Poor poor Persephone (джен)

Сложно было сказать, как Гарри воспринял Молли изначально, когда буквально потонул в том море заботы, которым она его окружила. Он никогда не стал бы отказываться от памяти о своей маме, о встрече с которой мечтал, наверное, с того момента как научился думать. Но Молли не осталась для Гарри “замечательной мамой моего друга”. Похоже, что просто для нее не придумали еще особенного теплого слова, и он не знал, как обозначить свое отношение. Тянулся к ней, говорил прямо и открыто, много улыбался, украдкой наблюдал за тем, как она что-то готовит, но вместе с этим никогда не старался завоевать еще больше внимания, считая, видимо, что и так отнимает его у нас.

Но он не отнимал. Если у Артура Уизли была его потрясающая интуиция, которая передалась, похоже, всем его детям (а моя часть, вероятно, сгинула вместе с Перси), то у Молли Уизли был талант быть во всех местах одновременно и уделять внимание каждому моменту, который этого заслуживал. Каждый из нас получал свою долю любви, и она не уменьшилась, даже когда в понедельник за столом привычно появилась Луна.

В жизни Гарри Поттера Молли Уизли была вторым человеком, который испек ему праздничный торт. А люди, которые с большой любовью пекут тебе торты, просто не могут не стать особенными.

Хагрид был другом — одним из первых, из немногих, из важных.

Молли стать другом не могла, в ее жизни не существовало такого понятия. Всех, кто ей нравился, она просто принимала в свою семью.

А Гарри Поттер, маленький, одинокий, забитый мальчик, просто пока оказался не готов стать частью чего-то огромного, большого и любящего.

— Не спится? — спросила я, зябко кутаясь в чью-то теплую рубашку, оставленную на кресле в гостиной. После недели дождей тридцать первое июля выдалось действительно теплым и приятным, но ночь все равно показалась довольно холодной.

— Не очень, — честно признался Гарри, скользнув взглядом по чистой поверхности стола, который мы поставили сегодня во дворе дома, чтобы не толпиться на кухне. Праздник уже давно закончился, поэтому пустой стол выглядел немного тоскливо. — И тебе?

Я придирчиво осмотрела стул рядом с ним (сегодня Фред и Джордж превзошли себя по количеству дурацких приколов, а темнота оптимизма не добавляла) и осторожно присела на край.

— Писала письмо Оливеру и не уследила за временем, — пояснила я. В этот раз я подготовилась основательно, и мой новый роман-жизнеописание получился в три раза толще, чем прошлый. Я планировала отправить его, когда Аид вернется из Египта. Ближе к концу августа Оливера ждала “неделя дежурной вежливости” с матерью и ее новой семьей, и от этих строк практически веяло какой-то холодной тоской — даже почерк и наклон букв немного изменился на них. Я хотела немного подбодрить его перед поездкой, а в итоге, похоже, обеспечу чтением на множество долгих вечеров. — О чем думаешь?

— О зеркале, — неожиданно сказал Гарри, и интуитивно я сразу поняла, о каком зеркале идет речь, хотя старалась вспоминать о нем как можно реже. — Когда смотрел в него тогда, зимой, было ощущение, что все настоящее, но не мое. Как сейчас. Как будто это неправильно, что вы так хорошо ко мне относитесь.

— Мы хорошо к тебе относимся, потому что ты замечательный, — пожала плечами я. — Мы любим Гарри, а не мальчика-который-выжил. Не бери в расчет Джинни, ей нужно это перерасти.

Джинни была маленькой краснеющей катастрофой. Она роняла вещи, забывала слова и вообще не могла находиться с Гарри в одной комнате, но хотя бы не доставала его своим фанатством, как мы все опасались в глубине души.

— Ты не веришь, что кто-то может любить тебя просто за то, что ты есть. В этом я могу тебя понять, — продолжила я. — В отличие от той ситуации с зеркалом.

— Можешь? — недоверчиво спросил Гарри, поежившись от холода, и я, приложив палец к губам, достала палочку и наложила на него согревающие чары. Он уже наверняка видел, как Фред и Джордж пользуются магией (этого не видела только Молли, потому что они могли вовремя остановиться), но пока опасался делать это сам. Мне бы тоже не хотелось, чтобы родители знали про то, что мы все свободно колдуем — хотя возможно, они просто делали вид, что не знают.

— Могу, — легко согласилась я, убедившись в том, что ему больше не холодно. — У меня тоже никогда не было друзей. До прошлого года. И, если честно, я до сих пор не до конца понимаю, почему они появились и так хорошо ко мне относятся.

— Да уж, ты собрала все факультеты, Перси, — пробормотал Гарри, неловко засунув руки в карманы джинс. Три дня назад Молли о чем-то очень тихо с ним поговорила, а потом ушла вместе с ним на несколько часов, оставив меня за старшую, и мне пришлось согласиться сварить вместе с близнецами простенькое бодрящее зелье взамен на то, что они не будут разносить дом. В тот день вся старая одежда Гарри куда-то исчезла, а теперь он чувствовал себя слегка неуютно, будучи одетым очень аккуратно, но был скорее счастлив хорошо выглядеть, чем нет.

Хотя его растрепанные волосы не брало никакое заклинание.

— Почти все, — поправила его я. — Но это тот случай, когда двоих слизеринцев будет глупо менять даже на целую школу.

У Гарри было свое мнение на этот счет. Он выразил его таким долгим красноречивым молчанием, что мне стало слегка не по себе. Я даже не знала, кто вырвался на первое место в его топ ненавидимых людей — профессор Снейп или Малфой.

Так или иначе, в его воображении они отбрасывали тень на весь свой факультет.

— Почему? — наконец, так и не дождавшись пояснений от меня, спросил он.

— Дай-ка подумать, — протянула я. — Потому что они тоже замечательные? Других таких нет. Я люблю своих друзей точно так же, как ты любишь своих или твои друзья любят тебя. Если бы ты выбрал Малфоя, а не Рона, то, несмотря ни на что, тоже получил бы отличного друга. И кто знает, может, мы бы тебе тогда не нравились. И это было бы совершенно нормально.

— Сложно это представить, — пробормотал Гарри. — Как и Малфоя в роли отличного друга.

— Он перестанет быть таким противным на третьем курсе, — фыркнула я. — Обещаю. Или ты всегда можешь приложить его головой об скамейку на квиддичном поле. Оливер уверен, что это помогает.

Гарри хмыкнул, и в какой-то момент я начала опасаться, что он впервые в жизни воспринял мои слова абсолютно серьезно. Но, по крайней мере, атмосфера самобичевания и напряжения исчезла — рядом со мной сидел почти обыкновенный подросток, а не пришелец из мира героев, испытывающий вину за то, что к нему (как он думает, беспричинно) привязаны другие люди.

Мы заботились о нем, как умели. И я хотела бы, чтобы он воспринимал это как должное, а не как великий подарок от мироздания, который еще и мог прийти не по адресу.

— Иди спать, — сказала я, осторожно погладив Гарри по плечу (синяк уже сошел, а Молли, в отличие от Артура, отнеслась к нему совершенно спокойно или просто не подала вида, но даже понимая, что он цел и невредим, я не могла отделаться от осознания, насколько хрупкими могли быть люди).

— Тогда, рядом с зеркалом, — вдруг начал Гарри, повернувшись ко мне. Я не могла полностью различить выражение его лица, особенно за стеклами очков, которые делали его глаза матовыми в такой темноте, но чувствовала, что это важно для него. — Ты сказала, что я смогу поговорить с кем-то из моих родителей, чтобы я успокоился?

— Нет, Гарри, — мотнула головой я. — Это слишком жестоко — говорить такие вещи, чтобы кто-то успокоился и перестал влезать куда не следует.

— Так способ и правда есть?

Отвечать на этот вопрос однозначно было опасно. Но я понимала, что если не получится с воскрешающим камнем, можно будет перерыть все библиотеки мира в поисках решения.

Родители Гарри всегда были с ним. В этом я точно не сомневалась.

— Мне понадобится… — задумалась я. — Где-то четыре года, чтобы проверить все и дать тебе ответ. Но не забывай, пожалуйста, что мертвые не возвращаются.

— Это же не опасно? — с подозрением спросил Гарри. Он начал подниматься со стула, но так и замер от пришедшей ему в голову мысли. — Для тебя.

— Опасно, — честно ответила я. — Но я не буду одна, обещаю.

То, что ради этой затеи будет рисковать не один человек, Гарри ни капли не успокоило, но, похоже, он решил подумать об этом завтра.

Но на этот счет у меня уже был план. Я спрятала его в своей голове так надежно, что и сама не всегда вспоминала.

Хотя была уверена, что достану его в подходящий момент полностью готовым.

* * *

Мне было неловко за такие мысли, но некоторые совы (а в магическом мире я успела увидеть их великое множество) выглядели вкусными. То есть, они были слишком красивыми, чтобы мой мозг воспринимал их как что-то живое и разумное. Сипуха, опустившаяся передо мной, была настолько удивительно красивой, что я расценивала ее как что-то вкусное до тех пор, пока она не попятилась назад, отказываясь отдать привязанный к лапе конверт.

— Сестрица Персефона…

— …выбирает только тех друзей…

— …у которых ненормальные совы?

Темные глаза смотрели на меня очень выразительно, будто она ждала от меня подтверждения, что я действительно Перси Уизли. Я не стала торопить ее с выводами и любовалась рыжеватыми крыльями и белыми перышками на груди, которые выглядели удивительно мягкими.

— Тут что-то написано, — неожиданно сказал Гарри, сидевший слева от меня. До этого момента он наблюдал, как Луна, занимавшая место напротив него, пытается что-то построить в своей тарелке с овсянкой, вырывая ложкой траншеи в застывшей каше, поэтому сипуха, едва не окунувшая письмо в его собственную тарелку, его волновала мало.

Проводив Артура, Молли ушла камином к тетушке Мюриэль, чтобы отнести ей яблочный пирог, пообещав вернуться через полчаса, и на это время полная кухня детей осталась практически без присмотра. Я проморгала гостью, потому что отвлеклась на Фреда и Джорджа, которые слишком уж часто бросали взгляды на шкафчик, в котором Молли хранила ингредиенты и готовые зелья, по большей части целебные.

— И правда, — ответила Луна, оторвавшись от своего увлекательного занятия. — Какой забавный почерк. “Покорми эту идиотку, Уизли”.

— И ничего ты не идиотка, — проворчала я, когда бедная птица, явно не ожидавшая такого высказывания в свой адрес, обиженно нахохлилась. — И очень красивая, к тому же.

Джинни передала мне мясные обрезки, которые Молли оставляла для Стрелки каждый день, и сипуха, получив угощение, радостно ухнула и протянула мне лапу, позволяя отвязать письмо, а после и вовсе перелетела на плечо, явно не собираясь улетать.

Я бы тоже не стала покидать дом, где кормят без возражений. Но она, похоже, еще и собиралась ждать, пока я напишу ответ. Это было к лучшему, потому что Аид улетел к Биллу с целой стопкой писем от всей семьи, а отправлять что-то со Стрелкой все равно что играть в лотерею.

Я осмотрела кухню. Оставлять эту маленькую разномастную стаю без присмотра даже на десять минут было бы ошибкой, а Рон, осознав, от кого конверт, ощутимо напрягся, и читать письмо у него на глазах было бы провокацией. Я понимала, что приближался час, когда нам нужно будет серьезно поговорить, но оттягивала этот момент как могла. У меня никогда не было братьев и сестер, я не общалась даже с малочисленными кузенами, поэтому, если отношения напоминали минное поле на фоне цветов и яркого голубого неба, я испытывала трудности с выбором модели поведения.

Общаться с Роном было сложнее, чем с Джинни, несмотря на ее непростой характер. И сложнее, чем с Фредом и Джорджем, потому что за год совместных приключений у нас с ними установилось прекрасное взаимопонимание. Они знали, что нужно мне, а я знала, что нужно им, и это помогало прекрасно общаться и вне взаимовыгодных сделок.

Рон был сложным. Он привык постоянно думать и собирать информацию по кусочкам, потому что к нему и Джинни, как к самым младшим, никто не относился серьезно, предпочитая скорее заваливать любовью с головы до ног. Он (пока что) не блистал каким-то ярко выраженным талантом и часто упускал возможность продемонстрировать свои силы из-за неуверенности в себе, хотя общение с Гермионой повлияло на него в этом плане положительно.

Я любила его точно так же, как всех остальных братьев, не больше и не меньше, но все серьезные разговоры предпочитала избегать до последнего. Боялась, что придется признаться ему в том, в чем до сих пор не хотела признаваться себе.

— Если сестрица Персефона…

— …согласится полетать с нами…

— …так уж и быть…

— …мы не взорвем кухню…

— …пока она читает Очень Важное Письмо.

Я посмотрела на Фреда и Джорджа со всей доступной мне иронией. Это была их идея фикс — посадить меня на метлу и заставить играть с ними в квиддич, потому что с появлением Гарри количество игроков (с учетом Джинни, которая уже держалась на метле достаточно хорошо, чтобы Молли разрешила ей летать с братьями) стало неравным, поэтому делиться на две команды было проблематично. Луна не летала — все опасались, что если посадить ее на метлу, то через день она обнаружится на другом конце Вселенной.

— Позовите Диггори, — буркнула я, убирая письмо в карман. Оно могло подождать.

— Диггори? — переспросил Гарри, спохватившись, что его каша тоже безнадежно остыла, и теперь легче было строить в ней города, чем съесть всю порцию. Но, чтобы не обидеть Молли, он мужественно отправил в рот целую ложку.

— Седрик Диггори, живет с нами по соседству, — пояснила я. — В этом году он будет капитаном команды Хаффлпаффа. Он был запасным, поэтому ты можешь его не помнить, но почти все из их команды выпустились, поэтому выбора особо не было.

Точнее, выбора не было у тех, за кем Фрай ходила по пятам последние два месяца учебного года, чтобы тогда еще третьекурсника из запасного состава согласились рассмотреть в качестве капитана. Мадам Хуч, а за ней и профессор Спраут сдались далеко не сразу, потому что не хотели перекладывать такую ответственность на того, кто по их мнению еще не дорос.

— Даже странно…

— …что сестрица Персефона…

— …знает то…

— …о чем не знаем мы.

— Сестрица Персефона, — передразнила братьев я, — в отличие от вас, иногда слушает, о чем говорит Оливер.

Оливер наблюдал за этим в первых рядах и приносил мне новости почти каждый день, не спрашивая, хочу я их знать или нет. Диггори нравился ему меньше, чем Фрай, но был достаточно интересным, чтобы вписаться в четверку капитанов на следующий год и привнести что-то новое, поэтому Оливер болел за него.

Фреду и Джорджу Диггори не нравился совсем, потому что был успешным в учебе (и пусть Молли никогда не грешила тем, чтобы сравнивать своих детей с чужими, но достаточно часто о нем говорила) и довольно красивым для своего возраста, но перспектива пару раз уронить его с метлы их, похоже, вдохновила достаточно, чтобы забыть о шкафчике с зельями. Они испарились так стремительно, будто даже не спускались на кухню (а две абсолютно пустые тарелки невзначай оказались в раковине), а я вздохнула с облегчением — до прихода Молли о доме можно было не волноваться.

— Мы тоже пойдем, — сказала Джинни, вытаскивая Луну из-за стола. Когда людей становилось меньше, ей было тяжело находиться в одной комнате с Гарри и не краснеть. В целом она держалась довольно достойно до тех пор, пока тот не обращал на нее внимания.

Гарри не обращать внимания не мог, потому что привык быть вежливым и внимательным со всеми. Он даже попытался заговорить с Луной, которую видел сегодня второй раз в жизни, пусть диалог и не особо удался, и собирался пытаться снова, пока не настроит ее на доверие. Доверие было для него очень важным, особенно там, где его окружала дружественная атмосфера.

Маленький замкнутый круг постепенно становился привычным, и я надеялась, что все как-нибудь разрулится само.

— Подожди меня, милая, — сказала я сипухе, ссаживая ее с плеча на спинку стула и доставая палочку. Пусть порядок и был делом нескольких заклинаний, оставлять кухню в таком состоянии к приходу Молли мне не хотелось.

— Пойду, пока допишу эссе по зельям, — мгновенно нашелся Гарри и умчался наверх, явно желая оставить нас с Роном наедине.

Похоже, разговору необходимо было случиться именно тогда, когда я была готова к нему меньше всего.

— Гермиона сказала, что это не мое дело.

— Так и есть, — легко согласилась я, расставляя чистые тарелки на их места в посудном шкафчике. — Но это не значит, что мы не должны обсуждать то, что тебя беспокоит.

В какой-то момент семья Уизли стала окончательно родной и любимой. Я осознавала это постепенно, по мере того, как проходило лето и неумолимо приближался новый учебный год. Они делали меня счастливой — каждый день, каждый час, каждую минуту, проведенную с ними, я была довольна тем, как складывалась моя жизнь.

Это пугало только поначалу, когда мысленная Нора была достроена, и чувства посторонних внезапно перестали полностью заглушать мои собственные. Эмоциональность по-настоящему как будто проснулась после очень долгого сна, хотя и мне, и моему мысленному блоку предстояло еще много работы.

Иногда я малодушно думала о том, чтобы убрать этот блок и вернуть все как было. А еще — о том, чтобы поставить второй, внутренний. Но меня останавливало лишь то, что не показывать и не чувствовать было в таком случае разными понятиями.

— Мне не нравится то, что происходит, — честно сказал Рон, поднявшись со стула и встав рядом со мной. Молли как-то сказала, что он растет намного быстрее, чем Фред и Джордж в его возрасте, и я обратила внимание на эти слова только сейчас — в прошлом году Рон едва дотягивал мне до плеча, а сейчас, несмотря на то, что я тоже немного подросла, уже доставал до подбородка. У рыжих была своя красота, непривычная и необычная, и в этом понимании Рон рисковал стать настоящим красавчиком через три-четыре года, как только перерастет и детское очарование, и подростковую нескладность.

Но сейчас ему было всего двенадцать. И в силу своей наблюдательности он узнавал некоторые вещи раньше, чем мог понять их.

К счастью или к сожалению, он догадался раньше остальных, и это был не уровень легкомысленных подколов Фреда и Джорджа. Это было полное абсолютное неприятие действительности.

— Почему? — легкомысленно спросила я. — Тебе не нужно переносить отношение к одному человеку на другого.

У Перси и Рона были одинаковые серо-голубые глаза (не похожие на глаза Молли или Артура, но, увидев тетушку Мюриэль, которая вполне хорошо выглядела для своего возраста, я поняла, что они достались нам со стороны Прюэттов) и даже взгляд, серьезный и вдумчивый, был практически идентичен, как будто они тренировались друг на друге все детство. Мы бы лучше понимали друг друга, если бы у нас была такая же маленькая разница в возрасте, как у Рона и Джинни, но четыре года смогут сгладиться только через двадцать или тридцать лет.

У Рона были все шансы стать по-настоящему крутым волшебником, когда он переборет неуверенность в себе и научится раскладывать на правильные составляющие все, что успел заметить. Но никто из нас не мог его этому научить, и он должен был дойти до всего сам.

А время, которое на это потребуется, станет по-настоящему тяжелым.

— Дело не в этом, — мотнул головой Рон. — Я чувствую что-то злое. И мне это не нравится.

— Я знаю, — кивнула я, положив руку ему на плечо. — Что-то злое есть и во мне, Рон, как и в любом из нас. И, — я криво улыбнулась, — все равно не все в этом мире складывается так, как нам хочется. Если бы я могла, я бы не думала об этом до конца своей жизни. Мне тоже не всегда нравится то, что происходит и как это происходит.

Мне много чего не нравилось — из того, что я не могла контролировать, как бы ни старалась, поэтому забивала все это чтением и общением с семьей. Не думать и просто дышать в Норе было удивительно легко, вот только меньше чем через месяц меня уже ждал Хогвартс.

А Добби — одна штука — одним своим существованием намекал на то, что василиск — одна штука — там тоже будет. И это было посерьезнее одержимого профессора.

И неуправляемых эмоций.

— Хорошо, — хмуро кивнул Рон. Результат разговора ему не понравился, но он не хотел ссориться. В семье Уизли ссорились только по очень серьезным поводам, а этот повод пока еще не дотягивал. — Иди уже, читай свое Очень Важное Письмо.

— Спасибо, — фыркнула я и, вернув задремавшую сипуху на плечо, поднялась в свою комнату.

* * *

“Мисс Уизли,

Приношу свои извинения, если Даная доставила Вам некоторые неудобства. Она всегда была моей любимицей, и я ее избаловал”.

Писем в конверте оказалось два, и я начала с того, которое лежало сверху. Оно было совсем коротким, но незнакомый почерк заставил меня замереть посреди комнаты и с недоверием всмотреться в ровные строчки.

“Ваше неравнодушие оказало нам огромную услугу. Надеюсь, это никак не повлияло на Ваши отношения с родителями. Мистер Уизли показался мне весьма достойным человеком, и, в отличие от прошлого раза, благодаря его руководству, после визита уважаемых авроров дому не потребовался ремонт”.

Я скользнула взглядом в конец письма и увидела, что в нем не стояло подписи. Но не нужно было долго гадать, чтобы узнать иронию по отношению к уважаемым аврорам, которая сквозила даже в безукоризненно вежливом письме. Это заставило меня фыркнуть и расслабиться.

“Любимица” Даная уже успела облететь всю мою комнату, стащить немного совиного печенья из незакрытой пачки, лежавшей на шкафу и перевернуть плошку с водой, которая стояла на подоконнике для Аида. Когда она устроилась на спинке моей кровати и затихла, я вздохнула с облегчением, потому что теперь можно было не отвлекаться.

“Письменная благодарность ничего не стоит, поэтому я бы хотел, чтобы Вы знали: я окажу Вам любую помощь, которая может потребоваться. И буду рад видеть Вас в своем доме в любое время”.

На этом письмо закончилось, но я еще долго переводила взгляд с него на шкатулку с воспоминаниями Перси, которую поставила в угол стола, чтобы не забывать про них. Никто бы сюда не влез — без стука в мою комнату могла войти разве что Джинни, когда не хотела спать одна, но она никогда бы не позволила себе рыться в моих вещах.

Я знала, что Артур не стал жертвовать работой всего отдела и участвовал в рейдах сам. Но он ничего не говорил насчет Флинтов (хотя вся эта ситуация была ему довольно неприятна, и он редко ее упоминал, хотя бы потому, что всю прошлую неделю практически не появлялся дома, пытаясь все успеть), и, похоже, это значило, что все хорошо.

Меня не мучила совесть, но это письмо меня обеспокоило. “Любая помощь” в качестве благодарности могла означать, что мое предупреждение позволило скрыть хоть редкую книгу, хоть полный подвал трупов несчастных магглов. У всех были разные ценности.

Мне нужно было сделать что-то с воспоминаниями, но для того, чтобы принять помощь, пришлось бы устраивать целую многоходовочку и сбегать из дома, потому что Молли и Артур, хоть и перестали коситься на меня с подозрением, не выражали никакой радости по поводу моих знакомств.

Но у меня были еще варианты, поэтому, подумав, я предпочла их не нервировать.

Второе письмо было слегка помятым и пахло вереском. Создалось впечатление, что его какое-то время носили в кармане мантии (хотя если бы это делал Оливер, оно выглядело бы так, будто прошло обе Мировые Войны в первых рядах).

“Да, Уизли, наша птица еще более кошмарная, чем твоя. Отец ее избаловал. Он оправдывает это тем, что со мной у него так не получилось”.

Я фыркнула, подумав, что уж лучше, если избалованной в конец будет одна маленькая сова, чем один и без того неуправляемый Маркус Флинт, и пересела на кровать. Судя по тому, что и так далеко не идеальный почерк выглядел еще хуже, чем обычно, Флинт писал письмо точно так же, как Оливер — где угодно, только не за столом.

“Прости, не успел ответить на твое письмо сразу. Отец слегка расстроился из-за того, что произошло в школе, и только на прошлой неделе перестал брать меня с собой на частные вызовы. Он хотел наглядно показать, какой вред я могу нанести себе и людям, если продолжу изучать такие вещи за его спиной. Правда, еще больше он расстроился, когда понял, что мне просто нравится смотреть, как он работает”.

Я перевела взгляд на окно, чтобы убедиться, что все в порядке. Все дети в семье Уизли были достаточно взрослыми, чтобы за ними не требовалось наблюдать каждую минуту (за исключением парочки рыжих недоразумений), но, отвлекаясь от них хотя бы на десять минут, я чувствовала себя неуютно.

Все было в порядке — Фред и Джордж уже конвоировали Диггори, возвышаясь над ним с двух сторон, а навстречу им шли Гарри и Рон. Джинни с Луной на буксире семенила следом. Похоже, скучно сегодня не будет никому, даже Луне, которую обычно сажали рядом с деревьями, чтобы за ней присматривать и во время игры — ей нравилось наблюдать за тем, как веселятся другие.

Ребенком больше, ребенком меньше — для Норы не было никакой разницы.

Этот дом любил всех детей, своих и чужих.

“Теперь он взялся за мое обучение сам и пытается впихнуть в меня то, что сам узнавал больше двадцати лет. Это сложно и скучно, но для него важно, чтобы я мог справиться с последствиями без его помощи. Иногда приходится сопротивляться, потому что Оливер расстроится, если останется один на скамейке идиотов”.

Я была уверена в том, что Оливер не останется. Но фасад легкомысленного простачка ему со временем придется сменить на что-нибудь другое. Похоже, в этом году нас ждало его нескончаемое ворчание по этому поводу.

“Надеюсь, Поттер и твои братья устраивают достаточно неприятностей, чтобы ты отвлекалась на них и не успевала влипать в свои. Никаких спящих драконов до конца лета, Уизли”.

Я не успела дочитать письмо, несмотря на то, что оно было не особо длинным, и убрала его под подушку, когда вернувшаяся от тетушки Молли позвала меня, чтобы узнать, почему так тихо, и вспомнила только утром, потому что, спустившись и выглянув ненадолго на улицу, чтобы поздороваться с Диггори, внезапно для себя оказалась в гуще детской активности.

И всю ночь вместо размытых образов мне снились бескрайние вересковые пустоши.