Poor poor Persephone (джен)

Я выходила из замка в довольно скверном настроении, потому что, несмотря на хорошие сны, толком не выспалась. Проснулась очень рано без будильника, села за домашнее задание, чтобы разгрузить себе воскресенье, раз уж не удалось уснуть снова, и к двенадцати чувствовала себя порядком вымотанной, а после обеда едва заставила себя пойти к выходу из замка вместо того, чтобы подняться в свою комнату.

Но в свежем воздухе была какая-то своя магия. Вокруг Хогвартса он был по-настоящему вкусным — пахло травой и лесом, и из-за солнечной погоды чувствовался запах нагретой земли.

Я бы не хотела встретиться на узкой дорожке с человеком, способным сохранить плохое настроение в такую погоду. Не сомневалась, что профессор Снейп смог бы, но до понедельника и, вероятно, очередной «О» за свою работу я бы не хотела с ним пересекаться на любой дороге, даже если ее размеры позволят нам друг друга проигнорировать.

— Уизли.

Спустя почти две недели учебы только Фарли оставалась верна себе. Флинт уже через раз говорил «привет», и я считала это прогрессом. Младшекурсники звали меня по имени, и я не могла не отвечать им взаимностью, мне нравилось, насколько доверительной становилась беседа.

— Привет, Фарли.

К Фарли на факультете относились очень тепло, несмотря на ее отстраненность. Она легко сливалась со всеми, и в общей толпе учеников для нее всегда оставалось место. Свои улыбались ей и говорили очень доброжелательно, и слушать их было гораздо приятнее, чем рейвенкловцев, которые обращались к Пенни, когда она снова садилась со мной.

Но вместе с этим Фарли продолжала появляться рядом. Она почти не говорила (до тех пор, пока ее не спрашивали профессора) и никак не обозначала свои мотивы. Фарли всегда была готова к уроку и выглядела идеально, независимо от того, было ли патрулирование накануне и сколько времени ей пришлось потратить на домашние задания.

И у нее был чертовски красивый почерк.

Будь она парнем, мне кажется, я бы даже не выбирала объект для воздыханий в этом мире. Раз уж все вокруг иногда так напоминает мангу про Ту Самую Серую Мышь.

— Тоже идешь посмотреть матч? — решила спросить я, потому что приветствием все не ограничилось — Фарли пошла рядом со мной, застегнув мантию. Ветер и правда был довольно прохладным, а минус согревающих чар состоял в том, что они очень сильно сушили кожу, если держать их над собой долго. Я думала о том, чтобы стащить у Гермионы идею и сделать огонек в банке, но решила, что это будет даже более некрасиво, чем отнять у ребенка конфетку.

Фарли кивнула, посчитав, что уже исчерпала лимит использования голоса в разговорах со мной. Я могла бы задать ей миллион неловких вопросов, чтобы хоть что-то узнать, но решила, что будет гораздо более комфортно просто молча идти рядом.

Меня не напрягало молчать, особенно с теми людьми, которые не очень любили разговаривать.

Я видела квиддичное поле издалека, потому что на него выходили окна гриффиндорской башни, но, пожалуй, переоценила его размеры, когда думала, что вообще ничего не увижу. Даже с последнего ряда на гриффиндорской трибуне просматривалось все — и очень большое количество игроков в форме, и квоффл, которые они передавали друг другу для разминки перед игрой. Я выцепила две рыжие макушки в общей куче и еще одну — на передних рядах. Поддержать Гарри пришли все наши первокурсники, и это был едва ли не первый случай в неформальной обстановке, когда Гермиона сидела вместе со всеми, между Невиллом и Лавандой.

Фарли села со мной, достаточно близко, чтобы я смогла ощутить едва слышный аромат шоколада, который дополнил общую картину весьма причудливым способом. Цвет трибуны ее не смущал. Капитан команды Рейвенкло, шестикурсник Дэй Таркс, тоже не обращал на это никакого внимания и сидел на три ряда ниже нас.

Возможно, дело было в том, что гриффиндорская трибуна находилась почти посередине, и с нее открывался неплохой обзор. Лучше нее была только трибуна для гостей и преподавателей, окрашенная в нейтральные цвета. Она располагалась значительно выше остальных, вероятно, чтобы профессора могли сориентироваться по обстоятельствам и отреагировать быстрее, если что-то пойдет не так. Но, похоже, сейчас наглости залезть на нее хватило только у близнецов, после того как некоторые игроки разлетелись в разные стороны по команде Вуда. Похоже, основной состав, за исключением Гарри, Алисии и Кэти Бэлл, не собирался принимать участия в матче.

Вуд был самым старшим как в основном составе, так и в запасном, и тот, и другой состояли по большей части из вторых и третьих курсов. Сейчас они выглядели гармонично, потому что среди запасных игроков Хаффлпаффа тоже в основном были младшекурсники, но я видела их основной состав, возвращавшийся в четверг с тренировки перед самым отбоем. Все остальные на фоне их капитана, Эдит Фрай, мелкой и бойкой семикурсницы с короткими пепельными волосами, казались просто гигантскими. Я понимала, что какая разница, кто сколько весит, если Гарри Поттер все равно так или иначе поймает снитч, но все же ощутила легкую тревогу за тех, за кого отвечала.

Пусть зона моей ответственности и не распространялась на поле — сейчас ее несла мадам Хуч, замершая на метле совсем низко от земли. Под ней стоял сундук с мячами, из которого только что вылетели бладжеры.

Мне слегка поплохело, и я подумала, что, пожалуй, не буду ходить на все игры. Может быть, только на самые важные, где нужно будет убедиться, что Гарри не убьется, но в остальном это будет, пожалуй, слишком для моей нервной системы.

Не то чтобы я сильно любила людей, просто из-за чертовой эмпатии мне не нравилось смотреть на то, как им становилось больно.

Так или иначе квиддич был довольно травмоопасным спортом.

— Привет, Уизли.

— Привет, Флинт, — отозвалась я, не отрывая взгляда от квоффла, который мадам Хуч только что запустила в толпу.

Флинт сел близко ко мне, даже ближе, чем мы сидели в библиотеке, и в горьковатом аромате, который, судя по всему, обычно долетал до меня на последних нотах, начало ощущаться что-то медовое. Нет, я не помнила ничего подобного из прошлой жизни, похоже, как и в случае с Пенни, это были отголоски памяти Перси. Оставалось гадать, почему.

Почему это было настолько важным для нее, что осталось даже после ее смерти.

Сразу стало на порядок теплее, и я продолжила делать вид, что не заметила, как Фарли в попытке устроиться удобнее на жесткой скамье подобралась ко мне еще ближе.

У ледяной принцессы был теплый бок, и меня это несказанно обрадовало. Я подумала, что это идеальный момент, чтобы спросить у этих двоих, что они знают о Перси и почему сидят здесь со мной вместо того, чтобы присоединиться к своим — стайка слизеринцев устроилась на соседней трибуне несколько минут назад.

Но вместе с этим я почувствовала неясную тоску, представив, как от моих вопросов идиллия разрушается, и я остаюсь в одиночестве.

В конце концов, у меня было еще три года на вопросы, и один день, солнечный и яркий от мелькавших по полю красных и желтых пятен, ничего не изменит.

— Поттер неплох, — неожиданно сказал Флинт, подав Вуду какой-то знак, когда тот пролетал мимо. Похоже, это был какой-то капитанский язык — пару таких знаков до этого и от Флинта, и от Таркса уже получила Фрай. — У него есть все шансы заставить ее пожалеть о своем проекте.

— Ее? — переспросила я. Из капитанов «она» была только одна. Вряд ли Флинт стал бы так фамильярно говорить о мадам Хуч.

— Это, — Флинт обвел поле неопределенным жестом, — выпускной проект Фрай. Она выбивала его все лето, пока деканы не сошлись на том, что полеты — это школьная дисциплина, и правила не запрещают брать их тоже. Фрай хочет стать младшим тренером через пару лет после выпуска, успех добавит ей шансов. Она считает, что тренировки в игровой форме между разными командами дадут результат в два или три раза лучше, потому что у каждого нового игрока уже будет опыт перед официальным выходом на поле. Она будет в ярости, если упустит снитч из-за первокурсника. Что?

«Что?» относилось, видимо, к моему пристальному взгляду. Я не могла заставить себя смотреть в другую сторону. Во-первых, за последние две минуты Флинт сказал больше слов, чем за прошедшие две недели. Они с Вудом понимали друг друга с полуслова, поэтому очень мало говорили, когда мы все вместе пересекались за тем самым кошмарным столом в библиотеке.

Во-вторых, люди всегда притягивают взгляд, когда говорят о том, что любят. Они меняются и становятся намного живее. Флинт впервые на моей памяти не закупоривал свои эмоции и даже слегка улыбался. У них с Вудом, вероятно, из-за многолетней дружбы, была очень похожая мимика и манера речи в такие моменты. Разве что Вуд говорил громче и эмоциональней, а в речи Флинта то и дело проскальзывали ироничные нотки.

— Ничего, — сказала я и ойкнула, почувствовав, как голова Фарли опустилась мне на плечо. А оглянувшись, увидела, что она уснула. — Кажется, ты усыпил Фарли.

— Она уже спала, — хмыкнул Флинт, но стал говорить на порядок тише. — Первокурсников мучают кошмары из-за, — он помрачнел и уставился куда-то на противоположную сторону поля, — того, что не все выросли в подземельях с призраком, который любит выть и греметь цепями. Мы по очереди сидим в гостиной с теми, кто не может уснуть, но Гринграсс и Паркинсон бегают к ней каждую ночь. Им нельзя давать зелье, иначе они никогда не привыкнут.

— Это жестоко, — буркнула я, осторожно убирая волосы с лица Фарли. Они оказались очень гладкими на ощупь, и я разжимала пальцы почти с сожалением. Мне безумно нравилось трогать все приятное и иногда приходилось одергивать себя, чтобы не увлекаться.

— Это часть нашего воспитания, — пожал плечами Флинт, подав еще какой-то таинственный знак повернувшемуся к нему Тарксу. — Считается, что так мы избавляемся от выдуманных страхов и учимся мыслить трезво в любой ситуации. И шляпа не отправляет к нам тех, кто не справится.

Шляпе не помешало бы заиметь диплом по психологии, раз она такая умная. Если бы меня в одиннадцать лет из тепличных условий отправили жить в подземелье с воющим призраком, я бы умерла от ужаса уже в первую ночь.

Поэтому слизеринцы были такими эмоционально скованными? И поэтому так хорошо друг к другу относились?

И неужели психика волшебников из-за того, что они делали невероятное каждый день, была настолько гибкой?

Я наложила на Фарли легкие согревающие чары и осторожно укрыла сложенные на коленях руки полой своей мантии. Фарли не выглядела вымотанной до этого момента, и я даже не подозревала, что с первокурсниками могут быть такие проблемы. По сравнению с этим неуверенность Невилла и неумение Гермионы находить контакт с людьми были полевыми цветочками. А ведь оставались еще Рейвенкло и Хаффлпафф — у них могли быть свои истории, совершенно отличные от наших.

Я посмотрела на Гарри, который пока не доставлял особых проблем. Он сиял, и дело было не только в умении держаться на метле. Просто Гарри Поттер, не блиставший в учебе, живший с ненавидевшими его магглами, уставший от внимания, впервые делал то, что одновременно и отлично получалось, и очень нравилось. Из всех игроков он перетягивал взгляд на себя, и даже когда я старалась переключиться на игру в целом, чтобы понять ее прелесть, мое внимание все равно возвращалось к Гарри.

Спустя час, полтора, два часа на поле он выглядел все увереннее. Внимательно слушал все наставления от капитанов, следивших за игрой и время от времени бравших тайм-аут для краткого разбора полетов.

Я поймала себя на мысли, что, возможно, это один из тех немногих случаев, когда Гарри может позволить себе побыть простым ребенком, восторженным и счастливым.

Еще не знавшим, что его ждет долгий и сложный путь.

* * *

— Кажется, я оставила перья с чернилами на чарах, — закусив губу, сказала Пенни, обреченно отставив в сторону рюкзак, в котором копалась больше десяти минут. — Ты не одолжишь мне?

— Конечно, — кивнула я, пододвинув к ней свой футляр с перьями и поставив чернильницу на середину парты, и мне стоило больших усилий не начать задавать вопросы.

У Пенни пропадали вещи. Они находились потом — в неожиданных местах, когда переставали быть актуальными. Как, например, учебник по трансфигурации (минус пять баллов за неготовность к уроку) и эссе по зельям (первый в жизни Пенни «тролль», минус десять баллов и отработка).

Пенни продолжала улыбаться. Но когда я, вспомнив историю Луны Лавгуд, обратилась к ней с прямым вопросом, она довольно резко ответила, что это дела факультета.

И продолжала садиться со мной под неодобрительными взглядами на всех совместных уроках.

Я понимала, что дело, скорее всего, в нашей дружбе, но не могла понять, почему. Все разговоры на эту тему пресекались.

Отработкой Пенни были табели, которые каждый месяц отправлялись с коротким письмом от декана родителям учеников. На собрании старост это обозначили «наказанием для отличников», потому что при переносе оценок требовались ответственность и внимательность. Я вызвалась помочь, потому что иначе Пенни просидела бы до глубокой ночи, и, пообещав не использовать магию, демонстративно отдала палочку Стивенсону. Я ничего не теряла — вечер четверга был самым свободным за всю неделю, и даже если мы засидимся, завтрашнее занятие по ЗОТИ я как-нибудь переживу.

— Возьму Гриффиндор и Слизерин, — бодро сказала я, придвигая к себе красный и зеленый журналы и ящички с письмами, стоявшие на них. — Хочу первой узнать, останется ли Вуд капитаном и есть ли у Флинта шансы очень расстроить профессора Снейпа.

Пенни слабо улыбнулась и тоже села за работу. Я не стала доставать ее болтовней и новыми вопросами. Будь она на пару лет старше и знай я ее хоть немного лучше, возможно, у меня получилось бы дожать ответы и подумать над проблемой вместе, но я плохо представляла, как вести себя с подростками в таком ранимом возрасте и в таких неприятных ситуациях.

В конце концов, я бы тоже никому не говорила, если бы меня травил собственный факультет. И не хотела бы, чтобы кто-то лез.

Правда, это не значило, что я собиралась оставить все как есть. Ведь можно было вычислить главных зачинщиков и взять у близнецов пару уроков пакостей. И, конечно же, взять их на дело с собой. Это был самый отчаянный вариант, но сейчас, глядя на расстроенное лицо Пенни, я склонялась к нему все больше.

Табель находился под запиской декана, поэтому я волей-неволей пробегала по ней глазами. Профессор МакГонагалл и профессор Снейп писали в очень схожей сухой манере и во многих местах использовали одни и те же фразы, из-за чего я не могла выкинуть из головы картину их субботних посиделок с огневиски и словесными перепалками.

Письма в ящичке Гриффиндора начинались с первогодок. Развернув то, которое предназначалось Петунии Дурсль, я нерешительно замерла. История Гарри была грустной даже в таких мелочах — его родственники скорее взбесятся новому письму с совой, чем заинтересуются, как учится их племянник. Я не уверена была даже, что это письмо будет вскрыто, перед тем как попасть в камин.

Гарри учился неплохо. Их с Роном оценки отличались примерно так же, как оценки Фреда и Джорджа, то есть практически никак, а профессор МакГонагалл не поскупилась на пару фраз о его успехах в квиддиче.

Время на выполнение задания растягивалось в том числе и из-за того, что нужно было ждать, пока высохнут чернила. Приходилось раскладывать письма по соседним партам, из-за чего я чувствовала себя как в типографии. Строгая обстановка кабинета трансфигурации, в котором мы сидели, только добавляла очки фантазии.

Мы пропустили ужин (как я потом пообещала своей внутренней Перси, в самый-самый последний раз), но я осознала это только тогда, когда Пенни робко пододвинула ко мне разломанную на несколько неровных частей плитку шоколада.

— Спасибо, — улыбнулась я, понимая, что еще ни разу не пробовала волшебные сладости. Дома в них не было необходимости, потому что Молли готовила дивные десерты по субботам и воскресеньям. А первый поход в Хогсмид был запланирован только после Хэллоуина.

Волшебный шоколад оказался поистине волшебным. Уже после первого кусочка я поняла, почему Фарли питала к нему свою милую слабость, которая в какой-то момент перестала быть тайной, и некоторые слизеринские первокурсники заваливали ее вкусняшками прямо за завтраком, когда распаковывали посылки от родителей. Возможно, кто-то специально проговорился, каким образом можно было благодарить ее за заботу.

Вуд сохранил за собой право быть капитаном («несмотря на свою занятость, проявляет неожиданное и похвальное рвение к учебе», без приписки, правда, что это стоит ему всего незанятого квиддичем времени), Флинт пока что сохранял честь факультета (я была готова проклясть его «лидерские качества» и «преданность одному делу», потому что в глазах рябило от буквы «У» и приходилось несколько раз все перепроверять, прежде чем заносить в табель), а на Фарли, судя по всему, лежала миссия сохранить веру в человечество («служит примером для подражания ученикам своего факультета» и не имеет ни одной оценки ниже «П»).

Свой табель я заполняла с некоторой опаской, подозревая, что оценки по зельям, которые я имела, были самыми худшими за все время учебы Перси. Среди них я могла гордиться только «В» за свою гигантскую работу (что в журнале, что на моем эссе она была выведена так коряво, будто у профессора Снейпа в этот момент скрутило желудок), но надеялась, что взгляд Молли до этой строчки просто не дойдет, а Артур порадуется сплошным «П» по маггловедению. В конце концов, им было за что зацепиться — «отлично справляется с обязанностями старосты» и «активно поддерживает связь с учениками других факультетов, подавая положительный пример остальным». Каких именно факультетов, декан упоминать не стала, но осознавать, что все мои отношения с другими людьми все это время находились на виду, было слегка неприятно.

— Спасибо, — серьезно сказала Пенни, упаковав в конверт последнее письмо за несколько минут до отбоя. — Мне кажется, я бы с ума сошла здесь одна.

— Ты мой друг, Пенни, — так же серьезно ответила я, отправляя перья и чернильницу в рюкзак. — Я не могу бросить тебя в сложной ситуации.

Я ожидала, что это заставит ее улыбнуться — как всегда, когда речь заходила о дружбе.

Но в тот момент Пенни заплакала.