуи жёг ладонь, но был почти бесполезен ближайшие лет восемь… Верный ворон должен был сохранить его. От бескровного плана приходилось отказаться, если только… Не выковырять из глазницы Данзо украденное.

Только вот близок к последнему Итачи не был. Что он, что Какаши — Анбу Четвертого, не Корня. И неизвестно было, кто вперед решится действовать: его отец или Данзо, получивший столь мощный козырь.

Клан Учиха считал себя притесненным… И не то, что у них не было на то оснований… Но и избранный метод был самоубийством. Так считал Итачи и он, надеялся, что отец думал так же, но отступить последнему мешала честь.

И как же это глупо… Честь… Которую, по мнению Мадары, весь их клан запятнал. Велика честь погибнуть самим и утащить на тот свет шиноби деревни, которой присягали, частью которой являлись. Ослабить Коноху, сделать уязвимой для других скрытых деревень.

Какой бы выбор Итачи не сделал — он бы предал часть себя. И любое его решение было бы ужасным, но в одном его клан мог сохранить шанс на жизнь, а деревня остаться целой, а в другом… В котором Итачи проигнорировал бы известную ему информацию и оставил бы всё идти своим чередом, да и он, и клан сохранили бы честь… Хотя Итачи бы не сохранил. Он ведь Анбу, преданный в первую очередь хокаге и деревне. Жертв было бы больше.

Но его отец не покончил бы с собой. Итачи видел тело. Любой бы, кто увидел характер раны, понял… Но Четвёртый предпочел сокрыть правду. Итачи не был на похоронах, в клане он теперь был хуже, чем никем, но… Не своя загубленная честь и жизнь волновали его.

Он оказался ужасным сыном. Братом. И наследником клана. Та часть его души, что была предана клану, горела в муках и сегодня. Но, будь у него снова тот же выбор, Итачи всё повторил бы.

Он никогда не забудет, как заплетающимся языком поведал правду хокаге, как тот сжал его плечо и коротко посмотрел в глаза, на секунду став похожим на себя прежнего. Минато-сан поверил ему. Безоговорочно. Поверил. А отец не стал отпираться… Как и драться.

Итачи последовал за хокаге. Он вошёл в тот момент, когда всё уже было кончено. Когда Четвертый склонился над телом его отца, а на лице его была написана странная смесь эмоций от удивления и ужаса до легкой обиды. Итачи его понимал. Ведь отец умер, а они остались. Разгребать всё это.

Клану нужен был лидер, а также то, что сможет остановить дальнейшее кровопролитие. Его мать была не способна на это, а Саске слишком мал. Итачи знал лишь одного Учиху, кто мог бы с этим справиться, но Шисуи был мёртв… С другой стороны… В том же старом свитке была техника недаром ставшая запретной, но Итачи применил её.

Шисуи вернулся к жизни и получил свой отданный на хранение глаз. Итачи ослеп на один глаз и ни о чем не жалел. Хокаге пообещал разобраться с Данзо и вернуть второй глаз Шисуи, в котором, как они надеялись, сохранилась возможность для наложения гендзюцу на весь клан.

В ту ночь Итачи узрел всю отвратительность и подлость приемов Орочимару. Именно к нему обратился за помощью Четвертый, пообещав катакомбы Корня… Он не был там, но Минато-сан вернул им глаз, несмотря на то, с каким сожалением на него смотрел змеиный санин.

Благодаря Орочимару, на следующее утра вся Коноха узнала о том, что все пропавшие в Конохе — это дело рук Данзо, что тот оставил опыты над жителями собственной деревни. Обошли деревню и фотографии, много фото.

Притом самого Итачи не оставляло чувство, что часть образцов Орочимару приволок и разложил из своих запасов. Просто потому что большая часть тайных убежищ Корня была заминирована и чтобы проникнуть туда нужно было много больше времени… Хотя он и не отрицал, что подобное там вполне могло обнаружиться… Но Орочимару казался ему омерзительным… Что не было поводом нападать на него, пока тот не… Пока тот играл на их стороне.

Пожалуй, сделки с совестью — это то, к чему Итачи так боится привыкнуть. Данзо был дискредитирован и мертв. Его сторонники по большей части тоже — те, же кому удалось уйти… Их было немного, но они были.

В квартале Учиха всё же произошла чистка. Погибли почти все активисты восстания — самые дальновидные затаились. Но их осталось мало, они были разобщены и… лишены должностей в полиции Конохи.

Итачи понравилась идея о том, что в полицию теперь принимают всех. И клановых, и бесклановых… Так у его клана, тех что остался, не будет иного выбора, кроме как плотно работать с другими шиноби — либо на службе у деревни, либо в полиции. Именно так, и не иначе можно преодолеть бездну между Учиха и остальным миром.

Ещё бы знать, как вернуть веру в его клан у остальной Конохи… Если бы… Но негласная политика на сближение, проявлявшаяся и в реформировании полиции и в поощрение в переселение из квартала клана в центр деревни — всё это могло помочь.

Как и проведенный Шисуи сеанс гендзюцу, под который не стали подставлять детей, дабы силы действия хватило на остальных… Они ошиблись. Саске тоже должен был быть там. Его брат… Глупый, глупый младший брат. Теперь он ненавидел Итачи так же горячо, как до этого боготворил.

Это было больно, но закономерно. Куда важнее то, что эта ненависть не заканчивалась одним Итачи, в круг ненависти Саске входил и хокаге и… вся деревня, в целом. Для того, кто должен был возглавить клан, его брат подходил меньше всего.

И изменить это Итачи не мог. Саске искал его. А он всегда чувствовал его приближение и бежал. Не потому что боялся обвинений, справедливых, тут Итачи не спорил, а потому что не хотел сильнее распалять эту ненависть.

Хотя и надеяться, что Саске забудет его, было глупо. Прятаться за маску Анбу было удобно, за ней не видно эмоций с ней он мог не переживать — за то, что дрогнет… Главное, было в совершенстве держать язык тела. В его клане были те, кто умел читать.

Например, Изуми. Его невеста. Теперь уже бывшая. Хотя Изуми одна из немногих, кто потом нашёл его, но не с тем, чтобы обвинить в предательстве, наорать или напасть… Нет, она просто пришла и долго на него смотрела.

Итачи был пригвожден её взглядом к месту. Он просто стоял и ждал, когда та хоть что-то скажет или сделает. Но Изуми просто повернулась и, не сказав ни слова, ушла.

Уж лучше бы она кричала и пыталась его побить. Её ударом он бы не сопротивлялся. Больше Изуми он не видел, словно та избегала его.

Как избегала его мать. Он видел её за эти годы лишь мельком. Итачи оставалось лишь гадать, что в действительности та о нем думает… Но… и она, и Саске были живы. И это было главное.

И сам Итачи ещё мог послужить, как деревне, так и клану. Пусть клан об этом и не знает. Прошло время доверительных бесед с Шисуи — и не только от того, что у них обоих слишком плотный график или им нельзя, чтобы их видели вместе. Нет, просто и Шисуи… И Шисуи тоже… изменил к Итачи своё отношение. Нет, он никогда не говорил ему прямо, но Итачи знал, что их дружба умерла в тот же день, что и его кузен шагнул с обрыва. Осталась дело. Общее дело — спасения клана и реанимацией его отношений с Конохой. А ещё Саске. Саске был их общей проблемой…

Увы, не разрешимой. Запас терпения хокаге не был безграничным. Выходки Саске носили все более пугающий и вызывающий характер. В деревне над ним смеялись и одновременно боялись, в клане его также серьезно не воспринимали. Саске застыл в своем состоянии обиженного ребёнка. Причем обиженного на весь свет.

Они постарались подобрать ему команду. Девочку — тайную воздыхательницу, потому как всё лучшее презрения или страха. Последнего Сенджу на удивление здравомыслящего. Глядя на разумность ребёнка двух взбалмошных санинов, у Итачи с Шисуи рождалась робкая надежда, что Хару сумеет, если не воздействовать к лучшему на Саске, то хотя бы сдержать его. Хокаге был с ними согласен. Ведь кто знает… Все начиналось с противостояния Учиха и Сенджу и быть может закончится их дружбой?

Всё и едва не закончилось. Саске и вправду подружился с Хару, потому как иначе не обрел бы мангекё… Но это не удержало его от ненависти, пожравшей душу и застелившей разум. Его брат был… Нет, Итачи не хотел верить, что совсем пропащим. Не хотел, но, жертвуя оставшимся глазом, чтобы исправить содеянное им, ловил себя на мысли, что делает это больше ради мира между Учиха и деревней, нарушить зыбкое состояние которого могло убийство последнего Сенджу.

Потеряв навек возможность видеть этот опостылевший ему свет, он не стал посылать за братом погоню. Это было ни к чему. В деревне того ждет разозленная Цунаде и лишняя шумиха. Для всех будет лучшее, если Саске на время исчезнет. И как бы Итачи не любил Орочимару, но тот с его сетью шпионов, не выпустит столь ценный кадр, как Учиху, пробудившего мангекё. Саске будет в безопасности, под присмотром, пока глаз Шисуи не перезарядится. Орочимару… Не посмеет тронуть Саске. Тот в безопасности, пусть и взаперти. Пусть осознает… своё поведение. Может, это поможет, раз более мягкие методы оказались безрезультатные.

За секреты клана Учиха переживать не было смысла, он догадывался, почему большую часть восставших хоронили в закрытых гробах. Орочимару, наверняка, теперь знал о строении шарингана чуть ли не больше самих Учиха. Глянуть бы на эти записи… А лучше скопировать… Клану бы пригодились. Итачи дергает плечом.

Всё. Теперь уж точно. Это без него. Он за бортом. Вне игры. Впервые за столько лет. Он может просто лечь и умереть. В его жизни нет больше цели, хотя он и хотел бы узнать, что случится с Саске, кланом и Конохой… Но это больше не его зона ответственности.

Итачи выдыхает. Воздух слегка прохладен. На крыше почти тихо. Хару и Сакура уже ушли. Сенджу его неуклюже поблагодарил. Итачи издал короткий смешок. Этот парень только что умер. От рук его брата. Но не забыл о вежливости… Просто удивительный шиноби.

Какаши всё ещё был рядом. Он ни единым шорохом не выдавал своего присутствия и умел быть по настоящему бесшумным, становиться тенью — невидной и неслышной. Но Итачи всегда умел различать его присутствия. Хатаке был здесь. С ним. Будто думал, что Итачи специально разбежится и прыгнет с крыши. Глупо. Это ведь его бы не убило…

Да и он не видит в этом смысла. Вообще ни в чем не видит. Он ведь слеп. Смешок перерос в покашливание. Итачи болен и болен давно. Его осматривали лучшие — хокаге было обеспокоен его здоровьем. И все, в том числе Цунаде, сходились в одном. Помочь ему невозможно, его недуг не телесный.

Часть его души, ту, что он предал в тот день — она умерла, а теперь разлагалась, отравляя трупным ядом. Силы утекали, несмотря на вливание целебной чакры. Все лекарства и обязательные (приказ хокаге) сеансы в госпитале лишь оттягивали неизбежно.

Итачи не долго протянет, отказавшись от всего этого.

И всё же… Какаши был рядом. После того, как он утратил право на фамилию Учиха и потерял дружбу Шисуи, Хатаке стал его другом. По крайней мере, они наиболее доверенным дуэтом хокаге, вместе несли службу, тренировались, а после… Соревновались в кулинарном искусстве. Забавно, но это было их общей тайной.

И пусть Хатаке лжет сколь угодно, что не любит соревнования. На самом деле, Итачи знал, что это его страсть. Как и соревнования с Гаем в скорости, ловкости и прочем на что была только способна богатая фантазия Зеленого Зверя.

Какаши готовил собственноручно пойманную форель пятьдесят тремя разными способами. Итачи знал только один рецепт данго, но тот был идеален. Хатаке идеальным не был, но это и делало его собой.

Все эти мелочи… Все они… Будь то непреодолимое пристрастие к сладкому или же любовь к творчеству Джирайе, всё это всё ещё делало их людьми, не машинами для исполнения приказов и тренировок.

Они были одиночками, но понимали молчание друг друга. Сейчас Какаши молчал по-особому. Он был растерян. Не знал, что делать.

Зато Итачи знал.

— Проводишь меня? — мягко улыбнувшись, спросил он. Мгновениями позже на плечо легла знакомая ладонь.

Они не видели эмоции друг друга, сокрытые под масками, но Итачи знал, что сейчас Хатаке что-то для себя решил, слишком уверена была ладонь. Знать бы ещё что…

* * *

Тьма. Она была повсюду. Окутывала своим одеялом и дарила покой и безмятежность, убаюкивая своей чернотой… Итачи, наконец, умиротворен. Он получил то, что заслуживал.

Слепота не страшила его. Она была закономерным итогом. Ещё пара лет столь активного использования единственного глаза — и он ослеп бы постепенно и до конца. Сейчас же его слепота принесла благо. Не позволила угаснуть роду Сенджу, а ненависти к клану Учиха вновь подняться. А Итачи получил то, что заслужил предатель. Вечную тьму. Полную внутренних демонов. Но не сегодня. Сегодня он умиротворен и расслаблен от того, что все наконец разрешилась. Призраки прошлого, говорящие голосом отца, будут мучить его позже, сегодня их время не наступило. Только…

Итачи вздрогнул, тело его покрылось холодным потом. Он узнал эти шаги. Как же давно… Как давно он их не слышал. Мелкие, нерешительные, почти на грани слышимости и все такие же грациозные. Сердце сдавило, потому что он не слышал в них прежней легкости и энергичности.

Кто мог сказать ей? Точно не хокаге, у него сегодня и своих забот, помимо Саске, не впроворот. Какаши? Руки свела болезненная судорога. Да тот мог. Сразу после того, как навестил и провел беседу с Орочимару. Вот что он задумал, но зачем… Он ведь не…

Итачи едва задохнулся, когда аромат привычных легких духов ударил по рецептором, возвращая его туда, назад в отчий дом… когда тонкая прядка волос защекотала нос, а теплое дыхание согрело озябшее лицо… Непривычно холодная, состарившаяся ладонь мягко легла на щеку… Затем её рука дрогнула, а раздавшийся затем полузадушенный всхлип и вовсе разбил все иллюзии, едва не вернувшие его в практически бессознательную счастливую часть детства, когда можно было спокойно прижаться к родной груди, плакать и реветь, не опасаясь быть одернутым строгим родителем.

— Мама… — рвано выдыхает он, тщетно пытаясь вновь поймать хотя бы ладонь, но натыкается лишь на пустоту. Шаги удаляются. Она бежит. Бежит прочь. От него.

— Мама… — повторяет он снова, незрячие глаза подозрительно щиплет. Итачи все ещё чувствует её запах в комнате, а щека горит, словно от пощечины… Он не плакал, когда отец покончил с собой из-за него, но чувствует, что слёзы подошли к своему краю сейчас.

Итачи больше не хочет тихо умирать во тьме, упиваясь тем, что он сам себя покарал. Он должен… Обязан показать путь к свету хотя бы для Саске, чтобы мама не потеряла их всех.

Но… Шаринганы есть. Если хокаге надавит, то Орочимару с ними расстанется. Совсем другой разговор, что тем самым они признаются в том, что украли их у восставших Учиха. Этого допустить нельзя.

Итачи обхватил голову. Ему могут приживить обычные глаза от донора. Дождаться подходящих — не так долго. Шиноби часто умирают. Такова служба. Раз уж у Какаши прижился шаринган. то и наоборот должно сработать… Да. Итачи чуть улыбнулся. Так будет правильно. Справедливо он бы даже сказал… Больше не Учиха… Теперь по-настоящему.

* * *

Он не будет спать эту ночь, но безошибочно определит то время, как в его дверь раздастся непривычно тихий для этой женщины стук.

Итачи не надо видеть, чтобы, открыв дверь, поприветствовать полуденную гостью:

— Цунаде-сан, проходите… Данго?

— Нет, — он чувствует, как карие глаза вцепились в него. — Я пришла по делу, Итачи.

— Разумеется, — он кивает. — Так, чем обязан?

— Твой брат… — Цунаде задыхается, тяжело сопя. Она явно пытается обойтись без тяжелых выражений, и старается взять себя в руки. У неё получается. Все-таки умение собраться в нужный момент — одно из самых важных для ирьёнина. — Как бы мне не хотелось его удушить, но благодаря тебе мой сын почти в порядке…

— Почти? — Итачи и правда удивлен. Шисуи вернулся прежним или ему просто было не до того, чтобы подмечать все мелочи, а после тот от него отдалился.

— Он, — санин странно швырнула. — Видел моего деда Первого хокаге и его брата? Поэтому, да… Хару почти в порядке. Но я пришла не затем, чтобы грузить тебя нашими проблемами, — в дверь впечатался кулак. Не сильно, потому что та выдержала. — Есть парочка подходящих донорских глаз, ты же не станешь ждать пока те протухнут?

— Нет, — Итачи склонил голову. — Спасибо.

— Я только отдаю долг, — твердая рука берёт его под локоть.

* * *

Операция прошла успешно. Итачи слушает это, едва дергая носом. На глазах плотная повязка. Недавно заходила Цунаде и строго запретила их снимать без неё.

За три дня, что он здесь, к нему не заходил никто, кроме медработников, из которых он ясно различал только Сенджу и сокомандницу Саске — Сакуру. Та ловко проскальзывала в открытую дверь и тихонько, думая, что он не знает, что она тут, жадно рассматривала его не сокрытое маской лицо.

Итачи же отличал не только её движение, но и аромат шампуня. Забавно, но Сакура пахла именно вишней. Он чуть улыбнулся, отчего девочка вздрогнула. Очевидно, девочка ловила его сходство с Саске, даже мимолетное. Глупая, глупая влюбленная дурочка. Как же глупо любить того, чей клан никогда не допустит этого союза. Как глупо любить того, кто не ценит и не оценит этого дара нежной чистой любви.

Невольно он вспоминал Изуми. Её лицо, её улыбку. В окружающей его тьме — то светилось ярко, он запомнил её до мельчайших черточек… Или же… По нежному все ещё лелеемому в сердце образу пробежала трещина. Он не помнил… Не помнил, были у неё ямочки и… Изуми четыре года, как замужем. Он словно вор, следил за ними с крыши. В какой-то момент ему стало плохо, потому что она посмотрела на то место где только, что прятался Итачи. Изуми выглядела счастливой, убедившись в этом, он с тяжелым сердцем бежал оттуда. Он не имел никакого шанса тревожить её хрупкое, собранное из осколков счастье.

Наверное, можно было считать прогрессом то, что её лицо наконец начало понемногу стираться из его памяти. Так, что даже сильнее его в сознании отпечаталась взбалмошная девчонка со смешными розовыми волосами, что была влюблена в его младшего брата настолько, что по полдня торчала в его палате.

Итачи, против обыкновения не возражал, притворяясь, что не замечает её присутствие. Потому как её присутствие позволяло не думать об отсутствии остальных…

Предположим, Минато-сан мог отправить Какаши на миссию. Мог хоть он и редко их отсылал далеко от себя. Но сам хокаге… Его не было, и это тревожило Итачи. Он бы заметил переместись тот хоть на мгновение сюда.

Сказать, по правде, Итачи не ожидал, что вообще будет испытывать это чувство, но… оно было. Он чувствовал себя преданным.

Настолько, что дождавшись на третий день, когда Сакура уйдет со своего добровольного поста, он резким движением сорвал повязку, не обращая внимания на боль и отвратительный треск отрываемой присохшей к бинтам крови…

Снять повязку — одно. Разлепить, слипшиеся от гноя и сукровицы веки — другое. Но Итачи, сдавленно шипя, справляется. Мир не скоро обретает четкость — и то не до конца. Он понимает, чтобы зрения окончательно восстановилось нужно время и все же… Он чувствует прилив радости, за которую его тут же начинает покалывать стыд, ведь такой предатель, как он не должен радоваться… И все Итачи счастлив, что снова смотрит на мир обоими глазами.

Только вот… Радость исчезает, словно сдутый шарик. Он зацепляется за ощущение, буквально на краю сознания, но оно есть. Эти глаза ощущаются почти как родные, словно они и были его. Он чувствует, что может… Активировать шаринган.

Прерывистый вздох вышибает весь воздух из груди. Донорские глаза… Донорские… Мучимый жутким предчувствием он тянется дальше, больше по наитии, чем что-то осознавая…

Из глаз бежит уже горячая кровь, но он делает это. Активирует Мангекё. Чувствует его вращение и то, что с него, словно сняли все ограничение. Такое описывали лишь в древних летописях. Рецепт обретения «Вечного мангекё», от которого не слепнешь был прост — пересадка глаз брата… Неужели… Неужели они добрались до Саске?

Итачи в миг стало дурно, мир поплыл перед лазами его вывернуло… Кажется, на теле сработали какие-то датчики… в палату вбежала не успевшая покинуть госпиталь Харуно.

В момент, когда она прижимала его к постели и концентрировала исцеляющую чакру, Итачи уже не казалось, что это всего лишь взбалмошная девчонка. Силой, которой она вжимала его, можно было помериться с Цунаде… Или отрубить его, Великого, а скорее просто ужасного Итачи Учиху, чтобы не рыпался и не делал себе хуже.

* * *

В следующий раз, когда Итачи очнется, на его глазах не будет повязки. Видимо, его держали в медикаментозном сне достаточно долго, чтобы раны окончательно зажили. Первое, что он видит — это странно виноватое лицо Четвертого. Он не думает о том, что тот наверняка поставил какую-то печать, чтобы выгадать момент его пробуждения, Итачи вообще не думает, он просто одним махом зашвыривает его в цукиёми.

Кроваво-красный, передернутый пленкой боли и страданий мир — вот что увидит его хокаге, его кумир на сей раз… он узрит то, что видели все те, кто оказывался на допросе у Итачи Учиха… И ему не смыться, не сбежать, используя свою знаменитую технику — он застрял здесь. Повис на перевернутом кресте… И Итачи будет отрезать от него кусочек за кусочком, лоскут за лоскутом… Пока не сотрёт с этого фальшивого лица последний намек на это мягкое обещание и уверенность в своих действиях, которыми тот его однажды подкупил.

— Почему? — он не говорит рычит, словно дикий зверь. — Почему вы так поступили со мной и Саске? Почему вырезали его глаза? Думали, что я буду и дальше служить вам после такого? Как покорный раб? После такого, как вы вырезали глаза у моего брата? — каждое слово он сопровождал новым режущим движением чакры. Стихия ветра — не его конек, но в мире цукиеме… Эти мелкие, болезненные порезы — самое то и его неумение в реальном мире — здесь ничего не значит.

— Итачи! — Четвертый не кричат, хоть и губы его искусаны до мяса… Он изумлен. Не ожидал, что верный слуга взбунтуется… Итачи охватывает ярость. Он не дает ему сказать ни слова, отрабатывая особенно сильный хлесткий удар, горячий воздух, словно хлыстом рассекает щеку хокаге — Итачи в лицо брызгает кровь, Четвёртый наконец мычит от боли… И это неожиданно отрезвляет.

— Вы мне отвратительны! — его руки дрожат. — Я верил вам… Я предал отца… Я почитал вас, почти как его! Я думал, вы хоть немного знаете меня, но я ошибался… — Итачи больше не режет хокаге ветром просто смотрит за тем, как тот… С жалостью на него смотрит?! Что за черт? — Что это значит? — ревёт он. — Ваш взгляд? По-о-очему… — Итачи срывается позорно, почти как мальчишка. От этого взглядом Минато-сана у него внутри что-то переворачивает, словно он что-то упустил, сделал глупость, о которой очень скоро пожалеет, как только хокаге откроет рот.

— Саске в безопасности, Итачи, — наконец произносит тот, а Итачи чувствует, как ускользает из-под ног земля, и прерывает технику.

В палате никто не обратил на них внимание. В реальном мире прошло лишь пара мгновений… Но Итачи затапливает жгучий стыд пополам с облегчением.

— Ка-ак? — язык заплетается, как у пьяного.

Минато-сан смотрит виновато, но ведь это Итачи нарушил все мыслимые и немыслимые законы, напав на своего хокаге…

— Саске у Орочимару пока не решится с погружением его в гендзюцу Шисуи, Орочимару присмотрит за ним, — он явно не стремился говорить ему, откуда взялись мангекё-шаринганы. Донорские, чтоб их всех… И Цунаде, и Какаши, который явно не просто так не появлялся… Им всем было страшно сказать ему правду. Но какую именно?

— Чьи это глаза? — внутри все болезненно сжалось. Итачи думал, если это не глаза Саске, значит, универсальный рецепт был не точен — годились любые глаза, пробудившие мангекё… И оставался только Шисуи! Но Шисуи не мог пожертвовать своими глазами — он был слишком важен для деревни, для клана… Кто? Кто ещё в тайне пробудил мангекё, а затем отдал их ему, предателю клана?

— Твоей матери, — ровный ответ хокаге пригвоздил его к месту.

Мир не перевернулся… Скорее стал понятнее. Они привыкли недооценивать, привыкли… А ведь мама, должно быть пробудила его в тот день, когда отец убил себя и она, но не Саске узнала об этом… В тот день, когда она отказалась от него, от своего сына… Фактически убив в своем сердце.

— Она приняла яд прямо здесь в больнице, оставив две записки. В первой говорилось, что глаза следует пересадить тебе.

Умерла. Мама умерла, приняв яд. Покончила с жизнью, как и отец. Из-за него. Грудь сдавило так, словно на ней стояла гигантская жаба.

— Итачи! — он пости не слышит хокаге, как и не чувствует его руку, тяжесть становится невыносимый и перед тем, как окончательно потерять сознание он шепчет:

— Что было во второй записке?

* * *

Очнувшись второй раз, Итачи видит перед собой монитор кардиограммы, на стуле, частично завалившись к нему на постель, спит Харуно. Хокаге рядом не наблюдается, зато на тумбочке лежит записка, которую Итачи берет в руки, стараясь не обращать на дрожь.

По мере прочтения тяжесть постепенно отступает, изливаясь вместе со слезами, которые Итачи не может и не хочет останавливать. Мама любила его. И Саске. И сделала так, потому что, по-прежнему, верила в него, несмотря ни на что… Она верила, что он сможет спасти душу Саске… И Итачи не остается ничего другого, кроме как выполнить её последнюю волю.