Poor poor Persephone (джен)

Мне кажется, каждый среднестатистический неудачник, бесцельно проживающий день за днем, в глубине души ждет этого момента — когда он откроет глаза и увидит над собой незнакомый потолок, а потом выяснит, что оказался в другом мире, чтобы стать крутым, всех спасти и прожить свою жизнь на порядок лучше.

Так вот, незнакомый потолок — одна штука. Другой мир, судя по тому, что, проснувшись, я инстинктивно вытащила из-под подушки волшебную палочку — одна штука. Во всем остальном — полный провал.

— Перси, милая, — раздалось за дверью. — Все хорошо? Позавтракаешь с нами?

В этом волшебном мире (столько разных чудес) я — Перси Уизли, и я — «милая». Потому что я — девочка.

— Все хорошо, — прочистив горло, ответила я и, поколебавшись, добавила, — мама. Я читаю. Спущусь к обеду.

Называть кого-то мамой непривычно, потому что до этого у меня уже десять лет как не было такой возможности.

Пропустив завтрак, выиграла себе три-четыре часа на то, чтобы немного освоиться. Как бы только не потратить их на гляделки с зеркалом. Мне повезло прийти из того времени, где можно с легкостью наплевать на общепринятые стандарты и общественное мнение и не отвоевывать свое право считать, что некрасивых людей не существует. Убрав снобское выражение с лица Перси Уизли (я побоялась, что оно вросло намертво) и растянув губы в улыбке, я обнаружила, что она была просто очаровательной. Худая и высокая, со скромными объемами, с россыпью веснушек на лице и с гривой непослушных, но очень мягких медно-рыжих кудряшек (когда я проснулась, они были собраны в кошмарную косу, делавшую ее лоб еще выше), она даже близко не была похожа на того, кого можно было бы назвать Перси Уизли в моем понимании. Но, конечно, ей — то есть теперь уже мне — далеко до тех красоток, на которых обращали внимание в то время. Ложка дегтя — массивные и просто отвратительные очки в роговой оправе, совершенно непохожие на те, которые снова вошли в моду в моем мире. У Перси плохое зрение, и без очков на первых порах мне не обойтись.

Но это не самая большая моя проблема.

Самая большая проблема — это предсмертная записка, лежащая на столе рядом с флаконом из-под зелья и мешочком с деньгами. Я наткнулась на нее почти сразу, после того как проснулась с жуткой головной болью, и прошло не меньше десяти минут, прежде чем пришло понимание, что письмо написано на английском. Строчки воспринимались плохо, потому что болтать на нем я могла без умолку, а читать давно не приходилось. Кроме того, читать письмо, написанное пером по пергаменту, не приходилось вообще.

«Дорогая мама!»

Было очень странно, что Перси обращалась только к маме и ни разу не упомянула в письме отца. Отец был — он сиял теплой улыбкой на семейной колдографии в рамке, стоявшей на столе.

Но в письме была только мама. Даже не родители — мама.

«Рассчитываю на твое понимание. Я накопила достаточно денег, чтобы тебе не пришлось беспокоиться о том, как оплатить похороны. Надеюсь, тебе хватит такта не приглашать много гостей».

От этой строчки волосы (которые и так торчат во все стороны) встали дыбом и в первый, и во второй, и в третий раз. Первые минуты я жалела о том, что мне не досталась память Перси, без которой придется очень нелегко, а потом подумала, что вместе с памятью мне могла перейти ее депрессия, и даже немного порадовалась. Проблемы следовало решать на трезвую непредвзятую голову.

«Сообщаю, что тебе больше не придется волноваться обо мне. Я не подхожу нашей семье и тому времени, в которое родилась. Надеюсь, Джинни будет радовать тебя больше, чем я».

Перси не больше пятнадцати, и это вполне стандартные мысли для подростков — они возникали у каждого, кто сталкивался с трудностями и с непониманием в семье или среди сверстников. Я решала такие проблемы сама, зарывшись в книги или игры, но вряд ли у Перси был такой широкий простор для эскапизма. После отъезда Чарли она осталась старшей, и это могло значительно сократить внимание родителей.

Внимание мамы.

«Я не виню тебя за то, что ты отдаешь Джинни всю свою любовь. Она чудесная девочка».

Это, наверное, единственная не ядовитая фраза во всем письме. На имени Джинни у Перси оба раза дрогнула рука — оно выбивалось из безукоризненно ровных строчек.

Я не знала, что произошло, и что заставило Перси чувствовать себя нелюбимой. Но в «Перси, милая» в исполнении Молли было очень много тепла и беспокойства. Равнодушные люди не могут говорить с такими интонациями, даже если очень сильно постараются. А Молли, надеюсь, такая же прямолинейная, как и в каноне.

«Я ухожу, потому что не чувствую себя счастливой. Это не твоя вина».

В исполнении подростков «это не твоя вина» обычно значит что-то диаметрально противоположное. Я почти уверена, что Перси чувствовала смутное удовлетворение, когда писала это. Возможно, это был первый в ее жизни подростковый бунт, жуткий и фатальный.

«Сожги мои вещи. Не хочу, чтобы ты меня вспоминала.

Персефона».

Дочитав письмо в третий раз, я вынесла для себя две вещи. Во-первых, у меня теперь просто кошмарное имя. Но не то чтобы прежнее нравилось мне больше. Во-вторых, нужно сделать все возможное, чтобы Молли никогда не прочла это письмо. Возможно, она и не успевала уделять всем семерым детям одинаковое внимание, но, не разобравшись, я не могу ее ни в чем обвинять.

И письмо, и флакончик из-под яда я бросила в школьный сундук, который нашла под кроватью — оставлять их в комнате было чревато, а сжигать пока не хотелось. Волшебная палочка меня слушалась, по крайней мере, она была приятно теплой, и от простого взмаха ничего вокруг не разлетелось. Колдовать не рискнула, даже простенькие заклинания, потому что еще не знала, чем это могло обернуться.

Над столом висели четыре старенькие книжные полки, одну из которых занимали подшитые конспекты за четыре курса, между которыми, как оказалось, были мастерски спрятаны дневники. Если бы не записка, я бы начала подозревать, что Перси готовилась к подселенцу в свое тело. Она делала записи каждый день, скрупулезно описывая все, что происходило, и ее природное занудство только сыграло мне на руку. Только последние записи были не очень информативными — близнецы неудачно пошутили (опять), поругалась с мамой (по-видимому, очень серьезно, потому что не захотела писать подробнее), не планирую есть вместе со всеми до конца лета, отец работает сверхурочно, потому что в этом году Рон поступает в Хогвартс, и нужны деньги, чтобы собрать его в школу.

Мой взгляд в очередной раз зацепился за мешочек с деньгами. Он был старым, потрепанным, но очень увесистым. Пролистав последний дневник до месяцев в школе, я внутренне похолодела — каждый день Перси отмечала, за кого сделала домашние задания и сколько за это получила. Она придумала анонимную систему с выполнением домашних заданий два года назад, на втором курсе, когда в голову пришла идея начать копить на свои похороны. К ней обращались не только однокурсники, но и ленивые богатенькие дурачки с младших курсов.

Кроме того, в прошлом году Перси писала некоторые эссе для пятых, шестых и седьмых курсов, чтобы поддержать легенду о том, что аттракцион невиданной щедрости выпускается и закрывается. А значит, она была уверена, что в школу больше не вернется.

Что ж, это и к лучшему, вряд ли моих знаний хватит, чтобы продолжать ее дело.

Вздохнув, я развязала шнурок и высыпала монеты на стол, чтобы разложить их аккуратными столбиками и сосчитать. Обычно попаданцы — люди, у которых есть какие-то специфичные знания, интересный образ мышления или стальные яйца. У меня есть только три года работы официанткой и еще три — в колл-центре. Единственный полезный навык, который я из них вынесла — это способность найти сходу два-три возможных варианта решения любой проблемы. И сейчас я рассматривала ситуацию как очередной кейс, обращение пользователя, сложный косяк на сайте, с которым следовало разобраться, поэтому мои эмоции и моя внутренняя белка-истеричка были отставлены в сторону. В мешочке оказалось сто девяносто два галеона, двадцать три сикля и восемь кнатов. Это достаточно серьезные деньги для школьницы из бедной семьи, возможно, она посвящала работе все свободное время. Хотя некому было за нее беспокоиться: судя по дневникам, у Перси не было друзей.

Но о каких-то своих переживаниях она тоже не писала, по большей части сухо и четко излагала факты. Иногда, правда, позволяла себе ядовитые ремарки, которых с возрастом становилось все больше. У нее не было других дневников, я просмотрела все конспекты и залезла во все ящики стола, чтобы убедиться в этом. Все, что мне удалось понять — это то, что ей было очень одиноко.

Настолько, что она методично зарабатывала деньги, чтобы купить яд и, покончив с собой, не создать родителям еще больше финансовых проблем. Это было так грустно, что, отвлекаясь от попытки разложить все по полочкам, я чувствовала себя так, будто вот-вот расплачусь. Волшебный мир, мир магии, в котором все становится намного проще. В котором люди умирают от болезней намного реже. В котором дети попадают в сказочный замок.

Этот волшебный мир не смог уберечь одну маленькую девочку от глубокого, разрушительного одиночества.

Конечно, она могла накрутить себя самостоятельно, раздуть из мухи слона, не идти на контакт со взрослыми. Скорее всего, ее резкий, занудный и отвратительный характер послужил причиной тому, что с ней никто не хотел общаться. Возможно, люди, общавшиеся с ее талантливыми старшими братьями, завысили планку до такой степени, что она испугалась и с головой ушла в учебу, лишь бы соответствовать.

Это было грустно, особенно с учетом того, что соответствовать теперь придется мне.

Большие круглые часы на стене застучали, привлекая к себе внимание. В первый раз они здорово напугали меня, но потом все стало ясно. На них не было стрелок, только несколько отметок: «Время завтракать, Перси», «Не забудь пообедать, Перси», «Перси, спускайся на ужин», «Перси, заканчивай читать и ложись спать», и последняя — «А теперь точно ложись спать. Спокойной ночи, Перси». Часы были сделаны с любовью и чуть-чуть выбивались из строгой обстановки в комнате. Вместе с колдографией они добавляли капельку волшебства и уюта.

Сейчас часы показывали, что время обедать. Я закрыла дневник — последняя короткая запись была сделана тридцатого июля девяносто первого года, значит, сегодня тридцать первое. До школы еще месяц. За это время нужно будет ухитриться и проглотить программу первых четырех курсов, чтобы избежать картины «Перси Уизли очень изменилась за лето — конкретно так отупела».

Я спускалась на обед с надеждой, что какая-то часть памяти все еще цела, и мне не придется зазубривать предметы, чтобы хоть немного в них разбираться. Нора была очень уютной и чистой, и не выглядела как хламовник. Мебель в гостиной, хоть и разномастная, была расставлена таким образом, что отдельные композиции выглядели гармонично. Возможно, если кто-то и обнес свалку, то использовал найденное с умом.

И, зайдя на кухню, я поняла, кто.

На первый взгляд Молли Уизли, мать семерых детей, которые могли разнести все почище трех драконов, выглядела как обычная домохозяйка. На ней было простое домашнее платье, темно-коричневое, прибавляющее ей пару-тройку лет, а из пучка на затылке, в который были небрежно собраны рыжие волосы, выбивалось несколько прядок. Но вместе с этим у нее была идеально чистая кожа и ухоженные руки, а спина держалась безукоризненно прямо. Она не создавала впечатления тихой и кроткой хранительницы очага, но и на базарную бабу, какой представлялась раньше, тоже не была похожа. Сложно быть худышкой после шести родов, даже, судя по всему, в мире магии, но вместе с этим язык не повернулся бы назвать ее толстой.

Нет, даже если Молли Прюэтт сбежала из дома в семнадцать, чтобы построить свой рай в шалаше, воспитание и манеры, которые вбивались в нее все детство, ее не оставили.

И прямо сейчас мне казалось, что со временем перестанет быть трудно называть ее мамой. Потому что Молли Уизли — идеальный собирательный образ Мамы.

И если она даже сейчас так красива, то не удивилась бы, если бы Артур Уизли ее попросту украл, а после развил стокгольмский синдром — залог «долго и счастливо» большинства российских семей.

— О…

— …только не говорите мне…

— …что сама герцогиня…

— …оказала нам честь.

Засмотревшись на Молли, я упустила из вида тот факт, что остальные, за исключением отца, уже собрались за массивным столом из светлого дерева. Близнецы бросились в глаза сразу — два одинаковых элемента, выбравших единственную пару одинаковых стульев, одинаково державшие приборы. Даже пятна от соуса на щеках были совершенно идентичными. Магия, не иначе, можно даже не думать о том, чтобы пытаться их различить. Они могли быть разными, там, внутри, у них могли отличаться вкусы и мнения, но сейчас они получали ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что никто не смог бы сходу ответить, где Фред, а где Джордж.

Джинни, сидевшая слева от них, была маленькой копией матери и по совместительству самым красивым ребенком, которого я вообще видела в жизни. Она уныло перебирала ложкой суп в тарелке, но все же робко улыбнулась мне, когда я села напротив, и я улыбнулась в ответ раньше, чем успела подумать, будет ли это в духе Перси.

Не было — но Джинни, проигнорировав удивленное цоканье близнецов, подмигнула мне и уткнулась в тарелку. Маленькая кокетка. Скорее всего, между сестрами была особая связь, и Джинни была маленькой принцессой не только для своих старших рыцарей.

Рон сидел справа от меня и доедал свою порцию, бросая голодные взгляды на пирог с почками. Вопреки моим худшим опасениям, ел он, может, и не предельно аккуратно, но точно не как маленький поросенок. А еще — генетическая лотерея, несмотря на шикарные исходные данные, не стала напрягаться на нас с Чарли, после того как поработала над Биллом, но всем младшим достался едва ли не лучший набор внешности из возможных.

— Письмо из Хогвартса, милая, — сказала Молли, положив передо мной конверт. — Пришло за завтраком.

— Спасибо, мама, — выдавила я, когда вслед за письмом на столе появилась еще одна тарелка с супом. Есть хотелось очень, потому что Перси, судя по тому, как висело на мне домашнее платье, устроила демонстративную голодовку, но письмо было гораздо важнее.

Изумрудные чернила показывали, что мне только что воздалось за неудачное попадание.

«Мисс П. Уизли,

Комната на втором этаже,

Нора,

Оттери-Сент-Кэчпоул»

Можно выбросить девушку из поттер-фандома, но поттериану из девушки не выбить никогда. Я могла сколько угодно шутить про письмо из Хогвартса, но прямо сейчас испытала такой трепет, что невольно затряслись руки. Во взрослом мире положено считать, что ждать чуда, когда тебе двадцать пять — бессмысленно и бесполезно.

Для меня же ожидание чуда было единственным осмысленным и полезным. И теперь я держала его в тонких руках Перси Уизли.

Письмо казалось объемным и, вскрыв его, я поняла, почему. Когда вытащила письмо, на стол упал маленький значок с буквой «С».

Черт возьми. Только не это.

— Вау…

— …сестрица Персефона…

— …Хогвартс назначил тебя…

— …соплохвостом факультета Гриффиндор?

Это была дурацкая шутка, не смешная, но и не обидная. Однако после нее стало неуютно тихо, и пять пар глаз уткнулись в значок с одинаково удивленным выражением. Да, Перси блистала в учебе, но вряд ли у нее были лидерские качества, необходимые для того, чтобы держать факультет в узде. Что с этим делать, я не имела никакого понятия, потому что у меня таких качеств тоже не было. Серый кардинал и капельку манипулятор — это про меня, без этого в общепите не выжить, но за последние три года люди надоели мне настолько, что я общалась с ними только по существу. Кроме того, тонким чертам лица Перси не пойдут милашества, с помощью которых мне приходилось раньше добиваться своего. Придется что-нибудь придумывать.

— О, милая, это чудесно! — слишком, слишком запоздало воскликнула Молли: напряженная тишина успела породить неприятные чувства, и никакая искренняя радость не смогла бы их перебить. Мне стало немного обидно за Перси, успехи которой вызывают у семьи в первую очередь недоумение. Этому есть, конечно, рациональное объяснение, но я в этом теле, а не в другом, и мне полагается быть немного субъективной. У меня из всех живых родственников столько не наберется, сколько сидит сейчас за столом, но у нас было принято поддерживать друг друга при любом раскладе.

Мне предстоит много работы: нужно будет не только устроить себе экстренное погружение в магию, но и наладить отношения с семьей, потому что уже поздно переставать быть изгоем в школе, но не хочется оставаться изгоем еще и дома. Кто знает, вдруг маги действительно живут больше ста лет.

— Старостам полагается подарок, — воодушевленно продолжила Молли, стараясь игнорировать гнетущую атмосферу. — Что ты хочешь? Может быть, сову?

Судя по тому, как напрягся рядом Рон, новая сова была бы непосильной тратой, и мой каприз мог отправить его в школу в обносках.

— Нет, мама, — решительно мотнула головой я. У Перси нет друзей, зачем ей сова? Они есть и в Хогвартсе, и в Хогсмиде.

Рон не расслаблялся, и теперь напряглись уже близнецы. Похоже, Перси устроила действительно серьезный скандал, и теперь они не ждали от нее ничего хорошего.

Может быть, она сделала это специально? Чтобы всем было… Легче?

— Я буду рада получить новые очки, — продолжила я, понимая, что отказ от подарка вообще может проделать еще одну трещину в отношениях. — Если это не очень дорого.

— Конечно, милая, — отозвалась Молли и грозно посмотрела на одного из близнецов, который, судя по всему, хотел вставить комментарий. — Ты не будешь против, если в этот раз их буду выбирать я?

Она сделала такой выразительный акцент на словах «этот раз», что у меня зародилось нехорошее подозрение, что этот страх, через который я сейчас смотрела на мир, выбирала сама Перси.

— Конечно, мама, — кивнула я, вспомнив обстановку гостиной. — Я доверяю твоему вкусу.

Я еще раз скользнула взглядом по новообретенным братьям и сестре. Даже домашняя одежда у них была чистой и аккуратной, она была подобрана по размеру и не выглядела так, будто вот-вот развалится. Ни в доме, ни в одежде не было демонстрации нищеты, скорее наоборот. Мы бедные, но мы не позволим другим помнить об этом каждую секунду.

Я вздохнула. С каждой минутой эта семья нравилась мне все больше.

Перси не была талантлива. По крайней мере, она сама так считала. Биллу без труда давалось все, за что он брался, и родители гордились им. Он получил потрясающую работу и вместе с этим — возможность помогать семье деньгами. Пятого августа я получила от него два галеона вместе с длинным письмом, над которым чуть не расплакалась от благодарности: старший брат писал о книгах, в которых можно найти полезные заклинания для старосты. В первую очередь он порекомендовал мне выучить сигнальные чары, с помощью которых можно будет ловить нарушителей на выходе из башни и беречь факультет от потери баллов. Потом рассказал пару старых школьных историй, видимо, посчитав меня достаточно взрослой для них. А в конце добавил, что я могу писать ему в любой момент, если будет трудно. А если будет очень трудно — он попробует приехать домой на пару дней в рождественские каникулы, и мы сможем обсудить все лично.

Чарли играл в квиддич и потрясающе управлялся со всякими фантастическими тварями. Это было далеко от понимания Перси, потому что Билл был ее идеалом, но увлечения Чарли она очень уважала. В нижнем ящике ее стола я нашла отличные рисунки драконов, порядком пожелтевшие от времени, и повесила их на стену вокруг часов, благодаря чему комната стала выглядеть живее. Чарли тоже прислал письмо, скорее даже короткую записку с поздравлениями, спешно накорябанную на заляпанном сажей пергаменте. Я написала оба ответа в тот же день и теперь жду, когда мы поедем за покупками к школе, чтобы отправить их. Не уверена, что Стрелка справится.

На фоне обоих братьев Перси казалась себе… Тусклой. Обычной. Первые годы учебы она провела полностью в тени Билла, а потом была «младшей сестрой капитана квиддичной команды». Ей не давались заклинания, даже самые простые, и весь первый курс она посвятила тому, чтобы отработать их, довести до автоматизма, а потом это вошло в привычку. Как и упорный труд.

И благодаря этой привычке у меня появилась надежда. Потому что пусть у меня и не было памяти самой Перси, зато осталась память ее тела. Идеальные движения палочкой получались сами собой, потому что рука помнила каждое заклинание. Писать пером по пергаменту тоже оказалось не так сложно, потому что тело как будто делало все само, и голова едва за ним успевала. С теорией было намного сложнее, но здесь хотя бы пригодилась рабочая привычка поглощать и усваивать гигантские объемы информации за короткие сроки. Конспекты за первый курс я проглотила меньше чем за неделю, потому что первокурсникам не давали ничего сложного даже с точки зрения неподготовленного человека. Второй курс я начала после небольшого перерыва, устроив себе выходной в тот день, когда мне подарили очки. А потом я сидела и смотрела, как Артур Уизли — на первый взгляд неказистый откормленный подкаблучник — творит над ними чудеса. Когда он брал в руки волшебную палочку, то автоматически становился моложе лет на десять. До этого момента я не знала, как относиться к нему, потому что фотографию у себя на столе видела намного чаще. Артур приходил поздно вечером и уходил рано утром. Мы с Джинни дождались его только один раз, когда увлеклись волшебными шахматами. Ей из чувства упрямства хотелось хоть раз обыграть Рона, мне просто было интересно, как это работает. Игроки из нас обеих были неважными, поэтому мы больше веселились и ставили рекорды вроде «самое абсурдное поражение двадцатого века», поэтому не заметили, как прошло время. Тогда Артур выглядел усталым и выжатым и улыбался так натянуто, что его становилось жаль. Но в другой день, накладывая на мои очки различные чары и закрепляя их рунами для долговременного эффекта, он вызывал только восхищение.

Это был мир магии, черт возьми. И Артур Уизли был первым волшебником, показавшим мне, насколько эта магия потрясает воображение.

Новые очки шли лицу Перси намного больше. Оправа была гораздо тоньше и не делала ее похожей на древнюю библиотекаршу из провинциальной библиотеки. Это прибавило очков тридцать к общей симпатичности, что в очередной раз доказывало: некрасивых людей не существует. Существует только неправильно подобранный имидж.

Правда, даже правильно подобранный имидж не поможет мне сдать все СОВы на «превосходно». А я просто обязана это сделать — не столько для того, чтобы потешить самолюбие и порадовать родителей, сколько для того, чтобы почтить память Перси. Она ведь даже не догадывалась, что ее тело займет глупенькая маггла, но тем не менее сделала все возможное, чтобы эта маггла не утонула в каком-нибудь волшебном болоте.

Второй курс дался тяжелее, но вместе с этим — намного веселее, потому что в одну из ночей, по пути в уборную, я не смогла побороть любопытство и, заглянув в приоткрытую дверь в комнату близнецов, увидела, как один из них колдует над котлом. Значит, мне ничего не будет, если я начну отрабатывать заклинания вместе с теорией.

И они, черт возьми, получались. Сначала слабо и неуверенно, потому что глубоко внутри мне было страшно, и я не хотела оказаться под копытами у буйвола, а потом уверенность пришла сама собой, и тело, знавшее наизусть каждое движение, не подводило. В каждом конспекте у Перси было две-три страницы заклинаний и описаний к ним, которые подходили ей по уровню, но не изучались в программе. Возможно, она советовалась с профессорами и брала дополнительную литературу.

И тем не менее успевала проходить программу далеко вперед, чтобы делать домашние задания для старших курсов.

Нет, Перси Уизли зря считала себя обычной и серой девочкой. И карьера в министерстве — далеко не предел ее возможностей. Я не верю, что она была настолько узколобой, чтобы не понимать этого.

А значит, случилось что-то еще. Что-то, что осталось между строк.

Я изучала ее дневники, когда выдавалась свободная минутка, но единственное, что показалось мне подозрительным — это инициалы «П.К.» в некоторых записях.

«Сегодня мы с П.К. работали в паре на гербологии» или «Проект П.К. по чарам получил высший балл. Это было красиво». Я не знала, кто такой «П.К.», не знала даже, парень это или девушка, потому что в записях не было ничего, указывающего на пол. Но Перси писала про этого человека чаще всего, возможно, она была влюблена. Всех остальных учеников и профессоров она называла по именам. Была даже пара записей вроде «Вуда снова вышибли на десятой минуте игры. Как он собирается сдавать СОВ в следующем году, если оставит все свои мозги на поле?», из чего я заключила, что Перси нравился квиддич, и она с удовольствием ходила на каждый матч.

Раскладывать ее 50 оттенков сухости и невозмутимости на эмоциональные составляющие было тяжело, но со временем у меня начало получаться. Правда, я все еще не знала, как вести себя в школе, и откладывала мысли об этом на потом. Дни таяли один за другим, и в середине августа мы наконец собрались на Косую Аллею.

* * *

Утро выдалось хмурым, отчасти потому что Рон узнал, что поедет в Хогвартс со старой палочкой Чарли. У него не хватило смелости сказать матери, которая уже расписала, куда можно пустить сэкономленные деньги, что палочка никак на него не отреагировала.

В конце концов его лень в учебе можно было объяснить угасшей верой в чудеса: ведь и первый, и второй курс палочка его не слушалась, а на третьем эти неудачи уже плотно укоренились глубоко внутри.

Этот поход на Косую Аллею был испорчен и для него, и для меня, потому что дурацкая эмпатия, преследовавшая меня всю прошлую жизнь, в этой никуда не делась. Подумав, я взяла из похоронной заначки двадцать галеонов. Частично хотела попробовать оплатить наши покупки, потому что Молли, которой на людях приходилось уделять близнецам повышенное внимание, становилась немного рассеянной в остальных случаях. А еще — все-таки купить Рональду волшебную палочку и дать ему шанс показать себя и стать не только лучшим другом знаменитости. Рон мне нравился так же, как нравилась принцесса Джинни и неугомонные близнецы, которых я называла братец Фордж и братец Фордж, что их устраивало. Возможно, это тело помнило не только движения палочкой, но и какие-то эмоции, потому что я чувствовала что-то похожее на любовь и тепло. И к тем, кто был рядом, и к тем, с кем была знакома только по письмам на бумаге. Перси хранила письма от братьев в верхнем ящике стола, под рукой, а значит, часто перечитывала их. И они писали не всей семье, а ей, возможно, отдельно. Я хотела бы прочитать ее ответы, чтобы понять ее больше, потому что вряд ли они были такими же безжизненными, как записи в дневниках.

Перси любила свою семью. Поэтому я считала справедливым тратить оставленные ею деньги на тех, кого она любила. Мне они были ни к чему. Я не планировала строить хитрые планы, пускать их в оборот и становиться миллионером, мне бы просто суметь найти работу после школы.

А в случае, если канонные события не изменятся — желательно еще и выжить потом.

Путешествие по каминной сети оказалось кошмаром клаустрофоба, и, вывалившись на грязный пол «Дырявого котла», я пообещала себе сдать экзамены на аппарацию с первого раза в следующем году. Пусть это было неприятно, но явно лучше нескольких секунд панического кошмара, что я что-то перепутаю и застряну.

«Дырявый котел» вполне оправдывал свое название. Здесь было мрачно и грязно, а толпа людей после двух недель почти полного уединения вызвала у меня новый приступ паники. Я покосилась на Молли, которая держалась прямо и гордо, и решила брать с нее пример. Высокомерное выражение вернулось на лицо Перси как влитое и, поймав свое отражение в маленьком зеркале рядом с выходом на задний двор, я еле сдержалась, чтобы не вздохнуть. Нужно отвыкать смотреть на людей как на дерьмо, если я хочу с ними общаться.

В детстве мир Гарри Поттера ассоциировался у меня с европейской рождественской ярмаркой. В какое бы время года ни происходили события, я представляла все через призму пряничных домиков. И Косая Аллея не выбила из меня это ощущение. Она была широкой, и многочисленные лавки и правда выглядели слегка кривыми. Вывески, одна ярче другой, создавали впечатление, что из полутемного бара мы попали прямиком в калейдоскоп.

Это был мир магов — магов, которые любят творить чудеса. Любят яркие мантии и шумные праздники. Магов, которые достаточно долго жили в состоянии войны, поэтому с огромным удовольствием отмечали своей магией каждый мирный день.

Я не верила, что попала в сказку — учитывая обстоятельства, при которых это произошло — но это не мешало мне дышать и наслаждаться каждой секундой, которую мы здесь провели. Мне нравилось волшебство, и я относилась к нему с тем же восторгом, с которым маленькие дети приходят в цирк (потому что они еще не знают, в каких условиях живут животные; возможно, у нас с этими детьми одна и та же причина для радости).

Я грешила, что Молли будет рассеянной из-за близнецов, однако сама в своем восторженном экстазе умудрилась прохлопать покупку мантий, учебников и канцелярии, и очнулась только от отвратительных запахов в Аптеке Малпеппера, слегка подкосивших мне картину мира. Мы ходили по магазинам всей толпой, потому что так было намного легче за нами проследить, и когда братец Фордж едва не разбил банку с неприятным на вид ингредиентом, я умудрилась одновременно и оттеснить Молли от прилавка, чтобы оплатить заказ, и сунуть в открытый кошель горсть сиклей и кнатов, рассудив, что галеоны будут более заметными. Форджи умеют устроить представление на пустом месте, и, кажется, стоит найти способ использовать их талант. Немного позже, когда разберусь, как удержать полную башню буйных подростков или хотя бы не оказаться под ее обломками. Не чайными же церемониями их успокаивать, в конце концов.

Ингредиенты отправились в бездонную сумку Молли, в которой до этого уже скрылось все остальное.

— Мама, — начала я после выхода из аптеки, рассудив, что сейчас достаточно удачный момент для авантюры, потому что Молли из-за выходок дорогих братцев уже начинала выглядеть утомленной, хотя постоянно одергивала себя и бодрилась. — Я хотела отправить письма Чарли и Биллу. Рональд хотел посмотреть на метлы, я могу присмотреть за ним, пока ты покупаешь все остальное.

Молли посмотрела сначала куда-то вдаль, вероятно, прикидывая в голове планы, а после перевела задумчивый взгляд на меня.

— И Джинни возьмем с собой, — успела сказать я до того, как она ответит. Принцесса, хоть и вела себя прилично на людях, непрерывно висела на ее руке, чтобы не потеряться, и постоянно дергала с вопросами.

С моей стороны это был железный аргумент, и через пару секунд руку Джинни сжимала уже я, пропустив Рона немного вперед, чтобы дать ему иллюзию самостоятельности.

Мы действительно отправили письма, и за такие далекие расстояния мне пришлось расстаться с оставшимися сиклями и порадоваться, что совы в Хогвартсе будут доставлять письма Биллу совершенно бесплатно. Впрочем, я буду пользоваться ими только в том случае, если кто-нибудь знающий заверит меня, что такие дальние перелеты — это норма для волшебных сов, и никто из них не угробится по пути. Пусть Перси и относилась прохладно к волшебным зверушкам, лично мне они ничего плохого не сделали.

О том, что мы идем смотреть не на метлы, Джинни, судя по хитрым взглядам, догадалась намного раньше Рона, который уже успел воодушевиться и бормотал что-то про «новый Нимбус-2000». Оставалось только надеяться, что покупка волшебной палочки заставит его забыть об этом.

Когда Джинни дернула Рона за руку, заставив остановиться у лавки Олливандера — кажется, он намеренно смотрел в другую сторону в этот момент — тот выглядел так, будто небеса только что рухнули ему на голову, но, спасибо шахматному мышлению, вовремя сложил два и два и зашел внутрь с гордо поднятой головой. Будь на моем месте Фред или Джордж, Рон бы сейчас задавал тысячу и один вопрос, сомневаясь в них, но приятно было осознавать, что мне он верит.

Мистер Олливандер уже продал ту самую палочку Гарри Поттеру, но таинственность сохранил и для нашего визита.

— Мисс Уизли. Вяз и сердечная жила дракона, тринадцать дюймов. Удивительная палочка для удивительной волшебницы.

Это не было похоже на лесть, но мне все равно пришлось заставлять себя улыбнуться и вежливо поздороваться, а заодно и тихонько толкнуть младших, чтобы они сделали то же самое. Олливандер выглядел как чудак, полностью закопавшийся в свое любимое дело — растрепанный, с блуждающим взглядом — но при этом в его присутствии я начала чувствовать себя чужой. Может ли быть, что создатели волшебных палочек видят и чувствуют намного больше, чем другие?

— Я правша, — выпалил Рон, как только мистер Олливандер повернулся к нему, чтобы начать задавать вопросы. Тот, загадочно улыбнувшись, пустил в пляс свою знаменитую линейку. Оставив ее делать измерения, углубился куда-то вглубь магазина, задумчиво напевая себе под нос какой-то незнакомый мотив. После всех чудес Косой Аллеи здесь было тихо, мрачно и спокойно, но, в отличие от «Дырявого Котла», по-своему уютно. Возможно, потому что здесь не было людей.

— Уверен, мистер Уизли, — раздалось откуда-то сбоку, и стеллажи разошлись, выпуская хозяина магазина с коробочками в руках. — Вам подойдет одна из этих. Возьмите любую коробку.

Это явно был какой-то хитрый трюк, потому что Рон подошел именно к той палочке, которую вытащил первой.

Ива и волос единорога, четырнадцать дюймов. Ей не пришлось лежать еще два года в ожидании, и она встретила своего человека намного раньше. Мне не жаль было отдать семь галеонов, и я высокомерно проигнорировала монетки, которые Рон достал, чтобы отдать мне. Мне казалось, что он копил явно на что-то другое, поэтому так расстроился, когда решил, что палочку придется покупать самому, вот только я не смогу подарить ему метлу, даже к следующему году.

Правда, после сегодняшнего это вряд ли его расстроит. Он вышел из лавки сам и бодрым шагом направился направо вместо того, чтобы свернуть налево и пойти навстречу матери и близнецам, и мне оставалось только закатить глаза и идти следом. Не забыл.

Смогу ли я полюбить квиддич так, как его любят все в семье Уизли? Так, как его, возможно, любила Перси? Даже Джинни, выпустив мою руку, восторженно прилипла к витрине в окружении других детей, а мне оставалось только отойти от них на несколько шагов, потому что высокий (для пятнадцатилетней девушки, конечно) рост позволял видеть все даже отсюда. Всегда хотела быть высокой, несмотря на то, что меня убеждали, что это не совсем удобно. Я чувствовала себя прекрасно, об косяки не билась даже в низенькой ванной, доставала что угодно с верхних полок и видела все издалека. Такой бы рост да на концерты… Но если уж маги живут по сто лет, то в будущем меня ждет не один концерт.

— Уизли.

Я хотела сделать вид, что мне показалось. Голос был незнакомым, а люди, к сожалению, не имели привычки носить бейджи с именами даже на улицах. Но это был бы дурной тон даже для выскочки и отличницы, поэтому пришлось повернуться.

Внешнее сканирование ничего не дало. Парень, смотревший на меня, был высоким, темноволосым и широкоплечим — под это описание так или иначе попадала едва ли не половина персонажей. Почти все, кто не Уизли, не Малфои и не профессора. На его плечи была небрежно наброшена мантия, под которой виднелась маггловская одежда, которой, к счастью, маги совсем не брезгуют, даже чистокровные. Если учитывать комплекцию… Кто-то из квиддичной команды? Оливер Вуд? Но вряд ли кто-то с родного факультета держал бы дистанцию и смотрел таким прохладным взглядом вместо того, чтобы махнуть рукой и пройти мимо.

— Да? — спросила я, слегка наклонив голову. Надеюсь, то, что я не назвала его по имени, нельзя расценить как оскорбление, и меня не вызовут за это на дуэль.

Память ничего не дает, совершенно ничего, как и в том случае, когда я пыталась расшифровать это «П.К.» в дневнике.

Парень молчал еще несколько секунд, и его взгляд совершенно не изменился. Потом он бросил:

— Увидимся в школе.

И прошел мимо, слегка задев полами мантии, от которой шел едва заметный на полной запахов улице, но смутно знакомый горьковатый аромат.

Спасибо, что не перчатку под ноги кинул, хотелось сказать мне, но я сдержалась. К тому моменту, как Джинни удалось опомниться и оторвать Рона от витрины, чтобы вернуться ко мне, парень уже давно затерялся в толпе.

Что ж, действительно.

Увидимся в школе.

Иногда Перси пропускала даты. Я заметила это не сразу, потому что перегруженный информацией мозг отказывался отмечать такие мелочи, а потом взяла в привычку читать ее дневники с утра, на свежую голову. Поначалу это казалось нормальным — у кого нет таких дней, когда вечером хочется просто упасть головой в подушку? — но потом я увидела закономерность. Пропадало две субботы в месяц, вторая и четвертая, начиная с середины второго курса. На каникулах такого не происходило. Записи становились короче, потому что свои дни Перси обычно проводила за чтением, но хотя бы две-три строки она выделяла каждому дню. С чем были связаны субботы? Пока в голову приходили только походы в Хогсмид. Но Хогсмид, если ей удавалось там побывать, она тоже упоминала. Страницы не были вырванными.

Где же твои субботы, Перси?

Перси не было. Даже если бы и была, то, скорее всего, она читала бы книжку в уголке моего сознания и ждала бы, когда я разрулю ее жизнь.

Теория переваривалась и устаканивалась. Я писала себе вопросы по каждой теме и, разрезав пергамент на полосы, скатывала их и кидала в ящик. Четыре раза в день доставала случайные вопросы и пробовала отвечать — так, как отвечала бы Перси, но ее манера конспектирования и записей не поддавалась никакому копированию. В моей прошлой жизни я фонтанировала эпитетами и активно жестикулировала, когда не хватало слов, а теперь приходилось держать руки в замке за спиной, чтобы искоренить эту привычку. Но если предмет мне нравился, то эмоциональных рассказов ему было не избежать, я забывалась, даже будучи в пустой комнате наедине с собой. Рыжие — солнечные детки, и нет ничего позорного в том, чтобы быть немного темпераментными.

Для всех, кроме Перси Уизли, конечно, которая добровольно спрятала себя за ужасными очками и кошмарной косой.

Я тоже вела дневник — на всякий случай, вдруг эпопея с субботами продолжится, и делала это в виде списка. Со стороны казалось, что я начала готовиться к СОВ заранее, и никому не следовало знать, что я вообще впервые вижу вот это вот все.

Утром двадцать второго августа, проснувшись незадолго до стука часов, я осознала, что катастрофически не успеваю. Я только-только со скрипом дочитала материалы по третьему курсу и уже начала халтурить, перестав забивать голову историей магии, гербологией, астрономией и маггловедением. Но конспекты за четвертый курс были едва ли не в два раза толще, чем за третий, а оставались еще дико сложные древние руны, которые нужно было учить с самого начала, чтобы не накосячить. Руны теперь были делом принципа, потому что все в этом доме Артур Уизли создавал с их помощью. Я, как маленькая, хотела так же, и зачем мне карьера в Министерстве? Разве что чтобы узаконить его изобретения, потому что все, что он делает — потрясающе.

Иногда мне казалось, что он и сам не понимает, насколько удивительные вещи создает.

Форд «Англия» уже был в гараже, правда, полностью разобранный. Я увидела его мельком в прошлое воскресенье, когда Молли попросила позвать всех к обеду и сделала вид, что отвлеклась на Рона, который едва не протаранил дерево, когда Артур повернулся ко мне, тем самым позволив ему спрятать свой будущий шедевр. Эта детка мне уже нравилась, она напоминала о старенькой «шестерке», которая досталась мне от дедушки и ездила только за счет вложенной в нее любви. Теперь, когда я ученица Хогвартса, авторитетно могу заявить, что это тоже свой тип магии.

Нужно было спускаться на завтрак, и я еле заставила себя засунуть подальше мысли о том, чтобы его пропустить. Тем более, Артур перестал пропадать на работе и теперь завтракал и ужинал вместе со всеми, из-за чего это время проходило гораздо веселее. Я чувствовала себя замерзшим странником, который подглядывает в окно за семейными сборищами, но ничего не могла поделать — мне слишком нравилось окунаться в эту атмосферу. Поэтому, если я не хотела опоздать, пора было вылезать из пижамы.

Единственное, чем хороша была комната Перси до моего появления — это содержимое шкафа. Молли покупала ей разную одежду, но все, что не подходило под цветовую гамму старой девы, даже нижнее белье, аккуратно складывалось на верхние полки.

Платья, мантии и юбки висели по тому же принципу. Сначала школьная форма, потом все черное, после — коричневое и серое. Справа я нашла два чехла с зеленым и черным вечерними платьями, длинными и старомодными, и понадеялась, что мне не выпадет повод надеть одно из них.

Я выделила один вечер и поменяла некоторые вещи местами. Отвратительные юбки и кофточки бабушкиного покроя отправились на верхние полки. Их места заняли несколько пар дешевых джинсов, которые сидели на мне не так кошмарно, как могли бы, и это было очень мило с их стороны; синие, зеленые и красные футболки и рубашки из, судя по этикеткам, одного и того же маггловского супермаркета и связанные Молли свитера с буквой «П» на груди. Из Перси не получится стильная леди, и я не планирую тратить на это деньги, но по крайней мере она выглядит лучше в одежде, которая хоть немного ей подходит.

Нечто большое на кухонном столе, обернутое в подарочную бумагу, ввело меня в ступор. Я сделала календарь и отметила на нем все даты, которые нашла в дневнике, чтобы не облажаться с днями рождения, но, судя по всему, какой-то точно пропустила. Надеюсь, это не день рождения кого-то из родителей, потому что всем младшим достаточно подарить по галеону.

Как оказалось, единственным днем рождения, который я не отметила, был мой. Потому что Перси не писала о нем ни разу, и он вылетел у меня из головы. Свои дни рождения я не очень любила, возможно, Перси тоже. Что ж, в этом мы с ней были похожи.

— Поздравляю, милая.

Это был первый раз с момента моего попадания, когда Молли позволила себе меня обнять. Перси была той еще недотрогой, поэтому приступы родительской любви позволялись только по праздникам.

Ее объятия были мамиными объятиями.

Моя мама постоянно звала меня «дорогая». Когда я была маленькой, то думала, что она так устает на работе, что забывает, как меня зовут.

Я успела вытереть навернувшиеся слезы до того, как Рон спустился, перепрыгнув последние три ступеньки, и первым сел за стол. Кухня наполнилась мгновенно, потому что остальные не заставили себя ждать. Выслушав скомканные поздравления от младших, я потянулась к подозрительно шуршащему подарку, про себя отметив маленькие дырочки в разных местах.

Обертка снялась легко, будто кто-то переживал за сохранность содержимого, когда заворачивал подарок, и, как оказалось, было за что.

Моя семья все-таки подарила мне филина. И, судя по покрасневшим ушам Рона, он либо вложился, либо как-то повлиял на это решение, маленький засранец.

О том, что я подарила ему палочку, все узнали на следующий день. Кота в мешке не утаишь, особенно если о нем знает некто маленький, милый и очень болтливый. Ни Молли, ни Артур ничего мне не сказали и, как оказалось, решили вернуть потраченное сторицей.

Филин был крупным, темно-серым, и сидел на своем насесте с таким видом, будто чертоги были для него недостаточно царскими. Он выглядел… дорогим, и я всерьез побеспокоилась о том, насколько это ударило по карману. Но если я начну говорить об этом, то испорчу людям праздник.

— Какой красавец, — с улыбкой сказала я, и мне даже не пришлось кривить душой. — Спасибо.

Похоже, со стороны Перси это была высшая похвала, потому что родители, напрягшиеся в ожидании реакции, мгновенно расслабились и заулыбались.

— Мы выбирали такого, который любит летать на далекие расстояния, — как бы между прочим проронил Артур. Похоже, маленькая болтунья или маленький болтун помнили в том числе и о том, сколько сиклей я потратила на пересылку писем братьям.

Что ж, теперь, надеюсь, мы все сможем на этом сэкономить.

Филином книжного Перси был Гермес, но это уже другая история, которую мы не будем рассказывать.

Поэтому, пожалуй,

здравствуй, Аид.

* * *

День рождения с бутылкой винишка и любимыми фильмами и день рождения в кругу семьи оказались, в чем я не сомневалась, двумя большими разницами. Во-первых, еда. Способность Молли Уизли делать потрясающие вещи из простых продуктов была достойна новых мифов и легенд. Половина гигантского красно-золотого торта с гербом Гриффиндора исчезла через несколько минут, после того как появилась на столе после сытного ужина, и никто из нас не собирался останавливаться.

Во-вторых, лишние килограммы Перси были бы только к лицу, и я могла есть как не в себя. Хотя, учитывая, что за месяц сидячей жизни и плотных ужинов это тело так толком и не поправилась, ходить мне щепкой до конца дней своих.

В-третьих, атмосфера. Дома было шумно с самого утра, потому что никто из детей не расходился по комнатам. Близнецы путались у Молли под ногами до тех пор, пока она не заставила их помогать с обедом, Джинни и Рон играли в шахматы и о чем-то спорили. Они были ближе всех друг к другу по возрасту, поэтому не воспринимали друг друга как старший и младшая и вели себя как равные.

Модель поведения близнецов наложила определенный отпечаток на все отношения в семье.

Все были внимательны — до той степени, до которой это возможно, когда рядом вот-вот сдетонируют две маленькие зловредные бомбы — и отмечали про себя каждое услышанное слово или увиденное действие. Вся семья мгновенно подстраивалась под перепады настроения Молли, под редкие, но основательные истерики Джинни, под приступы неуверенности в себе у Рона. И, конечно же, на подсознательном уровне почти моментально приходило осознание: Фред и Джордж слишком долго сидели тихо, поэтому сейчас кому-то достанется.

Я поняла, откуда у книжного Рона столько обрывочных знаний: он ловил все мало-мальски важные разговоры за столом и в гостиной. Артур рассказывал о работе в Министерстве, Молли иногда вспоминала истории из Хогвартса, близнецы, пользуясь моментом и заставая отца в хорошем настроении (правда, еще ни разу не видела его в плохом), осторожно расспрашивали его на тему будущих изобретений.

Атмосфера была особенной, удивительной, очень теплой. Неудивительно, что книжный Гарри так легко в нее влился. Даже мне, учитывая натянутые отношения семьи и Перси, было легко. Изменения в характере приходилось вводить постепенно, чтобы их можно было списать на взросление. Судя по тому, что после ужина Молли тихонько вручила мне потрепанную книжку с полезными уходовыми чарами, это сработало.

Я углубилась в раздел по уходу за волосами сразу же, как только оказалась в комнате. Даже если мои кудряшки не оставляли простора для фантазий, не позволю, чтобы в адрес Грейнджер хоть раз прозвучало слово «лохматая». Над остальными аспектами, которые будут основываться на характере, ей придется работать самой, но некоторым вещам ее можно будет научить с самого начала.

Как накладывать волшебный мейк-ап, книжка не учила. Учила только тому, что делать с потрескавшейся от холода кожей, как сводить прыщи и, о боже, как облегчить себе выживание в месячные.

Отдельная глава посвящалась зельям, которые шли по градации от самых простых, на уровне первого-второго курса, до истинно зубодробительных и обещающих совсем немыслимые результаты, вроде увеличения длины волос на два фута за ночь или их удаления на три-четыре месяца.

Тот факт, что в волшебном мире была волшебная депиляция, порадовал меня до звездочек перед глазами, несмотря на то, что приготовление зелья расписывалось на три страницы. Я представляла, как получаю «превосходно» за СОВ по зельям, попадаю в продвинутую группу к профессору Снейпу, а потом месяцами не думаю о том, что растет гораздо быстрее, чем хотелось бы. То, что сейчас я была далека даже от «удовлетворительно», очень мало меня волновало. Как и то, где я буду брать деньги на ингредиенты.

Но долго мечтать не было времени. Помимо проблемы с учебой, несостыковками с воспоминаниями и самоубийством Перси, с каждым днем все острее вставал вопрос о том, как я буду ориентироваться в Хогвартсе. На механическую память полагаться было нельзя, и мысли о Карте Мародеров посещали меня все чаще. О том, чтобы стащить ее у Фреда и Джорджа, не могло быть и речи. В их силах было превратить мою жизнь в ад, если это раскроется. Шантаж тоже был такой себе идеей, учитывая, что Идеальной Перси больше не было, а двадцатипятилетняя тетя-попаданка, взявшая в руки палочку меньше месяца назад, будет стопроцентно косячить первое время, пока не втянется. Как бы так не случилось, что компромата будет больше на меня.

Поэтому, Дормамму, я приду договариваться.

* * *

Отловить близнецов получилось только за три дня до окончания каникул. Мне удалось проскользнуть в комнату за ними после ужина, и теперь на меня, не мигая, выжидающе смотрели две пары одинаковых глаз.

Они очень грамотно разводили беспорядок в своей комнате и дальновидно прятали свои эксперименты, судя по всему, каждый раз, когда нужно было отсюда выйти. Сейчас эта была самая обычная комната двух буйных подростков, аляповатая, с вырвиглазными плакатами на стенах и большим гриффиндорским гербом на потолке. Этот аляповатый интерьер стопроцентно был создан для отвлечения внимания, и в тайниках можно было найти много чего интересного.

К этому моменту я начала замечать отличия. Один братец Фордж иногда, вероятно, когда происходил сбой телепатической синхронизации, бросал быстрый взгляд на другого, перед тем как что-нибудь сказать или как-то отреагировать. У каждого из них было свое место на кухне, и этот порядок не нарушался. Тот же братец Фордж, который нуждался в синхронизации, не любил морковку и прохладно относился к яичнице. Второму братцу Форджу чем-то не угодил картофель, и иногда хитрое выражение на его лице на пару секунд сменялось неподдельным страданием. Они так мастерски менялись тарелками за обедом и ужином, что я и не заметила бы, если бы Джинни не сказала об этом. Она их различала (что, конечно, бесило обоих), но не могла объяснить, как именно.

А я списывала все непонятные вещи на магию, мне можно, я из провинции и без высшего образования.

— Мы надеемся…

— …сестрица Персефона…

— …что ты не пришла…

— …читать нам лекции…

— …о правильном поведении.

Я поймала себя на мысли, что в полумраке красной комнаты два одинаковых человека, которые говорили друг за друга, выглядели слегка стремновато. Если Стивен Кинг в этом мире тоже написал «Сияние», то стоит сделать все возможное, чтобы братцы об этом не узнали. Вполне возможно, что в таком случае они откроют не магазинчик приколов, а комнату страха.

— Я знаю, что у вас есть карта замка, — начала я в лоб. — И подозреваю, что это не простая карта.

Воцарилось молчание, которым стоило пользоваться, пока они не придумали пару сотен способов, как закопать меня на заднем дворе.

— Я не знаю замок, — честно сказала я. Вряд ли у Перси было время лазить по нему, помимо привычных маршрутов. — Разрешаю вам шутить об этом до Рождества.

Шуток ожидаемо не последовало. Мне не приходилось общаться с детьми кроме того времени, когда я сама училась в школе, но тогда я не была склонна к анализу их поведения.

И к тому же у меня никогда не было близнецов среди знакомых. И я не читала о них ничего, кроме художественной литературы.

Карта была секретом Фреда и Джорджа на двоих. Одной из их маленьких общих тайн, в которую они не собирались никого посвящать до тех пор, пока не созрели. А потом пришла я и вторглась в глубоко личное пространство.

— Я не хочу забирать ее насовсем и не собираюсь никому о ней рассказывать, — продолжила я, надеясь, что уже не слишком поздно, и эти две и так едва открытые двери не захлопнулись передо мной насовсем. — Она нужна мне на первую неделю и потом — для патрулирования.

Атмосфера немного смягчилась. В духе Перси была бы лекция о нарушении правил и угроза сдать карту Молли, которую не радовали многочисленные письма от декана о шалостях.

Да, отношения Перси с семьей — непаханое поле.

Ненавижу садово-огородные работы.

— Как насчет копий конспектов за третий курс и дополнительного набора ингредиентов для зелий? — выложила я свой главный козырь. И то, и другое уже лежало на столе в моей комнате, чтобы не затягивать решение сделки, если она состоится. Копировальное заклинание — основа библии всех попаданцев, я не могла не обратить на него внимание. Кроме того, оно было первым из «факультативных» заклинаний Перси, которые у меня получились, вот насколько я не хотела выглядеть неудачницей на фоне тех, о ком читала.

За аптечным заказом слетал Аид, который отказывался залезать в клетку с того момента, как я выпустила его, и с независимым видом восседал на спинке моей кровати каждый раз, когда возвращался с охоты. Ему было скучно без дела, поэтому с каждым днем у меня уменьшались сомнения в том, стоит ли посылать его с письмами Биллу.

Судя по тому, что свернутый пергамент был сунут мне в руки уже через минуту (на полу, и так заваленном одеждой, оказалось еще и содержимое общего сундука), нужно было начинать с плюшек, а потом говорить, чего я хочу.

— Мама прибьет меня, если узнает, — предупредила я после того, как метнулась в свою комнату за оплатой. — Учтите, это означает, что вы останетесь без конспектов за пятый курс.

— Только потому, что мы…

— …впервые в жизни…

— …слышим шутку от Персефоны Уизли…

— …мы расскажем…

— …как пользоваться картой.

Ага, то есть до этого момента они ничего делать не собирались и хотели посмотреть на мои мучения. Я запомню.

Оказавшись в своей комнате и несколько раз проверив, закрыла ли дверь, я разложила карту на столе и с трепетом провела пальцами по растрепанным краям, не слушая внутреннего топографического кретина, который напоминал, что год назад я заблудилась в собственном районе, в котором жила всю жизнь.

Что ж.

Торжественно клянусь, что замышляю только шалость.

Гудок поезда вывел меня из комы, в которой я пребывала с самого утра, потому что последние три дня прошли в адском режиме, когда от «спокойной ночи, Перси» до «время завтракать, Перси» оставалось не больше двух часов. Я понимала, что в школе тоже не высплюсь, поэтому старалась наверстать как можно больше, чтобы оставшиеся хвосты можно было впихнуть между домашними заданиями и обязанностями старосты. Лучше всего у меня шли зелья: не знаю, причиной этому была мотивационная книжечка по уходу за собой или тот факт, что в таблице совместимости ингредиентов можно было применить ассоциативную память. Но возможность попрактиковаться так, как с заклинаниями, у меня появится только на занятии, и одна мысль об этом могла вызвать у меня паническую атаку. Еще один приступ паники у меня вызывала трансфигурация, потому что, закончив с горем пополам конспекты за третий курс, я намертво застряла на преобразующих заклинаниях четвертого и теперь искренне надеялась на библиотеку. Они были где-то за пределами моего понимания, и мне впервые в жизни не хватало воображения.

В крайнем случае я была готова подсматривать за четверокурсниками в гостиной, потому что признаваться в том, что я ничего не знаю, мне было некому. Союзников искать было рано, особенно тех, кому я могла бы доверить секрет. К тому же если с Перси происходило что-то плохое в пропавшие субботы, мне следовало быть осторожной.

Школьная мантия приготовила мне очень приятный сюрприз. Над факультетской нашивкой было вышито имя. И так как вряд ли Перси хотела, чтобы весь замок знал, как ее зовут, значит, все ученики были подписаны, и мне не придется краснеть и выяснять имена на уроках.

— Спасибо, братец Фордж, — серьезно сказала я, когда один из близнецов помог затащить мой сундук в вагон. Здесь, так как Хогвартс-Экспресс считался территорией школы, его уже можно было левитировать. Мы прибыли рано, когда ученики только-только начинали собираться на платформе, и причиной этому, судя по всему, было то, что все оказались неожиданно собранными уже к утру, и никто не устроил балаган.

— Не буду надзирать над тобой всю дорогу, не переживай, — пообещала я Рону, отправляя свой сундук на багажную полку в том же купе, которое выбрал для себя младший братец. Фред и Джордж предсказуемо умчались куда-то в конец поезда, а мне предстояло провести большую часть поездки в первом вагоне, в купе для старост.

Сейчас мне хотелось только спать, и когда я ненадолго прикрывала глаза, перед ними вставали вереницы рун. Я исписала несколько свитков, использовав их как прописи, чтобы хоть что-то запомнить. Руки без труда воспроизводили каждую черточку, а в голове что-то задерживалось через раз. По этой причине я так и не смогла начать учить японский, правда, тут у меня не оставалось никакого выбора.

Я хочу создавать крутые штуки, черт возьми.

Мы с Роном спустились обратно на платформу, к Молли и Джинни. Принцесса, редко впадавшая в плохое настроение, сейчас пребывала в состоянии мрачной меланхолии, что, к слову, выглядело немного комично. Ее можно было понять — она оставалась единственным ребенком дома на целых десять месяцев. Если раньше у нее было хотя бы соперничество с Роном, то теперь не оставалось ничего.

Молли бодрилась, хотя по ней было видно, что она тоже не в восторге от того, что значительный кусок ее сердца отрывается и уезжает куда-то в промозглую Шотландию. Семеро детей — это здорово и хлопотно одновременно, а еще они вырастают, и с ними постоянно приходится расставаться. Это в человеческой природе.

Я окидывала безразличными взглядами пребывающих людей без особой надежды на то, что кого-нибудь узнаю. Гарри Поттера тоже не было видно, но маленький худенький мальчик мог легко затеряться в толпе, будь он хоть трижды тем, кто выжил. Джинни тоже оглядывалась в его поисках: ее фанатизм не фонтанировал через край каждую секунду, как в книге, но затронуть эту тему означало обречь себя на длинную и восторженную лекцию. Как будто слово «Поттер» активировало колодец чудес внутри нее. Я переживала, что за год эта ситуация только ухудшится, потому что Гарри Поттер был для Джинни чем-то вроде личного эскапизма. И вряд ли она с таким же восторгом ухнет головой в учебу следующей осенью.

— Привет, Перси, — весело сказал кто-то за моей спиной, и я едва не подпрыгнула от неожиданности. Уже прошло несколько студентов, посчитавших своим долгом вежливо кивнуть мне, но поздоровался кто-то впервые.

Я обернулась. У меня не было памяти Перси, но ее тело без труда делало что-то привычное. И сейчас сердце Перси привычно екнуло, а мой взгляд ненароком уткнулся в сине-бронзовый значок с буквой «С», под которым было вышито «Пенелопа Клируотер».

«П.К.».

— Здравствуй, Пенни, — просипела я раньше, чем успела подумать.

Тот факт, что Перси, возможно, нравилась девушка (или же она просто очень сильно хотела дружить с ней), меня не шокировал хотя бы потому, что ее было сложно осуждать. Пенни до потрясения радовала глаз: невысокая, светловолосая, с большими голубыми глазами и очень, очень красивой улыбкой. Не знаю, что там до чертей в тихом омуте, но не хватало нимба и хорала для завершения образа.

Мне в целом было без разницы, кого любить в этом мире, но я не хотела расстраивать родителей, поэтому понадеялась, что моя гетеросексуальность попала в тело Перси вместе со мной.

Но Пенни была первым человеком в Хогвартсе, который был действительно рад Перси Уизли.

— Мне нравятся твои очки, — продолжила Пенелопа. — И я рада, что ты тоже староста. Будет не так страшно на собраниях.

Если она планировала прятаться за мной, это была плохая идея, потому что я сама боялась до усрачки, но у меня язык не повернулся ей об этом сказать.

— Спасибо, Пенни, — кивнула я, и она, в последний раз улыбнувшись мне, растворилась в толпе.

Плюс один миллион в копилку вопросов. Если Пенни хорошо относилась к Перси, почему Перси не писала об этом? Или она в ответ выражала свое хорошее отношение в коротких одобрениях успеха Пенни?

Память волновала меня все больше. Они не были подругами, иначе общались бы летом, да и сейчас пошли бы дальше вежливого диалога. Была ли у этого та же причина, что и у щита из уродливых очков?

— Кто эта славная девочка, милая? — спросила у меня Молли. Она выглядела одновременно и доброжелательно, и настороженно. Перси не рассказывала о людях из школы. Только об оценках.

— Пенни Клируотер, мама, — ответила я, понимая, что никогда не смогу назвать ее Пенелопой вслух. — Староста Рейвенкло. Мы сидели вместе на чарах в прошлом году.

Скоро платформа стала совсем перегруженной, и нас оттеснили ближе к красному боку поезда. Здесь было не так много места, но волшебники продолжали прибывать, колесики чемоданов норовили проехаться по ногам, а от гула голосов начала болеть голова.

Поезд прогудел еще раз — до отбытия оставалось пять минут, и настал момент, когда нужно было попрощаться.

Молли что-то говорила Рону, вероятно, давала ему последние наставления, и я отметила, что грязного пятна на носу у братца в этот раз не было. Но он вообще не был неряхой, хотя, возможно, это потому, что Молли пристально следила за нашим внешним видом.

Джинни прижималась ко мне, пряча лицо, и я подозревала, что на мантии чуть пониже груди расползалось мокрое пятно, поэтому просто гладила ее по волосам и ничего не говорила. Молли обняла нас так крепко, будто прощалась насовсем, из-за чего к горлу подкатил предательский комок. Я запрещала себе плакать весь месяц, даже если не знала, куда деться от паники и осознания собственной тупости. Но сейчас было другое, сейчас мне нужно сесть на поезд и отправиться в школу, где не будет семейных завтраков, комнаты с видом на сарай для метел, славных часов и рисунков.

Я сделала вид, что не заметила, как Рон шмыгнул, когда забирался в ближайший вагон, но все же не удержалась и легко провела рукой по его плечу и проводила до купе, которое пока никто не занял. Но едва только отошла в сторону, как услышала:

— Извини, здесь свободно? Все купе заняты.

И, обернувшись, увидела худенького мальчика с растрепанными черными волосами, одетого в футболку и рубашку, которые были велики ему минимум на два размера. Образ завершался перемотанными скотчем очками-велосипедами. Он смотрел перед собой робко и неуверенно, как будто переживал, что его сейчас развернут и высадят из поезда за внешний вид. Я не услышала, что ответил Рон, но уже через пару секунд мальчик улыбнулся и начал затаскивать в купе свой сундук и клетку с белоснежной полярной совой.

Что ж, по крайней мере я могу быть уверена, что мой брат не искал дружбы со знаменитостью — знаменитость нашла его сама.

Белка-истеричка внутри меня билась в агонии по мере того, как я шла вперед, к первому вагону. Здесь везде были дети и подростки — полный чертов поезд чертовых детей и подростков, шумных или напуганных, плакавших или смеявшихся. Все это сливалось в один жуткий шумовой фон, и я чувствовала себя так, будто попала в детскую психиатрическую больницу.

Но даже в этой психиатрической больнице я смогла различить четкое и уже знакомое:

— Уизли.

Когда находилась в нескольких шагах от тамбура между первым и вторым вагоном.

Пришлось остановиться напротив чьего-то открытого купе, в котором спорило сразу несколько голосов, и обернуться, потому что игнорировать было невежливо.

Спасибо привычке некоторых учеников надевать форму сразу, а не ждать, когда поезд начнет подъезжать к Хогсмиду. Я отметила, что слизеринский галстук был довольно небрежно завязан, и, скользнув быстрым взглядом по лицу, выражение которого не изменилось с момента встречи на Косой Аллее, твердо вознамерилась узнать, как зовут этот эталон немногословной выразительности.

Но одновременно с тем, как я прочла вышитую фамилию, совсем рядом раздалось:

— Флинт.

Я видела разных учеников на платформе, разнообразно одетых и выглядящих, но троллеподобных среди них точно не было. Но я все равно удивилась тому, что Маркус Флинт, который в книге описывался как нечто жуткое, выглядел по сравнению с этим довольно… обычно.

Справедливости ради стоит отметить, что это очень хорошее «обычно». Для пятнадцати-шестнадцатилетнего подростка.

— Вуд.

Я сдержала порыв воскликнуть «осел!» и повернула голову вбок, чтобы посмотреть на человека, который вышел из купе спорщиков. Спор, к слову, продолжился без его участия.

Мне стоило больших усилий выбросить из головы мысль о странице из девочковой манги под названием типа «Два Школьных Красавчика и Серая Мышь в Очках». Сердце еканьем не отозвалось ни на Флинта, ни на Вуда, но, возможно, это потому, что технически они оба были лет на десять младше меня, и требовалось гораздо больше времени, чем один месяц, чтобы привыкнуть к мысли, что мне снова пятнадцать.

Ну а что касается Вуда, вопрос о его мозгах, которые могли остаться на поле, интересовал Перси гораздо больше, чем он сам.

Сходства Вуда с Флинтом заканчивались на небрежности в одежде, комплекции и росте — они оба были на полголовы выше меня. И рядом смотрелись как что-то теплое и холодное. До льда и пламени в силу возраста им было немного далековато. Их можно было ставить рядом, чтобы объяснить, как разный тон кожи влияет на внешность.

Вуд выглядел немного взрослее своих лет, что довольно часто случается со спортсменами. Его глаза были карими, с зелеными вкраплениями у зрачка, а в каштановых волосах, которые, судя по всему, не видели расческу в лучшем случае с утра, то и дело терялся солнечный зайчик, отброшенный чьими-то часами.

От Флинта не веяло холодом, как от пресловутых ледяных принцев, но тот факт, что он стоял в тени, делал картину еще более контрастной. Выражение его темно-серых глаз слегка изменилось после появления Вуда, но это нельзя было назвать «радостью», «узнаванием» или «неприязнью». Если Маркус Флинт тоже делит мир на пятьдесят оттенков безразличия, то его интерес к Перси весьма оправдан. Возможно, у них тоже было какое-то подобие телепатии. Секундный обмен отсутствующими эмоциями, так сказать.

Мне кажется, нормальные пятнадцатилетние подростки не должны быть такими. И если что-то вешает ограничители на их эмоции и самовыражение, это очень грустно.

— Вот и поговорили, — заключила я, понимая, что никто не горит желанием завязывать разговор. — Если возникнет желание еще раз проверить, откликаюсь ли я на свою фамилию, то меня можно будет найти в купе для старост.

Было бы здорово попасть в мангу, где конец главы заканчивается крупным планом, и не нужно придумывать, как выкручиваться из неловких ситуаций. Я молила всех богов, чтобы природная бегемотная грация и невезение не наслоились друг на друга и не заставили меня запутаться в мантии или споткнуться о бугорок на ковровой дорожке, которой был выстлан проход между купе, что сделало бы мой уход менее эффектным.

Мне удалось выбросить этот эпизод из головы только потому, что белка-истеричка готовилась вот-вот испустить дух по мере приближения к купе старост, из которого уже доносились голоса. У меня не было настолько большой силы, чтобы компенсировать большую ответственность, но меня никто не спрашивал. И что делать с полной башней отважных и слегка слабоумных от этой отваги детей, я тоже не представляла.

Но, возможно, кто-то собирался об этом рассказать — только эта мысль заставила меня остановиться перед дверью и, сделав глубокий вдох, потянуть ее вправо.

Последние часы меня преследовало ощущение обмана. Быть старостой означает пожертвовать едва ли не всем свободным временем, которое останется после выполнения домашнего задания. Я думала, что худшим будет патрулирование (выходило по два или в некоторых случаях три раза в неделю, три часа после отбоя), но начинала понимать, что, скорее всего, буду расценивать эти дни как отдых. В школе соблюдалась простая субординация, и старосты были средним звеном между учениками и деканом. Через них проходила вся информация об успеваемости, проступках, снятых баллах и пропущенных уроках. Они должны были быть в курсе всего, что происходит на факультете.

Я понимала, что это звучало страшнее, чем было на самом деле — ведь на двоих пятнадцатилетних подростков разом ложилась ответственность примерно за сорок человек, и было бы странно ожидать, что под их контролем окажется каждый ученик — но достаточно проработала в общепите, чтобы осознавать, что если кому-то взбредет в голову начать проверять работу, то придираться начнут в первую очередь к этому. Но, в конце концов, хуже пирамиды нисходящего мозговыноса среди работников ресторанов премиум-класса со мной уже ничего не произойдет.

Справимся.

Из всех детей в первую очередь, по понятным причинам, старосты отвечали за первокурсников. Показывали им замок, рассказывали о правилах, помогали с домашними заданиями. Курсов психологической помощи детям, оторванным от семей, старостам никто не проводил, хотя я даже сомневалась, что в магическом мире кто-то задавался этими вопросами. Сложно было их за это осуждать, когда прожил в России двадцать пять лет.

В конце концов, уделять пристальное внимание всякого рода расстройствам начали только в мое время, когда до людей, наконец, дошло, что душевное здоровье временами бывает гораздо важнее физического, и фразы вроде «я уже полгода нахожусь в депрессии» стали восприниматься с должной адекватностью.

Вторым старостой Гриффиндора был Роджер Стивенсон, и на собрании он производил приятное впечатление, потому что оказался единственным, кто пытался пошутить, даже находясь под ледяным взглядом Джеммы Фарли, старосты Слизерина. Но первым, что он мне сказал, когда мы вышли из купе и отправились патрулировать свою часть вагонов, было:

— Без обид, Уизли, но младшие курсы на тебе.

У него был американский акцент, да и на фоне бледных англичан он сильно выделялся загорелой кожей. Волосы сильно выгорели и на солнце казались золотистыми. Я хотела отметить еще очень яркие голубые глаза, но после этой фразы мне резко расхотелось говорить о его достоинствах.

— Это не потому, что ты девушка, — мотнул головой Стивенсон в ответ на мое выразительное недоумение. — Это будет выгодно для нас обоих. Я плохо лажу с детьми, сказать по правде, я их ненавижу, а тебе будет сложно воздействовать на старшекурсников. Прости, Уизли, я не верю, что ты сможешь стать для них авторитетом.

Я бы возмутилась, не будь это правдой, но все же еле сдержала ехидный комментарий насчет авторитета. В конце концов, перспектива утешать рыдающих от тоски по дому детей мне нравится больше, чем ловить ночью парочки по всему замку.

— Хорошо, — нехотя отозвалась я, думая, не ошибкой ли будет так легко согласиться.

Стивенсон не производил впечатление человека, который будет давить авторитетом. Он спокойно шел рядом, и его не смущал тот факт, что я была заметно выше. Хотя не знаю, должно ли это волновать парней в магическом мире с неизведанными возможностями.

Помимо всего прочего, в обязанности старост входил пункт «выполнение поручений деканов». Раньше при поиске работы это была стандартная строчка во многих вакансиях, но, если честно, после длинного списка обязанностей она меня всегда настораживала. Мелкие поручения на работе находились всегда, и чаще всего они занимали даже то время, которое предназначалось для отдыха.

Наградой за три года каторги была важная для работы в Министерстве рекомендация от администрации школы. Насколько я поняла, она давала возможность попасть в отдел получше и экономила три-четыре года, которые почти все начинающие работники без связей тратили на рутинную бумажную работу.

Такую рекомендацию получали старосты, капитаны квиддичных команд, лучшие ученики школы и те, за кого профессора готовы были поручиться. По большей части это означало, что упорная работа в школе хоть немного, но окупалась.

Это подошло бы Перси, которая считала себя неспособной на что-либо другое, а я вот, наоборот, считала себя неспособной на работу в Министерстве. Но, с другой стороны, сейчас заколдовывать маггловскую технику незаконно, и максимум, что мне светит — без поправки на штраф и несколько лет в Азкабане — это увлекательное хобби, как у Артура.

Но никто не запрещает мне стать Большой Шишкой и немного изменить законы, даже если фактически их писал мой нынешний отец. Ведь насколько я успела его понять, он не пойдет на их изменение ради собственной выгоды.

Нам с Перси предстояло много работы. Я составляла план без поправки на канон, потому что не знала, насколько сильно все здесь отличается и как будут развиваться события. Но в большинстве своем все сходилось, и это очень сильно меня напрягало.

Например, Гарри Поттер — одна штука. Таинственно побежденный Волдеморт — одна штука. Сириус Блэк в Азкабане — одна штука. Короста, которой я старалась не уделять пристального внимания, чтобы не спугнуть, живущая в нашей семье много лет — одна штука.

Только в семье Уизли детей — семь штук, ха-ха.

Вряд ли тот факт, что Перси — девочка, может каким-то образом сильно повлиять на ход событий. И если Волдеморт возродится, про мечту о тихом домике и гараже с волшебными штуками придется забыть на долгое время.

В первых вагонах, за которыми должны были приглядывать мы, не происходило ничего из ряда вон — возможно, из-за близости к взрослым. Я предположила, какое веселье выпало на долю Пенни, потому что Рейвенкло достался конец поезда, и мысленно ей посочувствовала. У меня не было сомнений, что братцы со своими взрывными штучками заныкались где-то там, но не горела желанием их проверять.

Мы со Стивенсоном уже приняли решение разойтись и встретиться через час, как…

— И-извините, вы не видели жабу?

Невилл Лонгботтом, низкий, светловолосый, пухленький и очень милый — одна штука. Тревор, у которого, судя по всему, за один день случилось больше, чем у меня за всю предыдущую жизнь — одна штука.

Бедный ребенок выглядел так, будто вот-вот хлопнется в обморок от необходимости разговаривать с людьми. Я его понимала, потому что сама периодически испытывала такие же сложности, и это никак не зависело от возраста.

Стивенсон сделал взмах рукой, мол, как и договаривались, и поспешил ретироваться. Но я даже порадовалась, потому что в случае чего будет на одного свидетеля моего позора меньше.

Сейчас Невилл был без Гермионы, возможно, еще не дошел до нее, а возможно, она отправилась искать Тревора сама, без неуверенного балласта.

— Не видела, — честно ответила я, слегка наклонившись, чтобы Невиллу было комфортнее со мной разговаривать. По крайней мере, так делали все высокие люди в моей прошлой жизни, и это было очень мило с их стороны — позволять моей шее хоть иногда отдыхать. — Как она выглядит?

— К-как жаба, — логично и предельно честно ответил Невилл. — Его зовут Тревор.

Я покосилась на окружавшие нас купе — почти все двери были закрыты. В коридорчике было несколько студентов, но их явно не интересовало, чем занимается рыжая дылда и маленький шарик бесконечной неуверенности.

Заклятие призыва получалось у меня хорошо. Сначала я тренировала его на перьях, гоняя их по столу, потом постепенно увеличивала расстояние. Манящие чары ограничены только воображением и возможностями. В мире еще не было достаточно сильного мага, чтобы приманить другого человека, но с маленькими животными это должно было сработать. Я пробовала только с учебником, который оставила в саду, и на данном этапе жизни приманить его было моим самым большим достижением. Оставалось только радоваться, что мне досталось тело Перси, ее магия и ее таланты.

Потому что в семье Уизли не было обычных детей. Не с такими родителями.

Первые несколько секунд ничего не происходило, и я уже успела подумать о том, что придется искать настоящего волшебника, но после откуда-то сверху раздалось кваканье, и возмущенный Тревор, противный и липкий, свалился мне в протянутые руки. Не хочу знать, что ему пришлось пережить, и мне стоило огромных усилий передать его Невиллу, а не отшвырнуть от себя. Невилл убежал, забыв сказать мне «спасибо», и прижимал при этом бедного Тревора к груди с такой силой, что пора было заказывать ему поминальную службу.

Очищающее заклинание убрало влагу и запах, но не избавило от ощущения грязных рук. Где-то в этом крылась суть магии, но вместе с этим она постоянно от меня ускользала. Волшебники не думали о таких вещах, возможно, они уже рождались с их пониманием.

Но я была необразованной магглой, которая и устройство обычного мира не особенно понимала. Даже пожалела, что у меня нет синдрома поиска глубинного смысла, и я с удовольствием глотала чужой фанон и никогда не строила свой. Не выработалась привычка анализировать теоретически невозможное.

Но, судя по всему, еще не поздно было начать.

* * *

Рон рассказывал Гарри об устройстве магического мира. Точно так же, как воспринимал его — обрывочно и субъективно, но очень эмоционально. Я хотела зайти за пергаментом и чернилами, чтобы написать письмо Биллу и отправить Аида завтра в его первый долгий полет, но в итоге уже не первую минуту стояла рядом с приоткрытой дверью в купе, выбирая момент, чтобы зайти и не испортить атмосферу.

Гриффиндор — самый лучший факультет. Почему именно, Рон не объяснял, видимо, для него это было слишком очевидно. Но прямо сейчас не опускал другие, просто кратко рассказывал, какие студенты туда попадают.

Квиддич — лучший в мире спорт (сложно не быть лучшим, если ты — единственный), и «Пушки Педдл» когда-нибудь станут чемпионами. Я понимала, почему любимая команда у Рона… такая. Все могут любить победителей, но не верить в неунывающих неудачников означает не верить в себя самого. Рон казался грубоватым, потому что сложно оставаться мягким, когда растешь с Фредом и Джорджем, которые очень легко пересекают границы дозволенного, но все еще относился к тем людям, которые скорее перенесут жука на траву, чем раздавят его. Потому что с каждым годом начинает все лучше осознавать, что ему предстоит самостоятельно пробивать себе дорогу с низа на самый верх.

И что это получится далеко не сразу.

Информация выливалась на бедного Гарри со скоростью миллиона слов в минуту, но тот не только не терялся, но и задавал уточняющие вопросы. После одного из таких, когда Рон замолчал и задумался, я решила, что настало мое время.

Гарри Поттер не вызывал жалости. Капельку отчаяния — возможно, но не жалость. Да, его обувь и одежда оставляли желать лучшего, очки были готовы развалиться, а сам он был не в пример меньше Рона по габаритам. Но вместе с этим смотрел на мир большими зелеными глазами так открыто и смело, что у меня не возникло бы даже мысли пожалеть его. Где-то внутри этого ребенка годами рос и крепился стальной стержень, позволивший ему выносить общество людей, которые его не любили.

— Это Перси, моя сестра, — спохватился Рон почти сразу, не дав образоваться неловкой паузе. — Перси, это Гарри Поттер.

— Привет, — просто сказала я и прошла мимо, к багажной полке, отметив краем глаза, как Гарри сначала напрягся (вероятно, его конкретно достало то, как другие люди реагируют на его имя), а потом расслабился.

Я заметила в его руке один из взятых из дома сендвичей и подумала, что для Рона это и правда начало большой дружбы. Молли готовила в таких количествах, что никому никогда не приходилось воевать за последний кусок, поэтому никто не оказывался в таких ситуациях, когда едой нужно делиться. Это могло не прийти в голову Рону, который, помимо всего прочего, очень любит поесть, но все же пришло.

Правильно, героев нужно прикармливать, иначе они рискуют не дожить до спасения мира.

Подумав об этом, я достала из сундука свою порцию и протянула ее брату со словами:

— Я так плотно позавтракала, что, кажется, не захочу есть до завтра. Будет жаль, если пропадет.

Такой вариант Рона устраивал, и бумага, в которую Молли завернула сендвичи, зашелестела уже в тот момент, когда я выходила из купе, одновременно со словом «держи».

* * *

В купе для старост было ожидаемо пусто, потому что у всех, кроме меня, были друзья в Хогвартсе. Я не унывала. Это позволяло все хорошенько обдумать и, к тому же, занять место за маленьким столиком, на котором мы три часа назад составляли график дежурств. Одна из копий лежала у меня в кармане мантии и напоминала о том, что завтра сезон патрулирований придется открыть нам со Стивенсоном. А все потому, что не нужно доверять тянуть жребий победителю по жизни.

У меня было много вопросов к Биллу. Так много, что пришлось поделить их, а больше половины — выбросить из головы, потому что к тому моменту, как мне придет ответ, они перестанут быть актуальными. Еще часть пришлось отметить как неважные, потому что я не хотела, чтобы Биллу пришлось писать ответ месяц.

Самая первая группа вопросов относилась к взаимоотношениям. Билл должен был понимать, что у Перси с этим так себе, а он просто обязан быть докой в этом вопросе, иначе окажется, что гоблины лучше детей. Я не ждала, что он решит все проблемы за меня, как не ждала, что те, кто его помнит (пятые, шестые и седьмые курсы), будут слушать меня благодаря родственным связям.

Вторая группа вопросов относилась к организации времени, потому что это волновало меня с того момента, как я услышала длинный перечень своих обязанностей. Предположим, часть мы со Стивенсоном уже поделили, и все, что касалось старших курсов, не касалось меня. Но вместе с этим оставалась подготовка к экзаменам, которые я не хотела бы завалить.

Третья группа вопросов относилась к чертовой трансфигурации. Преобразующие заклинания волновали меня до тошноты, и я честно выложила все как есть, надеясь, что Билл не пожалеет о том, что сказал мне, что я могу задавать ему вопросы в любое время. Но, может, он порадуется, что ни у кого из нас нет денег на сквозное зеркало.

До четвертой группы вопросов, которую окрестила сборной солянкой, я добралась только спустя два обхода и визит дамы с тележкой. От вида разноцветных упаковок со сладостями свело желудок, потому что, вероятно, способность терять аппетит во время стресса перешла в это тело вместе со мной. Есть не хотелось, хотелось выпустить белку-истеричку, и будь что будет. Но я успокаивала себя мыслью, что уже через несколько часов окажусь в отдельной спальне, где смогу бегать и орать в надежде, что на меня снизойдет озарение.

Проблемы следовало решать по мере их поступления. Это правило действовало в любой ситуации. Каждый записанный на пергаменте вопрос я вычеркивала из своей головы, потому что собиралась думать над решением, когда придет ответ от единственной доступной мне базы знаний в лице старшего брата.

Все вычеркнуть не удалось, потому что в какой-то момент дверь в купе открылась, и, взглянув на Джемму Фарли, которая, вместо того чтобы приткнуться в другой угол, опустилась напротив меня, я представила, как температура воздуха опускается на несколько градусов.

Я знала ее только потому, что, решив поиграться на Поттерморе, попала на Слизерин, и приветственная речь никак не вязалась с тем, что я сейчас видела перед собой.

В каждой девочковой манге про Ту Самую Серую Мышь должна быть прекрасная ледяная принцесса. С гладкими и блестящими волосами, густой челкой и непроницаемым взглядом темных глаз.

Такая принцесса сейчас сидела передо мной.

— Уизли.

Я начинала подозревать, что студенты отбирались в Слизерин исключительно по манере вести диалог. Двух человек еще можно было считать за совпадение, а на третьем я уже начну подозревать заговор.

— Фарли.

Судя по тому, что Фарли уткнулась в книгу, которую принесла с собой, разговор можно было считать состоявшимся. Еще пара слизеринцев, и я к этому привыкну. Если общение со всеми будет строиться по тому же принципу, то мне не стоит переживать за свою интровертность.

Я дописала письмо, высушила чернила заклинанием и придирчиво осмотрела пальцы на наличие пятен. И только после этого заметила, что Фарли смотрела на меня немигающим взглядом, а книга так и осталась открытой на одной из первых страниц.

— Ты нормально выглядишь, Уизли. В сравнении с тем… что было.

Мне показалось, что на месте смысловой паузы должно было стоять слово «убожеством», но я так удивилась, что Фарли (и года не прошло) решила продолжить разговор, что пропустила шпильку мимо ушей.

— Спасибо, Фарли, — вежливо поблагодарила я, не зная, как на это реагировать.

— Но на твоем месте я бы не стала так выделяться, — неожиданно продолжила она, и мне показалось, что на мгновение ледяная маска треснула. — Нет никаких гарантий, что это останется без внимания.

Это выглядело как предупреждение, и у меня появилось подозрение, что как минимум двое слизеринцев знали про Перси больше, чем я. Было ли это связано с потерянными субботами?

Я не успела сформулировать вопрос, потому что Стивенсон заглянул напомнить про обход, и игнорировать его в первый день явно не стоило.

А Фарли, которая вышла следом за нами, больше в купе для старост не вернулась.

На платформе меня ждал неприятный сюрприз. Я никогда не видела смерть, и Перси, подозреваю, тоже, потому что она не писала об этом ни разу.

Но четверка фестралов, запряженных в только что остановившуюся передо мной карету, явно не была галлюцинацией.

Я решила не создавать столпотворение — пусть я выбралась из поезда одной из последних, но за мной еще оставалось достаточно много людей.

— Ты видишь их? — шепотом спросила Пенни, забравшаяся в карету следом за мной. Она села рядом, очень близко, вероятно, чтобы не привлекать внимание остальных таким разговором, и от ощущения ее тепла сердце снова екнуло. Перси явно восхищалась ей, писала про нее даже больше, чем про Билла на первом курсе, и я не знала, что с этим делать. Когда-то давно мне удалось влюбиться так, что в голове каждый день взрывались фейерверки, а сейчас голова оставалась чистой, а настроение — довольно мрачным.

Прости, Перси, Пенни Клируотер — не мой кандидат в этом мире. Но, возможно, мне удастся с ней подружиться.

— Да, — тихо ответила я. — А ты?

— Нет, — мотнула головой Пенни. — Только читала. Какие они?

Какими были фестралы… Я задумалась. На первый взгляд — жуткими. Каждый из них в тусклом свете фонарей напоминал сгусток тьмы. Еще мне показалось, что их очертания немного размыты, как будто цвет так и норовил выплывать за контуры. Кончики кожистых крыльев выглядели совсем смазанными.

Взгляд их желтых глаз с узкими кошачьими зрачками был острым, умным, но вместе с этим как будто скрывал за собой всю пустоту этого мира.

— Грустные, — подумав, ответила я. — И одинокие.

— Есть теория, что они существуют в двух мирах одновременно, — по-прежнему шепотом поделилась Пенни. — Как кошки в маггловских поверьях. Поэтому их видят те, кто так или иначе прикасался к загробному миру. Суеверных это немного пугает.

Прикасаться к загробному миру — это про меня, спасибо Перси. Я не видела смерть, но живу в теле, которое должно было ее пережить. Бонус был крайне сомнительным, если честно. Но гораздо хуже было бы осознание, что я их не вижу, а они меня — очень даже.

— Ты отличаешься от других, — неожиданно хихикнула Пенни. — Все, у кого я спрашивала, обычно называют их жуткими тварями.

Я пришла из мира, где самыми жуткими тварями были люди, и пока не особо верила, что здесь все было иначе. Но с Пенни этими мыслями делиться было рановато.

— Они немного жуткие, — кивнула я. — И, наверное, достаточно пугающие, чтобы многим людям не хотелось присматриваться к ним и дальше.

— Многим людям, — отозвалась Пенни, на пару мгновений бросив взгляд куда-то за окно, видимо, гадая, где мы едем. — Но не гриффиндорцам, да? Большинство справочников о магических животных высокого класса опасности были написаны ими. Нужно достаточно смелости, чтобы продолжать смотреть на то, от чего другие отворачиваются.

— Иногда гораздо больше смелости нужно, чтобы отвернуться вовремя, — пробормотала я.

Я верила, что нужны те или иные качества, чтобы попасть на тот или иной факультет, но вряд ли все ограничивалось примитивными смелостью, умом, трудолюбием и хитростью. Иногда люди ломаются, и что-то, что спало глубоко внутри, вырывается на свободу, деформируя их. Вряд ли артефакт, даже такой уникальный, как шляпа, может учесть все вероятности. А в волшебном мире школа, как оказалось, почти всегда предопределяла дальнейшую жизнь.

Когда мы подъехали, я немного пожалела, что попала в это тело не тогда, когда Перси поступала на первый курс. Мне стоило больших усилий не замереть, выйдя из кареты, потому что Хогвартс, обдавший нас теплом и легкой дружелюбной магией, стоил того, чтобы пялиться на него часами. Я пообещала себе, что обойду окрестности сразу, как только появится время, и проведу на воздухе весь день, только бы обсмотреть замок со всех сторон.

Если оно, конечно, вообще появится до самого выпуска.

Сегодня мне очень помогала профессиональная привычка, которую я называла «потом разберусь». Богатое убранство меня впечатлило не так сильно, как движущиеся портреты, призраки и зачарованный потолок в большом зале. Но я отмечала это машинально, отставив эмоции в сторонку, потому что иначе выглядела бы как слабоумная. Потом подумаю над этим и потом разберусь, как реагировать.

Меня всегда было несложно впечатлить, а сейчас это качество только усилилось, и дело было даже не в магии, а в том, насколько созданные ею вещи были красивы. Я готова была любить волшебный мир глазами до конца своей жизни, но сначала мне стоило постараться, чтобы жизни на это хватило.

— Мисс Уизли, — догнал меня оклик на подходе к гриффиндорскому столу, и мне пришлось пару секунд подумать, чтобы убедиться, что единственная мисс Уизли в Хогвартсе — это я.

Первым, что я заметила в профессоре МакГонагалл, было то, что в глубине ее серых глаз плясали чертенята. Она была высокой, сухой и выглядела намного старше, чем я себе представляла, и вместе с этим у нее был крайне живой взгляд, который редко можно встретить у людей, проживших больше пятидесяти-шестидесяти лет.

— Добрый вечер, профессор, — вежливо поздоровалась я, гадая, стоит ли говорить подобострастно или не нужно ломать комедию, изображая то, как могла бы вести себя Перси. Наверное, не стоит.

Чем больше я жила в этом теле, тем больше подозревала, что Перси была гораздо более открытой, чем казалась по дневнику, и в глубине души в ней тоже жил бунтарский дух. И кому как не профессору с чертенятами знать об этом.

— Жду вас и мистера Стивенсона завтра в восемь у себя в кабинете. На пару слов перед началом учебного года.

Я проводила ее взглядом и, только сев за стол так, чтобы не пришлось по-идиотски оборачиваться, чтобы посмотреть на распределение, позволила себе мысленно застонать. Проводить первокурсников на завтрак к половине девятого и быть к восьми в кабинете декана — это две большие разницы, особенно с учетом того, что ночью предстоит патрулирование. Похоже, фраза вроде «ничего, зато я получу крутую должность после школы и вырасту большой и богатой, а потом куплю дом подальше от людей» станет моей основной мантрой на следующие три года. Иначе зачем это все.

Я садилась за стол одной из последних, потому что передавала Стивенсону слова декана, и мне предстоял ужин в окружении первогодок. Но было похоже, что за каждым столом студенты сидели по факультетам и сдвигались ближе к выходу и дальше от преподавательского стола с каждым годом. Это очень поможет, когда завтра настанет время раздавать расписание.

Зашедшие в зал первокурсники разительно отличались от второкурсников. Не во всем: эту разницу можно было назвать «год вдали от дома». Дело было не в неуверенности, не в испуге, дело было в том, что эти дети еще не научились жить отдельно, в отличие от других, которые, как я заметила еще в поезде, временами напоминали маленьких волчат. Спокойная жизнь в закрытой школе подразумевала умение постоять за себя. Первокурсники этого пока не понимали. Или не знали, как себя вести.

Я рассматривала профессоров, отмечая, что сходу можно было узнать только половину. Но Квирелл и его тюрбан — одна штука, профессор Снейп, совсем не страшный, но положивший все, что можно положить, на свой внешний вид — одна штука. Профессор Дамблдор в развеселой мантии со звездочками — одна штука. Я очень надеялась, что при переселении в это тело мироздание учитывало, что я не люблю дамбигад.

Заросший бородой Хагрид, возвышавшийся над всеми и перетягивавший взгляд на себя, даже несмотря на эксцентричный наряд директора — одна штука. Карликовый профессор Флитвик на невысоком стуле — одна штука. Угадать, кто из двух пожилых и приятно пухлых дам профессор Спраут, мне не удалось, потому что они обе выглядели очень опрятно. Что бы кто ни думал о волшебниках, несмотря на эксцентричные вкусы, большинство из них следило за собой. К тому же, в конце концов, мы были в школе.

Я пропустила песню шляпы и первые распределения и опомнилась только тогда, когда один из второкурсников случайно пихнул меня локтем в бок во время аплодисментов, а к нашему столу уже направлялась хорошенькая девочка с забавными светлыми кудряшками.

— Лаванда Браун, — звонко представилась она еще до того, как плюхнулась на скамейку напротив меня. Я подумала, что дети в своем стремлении выглядеть пафосно могут быть не только мерзкими, но и забавными. К тому же не стоило забывать, что в глубине души каждый из них очень боялся и переживал.

— Добро пожаловать в Гриффиндор.

Я постаралась компенсировать улыбкой отсутствие реакции на ее распределение, и, похоже, у меня получилось, потому что ответная улыбка была уже менее высокомерной. Может быть, она чувствовала родственную душу, потому что в этот момент мы с ней боялись абсолютно одинаково.

Гермиона Грейнджер, которую я так и не встретила в поезде, села рядом со мной. Ее волосы выглядели точно так же, как у меня в прошлой жизни, когда я засыпала с мокрой головой, но это не было так ужасно в принципе и не должно было характеризовать ее как человека. Как, правда, и то, что она была довольно прелестной, насколько вообще может быть прелестной двенадцатилетняя девочка.

Но даже если человек не выбирает, с какой внешностью родиться, это не мешает ему ухаживать за собой.

И, конечно же, любить себя.

Я старалась улыбаться каждому, кто садился за наш стол, представляться и говорить пару ничего не значащих фраз, и к концу распределения у меня с непривычки болели щеки. Мне казалось, что я не улыбалась так много даже в бытность мою официанткой, хотя прекрасно понимала, что это был отдельный вид магии. Как и любовь ко всему, что делаешь.

Это была моя новая жизнь, и пока, чтобы к ней привыкнуть, я рассматривала каждого ребенка как пользователя, потому что так их было намного легче воспринимать всерьез.

От вида еды, появившейся на столах, желудок неприятно скрутило еще раз. Аппетит появится, когда я адаптируюсь, но прямо сейчас весь этот шикарный пир я готова была променять на обычный семейный ужин Уизли, где не было гвалта голосов, кучи незнакомых людей и туманных перспектив.

Я положила на тарелку понемногу из того, до чего могла без проблем дотянуться, чтобы не выглядеть странно, но толком поесть мне не удалось, потому что Гермиона, как самый главный пользователь сегодняшнего вечера, начала делать то, чего я боялась больше всего.

Задавать вопросы.

Новый вопрос появлялся у нее каждый раз, когда я подносила вилку ко рту. Справедливости ради, сама она тоже съела совсем немного, только то, что успевала перехватить, пока я отвечала. Пища для ума была важнее, но в какой-то момент я поймала неприязненный взгляд от Рона, направленный в сторону Гермионы, а после мне показалось, что кубок с соком, который Невилл опрокинул ей на колени, был слишком спланированной случайностью, потому что стоял достаточно далеко даже для его неловкости. По крайней мере он не выглядел виноватым, даже когда скомканно извинялся. А может быть, понимал, что это можно было без труда исправить заклинаниями. Как в случае с Тревором.

Мне удалось запихнуть в себя немного пудинга, когда появился десерт, но я испытала истинное облегчение, когда остатки еды исчезли, и профессор Дамблдор поднялся с места, чтобы произнести речь.

— Рад видеть тех, с кем мы уже давно знакомы, — он с улыбкой обвел взглядом дальние углы зала, имея в виду семикурсников, — и тех, с кем нам еще предстоит познакомиться, — теперь теплый взгляд голубых глаз скользнул по первокурсникам. — Не буду задерживать вас, лишь хочу сказать, что незнание правил — с их списком каждый может ознакомиться в своей гостиной — не освободит вас от ответственности. Кроме того, не забывайте, что Запретный Лес не просто так получил свое название. Также незадолго до начала года, к сожалению, обвалился потолок в коридоре на третьем этаже, поэтому сейчас он закрыт.

Вот это было чем-то новеньким, и первое серьезное расхождение с каноном зародило где-то в глубине души неприятное чувство. Я не планировала особо пользоваться преимуществами — пока история не принимала опасный поворот — но оказалось очень досадно их терять.

— Со всей честностью заверяю вас, что там нет ничего интересного, и даже самые отъявленные любители приключений не смогут пройти далеко не только из-за завалов, но и благодаря оповещающим заклинаниям. Хотя все, кто желает встретиться с профессором Снейпом во внеурочное время, могут попытаться.

Я была уверена, что взгляд, брошенный на гриффиндорский стол, был сосредоточен на двух одинаковых рыжих макушках. Братцы явно были кандидатами на первое свидание с профессором Снейпом. Я не видела их лиц, но уже знала: полезут. И, к сожалению, Фред и Джордж учились на третьем курсе, а значит, были в моей зоне ответственности. И я подозревала, что мне дорого обойдется с ними договориться, и в конце концов придется следить, чтобы не попадались.

Или пойти вместе с ними, погибать на отработках — так вместе.

— Буду рад увидеть всех вас за завтраком, — продолжил профессор Дамблдор, тем самым изящно указав нам на дверь.

Я удивилась тому упорядоченному движению, которое при этом образовалось. Первыми к выходу из зала прошли мы и рейвенкловцы, возможно, это было связано с тем, что наши гостиные находились дальше. Я порадовалась тому, что с нашей стороны процессию возглавили семикурсники, а немного позже — Стивенсон, который, как и я, получил от старост школы расписание паролей на ближайший семестр еще в поезде. Я провела над картой много часов, определяя для себя ориентиры, но все равно очень смутно представляла, куда идти, и у меня уже не оставалось сил, чтобы подавлять панику, несмотря на то, что не мне нужно было вести всех к башне. Даже улыбка Пенни, которую я поймала перед тем, как мы с рейвенкловцами разошлись в разные стороны, не особо спасла ситуацию. Разве что радовало то, что Гермиона, шедшая рядом со мной, потому что ей не досталось пары, тоже устала достаточно сильно, чтобы перестать задавать вопросы. Мне было несложно сказать еще пару фраз, но был риск, что она спросит о том, чего я не знаю.

И от этого вопросов станет намного больше.

Мы зашли в гостиную последними. Пришлось подождать, пока портрет закроется, чтобы показать, что делать. Полная Дама смотрела на нас с такой приторной улыбкой, что я невольно вспомнила о ведьме из «Гензель и Греттель».

Набитые сладостями детки пришли в самый настоящий ведьмин дом.

— Пара слов перед тем, как вы пойдете спать, — сказала я, подавив приступ восторга от всех этих многочисленных диванчиков, пуфиков, столов и столиков, которые с одной стороны стояли очень хаотично, а с другой, как и в доме Уизли, создавали отдельные композиции. Здесь было очень уютно, а весело потрескивавший камин создавал ощущение дома. Возможно, что сам замок постарался ради детей, которых ждет каждый год, или же я слишком хотела спать, и любая горизонтальная поверхность казалась прекрасной.

Также меня настораживало, что гостиная была пустой, потому что за столом явно витало невысказанное слово «вечеринка». К счастью, репутация скучной заучки избавляла меня от участия. Возможно, все желающие собирались набиться в одну спальню, но, в любом случае, это меня не касалось.

— Вы все будете ошибаться, это нормально, — сказала я, стараясь выбрать более короткие формулировки, потому что дети уже откровенно клевали носом. — Но буду очень рада, если вы скажете мне об этих ошибках раньше, чем узнает наш декан, и мы успеем вместе что-нибудь придумать. Пойдемте, я покажу вам спальни.

Этот замок явно заботился о попаданцах, но у меня уже не было сил это оценить. Во-первых, здесь были указатели — спальни мальчиков и спальни девочек, вдруг кто забудет. Во-вторых, на каждой двери висели таблички с именами, что, в свою очередь, было очень логично, поэтому с моей стороны было трудно облажаться.

Спальни старост в обоих случаях находились за первыми дверями, вероятно, чтобы быть доступными для всех. А еще отсюда было бы удобно ловить нарушителей, нарвавшихся на сигналки.

Аид, которого пришлось отправить в свободный полет, потому что он наотрез отказывался залезать в клетку, уже ждал меня здесь, восседая на насесте у приоткрытого окна с таким видом, будто жил здесь с самого основания замка и не собирается перебираться в другое место.

Понятно, хозяйке-социофобу достался филин-интроверт.

Письмо для Билла все еще было в кармане мантии, но мне не хотелось отправлять Аида сейчас, когда в спальне была гнетущая тишина, словно отрезавшая меня от всего остального мира.

Свежее постельное белье на кровати под тяжелым бордовым пологом едва уловимо пахло цитрусами.

И это было последней мыслью перед тем, как я провалилась в сон.

На каждом листике с расписанием стояла фамилия, несмотря на то, что для первых и вторых курсов не было принципиальной разницы. Тем не менее Хогвартс все еще заботился о попаданцах, а приходить на завтрак в форме в учебные дни был обязан каждый, поэтому раздача расписания не заняла у меня все время, как я переживала изначально. Есть все еще не хотелось, как, к счастью, и спать. Я запихнула в себя тост с джемом и залила полкубка чая, потому что тыквенный сок показался мне ужасным еще вчера, после чего направилась к той части стола, за которой сидели первокурсники, и опустилась рядом с Гермионой, когда она доела, перед этим окинув взглядом зал и убедившись, что некоторые девочки делали то же самое, попутно умудряясь завтракать, клевать носом и заглядывать в журнал или газету.

Большим преимуществом заклинаний были скорость и аккуратность, но при этом нужно было четко представлять, что хочешь получить. Над волосами Гермионы я думала все время, пока мы с очень помятым Стивенсоном шли к профессору МакГонагалл, и всерьез опасалась, что план по спасению ее шевелюры рискует провалиться. Для достижения наилучшего эффекта заклинания нужно было совмещать с зельями для укладки волос, но мне хотелось думать, что в будущем простые человеческие бальзамы и маски тоже должны были подойти. Перси повезло с волосами, они оставались мягкими несмотря на то, что мы использовали самый дешевый маггловский шампунь, и пусть даже у меня не было особого простора в выборе причесок, недели было достаточно, чтобы научиться укладывать их более-менее сносно и не мечтать отрезать больше половины при каждом взгляде в зеркало.

Что ж, будем считать, что Гермиона была моим вторым уровнем сложности.

— Посиди так пару минут, пожалуйста, — попросила я, повернув ее голову в сторону выхода из большого зала. — Если ты, конечно, не против, чтобы мы попробовали что-нибудь придумать с твоими волосами. Тебе будет удобнее, если они не будут мешаться.

— Я говорила то же самое, — надулась Лаванда, когда Гермиона послушно замерла, и тем самым чуть не поломала мне весь путь к гармонии и согласию.

— Значит, ты будешь первым кандидатом на самую мудрую женщину на Гриффиндоре, — ответила я, не дав Гермионе заговорить и превратить все в перепалку. — Со временем.

Второй уровень сложности занял у меня не пару минут, а весь остаток завтрака, но зато спустя это время я уже завязывала аккуратный хвост на затылке Гермионы. Это шло ей намного больше, и теперь она не выглядела так, будто спустилась на завтрак сразу же, как только встала с кровати.

— Научу, когда вы пройдете основы, и будешь заниматься этим сама, — заверила ее я, понимая, что все дети испытывают трудности с тем, чтобы попросить малознакомого человека об одолжении, особенно привыкшая полагаться только на себя Гермиона, которая, возможно, уже сделала себе пометку найти нужную книгу в библиотеке. — До этого момента не советую экспериментировать, если не хочешь остаться без волос.

Оставив первокурсников на попечение Почти Безголового Ника, который считал своим долгом показывать им замок всю первую неделю, я ненавязчиво пристроилась за своими однокурсниками, а потом и вовсе поравнялась со Стивенсоном, который был настолько сонным, что отстал от своей компании. Я не боялась потерять кого-то из вида, потому что Вуд, возвышавшийся над основной массой студентов, служил отличным ориентиром и не терялся в толпе. В этом смысле мне было жаль, что не все уроки у нас были одинаковыми, и после обеда мне придется искать уединенный уголок, чтобы посмотреть по карте, как добраться до класса древних рун. Я понятия не имела, кто еще ходил на них, кроме меня. Впрочем, до этого момента мне нужно было пережить зельеварение.

В дневном свете, пробивающемся в окна, Хогвартс выглядел… деловито. Все куда-то спешили, отчего школа гудела и напоминала муравейник. Даже при том, что здесь не набралось бы трехсот человек вместе с преподавателями, тех, кого я видела, было много. Очень много. Как в масштабах моей социофобии, так и в рамках спящего вулкана.

Студенты в таких количествах были способны на что угодно. Но за более чем тысячелетнюю историю Хогвартс вроде бы устоял, если мы, конечно же, не в Матрице.

Моя первая в жизни учебная неделя в волшебном мире началась с истории магии, от которой я не ждала ничего особенного, поэтому прихватила конспекты Перси по зельям на тот случай, если сегодня по закону жанра и канона будет контрольная, и села на одну из последних парт. История магии проводилась для всего потока, поэтому я даже не удивилась, когда Пенни опустила свой милый синий рюкзак на парту с правой стороны от меня — к этому моменту уже была уверена, что та хотела подружиться с Перси так же сильно, как Перси хотела подружиться с ней. Правда, Фарли, севшая слева, все же стала сюрпризом, но расспрашивать ее при всех было бы глупо.

Мы оказались единственным межфакультетским островком, остальные ожидаемо рассредоточились группами. Я не видела особой вражды: студенты всех факультетов здоровались между собой и перекидывались парой слов, и на это не влиял цвет галстука. Но вместе с этим все держали прохладно-приятельскую дистанцию, как будто каждый факультет был закрытым домом для остальных. В чем-то отслеживалась закономерность, потому что люди, жившие с тобой в одной спальне, по умолчанию имели больше влияния, потому что могли в любой момент придушить тебя во сне.

Сев со мной, Пенни заслужила как минимум два коротких, но неодобрительных взгляда от проходивших мимо сокурсников. Я не успела посмотреть на имена, но запомнила лица на всякий случай, и с интересом взглянула на слизеринцев. Тем было все равно — они, тихо переговариваясь, занимались своими делами. Перси же для гриффиндорцев была практически пустым местом, и я в очередной раз признала, что Стивенсон был прав, когда говорил про авторитет. Я подозревала, что то, что не было травли, было заслугой Чарли, который, как капитан команды, имел какой-то вес, и одногруппники, привыкшие игнорировать Перси, продолжали делать это скорее по привычке даже после того, как он окончил школу.

Почему ее выбрали старостой?

Я надеялась дожить до выпуска и спросить прямо у профессора МакГонагалл, которая утром говорила со мной таким тоном, будто не сомневалась, что я справлюсь. Наша встреча была короткой и общий смысл сводился к тому, что можно и нужно было обращаться к декану по всем вопросам, но было бы здорово, если бы мы приходили за одобрением, а не за советом.

То есть, столкнувшись с проблемой, следовало сначала прикинуть возможные варианты ее решения. Это мне подходило, я привыкла к этому на работе. Но там у меня была база знаний, а здесь решение, судя по всему, нужно было доставать из воздуха.

Лекция началась внезапно, потому что голос профессора Бинса вплыл раньше, чем он сам. Но, что было странно, тишина образовалась мгновенно, чем вызвала у меня острое желание пошутить на тему уважения к мертвым. Все синхронно, как по команде, занялись своими делами.

В большинстве своем легли спать.

Я подумала о том, что рано или поздно все же нужно будет засесть за учебники по истории магии, потому что «превосходно» на СОВ само себя не заработает. Но планировала как-то распихать по разделам, уделять этому два-три дня в месяц и периодически перечитывать конспекты, потому что тупая зубрежка дат выводила меня из себя со средней школы.

И сейчас ничего не изменилось.

— Отличный выбор, — шепнула Пенни, взглянув на то, что я читала. — В прошлом году пятикурсники говорили, что контрольная была зверской. Нам это предстоит завтра, так что я начну готовиться вечером.

Мне показалось, что слева раздалось едва различимое хмыканье. Но комментариев со стороны Фарли не последовало, возможно, сегодня за нее тоже говорил понятный одним лишь слизеринцам молчаливый контекст.

— Спасибо, Пенни, — пробурчала я. — Надеюсь, перед экзаменами ты будешь подбадривать меня точно так же.

От неожиданности Пенни довольно громко хихикнула, и в нее полетело несколько недоуменных взглядов от тех, кто еще не спал. А я подумала, что уже давно не испытывала это ни с чем не сравнимое ощущение, когда в полной тишине отчаянно хотелось смеяться.

* * *

Контрольная и правда была зверской, пусть даже я и успела за лето изучить конспекты, в которых Перси не только записывала лекции, но и выписывала дополнительный материал из библиотечных книг. Одного изучения было мало, требовалось постоянно держать эти факты в голове, работать с ними, применять их на практике. Профессор Снейп не плевался ядом, но выглядел так, будто всех ненавидел. Лично меня это не нервировало, потому что в прошлой жизни это было привычным состоянием в рабочие будни.

Хотя особой приязни у меня тоже не возникло, особенно после короткой лекции о подготовке к СОВ и напоминания, что дальше пойдут только те, кто получит «превосходно». И одна зубрежка, без понимания, этому никак не поможет.

В том, что последняя фраза относилась ко мне, я не сомневалась, потому что взгляд нескольких человек устремился на меня так же, как и профессорский.

А мне было обидно за Перси, потому что при всем ее занудстве она разбиралась в каждом предмете, который изучала. Брала дополнительную литературу, делала заметки, выписывала полезные заклинания. Тратила прорву времени, чтобы усвоить материал. Сейчас все, что она сделала, осталось только в конспектах, а понимание сгинуло вместе с памятью, но я пообещала себе, что сдам чертово зельеварение на чертов высший балл, даже если это будет единственным хорошим результатом.

А потом буду строить свою жизнь без чувства долга перед маленькой одинокой девочкой.

Руны, к счастью для меня, начались не с повторения старого, а с прорвы нового, но было так сложно одновременно записывать все и пытаться понять, что на защиту от темных искусств я спустилась без сил. И несколько раз за лекцию позволила себе подумать, что было бы здорово, если бы профессор Квиррелл и правда был злодеем в этом году, и в какой-то момент он бы перестал притворяться заикой и заговорил бы нормальным голосом. Планы по захвату мира — это одно, а лекции, на которых не хочется уснуть до конца учебного года — это совсем другое.

Похоже, подготовка к экзаменам по некоторым предметам зависела целиком и полностью от учеников. Это было справедливо — давать сделать первый осознанный выбор в пользу своего будущего и нести ответственность за него, но все равно отдавало неприятным душком.

Как чеснок в тюрбане.

Если профессор Квиррелл был злодеем, то играл он замечательно. Его не выдавало ровным счетом ничего, особенно на фоне профессора Снейпа, он пугался каждого звука так натурально, без заминки, что временами становилось его жаль. Но на защите вместо белки-истерички у меня внутри билась в агонии собака-подозревака, поэтому проникнуться в полной мере у меня не получилось. Я переживала, потому что запретный коридор был обоснованно запретным, а это могло значить, что история с философским камнем была серьезнее.

Но вместе с этим — что потолок там и правда обвалился, и какие-то высшие силы или недостаток финансирования мешали устроить ремонт.

К счастью, мне было чем заняться в ожидании развития событий. И занятий было настолько много, что это самое развитие событий я могла и пропустить.

В прошлой жизни я была тем еще прокрастинатором, но в этой так делать не стоило. Прямо сейчас я могла держаться на энтузиазме, потому что новые знания меня всегда привлекали, пусть и не всегда укладывались в голове как нужно.

И, оправдывая репутацию заучки, все время до ужина в первый учебный день я провела в библиотеке, переписывая и приводя в порядок конспекты по рунам и защите. Возможно, у Перси и получалось идеально с самого начала, но у меня было много сумбурной ерунды и обрывочных предложений. Я привыкла говорить и думать на английском еще в прошлой жизни, но лекции, особенно с учетом того, что язык в то время еще не был настолько упрощен, давались мне тяжело. Было бы весело, если бы я вообще его не знала, и дело приняло бы еще более трагичный оборот.

Потому что, скорее всего, пришлось бы признаваться родителям в том, что Перси больше нет.

Я не хотела этого. Сейчас у меня была семья, большая и по-своему дружная. Семья, с которой еще предстояло много работать над отношениями, но все же я скучала по своей пуританской комнате. Перси не было, никто не подсовывал в мою голову знания и заклинания, хотя это было бы неплохим бонусом. Палочка слушалась меня. Была Пенни, которая хотела быть моим другом. Первым другом для Перси Уизли.

У меня не было другого выбора, кроме как попытаться прожить эту жизнь долго и счастливо.

И прямо сейчас для этого мне нужно было продолжать учиться.

* * *

Однако торчать в библиотеке все время, несмотря на сложившиеся обстоятельства, было бы странно для старосты. Я хотела быть на виду у тех, кому могла бы понадобиться моя помощь (даже при том, что сейчас количество желающих ее получить стремилось к минус бесконечности), поэтому чаще всего планировала быть в гостиной все время после ужина. Здесь было шумно, но мне не требовалось ставить заглушающие чары, чтобы спокойно заниматься: я могла абстрагироваться и игнорировать практически любые звуки на фоне, когда была чем-то увлечена.

И с дальнего от камина столика, который будто бы специально для меня стоял в стороне от общего сборища мебели, было очень удобно наблюдать за всем факультетом сразу. У каждого курса были одиночки, ушедшие в свои спальни сразу после ужина и так и не вернувшиеся, были те, кто выбрал себе место в стороне, как я, были те, кто сбивался в одну кучку, чтобы создать еще один источник шума. Первокурсники сидели недалеко друг от друга, хотя им было явно неловко общаться группой. Гермиона практически забилась в угол с книгой и сидела еще дальше от толпы, чем я, но в комнату не уходила, несмотря на шум. Гарри что-то рассказывал Рону, с которым делил одно большое глубокое кресло, и Невиллу, который неловко пристроился на пуфике рядом с ними. Я заметила, что Лаванда и Парвати, которые везде ходили вместе с самого утра, потихоньку начинали к ним прислушиваться, а потом ненавязчиво придвинулись ближе.

Второкурсники по большей части играли в какую-то игру, собравшись в тесный кружок, и к ним никто не лез. Третьекурсники делились на тех, кто образовывал свои компании, и на тех, кто, как Фред и Джордж, мелькал среди старших то тут, то там. Все остальные, за исключением небольших компаний-отщепенцев, сидели в одном большом шумном круге рядом с камином и практически не замечали ничего, что происходило вокруг них. Это напоминало о посиделках вокруг костра, и было странно, что никто до сих пор не притащил гитару.

Я задавалась вопросом, был ли таким каждый вечер в гостиной, или все просто достаточно соскучились друг по другу за лето, и сейчас пока не могли наговориться. Мне нравилась атмосфера, несмотря на то, что я не хотела быть частью этой компании, и в прошлой жизни мне всегда хватало одного-двух друзей.

Перси проводила свои вечера в комнате. Она сама писала об этом. В школе ей нравилось все, кроме этого оживленного шума. Она хотела быть его частью, но не представляла как, и в итоге с каждым годом ее характер становился хуже от пережитого социального разочарования. Дома все было по-другому, и она ожидала от школы того же.

Как и многие другие первокурсники, которые понятия не имели о том, каким адом может стать закрытая школа, будь она хоть трижды волшебной. Хорошо, что обучение начиналось с одиннадцати, многие дети в этом возрасте уже хотя бы примерно представляли, как за себя постоять.

Хотя я не знала, как вела бы себя, если бы попала сюда в одиннадцать, когда мой характер почти ничем не отличался от характера Перси. Сейчас меня не задевал игнор и больше волновала учеба, потому что в кои-то веки, впервые за очень долгие годы, я смогла поставить перед собой довольно четкие цели. И этой целью было далеко не накопить на отпуск или продержаться на нелюбимой работе до конца года.

В последнем случае, спасибо Перси, я так и не продержалась.

— Перси, — раздалось откуда-то сбоку, и я отвлеклась от учебника по чарам, к которым хотела подготовиться, но до сих пор не прочла толком ни строчки, потому что думала. И, повернув голову вбок, увидела Алисию Спиннет — запомнила ее за завтраком, когда раздавала расписания. Алисия была довольно высокой и плотной для своего возраста и явно комплексовала из-за пока еще по-детски пухлых щек, поэтому все время старалась скрыть лицо под светло-русыми волосами.

Интересно было посмотреть, как она поведет себя на квиддичном поле. Если это, конечно, случится.

— Нам с Анджелиной разрешили переехать в другую комнату, — пробормотала Алисия и, запустив руку в карман, протянула конверт. — Я нашла это в тумбочке, извини, забыла отдать днем.

— Ничего, — заставила себя улыбнуться я, перевернув конверт. — Если не отправила, значит, оно не было таким уж важным. Спасибо.

Алисия что-то пробормотала и отошла, а я смотрела на надпись на конверте, пытаясь игнорировать внутреннюю белку-истеричку, которая, судя по ощущениям, вцепилась мне в горло ледяными лапками.

«Папе от Перси».

Я была уверена: в предсмертной записке была только мама, потому что папа был здесь, иначе Перси не стала бы оставлять что-то в комнате, в которую не планировала возвращаться.

Я взглянула на часы, висевшие над камином. До отбоя оставалось меньше десяти минут, уже не успею поорать в комнате, когда прочту. Но ждать, когда начнется патрулирование, и Стивенсон уйдет в свою зону, мне тоже не хотелось. Письмо жгло руки.

«Папа!»

Мое сердце сжалось, потому что в этом письме не было ни одной ровной строчки. Перси писала его судорожно и очень сильно торопилась.

«Я знаю, что ты не поверил, но не могу рассказать тебе больше. Они взяли с меня Обет».

Жалость и сочувствие сменились холодком, пробежавшимся по затылку. Дело принимало серьезный оборот. Непреложный Обет мог чем-то грозить и мне. А с другой стороны чем-то могли грозить те, кто его взял.

«Если ты получишь это письмо, пожалуйста, будь осторожен. У меня есть доказательства. Я оставила их в месте, где все спрятано».

В голове мелькнула мысль о том, что такими темпами аппетит не вернется ко мне до конца года, но я отбросила ее.

Итак, выручай-комната — одна штука.

«Прости меня, папа. Я не хотела, чтобы так получилось.

Очень люблю вас всех,

Перси».

Сил на то, чтобы не заплакать — почти ноль.

— За лето вы потеряли способность читать с доски, мисс Уизли?

До этого момента, за исключением того, что я адски не высыпалась, все было довольно сносно. Сегодня был четверг, четвертый учебный день, и в расписании стояли только зелья после обеда, потому что в полночь у нас был урок астрономии. К слову, довольно бессмысленный из-за облачности.

Трансфигурация, которой я боялась, прошла просто отлично, потому что новый материал воспринимался и усваивался намного быстрее, пусть даже мы пока еще не перешли к практике.

Я заработала свои первые десять баллов на маггловедении, потому что мы начали с обсуждения техники и вооружения во время Второй Мировой, о которой я что-то помнила благодаря тому, что мой папа отлетал по истории и много чего рассказывал мне в детстве. Даже с теми крохами знаний, которые у меня сохранились, я блистала на фоне тех, кто знал об этой войне только с одной стороны.

Изучать магглов с точки зрения волшебников было забавно. Я знала, что в нашей семье выбирать этот предмет одним из дополнительных было ироничной традицией из-за обвинений Артура в магглолюбстве. Ее начал Билл, за ним подтянулись и мы с Чарли. Я знала, что близнецы тоже его выбрали, потому что посмотрела их расписание перед тем, как раздать.

Обвинения в магглолюбстве были несколько лицемерными, потому что волшебники довольно много перенимали у простых людей. Особенно в том, что касалось одежды. Но у волшебников была замечательная логика, которая пока не поддавалась никакому объяснению: все думали, что магглов можно только использовать, а когда находился кто-то, готовый защищать их и рассматривать как равных, этот кто-то наталкивался на неприятие и открытое порицание.

И сегодня на зельеварении у меня получился умиротворяющий бальзам. По крайней мере, мерцающий серебристый туман, о котором было упомянуто на доске, над ним был. Белка-истеричка, от паники которой меня едва не стошнило в самом начале урока, вяло махала хвостом, показывая полную готовность продолжать в случае чего.

В первую очередь, увидев рецепт на доске, я собрала волосы в пучок, чтобы не лезли в глаза и не мешались. Это успокаивало меня и настраивало на рабочий лад еще в прошлой жизни. После, поставив основу на огонь, разложила ингредиенты в порядке очереди и поняла, что два раза перепутала их и поменяла местами, из-за чего рисковала стать первой отличницей, взорвавшей зелье на уроке, и быстро переписала рецепт себе на клочок пергамента, чтобы отмечать по пунктам, что я уже сделала и добавила.

Именно этот клочок пергамента привлек внимание профессора, из чего я могла сделать вывод, что зелье удалось неплохим. После того, как в самом начале урока я получила свою изрядно почерканную зелеными чернилами контрольную с жирной «О» в верхнем углу, этот факт стал настоящим умиротворяющим бальзамом для моей души.

— Нет, сэр, — бодро сказала я, понимая, что какой-то ответ дать все же придется, и едва не добавила, что не смогла бы списать рецепт с доски, если бы ничего не видела, но понимала, что ни одно маггловедение не заполнит ту черную дыру, которая образуется в факультетских часах после такого.

— Тогда чем вас не устроил вариант на доске?

Профессор Снейп относился к типу моих «любимых» пользователей из прошлой жизни. Тех самых, которым, в общем-то, было плевать на ответ, потому что своими словами и действиями они провоцировали определенный выброс эмоций и получали от этого удовольствие. Я же, в свою очередь и в силу профессиональной этики, получала удовольствие от того, что не выдавала ожидаемый результат.

Я невесело подумала о том, что помимо белки-истерички и собаки-подозреваки мне нужно завести еще парочку внутренних животных на такие случаи, вроде тюленя-пофигиста или кабана-пробивана. Но сейчас уже было слишком поздно, поэтому пришлось включить Перси с воображением:

— Я заметила разницу с учебником, сэр. Хотела сравнить в свободное время.

Взгляд профессора не предвещал мне ничего хорошего. Например, что свободного времени у меня теперь не будет. Даже на сон.

— В таком случае я, разумеется, могу ждать от вас не менее трех футов эссе на тему этих различий к следующему четвергу, раз у вас так много свободного времени?

Белка-истеричка заплакала, потому что три фута — это почти один чертов метр. Свитком такого размера можно при большом желании обмотать человека на конкурсе с туалетной бумагой. А ведь я могла бы просто признать, что боялась пропустить порядок приготовления.

Перси явно не подходила на роль внутреннего животного на случай непонятной ситуации.

Мне оставалось только ответить:

— Разумеется, сэр.

— Подойдите ко мне после урока. И, разумеется, это не освобождает вас от общего домашнего задания написать двенадцать дюймов о свойствах лунного камня к понедельнику.

Двенадцать дюймов — это еще один чертов фут.

Первые школьные выходные Перси Уизли — минус одна штука.

* * *

Я подозревала, что это была какая-то проверка, которую мне нужно было пройти, но не понимала, от кого именно — от профессора Снейпа или от мироздания. До следующего четверга у меня был доступ в запретную секцию (который был выдан мне после урока молча и с совершенно нечитаемым выражением на лице) и вполне очевидная подсказка, иначе зачем профессору второй раз напоминать о домашнем задании, делая акцент на свойствах лунного камня.

Различия в двух рецептах действительно были. Я начала подозревать, что упор был сделан на замену дорогих ингредиентов на более дешевые и легкие в производстве, но смогла подтвердить это подозрение только после того, как бегло просмотрела подшивку «Вестника Зельевара» за последние десять лет. Создать новое зелье, учитывая их разнообразие, было достаточно тяжело, поэтому большинство делало упор на то, чтобы усовершенствовать их или сделать более доступными.

Еще я обнаружила, что раз в год статья о новом усовершенствованном зелье принадлежала кому-то из семикурсников Хогвартса. Я обещала себе вернуться к этой теме потом, например, следующим летом, если мое любопытство к этому моменту не испустит дух под грузом подготовки к экзаменам. Будет здорово, если окажется, что Хогвартс — не только школа, но и исследовательский центр, и служит платформой для тех, кто хочет посвятить свою жизнь открытиям в какой-то области.

Не все выпускники мечтают работать в Министерстве, в конце-то концов.

Расписание пятикурсников было составлено таким образом, чтобы у них оставалось почти четыре дня в неделю на самоподготовку. В четверг была только пара зелий, в пятницу — пара ЗОТИ, с которой сегодня профессор МакГонагалл забрала Вуда, бросив еще одно совпадение в общую копилку. Я не была в гостиной вечером, потому что почти весь день провела в библиотеке, пропустив ужин, и только забежала к себе за картой перед патрулированием, но даже так успела услышать новость о нашем новом ловце, самом молодом за последние сто лет. Самого Гарри не было видно, возможно, он хотел спрятаться от еще большего внимания, чем обычно.

Но, вероятно, это был бич закрытой школы. Слишком мало новостей, слишком мало информации, поэтому любое происшествие обсасывалось со всех сторон.

И, конечно, если секреты выходили за пределы знания двух человек, то переставали быть секретами.

После отбоя в коридорах гасло большинство факелов, поэтому освещать себе дорогу приходилось самостоятельно. В любом другом большом старом замке было бы жутко, но в Хогвартсе была разлита какая-то спокойная и дружелюбная магия. У меня не было сомнений в том, что замок был живым, я решила это для себя еще в прошлой жизни, когда дочитывала миллионный фанфик, и, приехав сюда, только убедилась в своей теории.

Хогвартс был построен как школа.

Он растил детей и любил их.

Я ждала патрулирования, чтобы подумать. На мне сегодня были первый и второй этаж, скучное местечко, подходящее только для ловли тех, кто собрался бы пробраться на кухню из нашей гостиной или из башни Рейвенкло. Стивенсону достались шестой и седьмой этажи, а также путь до астрономической башни, и его, судя по всему, ждало веселое время.

Я наконец позволила себе признать то, что Перси знала, где находится выручай-комната. И спрятала там что-то важное, что только Артур мог найти.

Вот только я не собиралась ему рассказывать.

Раскопки в выручай-комнате следовало оставить до рождества. Будет меньше людей и немного больше времени, оставалось только придумать причину остаться, если родители вдруг передумают и не поедут к Чарли, как планировали.

Вот только от этой мысли мне становилось тоскливо. Маленькая комнатка старосты, несмотря на удобство, тишину и уединение, никак не могла заменить комнату в доме Уизли. Я боялась признаться самой себе, что за неполные полтора месяца у них как-то получилось стать для меня семьей.

Я развернула карту, чтобы посмотреть, не предвидится ли нарушителей. С моей стороны это было, конечно, читерством, потому что время патрулирования я использовала для того, чтобы исследовать замок. Секретные ходы с этажа на этаж очень сильно экономили драгоценные минуты между уроками, и, помимо этого, движущиеся лестницы пробудили легкую акрофобию, о которой я давно забыла, потому что жила и работала на нижних этажах. Не то чтобы мне хотелось орать и биться в истерике каждый раз, но иногда, если не удавалось вовремя одернуть себя, от взгляда вниз подкашивались ноги.

Я представила, как жутко должно быть на лестницах в ночной темноте, и поежилась. Собралась уже свернуть карту, как заметила два имени, приближающихся со стороны главного входа. И почему-то они были очень тесно прижаты друг к другу.

С другой стороны к ним уже подбиралась Миссис Норрис. Мы познакомились с ней на прошлом патрулировании, и я уяснила, что она уходила в другую сторону, если видела тех, кому можно было находиться здесь в такой час. Она была мне симпатична, но я так и не нашла в себе смелости познакомиться поближе.

Я решила пойти вперед, но не решила, что буду делать. Обычно студенты гуляют после отбоя по школе, а не за ее пределами. Степень наказания определялась тем, кто их ловил, а я пока была недостаточно смелой, чтобы снимать баллы, даже будучи Противной Перси Уизли.

В том числе и со своего факультета, хотя следовало быть беспристрастным. Но это не работало в школе, где от атмосферы в гостиной зависело то, насколько легкой будет твоя жизнь.

Я не боялась травли, потому что хуже нее могло быть только полное игнорирование. По большей части оно происходило со мной каждый день, но я со своей стороны даже не пыталась наладить отношения с сокурсниками.

Не знала, как.

Не понимала, как себя вести, и очень мало думала об этом.

Все еще привыкала к тому, что мне теперь пятнадцать.

—…если ты еще раз попытаешься свернуть мне шею, то дальше пойдешь сам.

Свет Люмоса выхватил из темноты две фигуры в квиддичной форме. Я поняла, почему имена на карте стояли так близко — один поддерживал другого. Вероятно, ни у кого из них с собой не было палочки, иначе передвижение было бы более комфортным.

— Я просто представлял, как… Неважно. Ох, Уизли.

Они замерли передо мной, и я невесело подумала о том, что стала свидетелем, похоже, самого тесного сотрудничества между факультетами.

Сбоку от меня раздалось требовательное мяуканье, и, когда я повернула руку, свет палочки отразился в пронзительных глазах кошмара всех нарушителей Хогвартса.

— Все в порядке, — на всякий случай сказала я, потому что Миссис Норрис, похоже, размышляла, стоит ли доверять добычу мне или стоит позвать хозяина. — Они со мной.

Она одарила меня долгим взглядом, перед тем как коротко и недовольно мяукнуть и удалиться.

— Даже спрашивать не буду, — буркнула я, снова осветив пойманных нарушителей. И Вуд, стоявший на одной ноге, и Флинт, поддерживавший его сбоку, смотрели на меня так, будто прямо сейчас рады были бы оказаться в любом другом месте. — Пошли.

Я бегло просмотрела карту, когда отвернулась, и, убедившись в том, что никто не должен попасться нам на пути в ближайшее время, убрала ее в карман. Мы пошли — в полной напряженной тишине, прерываемой только ворчанием разбуженных портретов. Больничное крыло находилось на четвертом этаже, а ход, который туда вел со второго, был слишком узким, да и мне пока не хотелось светить знаниями.

Из-за проблем на третьем этаже одна из лестниц была заколдована таким образом, что за редким исключением поднималась сразу на четвертый, но примерно раз в полчаса, насколько я успела понять из обрывочных разговоров в коридорах, кому-то не везло.

Прямо сейчас, несмотря на то, что лестница решила, что с кого-то на сегодня достаточно приключений, не повезло мне, и пришлось вцепиться в перила свободной рукой, чтобы не потерять ориентацию в пространстве. Мне бы гораздо больше нравилось прыгать по ступенькам, чем летать в неизвестности, особенно с учетом того, что темнота внизу казалась жуткой и сосущей. Я думала о таблице совместимости и взаимозаменяемости взрывоопасных ингредиентов, чтобы отвлечься, и перебрала в уме все, что могла вспомнить, за эту неполную минуту, что мы поднимались.

Мадам Помфри будить не пришлось. Она выпорхнула из своего кабинета через несколько секунд после того, как мы оказались в больничном крыле, кутаясь в большую шаль. Вкупе с растрепанными седыми волосами, не скрытыми чепцом, она больше напоминала знахарку, чем квалифицированную медиведьму.

По взмаху ее палочки сразу же зажглось несколько факелов, из-за чего я смогла увидеть, что еще одна кровать была занята. И почти сразу почувствовала укол совести, потому что совсем забыла, что раз Гарри Поттера взяли в команду, то Невилл, скорее всего, сегодня пострадал.

Он попал в больничное крыло второй раз за неделю. Первый был в понедельник, после взорванного котла на зельях, и, когда я пришла забирать его вечером, мадам Помфри сказала, что это рекорд среди первокурсников.

Я не сдержала порыва поправить сбившееся одеяло, чувствуя себя наседкой-неудачницей. Это была не моя вина, что Невилл пострадал, и все же неприятно было думать, что он провел весь вечер в одиночестве.

— Я оставлю вас здесь до утра, мистер Вуд, — услышала я, отвернувшись от Невилла. — И, боюсь, мне придется поставить в известность вашего декана.

— Идем, — тихо сказала я Флинту, не слушая дальнейших препирательств. Нам здесь уже нечего было делать. — Доведу тебя до гостиной.

В этот раз лестница не была такой любезной, и от мысли, что я оказалось на маленькой площадке на очень приличной высоте, меня едва не затошнило. Это был первый раз, когда я видела арку в запретный коридор, который не был даже скрыт дверями, так близко, и что-то отвлекло мое внимание достаточно, чтобы не смотреть под ноги, что я осознала уже постфактум — когда Флинт ухватил меня за локоть и дернул назад, не дав сделать шаг в пустоту. Осознание, что ему не пришлось даже прикладывать никаких усилий, слегка меня расстроило, потому что тело Перси теряло вес гораздо быстрее, чем набирало.

— Спасибо, — спохватившись, сказала я, подумав, что даже если бы от меня что-то осталось после падения, для Флинта было бы такой себе перспективой тащить в больничное крыло второго гриффиндорца за вечер.

— Ты вообще ешь что-нибудь, Уизли? — неожиданно спросил он в тот момент, когда я подняла палочку, чтобы внимательнее рассмотреть арку.

— Иногда, — рассеянно ответила я. Вопрос был странным, но гораздо больше в этот момент меня волновали две вещи, которые следовало бы взять на заметку до того, как приехала следующая лестница.

Первой была легкая мерцающая завеса в арке, почти неразличимая в таком освещении. Возможно, это были пресловутые сигнальные заклинания, способные призвать сюда профессора Снейпа.

Второй были завалы, которые выглядели бы очень натурально, если бы не одно но.

Их очертания были размытыми и слегка прозрачными. И это нельзя было списать на недостаток освещения, потому что ближайшие «камни» лежали прямо у входа в арку.

Если это была иллюзия, почему ее никто не замечал?

И что-то мне подсказывало, что

философский камень в Хогвартсе — одна штука.

Завтрак в субботу я благополучно проспала, а вот завтрак в воскресенье мне очень понравился. Больше половины студентов предпочло отоспаться, как я подозревала, те, у кого была заначка из еды или кто умел пробираться на кухню. По большей части за столами сидели младшекурсники.

И я.

Сидела и делала вид, что игнорирую два одинаковых взгляда от дорогих братцев, которые мало того, что явились на завтрак, так еще и снизошли до того, чтобы сесть по обе стороны от меня.

Сегодня было первое утро, когда у меня появилось осознание, что нужно нормально позавтракать, поэтому я старалась и налегала на почти безвкусную овсянку. Несмотря на то, что всю ночь мне снился профессор Снейп, который читал мою работу с саркастичными и уничижительными комментариями, настроение было просто замечательным.

— Мы надеемся, что тебе было вкусно, сестрица Персефона, — сказал один из братцев Форджей, тот, что сидел справа, когда я наконец отодвинула тарелку от себя. За эту неделю мы с ними почти не пересекались, разве что испытали одинаковое желание провалиться под землю в прошлую среду, когда Стрелка, внезапно заснувшая в полете, рухнула в центр стола, а письма от Молли, сложенные в один конверт, улетели в сторону хаффлпаффцев. Сова осталась совершенно жива и невредима, чего не скажешь о моем завтраке.

А теперь им явно было что-то нужно от меня, и стоило придумать, что я хочу взамен.

— Объедение, — ровным голосом сказала я. — Выкладывайте.

— Мы тут услышали…

— …совершенно случайно…

— …что вместе с гигантской работой от нашего любимого профессора…

— …ты получила доступ к заветным книжечкам.

От кого, интересно, они могли такое услышать, если своим ворчанием я успела поделиться только с Пенни, а на зельеварении в четверг мы сидим со слизеринцами. Или, возможно, игнорирование однокурсников удобно гнулось от случая к случаю?

— Допустим, — спокойно сказала я, гадая, что близнецам могло там понадобиться. С них бы сталось устроить диверсию, чтобы взять нужную книгу, если бы она была совсем уж необходимой. Заделки на будущее? Как много они успели придумать для своего магазина уже сейчас?

Я сама была не без греха, потому что свое разрешение собиралась использовать для того, чтобы найти про Непреложный Обет все, что только возможно. Черновой вариант моей «гигантской работы» уже был написан, я потратила на это весь вчерашний день, осталось только передохнуть, переключившись на другие предметы, и переписать его без миллиона помарок и вычеркиваний. Ограничений на то, чтобы брать только книги по зельеварению, в моем допуске не было, вероятно, профессор Снейп считал, что занудная заучка не будет использовать его для чего-то сверх.

Вот только Перси тоже не стала бы пренебрегать возможностями.

— Мы опасаемся…

— …что у всех профессоров в большом зале…

— …есть уши.

Я оглянулась на преподавательский стол. За завтраком не было ни директора, ни деканов, но близнецы зря не беспокоились. Раз уж им хватало отваги прятать свои наработки под носом у матери, на то, чтобы не обсуждать секреты в большом зале, у них действительно были основания.

— Идемте, — со вздохом сказала я, выбираясь из-за стола и доставая заброшенный под скамейку рюкзак. — Расскажете по дороге.

Со стороны мы, наверное, выглядели странно, потому что Фред и Джордж шли по обе стороны от меня вместо того, чтобы держаться вместе, как делали это обычно. Но не то чтобы это сильно меня волновало — я продолжала совсем не по-гриффиндорски думать о том, как использовать их желание что-то получить от меня.

Я не могла запретить им шалости, только ограничить их, но не была уверена, что они не найдут дыру в договоре. И не могла выторговать запрет на прогулки после отбоя, иначе страдать будет башня, а не весь замок.

Нужно было что-то, не совсем нужное им, чтобы в следующий раз они могли обратиться ко мне так же легко, как сейчас, но в то же время полезное для меня, потому что зря рисковать не хотелось.

— Мы недавно узнали, — начал один из братцев, когда тяжелые двери большого зала остались позади.

— …что у магглов есть…

— …замечательная игра…

— …«Правда или действие».

Я закатила глаза. Если были магглорожденные, которым хватило ума рассказать им о подобных вещах, найдутся и те, кто окунет их в жуткий и прекрасный мир «Сияния».

— Как это вяжется с запретной секцией? — спросила я, когда мы синхронно и не сговариваясь свернули к портрету монументальной леди в пышном черном платье, за которой находился удобный путь на второй этаж, с которого потом можно было перескочить на лестницу на четвертый и сэкономить себе тем самым минут десять времени. Это был один из первых тайных ходов, о котором я узнала, потому что с понедельника торчала в библиотеке.

— «Веритасерум», — хором ответили близнецы. Что ж, я могла бы и сама догадаться, что если они возьмутся изобретать магическую версию игры, то позаботятся о том, чтобы никто не мог соврать.

— …есть в учебнике за шестой курс, — ответила я, надеясь, что не ошиблась, и совпадения с каноном в таких мелочах тоже не подводят.

— Мы знаем.

— Но там нет…

— …нужной нам модификации.

— Нам нужна та…

— …что действует совсем недолго и…

— ее действие больше похоже на приступ откровенности.

— Который, в отличие от основной версии…

— …нельзя купировать.

Я подумала, что хорошо, что у семьи Уизли нет цели захватить магическую Британию. И что среди них нет никого с замашками Темного Лорда. В том, что у тех же близнецов получилось бы, я почему-то ни капли не сомневалась. Они впитывали в себя все знания, до которых могли дотянуться, чтобы использовать это в будущих изобретениях. А после, в темные времена, начали делать по-настоящему важные и нужные вещи.

Я приветливо кивнула мадам Пинс, которая улыбнулась уголками поджатых губ — это было высшее проявление радушия с ее стороны. Перси ей нравилась, но такие, как Перси, и созданы для того, чтобы нравиться дамам повышенной строгости. А вот Фред и Джордж, синхронно пожелавшие доброго утра, заставили ее скривиться. Пожалуй, не стоило ей знать, что мы пришли сюда с одной целью.

Братцы сделали круг по библиотеке, взяли с полок по паре книг для отвлечения внимания и прошли за мной к дальнему столику у запретной секции. Мне здесь нравилось, потому что никогда не было людей по одной простой причине: в шкафу за перегородкой хранились очень беспокойные книги, скованные, как я потом увидела, цепями, и некоторые из них могли начать вырываться, орать и стонать, как будто от боли. Над шкафом с этими книгами была старая и почерневшая от времени табличка со словом «Проклятия», что, в общем-то, было довольно логично.

Я уходила в другую сторону, и потому, что даже в другой жизни была достаточно впечатлительной, и потому, что секция зельеварения была достаточно далеко отсюда, а нужные мне книги по малоизученным и довольно опасным свойствам некоторых ингредиентов и вовсе стояли у затянутого паутиной окна.

Книга, полностью посвященная сыворотке правды, нашлась среди пыльных томов с ядами. В поисках информации по магическим обетам мне пришлось покружить, потому что я не могла задать этот вопрос в лоб мадам Пинс, но уже успела узнать, что среди книг в общем доступе нужной мне нет.

— Мы готовы предложить тебе… — начал братец Фордж, когда я выложила свою добычу на стол.

— …месяц…

— …без походов после отбоя…

— …и взрывов туалетов, спасибо маме за идею.

— И, возможно, без издевательств над профессором Квирреллом, но тут ничего не можем обещать.

— Нет, — мотнула головой я. — Просто пообещайте, что не сунетесь в коридор на третьем этаже до тех пор, пока его не откроют для всех.

Я пока еще не знала, был ли там цербер, но в любом случае не хотела бы, чтобы два маленьких авантюриста с ним познакомились.

Братцам потребовалось десять секунд телепатии — по крайней мере, именно столько они смотрели друг другу в глаза — прежде чем они хором сказали:

— Идет. Обещаем.

И, усевшись поудобнее, придвинули книгу к себе.

* * *

Я пропустила обед, хотя еще вчера пообещала себе, что этого больше не повторится. Все же Перси пятнадцать, и такие перебои в приемах пищи не пойдут ее телу на пользу. Сейчас мне уже не хотелось умереть от вида еды, но я по-прежнему не чувствовала голода, поэтому легко забывала о том, что нужно поесть.

Следовало попросить Артура о том, чтобы он сделал наручные часы по тому же принципу, что и настенные в комнате Перси. Весной, когда все начнут активную подготовку к экзаменам, это мне очень пригодится.

— Привет, Уизли. Не думал, что найду тебя за самым кошмарным столом.

На соседний стул, с которого только несколько минут назад встал один из моих братцев, бесцеремонно плюхнулся растрепанный и заспанный Вуд, положив перед собой стопку книг и пергаментов. Он забросил рюкзак под стол и посмотрел на меня испытующим взглядом.

— Привет, Вуд, — сказала я, не зная, чего он от меня ждет. Библиотека была почти пустой, потому что мало кто хотел торчать здесь в первое воскресенье с начала учебы, к тому же погода за окном пока что очень радовала. — Ты меня искал?

— Ты не сняла с нас баллы, — напомнил мне Вуд. — И даже не назначила отработку.

Я уже успела забыть об этом, потому что иллюзия в коридоре на третьем этаже заняла все мои мысли.

Да я же просто буква «о» в слове «ответственность».

— Мадам Помфри должна была сказать декану, — напомнила я. — Вы бы все равно получили.

— Она сказала, — помрачнел Вуд. — МакГонагалл пообещала, что если я получу хотя бы одно «слабо» в этом месяце, она сделает капитаном тебя.

— Тогда мы точно возьмем кубок, — пожала плечами я и, закрыв книгу про обеты, притянула к себе свиток для будущего эссе про спутники Юпитера.

— Я знаю тебя пятый год, Уизли, — доверительным шепотом поделился Вуд. — Но впервые слышу, как ты шутишь.

— Я не шутила.

В повисшей тишине стало слышно, как тихонько звякают цепи на просыпающихся книжках. Лицо Вуда отображало смесь удивления, недоумения и недоверия, поэтому я выдержала всего несколько секунд, настолько забавным оно было, и постаралась не смеяться громко, чтобы не привлечь к себе внимания мадам Пинс. За исключением коротких смешков в разговорах с Пенни это был первый раз, когда я смеялась, с того момента, как попала в тело Перси.

— Смейся чаще, Уизли, — фыркнул Вуд. — Этому миру не хватает потрясений.

— И все-таки, — начала я, ощутив запоздалое беспокойство, которое вообще-то должно было появиться еще в пятницу вечером. — Вы же не дрались на поле?

— Нет, — мотнул головой Вуд, выуживая из рюкзака чернильницу и перья. — Мы тренируемся вместе со второго курса, когда есть время. Я просто…

— Невнимательный идиот.

Стул слева от меня слегка скрипнул, а на стол легла еще одна стопка книг, из-за чего мне, привыкшей работать в одиночестве, пришлось немного потесниться и отложить то, к чему я не планировала прикасаться, пока не закончу с астрономией.

— Невнимательный идиот, — легко согласился Вуд. — Который дружит с людьми под стать себе.

Сейчас, когда Флинт оказался совсем рядом, горьковатый аромат, исходивший от его одежды, стал ощутимее. В прошлой жизни мне очень нравились горькие ароматы, и я собирала масла с ними. Лавандовое было моим любимым, несмотря на то, что у большинства людей ассоциировалось с молью и бабушками.

Здесь было что-то другое, что-то, что цеплялось за край моего сознания, но отказывалось вылавливаться в тонне ассоциаций. Я подумала, что вряд ли между нами когда-нибудь будут настолько близкие отношения, чтобы хотя бы спросить об этом, не говоря уже о том, чтобы погрузиться в ткань лицом и вынюхать ее как следует, призывая все свои воспоминания.

Было ли возможно, что этот аромат помнила не я, а Перси?

Если да, то лучше бы это была школьная программа.

— Они вместе придумывали нам наказание, да? — неожиданно спросил Вуд, оторвавшись от, как я успела увидеть, толстенного талмуда по трансфигурации. — Снейп и МакГонагалл.

Перси внутри меня постоянно подставляла «профессор» перед фамилиями учителей, но вслух я занудствовать опасалась.

— Я не наказан, — отозвался Флинт, подняв голову, и я заметила, что во взгляде, которым он скользнул по книге с обетами, появилось узнавание. — Но декан настоятельно попросил «избавить его от позора и не стать первым в истории студентом Слизерина, оставшимся на второй год».

Вуд хмыкнул, но никак не прокомментировал, возможно, в плане успехов в учебе они недалеко друг от друга ушли.

За прошедшее время я успела понять, что в Хогвартсе не было откровенно глупых, возможно, в этом была какая-то своя магия. Были ленивые — по большей части, ограниченные или напуганные, но материал со временем усваивали все и переходили с курса на курс.

За редким исключением.

И что-то мне подсказывало, что ни одно из этих исключений сейчас не сидело рядом со мной.

* * *

— Стоять! — рявкнула я, ухватив первого из отчаянно бежавших по коридору за растянутый воротник. В эту минуту была уверена, что они испугались меня больше, чем мистера Филча, который, к слову, довольно быстро приближался, но, стоило отдать им должное, отреагировали быстро. Воротник в моей руке принадлежал Гарри, который юркнул в проход за моей спиной сразу же, стоило мне только его развернуть, и за ним последовали остальные. Я шла последней, и проход закрылся как раз в тот момент, когда в дальнем конце коридора показался свет фонаря.

— Вперед, — прислушавшись и удостоверившись, что мистер Филч прошел мимо, сказала я, легко подтолкнув замершего рядом со мной Невилла. — Только тихо.

Этот проход, длинный и пыльный, вел сразу на шестой этаж, и я использовала его впервые, когда бежала сюда в попытке поймать несостоявшихся дуэлянтов раньше других. В силу того, что шестой этаж был малопопулярным местом, ход тоже почти не использовался, и я до сих пор не была уверена, что несколько минут назад мне за шиворот упал мусор, а не мумифицированный паук. Только старалась об этом не думать.

— Это ч-что, — тонким голосом произнес Рон, когда зажженный Гермионой Люмос осветил заросшие паутиной стены и потолок. — П-пауки?

— Скорее уже трупы пауков, — мрачно сказала я, гадая, сколько лет этой паутине. — Закрой глаза, Рональд, и держись за Гарри, хорошо? Проход ведет только вперед, не потеряешься.

Арахнофобия младшего брата была последним, о чем я успела подумать, когда перед сном, заглянув в карту, увидела четыре точки на пути к залу наград и взвыла.

В пятницу дуэли не было. В тот день я вернулась к патрулированию, после того как довела Флинта до подземелий, и следила за спальнями младшекурсников, но никто из них не сдвинулся с места ни до полуночи, ни после, и я расслабилась. Как оказалось, зря, а еще — зря не обратила должного внимания на то, как возбужденно перешептывались Гарри и Рон весь вечер. Была уверена, что в воскресенье пятничный запал по поводу квиддича еще не прошел. Он и не прошел — у Драко Малфоя, потому что секреты в Хогвартсе умели хранить только немые.

У выхода я немного замешкалась, рискуя спалиться, и взглянула на карту, чтобы удостовериться, что Фарли, патрулировавшая пятый и шестой этажи сегодня, благополучно закончила и удалилась в сторону подземелий. На пути к башне нас не ждало ничего, кроме укоризненного взгляда Полной Дамы.

— Я жду объяснений, — устало сказала я, повалившись на ближайший пуфик. Путь на второй этаж я проделала на чистом адреналине, и тело, не привыкшее к таким коротким броскам на скорость, теперь отказывалось шевелиться.

Они молчали. Рон и Гарри смотрели себе под ноги, осознавая, какой идиотский поступок совершили. Невилл пялился в камин с таким видом, будто представлял, поместится туда целиком для ритуального очищения пламенем или стоит сначала распилить себя по частям. Гермиона оглядывала остальных с выражением праведного гнева на лице и, похоже, готовила целую речь.

— Прежде чем ты что-то скажешь, — обратилась я к ней, — вспомни, пожалуйста, что сама нарушила правила, и потрудись объяснить именно свою вину, а не чужую.

Теперь тишина с каждой секундой становилась все более истерической. Вместе с осознанием на них наваливался испуг, а мои злость и разочарование сменились облегчением. Я успела отловить детей на пути к лестницам и почему-то была абсолютно уверена, что в лучшем случае их ждало столкновение с профессором Снейпом, потому что с них бы сталось попытаться сбежать в завалы. Не было никаких сомнений в том, что закон подлости привел бы их сегодня на третий этаж.

И тогда они обнаружили бы, что никаких завалов нет.

Хорошо, что все закончилось именно так, и эта ночь стала просто небольшим приключением, а не началом чего-то масштабного.

— Я не буду снимать с вас баллы, — решила я, подумав, что помимо буквы «о» в слове «ответственность» скоро стану буквой «с» в слове «слабохарактерность». — На первый раз. Но вместо этого к завтрашнему вечеру вы все напишете мне по футу о причинах столь идиотского поступка и своих выводах. И вам лучше не знать, что будет, если я ничего не получу от вас до отбоя. Идите спать.

Они разошлись, и я была уверена, что тихое «как она узнала?» в исполнении Гарри мне не почудилось.

Я сидела и смотрела в огонь до тех пор, пока колени не перестали дрожать, и с неприятным удивлением обнаружила, что время близилось к двум часам ночи. От мысли, что до начала новой учебной недели осталось совсем немного, тишина перестала казаться уютной.

Если каждое воскресенье будет заканчиваться так, то мне не нужно будет переживать ни за СОВ, ни за ЖАБА — кажется, я до них просто не доживу.

Аид вернулся в пятницу утром, принеся целый сверток от Билла, который я чудом успела поймать в сантиметрах от своей тарелки, и устало сел мне на плечо.

— Спасибо, милый, — сказала я, скармливая ему кусочки бекона. — Рада, что ты вернулся.

Аид клюнул меня в палец вполсилы, что, видимо, для него означало «ласково», и, взмахнув крыльями, улетел, держась позади других почтовых сов. Я могла не сомневаться, что вечером найду его на насесте в своей комнате. Для этого оставляла окно открытым каждое утро, пока погода позволяла.

— Мне кажется, — начал Вуд, кое-как подавив зевок, — или с животными ты ведешь себя более мило, чем с людьми?

— Животные мне ничего плохого не сделали, — пожала плечами я, разворачивая сверток.

Вуд закатил глаза. В какой-то момент он стал садиться рядом со мной в большом зале, а еще — на трансфигурации, потому что на остальных предметах рядом со мной были либо Фарли, либо Пенни. Первую пару дней меня это основательно напрягало, а потом легкой болтовне на разные темы все же удалось меня затянуть, и я перестала вздрагивать от громогласного «привет, Уизли!» за завтраком или с утра в гостиной.

Кроме того, за день Вуд не успевал мне надоесть, потому что большую часть его времени все равно занимал квиддич. А теперь еще и попытки учиться хотя бы на «Удовлетворительно».

— А люди?

— А люди пока ничего хорошего не заслужили.

Я передала письма от Билла братьям. Кроме них, в посылке лежала обернутая в пергамент книга, на которой мелким убористым почерком было написано: «Не открывай за столом, если не хочешь, чтобы Фред и Джордж напоминали тебе об этом до конца жизни».

Конверт с письмом для меня тоже был довольно объемным, и я решила оставить его на вечер и убрала в рюкзак вслед за таинственной книгой.

— А я? — не сдавался Вуд, который уже закончил с завтраком, пока я витала в облаках.

— А у тебя галстук криво завязан, — буркнула я.

Одежда Вуда была катастрофой. Он умудрялся выходить из комнаты во всем мятом всегда, как будто на него махнули рукой даже домашние эльфы. После угрозы декана снять с факультета пятьдесят баллов, если Вуд еще хоть раз заявится на ее урок «так, будто ночевал в конюшне», Стивенсон стал следить за ним, но бывали такие дни, как сегодня.

Сегодня наш Авторитетный Староста сам выглядел так, будто пятница была вчера, и отчаянно клевал носом над тарелкой. Такое случалось с ним после патрулирований, хотя я не могла сказать, что оставалось совсем мало времени на сон.

Я вздохнула и достала палочку, чтобы привести в порядок обоих. Заклинания по уходу за одеждой были в конспектах Перси за второй курс — она узнала о них от Молли. Сначала я пренебрегла ими, чтобы не забивать голову, но в начале этой недели, когда все практически поголовно перестали обращать внимание на свой внешний вид, мне пришлось на них подналечь. Я все еще не понимала предназначения кубка школы, но терять баллы из-за такой ерунды не хотелось. Моя внутренняя Перси, подкрепленная перфекционизмом, рвала и метала, и было довольно сложно оставаться спокойной и не перебарщивать.

— Ты же придешь завтра посмотреть на нашу тренировку? Мы собираемся устроить товарищеский матч с Хаффлпаффом после обеда, чтобы новички успели влиться до начала сезона.

Вуд выпалил это на одном дыхании, будто держал в себе весь завтрак и ждал подходящего момента. Например, когда я начну вставать из-за стола, размышляя над тем, стоит ли провести остаток дня после ЗОТИ в библиотеке, чтобы освободить себе завтра немного времени на сон и отдых, или же нужно сначала поднапрячься, а после уже блаженствовать. Вопрос с выручай-комнатой на каникулах оставался открытым, и время, которое я планировала провести там, уже не потратишь на учебу.

— Тренировку? — тупо переспросила я, закидывая рюкзак на плечо. Близнецы что-то говорили вчера о первой серьезной тренировке для Гарри, но я упустила тот момент, что она будет в субботу.

— Каждая вторая и четвертая субботы месяца — это наши дни, когда никто другой не может зарезервировать поле для тренировки. Это знает каждый, кто… — Вуд осекся, потому что неожиданно вспомнил, с кем говорит. С Перси Уизли, которая любит книги больше, чем людей. — Это Чарли придумал, когда стал капитаном, и остальные его поддержали. Но в этом году мы решили, что иногда тренироваться вместе — неплохая идея.

Я замерла. Чарли стал капитаном, когда Перси училась на втором курсе. С середины второго курса у нее стали пропадать субботы.

С конца второго курса она начала копить на похороны.

Было ли это связано с тем, что Чарли физически не мог находиться в замке и присматривать за ней?

— Приду, — пообещала я, чтобы закончить разговор быстро и безболезненно, после чего пошла к выходу из большого зала в одиночестве.

Нужно было о многом подумать.

* * *

Моей излюбленной практикой на работе в прошлой жизни, помимо «потом подумаю», было еще и «оставь, само разрулится». Чаще всего проблемы решались сами собой, пока я судорожно искала ответы в базе знаний, или теряли актуальность со временем. Я не была уверена, что в мире магии это тоже сработает, но все же откладывала те вопросы, ответы на которые не могла получить прямо сейчас, чтобы не прибавлять себе головной боли.

Но один вопрос все же разрулился сам собой в тихой и непринужденной обстановке, в приятной компании Пенни, которая тренировала исчезающие чары на улитках, трансфигурированных из набранных около озера камешков. Я отвлекалась от учебника по заклинаниям каждые пару минут, чтобы посмотреть, какими изящными и красивыми были светло-сиреневые лучи, которые при этом вырывались из ее палочки.

А потом сняла очки, чтобы дать глазам передохнуть, и обнаружила, что те же самые заклинания были невидимыми.

Я начала использовать магию уже после того, как получила очки, поэтому считала, что это что-то вроде этики волшебников — делать видимыми не только боевые заклинания, но и вообще все.

Я не могла вспомнить, было ли то же самое с предыдущими очками, когда колдовал кто-то из родителей. Я не стала брать их с собой в школу, просто засунула на самую дальнюю полку в шкафу, чтобы забыть об этом ужасе поскорее.

Будет ли глупо спустя почти две недели с начала учебы говорить об этом с Пенни?

Она мне нравилась, и я считала, что со временем мы можем перейти на совсем иной уровень общения. Не то чтобы я планировала кому-то раскрывать свое попаданство, но в волшебном мире друзья были гораздо нужнее и важнее, чем в обычном.

— Пенни, — сказала я, снимая очки еще раз, после того как проверила, что мне не показалось. — Хочу кое с чем поэкспериментировать. Поможешь?

Студенты Рейвенкло были достаточно холодны по отношению друг к другу, хотя держались вместе, но напоминали при этом прозрачные соты. Четко ограничивали свое личное пространство невидимым многогранником. Ячейка Пенни была недостроена — а возможно, она сама убрала некоторые грани, и это делало ее совсем непохожей на большинство учеников ее факультета.

Но от слов «эксперимент» и «исследование» глаза у всех рейвенкловцев начинали сиять совершенно одинаково. Эта жажда знаний могла породить гораздо больше темных лордов, особенно вкупе с тщеславием, которое присуще очень многим одаренным людям. Но история о таких лордах умалчивала, возможно потому, что один раз ее уже основательно переписали победители.

— Всегда, — с улыбкой отозвалась Пенни, возвращая оставшимся улиткам исходный вид. — Что нужно сделать?

— Надень, — отозвалась я, протягивая ей очки и доставая палочку. — И скажи, что видишь.

— Что у тебя плохое зрение, — хмыкнула Пенни. — Но дело же не в этом?

Это я и так знала. Мир без очков был неуютным, тусклым и расплывчатым.

В чем дело, Пенни поняла, когда я заставила камешки двигаться. Мои заклинания — те, которые должны быть невидимыми — были светло-зелеными, и я не сомневалась, что она увидит их именно такими.

— Я читала о таком, — кивнула Пенни, осторожно снимая очки и протягивая их мне. — Но увидела впервые. Это было удивительно. Авроры пользуются такими во время вызовов и рейдов, потому что видеть магию очень полезно, но это довольно сильная нагрузка на мозг для тех, кто не привык…

Она замолчала и внимательно посмотрела мне в глаза. Мне нравилось, как Пенни могла мгновенно стать серьезной и включить старосту или рейвенкловку, хотя со мной почти всегда была легкой в общении и смешливой. Я даже не знала, какая из этих двух Пенни реальнее, но в такие моменты начинала проникаться к обеим.

— Как давно у тебя плохое зрение? — спросила Пенни. — Ты уже носила очки на первом курсе.

— Не помню, — пожала плечами я. — С детства.

— И ты всегда видела магию?

— Скорее, — развела руками я, — до сегодняшнего дня я не знала, что ее не видят другие.

Это была правда. Я понимала, что рискую, потому что Перси была гораздо умнее и наблюдательнее меня и наверняка заметила бы, что с очками что-то не так. Я даже не могла ничего спросить у Артура, пока не вернусь домой и не проверю.

Может ли быть, что отец сделал это для Перси, чтобы она могла чувствовать себя особенной, несмотря на выдающихся братьев?

— Не рассказывай никому, — серьезно сказала мне Пенни. — Все люди, которые тоже видят магию постоянно, они немного… необычные. У нас ходят слухи, что профессору Флитвику для этого не нужны никакие приборы, но он полугоблин, возможно, это у него в крови. Это дает тебе серьезные преимущества перед другими, но это станет твоим слабым местом, если узнает кто-то, кто относится к тебе не очень хорошо.

— Ты права, — кивнула я и постаралась улыбнуться. — Спасибо, Пенни.

Она мгновенно вернула смешливую Пенни на место и улыбнулась в ответ.

И все стало хорошо.

* * *

Присланная Биллом книга называлась «Старосты, которые обрели власть». Я смотрела на нее несколько секунд, а потом смеялась так долго, что разбуженный Аид начал рассерженно ухать. Не думала, что из всех совпадений с каноном меня догонит именно такая мелочь, как эта.

Любимая книга старосты Перси Уизли.

«Это не шутка, здесь есть очень полезный раздел про отношения с другими людьми. Все остальное можешь не читать, полная чушь».

Билл все письма начинал без приветствий, похоже, они были не в его духе.

Мне нравилось смотреть на строчки. Они были мелкими и ровными, казалось, что их писали очень старательно. Во всех мелочах, которые делали Уизли по отношению друг к другу, чувствовалась эта старательность. Даже близнецы пакостили кому-то из семьи гораздо более продуманно и изощренно. С любовью и чтобы запомнилось на всю жизнь, как в случае с пауками и Роном.

«Не ожидал получить от тебя столько вопросов, но рад, что ты наконец даешь мне возможность почувствовать себя старшим братом».

Я почувствовала укол совести, и он только усилился после второго и третьего перечитывания. Для того, чтобы Билл почувствовал себя старшим братом, Перси пришлось умереть. Это было очень грустно.

«Твой Аид смотрит на меня так, будто я должен ему денег. Мне кажется, он поладит с гоблинами».

Я уже забралась в кровать и задернула полог, поэтому перечитывала письмо при свете волшебной палочки. В этом было что-то уютное, и я впервые за дни, проведенные в школе, не чувствовала себя одиноко из-за того, что нахожусь не в Норе.

«Быть старостой нелегко, и никто никогда не знает, как делать правильно. То, что подошло мне, может не подойти тебе, но я все же постараюсь помочь. Но тебе нужно знать: оно того стоит. Когда привыкаешь так жить, любая работа перестает казаться сложной. Хотя бы потому, что в большинстве мест нет детей. Я до сих пор не могу понять, кто сложнее — гоблины или дети».

Я все же надеялась, что гоблины хуже детей, но, как оказалось, сложно было сказать.

Из четверых наказанных с заданием справились все, кроме Гермионы, которая, несмотря ни на что, считала себя правой и написала целый свиток об этом. То есть технически к ней нельзя было придраться, а диплома детского психолога и знаний о том, как действовать с подобными защитными механизмами, у меня все еще не было.

Невилл залил слезами то место, где рассказывал о склеенных ногах и своей неспособности что-то сделать, даже вспомнить пароль от гостиной, похоже, для него это было самым унизительным, и я пока не придумала, как решить эту проблему. Ему нужна была помощь, но все же он должен был сам прийти к тому, чтобы попросить ее, чтобы она не выглядела навязанной.

Гарри честно написал, что налажал, но совершенно не понимает, почему Малфой ведет себя таким образом. Я пообещала себе присмотреться к тому, кто раньше метил в мои любимые персонажи, но слизеринский стол в большом зале был дальше всех, а в других местах мы никак не могли пересечься. Этот вопрос пока оставался открытым.

Я сохранила их объяснительные, особенно Рона: «Я был идиотом, меня развели, как идиота. Обещаю больше не быть идиотом». Это было написано, похоже, сотню раз подряд. Если все сложится хорошо, отдам, когда буду выпускаться. Пусть сами решат, насколько выросли за три года.

«И все же быть старостой и одновременно с этим стремиться быть лучшим по всем предметам — это трата времени. Я старался, потому что родители ждали от меня многого и потому что в Гринготтсе очень высокие стандарты. У меня не было времени на то, чтобы дружить с кем-то или встречаться. В свой последний год, если помнишь, я не общался почти ни с кем, кроме вас с Чарли. Я не жалею об этом, но все же тебе стоит решить для себя, хочешь ли ты того же».

Я не планировала с кем-то встречаться. По крайней мере на пятом курсе, а в лучшем случае — вообще никогда, потому что мысль о том, что в это время гораздо сложнее быть одинокой и самодостаточной женщиной и, возможно, ради каких-то целей придется выйти замуж, пугала меня до усрачки. Я не считала Перси страшной и была уверена, что она может рассчитывать на кого-то получше, чем некто отчаявшийся преклонного возраста, и даже что со временем у нее появится возможность выбирать.

Но все же с гораздо большим удовольствием осталась бы частью семьи Уизли, то бишь старой девой до конца дней своих.

Так было бы спокойнее.

«Родители будут гордиться тобой, даже если ты не получишь «Превосходно» по всем предметам. Чарли проверял. Мама очень требовательна, потому что желает нам хорошей жизни, но даже если у тебя что-то не получится в школе, ты всегда сможешь наверстать это потом».

Билл много и тепло написал о своей работе, а после переключился на свои воспоминания о школе, и я уже почти засыпала, когда перечитывала эти моменты.

Возможно, поэтому впервые за последние дни мне снился не плюющийся ядом профессор Снейп, а шумный праздничный ужин в Норе.

Где вся семья была в сборе.

Я выходила из замка в довольно скверном настроении, потому что, несмотря на хорошие сны, толком не выспалась. Проснулась очень рано без будильника, села за домашнее задание, чтобы разгрузить себе воскресенье, раз уж не удалось уснуть снова, и к двенадцати чувствовала себя порядком вымотанной, а после обеда едва заставила себя пойти к выходу из замка вместо того, чтобы подняться в свою комнату.

Но в свежем воздухе была какая-то своя магия. Вокруг Хогвартса он был по-настоящему вкусным — пахло травой и лесом, и из-за солнечной погоды чувствовался запах нагретой земли.

Я бы не хотела встретиться на узкой дорожке с человеком, способным сохранить плохое настроение в такую погоду. Не сомневалась, что профессор Снейп смог бы, но до понедельника и, вероятно, очередной «О» за свою работу я бы не хотела с ним пересекаться на любой дороге, даже если ее размеры позволят нам друг друга проигнорировать.

— Уизли.

Спустя почти две недели учебы только Фарли оставалась верна себе. Флинт уже через раз говорил «привет», и я считала это прогрессом. Младшекурсники звали меня по имени, и я не могла не отвечать им взаимностью, мне нравилось, насколько доверительной становилась беседа.

— Привет, Фарли.

К Фарли на факультете относились очень тепло, несмотря на ее отстраненность. Она легко сливалась со всеми, и в общей толпе учеников для нее всегда оставалось место. Свои улыбались ей и говорили очень доброжелательно, и слушать их было гораздо приятнее, чем рейвенкловцев, которые обращались к Пенни, когда она снова садилась со мной.

Но вместе с этим Фарли продолжала появляться рядом. Она почти не говорила (до тех пор, пока ее не спрашивали профессора) и никак не обозначала свои мотивы. Фарли всегда была готова к уроку и выглядела идеально, независимо от того, было ли патрулирование накануне и сколько времени ей пришлось потратить на домашние задания.

И у нее был чертовски красивый почерк.

Будь она парнем, мне кажется, я бы даже не выбирала объект для воздыханий в этом мире. Раз уж все вокруг иногда так напоминает мангу про Ту Самую Серую Мышь.

— Тоже идешь посмотреть матч? — решила спросить я, потому что приветствием все не ограничилось — Фарли пошла рядом со мной, застегнув мантию. Ветер и правда был довольно прохладным, а минус согревающих чар состоял в том, что они очень сильно сушили кожу, если держать их над собой долго. Я думала о том, чтобы стащить у Гермионы идею и сделать огонек в банке, но решила, что это будет даже более некрасиво, чем отнять у ребенка конфетку.

Фарли кивнула, посчитав, что уже исчерпала лимит использования голоса в разговорах со мной. Я могла бы задать ей миллион неловких вопросов, чтобы хоть что-то узнать, но решила, что будет гораздо более комфортно просто молча идти рядом.

Меня не напрягало молчать, особенно с теми людьми, которые не очень любили разговаривать.

Я видела квиддичное поле издалека, потому что на него выходили окна гриффиндорской башни, но, пожалуй, переоценила его размеры, когда думала, что вообще ничего не увижу. Даже с последнего ряда на гриффиндорской трибуне просматривалось все — и очень большое количество игроков в форме, и квоффл, которые они передавали друг другу для разминки перед игрой. Я выцепила две рыжие макушки в общей куче и еще одну — на передних рядах. Поддержать Гарри пришли все наши первокурсники, и это был едва ли не первый случай в неформальной обстановке, когда Гермиона сидела вместе со всеми, между Невиллом и Лавандой.

Фарли села со мной, достаточно близко, чтобы я смогла ощутить едва слышный аромат шоколада, который дополнил общую картину весьма причудливым способом. Цвет трибуны ее не смущал. Капитан команды Рейвенкло, шестикурсник Дэй Таркс, тоже не обращал на это никакого внимания и сидел на три ряда ниже нас.

Возможно, дело было в том, что гриффиндорская трибуна находилась почти посередине, и с нее открывался неплохой обзор. Лучше нее была только трибуна для гостей и преподавателей, окрашенная в нейтральные цвета. Она располагалась значительно выше остальных, вероятно, чтобы профессора могли сориентироваться по обстоятельствам и отреагировать быстрее, если что-то пойдет не так. Но, похоже, сейчас наглости залезть на нее хватило только у близнецов, после того как некоторые игроки разлетелись в разные стороны по команде Вуда. Похоже, основной состав, за исключением Гарри, Алисии и Кэти Бэлл, не собирался принимать участия в матче.

Вуд был самым старшим как в основном составе, так и в запасном, и тот, и другой состояли по большей части из вторых и третьих курсов. Сейчас они выглядели гармонично, потому что среди запасных игроков Хаффлпаффа тоже в основном были младшекурсники, но я видела их основной состав, возвращавшийся в четверг с тренировки перед самым отбоем. Все остальные на фоне их капитана, Эдит Фрай, мелкой и бойкой семикурсницы с короткими пепельными волосами, казались просто гигантскими. Я понимала, что какая разница, кто сколько весит, если Гарри Поттер все равно так или иначе поймает снитч, но все же ощутила легкую тревогу за тех, за кого отвечала.

Пусть зона моей ответственности и не распространялась на поле — сейчас ее несла мадам Хуч, замершая на метле совсем низко от земли. Под ней стоял сундук с мячами, из которого только что вылетели бладжеры.

Мне слегка поплохело, и я подумала, что, пожалуй, не буду ходить на все игры. Может быть, только на самые важные, где нужно будет убедиться, что Гарри не убьется, но в остальном это будет, пожалуй, слишком для моей нервной системы.

Не то чтобы я сильно любила людей, просто из-за чертовой эмпатии мне не нравилось смотреть на то, как им становилось больно.

Так или иначе квиддич был довольно травмоопасным спортом.

— Привет, Уизли.

— Привет, Флинт, — отозвалась я, не отрывая взгляда от квоффла, который мадам Хуч только что запустила в толпу.

Флинт сел близко ко мне, даже ближе, чем мы сидели в библиотеке, и в горьковатом аромате, который, судя по всему, обычно долетал до меня на последних нотах, начало ощущаться что-то медовое. Нет, я не помнила ничего подобного из прошлой жизни, похоже, как и в случае с Пенни, это были отголоски памяти Перси. Оставалось гадать, почему.

Почему это было настолько важным для нее, что осталось даже после ее смерти.

Сразу стало на порядок теплее, и я продолжила делать вид, что не заметила, как Фарли в попытке устроиться удобнее на жесткой скамье подобралась ко мне еще ближе.

У ледяной принцессы был теплый бок, и меня это несказанно обрадовало. Я подумала, что это идеальный момент, чтобы спросить у этих двоих, что они знают о Перси и почему сидят здесь со мной вместо того, чтобы присоединиться к своим — стайка слизеринцев устроилась на соседней трибуне несколько минут назад.

Но вместе с этим я почувствовала неясную тоску, представив, как от моих вопросов идиллия разрушается, и я остаюсь в одиночестве.

В конце концов, у меня было еще три года на вопросы, и один день, солнечный и яркий от мелькавших по полю красных и желтых пятен, ничего не изменит.

— Поттер неплох, — неожиданно сказал Флинт, подав Вуду какой-то знак, когда тот пролетал мимо. Похоже, это был какой-то капитанский язык — пару таких знаков до этого и от Флинта, и от Таркса уже получила Фрай. — У него есть все шансы заставить ее пожалеть о своем проекте.

— Ее? — переспросила я. Из капитанов «она» была только одна. Вряд ли Флинт стал бы так фамильярно говорить о мадам Хуч.

— Это, — Флинт обвел поле неопределенным жестом, — выпускной проект Фрай. Она выбивала его все лето, пока деканы не сошлись на том, что полеты — это школьная дисциплина, и правила не запрещают брать их тоже. Фрай хочет стать младшим тренером через пару лет после выпуска, успех добавит ей шансов. Она считает, что тренировки в игровой форме между разными командами дадут результат в два или три раза лучше, потому что у каждого нового игрока уже будет опыт перед официальным выходом на поле. Она будет в ярости, если упустит снитч из-за первокурсника. Что?

«Что?» относилось, видимо, к моему пристальному взгляду. Я не могла заставить себя смотреть в другую сторону. Во-первых, за последние две минуты Флинт сказал больше слов, чем за прошедшие две недели. Они с Вудом понимали друг друга с полуслова, поэтому очень мало говорили, когда мы все вместе пересекались за тем самым кошмарным столом в библиотеке.

Во-вторых, люди всегда притягивают взгляд, когда говорят о том, что любят. Они меняются и становятся намного живее. Флинт впервые на моей памяти не закупоривал свои эмоции и даже слегка улыбался. У них с Вудом, вероятно, из-за многолетней дружбы, была очень похожая мимика и манера речи в такие моменты. Разве что Вуд говорил громче и эмоциональней, а в речи Флинта то и дело проскальзывали ироничные нотки.

— Ничего, — сказала я и ойкнула, почувствовав, как голова Фарли опустилась мне на плечо. А оглянувшись, увидела, что она уснула. — Кажется, ты усыпил Фарли.

— Она уже спала, — хмыкнул Флинт, но стал говорить на порядок тише. — Первокурсников мучают кошмары из-за, — он помрачнел и уставился куда-то на противоположную сторону поля, — того, что не все выросли в подземельях с призраком, который любит выть и греметь цепями. Мы по очереди сидим в гостиной с теми, кто не может уснуть, но Гринграсс и Паркинсон бегают к ней каждую ночь. Им нельзя давать зелье, иначе они никогда не привыкнут.

— Это жестоко, — буркнула я, осторожно убирая волосы с лица Фарли. Они оказались очень гладкими на ощупь, и я разжимала пальцы почти с сожалением. Мне безумно нравилось трогать все приятное и иногда приходилось одергивать себя, чтобы не увлекаться.

— Это часть нашего воспитания, — пожал плечами Флинт, подав еще какой-то таинственный знак повернувшемуся к нему Тарксу. — Считается, что так мы избавляемся от выдуманных страхов и учимся мыслить трезво в любой ситуации. И шляпа не отправляет к нам тех, кто не справится.

Шляпе не помешало бы заиметь диплом по психологии, раз она такая умная. Если бы меня в одиннадцать лет из тепличных условий отправили жить в подземелье с воющим призраком, я бы умерла от ужаса уже в первую ночь.

Поэтому слизеринцы были такими эмоционально скованными? И поэтому так хорошо друг к другу относились?

И неужели психика волшебников из-за того, что они делали невероятное каждый день, была настолько гибкой?

Я наложила на Фарли легкие согревающие чары и осторожно укрыла сложенные на коленях руки полой своей мантии. Фарли не выглядела вымотанной до этого момента, и я даже не подозревала, что с первокурсниками могут быть такие проблемы. По сравнению с этим неуверенность Невилла и неумение Гермионы находить контакт с людьми были полевыми цветочками. А ведь оставались еще Рейвенкло и Хаффлпафф — у них могли быть свои истории, совершенно отличные от наших.

Я посмотрела на Гарри, который пока не доставлял особых проблем. Он сиял, и дело было не только в умении держаться на метле. Просто Гарри Поттер, не блиставший в учебе, живший с ненавидевшими его магглами, уставший от внимания, впервые делал то, что одновременно и отлично получалось, и очень нравилось. Из всех игроков он перетягивал взгляд на себя, и даже когда я старалась переключиться на игру в целом, чтобы понять ее прелесть, мое внимание все равно возвращалось к Гарри.

Спустя час, полтора, два часа на поле он выглядел все увереннее. Внимательно слушал все наставления от капитанов, следивших за игрой и время от времени бравших тайм-аут для краткого разбора полетов.

Я поймала себя на мысли, что, возможно, это один из тех немногих случаев, когда Гарри может позволить себе побыть простым ребенком, восторженным и счастливым.

Еще не знавшим, что его ждет долгий и сложный путь.

* * *

— Кажется, я оставила перья с чернилами на чарах, — закусив губу, сказала Пенни, обреченно отставив в сторону рюкзак, в котором копалась больше десяти минут. — Ты не одолжишь мне?

— Конечно, — кивнула я, пододвинув к ней свой футляр с перьями и поставив чернильницу на середину парты, и мне стоило больших усилий не начать задавать вопросы.

У Пенни пропадали вещи. Они находились потом — в неожиданных местах, когда переставали быть актуальными. Как, например, учебник по трансфигурации (минус пять баллов за неготовность к уроку) и эссе по зельям (первый в жизни Пенни «тролль», минус десять баллов и отработка).

Пенни продолжала улыбаться. Но когда я, вспомнив историю Луны Лавгуд, обратилась к ней с прямым вопросом, она довольно резко ответила, что это дела факультета.

И продолжала садиться со мной под неодобрительными взглядами на всех совместных уроках.

Я понимала, что дело, скорее всего, в нашей дружбе, но не могла понять, почему. Все разговоры на эту тему пресекались.

Отработкой Пенни были табели, которые каждый месяц отправлялись с коротким письмом от декана родителям учеников. На собрании старост это обозначили «наказанием для отличников», потому что при переносе оценок требовались ответственность и внимательность. Я вызвалась помочь, потому что иначе Пенни просидела бы до глубокой ночи, и, пообещав не использовать магию, демонстративно отдала палочку Стивенсону. Я ничего не теряла — вечер четверга был самым свободным за всю неделю, и даже если мы засидимся, завтрашнее занятие по ЗОТИ я как-нибудь переживу.

— Возьму Гриффиндор и Слизерин, — бодро сказала я, придвигая к себе красный и зеленый журналы и ящички с письмами, стоявшие на них. — Хочу первой узнать, останется ли Вуд капитаном и есть ли у Флинта шансы очень расстроить профессора Снейпа.

Пенни слабо улыбнулась и тоже села за работу. Я не стала доставать ее болтовней и новыми вопросами. Будь она на пару лет старше и знай я ее хоть немного лучше, возможно, у меня получилось бы дожать ответы и подумать над проблемой вместе, но я плохо представляла, как вести себя с подростками в таком ранимом возрасте и в таких неприятных ситуациях.

В конце концов, я бы тоже никому не говорила, если бы меня травил собственный факультет. И не хотела бы, чтобы кто-то лез.

Правда, это не значило, что я собиралась оставить все как есть. Ведь можно было вычислить главных зачинщиков и взять у близнецов пару уроков пакостей. И, конечно же, взять их на дело с собой. Это был самый отчаянный вариант, но сейчас, глядя на расстроенное лицо Пенни, я склонялась к нему все больше.

Табель находился под запиской декана, поэтому я волей-неволей пробегала по ней глазами. Профессор МакГонагалл и профессор Снейп писали в очень схожей сухой манере и во многих местах использовали одни и те же фразы, из-за чего я не могла выкинуть из головы картину их субботних посиделок с огневиски и словесными перепалками.

Письма в ящичке Гриффиндора начинались с первогодок. Развернув то, которое предназначалось Петунии Дурсль, я нерешительно замерла. История Гарри была грустной даже в таких мелочах — его родственники скорее взбесятся новому письму с совой, чем заинтересуются, как учится их племянник. Я не уверена была даже, что это письмо будет вскрыто, перед тем как попасть в камин.

Гарри учился неплохо. Их с Роном оценки отличались примерно так же, как оценки Фреда и Джорджа, то есть практически никак, а профессор МакГонагалл не поскупилась на пару фраз о его успехах в квиддиче.

Время на выполнение задания растягивалось в том числе и из-за того, что нужно было ждать, пока высохнут чернила. Приходилось раскладывать письма по соседним партам, из-за чего я чувствовала себя как в типографии. Строгая обстановка кабинета трансфигурации, в котором мы сидели, только добавляла очки фантазии.

Мы пропустили ужин (как я потом пообещала своей внутренней Перси, в самый-самый последний раз), но я осознала это только тогда, когда Пенни робко пододвинула ко мне разломанную на несколько неровных частей плитку шоколада.

— Спасибо, — улыбнулась я, понимая, что еще ни разу не пробовала волшебные сладости. Дома в них не было необходимости, потому что Молли готовила дивные десерты по субботам и воскресеньям. А первый поход в Хогсмид был запланирован только после Хэллоуина.

Волшебный шоколад оказался поистине волшебным. Уже после первого кусочка я поняла, почему Фарли питала к нему свою милую слабость, которая в какой-то момент перестала быть тайной, и некоторые слизеринские первокурсники заваливали ее вкусняшками прямо за завтраком, когда распаковывали посылки от родителей. Возможно, кто-то специально проговорился, каким образом можно было благодарить ее за заботу.

Вуд сохранил за собой право быть капитаном («несмотря на свою занятость, проявляет неожиданное и похвальное рвение к учебе», без приписки, правда, что это стоит ему всего незанятого квиддичем времени), Флинт пока что сохранял честь факультета (я была готова проклясть его «лидерские качества» и «преданность одному делу», потому что в глазах рябило от буквы «У» и приходилось несколько раз все перепроверять, прежде чем заносить в табель), а на Фарли, судя по всему, лежала миссия сохранить веру в человечество («служит примером для подражания ученикам своего факультета» и не имеет ни одной оценки ниже «П»).

Свой табель я заполняла с некоторой опаской, подозревая, что оценки по зельям, которые я имела, были самыми худшими за все время учебы Перси. Среди них я могла гордиться только «В» за свою гигантскую работу (что в журнале, что на моем эссе она была выведена так коряво, будто у профессора Снейпа в этот момент скрутило желудок), но надеялась, что взгляд Молли до этой строчки просто не дойдет, а Артур порадуется сплошным «П» по маггловедению. В конце концов, им было за что зацепиться — «отлично справляется с обязанностями старосты» и «активно поддерживает связь с учениками других факультетов, подавая положительный пример остальным». Каких именно факультетов, декан упоминать не стала, но осознавать, что все мои отношения с другими людьми все это время находились на виду, было слегка неприятно.

— Спасибо, — серьезно сказала Пенни, упаковав в конверт последнее письмо за несколько минут до отбоя. — Мне кажется, я бы с ума сошла здесь одна.

— Ты мой друг, Пенни, — так же серьезно ответила я, отправляя перья и чернильницу в рюкзак. — Я не могу бросить тебя в сложной ситуации.

Я ожидала, что это заставит ее улыбнуться — как всегда, когда речь заходила о дружбе.

Но в тот момент Пенни заплакала.

Край чего-то острого ощутимо впивался в ладонь, но я игнорировала этот факт до тех пор, пока горячая рука не легла на мое плечо. Вуд обычно не был таким деликатным, с него бы сталось от души долбануть меня по спине, но в этот раз его лицо выглядело настолько обеспокоенным, что я почти сразу пришла в себя.

Что-то теплое коснулось моих пальцев с другой стороны, и, повернув голову, я машинально разжала их, позволяя Флинту аккуратно вынуть из них сломанное перо. Проследила за движениями палочки, отмечая, что цвет его магии был почти таким же темно-синим, как растекшиеся по столу чернила, исчезнувшие после нескольких заклинаний, и что ни одно из них он не произнес вслух.

Похоже, спустя почти полтора месяца учебы у меня появилась суперспособность засыпать с открытыми глазами.

— Все нормально, — я постаралась, чтобы голос звучал как можно бодрее, но получилось устало и жалко. — Я просто не выспалась.

Я не спала. Пенни плакала больше часа, а потом долго сидела молча, уткнувшись в мое плечо, и в итоге мы вышли из кабинета трансфигурации уже ближе к полуночи. За это время она не произнесла ни слова, сколько бы я ни спрашивала. Я ожидала подростковых драм, но не знала, что они прилетят ко мне с самой светлой и надежной стороны.

— Тебя не было за завтраком, — осторожно сказал Вуд. — И за обедом.

И за вчерашним ужином меня тоже не было, что очень многозначительно повисло в воздухе.

За ночь я успела написать три письма Молли, подумав, что у нее должно быть больше опыта в понимании подростков, но первые два получились слишком горькими. Третье было дежурным и слегка суховатым, в стиле Перси, и я отправила его, как только Аид вернулся с ночной охоты. Пролежала завтрак и сходила на ЗОТИ, похоже, только для того, чтобы забрать у Стивенсона свою палочку.

— Нужно было подумать, — пожала плечами я.

Я пришла в библиотеку не унывать, мне просто нужно было, чтобы меня не отвлекали. Проблемы следовало решать по мере возможностей. Всегда помогало переключиться с одной на другую, потому что иногда решения находились сами собой.

Передо мной лежал лист пергамента, поделенный на четыре неровных столбика. «Грейнджер», «Трансфигурация», «Непреложный Обет» и «Пенни». В первые три я вписала по нескольку пунктов, а в четвертом было только несколько клякс, потому что, не узнав ничего о причинах такого бойкота, я не могла что-то сделать.

— Они сумасшедшие, Уизли, — сказал Флинт, и я обнаружила, что они с Вудом беззастенчиво вторгались в мое личное пространство, поэтому быстро перевернула пергамент, впрочем, уже ни на что не надеясь. — И не оставят ее в покое, пока не добьются своего. Ты не сможешь защитить ее в их башне.

Это было неправильно — заставлять кого-то отказываться от друзей. Это бесило меня даже больше, чем то, что я до сих пор не знала, чем рейвенкловцам так не угодила именно наша дружба.

— Не смогу, — легко согласилась я. — Но ведь это же не значит, что нужно оставить все как есть. У нее хватило смелости стать первым другом для мерзкой зануды Перси Уизли, и теперь мерзкая зануда от нее не отстанет.

Повисла тишина, из-за которой я почувствовала себя беспомощной. Сдаваться было не в моих правилах, какой бы бесполезной ни стала моя жизнь к моменту попадания в это тело. Теперь вокруг меня происходила подростковая драма, но не могло быть стопроцентно безвыходных ситуаций.

— Я попробую что-нибудь узнать, — сказал Вуд, уже в своей привычной манере похлопав меня по плечу. При этом у него были все шансы опрокинуть меня вместе со стулом, но от этого даже как-то полегчало. — Скоро вернусь.

Я сняла очки и потерла уставшие глаза. Скорее всего, магия, разлитая в каждом кубическом сантиметре Хогвартса, делала мое видение мира намного ярче, но прямо сейчас это было довольно утомительно.

— Как много ты не помнишь, Уизли?

В Хогвартсе не было глупых детей. За месяц это из тезиса превратилось в аксиому. Я часто думала об этом, но забыла в самый неподходящий момент.

Я знала, что ни Вуд, ни Флинт не были идиотами, как бы сильно ни старались оставить последние мозги на поле. И знала, что эмоционально волшебники взрослеют гораздо быстрее обычных людей.

И зачастую довольно рано становятся наблюдательными засранцами.

— Это очень странный вопрос, — попыталась увильнуть я, понимая, что есть вероятность, что сейчас мне придется много лгать.

Но в итоге пришлось удивиться.

— Дай мне свои руки.

В худобе Перси было свое очарование, и я принимала ее как данность, понимая, что исправить ситуацию будет сложно. К тому же я почти все время ходила в мантии, поэтому мне не приходилось чувствовать разницу. А сейчас, когда рукава сползли вниз, я почувствовала себя сахарной, хрупкой. И это было малоприятное ощущение — для девушки, которая привыкла полагаться только на себя и свои силы и не планировала что-то менять.

— Все в порядке, Уизли, — сказал Флинт, бегло осмотрев мои запястья с двух сторон. Он был в целом довольно неулыбчивым и ироничным парнем, но я еще ни разу не видела его таким серьезным. — Действующие Обеты всегда видно, чтобы никто не мог солгать о них. Если не осталось следов, значит, он был снят. Или тот, кто у тебя его взял, уже мертв.

Или мертв тот, у кого его брали, но я не посчитала нужным это добавлять. Вместо этого спросила:

— Откуда ты знаешь?

Этого не было ни в одной книге, даже в той, что я брала в запретной секции. Я прочла много довольно неприятных подробностей, но нигде не было информации о том, какие следы от клятв остаются. А ведь могли бы и написать для общего развития и позаботиться о попаданцах, у которых нет возможности перенять знания с молоком матери.

— Мой отец — специалист по клятвам и проклятьям, — пожал плечами Флинт, позволяя мне высвободить руки. — Это скучно и сложно, но самые простые вещи он объяснял.

— «Скучно и сложно», — передразнила я, почувствовав, что на этом можно уйти от темы с моей памятью, — для человека, который колдует невербально?

— Это легче, чем каждый раз проговаривать формулы. И ты мне не ответила.

Я надела очки, пообещав себе, что дождусь Вуда с новостями и пойду спать. И буду спать до утра, а там все пусть само разруливается.

— Вы с Фарли что-то знаете, — заметила я, засунув руки в карманы мантии. До того момента, как они оказались в теплых ладонях Флинта, я и не осознавала, насколько заледенели пальцы. — Что-то, о чем я не знаю. И поэтому ты думаешь, что я чего-то не помню?

— Если бы помнила — держалась бы от нас подальше.

Это не звучало как угроза, с таким выражением люди обычно говорят что-то вроде «сегодня будет дождь», живя в Шотландии, где новостью было бы только «сегодня будет отличная погода».

Мы смотрели друг другу в глаза, но никто не собирался начинать говорить первым. Я была рада, что из меня не пытались вытрясти мою тайну, мне никогда не нравилось лгать, хотя в силу богатого опыта получалось весьма неплохо.

Вуд показался из-за стеллажей очень вовремя, избавив нас от необходимости продолжать разговор. Он не выглядел особо воодушевленным, но мрачным его тоже сложно было назвать.

— Таркс пообещал поговорить со своими, — сообщил он, плюхнувшись на стул. — Но сказал, что это не даст результата, пока вы общаетесь. Не знаю, что ты им сделала, но они очень тебя не любят.

— Я тоже не знаю, что я им сделала, — пробурчала я, взглянув на висящие над окном часы. Оставалось чуть больше часа до ужина, и, наверное, стоило хотя бы показаться своему факультету на глаза. — Но они могли бы издеваться надо мной, в конце концов.

— Это было бы очень глупо с их стороны. Они сумасшедшие, но не тупые.

Я уже вставала, чтобы вернуть взятые книги на полки, потому что все равно не смогла бы продолжать что-то делать, но эта фраза вернула меня на место.

— В каком смысле?

Я переводила взгляд с Вуда, который уже понял, что сказал что-то не то, на Флинта, который выглядел так, будто с ним не знаком, и судя по тому, что они очень красноречиво смотрели в разные стороны, они имели прямое отношение к тому, что со мной за это время ничего не случилось.

— Спасибо, очень мило с вашей стороны, — мне требовалось много усилий, чтобы голос звучал и вполовину не так ядовито, как хотелось бы, — но в следующий раз вам лучше будет спросить, хочу ли я справиться со всем сама.

Я все же ушла расставлять книги, чтобы никому не нагрубить, хотя прекрасно понимала, что в следующий раз меня тоже не спросят.

Но, вернув на полку пухлый том, в котором рассказывалась история магических клятв (сто литров воды на ложку полезной информации), я осознала две вещи: во-первых, сегодня практически сама собой решилась проблема с Обетом, и он мне ничем не грозил, а значит, в случае чего, я могла рассказать кому-то о деле Перси.

А во-вторых, кажется, я была бы не против плотного ужина.

* * *

В понедельник утром пришло осознание, что до Хэллоуина осталось три с половиной недели, а у меня до сих пор не было плана. Соваться к троллю было бы самоубийством, а значит, нужно было сделать так, чтобы Гермиона к нему тоже не попала.

Или хотя бы уходила плакать в другие туалеты, а лучше — в свою комнату в гриффиндорской башне.

Ее отношения со всеми были никакими. Никто не проявлял к ней враждебности, все предпочитали не замечать, только Лаванда упрямо пыталась взять над ней опеку, игнорируя ледяные стены. Мне нравилась Лаванда, она была идеальным источником сведений и всегда охотно ими делилась без цели подлизаться или побыть в фаворе. Обо всем, что происходило внутри их курса, я узнавала от нее, когда они с Парвати подсаживались ко мне в гостиной с просьбой выучить с ними какое-нибудь простенькое косметическое заклинание или обсудить базовые уходовые зелья, которые не навредили бы одиннадцатилетним девочкам. Заклинания были полезными, особенно когда не хотелось светить синяками под глазами, а болтовня оказывалась практически бесценной, поэтому один вечер в неделю я жертвовала без сожалений и мечтала найти еще кого-нибудь со второго курса. Третий курс благодаря близнецам был все время на виду, к тому же их было всего шестеро, и в силу малочисленности они вели себя довольно осторожно и не попадались на нарушениях. Ответственность за четвертый курс мы со Стивенсоном в случае чего договорились делить пополам, но выходило так, что он сам за ними присматривал, потому что они почти слились с компанией старшекурсников. Мой напарник был амбициозным золотцем, и мы с ним здорово упрощали друг другу жизнь.

Трансфигурация предметов мне по-прежнему давалась очень плохо, даже после рекомендаций Билла, и я подозревала, что во втором семестре потеряю на чем-то новом столько же баллов, сколько в этом заработаю на заклятии исчезновения. А потом завалю СОВ и поставлю крест на продвинутом курсе. Отличный план, Перси будет мной гордиться.

— Доброе утро, Фарли, — сказала я, когда на парте рядом со мной появился знакомый черный рюкзак. Я рано проснулась, поэтому пришла на завтрак одной из первых, а потом самой первой зашла в аудиторию истории магии.

— Доброе утро, Уизли, — невозмутимо отозвалась Фарли, и я закусила губу, чтобы не улыбнуться внезапным новшествам. Думаю, это можно считать новой ступенью в отношениях.

Аудитория начала заполняться людьми, но Пенни, которая обычно тоже приходила рано, все не было. Мое дивное настроение, которое было со мной с момента пробуждения, портилось с каждой минутой и наконец рухнуло окончательно.

Это случилось одновременно с ударом колокола, когда Пенни стремительно прошла мимо, даже не посмотрев в мою сторону, и села в одиночестве, но ближе к своим. Мы не виделись за выходные, не пересеклись даже в библиотеке, и я не знала, что могло случиться.

— Ты сделаешь только хуже, — неожиданно сказала Фарли, удержав меня за руку, когда я уже планировала встать и пересесть к Пенни. — Оставь ее.

— Я не могу сделать лучше, пока не узнаю, что происходит, — возразила я, но, посмотрев на ссутуленные плечи Пенни, сдалась. Это было горько и грустно, хотя я была уверена, что вся боль, связанная с друзьями, осталась в прошлой жизни.

Сердце Перси любило Пенни. А для меня было важно сохранить эту дружбу.

— Профессор Бинс! — неожиданно громко сказала Фарли, и от этого вздрогнули даже те, кто уже принялся досыпать. Как оказалось, этого было достаточно, чтобы отвлечь от лекции даже самого занудного призрака в мире. — Я плохо себя чувствую. Может Уизли проводить меня в больничное крыло?

Под бормотание вроде «да-да, Фригзби, идите» я позволила вытащить себя из аудитории и затащить в один из учебных классов для тех, кто не мог заниматься в гостиной. Сейчас здесь никого не было.

Я села за один из столов, и Фарли опустилась напротив, достав из кармана плитку шоколада и положив ее передо мной со словами:

— Ешь.

Ее голос был тихим и спокойным, но возражать почему-то не хотелось. И тем более было бы глупо отказываться от шоколада.

— У каждого факультета свои правила и порядки. Ты должна понимать, что не можешь просто влезть и изменить их. Шляпа отправляет на Рейвенкло тех, кто не способен любить кого-то, кроме своей тяги к знаниям, и кто сможет выжить в таких условиях. Клируотер сможет, если перестанет мозолить всем глаза дружбой с тобой.

— Я не собираюсь становиться Темным Лордом и устраивать геноцид рейвенкловцев, — мрачно сказала я и под строгим взглядом Фарли отправила в рот первый кусок шоколада. Кажется, она накормила меня, чтобы я ее не перебивала. Так вот как становятся Идеальными Старостами. Нужно будет взять на заметку.

— Они сумасшедшие, Уизли.

Это я уже слышала, но слово «сумасшедший» в исполнении Фарли звучало гораздо забавнее.

— Достаточно сумасшедшие, чтобы ненавидеть кого-то, кто учится лучше, чем они.

Я едва не поперхнулась. Книжный Перси отлично учился и встречался с Пенни, был никаким старостой, но все же прожил свою долгую и относительно счастливую жизнь. Моя Перси и правда могла учиться лучше всех на курсе, но эта суперспособность ушла вместе с ней, а пальма первенства в конце года перейдет к Фарли. Прилагалась ли к этой пальме особенная ненависть со стороны рейвенкловцев, или для этого нужно быть самой рыжей?

— Но они бы переварили даже то, что ты стала старостой, если бы не твоя выходка на зельях. Ты знала, что профессор Снейп берет только один выпускной проект на седьмом курсе?

Я мотнула головой, потому что мой рот был занят шоколадом. И к тому же мне не хотелось перебивать Фарли, потому что я и не подозревала, что она умеет так много говорить.

— Его рекомендации очень многого стоят, — продолжила Фарли, и на пару мгновений мне показалось, что ее лицо сделалось уставшим и печальным. Сколько времени она тратила по утрам, чтобы выглядеть безупречно, и что прятала под косметическими чарами? Сколь многих трудов стоили ее оценки? — И очень многие стараются привлечь его внимание заранее, чтобы увеличить свои шансы. Это один из самых легких способов сделать себе имя, если хочешь заниматься исследованиями, потому что все знают, что он, мягко говоря, не предвзят в таких вопросах и не будет поручаться за кого попало. Он дает большие исследования ученикам, которых отмечает, но обычно это происходит на шестом курсе. В твоем случае, я думаю, это было наказанием, но многие считают иначе. Если у тебя получится стать старостой школы и взять проект по зельям, то ты займешь сразу два места, которые могли бы стать неплохим пропуском в хорошее будущее. Поэтому они ненавидят тебя, Уизли. И они не дадут тебе дружить с Клируотер, потому что будут считать, что она во всем тебе помогает.

Она замолчала, и я придвинула к ней шоколадку, в которой осталось чуть больше половины. Мне нужно было немного времени, чтобы переварить все это и подумать о том, что я раньше видела только в фильмах. Хогвартс — исследовательская площадка с бешеным конкурсом во взрослую жизнь. Я не планировала конкурировать с чокнутыми исследователями, готовыми загрызть любого, кто встанет у них на пути. Но и Пенни терять тоже не планировала, особенно после удачной формулировки «мозолить глаза своей дружбой».

Потому что в таком огромном замке, находившемся в волшебном мире, будучи старостой, знающей расписание всех ночных патрулирований, можно было и не мозолить.

— Я надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь мне, почему помогаешь, — задумчиво сказала я, подперев голову рукой. — Когда захочешь, конечно. Но сейчас — спасибо. Ты помогла мне понять много дурацких вещей.

— Клируотер будет спокойнее без тебя, — твердо сказала Фарли. Я отметила, что при этом она избегала даже малейшей возможности посмотреть мне в глаза. Я решила ничего не спрашивать о том, что они с Флинтом знают, пока не пороюсь в выручай-комнате — вполне возможно, что и не придется.

Но все же надеялась, что ими двигало не чувство вины.

— Будет, — кивнула я. — Но я хочу, чтобы ты стала моим другом со временем. И за это время тебе стоит смириться с тем, что я не отказываюсь от друзей. Особенно если кто-то пытается меня заставить.

Мы доели шоколад в абсолютном молчании.

А с последним кусочком у меня появился план.

Вместе с обеспокоенным ответом от Молли и вложенным в него письмом от Джинни в среду утром пришел гигантский сверток с имбирным печеньем. Мамина еда была самой вкусной даже в другом мире, а ее способность разглядеть проблему между строк немного удручала. Я написала о своей подростковой драме как есть и, почувствовав облегчение, сожгла письмо почти сразу и отправила новое, в котором заверила ее, что у меня все в порядке, а печенье вышло просто бесподобным.

Джинни написала, что Луна Лавгуд, которая не выходила из дома после смерти матери почти год, согласилась приходить по понедельникам, когда ее отец был занят в типографии, и теперь им обеим не так одиноко. Я покосилась на стол Рейвенкло и, вздохнув, поняла, что чему быть, того не миновать. Тем, кто будет издеваться над Луной, придется столкнуться с очень тяжелым характером Джинни.

Просто удивительно, насколько похожими могут быть наши с ней истории и насколько разной может оказаться развязка.

Дежурства Пенни на этой неделе были в среду и в субботу, но в среду я не смогла попасть к ней из-за урока астрономии. Однако это было даже хорошо, потому что я успела отправить Аида за заказом в канцелярскую лавку на Косой Аллее и получила его в пятницу вечером. Все шло просто идеально, и Фред с Джорджем даже одолжили мне карту безвозмездно, когда я сказала, что собираюсь нарушить школьные правила.

Казалось, что Хогвартс сам мне помогает, но это не мешало времени в субботу тянуться просто бесконечно. Я успела закончить едва ли не большую часть домашних заданий на следующую неделю еще до обеда, а после — сходить на совместную тренировку гриффиндорской и слизеринской команды (у меня не было ни шанса остаться в замке во время такого эпохального события, как, в общем-то, и у половины школы, потому что все матчи в прошлые годы напоминали скорее гладиаторские бои). Атмосфера на поле не была доброжелательной, даже при том, что большинство игроков прошлых лет уже выпустились, а капитаны не скрывали свою дружбу.

Игра слизеринской команды была довольно… целеустремленной.

А Флинт оказался гораздо более жестким капитаном, чем Вуд. То есть они оба превращались в монстров, когда выходили на поле, но Вуд иногда делал скидку на разницу в возрасте и опыте, а методы воспитания Флинта были схожи с методами Кровавого Барона.

Выживет тот, у кого крепче нервы.

И правда, неожиданно субтильный для загонщика третьекурсник Люциан Боул почти два часа игнорировал насмешки от Фреда и Джорджа, которые даже бладжерам не уделяли столько внимания сегодня, а по окончании тренировки, оказавшись на земле, с нечитаемым выражением на лице столкнул их лбами.

А после слушал выволочку с мечтательной улыбкой, и никто не мог его за это осуждать.

Позже, уже в больничном крыле, близнецы (фингал под левым глазом у одного и разбитый нос у второго) признали, что это было справедливо, и пообещали в следующий раз доставать кого-нибудь другого.

И, вернув их в гостиную перед отбоем, я почувствовала себя самым уставшим человеком в магической Британии.

Гостиная Гриффиндора никогда не была местом для спокойных семейных вечеров или тихих занятий. По будням она напоминала восторженного пса, который с громким лаем бегает за собственным хвостом, а в субботний вечер превращалась в выездной балаган, выдержать который могли только те, кто его устраивал. Никто не собирался ложиться спать после отбоя, но в таких условиях выскользнуть незамеченным можно даже без мантии-невидимки.

Мне нравилась наша гостиная, потому что она была живой. Фонтан сил и активности бил в ней каждый вечер, какими бы выматывающими и темными ни становились дни. Если хотя бы один начинал веселье, то те, кто сидел в большой компании, сразу его подхватывали. Я не чувствовала себя лишней и, когда сидела одна в общем веселье, представляла, что смотрю ситком, но в прохладном коридоре за портретом сегодня все же оказалось на порядок приятнее. Не доносилось ни одного звука из гостиной, и были слышны только мои шаги.

Портреты спали или едва слышно ворчали, когда их касался свет, и мне все время казалось, что кто-то любопытный и дружелюбный следует за мной по пятам. Если бы Хогвартс был живым, то принимал бы форму вечного ребенка.

Ребенка-призрака, который так и не понял, что мертв.

Пенни была на пятом этаже. Я спускалась туда по лестницам, потому что мне нужно было время, чтобы наскрести немного решимости. Я не знала, что буду делать, если она откажется слушать или, о ужас, снова заплачет и не сможет говорить. Я ни разу не подходила к ней за эту неделю, хотя понимала, что за такой срок можно придумать себе все что угодно.

Огонек в конце коридора дрогнул, а потом начал стремительно приближаться, и я застыла на месте, давая Пенни время увидеть меня и решить, что делать.

Но при этом я совсем не ожидала, что уже через несколько секунд едва смогу устоять на месте от того, что ее настигнет непреодолимое желание повиснуть у меня на шее.

Самые искренние и теплые объятия в этой жизни принадлежали Молли, но объятия Пенни были на каком-то другом энергетическом уровне. На меня как будто разом обрушился шквал эмоций гриффиндорской гостиной.

Яркий и живой.

Я ожидала, что Пенни заплачет, но в итоге заплакала сама: все, что так старательно сдерживалось два с половиной месяца, вдруг прорвалось наружу, вся паника, вся боль, весь дискомфорт от непонимания, все одиночество и напряжение просто вылились на мантию Пенни вместе со слезами.

Я даже не заметила, как сняла очки, как выронила палочку, как мы опустились на пол, как стали просыпаться окружавшие нас портреты. Просто выла от жалости к себе, как ребенок, до тех пор, пока слезы не закончились, а потом сидела, уткнувшись в плечо Пенни — точно так же, как она делала неделю назад — и чувствовала прикосновения ее маленьких пальцев к своим волосам. Это была самая абсурдная ситуация в обеих моих жизнях, даже с поправкой на то, что я попала в магический мир.

Я ненавидела плакать при людях, и к тому же слезы давались мне тяжело. Сейчас все было по-другому, как будто кран с водой внутри меня сначала открыли, а потом резко закрыли, будто и не было ничего.

Но вместе с ощущением, что в глаза насыпалась пара тонн песка, стало внезапно легче, даже усталость долгого и мучительного дня куда-то делась.

— Извини, — пробормотала я, отстранившись. — Я не за этим к тебе шла.

— Все в порядке. Друзья нужны не только для смеха.

Пенни постаралась улыбнуться, но в свете Люмоса ее лицо казалось еще бледнее и печальнее.

— Они тебе ничего не сделали? — обеспокоенно спросила я, внимательно, насколько позволяло освещение, оглядывая ее, как будто это что-то дало бы.

— Нет, — прошептала Пенни. — Таркс собрал наш курс в гостиной и сказал, что все желающие могут пойти и рискнуть решить свои проблемы с тобой, вместо того чтобы портить мои эссе. А мне сказал, что до тех пор, пока нас с тобой не видят вместе, никто к тебе не полезет.

— Парочка отработок из-за испорченных эссе меня не пугает, — буркнула я. — Тебе не нужно меня защищать.

— Я не только тебя защищаю, — вздохнула Пенни. — Но и свой сумасшедший факультет. Если кто-то из наших полезет к тебе, это взбесит Флинта и Фарли. Все, что бесит Фарли, бесит Слизерин, они ее очень любят. Никому не нужен взбешенный Слизерин, никто не знает, что у них на уме. Даже среди нас есть люди, которые завидуют тому, как легко вы с Вудом с ними общаетесь.

— Это они со мной общаются.

Я чувствовала себя кем-то вроде домашнего зверька, которого выпускают гулять по двору дома, создавая иллюзию независимости, но при этом стараются уберечь от опасностей и не выпускают за ворота. Это было новое чувство. Новое и непонятное. Я привыкла считать себя старше всех учеников, но забыла о том, что они уверены, что мне пятнадцать.

Я надела очки и, нашарив палочку на полу, деловито высушила мантию Пенни. Мне нравилась магия, она, подобно фокусам в детстве, здорово отвлекала от всего на свете.

— Мне кажется, они специально выбирают такие формулировки, — сказала я. — «Пока нас не видят вместе».

— Они? — переспросила Пенни, поднимаясь и протягивая мне руку. Только сейчас я поняла, что от неудобной позы затекли ноги, и теперь хотелось выть от неприятного покалывания.

— Фарли тоже сказала что-то похожее, — пожала плечами я. — «Пока мы мозолим глаза своей дружбой». Это больше похоже на «дружите, но не отсвечивайте».

— Предлагаешь не мозолить глаза? — хитро спросила Пенни и неожиданно хихикнула. — Будем тайно встречаться в дальних уголках замка, как в средневековых романах.

— Предлагаю тебе освоить протеевы чары, — честно сказала я и достала из кармана мантии два небольших блокнота, синий и красный. Идея, которая не посрамит честь всех попаданцев, приходила мне в голову и раньше, когда я думала, что Фарли будет легче писать, раз уж ей так не нравится говорить, но я отмела ее, когда увидела формулы и описание в учебнике за седьмой курс. Пожалуй, на седьмом курсе я как раз буду морально готова к ним вернуться, зато сейчас мотивировать кого-то с вечным информационным голодом и жаждой исследований мне было раз плюнуть.

— Я уже начала, — сказала Пенни, забирая у меня блокноты, и неожиданно всхлипнула, поэтому ей пришлось сделать паузу, чтобы подышать и успокоиться.— Хотела заколдовать нам пергаменты, если ты вдруг захочешь увидеться или чтобы я могла узнать, как у тебя дела. Они довольно сложные, но, думаю, за две недели справлюсь.

— Справишься, — кивнула я. — Извини, я сорвала тебе патрулирование.

— Не страшно. Я обычно ставлю несколько сигналок и читаю где-нибудь, потому что те, кому нужна помощь, попадутся сами, а те, кто хочет нарушить правила, все равно их нарушат. Как ты, например.

Теперь Пенни улыбнулась уже по-настоящему, и я, не сдержавшись, ее обняла. Она оказалась очень маленькой и одновременно с этим очень сильной. И придавала сил мне.

— Спокойной ночи, Пенни, — пожелала я. — Я приду к тебе в следующий раз, когда, ну, знаешь, у меня уже не будет повода вылить на тебя целое море.

— Я тоже буду к тебе приходить, — пообещала Пенни, сжав мою руку. — И можешь выливать на меня хоть целый океан, все в порядке. Спокойной ночи, Перси.

Мне пришлось несколько минут подождать, пока мистер Филч освободит путь к гриффиндорской башне на седьмом этаже, спрятавшись в темном и неприятном чулане недалеко от лестницы, а после, проигнорировав расспросы Полной Дамы, я влезла в гостиную и, похоже, сделала это в середине какой-то игры в молчанку, потому что к тому моменту еще не спал никто, кроме младшекурсников, но тишина при этом была абсолютная.

И практически каждому открывался замечательный вид на мое заплаканное лицо. То, как прогнулась и чуть треснула стена игнора, отделявшая меня от других плотным кольцом все время, ощущалось почти физически.

Я не нашла ничего лучше, кроме как выдавить:

— Доброй ночи.

И с гордо поднятой головой отправилась в свою комнату.

* * *

— Б-базовые ч-чары щита н-направлены на…

— Я так больше не могу, — тихо застонал Вуд, который уже две недели сидел со мной на всех совместных с Рейвенкло уроках и иногда даже старательно делал вид, что учится.

Я его понимала. Весь пятый курс по ЗОТИ был посвящен защитным заклинаниям, жутко интересной теме, и в пятницу мы уже должны будем перейти к практике, а сегодня оставалась последняя пыточная лекция. Профессор Квирелл давал материал, которого не было в учебнике, но за два месяца я так и не привыкла к его манере разговора.

Возможно, мне было бы легче, если бы я не знала, что он умеет говорить нормально. Но тогда требовалось бы объяснить иррациональную ненависть, которую к нему испытывали Фред с Джорджем.

И для них это было не просто «потешаться над убогим». У семьи Уизли была какая-то особенность, чуйка на неприятности, но сколько бы я ни думала, обобщение от меня ускользало.

— Осталось сорок минут, — шепотом сказала я.

Вуд уронил голову на руки. А я продолжила упрямо записывать, потому что кто знает, может быть, лекцию Волдеморта, который смог, можно будет продать за хорошие деньги лет через пятьдесят.

Базовое защитное заклинание направлено на отражение простых магических атак, а также оно защищает от воздействия физических объектов. Это самое энергозатратное заклинание, потому что сам щит — это стена чистой магии. Сильный маг может удерживать его непрерывно не больше получаса, наш уровень профессор оценил на пять-семь минут и вместо них посоветовал уделять внимание трансфигурации и перемещению окружающих предметов, если есть такая возможность.

Он говорил полезные вещи, но заикание не давало ему выделить интонациями важные моменты. Я просто восхищалась его актерским талантом.

И тем, как своими скучными лекциями о важном он заведомо лишал нас интереса к предмету, а себя берег от потенциальной угрозы. Хотя, конечно, что могли пятикурсники противопоставить одержимому, который, если канон и тут отсыпет совпадений, вдобавок ко всему недурно владел беспалочковой магией.

Маги не могли колдовать постоянно, что, в целом, было довольно ожидаемо, но грустно. Возможность заработать магическое истощение за семь минут меня несколько обескуражила, а вариант заменять магические щиты трансфигурацией предметов слегка удручал. Каменную стену, конечно, не пробьет никакое проклятие, но до такого уровня еще нужно было доучиться. И что-то я сомневалась, что мне это по силам.

— Ненавижу понедельники, — мрачно поделился со мной Вуд, когда профессор запнулся, сделал паузу и отошел к столу, чтобы посмотреть что-то в своих записях.

Понедельник был самым тяжелым днем за всю неделю, несмотря на то, что во вторник мы тоже учились вплоть до самого ужина, но я утешала себя тем, что таким образом мы работали на почти свободную пятницу. И в то же время понедельник, в отличие от вторника, начинался с истории магии и заканчивался защитой, и я до сих пор не могла понять, какие претензии профессор МакГонагалл имела к нашему курсу, составляя такое пыточное расписание на один день. Хотя по всем параметрам ЗОТИ должна была взбодрить нас в конце дня.

После общей теории профессор Квиррелл, к счастью, перешел к исторической справке, которую я не посчитала нужным записывать. В любой другой ситуации это было бы интересно, потому что он рассказывал про нестандартное применение щитовых чар. Я рассматривала формулу заклинания, радуясь, что все, что используется волшебниками в бою, не требует особенных взмахов палочки. Достаточно воображения и воли. И, возможно, стимула, но вряд ли в своей роли профессор Квиррелл снизойдет до того, чтобы начать швыряться в нас проклятиями.

Раз трансфигурация в своих сложных ипостасях пока не была мне доступна, придется уделить внимание щитам. Несмотря на свою энергозатратность, они были гораздо легче.

За двадцать минут до конца лекции Вуд умудрился уснуть, и, когда по нам скользнул рассеянный взгляд профессора Квиррелла, мне пришлось пихнуть его в бок. Театр театром, а близнецы своими выходками и так уже заслужили все смертные казни в исполнении Волдеморта, который вряд ли улетал погулять, когда они издевались над его вместилищем. Не хватало еще, чтобы вдобавок ко всему недовольство навлек еще и кто-то из моих друзей.

Кто знает, возможно, здесь нет плана дождаться конца года, а все может выйти из-под контроля с минуты на минуту.

Оставшееся время я переписывалась с Пенни, которая сидела с кем-то из своих на соседнем ряду. Блокноты были чудесными, и если бы она не зачаровала их так, чтобы прочитанный текст исчезал, то чистые страницы закончились бы уже за сегодня.

Все было хорошо. Новые вопросы появлялись, но старые постепенно решались примерно с той же скоростью. Я чувствовала прилив оптимизма, хоть и понимала, что, скорее всего, с какой-нибудь очень высокой горы на меня уже летит снежный ком проблем.

А послезавтра будет Хэллоуин.

Тыквы оставляли меня плюс-минус равнодушной. Тыквенный сок был неприятным, и я радовалась, что его можно заменить чаем, а тыквенные кексы и печенья были очень даже вкусными.

Атмосфера Хэллоуина в моей прошлой жизни больше напоминала фарс и была разве что поводом посмотреть на интересный косплэй.

В волшебном мире все было иначе, хотя бы потому что у магов не было особо много поводов повеселиться. Я подозревала, что Хэллоуин для них скорее памятная дата, когда был уничтожен Волдеморт, чем какой-то значимый праздник, пришедший от магглов.

Но, тем не менее, тыквы, парившие под потолком в большом зале в приглушенном с самого утра свете выглядели одновременно жутковато и потрясающе. А еще создавали особенное праздничное настроение.

Правда, это не мешало мне сидеть как на иголках до самого вечера. Это был едва ли не первый день за прошедшие недели, когда Вуду не пришлось напоминать мне про обед — я пошла на него сама, едва высидев трансфигурацию, только чтобы убедиться в том, что Гермиона была на месте и плакать не собиралась. Она что-то читала, то и дело отмахиваясь от Лаванды, шептавшей ей что-то на ухо, и почти игнорировала лежавшую в тарелке запеканку.

Я не пересекалась с Гермионой с того момента, как мы разучили с ней заклинания по уходу за волосами. Хвостики стали получаться у нее гораздо лучше моих, поэтому я не видела смысла продолжать дергать ее по утрам. С вопросами по учебе хотя бы по одному разу ко мне подошли почти все младшие, включая четверокурсников, которых переадресовывал Стивенсон, и исключение составляли только Гермиона, внушившая себе, что ей никто не нужен, и Невилл, который упрямо следовал по какому-то своему пути и не ждал ни от кого помощи.

Как внести какие-то изменения в поведение, сформированное воспитанием, я не имела вообще никакого понятия.

Гербология после обеда заставила меня отвлечься. Моя ненависть к садово-огородным работам перешла в это тело вместе со мной, и китайская жующая капуста вполне себе это чувствовала. К концу урока мой кустик, который нужно было всего лишь пересадить и правильно удобрить, выглядел хуже всех, и я быстренько впихнула свой горшок в общую кучу, малодушно опасаясь потерять баллы, заработанные на теории. Но ничто не заставляло меня радоваться должности старосты так, как гербология, потому что отдельная комната предполагала и отдельный душ, пусть и очень тесный, а ванную старост, которая считалась привилегией, я планировала как следует исследовать на каникулах, потому что у меня не было лишнего времени, чтобы там плескаться, как бы ни хотелось.

Очищающие заклинания не действовали ни на какие магические удобрения, именно поэтому профессор Спраут иногда появлялась в большом зале в заляпанной рабочей мантии. Водой и волшебным мылом они тоже отмывались довольно плохо, и, проведя час под горячим душем, я мысленно посочувствовала тем, кому нужно было на уход за магическими существами. Перси не любила животных — а это означало не только минус одну лишнюю головную боль на СОВ для меня, но и минус дополнительные пара тонн грязи в год. Хотя, попади я в ее тело с первого курса, наверное, не избежала бы этой участи. Зверушки мне нравились, даже волшебные, несмотря на то, что у каждой из них был класс опасности. Пусть даже они начинались с якобы безобидных, изученных волшебных тварей без класса опасности не существовало.

Гермиона была в гостиной. Мне показалось, она как-то слишком упорно всматривается в книгу, но я списала это на мнительность. Никаких рыданий в туалете, и за это я была ей благодарна и даже позволила себе расслабиться настолько, что на праздничный ужин шла одной из последних, дождавшись Вуда, который забавно тряс мокрыми волосами, чтобы не лезли в глаза.

Магия была палкой о двух концах. Ею можно было отлично сушить одежду, но с волосами этот фокус так же славно не прокатывал. Особенно у меня, потому что я становилась похожей на пуделя, и это невозможно было исправить. Я не знала, от кого Перси достались мелкие кудряшки, потому что у Молли волосы вились очень изящно, но подумывала о том, что если этот родственник жив, то я уже заранее его недолюбливаю.

В большом зале очень дивно пахло, хотя еды на столах пока не было. Моя внутренняя собака-подозревака напомнила мне, что все не может быть так хорошо, и, перед тем как сесть, я все же пересчитала первокурсников по головам, несмотря на то, что Гермиона уже была тут.

Кого-то не хватало.

— Скоро вернусь, — предупредила я Вуда, для которого вопрос моего питания с каких-то пор стал отдельным пунктом капитанских обязанностей. Похоже, это мое наказание за то, что в прошлой жизни я тоже старалась подкармливать людей, когда они казались мне несчастными.

Единственное свободное место в начале стола было между Гермионой и Парвати. Это место пустовало, потому что Лаванда становилась очень громкой и неприятной, если кто-то его занимал. У меня была надежда, что она просто заболталась с кем-то или задержалась в туалете, но они с Парвати обычно везде ходили вместе.

— Парвати, — тихо начала я, наклонившись. — Где Лаванда?

У Парвати даже в ее возрасте была мимика героинь хороших индийских фильмов, способных «отразить вселенскую скорбь одним движением брови». Только посмотрев на ее лицо, я уже примерно поняла, что сейчас услышу:

— Они с… — она запнулась, явно напоминая себе, что ругаться при старосте не стоит. — С Гермионой поругались, и она заперлась в туалете на втором этаже и попросила оставить ее в покое. Мне сходить за ней?

Судя по всему, Лаванда просила очень убедительно, иначе Парвати с ее довольно-таки терпимым характером до сих пор сидела бы в том самом туалете. Я видела, как Гермиона дернулась, собираясь что-то сказать, но успела первой:

— Я сама. Не переживай.

И на негнущихся ногах пошла к выходу из большого зала.

Плачущая первокурсница в туалете на втором этаже — одна штука.

* * *

Обучение в Хогвартсе минимизировало стихийные выбросы — большая часть программы была построена таким образом, чтобы на них просто не оставалось сил — и к совершеннолетию сводило их на нет, приучая к мысли, что колдовать нужно палочкой и по делу.

Вот только первокурсники едва-едва приступили к серьезной практике, после того как перестали уставать от непривычной нагрузки, и, видимо, Хэллоуин для Лаванды Браун оказался днем золотой середины. Она не была достаточно вымотана, чтобы думать только о том, как бы поскорее оказаться в кровати, и вместе с этим не использовала за сегодня достаточно магии, чтобы купировать стихийный выброс.

Иначе говоря, она настолько не хотела никого видеть, что открыть туалетную кабинку (к счастью, самую дальнюю) всеми известными мне заклинаниями (и даже одной рунной цепочкой, но я не была уверена, что накорябала ее правильно) оказалось невозможно. А при попытке взяться за ручку меня как будто ощутимо ударило током.

Электрическим. В Хогвартсе.

Возможно, Лаванда хотела, чтобы каждого, кто попытается к ней войти, прибило молнией. Намек был ясен, и план обездвижить ее и утащить в башню при самом худшем раскладе провалился еще на этапе его появления.

Выбравшись из подростковой драмы, я угодила в драму девочковую, а в мыслях одиннадцатилетних девочек я понимала еще меньше, чем в том, как устроены пятнадцатилетние. Они казались одновременно и взрослыми, и бесконечно не мудрыми, будто применяли знания правильно только потому, что брали пример со старших.

— Лаванда, — позвала я, справившись с ощущением, что волна враждебной энергии прошила меня с ног до головы от одной слабоумной попытки постучаться. Всхлипы за дверью, не театральные, очень горькие, стали громче. Немного зная ее взбалмошный и склонный к привлечению внимания характер, я даже не думала, что она может плакать так, что застывало сердце. — Давай пойдем и поплачем у меня в комнате? Обещаю не впускать никого до тех пор, пока ты сама не захочешь.

Было глупо надеяться, что сработает. Не сработало, конечно, но попытаться стоило.

— Если ты из-за Гермионы, то я уверена, она не хотела доводить тебя до слез, — осторожно, с ощущением, что хожу по минному полю, сказала я. — У нее никогда не было друзей, и она не знает, как ими становятся.

— Она н-назвала меня нев-выносимой, — заикаясь, выдавила из себя Лаванда. — Ск-казала, что я постоянно лезу не в-в свое дело.

Я закатила глаза, пользуясь тем, что меня никто не видел. Вот уж действительно, кто бы говорил. Грубить Лаванде было нельзя, потому что иначе она вообще никогда отсюда не выйдет, и не хотелось бы, чтобы кое-кто с дубинкой разнес ее вместе с несчастной заколдованной кабинкой. Троллям вообще было что класть на магию.

Дверь в туалет открылась, заставив меня подскочить на месте, но поводов для паники пока еще не было. То есть потенциальных трупов теперь стало три, потому что Гермиона уверенным и чеканным шагом приближалась к нам. Я бы предпочла, чтобы ее чувство ответственности выдержало паузу и взыграло чуть позже.

— Я не хотела доводить тебя до слез, — неожиданно громко сказала она. Всхлипы за дверью затихли, но атмосфера стала на порядок напряженнее. — Но я не люблю, когда кто-то пытается мной помыкать и постоянно лезет, куда не просят.

Я едва сдержалась, чтобы не удариться головой об дверцу соседней кабинки и, мягко положив руку на плечо Гермионы, покачала головой. Это не сработает. Они не подружатся в критической ситуации, им нужно сесть и разобраться друг в друге основательно, чтобы решить, что делать дальше.

И делать это стоит точно не в туалете, куда вот-вот может зайти тролль. Я решила, что если не выйдет вытащить Лаванду сейчас, то наложу на дверь все запирающие заклинания и даже попытаюсь превратить ее в камень, лишь бы у гостя, который промахнулся мимо лысой горы, не возникло никакого желания сюда заходить.

— Лаванда, — снова начала я, молясь, чтобы интерес к предсказаниям возник у них с Парвати гораздо раньше, чем на третьем курсе. — У меня очень плохое предчувствие, и я не хочу, чтобы мы здесь сейчас оставались. Ты можешь считать меня чокнутой, но пойдем со мной в гостиную, хорошо?

Выражение лица Гермионы говорило, что она была лучшего мнения обо мне, но, к счастью, это сработало. Щелкнул замочек, и показалось опухшее и заплаканное лицо Лаванды, которое следовало привести в порядок до того, как она посмотрит на себя в зеркало.

Но стоило мне только поднять палочку...

До этого момента я наивно полагала, что тролли ходят тяжело, и благодаря этому я услышу опасность раньше, чем она подберется. Но в первую очередь я услышала вонь. Потом — скрежет деревянной дубины по плитке. И только в нескольких метрах от двери в туалет — звук шагов, едва различимый. К этому моменту я успела только заставить дверь захлопнуться, наплевав на то, что звук привлечет больше внимания, а вот наложить запирающее уже не успела — буквально через десять секунд было не на что.

— В угол, — рявкнула я, приметив небольшую нишу за кабинками, куда две маленькие девочки вполне себе могли поместиться и даже уберечься от долетающих обломков. Я понадеялась, что тролль забудет о них, потеряв из поля зрения. Но, может, мой худощавый труп не покажется ему достаточно аппетитным.

Тролль — одна штука — вблизи тянул на все сто по классу опасности. Он выглядел по-настоящему жуткой и злобной зеленой тварью, пусть и слегка глуповатой. С выпирающих нижних клыков стекала очень мерзкая зеленоватая слюна, и я порадовалась, что не успела поесть, несмотря на то, что это мог быть мой последний ужин.

Набедренная повязка была достаточно длинной, чтобы скрыть, что именно он мог положить на мою магию, вздумай я попытаться навредить ему ею напрямую. Я стояла на месте, прекрасно понимая, что знаю только два заклинания, которые были бы полезны, и белка-истеричка внутри меня уже паковала вещи, намереваясь свалить к кому-нибудь другому, и поэтому не мешала.

Завладеть дубинкой получилось с третьего раза, потому что нашему гостю, судя по всему, нравились прелюдии, и он размахивал ею, разнося все вокруг себя. Я огребла по голове обломком трубы, а еще что-то неприятное царапнуло меня по щеке, и это было вдвойне обидно, потому что на удар дубиной тролль отреагировал ровным счетом никак и продолжил с ревом крошить все своими гигантскими руками. Я не видела ничего за его тушей, но постаралась отбросить ее подальше, чтобы создать дополнительный грохот. Вдруг в хагридовой хижине еще не было слышно, что кто-то разносит второй этаж замка.

И когда тролль наконец повернулся ко мне, я очень сильно понадеялась, что профессор Квиррелл, живи в его затылке хоть трижды Волдеморт, не обманул насчет физического воздействия.

Я понимала, что прошло меньше двух-трех минут с того момента, как он появился в туалете, и за это время мало кто успеет добежать сюда из подземелий. Я рассчитывала на самый оптимистичный вариант — еще семь минут — потому что стимул продержаться так долго у меня был железный. И с воображением, судя по тому, как замерцал надо мной щит, тоже было все в порядке.

От первого удара у меня подкосились колени, и я позволила себе сесть. Коленям на залитом водой полу было холодно и мерзко, но создавалась иллюзия, что сил расходуется меньше. По звуку это было похоже на взрыв с экрана в кинотеатре, только в соседнем зале, поэтому нить реальности постепенно терялась.

Я представляла вокруг себя купол и пока не могла отвлечься на что-то другое, даже на нарастающий звон в ушах. Смотрела, как кулаки поднимались и опускались, и мысленно уплотняла свою магию в том месте, на которое приходился удар, потому что в лекциях профессора Квиррелла не было ничего о том, какую силу щит может выдержать.

Я впервые чувствовала магию, а не воспринимала ее, как должное. Она зарождалась волнами где-то в районе сердца и растекалась по телу. Это было одновременно и удивительно, и утомительно.

И ни на что не похоже.

Тролль злился и ревел, и чем громче становился рев, тем меньше у меня оставалось сил и тем больше на меня накатывало апатичное состояние. Я подумала о том, что стоит закрыть глаза и отдохнуть. Будет приятно и темно, и все вот-вот закончится. Еще минуту, и можно будет спать, даже если потом уже некому будет просыпаться.

Мне нравилась эта жизнь. Пусть она была сложной, нервной и непонятной. Оставалось столько вопросов, на которые я не ответила, столько дел, которые я не сделала, и столько магии, которую я еще не сотворила.

Время шло, минута за минутой, и мир начал постепенно меркнуть даже сквозь линзы очков.

Я отвлеклась на это и не сразу поняла, что все закончилось. Даже на долю секунды запаниковала, что потеряла сознание, но нет — тролль сначала замер, занеся кулаки, а потом взревел и попытался достать что-то у себя на спине. Я успела подумать, что он упадет на меня, и это будет такая себе смерть, но в ту же секунду тролль неловко завалился на бок и замер. Под ним начала растекаться лужа отвратительной серой крови.

— Мисс Уизли!

У профессора МакГонагалл, оказывается, была способность срываться на фальцет, а еще у нее оказалась очень сильная рука, потому что она не стала применять магию, чтобы поднять меня на ноги. Я уткнулась взглядом в ее мантию, понимая, что совсем перестала различать яркие цвета. И только профессор Снейп за ее спиной был неизменным черным пятном.

Как буква «с» в слове «стабильность».

Что-то с рыданиями врезалось мне в бок, и, опустив глаза, я увидела Лаванду, которая вцепилась мне в мантию и явно не собиралась отпускать до следующего появления монстра. Это было даже к лучшему, потому что Гермиону, замершую рядом, мне пришлось силой развернуть и прижать к себе, чтобы она перестала завороженно смотреть на раскуроченную спину тролля.

— Что вы здесь делали, мисс Уизли? — процедил профессор Снейп. Пусть даже мир стал слегка меркнуть, мне удалось заметить, что он тяжело дышал. Похоже, магия, на которую троллям класть было нечего, давалась очень нелегко.

Я флегматично подумала о том, как много миллионов баллов снимут с Гриффиндора за шутку про Бэтмэна, который всех спас, но рисковать все же не стала. Кроме того, судя по лицу нашего декана, она уже раздумывала, сколько отработок мне назначить — до конца месяца или до конца десятилетия.

— Выполняла свои обязанности старосты, профессор, — вежливо ответила я. — К сожалению, меня не предупредили, что тролль входил в программу на Хэллоуин, и я не могла знать, что он заблудится по пути в большой зал.

Это тоже было рискованно, но немного их отрезвило — в конце концов, посещение ужинов было добровольным, а посещение туалета не было запрещено правилами. К тому же очень много кто мог подтвердить, что мы с Гермионой ушли еще до начала пира, а Лаванды там и вовсе не было.

— Объяснитесь, — рявкнул профессор Снейп. Он был зол и напуган, потому что, пусть мы и были ученицами другого факультета, мы оставались и его ученицами тоже. Как бы он ни ненавидел людей, за годы преподавания у него должно было выработаться довольно сильное чувство ответственности.

— Простите, профессор, я не планирую объясняться, — по-прежнему вежливо сказала я, стирая со щеки что-то, что упрямо затекало за воротник. — Я планирую упасть в обморок.

И все вокруг окончательно померкло.

Было тепло и сухо. Это радовало, потому что я здорово замерзла там, в туалете, а мокрый пол еще долго будет вызывать у меня приступы необъяснимой ассоциативной фобии. Я много спала, но не могла заставить себя открыть глаза, даже когда просыпалась. Ловила обрывки утренних разговоров днем (по крайней мере, пятна перед глазами были светлыми; близнецы спорили, какую часть тела тролля подарить мне на рождество, и, кажется, я начала отличать их по голосам; Рон говорил Гарри, что понятия не имеет, что написать матери, а Гермиона сказала, что профессор МакГонагалл уже должна была сообщить родителям, и он неожиданно вежливо с ней согласился; Вуд сказал, что профессор Снейп снял с меня тридцать баллов за дерзость, а профессор МакГонагалл добавила тридцать пять за идеальные чары щита и потом еще десять за «потрясающее везение»).

Вечером, когда пятна перед глазами стали темными и приятными, разговоров было совсем немного. Фарли вообще молчала. Я узнала ее только по запаху шоколада, который шел от ее рук, пока она была так мила и поправила мне одеяло и убрала с лица жутко бесившие меня волосы, а потом, как оказалось, оставила целую тонну шоколада на тумбочке. Мои собственные руки казались мне неподъемными, да и шевелиться было довольно сложно. Как будто одеяло, уютное и теплое, весило несколько десятков килограмм.

Пенни шепотом поделилась, что без переписки со мной жутко скучно и что она копирует для меня все свои конспекты. Я попыталась улыбнуться, но, судя по всему, у меня не получилось.

Потом, когда пятна превратились в одну широкую темную полосу, я услышала «на тебя нужно повесить колокольчик, Уизли» в исполнении Флинта, после чего наконец уснула.

И мне снилось, что кто-то очень узнаваемо гладит меня по волосам.

* * *

Я не ошиблась. Весь мир и правда порядком обесцветился, что в очках, что без них. Так я узнала от мадам Помфри, что плохое зрение Перси было вызвано повреждениями из-за детского стихийного выброса, и это нормальные последствия истощения. По факту, красками ее мир наполняла ее собственная магия, видимо, в качестве компенсации за лишения, а очки только усиливали этот эффект. Вот почему без них мир воспринимался таким тусклым.

А без того и другого мир Перси был черно-белым.

Это было временно, по крайней мере, как меня заверила мадам Помфри, но видеть волшебный мир таким оказалось… шокирующе. Я даже порадовалась, что проснулась довольно рано и смогла открыть глаза, когда еще никто ко мне не пришел. У меня было время подготовиться и вести себя естественно, потому что я не знала, были ли Рон, Фред и Джордж в курсе этой проблемы. А если не были — я не хотела, чтобы они знали.

Перси была маленькой сильной гриффиндоркой, жившей с этой проблемой долгие годы. И она не писала ни о чем таком ни разу за все время. Но зато становилось хоть немного понятнее, откуда на самом деле росли ноги у ее чувства собственной неполноценности. Я хотела узнать эту историю подробнее, но не была уверена, готов ли кто-то из родителей со мной об этом говорить, и порадовалась, что в этой жизни у меня есть еще и два старших брата.

У меня не было книг, но кто-то предусмотрительный оставил по соседству с коробкой шоколада на тумбочке пергамент и перья с чернилами, поэтому, попросив у невидимых эльфов не забирать столик, на котором они принесли мне завтрак, я стала писать письма. Первым делом — для Молли, понимая, что ничего страшного в реалиях магического мира не произошло, раз она еще не появилась здесь с целью все разнести, но успокоить ее все равно стоило. Деканы сообщали родителям о всех серьезных происшествиях с их детьми, так что она уже скорее всего была в курсе. Я написала, что все в порядке, но осторожно упомянула, что настолько привыкла к цветному зрению, что сейчас мир кажется очень неприятным местом.

Вторым было письмо Биллу: я рассказала все в красках и спросила про заклинание, которым профессор Снейп приложил тролля. Вряд ли, конечно, мне стоило замахиваться на такие высоты, но эти знания никогда не будут лишними. Если весь мир будет против меня и я полезу в чертов люк за чертовым философским камнем в конце года, там тоже будет тролль, и не факт, что без сознания.

А еще есть вероятность, что там будет цербер.

Если честно, я сомневалась, что там будет что-то, с чем смогут справиться первогодки, учитывая, что в этом году достаточно доступно объяснили, почему коридор на третьем этаже был малопривлекательным местом. И самым главным препятствием поставили профессора Снейпа, об этом тоже забывать не стоило.

Третье письмо я написала Чарли, рассудив, что он, более открытый и компанейский, должен был возиться с братьями и сестрами гораздо больше, чем Билл. Кто-то научил близнецов и Рона играть в квиддич, в конце концов, и ни Перси, ни Билл на эту роль не подходили. Я спросила у Чарли про зрение, признавшись, что ничего не помню, и поэтому была напугана, когда очнулась, пока мадам Помфри мне не объяснила. Я написала, что была бы рада, если бы он рассказал мне, если, конечно, это не какая-нибудь запрещенная история, которую нужно выпытывать у мамы с папой.

Я не знала, где моя палочка; правда, сейчас у меня все равно не получилось бы высушить письма заклинанием, поэтому Вуд, заглянувший перед обедом за ширму, отделявшую мою кровать от остального больничного крыла, застал меня в ворохе пергаментов.

— Ты похожа на министра магии, Уизли, — заметил он вместо приветствия, разворачивая к себе стул и усаживаясь на него задом наперед.

— Пока я похожа просто на Уизли, — возразила я. — И помимо родителей у меня есть пять братьев и сестра.

— Я до сих пор в ужасе от того, что вас хватит на квиддичную команду, — фыркнул Вуд, складывая руки на спинке стула и задумчиво глядя на меня.

— Рон еще займет твое место, вот увидишь, — заверила его я, осторожно складывая письмо для Молли. Мне хотелось быть педантом даже в таких мелочах, потому что Перси была. — А Джинни с шести лет таскает метлы Фреда и Джорджа, чтобы учиться, пока думает, что никто не видит. Но Билл паршиво играет, а я боюсь высоты. Согласна быть только капитаном.

Вуд хмыкнул и несколько секунд молча наблюдал за моими действиями, после чего наконец спросил:

— Как ты?

Я осторожно мазнула пальцем край подписи в письме для Чарли и, увидев, что чернила еще не высохли, наконец заставила себя посмотреть на Вуда в упор, не ограничиваясь парой взглядов.

Магия Оливера Вуда была солнечно-желтой. На первый взгляд он выделялся из толпы других студентов только за счет роста и, наверное, сам даже не подозревал, какое светлое воздействие оказывает на окружающий мир. Фреду и Джорджу нравилось дразнить его, у него был только один по-настоящему хороший друг, но факультет любил Вуда. За то, как много ярких красок он вносил в красно-золотой балаган, и за то, что не терялся на его фоне, как легко могли бы потеряться другие.

И черно-белый мир ему совсем не подходил. Правда, я мысленно раскрашивала его из чистого упрямства.

— Странно, — честно сказала я. — Не верится, что все произошло всего лишь позавчера.

Вуд замер, а потом посмотрел на меня с таким сожалением, будто сам приказал троллю пойти именно в туалет для девочек.

— Сегодня понедельник, Перси.

Ох.

А я была уверена, что спала всего ничего. Несколько минут магии стоили мне четырех дней жизни. Что-то не так с принципом равноценного обмена в волшебном мире. Но с другой стороны, несколько минут магии уберегли меня от превращения в праздничный ужин для одного очаровательного джентльмена.

— Могло быть и хуже, — пожала плечами я. — Оставишь мне учебник по зельям?..

Вуд закатил глаза, но учебник оставил. А после уроков принес мне целую стопку библиотечных книг с вложенной между ними милой запиской от Пенни.

* * *

Я уже успела усвоить, что выражать свои чувства через прикосновения в семье Уизли позволяли себе только Молли и Джинни. Поэтому неожиданные объятия Рона, неловкие, но очень крепкие, меня крайне растрогали.

— Я в порядке, — заверила я, вручая ему шоколадку, которых даже с учетом шоколадной диеты было слишком много для меня. Фарли еще не приходила, поэтому я не могла узнать, расстроит ли ее моя привычка делиться или она собирается обеспечивать меня шоколадом до конца учебы.

Волшебный шоколад не надоедал, и от него и правда становилось намного легче. Одна плитка позволила мне самой дойти до небольшой ванной комнатки для пациентов, привести себя в порядок и хотя бы попытаться собрать волосы, раз уж укладывать их волшебством придется еще нескоро. Перси никогда не казалась мне невзрачной, поэтому ее черно-белый вид в зеркале бесконечно удручал.

Оставалось только утешать себя тем, что мир далеко не такой, каким я его сейчас видела.

Солнечные детки, мои рыжие братья, наоборот, почти не казались блеклыми. Как будто их образы в моей памяти были настолько яркими, что воображение накладывало краски без особых усилий.

— Тебе было страшно? — спросил Рон, с несвойственной ему деликатностью присев на край кровати.

Для тех, кто не участвовал в инциденте с троллем, это, наверное, выглядело как приключение. Но для меня это было мрачное и пугающее воспоминание, и Рон это понимал.

— Очень, — честно сказала я. — Я же не профессор Снейп, у меня не получится завалить тролля одним заклинанием.

— Это очень подозрительно, знаешь? — неожиданно сказал Рон. — Гермиона сказала, что Снейп не пошел в подземелья с остальными и поэтому успел первым. Мол, когда МакГонагалл спросила об этом, он сказал, что собирался проверить третий этаж. Но зачем проверять то, что завалено?

— Может быть, сработали его сигналки, — пожала плечами я. — И он решил, что кто-то подшутил, чтобы пробраться туда. В любом случае мне повезло, что не все ушли в подземелья, и он спас мне жизнь.

Я видела, что Рона это не убедило, и он просто решил не обсуждать свои подозрения со мной, подумав, что я могла быть предвзятой. Характер профессора Снейпа, конечно, давал почву для ненависти и подозрений, и перебить их не могли никакие разумные доводы. Гарри был первым другом Рона, и поэтому Рон так резко реагировал на все, что тому угрожало. Даже если это были просто бесконечные придирки несчастного человека.

— Вы с Гермионой общаетесь? — осторожно спросила я, чтобы перевести тему. — Или у вас временное перемирие?

Это был простой вопрос, но тем не менее Рон уткнулся взглядом в колени и, кажется, покраснел, хотя для меня его щеки вместо белых стали серыми.

— У нас вроде как контргамбит, — пробормотал он. Я закатила глаза, потому что с шахматами у меня дела обстояли еще хуже, чем с трансфигурацией.

— Мы поругались, — пояснил Рон, осознав, что я ничего не понимаю. — Она много плакала и сказала, что ей одиноко, и она не понимает, как с нами общаться, потому что не знает, как сделать так, чтобы мы на нее не злились. Я сказал, что она может общаться со мной, ну, знаешь, после близнецов ей будет очень сложно обидеть меня словами, и поэтому она никому не навредит больше. Но она сказала, что сама постарается не быть такой невыносимой, чтобы мы могли подружиться. Контргамбит.

— Вау, — отозвалась я, переварив хитросплетение взаимопожертвования одиннадцатилетних детей. — Это было виртуозно.

Я понимала, что сердцу не прикажешь, но все же очень сильно понадеялась, что Рон и Гермиона никогда не поженятся.

Иначе от этой ветви Уизли магический мир точно вздрогнет.

* * *

В этот раз Лаванда рыдала картинно, хотя из зрителей у нее была только я, но, по крайней мере, ее можно было отправить в мою спальню. После миллиона «что я могу для тебя сделать?» она с готовностью согласилась принести блокнот из моего рюкзака и отправить письмо Биллу, если Аид на месте. Письмо было отправлено (и даже все пальцы остались целы), а к блокноту прилагалась совершенно маггловская шариковая ручка («тебе, наверное, будет неудобно все время писать пером»). Тем не менее, когда она радостно умчалась на ужин, я почувствовала облегчение. Стало очень тихо, и осознание, каким долгим был этот день, навалилось на плечи с полной силой.

Быть пациентом больничного крыла оказалось утомительно. Мадам Помфри обещала, что если все пойдет хорошо, она выпустит меня в пятницу вечером. Это было бы здорово, потому что в субботу состоится первый матч сезона. Раз Гермиона начала общаться с Роном, то, скорее всего, побежит поджигать профессора Снейпа, но все же у меня на примете было целых два способа вывести профессора Квиррелла из строя: Фред и Джордж, которые могли сделать это быстрее и без лишних жертв.

И их не расстроили бы месяцы отработок.

Фарли показалась за ширмой через какое-то время после начала ужина и неуверенно застыла на пару секунд, встретившись со мной глазами, а после бросила взгляд на мою тумбочку и, убедившись, что шоколада в коробке стало меньше, опустилась на стул, который успел познакомиться со всеми моими посетителями.

— Спасибо, Фарли, — вместо приветствия сказала я.

— Пожалуйста, Уизли, — кивнула она, сложив руки на груди и посмотрев на меня странным нечитаемым взглядом.

Я поймала себя на мысли, что на Фарли мои глаза отдыхали. Она и так была практически черно-белой, за исключением цвета галстука, значка и нашивки на мантии. Но насчет таких мелочей можно было даже не волноваться. Я могла списать это на освещение, потому что по вечерам свет в больничном крыле давали только несколько факелов. Все нормальные люди могли подсвечивать себе заклинаниями.

В данный момент — все, кроме меня.

— В следующий раз, — помедлив, начала Фарли. — Трансфигурируй что-нибудь. Тролли легко отвлекаются на все новое. Этот прием чаще всего используется, чтобы пройти мимо них.

— Спасибо, — вежливо сказала я, понимая, что она не поленилась уделить этому время, пока я была в отключке. — Только у меня неважно с трансфигурацией. Уничтожать предметы у меня получается лучше, чем создавать их. Гриффиндорские деструктивные наклонности, понимаешь ли.

Мне показалось, что уголки губ Фарли дернулись, словно она собиралась улыбнуться. Но улыбка на ее лице так и не появилась.

— Я могу позаниматься с тобой после каникул, — предложила она, подумав. — Когда начнем готовиться к СОВ.

— Я буду рада, — сказала я. — Но еще больше буду рада, когда узнаю, почему ты так заботишься обо мне.

Фарли промолчала и неожиданно опустила взгляд, уткнувшись им в свои колени. Я поняла, что она не будет рассказывать сама, хотя и не знала, какими были ее мотивы. Поэтому сказала:

— Я не помню, что было в прошлом году.

— Я знаю, — отозвалась она. — Иначе ты вела бы себя по-другому и не общалась с нами.

Насколько по-разному они с Флинтом говорили одни и те же слова. И насколько одинаково молчали о том, что действительно важно.

— Я как-то пострадала? — осторожно спросила я. — Из-за вашего факультета? И ты хочешь загладить вину?

Фарли подняла на меня взгляд и показалась при этом такой несчастной, что я почти пожалела о своем вопросе.

— Мы почти уверены, что да, — тихо сказала она. — Но у нас нет доказательств, поэтому я не могу пока назвать тебе имена. Это может сбить тебя с толку и направить по ложному следу. Но пока ты в Хогвартсе, ничего не должно случиться… из-за них. Но я думаю, кто-то уже рассказал им, что ты изменилась.

— Это выпускники? — догадалась я. — Никто из них уже не учится?

Фарли кивнула, вспомнив, по-видимому, что не любит выражать что-то словами. Что-то личное давалось ей довольно тяжело.

— Джемма, — мягко сказала я. — Все в порядке. Тебе не нужно так стараться. Ты не виновата в том, что произошло, и не должна за это отвечать. Я не дам себя в обиду, обещаю.

Фарли посмотрела на меня неожиданно твердо и, поднявшись со стула, пересела на кровать так, что мы оказались совсем близко друг от друга. Я почти забыла, что не различаю цвета, потому что она казалась мне одновременно ледяной, прекрасной и яркой, как падающая звезда.

— Это не чувство вины, — серьезно сказала мне она. — Я думала о том, что стоит присмотреть за тобой. Мы обсуждали это с Маркусом, потому что не знали, остался ли кто-то из тех, кто вредил тебе. Я думала, что ты будешь игнорировать нас, но ты была не против общаться. Ты очень изменилась, Уизли, и сначала мы решили, что это связано с тем, что никто не трогает тебя. Но в случае с нами это не сходилось.

— Почему? — осторожно спросила я. В эту минуту даже дышать было немного боязно, потому что я переживала, что от любого движения поток откровения может закрыться.

— Потому что ты игнорировала нас в конце года, когда мы пытались с тобой поговорить, — ответила Фарли. — После того как однажды мы встретили тебя в подземельях. Тебе было плохо тогда, Уизли, ты провела три дня здесь после этого.

Я вздохнула. Перси ничего не писала об этом. Конец учебного года в ее дневнике был сухим и стандартным. Окончание учебы, экзамены, поезд и путь домой.

Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу, спасибо. История с потерей памяти выглядела бы очень натянуто в любом другом мире, кроме волшебного.

— Я общаюсь с тобой не из-за чувства вины, — продолжила Фарли и снова почему-то перестала смотреть мне в глаза. Я запоздало поняла, что так она выражает смущение. — Мне просто нравится. С тобой тихо и спокойно. Как дома. И у меня никогда не было друзей, я не знаю, что это такое.

— Твой факультет любит тебя, — сказала я, вспомнив слова Пенни.

— Да, — кивнула Фарли. — Они любят меня. Но у всех есть кто-то более близкий. Они разбиваются на пары или группы, а я остаюсь одна в центре гостиной, и попытаться завести дружбу с кем-то означает забрать этого человека у другого, потому что у нас все привыкли распределять свое время исходя из того, с кем собираются общаться. Они стали для меня семьей с самого начала, но у меня нет кого-то самого близкого.

Ее нестандартные понятия о дружбе меня удивили и заставили криво улыбнуться. Похоже, корни заботы как о питомце лежали именно здесь — близкий человек расценивался как потенциальный обладатель всего свободного времени.

Нам придется нелегко с этим, но мы справимся, особенно с учетом того, что у Фарли с такой идеальной успеваемостью времени должно оставаться совсем немного.

— Я не планирую забирать тебя у Клируотер или Вуда, — поспешно сказала Фарли, неправильно расценив выражение моего лица. — Просто… ты сказала, что хочешь, чтобы я стала твоим другом.

— У меня пять братьев и сестра, — фыркнула я, осторожно погладив ее по плечу. — Поверь, я умею распределять свое время, и мне не нужно планировать заранее, с кем я хочу пообщаться.

— Тогда ешь шоколад, — сказала мне Фарли, и уголки ее губ снова дрогнули. — И возвращайся скорее.

Она ушла, а я откинулась на подушку и закрыла глаза. Нужно было обдумать сказанное, а еще лучше — записать новые детали дела Перси, но на это совсем не оставалось сил.

Этот день стоило оставить позади, но какое-то чувство незавершенности мешало заснуть окончательно, и я то и дело проваливалась в беспокойную дрему. Я слышала, как прозвонил колокол, обозначив отбой, а через некоторое время различила звуки шагов.

— В следующий раз сниму баллы за прогулки после отбоя, — предупредила я, даже не сделав попытки разлепить глаза, потому что узнала пришедшего по запаху. Почему-то все считали своим долгом поправить мне одеяло, вероятно, я выглядела как человек, который мог замерзнуть насмерть, если оно сползет.

— У нас была тренировка, — тоном, в котором не было ни капли раскаяния, ответил Флинт. — Я не успел.

— Ладно, — пробормотала я. — Только никаких колокольчиков.

И неожиданно для себя провалилась в сон.

— Съешь хоть кусочек, Гарри, — услышала я голос Рона, оторвавшись от цветного великолепия большого зала. В больничном крыле преобладал белый, и это, конечно, помогло не сойти с ума, когда в черно-белом мире внезапно появились все оттенки красного, отчего блокнот, в котором я переписывалась с Пенни, стал казаться мне пришедшим из фильма по Городу Грехов. Зато здесь мои глаза одновременно отдыхали и перенасыщались впечатлениями, а из-за игроков в форме от обилия красного начинала побаливать голова.

Оказалось, что в день квиддичных матчей порядок за столом не соблюдался. Команда сидела в центре, а Гарри облепили первокурсники, и никто этому не возмущался.

Фред и Джордж устроились по обе стороны от меня, оттеснив тем самым от задумчивого Вуда, но даже то, с каким аппетитом они поглощали свой завтрак, не помогло мне запихнуть в себя больше двух ложек овсянки. Уровень нервозности в воздухе был слишком высоким. Я слегка переживала за Гарри, но еще больше нервничала просто потому, что нервничали другие.

— Надеюсь, вам было вкусно, — сказала я, заметив, что братья синхронно сложили приборы на тарелки перед собой, тем самым обозначив конец завтрака.

— Похоже…

— …у сестрицы Персефоны…

— …есть к нам дело?

— Да, — кивнула я, многозначительно покосившись на преподавательский стол, за которым были все, кроме директора, который, по слухам, уехал из школы еще рано утром и не будет присутствовать на матче.

Один из братцев пихнул Вуда в бок и предупредил, что мы пойдем на поле. Я почти с облегчением отходила от стола, потому что переносить такую атмосферу было тяжело. Стоило выяснить, блокирует ли окклюменция эмпатию, и если да, начать ею заниматься хотя бы в следующем году. Когда живешь один, можно не обращать на это внимания, но в школе, полной эмоциональных детей, было очень тяжело.

— Дело может стоить вам баллов и месяца отработок, — предупредила я, когда мы вышли за ворота школы.

Какой чудесной была зеленая трава! Я едва подавила желание зарыться в нее лицом, и меня даже не остановило, что в начале ноября она была уже редкой и довольно несчастной. Вечнозеленый запретный лес радовал глаза еще больше, пусть даже цветным мой мир был исключительно потому, что после недели сна и шоколадной диеты ко мне окончательно вернулась магия. Зрение пришло в норму только вчера днем, и вечером мадам Помфри уже отпустила меня поужинать вместе со всеми, взяв обещание вернуться, если почувствую слабость.

С тех пор я не могла насмотреться на яркие краски вокруг себя, потому что не подозревала даже, насколько ценной окажется способность их различать. Магия была везде, в каждой травинке, весь окружающий мир состоял из нее, и у этой магии был свой цвет.

— Тебе настолько…

— …надоел Флинт…

— …что ты хочешь сорвать игру…

— …его команде?

— Нет, — фыркнула я, понимая, что даже не представляю, что могли сотворить близнецы, если бы дело было действительно в этом. — У меня есть подозрение, что профессор Квиррелл не тот, за кого себя выдает.

Между нами повисла тишина. Стоило дать близнецам время подумать, потому что это была еще одна их общая тайна, в которую они не хотели бы никого посвящать.

Стали различимыми голоса тех, кто вышел из школы следом за нами, а потом воздух и вовсе наполнился только ими. Квиддич был едва ли не единственным зрелищным событием, а тренировки по плану Фрай должны были довольно сильно завысить планку, потому что все, кто выходил сегодня на поле, уже умели играть на нормальном для новичков уровне.

— То есть…

— …ты призываешь нас…

— …издеваться над ним?

— Нет, — мотнула головой я. — Если честно, я бы вообще хотела, чтобы вы держались от него подальше.

Артур Уизли работает с неправомерным использованием магии против магглов, в том числе и с довольно опасными изобретениями. Билл Уизли работает ликвидатором проклятий. Чарли Уизли работает с драконами. Во всех трех случаях им нужно что-то особенное, как обостренная интуиция. Что-то, что подсказывает, где таится опасность и как себя с ней вести.

Откуда ждать угрозу.

И что сделать, чтобы выйти из любой ситуации целым и невредимым.

Я знала, что это есть у близнецов. Они не перебарщивают с шалостями и крайне редко подставляются под удар. Они не используют что-то по-настоящему опасное для своих экспериментов.

Они ненавидят профессора Квиррелла, потому что подсознательно чувствуют в нем угрозу.

И они никому не расскажут о том, о чем мы сейчас говорим, потому что лучше всех знают, как это — хранить по-настоящему важные тайны.

Будь они немного старше… Было бы легче объяснить им некоторые вещи. Возможно, так они были бы единственными в этом мире, кому я сказала бы, что я не Перси, если бы возникла такая необходимость.

— Но если на матче начнет происходить что-то странное, — осторожно продолжила я, — возможно, вам придется обратить на него свое внимание.

— Это То Самое Предчувствие…

— …о котором всем треплет Лаванда Браун?

Я едва сдержалась, чтобы не закатить глаза. Меня эти слухи застали еще в больничном крыле, и я даже не подозревала, как обернутся неосторожные слова про предчувствие. Лаванда оказалась слишком впечатлительной.

Как и все одиннадцатилетние девочки.

Кроме, пожалуй, Гермионы.

Такими темпами мне не понадобится работа в Министерстве — я смогу вытеснить Трелони и преподавать тут прорицания.

— Вроде того, — уклончиво ответила я. — Я могу на вас рассчитывать?

В ответ близнецы только простодушно улыбнулись, но в какой-то момент мне стало немного жутко.

* * *

За какие-то два с лишним месяца в школе Перси Уизли внезапно перестала быть одинокой одиночкой, и это открытие меня слегка напрягло, но в целом даже порадовало, потому что она этого заслуживала, пусть даже после своей смерти. В моей старой жизни всегда было не больше пары-тройки людей, с которыми я могла поддерживать связь одновременно без риска вымотаться и закрыться в себе, а в новой людей как-то резко стало много. И все они как будто договорились между собой и приходили всегда в разное время, поэтому, пока я лежала в больничном крыле, рядом со мной в свободное от уроков время постоянно кто-то был.

А сейчас, когда Стивенсон лениво хлопнул по скамейке рядом с собой, я осознала, что Перси наконец оказалась на своем месте среди однокурсников, пусть они и казались почти чужими.

А еще со мной поздоровался каждый из сидевших рядом гриффиндорцев.

До этого момента я не была уверена, что знала, как звучат их голоса.

Это был просто приятный бонус ко встрече с троллем и ничего больше. Перси была кем-то более уникальным, чем кошмарная заучка, и мне комфортно в этом мире только потому, что она впахивала как проклятая с того момента, как пошла в школу. Пусть она так же много делала для того, чтобы все от нее отвернулись, сейчас было довольно славно, что люди смогли продраться сквозь стереотипы и посмотреть на нее по-новому.

Я все еще не могла считать себя и Перси одним целым и воспринимала ее как вторую младшую сестру. Радовалась за ее — пусть даже теперь уже свои — успехи и грустила оттого, что все так получилось.

Я любила ее и была готова прожить эту жизнь за двоих. Если, конечно, у меня будет такая возможность.

И поэтому надеялась, что она тоже смотрит свой любимый квиддич, отложив книжку и высунувшись наконец из задворков моего сознания.

Посмотреть было на что: после начала игры стало казаться, что на тренировочных матчах все играли максимум вполсилы. И раньше почти не использовались бладжеры, чтобы избежать лишних травм до официального начала сезона, поэтому сейчас все на порядок усложнилось.

И атмосфера — восторг, предвкушение, напряжение — затопила меня с головой до такой степени, что стало немного не по себе.

Это были две слаженные команды, два каких-то единых пугающих механизма, действовавших по одной схеме, чувствовавших друг друга на подсознательном уровне.

Имело значение все — и метлы, и габариты, и удача, и скорость реакции. Как будто кто-то вывел зубодробительно сложное уравнение и хуманизировал его с помощью четырнадцати человек.

Игроки на поле не ненавидели друг друга. Они воспринимали друг друга как равных и отчаянно хотели победить ради собственного превосходства, ради чувства собственной важности, поэтому матч действительно больше напоминал гладиаторские бои. Я начала подозревать, что у Флинта и Вуда был свой личный счет отбитых и заброшенных мячей, потому что казалось, что кульминация противостояния приходилась на те моменты, когда они оказывались друг напротив друга.

В какой-то момент я перестала следить за игрой и следила только за ними, потому что это отвлекало от бушующего океана эмоций. На десятой минуте Слизерин открыл счет, на двадцатой Вуд из-за своего упрямого нежелания пропускать гол получил бладжером по руке, потому что не успел вовремя ее отдернуть. И из-за своего же упрямства остался на поле, жестами показав мадам Хуч, что все в порядке.

Все было не в порядке.

Разница в очках росла вместе с гулом на поле. Я напоминала себе, что нужно дышать, но получалось только через раз. Трибуны напоминали воющее, бушующее море, и то, что у Гарри что-то не так с метлой, все заметили далеко не сразу, потому что он болтался ближе к слизеринской части поля, в то время как квоффл был почти все время на гриффиндорской.

Никто не успел понять, что произошло. Впервые на моей памяти близнецы разделились и перестали быть синхронными в своих действиях. Они перекинулись какими-то знаками, и один остался летать под метлой Гарри, чтобы в случае чего поймать его, а второй, делая вид, что гонится за бладжером, полетел прямо на профессора Квиррелла, замершего на переходе между слизеринской и преподавательской трибунами, и тем самым заставляя его отскочить в сторону и прервать зрительный контакт. Кажется, даже отсюда было слышно «двадцать баллов с Гриффиндора, мистер Уизли, и две недели отработок!» в исполнении нашего декана.

Гарри удержался на метле и пришел в себя на удивление быстро, как только снова обрел над ней контроль. И, кажется, заметил снитч где-то в перерыве между этими моментами, поэтому резко рванул на противоположную сторону поля. Все произошло буквально за несколько секунд, но каждая отпечаталась и растянулась в сознании.

Свой первый снитч Гарри Поттер действительно поймал ртом.

Он сверзился с метлы у хаффлпаффской трибуны, прокатился по песку пару метров, разбил нос, а после поднялся, растрепанный и счастливый, с залитым кровью лицом, и продемонстрировал, что он только что сделал абсолютно всех.

И за весь день это была, пожалуй, единственная эмоция, которую мне приятно было ощутить.

* * *

— Что?

Осознав, что больше не могу наблюдать за происходящим в гостиной как будто через экран, потому что внезапно оказалась в центре этого балагана, я немного пожалела, что Перси училась не на Слизерине.

Потому что сейчас, в тишине библиотеки, рядом с каменно спокойным Флинтом, у меня даже понемногу переставала болеть голова. Быть частью Гриффиндора оказалось бесконечно здорово, но очень утомительно, и обнаружив, что вчерашний восторг не то что не прошел, но и усилился, я просто сбежала в библиотеку.

У меня был повод — следовало доделать домашние задания на неделю, потому что меня ждали дни почти непрерывных патрулирований. Мне предстояло заменять тех старост, которые заменяли меня, когда я лежала в больничном крыле, и это было достаточно справедливо — дать им отдохнуть.

Но в какой-то момент я поймала себя на том, что смотрю на Флинта, который писал эссе по зельям (у него был довольно кошмарный почерк, и он не делал ничего, чтобы писать понятнее — все еще демонстрировал «преданность одному делу»). Он вообще никак не показывал свое отношение ко вчерашнему поражению. После матча довел Вуда до больничного крыла, проследив, чтобы тот не убился по пути, перестав следить за дорогой в своем бесконечном капитанском восторге, а сейчас преспокойно сидел в библиотеке. Не уходил в себя, не замыкался, ничем не показывал свое расстройство — если, конечно, был расстроен, и не оторвался от своего занятия, даже когда заметил мой взгляд. Это ненормально. Даже у Фарли, ледяной принцессы, есть хоть немного индикаторов эмоций.

Флинт не мог ничего не чувствовать, иначе не заводил бы друзей. Не присматривал бы за Вудом и не приходил бы ко мне в больничное крыло.

Не стал бы капитаном для своей команды.

И важной частью своего факультета тоже не стал бы, какими бы скрытными слизеринцы ни были.

— Фарли рассказала мне о своих причинах общаться со мной. Может, ты хочешь рассказать мне о своих?

Тонкая душевная организация была мне намного ближе полного экранирования эмоций. Я не знала, как разговаривать с Флинтом о личном, кроме как прямо. В конце концов, он либо ответит, либо…

— Нет.

Прямой ответ на прямой вопрос. Но по крайней мере он отложил перо в сторону и поднял на меня взгляд в стиле «и что ты теперь будешь делать?».

— Это же не чувство вины? — на всякий случай спросила я, хотя и сомневалась, что и тут дело было в этом.

— Я не настолько ответственный, Уизли.

— Не настолько так не настолько, — пожала плечами я, возвращаясь к работе, хотя не совсем понимала, на чем остановилась и что писать дальше. Это было последнее эссе — про самоудобряющиеся кустарники, которое казалось мне идиотским от первого до последнего слова и явно нуждалось в том, чтобы я пересмотрела его и переписала. Сколько бы книг я ни читала и сколько бы времени ни прошло с начала учебы, в моих работах все равно проскальзывали совершенно имбецильные ошибки, и постоянно требовалось очень внимательно читать их и переписывать.

Вуд появился в библиотеке практически перед началом ужина. Его выпустили из больничного утром несмотря на то, что он был в порядке уже вечером («я залечила ваш перелом, мистер Вуд, но категорически не желаю видеть ваше лицо каждый день, поэтому сегодня вы воздержитесь от праздника»), но днем он сел разбирать с командой матч, пока воспоминания были свежими, и я не стала его дергать, когда сбегала из башни.

Я заметила, что, бросив взгляд на Флинта, Вуд постарался убрать с лица слишком довольную улыбку, несмотря на то что это далось ему с трудом, настолько много для него значила эта победа.

Значит, индикаторы эмоций все же были, просто я их не замечала. Или, чтобы понимать Маркуса Флинта, нужно быть Оливером Вудом и никем другим. Они были и очень похожими, и совершенно разными одновременно. Это создавало между ними какую-то особенную связь.

— Всем отличникам пора на ужин.

Вуд начал бодро, с нейтральной темы, но тем не менее это была единственная фраза, прозвучавшая за весь путь, что мы шли до лестницы. Не было неловкости, но вместе с этим я чувствовала себя слегка неуютно без его болтовни, как будто она стала необходимым фоном для стабильной жизни.

И чертова лестница, словно желая растянуть эту тишину, повернула на третий этаж.

Я не сразу поняла, что не так, и рассматривала проход довольно долго, пока от осознания внезапно не пересохло в горле.

Кроме иллюзии, здесь не было ни одного заклинания. Возможность видеть магию уже вернулась ко мне, я проверяла, поэтому не сомневалась в том, о чем подумала. Кто-то снял все заклинания, всю мерцающую завесу оповещающих чар.

И что-то профессор Снейп пока не летел сюда нести возмездие. Похоже, кое-кто решил проверить, насколько легким будет этот отрезок пути.

С одной стороны, это была возможность узнать, был ли там цербер, с другой — мне как-то ни капли не хотелось встречаться с ним после тролля. Сейчас или никогда, Гарри, Рон и Гермиона уже начали копаться в своих подозрениях по поводу профессора Снейпа и приписывали ему все смертные грехи — я слышала обрывки разговоров.

Они могли и не дойти досюда, но что-то мне подсказывало, что какие-то вещи происходят все равно, сколько ни пытайся их предотвратить.

— Идите без меня, — сказала я, слабо веря в то, что это сработает. — Приду позже.

И сделала несколько шагов вперед.

Иллюзия исчезла сразу же, стоило ее переступить, и я понадеялась, что это бонус только для тех слабоумных, которые сюда добрались.

— Чисто для справки, Уизли, — иронично заметил Флинт, поравнявшись со мной. — Ты вышла из больничного крыла только позавчера.

— А я — сегодня, — хмыкнул Вуд. — Так что если мы попадем туда вдвоем одновременно, мадам Помфри растеряется, кого убивать первым.

Я хотела попросить их заткнуться, но дверь, за которой слышались неясные шорохи, неожиданно возникла прямо передо мной.

И, как оказалось, не была заперта…

…хотя, в конце концов, дуракам везет.

За следующую минуту я поняла две вещи: что знаю целых четыре запирающих заклинания (одно из которых, кажется, вплавило дверь в косяк, но это было уже неважно) и что было не так уж и плохо находить приключения в компании двух квиддичных игроков. Флинт дернул меня в сторону в тот момент, когда гигантские желтоватые зубы опасно щелкнули в сантиметрах от моей палочки, а Вуд практически через мгновение после этого захлопнул дверь, кажется, от души двинув несчастной зверушке по одному из носов.

Цербер — одна штука — был чертовой адской тварью, на вид страшнее стада фестралов, и огонек Люмоса делал ту морду, с которой я едва не познакомилась, еще более жуткой. У него не было мягонькой на вид шерсти, как в фильме, был только обтянутый черной кожей череп, покрытый рубцами, и красные, горящие лютой ненавистью глаза.

Если его и могла усыпить какая-то колыбельная, то только состоящая из двух слов — «Авада Кедавра».

И то не факт.

— Извини, Уизли, — ядовито сказал Флинт, когда мы как по волшебству очутились на площадке перед входом в коридор. — Мы не спросили, хочешь ли ты справиться с этим сама.

Ох, кто-то у нас буква «з» в слове «злопамятность». Это меня слегка отрезвило, потому что я собиралась умереть от ужаса вместе с белкой-истеричкой, которая даже не шевелилась и не подавала признаков жизни.

— Вспомни об этом, когда начнешь говорить, что животные тебе еще ничего не сделали, — отдышавшись, почти ласково сказал Вуд. — И предупреди, когда снова захочешь куда-нибудь свернуть, чтобы мы успели взять с собой аврорат, ладно?

— Больше никаких опасных тварей до конца этого года, — пообещала я, покосившись на Флинта, который хоть и ослабил хватку на моем запястье, чтобы не сделать меня пациентом мадам Помфри раньше времени, но выпускать, судя по всему, не собирался.

Это, возможно, было и к лучшему, потому что, когда я сделала шаг вперед, мне в голову пришла мысль, что опасные твари не закончились, и в начале следующего года так или иначе кого-то в этой школе ждал дракон.

И от нее подкосились колени.

«Я надеялся, тебе не придется вспоминать эту историю, Перси».

Аид принес письмо от Чарли за неделю до рождества, сделав небольшой кружок, потому что изначально летал к нему с короткой запиской от Молли. Первый ответ я получила ближе к концу ноября: Чарли писал, что у него пока нет свободной минутки, чтобы рассказать что-то нормально, поэтому обещал прислать подробности позже, когда часть драконов впадет в свою сезонную спячку.

Со всей суматохой, в которой прошли последние два месяца, я и думать об этом забыла. Само письмо получилось вскрыть только после ужина, когда от подготовки к завтрашней контрольной по зельям начала гудеть голова.

«Джинни только родилась, и мама много болела. Не люблю вспоминать это время: тетушка Мюриэль бывала у нас почти каждый день, чтобы присматривать за ними днем, а папа заработал переутомление, потому что много работал и почти не спал по ночам».

Мне приходилось вчитываться в каждую строчку несколько раз, потому что я хотела прочесть письмо сегодня, несмотря на то, что глаза слипались. Ночные лекции по астрономии были отменены, и теперь у нас была только теория по пятницам, что очень сильно облегчало жизнь. В декабре почему-то резко возросло романтическое настроение (похоже, все стремились снять напряжение, потому что домашних заданий стало как-то неприлично много), и две недели назад шестикурсница Натали Тэйл лишилась пятидесяти баллов за «поведение, порочащее репутацию школы», а мы со Стивенсоном выслушали лекцию от декана вместе с ней, потому что в попытке поймать ее раньше мистера Филча во время своего патрулирования оказались не в том месте и не в то время.

Но зато в крайне неловкой ситуации.

Как оказалось, ничто так не стимулирует разучить сигнальные чары за пару дней, как острая необходимость остановить гормональный взрыв. Я подозревала, что это была всего лишь генеральная репетиция перед весенним обострением, когда факультеты начнут соревнование по количеству снятых баллов за короткий период.

«Мы были сами по себе, но сама понимаешь, нам с Биллом приходилось почти все время следить за Фредом и Джорджем — с того момента, как научились ходить, они переставали двигаться, только когда засыпали».

Мы со Стивенсоном тоже переставали двигаться только тогда, когда засыпали, и спали урывками, по очереди, сменяя друг друга, потому что третьи и четвертые курсы можно было остановить парой безобидных обездвиживающих ловушек рядом с портретом, а старшие снимали их без проблем. Из-за этого все слилось в один бесконечный день. Оставалось продержаться до понедельника: после завтрака все наконец разъедутся по домам, и башня останется во власти Уизли. Я обещала себе, что первые два дня буду спать, даже если Фред с Джорджем решат взорвать все туалеты в замке или ванную старост.

«Ты была еще слишком маленькой, чтобы нагружать тебя заботой о младших, но хотя бы сидела тихо и иногда присматривала за Роном — когда маме было совсем плохо. Но чаще всего ты оставалась одна. Если честно, мы с Биллом до сих пор чувствуем себя виноватыми за это, нам не следовало забывать о тебе».

— Иди-ка ты спать, Уизли, — заметил у меня над ухом Вуд, оторвавшись от моего конспекта по зельям. Мне было не жаль, особенно с учетом того, что я не помогала ему с учебой ни в чем другом. Разве что иногда мотивировала дойти до библиотеки и не оставлять домашнюю работу на последний момент. Это был просто дополнительный бонус за возможность привалиться к теплому боку, устроившись на одном из диванов в гостиной.

С наступлением зимы тепло стало одним из самых ценных ресурсов. Благодаря магии замка все стены и каменные подоконники были теплыми, но этого тепла перестало хватать, когда начался период жуткого снегодождя и пронзительного ледяного ветра. Вставать по утрам становилось все тяжелее, а от мысли, что нужно выйти из теплой гостиной в промерзшие коридоры, хотелось выть.

— Десять минут, — пробормотала я. Письмо от Чарли не было длинным, но некоторые моменты хотелось немного обдумать по мере сил. Как, например, то, что семеро детей не дались Молли так легко и приятно, как казалось.

Даже магический мир не мог уберечь от подобных рисков. Не то чтобы я собиралась заводить семерых детей, выла от мысли даже об одном, но эта сторона вопроса была малоприятной. Я надеялась, что такое количество не подсократило Молли жизнь или что-то в этом духе.

Терять ее рано очень не хотелось.

— Что-то важное? — осторожно спросил Вуд, повернув голову и заглянув в письмо, и мне было слишком лень его одергивать. У него вообще не существовало такого понятия, как личное пространство — он считал, что если люди хотят сохранить какие-то дела в секрете, то занимаются ими в одиночестве.

В чем-то Вуд был, конечно, прав, и именно поэтому его вмешательство не раздражало так, как могло бы.

— Чарли впервые в жизни написал больше одного абзаца, это важно, — фыркнула я.

«Из-за того, что мама болела, все были заняты более важными вещами, и некому было следить за садом. Все случилось, когда мы все одновременно отвлеклись — я хорошо помню. Это было воскресенье, папа уснул с Роном в гостиной. Тетушка Мюриэль ворчала с самого утра, и мы с Биллом увели близнецов на улицу, чтобы не слушать ее, а ты ушла читать в сад».

Мне было интересно — какой сад, потому что летом вокруг Норы росли максимум сорняки и трава. Деревья были, но достаточно далеко — рядом с ними братья летали на метлах, чтобы в случае чего не бросаться никому в глаза.

«К нам вернулись гномы. Папа говорил об этом как-то за завтраком, но у него не было времени обновить защиту вокруг дома, чтобы не пускать их. Ты их никогда не видела, и они тебя напугали. Как ты могла заметить, сада у нас больше нет. Папа перенес свой гараж на то место, где потом совсем ничего не выросло, потому что мама начинала плакать каждый раз, когда видела этот участок».

— Гномы не животные, — на всякий случай напомнила я, когда Вуд, читавший гораздо быстрее в силу того, что спал сегодня всю ночь, а не пару часов перед завтраком, дошел до этого места одновременно со мной и уже открыл рот, чтобы прокомментировать. — Они в какой-то степени разумны.

— Это ты так думаешь, — фыркнул Вуд, который, в отличие от меня, ходил на уход за магическими существами, но продолжать эту тему не стал.

«Был пожар, но мы видели его только издалека. Папа успел потушить его к тому моменту, как мы прибежали. Это был твой первый магический выброс, и в Мунго потом сказали, что ты довела себя до истощения, поэтому последствия были такими критическими. Они вылечили ожоги, но ты почти год ничего не видела и не хотела ни с кем разговаривать».

Мне стало жаль Перси — в очередной раз — и я поймала себя на том, что привыкла испытывать к ней жалость. Это была обратная сторона любого чувства, которое она вызывала. Неудачи сыпались на нее еще больше, чем на меня в прошлой жизни, а это был довольно серьезный показатель.

«В больнице папе сказали, что твое цветовосприятие никогда не восстановится. Мы с Биллом были слишком маленькими, чтобы понять все термины, а потом никогда не говорили об этом с родителями, потому что опасались, что мама снова начнет плакать. Мы слышали, как потом папа рассказывал ей что-то про то, что твои глаза могут воспринимать только какие-то длинные волны, но я почти ничего не запомнил из этого. Не знаю, как папе пришло в голову, что ты будешь видеть мир нормальным, если дать тебе увидеть магию, которая нас окружает, но, когда он сделал для тебя первые очки, ты хотя бы стала говорить и перестала нас сторониться».

Я настолько привыкла к шуму в гостиной, что не сразу поняла, что откуда-то взялась тишина. На Гриффиндоре не принято было использовать заглушки — все, кто хотел позаниматься в тишине, уходили в спальни или в учебные классы — но довольно легко было выявить связь между палочкой в руке у Вуда и тем, что до нас не долетали привычные вопли.

«Мне жаль, что тебе опять пришлось все это пережить. Обещаю приехать на твое семнадцатилетие и научить тебя паре заклинаний, которые действуют на драконов — они довольно сложные, но и против троллей с ними будет идти не страшно. А до этого постарайся никуда не влипать, ладно?»

Я хмыкнула. Билл в своем письме написал примерно то же самое — никаких проклятий до совершеннолетия, а потом он обязательно меня чему-нибудь научит. Поэтому пока мне стоит себя беречь и никуда не ввязываться.

По-моему, отличный план, рада, что хотя бы два брата у меня очень мудрые.

«И, надеюсь, ты не чувствуешь себя ущербной теперь, когда обо всем знаешь. Ты — Уизли, и ты ничем не хуже остальных. И мы любим тебя.

Чарли».

— Теперь ты знаешь про меня немного больше, — бодро сказала я, чтобы как-то смягчить возникшее напряжение. Тихо в гриффиндорской гостиной было только очень рано утром, а сейчас время еще даже не дошло до отбоя.

— Ты поэтому не смотрела на меня? — скороговоркой спросил Вуд. Кажется, этот вопрос очень его волновал, но он все не решался его задать. — В больничном крыле.

— Да, — легко ответила я. Мне несложно было хранить эту тайну от друзей, но прямо сейчас я почувствовала себя лучше оттого, что кто-то из них о ней знает. — Тебе не идет быть черно-белым. Но сейчас все в порядке, уверена, ты на самом деле такой, каким я тебя вижу. Хорошо, что во всем есть магия.

По правде говоря, я ни на кого старалась не смотреть много, кроме Фарли, которая не вызывала диссонанса, и Флинта, который приходил очень поздно, но не думала, что это будет так заметно.

Вуд посмотрел на меня тяжелым взглядом. Я понимала его — такие вещи трудно укладывались в голове и заставляли становиться немного взрослее ради осознания, что кто-то видит мир совсем другим.

Осознания, которое, по своей сути, ничего не дает.

— Иди спать, Перси, — наконец сказал Вуд, легко хлопнув меня по плечу. Он отменил заклинание, из-за чего все звуки гостиной обрушились на нас разом. — Спокойной ночи.

Я хотела спросить, чем он руководствуется, когда выборочно зовет меня по имени, но решила, что эта тема уже не для сегодняшнего дня.

— Спокойной ночи, Оливер.

Оказавшись в спальне, я еле заставила себя переодеться в пижаму — был слишком велик соблазн забраться под одеяло прямо в своих капустных слоях одежды — и, нагрев постель заклинанием, с наслаждением зарылась лицом в подушку. Сон не шел — то ли от усталости, то ли от количества мыслей — и, устав ворочаться, я вытащила из-под подушки дневник, в котором стала делать записи все реже, с того момента как попала в школу, и ручку, которую так и не вернула, потому что Лаванда не вспомнила, у кого ее взяла. Но, оставив пометку напомнить Чарли и Биллу, что они ни в чем не виноваты, неожиданно для себя отключилась.

* * *

Понедельник выдался неожиданно снежным, будто погода решила сжалиться перед рождеством и превратить замок в сказочный стеклянный шар. В воздухе витал аромат имбирного печенья и специй, а у дверей большого зала тянуло хвоей. Мне нравилось рождество, даже в волшебном мире оно вселяло ощущение, что ничего плохого в эти дни произойти не должно.

На улице было довольно тепло в сравнении с предыдущей неделей, и крупные хлопья снега быстро таяли на волосах. Я пожалела, что, спускаясь с Вудом вниз, чтобы проводить своих на каникулы, не взяла шапку.

Кареты сменились на закрытые сани, потому что путь до станции зимой пролегал через замерзшее озеро. Но фестралы никуда не делись. На фоне белого снега они выглядели чуть менее зловещими, чем в вечернем свете фонарей, но от этого не перестали казаться одинокими и несчастными.

Вереница саней должна была тронуться в половину одиннадцатого, оставалось чуть больше десяти минут.

Чуть больше десяти минут на сомнения.

— Ты их видишь, — сказала Фарли, проследив за моим взглядом. До этого она молчала, разве что кивнула в ответ на пожелание доброго утра. Я планировала выполнить свой дружеский долг (что к этому моменту делала уже четыре раза — когда мы ходили вместе в Хогсмид) и, оставив ее здесь, вернуться обратно в замок, но теперь уже вряд ли смогу пройти мимо любопытства, с которым она смотрела в сторону фестралов.

Это выражение делало ее лицо очень милым.

— Да, — кивнула я, все же стягивая с руки перчатку. Фестралы стояли смирно и не реагировали даже тогда, когда не видевшие их студенты случайно на них натыкались. Раз ни один гиперактивный ребенок не погиб под их копытами, ничего не должно было случиться.

Мне было интересно, каковы они на ощупь. И я верила, что правила, применимые к обычным лошадям, с ними тоже работают, в конце концов, фестралы были достаточно разумными, чтобы различать угрозу.

— Можешь?.. — начала Фарли, отправляя в карман одну из своих милых темно-зеленых перчаток с забавными серебристыми змейками, и, правильно расценив ее просьбу, я осторожно взяла ее маленькую ладонь в свою, чтобы направить. — Всегда было интересно, какие они. Нам говорили, что они довольно добродушные, хоть и вредные, поэтому их не нужно бояться. Они любят детей.

Ближайший к нам фестрал оказался не против того, чтобы его осторожно погладили по шее. Его кожа оказалась очень гладкой и очень теплой, как нагретый на солнце камень.

Фарли вздрогнула, как человек, наткнувшийся на что-то в абсолютной темноте, но руку не убрала.

Вместе с прикосновениями стало намного легче воспринимать фестралов как что-то земное. В конце концов, они не сами себя такими создали.

— Десять минут, — прокомментировал Вуд за моей спиной, но, вопреки обыкновению, говорил негромко и без излишнего трагизма. — Ровно столько нужно Перси Уизли, чтобы найти зверушку четвертого класса опасности и выше.

— Спасибо, милый, — тихо сказала я фестралу и развернулась, чтобы выдержать атаку многозначительных взглядов. Но этого не произошло — и Вуд, и Флинт, замерший рядом с ним, смотрели на фестралов с одинаковым мрачным выражением.

Они тоже видели. Как оказалось, таких людей очень легко отличить в толпе — среди нас я заметила еще по крайней мере двоих.

Смерть вообще была популярной малоприятной штукой, а живые напоминания о ней не вызывали ни у кого восторга.

— Они не выбирали, какими родиться, — пожала плечами я, натянув перчатку и стряхнув снег с волос. — И не виноваты в том, что люди такие суеверные.

— Профессор Кеттлберн потерял четыре пальца, пока не перестал думать в таком ключе, — мрачно заметил Флинт и наконец перевел взгляд на меня. Последнюю неделю у него не было настроения, и это ощущалось без особого труда, но никакие расспросы не дали результата, а Вуд, который что-то знал, говорить об этом отказывался. — Пообещай, что не найдешь какого-нибудь спящего дракона, пока нас нет.

— Никаких драконов на каникулах, — с самым честным видом пообещала я. И мне даже не пришлось лгать — я сама свято верила в то, что говорила. Фарли тихо хмыкнула, и я легко сжала ее руку на прощание. В отличие от Пенни, которую можно было обнимать сколько угодно, когда мы сбегали друг к другу во время патрулирования, Фарли все еще казалась мне достаточно отстраненной и не привыкшей к активным тактильным атакам. — Счастливого рождества.

Попрощавшись, я отправилась к замку с твердой уверенностью, что драконов на каникулах действительно не будет. Даже иносказательных.

* * *

— Мы назовем ее…

— …«Выбор Персефоны».

Мое рождественское утро началось с того, что Фред и Джордж синхронно чмокнули меня в щеки. Знала бы, что меня ждет такая массированная атака семейными ценностями, попыталась бы уложить волосы перед выходом из спальни. Восторг близнецов был вызван моим подарком — порошком из перьев болтрушайки, которые были необходимы для изготовления сыворотки правды в любой ее модификации. Он не стоил баснословно дорого (пять сиклей за унцию), но был единственными ингредиентом, который не найдешь в школьном наборе за общий курс. Близнецы собирались создавать всю игру с нуля, в том числе и делать карточки с вопросами для правды и с заданиями для действий, и деньги, которые они не потратили на ингредиенты, могли понадобиться им для чего-нибудь другого.

Зная их фантазию, я уже заранее содрогалась.

— Это просто кошмарное название, — фыркнула я, понимая, что замечание даст ровно противоположный эффект.

— Мы знали…

— …что ты одобришь.

— Кстати…

— …почему на тебе еще нет фирменного свитера Уизли?

— Я еще не открывала подарки, — пояснила я, подавив зевок. — Хотела убедиться, что вы друг друга не поубивали.

Я честно продержалась весь понедельник, потому что неожиданно тихий замок показался мне пугающим и неуютным, и это чувство не покидало меня даже в спальне. Но во вторник, после тихого и лампового завтрака — почти как дома — махнула на все рукой.

И умудрилась проспать праздничный ужин. Не то чтобы мне было о чем жалеть, просто это было, возможно, слегка невежливо, учитывая количество учеников. Но мне хотя бы хватило ума предупредить братьев.

— Учти, что сегодня…

— …у нас в гостиной…

— …костюмированная вечеринка.

— Без свитера от Молли Уизли…

— …вход воспрещен.

Близнецы умчались наверх в спальни мальчиков, вероятно, чтобы проконтролировать, что Гарри и Рон тоже будут одеты как подобает, а я поняла, что откладывать дальше бессмысленно, и вернулась в свою спальню гипнотизировать горку подарков. Особенно меня интриговали два больших свертка — один должен был быть от Молли, а второй не был подписан, но вряд ли кто-то старый и добрый захотел прислать мне еще чью-то семейную реликвию.

Не считая Аида, это были мои первые подарки за долгие годы, потому что с друзьями в прошлой жизни мы были знакомы так много лет, что пришли к соглашению ничего друг другу не дарить. А теперь я никак не могла свыкнуться с мыслью, что все это мне. То есть, оставляя подарки на почте в Хогсмиде, чтобы они были отправлены с совами к рождеству, я примерно представляла, что тоже без них не останусь, но воспринимала это как должное, не представляя, какое волшебное ощущение при этом появится.

Подарок от Молли я открыла первым, переодевшись из пижамы, натянула на себя мягкий, прекрасный и, к счастью, белый свитер с красной буквой «П» и с удовольствием съела один из дюжины больших сладких пирожков. Второй большой сверток оставила напоследок.

Подарок близнецов тоже заслуживал атаки семейными ценностями — в маленький бумажный сверток была вложена карта мародеров с припиской, что подарком является не она, а «абонемент на постоянное использование до окончания седьмого курса». Это был довольно рискованный подарок с их стороны («Ты же не будешь выслеживать нас по ночам, правда?»), но полезнее придумать было сложно.

Подарок от Пенни был очень многозначительным, и я поняла, почему неделю назад она так активно расспрашивала меня про цвета магии всех, кто меня окружал. Осторожно разрезав нежно-лиловую ленту на ее подарке, я вытащила три пары блокнотов. Красный и чернильно-синий. Красный и солнечно-желтый. Красный и небесно-голубой. Флинт, Вуд и Фарли. Со стороны Пенни было крайне мило пронумеровать красные блокноты, чтобы я ничего не перепутала, правда, я пока не планировала писать кому-то так же часто, как ей.

Подарок от Фарли (в патриотичной зеленой обертке с серебристой лентой) я открывала с некоторой опаской, потому что у меня еще не закончился тот шоколад, который она вручила мне в больничном крыле. Но шоколада оказалось сравнительно немного — одна гигантская плитка, такая же по площади, как и книга по трансфигурации, которую я нашла под ней. И я даже не знала, что подо что подбиралось, потому что перфекционизм Фарли существовал на каком-то нечеловеческом уровне.

К тому моменту, как я добралась до последнего свертка, уже сама, наверное, стала напоминать рождественскую ель — в ворохе подарочных упаковок. Подозрения закрались в тот момент, когда я увидела черную шерсть, а после, глядя на преувеличенно милую морду плюшевого цербера («Флинт просил передать, что если ты продолжишь влипать в неприятности, то в следующий раз это будет тролль»), не могла перестать смеяться.

Похоже, это рождество претендовало на то, чтобы стать лучшим в обеих моих жизнях.

— Привет, Уизли.

Я впервые видела Эдит Фрай так близко, хотя довольно много слышала о ней от Вуда и Флинта, потому что они оба относились к ней хорошо — как к чудаковатой дальней родственнице. Хаффлпаффцы, как и все остальные, были довольно закрытым факультетом. Они с радостью принимали всех, кто делал первый шаг в их сторону, но сами редко отвечали тем же.

Теплые и уютные. Вот какими они мне казались.

— Доброе утро, Фрай.

Я очистила от снега еще участок скамейки и наложила на него согревающие чары, чтобы она могла сесть, и получила за это благодарное похлопывание по плечу. Пожалуй, этим хаффлпаффцы довольно сильно отличались от других: они никогда не стеснялись прикасаться друг к другу, постоянно ходили под ручки или стояли в обнимку в коридорах перед уроками, чтобы согреться. Когда я смотрела на них, то думала, что в первую очередь шляпа отправляет к ним тактильных маньяков, правда, не знала в таком случае, что Вуд делал среди нас.

Слизерин уехал на каникулы в полном составе. С Хаффлпаффа остались только двое — Фрай и третьекурсник Роберт Манен, который подозрительно быстро нашел с близнецами общий язык. С Рейвенкло — только Таркс, который смотрел на все творящееся на поле безумие сверху, делая вид, что не принимает в нем никакого участия, но заколдованные им снежки то и дело доставали жертв с обеих сторон, внося еще больший хаос.

Играть в снежки на метлах могло прийти в голову только детям из магического мира. Они летали довольно низко — и для того, чтобы доставать снег, и для того, чтобы в случае чего не было больно падать, хотя Таркс наложил на поле довольно много смягчающих чар, прежде чем разрешил всем летать, и снег на поле для меня теперь мерцал еще ярче.

Из-за того, что нас было очень мало, мы все ели за одним столом — гриффиндорским, и я не совсем поняла, как оказалась вместе с этой толпой на поле после завтрака, хотя пришла ближе к концу и не принимала никакого участия в общем разговоре. Но, похоже, ускользнуть незамеченной мне пока не удастся. Что-то мне подсказывало, что Фрай подсела не просто из женской солидарности, и это было как-то связано с тем, что капитаны между собой хорошо общаются.

— Ты не играешь с нами, — Фрай кивнула на школьную метлу, которую положила рядом с собой. Все взяли только школьные метлы, чтобы уравнять шансы, хотя битва на поле постепенно принимала вид «все против близнецов», уж слишком хитрыми и пакостными противниками они были.

— Так получилось, — хмыкнула я. — Что я единственный ребенок в семье Уизли, который боится высоты и не умеет летать.

— Что удивительно, — задумчиво протянула Фрай, наблюдая за Роном, который делал неплохие успехи в том, чтобы стащить одного из близнецов с метлы. Буквально через полминуты они уже покатились по полю, заваливая друг друга снегом. Смех был настолько громким, что слышался даже отсюда. — Уизли никогда не оставались в школе на каникулы.

— До тех пор, пока Чарли не решил, что драконам он нужнее, чем нам, — пожала плечами я. — Родители поехали к нему, но решили, что Фред и Джордж на территории драконьего заповедника — это плохая идея.

Фрай хихикнула и потерла покрасневший от холода нос. Она была забавной и на нее всегда было приятно смотреть. Она напоминала маленький солнечный зайчик — особенно с учетом того, что ростом не дотягивала мне даже до плеча. Но вместе с этим язык не повернулся бы назвать ее слабой или беззащитной, и на фоне своей квиддичной команды она каким-то чудесным образом не терялась.

Но лучшим другом Эдит Фрай во всей школе, несмотря на трепетное отношение к своему факультету, был Дэй Таркс — высокий, холодный, надменный, с совершенно отвратительной привычкой смотреть в упор во время разговора, отчего создается впечатление, что он мысленно делает лоботомию каждому, кто привлек его внимание. Похоже, рейвенкловцы не видели в Фрай никакой угрозы для своего возможного будущего, поэтому дружба между капитанами и наша с Пенни дружба оказывались в разных весовых категориях. Это было слегка обидно и бесконечно лицемерно.

Таркс мне не нравился, несмотря на заверения Вуда, что «он нормальный, Уизли, во всяком случае, не хуже тролля», и одного разговора в библиотеке, когда ему понадобилась взятая мной книга по чарам, мне хватило за глаза, чтобы не иметь никакого желания узнавать его поближе, пусть и говорили мы друг с другом предельно вежливо, а книга отправилась к нему уже через несколько минут, как только я дописала эссе.

— Ох, похоже, не получится с тобой поболтать, Уизли, — фыркнула Фрай, взяв в руки метлу. Я перевела взгляд на поле — в самом центре потихоньку образовывалась снежная гора из людей. — Кажется, Роберт в самом низу, а декан открутит мне голову, если что-нибудь с ним случится.

Я попыталась представить профессора Спраут в ярости, но у меня не вышло. Возможно, она откручивала головы с такой же доброй и милой улыбкой, какой приветствовала всех перед каждым занятием.

Я посчитала, что это идеальный момент, чтобы ускользнуть незамеченной и заняться своими делами без возможных надсмотрщиков. В конце концов, с походом в выручай-комнату уже нельзя было затягивать, а вести кого-то за собой просто для того, чтобы все были спокойны, я не хотела.

* * *

Склад запрятанных вещей поражал своей бессмысленностью, беспощадностью и бессистемностью. Я была рада тому, что выручай-комната все же существовала, но, оказавшись внутри, едва не взвыла. Даже зная, что Перси не стала бы прятать что-то так, чтобы это вообще никто не нашел, я понимала, что на поиски у меня мог уйти не один час. И, возможно, даже не один день.

Здесь было пыльно и мрачно. И казалось, что я могу найти все, кроме того, что нужно, потому что для поисков у меня не было самого важного — памяти Перси. Мне нужно было что-то, что привлекло бы внимание Артура, если бы он вдруг попал сюда. Интересная вещь, маггловский прибор или что-то еще, о чем знали только они двое.

А еще ориентиром могли служить книги, потому что их любила Перси. Но это было бы слишком очевидно, если бы кто-то вдруг узнал и захотел уничтожить то, что она оставила.

Я пошла вперед, стараясь ни на что не наступать и ни к чему не прикасаться. Для начала следовало понять, конечной была комната или бесконечной — чисто для собственного успокоения. К счастью, через десять минут продираний через хламовные джунгли я уткнулась в каменную стену. Это было хорошо и плохо одновременно, потому что размеры комнаты все равно удручали.

Но, в конце концов, до окончания Хогвартса оставалось три года.

Я решила, что раз эта комната не меняется и остается одинаковой для всех, можно было разделить ее на секторы и оставлять себе знаки. Здесь было три условных кривых коридорчика между вещами, и я решила пойти прямо, рассудив, что гриффиндорцы редко выбирают обходные пути.

Это казалось безнадежным первые полчаса, но потом я даже втянулась так, что пропустила обед и очнулась только ближе к ужину, когда упавший сверху череп какой-то фантастической твари царапнул мне щеку и довольно ощутимо ударил по плечу. Были вещи, которые мерцали магией разных цветов, и к ним я не прикасалась даже в перчатках, которые специально не стала оставлять в башне. Были чьи-то старые свитки, которые рассыпались от прикосновений. Были сомнительного назначения предметы, до которых не хотелось дотрагиваться просто потому что. Были книги с такими жуткими иллюстрациями, что я закрывала их почти сразу, как открывала.

И не попадалось ничего, связанного с Перси Уизли.

Я продвинулась совсем немного, но, приведя себя в порядок, спустилась на ужин с верой в то, что за три года все равно успею там все перевернуть. Если не успею на пятом курсе, попробую на шестом: будет больше времени и не будет СОВ, которые надвигались так стремительно, что становилось немного страшно.

Конечно, в масштабах вселенной дело Перси было гораздо важнее экзаменов, но экзамены были гораздо ближе и реальнее.

Придется совмещать подготовку с поисками, но я и так не надеялась выспаться до лета.

— Что у тебя с щекой, Уизли?

Таркс, похоже, решил напомнить о том, что у уютных сборищ за одним столом тоже бывают минусы. Он сидел напротив меня и почти никогда не принимал участия в разговорах, потому что Фрай рядом с ним болтала за двоих или даже за троих и переговорить ее можно было только всем вместе.

Вопрос прозвучал негромко, к счастью, поэтому остальные, увлеченные разговором, не обратили внимания.

— Царапина, — подавив желание огрызнуться, сказала я. Идти в больничное крыло из-за такого пустяка не хотелось, а применять на себе заклинания, которые были в конспектах Перси, но с которыми я еще не практиковалась, я не рискнула.

Я почувствовала почти безболезненное покалывание и едва успела заметить, как палочка исчезла в рукаве у Фрай — ее магия была очень светлой, почти прозрачной, оранжеватого оттенка.

— Спасибо, — негромко сказала я, подозревая, что мне не нужно повышать голос, чтобы быть услышанной, подозревая, что вопрос Таркса предназначался не мне, а мой ответ был просто «картинкой для привлечения внимания».

Внутренняя собака-подозревака вовсю параноила, и я допускала, что кто-то обязательно получит по голове после того, как вернется с каникул.

Я могла понять эти приступы гиперопеки, потому что со стороны выглядела как человек, которому достаточно дышать, чтобы влипнуть в неприятности, но не была уверена, что смогу к ним привыкнуть. Это была обратная сторона любых отношений с людьми — любят они или ненавидят, их вмешательство в привычный образ жизни неизбежно. Даже если это вмешательство кажется или смешным, или удушающим.

Закрытая школа и подростковый период служили катализатором для всего. Здесь очень быстро разлетались слухи, заводились отношения, завязывалась дружба. За один год два близких человека могли сблизиться и отдалиться друг от друга больше десятка раз. Компании раскалывались и создавались заново, уже знакомые люди внезапно раскрывались с совершенно другой стороны.

А просто друг очень быстро становился близким другом — что было несложно для людей, которые проводили вместе свободное время почти каждый день. Все это было слишком стремительно для меня, и иногда я чувствовала себя виноватой за то, что не ощущала, возможно, и половины тех чувств, что испытывали ко мне другие. Поначалу я слишком волновалась о том, как справлюсь с миссией «быть Перси Уизли», поэтому по-настоящему моя дружеская привязанность начала просыпаться только на каникулах, когда я осознавала, сколько все эти люди занимали времени в моей жизни и как много хорошего приносили взамен.

По-хорошему я не могла злиться за то, что кто-то просто хотел, чтобы я осталась живой и дееспособной к началу нового семестра, и наша жизнь продолжилась бы дальше в таком же приятном, пусть и не всегда стабильном ключе.

— Спасибо, что прекратила подставлять Клируотер, Уизли.

Я специально отставала от остальных, когда мы шли куда-то вместе, потому что чувствовала потребность держать и своих братьев, и Гарри в поле зрения. К тому же Манен казался мне слишком простодушным и доверчивым, а Фред и Джордж — подозрительно мирными. Все же не хотелось бы, чтобы профессор Спраут открутила кому-нибудь голову, тем более мы только отошли от большого зала, но пока еще не прошли мимо спуска в подземелья. За эти пару минут, учитывая способности близнецов, могло случиться что угодно.

— Подставлять? — вкрадчиво переспросила я, останавливаясь. Таркс, по какой-то причине решивший завязать этот разговор, был вынужден замереть в шаге от меня.

— Своим гриффиндорским желанием со всеми дружить.

— Мое гриффиндорское желание со всеми дружить не должно касаться целого факультета точно так же, как твоего факультета не касается твоя дружба с Фрай, — холодно заметила я. — Нет ни одного школьного правила, которое запрещало бы общаться с другими учениками. А поголовное сумасшествие целого курса не имеет права на такие исключения.

Я в очередной раз поблагодарила это тело за рост: конфликтовать, когда не приходится задирать голову, чтобы смотреть собеседнику в глаза, было гораздо легче. Раньше со своим метром с кепкой я казалась себе очень жалкой в такие моменты и компенсировала разницу в росте разницей в громкости голоса, если требовала ситуация.

— Мне казалось, — очень тихо и крайне вежливо начал Таркс, — что ты должна как никто другой понимать это сумасшествие. Но попытка получить помощь от кого-то из наших была довольно подлой с твоей стороны.

— Если у вас принято общаться с людьми, только если они приносят пользу, это не означает, что все такие, — ядовито сказала я, начиная выходить из себя. Конечно, в волшебной дуэли мне нечего было противопоставить человеку, который с первого курса впихивал в себя столько знаний, сколько могло влезть в голову, но эффект неожиданности был бы на моей стороне. — Я не планировала использовать Пенни или получать от нее помощь с учебой. И у меня нет ни одной причины понимать кучку придурков, решивших, что если я стала старостой и получила немного неприятного внимания профессора Снейпа, то перекрыла им доступ к светлому будущему.

— На нашем факультете все добиваются успеха своими силами, — мне показалось, что чем больше раздражения чувствовала я, тем больше спокойствия обретал Таркс. — Не думаю, — он сделал паузу, вероятно, подбирая обтекаемую формулировку, — что ты надеешься удачно выйти замуж. У большинства из нас, как и у тебя, нет денег и связей. И поэтому всем, как и тебе, нужно много работать во время учебы в школе. Не думаю, что ты бы так старалась, если бы не хотела выбраться из нищеты и избавиться от дурной репутации своей семьи.

Перси, в отличие от своих братьев, не играла в квиддич, а от необходимости заниматься тяжелой работой по дому ее избавляла магия. Самым тяжелым, что я держала, находясь в ее теле, была стопка книг, поэтому пощечина в моем исполнении была больше обидной, и я подозревала, что мне было гораздо больнее.

В этой школе не было глупых детей, но это не означало, что самые умные были на сто процентов приятными.

— В следующий раз, если ты заговоришь о моей семье в таком тоне, я найду способ вернуть эти слова тебе в глотку, — медленно проговорила я, заметив, что Фрай уже практически летела по направлению к нам от входа в подземелья, и ее взгляд не обещал ничего хорошего. Остальные, к счастью, уже пропали из зоны видимости. — И если кто-то из наших общих знакомых попросил вас с Фрай присмотреть за мной, пожалуйста, не трудитесь и используйте это время для более полезных вещей.

Немногим позже, наконец оказавшись в своей спальне и бросив взгляд на цербера, занявшего торжественное место у изголовья моей кровати, я подумала о том, что одного спящего дракона своими неосторожными и порывистыми действиями все же могла разбудить.

* * *

Каникулы принесли мне еще одно неприятное открытие — люди под мантией-невидимкой не отражаются на карте. Я искала Гарри, пропавшего отовсюду, по всему замку, до тех пор пока он не возник в библиотеке. А потом, спустя пару минут, исчез снова, прямо у меня на глазах. Судя по всему, мародеры постарались оставить себе как можно больше вариантов скрыться, потому что Питер Петтигрю в своей анимагической форме тоже не был показан, как и остальные животные.

Это, к сожалению, означало, что василиска в следующем году я тоже не увижу.

Потом Гарри появился в одном из заброшенных кабинетов на четвертом этаже, неподалеку от библиотеки, и продолжал возникать там почти каждую ночь после отбоя, вероятно, воспользовавшись тем, что я не ставила сигналки на каникулах. Я выждала до конца недели — один раз с ним сходил Рон, после чего они едва не поругались из-за разницы во мнениях — и в воскресенье ночью, дождавшись, пока Гарри снова застрянет на том же месте, пошла за ним.

Профессор Дамблдор уехал на следующий день после рождества и до сих пор не вернулся. А я переживала, что такое долгое воздействие будет иметь весьма неприятные последствия.

Класс был пустым, не считая пары сломанных парт и стульев, и Гарри, сидевший на полу и завороженно смотревший в зеркало, даже не отреагировал на мое приближение. Я бросила взгляд только на старинную кованую раму с гравировкой, но смотреть не стала. Очистила заклинанием пол от пыли и уже привычным жестом наложила согревающие чары, чтобы нам обоим не пришлось сидеть на холодном камне, а после устроилась рядом и осторожно накинула свою мантию на худые плечи, ссутулившиеся под тканью огромной футболки.

Маленький Гарри Поттер так спешил сюда за своим маленьким счастьем, что даже не думал о тепле.

Мне стало горько.

— Снимешь с меня баллы? — отстраненно спросил он, с видимым усилием заставив себя отвернуться от зеркала и посмотреть на меня.

— А нужно? — пожала плечами я. — Это остановит тебя в следующий раз?

Гарри мотнул головой, но в выражении его лица появилось что-то виноватое. Свет Люмоса на кончике палочки из остролиста дрогнул, а потом и вовсе погас. Лунного света, пробивавшегося в высокие окна, было достаточно, чтобы не потеряться, но и только.

Поверхность зеркала Еиналеж стала темной и начала напоминать виток неосвещенного коридора, из-за чего стало слегка жутковато.

— Я делаю что-то неправильное?

Временами Гарри Поттер казался еще более сложным ребенком, чем Гермиона, которая делала стремительные успехи и уже ссорилась с Лавандой не чаще раза в неделю, после чего обязательно с ней мирилась. Он рос в ужасных условиях, был слегка нестабильным, но доброжелательная атмосфера в башне как будто укрепляла его, делала сильнее. Гарри было легче всех подойти ко мне с вопросом, и он умел слушать — так проникновенно и внимательно, что чувство собственной важности пело и плясало от одного разговора. У него не было особенных проблем с учебой или с поведением, но все это тем не менее казалось просто фасадом, за которым скрывалась сосущая бездна боли и одиночества.

Эта бездна накрывала меня с головой каждый раз, когда вокруг не было шума и гриффиндорских декораций, зато был маленький несчастный мальчик.

— Да, — честно сказала я. — Ты делаешь себе больно.

Говорить с Гарри о личном было даже тяжелее, чем с Флинтом. При разговоре с последним хотя бы не было ощущения, что его можно сломать одной неосторожной фразой.

— Я знаю, что ты думаешь, что я не понимаю, — мягко продолжила я. — К счастью, с моими родителями все в порядке. Они замечательные, и я надеюсь, ты сможешь приехать к нам на каникулы и познакомишься с ними. Никто в здравом уме не променяет свою семью на сомнительную славу, поэтому да, если смотреть с этой точки зрения, никто из нас не поймет тебя. Но, думаю, много кто в этой школе, посмотрев в это зеркало, может увидеть свою маму.

И я боялась, что увижу свою. Ту, что звала меня «дорогая».

— Почему — много? — неожиданно спросил Гарри. Возможно, он представил полную школу сирот, и это его покоробило.

— Потому что все, кто сейчас учится, родились во время войны с Волдемортом, — пояснила я. — И не все оставались в таком счастливом неведении, как магглорожденные. Но даже если не брать это в расчет, люди гибнут каждый день. Терять родителей тяжело в любом возрасте, и когда успел их узнать, и когда не успел. Тебе не станет легче, если ты узнаешь, что ты не один такой, но все же люди, которые могут понять тебя, гораздо ближе, чем ты думаешь.

Гарри нахмурился. Ему не нравилась такая уникальность, но, похоже, еще тяжелее было осознавать, что у людей вокруг полно своих драм. Мне самой потребовалось довольно много лет, чтобы понять это.

И все же это знание немного помогало жить и двигаться дальше. Потому что миллионы людей тоже несли свое горе и двигались дальше.

Вместе с планетой, галактикой и вселенной.

— Твои родители всегда с тобой, — сказала я, легко погладив Гарри по спине. — И я сейчас говорю не о чуши вроде «они в твоем сердце». Ты можешь мне не верить, но обещаю, у тебя будет возможность проверить мои слова и, может быть, даже поговорить с кем-нибудь из родителей через несколько лет.

Я не боялась дать Гарри ложную надежду, потому что как минимум знала, где находится воскрешающий камень. А как максимум он все равно попадет Гарри в руки рано или поздно. Если мы, конечно, не в дамбигаде.

— Только не говори, что это предчувствие, — попросил меня Гарри, поднимаясь на ноги, и я с облегчением услышала в его голосе веселые нотки. — Лаванда уже достала.

— Не буду, — пообещала я, вставая и с сожалением забирая свою мантию, потому что Гарри в ней просто запутался бы. Но, с другой стороны, с согревающими чарами ему было бы намного удобнее двигаться.

— Я больше не приду сюда?

Я не видела его лица, потому что уловила в зеркале какое-то движение и замерла, справляясь с неприятными ощущениями. Даже если абстрагироваться от суеверий, волшебное зеркало в темной комнате выглядело довольно пугающим.

— Думаю, что нет, — честно ответила я. — Когда директор вернется, скорее всего, оно будет убрано в другое место. А до этого момента — прости, мне придется запереть дверь.

Желательно всеми четырьмя известными мне заклинаниями, правда, кто-то наверняка уже успел удивиться моему произволу на третьем этаже, поэтому вплавлять дверь в косяк, пожалуй, не стоило, иначе это уже станет моим почерком.

— Можно? В последний раз? На минуту?

Я не могла отказать. Даже если минута превратится в две. Вот только сама невольно посмотрела в зеркало, когда зажигала Люмос.

Три картины медленно и тягуче сменились одна за другой, будто зеркало Еиналеж позволяло мне самой выбрать, чего я желаю больше всего.

Первую картину я сразу же засунула вглубь сознания, не позволяя себе думать об этом в ближайший год минимум. На второй и правда была моя мама — тонкая, хрупкая, тающая, с печальной улыбкой, из-за чего сжалось сердце. Появилось искушение посмотреть на нее подольше, но я отогнала его усилием воли.

А на третьей картине я, стоя посреди выручай-комнаты, открывала какую-то деревянную шкатулку.

* * *

— Доброе утро, Уизли.

Я несколько секунд раздумывала о том, проигнорировать приветствие или ответить на него, но все же решила быть вежливой. Тем более что Фрай, стоявшая рядом с Тарксом, скрестив руки на груди, ничего плохого мне не сделала.

— Доброе утро, — отозвалась я, отодвигая стопки книг в сторону, чтобы не отгораживаться от тех, кто, судя по всему, пришел со мной поговорить.

Я могла выбрать любое место в пустой библиотеке, но сидела все равно за привычным столом. Пустота на соседних стульях отзывалась неприятно и почти тоскливо, хотя я понимала, что в привычной компании не смогла бы сбегать в выручай-комнату, никому о ней не рассказав.

— Я приношу извинения, Уизли. У меня не было права так говорить о тебе и о твоей семье. Пожалуй, меня задело твое мнение о моем факультете, но я перегнул палку, пытаясь задеть тебя в ответ.

Таркс выглядел как человек, которого заставили сюда прийти, но все же никто не заставлял его извиняться. И, казалось, произнеся это, он почувствовал какое-то подобие облегчения.

Я перестала злиться, когда появились дела поважнее. Мне не сложно было принять извинения, но не хотелось, чтобы это обязывало к дальнейшему общению. Что в этой, что в прошлой жизни я спокойно принимала тот факт, что не нравилась гораздо большему количеству людей, чем нравилась, но все же пересекаться с неприятными людьми лишний раз не хотелось.

— Извинения приняты, — сказала я, понимая, что молчание слишком затянулось. — Но надеюсь, тебе больше не придется переходить на личности в разговоре со мной.

Мы смотрели друг другу в глаза довольно долго, и в конце концов я дождалась согласного кивка.

— Если твои намерения насчет Клируотер…

Похоже, выражение на моем лице говорило само за себя, и это заставило Таркса заткнуться.

— Мы сами разберемся, — я постаралась, чтобы голос звучал мягко, но, кажется, получилось не очень. — И не будем мозолить глаза. Поэтому я надеюсь, что ей не придется нарываться больше на отработки из-за чьего-то недовольства.

Он еще раз кивнул и, к счастью, ушел. Но Фрай осталась и с готовностью уселась на один из стульев — тот, что стоял ближе к окну, и его обычно занимал Вуд.

Она не выглядела недалекой или глупой, но все же в библиотеке смотрелась и вполовину не так уместно, как на квиддичном поле.

Наверное, я на квиддичном поле выглядела точно так же.

— Гриффиндорцы сумасшедшие, серьезно, — без предисловий начала Фрай. — Влепить оплеуху тому, кто как минимум в два раза сильнее… Если мне понадобится кто-то, кто будет готов сунуться к мантикоре, я позову тебя. Как рука?

Я посмотрела на свою правую ладонь, которая перестала болеть в тот же вечер, подумав, что за свой удар тоже стоило бы извиниться. Но поезд уже стремительно умчался подальше от сумасшедших.

— Нормально.

— Он бывает редкостным козлом иногда, ему полезно, не переживай. Но не держи на него зла, — беззаботно, будто мы говорим о том, что ели на завтрак, попросила Фрай. — Они не просто так ведут себя как засранцы. С ними и правда по большей части общаются, чтобы получить помощь. Это не значит, что я одобряю их своеобразные попытки защитить друг друга, — поспешно сказала она, заметив иронию на моем лице. — И много кто просто завидует тебе, Уизли. Хотя бы потому, что у тебя, в отличие от них, есть друзья.

— В таком случае им стоит решать свои проблемы с психологами, — буркнула я, откладывая перо. Я сидела в библиотеке с раннего утра, придя сюда задолго до завтрака, потому что на каникулах она условно была открыта всегда, чтобы убедиться в двух вещах: что зеркало Еиналеж не просто экранирует мысли, но действительно показывает сокровенные желания, и информация, которую оно отражает, достоверна, и что если манящие чары не действуют на предмет, который четко себе представляешь, значит, не подействуют и какие-либо поисковые.

А значит, куковать мне в выручай-комнате до скончания времен, но я хотя бы примерно знаю, что ищу. Остается только надеяться, что в шкатулке не яйцо с иглой.

— Не знаю, о ком ты, — честно сказала Фрай. — Но надеюсь, это классные ребята. Я хотела разрешить недоразумение и сказать, что никто из «наших общих знакомых» не просил присматривать за тобой. Когда мы предлагали, они сказали, что ты будешь в ярости, если поймешь. Но я все равно собираюсь присматривать за тобой до конца каникул, Уизли, потому что меня об этом попросила твой декан.

Я удивленно захлопала глазами. Мы с профессором МакГонагалл пересекались только один раз за прошедшую неделю — за обедом в большом зале в среду, когда пожелали друг другу счастливого рождества. С этого момента мы даже на виделись, потому что профессора редко появлялись за своим столом. Я подозревала, что у них было полно дел, которые стоило успеть за каникулы, поэтому ученики по большей части оставались сами по себе. Я старалась не упускать из виду своих, поэтому не проводила больше в выручай-комнате так много времени, как в первый день, и ходила туда ранним утром, зная, что до завтрака Фред и Джордж не будут устраивать ничего неординарного.

В конце концов, они росли в семье Уизли. А в семье Уизли принято считать, что подвиги нужно совершать на полный желудок.

— Не беспокойся о своей гордыне, Уизли, — фыркнула Фрай. — Я провожу зимние каникулы в Хогвартсе каждый год, поэтому с четвертого курса за всеми присматриваю. Это вроде как моя негласная обязанность. А профессор МакГонагалл переживает, что без Вуда ты две недели просидишь без еды и не заметишь. Ты, знаешь ли, устраиваешь ее как староста, и она не хотела бы тебя кем-то заменять, если ты вдруг умрешь от голода. Поэтому сейчас мы с тобой идем на завтрак.

Я вздохнула, но возражать не стала.

В конце концов, любые подвиги, даже небольшие и незначительные, стоило совершать на полный желудок.

Последний день каникул выдался темным, ленивым и сонным. Гарри и Рон даже не пошли к Хагриду, как собирались, потому что вьюга за окном выглядела слишком многообещающей. Я поежилась, подумав, что вечером всем придется добираться до школы по такой погоде, и порадовалась, что среди тех несчастных не будет нас.

Убедившись, что после обеда ни у кого не осталось настроения устраивать неприятности — Фред с Джорджем заперлись у себя в комнате, даже ничего не объяснив — я решила, что сегодня нужно добить центральный коридор выручай-комнаты хотя бы до середины.

Ориентиром мне служила та симпатичная черепушка, которая свалилась на меня в самый первый день здесь: она была небольшой, вытянутой и приятно гладкой, только с острыми, выпирающими и, к счастью, неядовитыми клыками, с одним из которых я уже познакомилась, а самое главное, легко помещалась в карман и выделялась даже на фоне хлама. Я подумала, что было бы здорово найти где-нибудь скелет и попытаться выяснить, что это была за зверушка, но вряд ли у меня, конечно, хватит времени на раскопки. Зато будет отличный сувенир на память.

Я копалась без особой надежды, потому что ничего в моей жизни, даже после попадания в магический мир, не могло произойти так просто, поэтому, когда увидела черный штепсель, скромно выглядывавший из кучи хлама, сначала прошла мимо и вернулась к нему только через несколько минут.

Потому что черному штепселю, пусть даже от явно старого прибора, было не место среди кудрявого парика, обломков обтянутой бархатом софы, пары явно неудачных средневековых романов и бог знает чего еще где-то трехсотлетней давности. Горка выглядела очень внушительно и очень неустойчиво, и я поняла, что разбирать ее нужно будет с самого верха. Время шло к ужину: школу вот-вот наводнит толпа замерзших, уставших и голодных студентов, среди которых были те, по кому я успела соскучиться, поэтому долго возиться не хотелось, а узнать все-таки стоило.

И, выставив над собой щит, я осторожно потянула штепсель на себя. Сначала ничего не происходило — только показался черный провод, а потом пришлось приложить силу, чтобы вытащить его до конца, и вся башня ожидаемо обрушилась сверху с таким грохотом, что у меня возникло неприятное чувство дежавю. Я выждала еще секунд двадцать на всякий случай — следующая черепушка могла быть и посерьезнее — и, убрав щит, посмотрела на свою находку.

Похоже, мне повезло едва ли не впервые с момента попадания в это тело. Конец провода был надежно обмотан вокруг той самой шкатулки, которую я видела в зеркале.

А над потертой деревянной поверхностью мерцала светло-зеленая магия.

Магия Перси Уизли.

Моя магия.

Провод не развязывался, и пришлось использовать режущее заклинание. У меня слегка тряслись руки, потому что я осознала, что стала немного ближе к ответу на один из самых главных вопросов.

На шкатулке не было защитных рун. Были только те, что поддерживали магию — они шли по крышке такой аккуратной цепочкой, какая у меня еще нескоро получится. Самой главной задачей шкатулки было хранить содержимое долгие годы.

Звон колокола, обозначивший ужин, показался далеким и незначительным, когда я откинула крышку.

Содержимое в очередной раз доказало, что даже в волшебном мире для меня не будет ничего простого.

Я довольно долго тупо смотрела внутрь шкатулки, где в несколько рядов стояли совсем маленькие флаконы, наполненные чем-то эфемерным, призрачным, напоминавшим клубы молочного тумана. На каждом флаконе стояла дата, и мне не нужно было сверяться с дневниками Перси, чтобы понять.

Я хотела найти ее субботы — я их нашла.

В буквальном смысле.

Я заметила, что был еще один отдельный ящичек, но еле заставила себя отложить это дело на потом. Сейчас нужно было идти на ужин, потому что иначе потом придется объясняться. Объясняться и рассказывать о чем-то совсем не хотелось.

Если Перси ввязалась во что-то опасное, было бы здорово, если получится не втягивать в это тех, кто вообще ни о чем не знает.

Несмотря на то, что все студенты должны были собраться в большом зале, школьные коридоры ощущались совсем по-другому. Хогвартс как будто тоже соскучился и радовался тому, что те, к кому он успел привязаться, снова были с ним.

Это здорово подняло настроение, потому что таким большим замкам и правда не идет быть пустыми.

Я опоздала на ужин, потому что не хотела нести шкатулку в большой зал, но мое место рядом с Вудом все еще было не занято, и проскользнуть на него не составило труда.

Мне приходилось дышать пылью, несмотря на чистящие заклинания, поэтому нос не сразу уловил знакомый запах, вызвавший целую череду диссонансов в голове. В моем понимании так пахнуть мог только один человек.

— Что ты?.. — вместо приветствия начал Вуд, когда я потянула на себя рукав его мантии, чтобы принюхаться. — Дай угадаю: общение с животными ничем хорошим не заканчивается?

— Дай угадаю, — передразнила его я, — ты провел каникулы не у себя дома?

Я была рада видеть его, каким бы он ни был, веселым, грустным или слегка обескураженным, как сейчас.

— Я уже четыре года не езжу к себе домой на зимние каникулы, — с подозрением сказал Вуд. — Но ты первая, кто об этом спрашивает.

— Вы пахнете одинаково, — доверительно сказала я, накладывая в возникшую передо мной тарелку немного вареного картофеля. Есть после пережитых в выручай-комнате волнений не хотелось, а бежать в библиотеку, чтобы узнать, можно ли вернуть извлеченные воспоминания без думосбора, сегодня было поздновато.

— Пахнем? — рассеянно переспросил Вуд и осторожно обнюхал свой рукав, как будто боялся сделать для себя крайне неприятное открытие. — А. Вересковый эльф.

Спросить удалось не сразу: как оказалось, когда ты часть факультета, все сидящие рядом считают своим долгом обменяться приветствиями и коротким разговором по поводу каникул. В этом было что-то непривычное, но по-своему теплое, а еще приятнее было наблюдать, как Фреда и Джорджа тискают все, кто мог до них дотянуться. Они были кем-то вроде факультетского талисмана, и особенно сильную симпатию к ним испытывали те, над кем они не шутили.

— Что за вересковый эльф? — спросила я уже на лестнице, поймав себя на том, что немного отвыкла ходить быстро за две плавные и спокойные недели. Вуд, как источник неиссякаемой энергии, торопился всегда и везде и, кажется, жил на совсем иной скорости. Подстраиваться под его шаг было слегка непривычно, и к тому моменту, как мы застыли, ожидая следующую лестницу, у меня немного сбилось дыхание.

— Домовушка Флинтов, — отозвался Вуд, бросив подозрительный взгляд сначала на меня, а потом на арку, ведущую в коридор на третьем этаже, но решил, видимо, что я достаточно разумна, чтобы не соваться к церберу в одиночестве. — Она чудная, но славная. Лет пятьдесят назад служила слегка выжившей из ума ведьме и набралась от нее суеверий. Считает, что вереск отгоняет зло, но Флинт уверен, что ей просто скучно. Хотя он делает вид, что не знает, что нездешние эльфы утаскивают его одежду на стирку.

— Это довольно мило, — хмыкнула я, задумавшись о том, из скольких неожиданных мелочей может состоять один отстраненный человек. — Ты не любишь ездить домой?

— Не люблю, — просто и честно ответил Вуд. — И говорить об этом тоже не люблю.

— Хорошо, — легко отозвалась я. — Мы не будем говорить об этом, если ты не хочешь.

У каждого человека было право на неприятные темы, но за месяцы жизни здесь я как-то подзабыла тот факт, что у ярких и жизнерадостных людей этих тем может быть гораздо больше. Подростки казались мне открытыми и искренними, а от их несдержанных эмоций иногда кружилась голова.

Мне не хотелось думать о том, что улыбка Вуда тоже была фасадом. Но было бы правильнее принять во внимание, что он гораздо сложнее, чем кажется.

— Лучше скажи, — начал Вуд после недолгого молчания, когда мы оказались на площадке пятого этажа. Из-за его скорости практически весь Гриффиндор остался далеко позади. — Ты же опоздала на ужин не потому, что снова нашла какую-то зверушку?

Я пожала плечами и вместо ответа вложила в его руку черепушку, которую так и носила в кармане до этого момента.

* * *

Все более-менее серьезные книги по ментальной магии хранились в личной библиотеке директора. Это было очень логично, потому что легилимент-недоучка без присмотра мог нанести непоправимый вред как себе, так и окружающим. Я узнавала на всякий случай, хотя понимала, что, скорее всего, нужной мне информации там не было, однако все равно чувствовала легкую досаду. Но все же после обеда в пятницу притащила себе целую башню книг, в которых, возможно, было какое-то упоминание думосборов, хотя через час вернула обратно уже больше половины.

Удалось выяснить только, что свой собственный сделать нельзя — секрет изготовления был давно потерян, а последняя попытка воссоздать что-то подобное закончилась полным провалом около сорока лет назад. Несчастный маг застрял в одном воспоминании до тех пор, пока не умер от истощения. Вот что бывает, когда совершаешь великие открытия в одиночестве.

Думосборы передавались из поколения в поколение в старых семьях или покупались за огромные деньги. Что-то мне подсказывало, что будь у нашей семьи такой, родители бы его давно уже продали, невзирая на такую чушь, как память поколений.

В выдвижном ящике шкатулки лежал еще один флакон с воспоминаниями, маленькая баночка с прядью черных волос, подписанная «Ю.Т.», и еще одна тетрадь. Тонкая маггловская тетрадь в клетку с серой неподписанной обложкой.

Вот только легче было сжечь ее, чем открыть, и в какой-то момент я поняла, что эти тайны начали уже порядком меня нервировать. Не было ни рун, ни видимых глазу заклинаний. Похоже, что нужно было быть Перси, чтобы открыть ее.

— Поздравляю, Уизли.

Я вздрогнула от неожиданности, потому что так задумалась, что проигнорировала звук шагов. На пергамент, на котором я делала пометки, легла уже знакомая черепушка.

— С чем? — спросила я, когда Флинт опустился на стул рядом со мной. Череп привел Вуда в полный восторг, и он забрал его, чтобы показать профессору Кеттлберну. Но тот факт, что обратно его принес Флинт, меня ни капли не удивил. Эти двое явно были кем-то вроде Фреда и Джорджа в прошлой жизни.

— Ты нашла дракона там, где их в принципе быть не может.

— Он слегка мертвый, — возразила я, но информация меня расстроила. Череп был слишком маленьким для взрослого дракона. Если, конечно, это не какой-нибудь карликовый вид.

— Уже лет сто как, — согласился со мной Флинт. — Профессор Кеттлберн почти уверен, что это ирландский лесной дракон. Они вымерли уже довольно давно.

— Сами вымерли или их истребили? — поинтересовалась я, понимая, куда заведет разговор. Хотя с Флинтом такие вещи не работали: за все время мне так и не удалось найти что-то, что могло бы отвлечь его внимание от темы вопроса, даже если он начинал издалека, как сейчас.

— Ты не хочешь это знать, — честно ответил Флинт, бросив взгляд сначала на мой пергамент, а потом на корешки взятых мной книг. — Что ты ищешь, Уизли?

— Возможность вернуть извлеченные воспоминания без думосбора, — честно сказала я, понимая, что мы втроем, судя по всему, были просто созданы друг для друга по степени скрытности. Вуд прятал то, о чем не хотел рассказывать, за улыбкой и активностью, я — за недоговорками и мелкой ложью, а Флинт действовал по принципу «у меня есть тайны, но это не ваше дело». Я выдавала им такой же минимум информации, какой они выдавали мне, но тем не менее это не помешало нам привязаться друг к другу.

Или только мне привязаться — до той степени, что зеркало Еиналеж решило внести коррективы в мои самые сокровенные желания. И думать об этом было грустно и утомительно.

Так или иначе, мы были вынуждены постоянно использовать обходные пути, чтобы выяснять что-то друг о друге. Самым большим моим достижением было начать отличать Флинта в плохом настроении от Флинта в хорошем почти на интуитивном уровне, в то время как внешних признаков почти не было.

— Даже для сильных легилиментов это довольно сложно и болезненно. Ты можешь спросить у Джеммы, она допрашивала Снейпа пару лет назад на эту тему. Это непросто и не вариант для неподготовленных.

Я попыталась представить, что в исполнении Фарли выглядело бы как допрос, но особых успехов не достигла. Видимо, у слизеринцев были свои представления на этот счет.

— Похоже, что вариант для меня — вломиться в кабинет директора, — хмыкнула я.

— Ты нашла свою память?

В какие-то моменты, даже несмотря на то, что игра в узнавание друг друга казалась увлекательной, требовалась правда. И я уже начинала переживать, что подсяду на то чувство легкости, которое она приносит, и потом не смогу остановиться.

— Да. Я оставила себе подсказки и ждала каникул, чтобы поискать. Этот дружок, — я кивнула на череп, — нашелся по пути.

Флинт скрестил руки на груди и откинулся на стуле. Он делал так всегда, когда требовалось серьезно подумать (и я, и Вуд видели это довольно редко, потому что думать серьезно тоже было «скучно и сложно»). В магическом мире нормально было решать такие серьезные вещи, когда тебе шестнадцать, и спустя почти полгода в новом теле что-то подобное уже перестало казаться мне заговором младенцев, но все же я чувствовала себя слегка неуютно от мысли, что перекладываю свои проблемы на других.

— У нашей семьи есть думосбор, — задумчиво сказал Флинт, наконец посмотрев на меня. — Но твои родители явно не будут в восторге от приглашения.

— Твои, наверное, тоже, — пробормотала я. Я не планировала скрывать от родителей, с кем общаюсь в школе, но малодушно думала о том, чтобы начать рассказ с Фарли. В конце концов, эти Уизли показались мне намного более гибкими, чем книжные, кто знает, может быть, они даже порадуются за меня.

Пусть это было бы слишком идеально.

— Мой отец любит Оливера больше, чем его собственный, — невесело хмыкнул Флинт. — И у него нет поводов для предрассудков на твой счет. Но у твоих родителей нет причин хорошо ко мне относиться.

Я хотела спросить, почему, но, судя по тому, как легко Флинт говорил об этом, это был какой-то общеизвестный факт.

И он ничего не сказал о матери.

Была ли она поводом для его плохого настроения перед каникулами? Я не рискнула бы спрашивать о таких вещах, по крайней мере, пока. В конце концов, помимо Вуда, я могла осторожно поспрашивать Фарли на эту тему. Во всяком случае она могла знать больше меня.

Но это был бы крайний вариант.

— Моим родителям рано или поздно придется смириться, — пожала плечами я. — Я не планирую отказываться от друзей только потому, что они могут быть не в восторге. Но вломиться в кабинет к директору пока будет и правда легче.

— Еще легче будет пойти к Снейпу, — сказал мне Флинт. — И рассказать ему все. Так как это связано с тем, что происходило у него под носом, он поможет.

Я посмотрела на него со всей доступной моей мимике иронией. В этом предложении было здравое зерно, по крайней мере, пока личность профессора Дамблдора оставалась загадкой. Хотя вряд ли даже в дамбигаде его кабинет был камерой пыток, конечно.

— Он нормальный, Уизли, — криво усмехнулся Флинт. — Во всяком случае…

— Не хуже тролля, — закончила за него я. — Где-то я это уже слышала.

Я не рассказывала никому про Таркса. Во всяком случае этот вопрос был уже закрыт, и с момента извинений в библиотеке общаться нам не приходилось. Хотя, справедливости ради, он и правда не был хуже тролля. Чего не скажешь о профессоре Снейпе с его непредсказуемым характером. Дела с зельями шли у меня намного лучше, чем в начале года, и у меня были все шансы получить свое «превосходно» на СОВ, но это, конечно, сложно было считать поводом заглянуть к нему вечером на огонек. Неосторожный подход может стоить всех (возможно) сэкономленных на авантюре с драконом баллов и пары десятков лет отработок.

С воспоминаниями можно было не торопиться. В магических законах не было такого понятия, как срок давности преступления, вероятно, из-за продолжительности жизни магов или более эффективных способов выбить доказательства, так что правосудие, если кто-то издевался над Перси, можно будет попробовать совершить как сейчас, так и через десять лет.

Проблема была в том, что, пусть и нескоро, Азкабан станет уютным проходным двором для всех желающих. При худшем раскладе. Но при еще более худшем раскладе, если никто из обидчиков Перси не окажется в тюрьме, мне нужно быть подготовленной.

Потому что отговорка «не хуже тролля» перестанет действовать очень и очень скоро.

— Хорошо, — вздохнув, сказала я. — Я пойду к нему с этим, если не найду выход до следующего года. Спасибо.

— Не делай все одна, Уизли.

— Я и не смогу, — буркнула я, убирая череп в карман, решив пока оставить его у себя и не относить обратно в выручай-комнату.

Хотя не делать ничего одной было только чуть тяжелее, чем делать и не забывать при этом, кому о чем солгал.

Эта жизнь обещала быть (возможно) долгой и трудной.

Но вместе с этим — чертовски интересной.

— Скучала по тебе, — искренне сказала я, потеревшись щекой о плечо Пенни. Остаток января, февраль и март прошли в такой суматохе, что мы не успевали даже толком переписываться, не то что видеться. С Фарли я хотя бы пересекалась по субботам в Хогсмиде, и то в последний раз мы единогласно предпочли просидеть весь день в библиотеке. Свободное время было не лишним.

Приближались экзамены, и мне пришлось зачехлить пренебрежение к тем предметам, которыми я занималась спустя рукава. Вместе с этим началось вполне ожидаемое весеннее обострение, но так как сегодня все праздновали победу над Хаффлпаффом, я могла не переживать, что кого-то придется ловить в коридорах.

Гарри Поттер поймал снитч за четыре с половиной минуты. С одной стороны, это было очень славно, потому что мне не пришлось выдерживать обычные час-полтора эмоциональных волн, а с другой — это крайне расстроило Фрай, которая заметила снитч первой, но была слишком далеко от него. Мне было жаль, что так случилось, как жаль и то, что профессор Снейп не успел толком блеснуть в качестве судьи — а я ведь мечтала увидеть этот момент в фильме с того момента, как прочла первую книгу.

— И я по тебе скучала, Перси.

Я не видела лица Пенни, но знала, что она улыбается. Искренне и немного устало, как улыбалась мне украдкой во время уроков, когда никто с ее факультета этого не видел. Мы все договорились между собой не снимать баллы за пойманных горе-любовников с других факультетов, чтобы хоть немного спать по ночам, но оставались еще мистер Филч, миссис Норрис и дежурные профессора, выбиравшие самые популярные маршруты. В какой-то момент мне пришлось рассказать Пенни про карту, чтобы мы могли хоть немного видеться, и теперь мне оставалось еще доверить какую-нибудь тайну Фарли, чтобы все друзья были укомплектованы моими большими секретами.

Мои проблемы с трансфигурацией на тайну не тянули и выглядели довольно мелковато на фоне всего остального. Тем более, что уже через месяц занятий с Фарли ситуация выправилась с отметки «очень плохо» до «плюс-минус сойдет». Я начинала подозревать, что Фарли так мало говорила просто потому что знала, насколько драгоценными и понятными были ее слова.

— Уже отдала свою заявку? — спросила Пенни, бросая взгляд на разложенную у наших ног карту, чтобы убедиться, что все чисто. Мы следили за ней по очереди, сидя где-нибудь за доспехами или в одной из ниш, которых в замке было полно, чтобы успеть и поболтать, и временами даже немного позаниматься.

— Завтра отдам, — отозвалась я. Заявка была отдельной головной болью, потому что с того момента, как нас поставили о них в известность, Вуд превратился в мрачную тень, то и дело сбегавшую на тренировки по квиддичу, свои и чужие. Мне было не на чем его подловить, потому что за эту неделю его успеваемость никуда не рухнула, как я ожидала, а разговаривать об этом он отказывался.

Как оказалось, все пятикурсники, которые планировали работать в министерстве, должны оставлять заявки, чтобы за два года волшебным образом появилось достаточное количество мест. Помимо этого, испытательный срок начинался уже сейчас — следовало приемлемо учиться, получать хорошие характеристики от деканов и не иметь серьезных проблем с поведением. Это была довольно большая ответственность, и я подозревала, что на беседе по выбору профессии, которая состоится уже после пасхальных каникул, узнаю о многих подводных камнях. Но пока что других вариантов для Перси не было.

— Что выбрала?

Я ответила не сразу, потому что, невольно посмотрев на карту, увидела, как профессор Квиррелл поднимается на третий этаж. Он совершенно бессовестно приходил туда два раза в неделю, снимал защитные заклинания, после чего, вероятно, пытался наладить контакт с цербером, а потом удалялся обратно в свои покои. Это казалось мне очень подозрительным, потому что никто не летел его останавливать.

Кроме того, с каждым днем профессор выглядел все хуже. А я думала о единорогах, которые, судя по всему, уже начали гибнуть — Хагрид запретил Гарри, Рону и Гермионе приходить к нему по вечерам, потому что не знал, какая жуть может вылезти из леса, когда стемнеет.

Поэтому свои вечера они проводили в библиотеке и строили планы, уже выяснив, кто такой Николас Фламель. Это прошло мимо меня — стереть имя с карточки от шоколадной лягушки мне было не под силу, как и почистить им память, поэтому оставалось только не допустить прыжка в люк. Но что-то мне подсказывало, что если трое юрких первокурсников с мантией-невидимкой захотят спасти мир, остановить их будет невозможно.

— Департамент международного магического сотрудничества, — спохватившись, ответила я. — А ты?

— Я не настолько амбициозна, — рассмеялась Пенни. — Будет здорово поработать в отделе магических происшествий и катастроф, но если не получится, то пойду в транспорт.

Я не стала напоминать ей, откуда вышел нынешний министр. Мой выбор тоже был достаточно необычным и сложным, хотя я раздумывала о том, чтобы подкинуть монетку, но потом все же решила пойти по стопам книжного Перси.

Я ничего не теряла. После седьмого курса меня ждет масса неожиданных поворотов, потому что преимущества знания канона никак не помогут при работе в Министерстве. До определенного момента.

— Было бы здорово работать вместе с тобой, — неожиданно сказала Пенни, взяв меня под локоть. Мне нравилось, что с ней можно было компенсировать недостаток тактильности — и она, похоже, в свою очередь компенсировала его со мной, потому что нигде не было таких отстраненных людей, как на Рейвенкло. Даже Фарли, не привыкшая дотрагиваться до людей вообще, но делавшая большие успехи в этом направлении, и рядом не стояла.

— Можно будет прятаться за мной, чтобы было не так страшно? — усмехнулась я.

— Можно и не прятаться, — неожиданно серьезно сказала Пенни. — Рядом с тобой никогда не страшно.

Она была полна таких внезапных признаний, выражений нежности и привязанности. Будь я парнем, у меня не было бы выбора, возможно, с самой первой встречи, вот насколько Пенни была чудесной, каждый день, в любую минуту.

Но сейчас я даже немного завидовала ей — мне бы тоже очень хотелось, чтобы мне не было страшно.

Пусть даже рядом с кем-то.

* * *

— Перси.

К началу апреля Вуд почти перестал звать меня «Уизли», и я подумывала о том, чтобы начать отвечать ему тем же, но не знала, насколько это серьезный шаг вперед в отношениях английских подростков. Тем более, кто их знает, этих волшебников.

— Да? — отозвалась я, отрываясь от учебника по истории магии за третий курс, взятого у Фреда с Джорджем. Мои дела с историей были плохи еще в прошлой жизни, потому что я катастрофически не умела запоминать даты, а в этой ничего не изменилось. Но, по крайней мере, все остальное запоминалось довольно легко, особенно последовательность событий и зубодробительно сложные имена гоблинских полководцев.

Вуд присел на подлокотник кресла рядом со мной и с заговорщицким видом протянул мне пергамент.

— Выбери что-нибудь за меня.

Я потерла уставшие глаза, подумав, что под конец дня они стали меня обманывать, но ничего не изменилось. В своих руках я держала заявку на имя Оливера Вуда, написанную сдержанным почерком профессора МакГонагалл. Требовалось только поставить галочку напротив департамента и подпись внизу страницы.

— Так.

Я отложила учебник в сторону и, достав из валявшегося рядом с креслом рюкзака футляр с перьями и чернильницу, убрала их в карман, после чего встала и потянула Вуда за собой, схватив его за рукав. Конечно же, если бы он не хотел никуда идти, то мне бы не хватило никаких сил, но, вероятно, он тоже думал, что этот разговор не для гостиной.

Отбой был несколько минут назад, но нам вернули полночные уроки астрономии в среду, поэтому с натяжкой можно было сказать, что мы не нарушили правила. Завтра был последний день весеннего семестра, а после начнутся грустные и короткие пасхальные каникулы, которые закончатся в следующую среду. Перед каникулами все профессора, даже профессор Снейп, обычно допускают дисциплинарные послабления.

Учебные классы недалеко от нашей гостиной редко использовались по назначению, хотя гриффиндорцы были уникальны тем, что могли согласиться даже на свидание в подземельях, и обычно их приходилось отлавливать по всему замку. Даже с картой не всегда получалось прийти раньше миссис Норрис, а с профессором Снейпом лучше было вообще не соревноваться.

Так или иначе, ближайший учебный класс на седьмом этаже был малопривлекательным местом для свиданий, а поэтому оказался пустым. На всякий случай я заперла дверь заклинанием и приоткрыла окно, впуская удивительно вкусный весенний воздух. Скоро станет совсем тепло, и можно будет выбираться с учебниками и конспектами на улицу.

— Мы, конечно, не будем об этом говорить, если ты не хочешь, — осторожно начала я.

— Не хочу, — сразу же беззаботно отозвался Вуд, оперевшись на стену рядом с окном. Его настроение улучшилось сегодня, хотя возможно, он просто устал пребывать в унынии.

— Я отправлю тебя общаться с кентаврами, — вздохнув, предупредила я и развернула пергамент на подоконнике, проигнорировав неудобные для высоких людей парты, чтобы поставить галочку напротив единственного отдела в министерстве, где Вуд будет выглядеть уместно, если не отправится в большой квиддич после школы.

— Отлично. Мне будет с кем поговорить.

Он не глядя поставил подпись и убрал пергамент в карман, и я поежилась от мысли, в каком виде тот ляжет завтра на стол нашего декана.

— Оливер.

Вуд посмотрел на меня, всем своим видом показывая, что не собирается избегать. За фасадом из небрежности и беззаботности в черном омуте бултыхались испуг и совсем маленький зверек-отчаяние.

— Это связано с тем, что ты не ездишь домой на каникулы? — тихо спросила я, надеясь, что проблемы в семье Вуда не приняли такой масштаб, от которого оставался шаг до падения с Астрономической башни.

— Да, Перси, — спокойно, без напускного задора, ответил Вуд. — Это связано с тем, что я не езжу домой на каникулы. Но у меня есть что-то вроде договоренности с отцом. Он не будет лезть в мою жизнь, если я один раз сделаю так, как он хочет. И нам не придется общаться после того, как я закончу школу. Это не такая уж и большая цена за возможность дышать свободно, поверь мне.

— Хорошо, я верю тебе, — сказала я, подойдя ближе.

Вуд подрос за этот год и не собирался останавливаться в будущем. Я начинала переживать за свою шею, потому что была уверена, что за летние каникулы он снова вымахает. Но сейчас, по крайней мере, стоило пользоваться моментом, когда не нужно особенно напрягаться, чтобы обнять его за шею.

— Ты что делаешь? — сдавленно просипел Вуд, совершенно не ожидавший такого поворота событий. Обычно он всех обнимал и, вероятно, считал себя единственным обладателем патента на подобные действия.

— Я только что сделала за тебя выбор всей твоей жизни, — проворчала я. — Мне необходима моральная поддержка.

Вуд только тихо хмыкнул, понимая, кому из нас моральная поддержка необходима больше, но обнял меня в ответ — в своем стиле, так, что я мысленно попрощалась по меньшей мере с шестью ребрами. Это означало, что он пришел в норму.

— Спасибо, — сказал он, когда я отстранилась. — Я не смог бы сам выбрать.

— Надеюсь, тебе не придется жалеть о том, что ты доверил это мне, — пробурчала я, отпирая дверь, чтобы выйти в коридор.

— Я знал, что ты не отправишь меня к кентаврам.

Вуд достал из кармана пергамент, потому что любопытство победило апатию, а потом снова подверг опасности мои ребра и попутно безнадежно испортил прическу. Мне было не жаль.

Я готова была даже отдать половину своих волос за то, чтобы все проблемы так легко решались.

* * *

— Добрый день, профессор, — сказала я, прикрыв за собой дверь кабинета трансфигурации.

— Присаживайтесь, мисс Уизли.

Я пришла на пару минут раньше, и наш декан что-то дописывала, поэтому даже не подняла голову, только указала мне на стул, стоявший напротив нее. Я часто была здесь, как на занятиях, так и выполняя различные поручения, но в последнем случае со мной всегда был кто-то из старост. Я поймала себя на мысли, что впервые за год осталась с профессором МакГонагалл наедине в замкнутом пространстве, и от этого было слегка не по себе.

Профессор Снейп был как-то проще и понятнее, возможно, потому что я не ждала от него ничего хорошего. Относиться так же к профессору МакГонагалл было практически невозможно — для этого ее нужно было слегка презирать и немного жалеть. Ни того, ни другого она не могла вызвать при всем желании. Ее уроки были по-настоящему крутыми, объемными и четкими. Пусть мне и не всегда удавалось понять все с первого раза, но, по крайней мере, не приходилось продираться через вечное заикание или искать все самой в библиотеке.

Пасхальные каникулы закончились, и о том, что мы вышли на финишную прямую пятого курса, свидетельствовало расписание консультаций по выбору профессии. Как я успела понять, в магическом мире нормально задумываться о своем будущем уже к третьему курсу, когда приходит время выбирать дополнительные предметы, и мало кто приходил на эти консультации неподготовленными. А некоторым из тех, кто хотел работать в Министерстве, приходилось делать практически окончательный выбор чуть раньше.

Это было еще тяжелее, чем сразу после школы идти в университет, потому что, по крайней мере, после университета можно было бы стать кем угодно. Здесь выбор будущего после школы прямо влиял на дальнейшую жизнь.

— Меня немного удивил ваш выбор, мисс Уизли, — начала профессор, отложив перо. — Мистер Крауч рассматривает только старост, и чем лучше будет ваша характеристика, тем больше у вас появится шансов. Студенты не попадали в его отдел сразу после выпуска уже больше десяти лет, и если он одобрит вашу кандидатуру, вас ждет весьма утомительное собеседование. Кроме того, ваша репутация должна быть идеальной, и он ждет от своих сотрудников беспрекословного подчинения.

Ага. Эта должность подходила зануде-Перси, но не факт, что на нее смогу попасть я. История с троллем не могла быть пятном на моей репутации, потому что фактически я не нарушила школьные правила. А вот с драконом теперь нужно быть предельно осторожной, хоть на самотек это все пускай. Но, в любом случае, если мою кандидатуру не одобрит мистер Крауч, «пойду в транспорт», как выразилась Пенни. Сотрудники в департамент магического транспорта требовались всегда, и туда попадали все, кто не проходил в выбранный отдел, зато оттуда можно было неплохо продвинуться по службе, не умерев от нервного срыва через пару лет.

— Не думаю, что у меня возникнут проблемы с поведением, профессор, — вежливо заверила я.

Я была готова поклясться, что декан в этот момент едва сдержала улыбку, но продолжила все же привычным сухим тоном:

— К сожалению, это еще не все. Для того чтобы стать сотрудником министерства, вам нужно не менее четырех «выше ожидаемого» на ЖАБА. После вам нужно будет пройти отдельные экзамены по боевой подготовке и окклюменции.

Про боевую подготовку я где-то слышала, но про окклюменцию узнала только сейчас. Сотрудники Министерства были кем-то вроде личной армии волшебного мира, и каждый должен был мгновенно ориентироваться в условиях военного положения. Экзамены по боевой подготовке сдавались не только при поступлении, но и раз в полгода, что подразумевало обязательные занятия для офисных планктонов. Набрать вес на сидячей работе мне явно не грозило.

Но еще не поздно было отказаться, закончить школу и уехать в тайгу. Буду ловить рыбу, дружить с медведями и видеться с людьми раз в несколько лет.

— Уровень владения окклюменцией напрямую влияет на то, какую должность вы будете занимать в будущем, — пояснила профессор МакГонагалл в ответ на мое молчаливое недоумение. — Никто не доверит важную информацию тому, кто не сможет ее сохранить.

Это было логично, но досадно. Я думала о занятиях окклюменцией скорее ради того, чтобы оградить окружающий мир от своей болезненной эмпатии, но не представляла, что придется подойти к этому настолько серьезно.

— Вам не придется начинать без поддержки, — сказала профессор МакГонагалл, правильно расценив мою минутку уныния. — Профессор Дамблдор устраивает факультативы для всех желающих, начиная с шестого курса. Его занятость позволяет преподать только основы, и в дальнейшем вам придется заниматься самостоятельно, но хочу напомнить, что ваш отец также занимает должность в Министерстве и имеет все шансы подняться выше не только благодаря своему неординарному мышлению.

— Спасибо, профессор, — выдавила я, заткнув белку-истеричку, которая готовилась устроить целый концерт. — Мне нужно знать что-нибудь еще?

— Вы уверены, что эта должность вам подходит? — прямо спросила профессор. Я надеялась, что она достаточно отстранена от своих учеников, чтобы не задавать такие вопросы, но не срослось.

— Нет, профессор, — честно ответила я. — Но я уверена, что смогу добиться большего, если начну с чего-то впечатляющего.

А потом я введу закон, разрешающий магам заколдовывать маггловские изобретения, и выйду на преждевременную пенсию.

Лет в пятьдесят.

Остается только дожить до этого момента.

— Даже не знаю, за кого болеть, — задумчиво протянула я, глядя на поле. В этот момент капитаны традиционно пожимали друг другу руки перед игрой, и Фрай, стоявшая напротив Флинта, казалась совсем крошечной.

Но даже отсюда чувствовалась ее уверенность в себе.

— Фрай поймает снитч, — ответил Вуд и заразительно зевнул. Он проводил на поле почти все свободное время, а по ночам готовился к экзаменам. И это несмотря на то, что до матча Гриффиндор-Рейвенкло, последнего в сезоне, оставалось почти два месяца. — Хиггс вчера подрался с Боулом и поэтому не сможет выйти на поле сегодня. Не думаю, что они будут рассчитывать на ловца.

Только в этот момент я заметила изменения в составе, потому что мелкого второкурсника из запасного состава было практически не видно за остальными.

— Не думала, что слизеринцы дерутся между собой, — заметила я. — Я бы скорее решила, что это Фред с Джорджем кого-то довели.

Ближе к концу года близнецы стали просто невыносимыми. Чем хуже чувствовал себя профессор Квиррелл, тем тревожнее были их метания и тем злее были их шутки. Им нужно было развеяться, совершить какую-то масштабную каверзу и успокоиться, но перед экзаменами бдительность профессоров удвоилась. Я закрывала глаза на их бесцельные и безобидные для остальных ночные прогулки по замку и отдавала им карту на эти дни, чтобы они не попадались, иначе башня Гриффиндора точно отделилась бы от замка и рухнула бы вниз в какой-то момент.

— Я им запретил кого-то трогать перед матчем, — мрачно сказал Вуд, которому, в силу количества тренировок, пришлось взять основной удар на себя. — Но они и так были бы ни при чем. Все дерутся, Перси, особенно слизеринцы, когда у них не получается решить что-то словами, — в этот момент его лицо посветлело, и он отчего-то заулыбался. — Флинт сломал мне нос на втором курсе.

— Выглядишь так, будто это сделало тебя счастливее, — проворчала я, внутренне содрогнувшись. Мне не хотелось думать, что у Флинта и Вуда, несмотря на идиллическое взаимопонимание и взаимоподдержку, может еще раз наступить момент, когда они не смогут решить что-то словами.

— Ага, — с прежней улыбкой отозвался Вуд. — Он был маленьким злобным придурком, а после этого стал моим лучшим другом. Мне кажется, сложно не измениться, когда тебя бьют затылком об трибуну.

“Маленький злобный придурок” тем временем открыл счет. У команд Слизерина и Хаффлпаффа были очень похожие стили игры, что усложняло задачу всем и делало игру еще более жесткой и зрелищной. Больше половины выпускалось в этом году, поэтому все играли будто в последний раз, и уследить за квоффлом было практически невозможно.

Фрай изменила тактику после проигрыша в матче с Гриффиндором и постоянно облетала поле, следя одновременно и за игрой, и за снитчем, который подразнил всех пару раз и улетел куда-то за низкие облака. Искать его сейчас было бесполезно, несмотря на то, что разрыв в очках стремительно увеличивался.

Вуд как-то поделился, что очень рад, что на следующем курсе у Слизерина уже не будет такой сыгранной тройки охотников, потому что те за четыре года бесконечных тренировок добились практически идеальной синхронизации. Легче было разрушить серию передач и отделить их друг от друга, чем остановить мяч на воротах, и рядом со мной сидел единственный сумасшедший, готовый рискнуть чем угодно, лишь бы не пропустить гол, как самый настоящий чокнутый гриффиндорец.

В такие моменты я малодушно думала, что нет ничего плохого в том, что после школы Вуд не пойдет в большой квиддич, где не было такого количества защитных и смягчающих заклинаний по всему полю и зачастую от серьезных травм могла уберечь только чистая удача.

— Все, — прокомментировал Вуд, наблюдая за тем, как хаффлпаффский вратарь, не уследивший за бладжером, плавно слетает с метлы на песок, подхваченный заклинанием мадам Хуч.

Буквально через пару минут Флинт из-за точно такой же беспечности огреб бладжером по ребрам и стал играть в два раза медленнее, из-за чего игра переместилась с хаффлпаффской половины поля на слизеринскую, но к тому моменту, как Фрай очень красиво выхватила снитч из-под носа у слизеринского ловца, разрыв все равно составлял сто восемьдесят очков и не успел уменьшиться.

Мне было пора уходить: поле затопило эмоциями, и они грозились перелиться через край, а в последнее время из-за недосыпа, нервного недоедания и подростковых гормональных всплесков моя эмпатия принимала просто критические масштабы, отчего могло стать плохо даже на уроке во время контрольной. Но на уроках это можно было списать на собственное волнение, а не на чужое, и временами я начинала подозревать, что мое восприятие действительности, равно как и зрение, было усилено магией, но пока не знала, к кому идти за советом.

Вуд ускользнул выполнять свой дружеский долг — вытащить Флинта из толпы ликующих, похвалить и довести до больничного крыла, а я, воспользовавшись паузой, практически сбежала с поля и, оглядевшись, с легким сердцем отправилась в сторону замка.

Из трубы в хижине Хагрида валил густой, почти черный дым.

Пора было писать Чарли.

* * *

В последнее время любые прикосновения к волосам вызывали у меня стойкое чувство дежавю. Будь то робкие попытки Фарли заправить мне за ухо одну из непослушных прядей, нежные поглаживания Пенни или неуемное стремление Вуда сделать меня еще более лохматой. Но особенно сильные ощущения возникали после снов, таких же, как в больничном крыле в прошлом году, и это заставляло меня надеяться, что память Перси никуда не делась. Еще я часто просыпалась с пониманием, что мне снились какие-то размытые образы, но у меня никак не получалось их уловить.

И я нередко не могла понять, где нахожусь.

А сейчас — еще и почему так затекли шея и плечи.

— Лучше тебе не…

Я подскочила с панической мыслью о том, сколько лет успела проспать, и одеревеневшая шея отозвалась обиженной болью.

— …делать резких движений, — запоздало закончил Флинт, удерживая меня одновременно и за руку, и, похоже, от попытки спасительного прыжка в окно.

Картина мира возвращалась медленно, и только спустя несколько секунд я обнаружила себя сидящей на стуле в больничном крыле. С очками, найденными на тумбочке, дело пошло намного быстрее, и, пусть и не сразу, удалось вспомнить, зачем я сюда пришла.

Мадам Помфри оставила Флинта в больничном крыле на неделю в компании с ушибленными ребрами, сильным переутомлением и начинавшейся простудой. Похоже, она рассчитывала, что он начнет беречь себя, если не умрет от скуки, но это скорее подействовало бы на деятельного Вуда, который едва высиживал полуторачасовые лекции, чем на человека, который предпочел использовать это время с пользой и отоспаться за весь июнь заранее.

Флинт спал, когда я зашла сюда после зельеварения, но было так тихо и спокойно, что я решила, что нет смысла переползать в библиотеку и почитать можно и рядом с ним.

— Извини, — сказала я, мягко высвободившись и разгладив одеяло в том месте, на которое так удачно сложила руки, что не заметила, как уснула. Готова поспорить, что в тот момент это казалось мне отличной идеей. — Усыпляющий эффект зельеварения и все такое.

Флинт посмотрел на меня очень внимательно, как будто видел впервые за месяц, несмотря на то, что я заглядывала позавчера во время своего патрулирования, потому что мне очень удачно достался четвертый этаж, и запоздало вернула должок посещения после отбоя. Он полулежал, оперевшись на спинку кровати, и мне было слегка непривычно смотреть на него так.

Рост Вуда был просто катастрофой, и он уже начинал собирать лбом некоторые низкие дверные проемы, если не пригибался вовремя, и особенно его голову любила каменная арка за портретом Полной Дамы, но к концу года я поняла, что Флинт тоже не собирается жалеть мою бедную шею.

У него на коленях лежал мой конспект по гербологии за пятый курс, который я совсем недавно заставила себя привести в порядок. Я была уверена, что вложенный между страницами лист, на который мы с Фарли выписывали из книг по разведению драконов самые удачные и простые в исполнении рунные цепочки, не остался незамеченным. Я могла бы выкрутиться, если бы там были только руны, но я подписывала их, чтобы не перепутать, и количество слова “огнеупорный” и бесконечные шутки про драконов могли наталкивать на определенные мысли.

— Не могу рассказать, — сказала я, предвосхищая вопросы. — Все в порядке. Джемма помогает мне.

Тайна для Фарли нашлась сама собой. Я не планировала просить у нее помощи во всем, мне нужен был ее совет по рунам, но новость про дракона выплыла как будто сама собой, хотя никто, кроме Чарли, еще понятия не имел о том, что я знаю. Солидарность старост в любом случае не позволила бы мне промолчать про Малфоя, которого я уже видела несколько раз недалеко от хижины Хагрида, когда занималась в окружении толпы учеников на берегу озера, и всем было бы на руку, если бы Фарли, в случае чего, подсуетилась и поймала его на пути к нашему декану в субботу ночью. Правда, потеря пятидесяти баллов не сильно отдалила бы Слизерин от кубка школы в этом году — они оказались или самыми ловкими во время весеннего обострения, или самыми хладнокровными.

— Это как-то связано с тем, что твой брат попал сюда пару часов назад?

Я вздохнула. Это было связано — напрямую, но я была уверена, что здешний Рон, в отличие от канонного, не станет совать руку в пасть дракону. Хотя его было трудно обвинять при том, что я тоже очень долго боролась бы с желанием погладить зверушку. Правда, у разумного голоска внутри в такие моменты появлялись знакомые ироничные интонации, поэтому, скорее всего, меня никто бы не покусал.

— Скоро вернусь, — пообещала я, поднимаясь со стула, и обреченно отправилась к другой кровати, огороженной ширмой. В это прекрасное время пациентов в больничном крыле было всего двое. Не перепутаешь.

— …письмо.

— Что мы будем делать? — спросила Гермиона без единой панической нотки в голосе. Мне нравилось, каким деловитым становился ее тон в минуты приближающегося апокалипсиса. Вероятно, пока я спала, Малфой успел стащить письмо, которое Рону написал Чарли.

— У нас есть мантия, — начал Гарри, но осекся, когда я заглянула за ширму, и постарался принять самый невинный вид. Он был очень милым ребенком и уже начинал пользоваться тем, как действует на людей. Когда я ловила себя на мысли, что верю даже самому наглому вранью, это начинало меня пугать.

Рон попытался спрятать руку, но ойкнул от боли, когда мазнул раной по краю одеяла. Она не была перевязана, вероятно, потому что так заживет быстрее. Но укус выглядел очень плохо, и вне магического мира было бы трудно представить тварь, которая его оставила.

— Это Клык.

Даже гиперчестная Гермиона старалась больше, когда пыталась о чем-то солгать, но Рон с самого начала сомневался в том, что я поверю, поэтому не прикладывал никаких усилий.

— В таком случае на него нужно заявить в комиссию по ликвидации опасных существ, — ядовито сказала я. — Вероятно, у него внезапно отросли крылья и хвост.

Повисло тягостное молчание. Судя по лицу Гарри, он думал, не поздно ли будет о чем-нибудь солгать и как сильно на меня это подействует. Гермиона размышляла, стоит ли честно признаться или нужно стоять на своем до последнего.

Рон собирался упрямо молчать до скончания времен.

Будь дело только в них, они бы, вероятно, уже признались, но не хотели подставлять Хагрида. Давить на них было бессмысленно, я уже успела уяснить, насколько быстро дети закрывались от агрессии, как активной, так и пассивной. Я пока не могла найти эту грань между строгостью и потерей доверия, поэтому старалась лавировать и проявляла мягкотелость там, где, возможно, не следовало.

— Я знаю о драконе, — максимально миролюбиво сказала я. — И не нужно быть очень умной, чтобы догадаться, кто его завел. Вы написали Чарли?

Рон угрюмо кивнул. Конечно, он написал Чарли сразу же после того, как узнал о драконе. Это произошло намного раньше, чем я ожидала, и он опередил меня почти на неделю, и было огромным везением то, что Чарли катастрофически не успевал ему ответить. Время поджимало настолько сильно, что я начинала переживать о том, что мой план не сработает.

И я почти не чувствовала себя виноватой из-за того, что мне придется лгать тем, от кого я жду доверия.

— Есть два варианта, — тихо, но очень вкрадчиво произнесла я. — Я могу пойти к директору, и тогда Хагрида в лучшем случае ждет крайне неприятный разговор, или вы можете рассказать мне все, и мы подумаем вместе, как это решить. Обещаю, что в этом случае не узнает никто из преподавателей.

Они думали долго. Детям вообще было сложно доверять тем, кто был старше них, потому что они боялись осуждения или смеха. Иногда мне действительно стоило больших усилий не смеяться над теми мыслями, которыми со мной делились первокурсники, а еще сложнее было сохранять серьезное лицо, когда Лаванда в очередной раз на кого-то жаловалась, потому что попутно она выбалтывала довольно ценные новости.

Но то, что большинство из них уже в первую очередь шли ко мне со своими проблемами, дорогого стоило. Даже если занимало то время, которое я могла потратить на отдых.

— Малфой забрал письмо, — наконец сказал Гарри, который отвечал за принятие решений в их непростых для одиннадцатилетних детей отношениях. — Чарли написал, что его друзья могут забрать дракона завтра в полночь на Астрономической башне. Мы отнесем его.

— Нет, — мягко сказала я. — Вы будете спать в своих комнатах и не нарываться на неприятности. Я обо всем позабочусь.

Они посмотрели на меня с таким недоверием, что стало слегка обидно. Спасибо, что они хотя бы не считали меня тупой, просто неспособной все устроить.

— Ты же не собираешься вмешивать в это… — Рон запнулся, подбирая слова, потому что знал, что я могу разозлиться. Малфой внес удивительно гадкий вклад в предрассудки первокурсников насчет слизеринцев, и я ждала момента, когда у нас с Роном начнутся конфликты на этой почве. — Его?

— Нет, — честно ответила я, думая о том, что им необязательно знать о Фарли. — К счастью, у нас с тобой есть два брата, которые просто обожают нарушать школьные правила.

И которые от безнадежности скоро точно начнут взрывать туалеты.

* * *

— Нам было вкусно, — хором заверили меня Фред и Джордж, заметив, что я с выжидающим видом замерла за их спинами во время обеда. Они синхронно вылезли из-за стола, будучи совершенно точно уверенными в том, что я не замышляю ничего хорошего. Ни у них, ни у меня уже не было занятий сегодня, а Хагрид не появился за преподавательским столом, и я решила, что это отличный повод подышать свежим воздухом и обсудить планы на завтра.

— Как насчет того, — заговорщицким тоном начала я, когда мы направились к выходу из школы, — чтобы нарушить немножко правил, погулять завтра ночью, познакомиться с опасной зверушкой и заодно кое-кому помочь?

У меня был припасен еще один сюрприз, о котором я намеренно не говорила. Во-первых, потому что сама только утром получила письмо и не до конца верила, а во-вторых, потому что близнецам требовалась серьезная эмоциональная встряска. Им было плохо от того, что они находились с прямой угрозой на одной территории, но я подозревала, что они сами не до конца это понимали. Осознавали, откуда идет угроза, но вели постоянную борьбу со здравым смыслом, потому что ни на какую по-настоящему серьезную угрозу наш великий актер не тянул и с прошлого года не выкидывал ничего, что позволило бы его серьезно подозревать.

— Этот кто-то…

— …живет в запретном лесу?

Они, конечно, были бы в восторге от такой перспективы, но в запретном лесу было еще более небезопасно, чем обычно.

— Нет, — ответила я. — Это слегка ближе.

…справедливости ради, близнецы удивились точно так же, как и Хагрид, открывший нам дверь. Несмотря на то, что он закрывал собой вход, из его — все-таки деревянной — хижины дохнуло жаром. Мне не хотелось думать в таком ключе, но дуракам даже в магическом мире просто чертовски везло. И дуракам, и тем, кто исподтишка в компании слизеринской старосты наносит на стены с внешней стороны огнеупорные заклинания, подкрепляя их рунными цепочками, чтобы пожар в случае чего не перекинулся на небольшие пристройки.

— Здравствуй, Хагрид, — максимально вежливым тоном начала я. — Так получилось, что мы знаем о драконе, не волнуйся, твои друзья в этом не виноваты. Можно войти? Это ненадолго.

Я выждала около минуты, посчитав, что этого достаточно, чтобы переварить информацию, и сделала осторожный шаг вперед. Вломиться у меня бы не получилось при всем желании, да и к тому же было довольно опасно соваться туда сейчас без сопровождения.

— Хагрид, — вкрадчиво произнесла я. — Ты действительно хочешь, чтобы два первокурсника несли живого дракона на Астрономическую башню? Посреди ночи? Через всю школу? Ты же понимаешь, что это очень плохая идея? Они не смогут защитить себя, если что-то пойдет не так.

Хагрид перевел взгляд на близнецов, тем самым поставив вопрос, что было бы более плохой идеей, но наконец отодвинулся и жестом пригласил нас зайти.

— Мне же не нужно напоминать вам о том, что нужно быть осторожными? — прошептала я, обернувшись к Фреду и Джорджу. Те закивали с таким восторгом, что я начала сомневаться в своей затее. Вот кто по-настоящему бесстрашный, что бы там Пенни ни думала обо мне.

В хижине было жарко, как в сухой сауне, потому что новорожденные драконы еще плохо контролировали свою силу и легко замерзали. К тому же они редко оставались одни и грелись в гнездах друг об друга, пока их мать улетала на охоту. Норберт (я подумала, что было рано думать о нем как о Норберте — кто мешал дракону оставаться мальчиком в том мире, где Перси Уизли была девочкой) оказался уже довольно большим, размером с собаку, и постоянно притягивал взгляд. Дело было не в красоте, хотя зеленовато-серая чешуя и острый черный гребень выглядели потрясающе. Дело было в магии, которая пронизывала буквально каждый миллиметр его тела. Для меня Норберт будто состоял из искорок, и я готова была поклясться, что вижу, как зарождается огонь в его груди.

Поэтому невольно отступила на шаг назад перед тем, как слабое пламя вырвалось из его острозубой пасти и ударилось о мелкие прутья клетки, в которой он сидел.

Ладно, Хагрид слегка исправился в моих глазах — хотя вряд ли, конечно, его должны были волновать такие вещи.

— Вот, — я осторожно поставила маленький флакон с зельем, присланным Чарли, на огромный стол, заваленный одновременно и кусками мяса, и каменными кексами, и грязной и чистой посудой. Даже со своим ростом я чувствовала себя в Хагридовой хижине как Алиса, ставшая в двадцать раз меньше. — Это снотворное, тебе нужно будет напоить его завтра вечером. Ему будет намного легче, если он уснет, а потом проснется уже в заповеднике.

Хагрид не выглядел как человек, готовый вот-вот разрыдаться, он просто присел на стул и сверлил меня тяжелым взглядом. Если честно, рядом с ним было слегка жутковато. Борода скрывала большую часть лица, поэтому за эмоции отвечали суровые темные глаза, в которых никогда не было теплого выражения, даже если он улыбался.

Хагрид жил в волшебном мире. Для него желание завести дракона было таким же нормальным, как для обычного человека — желание завести домашнее животное. Животные понимали его гораздо лучше людей, какими бы опасными они ни были. Я вообще сомневалась, что кто-то из студентов, кроме Гарри, Рона и Гермионы, относился к нему по-настоящему хорошо и готов был общаться на равных.

— Ты не против, если я наложу пару заклинаний? — так и не дождавшись какой-то реакции, осторожно спросила я. — Он уже начал выдыхать огонь, поэтому будет лучше перестраховаться.

Близнецы за моей спиной беззастенчиво оглядывались и о чем-то переговаривались. Они не чувствовали никакой угрозы, и в этом на них можно было положиться, поэтому я позволила себе слегка расслабиться. Из-за жары возникшее напряжение казалось густым, и его вот-вот уже можно было начать резать, как масло.

— Руны на стене, — наконец сказал Хагрид, махнув в ту сторону, с которой я возилась больше всего из-за того, что эта стена смотрела не на лес, а на озеро, и могли быть свидетели. — Твоя работа?

— Да, не хотела, чтобы кто-то мог пострадать снаружи, — ответила я, не желая в случае чего подставлять Фарли, которая следила за горизонтом. Руны были маленькими и едва заметными, но было бы глупо считать, что опытный следопыт не увидит мелкие детали. — Прошу прощения, что не стала спрашивать разрешения у тебя. Это было очень невежливо с моей стороны.

Хагрид неожиданно фыркнул в бороду и проворчал что-то малопонятное насчет вежливости. А через несколько минут я обнаружила у себя в руках кружку с чаем, больше похожую на маленькое ведерко.

Похоже, в понятиях полувеликанов это означало следующую ступеньку доверия.

* * *

Суббота выдалась очень теплой, а поход в Хогсмид вымотал всех достаточно, чтобы в гостиной не витала атмосфера вечеринки. Мне это было на руку. Отсутствие близнецов на общих сборищах могло вызвать много вопросов.

Я написала Фарли, что собираюсь выходить — случай с драконом позволил мне ненавязчиво вручить блокнот, и теперь у меня был способ постоянной связи с ней — и, получив ответ, что у нее тоже все под контролем, оглянулась на Вуда, оценивая свои шансы уйти незамеченной.

Вуд был занят: он ушел с головой в конспекты по трансфигурации, спохватившись практически в последний момент, потому что вспомнил, что для продвинутого курса нужно было получить “выше ожидаемого”. За его внимание можно было не переживать — вряд ли он сейчас был способен беспокоиться о чем-то другом.

Я просто старалась не думать, что до начала СОВ оставалось чуть больше недели. И Фарли, и Пенни оценили мой способ повторения путем вытягивания случайных вопросов, а чуть позже это стало массовым увлечением. Многие проверяли друг друга перед уроками в коридорах, и обрывки теории долетали отовсюду. Я чувствовала себя так, будто вполне могу заработать свои восемь “превосходно”, но все равно одергивала себя и не расслаблялась, пусть и старалась отдыхать чуть больше, чем никак. Норберт здорово отвлек от всех нервных дел, и, выходя в коридор за несколько минут до отбоя, я чувствовала себя больше воодушевленной, чем уставшей.

Фред и Джордж ушли раньше. Они пришли в такой восторг от хижины Хагрида и её содержимого, что сегодня собирались устраивать лесничему едва ли не допрос с пристрастием по поводу фантастических тварей, обитавших в непосредственной близости, и ингредиентов, которые можно было с них получить. Зная Хагрида, который отлавливал их на входе в запретный лес с удивительным проворством, дальше теории дело все равно не зайдет, но я была рада, что у них появился повод отвлечься. Новая деятельность приводила их к внутренней гармонии, и оставалось только надеяться, что запала хватит до конца года.

Чуть больше чем через месяц мы будем дома, где портить им настроение будет исключительно скука.

У меня не было ни одной мысли о том, чем все закончится, но пока все шло к тому, что три бравых первокурсника очень настойчиво стремились спасти мир от злобного профессора Снейпа и ничто не могло их остановить. Они каким-то образом дошли до того, что завалы в коридоре на третьем этаже ненастоящие, и теперь искали способы это проверить, а я одновременно с этим прокачала навык незаметно подслушивать неосторожных первокурсников.

А ведь Рон обещал не быть идиотом.

Мне было чем заняться до полуночи — я готовила ящик для Норберта к перевозке, сверяясь с инструкциями из письма Чарли и из книг по драконоводству. Драконы не любили, когда при них творилась магия, но Норберт к этому моменту уже спал крепким сном. Почти пустой флакон из-под зелья скрылся в кармане одного из братцев Форджей, и я сделала вид, что не заметила. Конечно, для человека это было бы концентрированное снотворное, и одной капли хватило бы на здоровый восьмичасовой сон, но близнецы многое делали просто в исследовательских целях и не испытывали свои наработки на людях. Без их согласия. Пока что.

Это меня успокаивало, но я мысленно сочувствовала Рону на случай, если тот станет старостой на пятом курсе.

Полтора часа моей работы привели к тому, что рунами было покрыто почти все дно ящика. Нужно было много согревающих чар, которые не выветрятся до утра, еще нужны были заглушающие чары, которые в случае чего не дадут звукам извне потревожить Норберта, и смягчающие, если вдруг с ящиком что-то произойдет в полете. Драконологи были теми еще перестраховщиками, но я вспоминала, что техника безопасности обычно написана кровью, поэтому почти не злилась на них, несмотря на то, что к половине двенадцатого у меня уже отваливалась рука.

Я страшно устала, поэтому кружка с чаем была совсем не лишней. Правда, я неосмотрительно поставила ее на пол и разделила свой чай с Клыком, который считал, что все, находившееся на высоте ниже полуметра, принадлежит ему.

Кроме дракона, потому что тот больно кусается.

Без четверти полночь Хагрид осторожно уложил Норберта в ящик, подстелив старое одеяло, и медленно, словно прощаясь, закрыл крышку. Он не плакал, но, возможно, не хотел делать это при нас. Было бы правильнее попросить у него помощи, чтобы донести ящик, но с морально-этической точки зрения было легче оставить его здесь, не заставляя затягивать с прощанием до последней минуты. Тем более что моим братцам и их неуемной энергии были очень полезны физические нагрузки.

Я наложила запирающие заклинания, чувствуя, как кончаются силы, и обещая себе проспать завтра до полудня. Норберт сонно завозился внутри, и это был единственный звук за долгие минуты жуткой, тоскливой тишины, созданной человеком, который не хотел расставаться со своим любимым питомцем.

К какому бы классу опасности тот ни принадлежал.

Без десяти полночь мы с братьями тихо вышли из хагридовой хижины.

И бодрым шагом отправились на квиддичное поле.

Астрономическая башня и правда была хорошим вариантом. Как объяснил Чарли, ближе к полуночи, когда Хогвартс позволял себе немного передохнуть, она становилась чем-то вроде ахиллесовой пяты. Если бы за драконом приехали чужаки, то защита замка оповестила бы директора и деканов о чужаках только спустя несколько минут — их было бы достаточно, чтобы прилететь, прихватить ящик с драконом и улететь обратно.

Но Астрономическая башня была достаточно далеко от входа в замок, идти до нее с таким грузом нужно было полчаса. Риск нарваться на кого-то был слишком высоким, потому что большинство полезных потайных ходов автоматически исключалось — мы бы просто не влезли.

Мне повезло. Как с тем, что Чарли счел мой план более разумным, хотя и не видел ничего плохого в маленьком приключении для первокурсников и не очень хотел слегка обманывать Рона, так и с тем, что Хогвартс не считал чужаками своих детей, сколько бы лет назад они ни выпустились — если они, конечно, прилетали с мирными намерениями.

И во всем, что касается шалостей, с замком всегда можно было договориться.

Ночь была очень ясной, поэтому не составило труда различить одинокий силуэт, замерший посреди поля с метлой в руках. Мое сердце застучало быстрее из-за запоздалого волнения, потому что до этого момента было множество отвлекающих факторов. Нужно было убедиться, что Малфой съел версию с Астрономической башней и внимание профессора Снейпа было переключено на нее (Фарли написала, что лично проводила Малфоя к декану перед отбоем ради того, чтобы он донес, показал письмо и со спокойной душой отправился спать), и никому в голову не придет искать нарушителей по всему замку; нужно было усыпить бдительность своих, изображая активную учебную деятельность, нужно было подготовиться и довести план до приемлемого уровня.

А сейчас можно было расслабиться и наконец поверить.

Фред и Джордж настороженно замерли, после чего сделали несколько шагов вперед. Затем медленно и бережно опустили ящик на песок и метнулись вперед, с абсолютно синхронным упорством попытавшись повалить Чарли на спину.

Им не удалось, но, судя по тому, как он пошатнулся, они были к этому близки.

В какой-то момент я слегка запаниковала, что Чарли передумал в последний момент и собрался прилететь за Норбертом вместе с друзьями (которые, судя по всему, ждали его высоко наверху, за пределами защиты) только для того, чтобы настучать мне по голове за совсем не гриффиндорские многоходовочки. Поэтому осталась немного в стороне — слегка мучилась от угрызений совести, потому что Рона с нами не было и потому что была здесь вместо Перси. Но они развеялись мгновенно.

Объятия Чарли были крепкими, пусть он и помнил, что у меня не стальные ребра, очень теплыми, ни на что не похожими, и вместе с этим — бесконечно семейными. Они дарили те же самые ощущения, что и объятия Молли.

Человек, которого я знала только на бумаге, сейчас стоял передо мной. Он был совсем немного ниже меня и очень знакомо пытался взлохматить волосы, когда слегка волновался, и только в последний момент одергивал себя и опускал руку. Я узнала этот жест — это была привычка всех детей Уизли, которых я видела, и теперь было ясно, где искать источник заражения.

Сквозь специфический запах огнеупорной мази, который въедался в кожу от многократного использования, пробивался аромат дома, неизменно витавший в Норе. Дом был с ним всегда, даже на расстоянии тысяч миль.

И в какой-то момент я осознала, что в новой жизни Чарли Уизли был первым человеком, рядом с которым было по-настоящему спокойно.

— Надеюсь, ты не переборщила со своим планом, — серьезно сказал он, а после неожиданно заулыбался. — Ты подросла. Рад тебя видеть.

— Мы тоже подросли, — хором сказали Фред и Джордж, наваливаясь на нас с двух сторон. — Нас ты видеть не рад?

— Рад, — искренне ответил Чарли. — Но на такую радость у меня не хватит времени. Нужно спешить, меня ждут.

Он пробыл с нами не больше двадцати минут, отвечая на миллион вопросов от близнецов и обматывая ремнями ящик с драконом, чтобы прикрепить его к метле. Я не вслушивалась, просто слушала голос, низкий и немного хрипловатый, как будто простуженный, и чувствовала себя так, будто сижу за ужином в Норе и слушаю, как Артур рассказывает, как у него прошел день.

Это была короткая, но яркая и живительная передышка, суперприз за долгие месяцы бесконечного труда, и я немного завидовала тому, как легко Чарли понимал братьев, позволяя им рассказать и спросить как можно больше за очень ограниченное время. Он был домом, очагом, щитом и панцирем, фундаментом, опорой. Теплом от большого уютного костра.

И, провожая взглядом его фигуру, с каждой секундой становившуюся все более маленькой и незаметной в ночном небе, я чувствовала себя точно так же, как первого сентября, когда знала, что не вернусь домой еще целых десять месяцев.

Но в то же время у меня было целых двадцать минут чистого и уютного семейного счастья.

Фред и Джордж успокоились и взбодрились настолько, что даже позволили себе взять меня за руки и вели до замка как дорогую гостью. Присутствие Чарли, пусть даже короткое, вышибло из них злобного зверька — одного на двоих — и их шутки стали прежними, дурацкими и местами даже смешными. Я тоже чувствовала легкость и спокойствие, хотя и понимала, что расслабляться было рано. Плана на конец года у меня до сих пор не было, а экзамены приближались с неминуемостью скорого поезда.

Но, несмотря на это, даже вид миссис Норрис, на которую упал лунный свет, как только мы открыли тяжелую входную дверь, не выбил меня из колеи.

— Будем…

— …бежать?

— Нет, — сказала я, заметив огонек Люмоса в нескольких метрах от нас. Фарли во время патрулирований ходила громко и тяжело — мне казалось, она делала это специально, чтобы все нарушители успели подготовиться. Потому что ей, несмотря на перфекционизм и общую отстраненность от людей, не нравилось никого наказывать. Но тем, кто игнорировал такие предупреждения, приходилось ой как несладко.

— Все в порядке, — сказала она миссис Норрис, уже привычным жестом подхватывая меня под локоть. — Я отведу нарушителей к декану.

Кошка верила ей больше, чем мне, а может быть, прекрасно знала, что творилось у нас в головах. За моей спиной близнецы бегло осматривали карту, пока Фарли была занята, чтобы убедиться, что мы никого больше не встретим на своем пути.

— Все прошло отлично, — сказала я в ответ на молчаливый вопрос, как только мы вышли из холла и направились ко второму этажу, с которого планировали проскочить сначала на четвертый, а потом на седьмой. Фарли поменялась патрулированиями с хаффлпаффской старостой на сегодня, чтобы очень удачно выпали первые этажи.

Она изменилась или, может, я стала понимать ее намного лучше. Заглядывая в темные глаза, могла увидеть не только бесконечное, как космос, неизведанное пространство, но и пару проскользнувших в нем мыслей. В какой-то момент с Фарли стало легко: она делала маленькие, но очень уверенные шаги мне навстречу, как будто знала, что я стою в конце длинной лестницы и жду ее с распростертыми объятиями.

Я привязалась к ней неожиданно сильно даже для себя, и уже почти научила ее улыбаться.

— Декан в ярости, — негромко сообщила Фарли, сворачивая в коридор, ведущий к портрету, за которым начинался потайной ход. — Он считает, что Поттер специально разыграл Малфоя, чтобы заставить его выйти из гостиной после отбоя. Могут быть неприятности.

Это была не только дружеская солидарность, но и солидарность старост — за год мы все научились сотрудничать между собой и максимально старались не допускать потери баллов, связанной с ночными прогулками студентов. Это было не совсем справедливо по отношению к нарушениям правил, но я была уверена, что на каждом факультете существовали свои способы разобраться с нарушителями. У нас ими занимался Стивенсон, который в какой-то момент даже взял на себя воспитательные беседы с младшими курсами, поэтому мне вникать не приходилось, и я была за доброго копа. Что происходило на Рейвенкло, я, имея представление о порядках, примерно знала. Про Слизерин старалась не думать, потому что их мышление отличалось от мышления обычных людей. А размышляя о порядках на Хаффлпаффе, вспоминала приятную улыбку профессора Спраут. За которой можно было спрятать что угодно, вплоть до жажды убийства.

— Завтра он будет еще злее, — пожала плечами я, ощутив легкий укол совести. Чарли писал подставное письмо на пергаменте, трансфигурированном Фарли из страницы “Вестника зельевара” со статьей нашего профессора, и маленькие, едва заметные руны, закреплявшие превращение, должны были исчезнуть к утру. Никаких доказательств не останется. — Но все будет в порядке. Спасибо, без тебя ничего бы не получилось.

— Это было познавательно, — серьезно сказала Фарли, останавливаясь у портрета моей любимой и жутко удобной леди в черном. — И довольно полезно.

Она была в шаге от того, чтобы признаться, что ей нравилось нарушать правила таким полезным образом. Но я не стала ее с этим торопить.

В тот день я засыпала с уверенностью, что в ближайшее время просто не может произойти ничего плохого.

Но через четыре дня Гарри и Гермиона были пойманы профессором Снейпом в запретном коридоре.

* * *

— Я никогда не видел тебя такой злой, Перси, — доверительно сообщил мне Вуд на подходе к гостиной Гриффиндора. — Даже не знал, что ты так умеешь. Будь я первокурсником, умер бы от ужаса.

Баллы были важны. Понимание пришло ко мне не сразу, только в тот момент, когда после матча с Хаффлпаффом Гриффиндор вырвался вперед по очкам (очень ненадолго, буквально на день). Количество рубинов были визуализацией вложенных усилий. Конечным продуктом реакции, в которой участвовали наши со Стивенсоном бессонные ночи, бесконечная учеба, эйфория от моментов, когда новые заклинания получались с первого раза и приносили факультету очки, и чувство гордости от тех дней, когда младшекурсники подходили ко мне с благодарностью после того, как получали высокие оценки за контрольные.

Баллы были важны, но к их потере я относилась философски, понимая, что за всем не уследишь. Правда, целая сотня (чуть меньше половины), исчезнувшая из наших песочных часов в середине ужина, могла покоробить даже того, кто не особенно старался внести свой вклад в копилку факультета. А провести параллели между исчезновением очков и появлением Гарри и Гермионы в сопровождении профессора Снейпа не составило труда.

Я столько сил потратила, чтобы они не загремели на самую бессмысленную и беспощадную отработку за всю историю Хогвартса, а все оказалось зря. Пара детских психотравм от фигуры в балахоне им, конечно же, никак не повредит. Профилактические ночные кошмары еще никому не вредили.

Конечно, я была зла, и мне было страшно. За год я привыкла к мысли, что мне удавалось беречь их от неприятностей, даже если приходилось перетягивать всякие гадости на себя, но я была взрослой тетей, прожившей бесполезную жизнь и оказавшейся в теле печально почившей неудачницы, все неурядицы должны были выстраиваться передо мной в очередь.

А теперь им грозила действительно серьезная опасность. Как в лесу, так и в конце года. И они все еще не доверяли мне достаточно, чтобы я могла успокоить их своими словами. И не будут доверять, потому что разница в возрасте в четыре года между подростками в волшебном мире — это гигантская чертова пропасть. Это целых четыре года вне дома, за которые можно стать вполне полноценным взрослым.

— Ты не умер бы от ужаса, даже если бы по ночам у тебя над ухом гремел цепями Кровавый Барон, — буркнула я, называя Полной Леди пароль.

— Умер бы, — возразил Вуд, и не было понятно, шутит он или говорит серьезно. — В отличие от некоторых, я не рос в доме с вопящими книжками.

В другой раз я бы обязательно спросила про вопящие книжки, но пора было решать, играть плохого копа или хорошего. Мы с Вудом шли с ужина последними. Мне нужно было хоть немного успокоиться, а он всеми силами старался меня отвлечь, и поэтому у Стивенсона было несколько минут на пытку взглядом — иногда он умел смотреть хуже Таркса, особенно когда кто-то собирал все его усилия и швырял их ему в лицо.

Гарри и Гермиона молчали и смотрели в разные стороны. Я знала, что такое идея фикс. И знала, какой непрошибаемой она становится, если кто-то извне вовремя оказывает поддержку. Поддержка кого-то столь эрудированного, как Гермиона, была для Гарри и Рона чем-то вроде святого писания. Поддержка первых в жизни друзей была для Гермионы важнее здравого смысла. Они взаимно обнуляли интеллект друг друга, когда оказывались вместе, и одновременно с этим приходили к потрясающе правильным выводам. Я могла уберечь их от беды, но сделать что-то с их мыслями мне было не под силу.

Пусть набивают шишки, ломают руки, дают опасным тварям себя кусать, это было частью взросления в волшебном мире.

Но некоторые вещи заставят их постареть до того, как они успеют по-настоящему вырасти.

Мне было до них дело, потому что в этой жизни я была частью большой и дружной семьи Уизли.

— Я поговорю с ними, — сказала я, мягко оттесняя Стивенсона в сторону. — Отдохни.

Стивенсон посмотрел на меня с иронией, но ничего не сказал. Он правда здорово устал за этот год, а его успеваемость сильно упала за последнее время. Я знала, что у них с профессором МакГонагалл уже был разговор по поводу обязанностей старосты, но не представляла никого, кто мог бы занять его место.

Как и наш декан.

Я отвела Гарри и Гермиону в сторону и поставила заглушку, чтобы нарастающий шум гостиной не мешал нам говорить. Они подросли за этот год и уже не выглядели слабыми и испуганными. Особенно после того, как втемяшили себе в голову, что нужно спасти профессора Квиррелла от беды. Как и школу. Как и мир. И никто без них, конечно же, не справится.

У меня не было сил на длинный разговор, но я все же молчала, давая им возможность начать самим. Гермионе, в отличие от Гарри, было очень непросто говорить со мной, и я до сих пор не могла понять, что нужно сделать, чтобы этот барьер исчез. Гарри, в свою очередь, имел просто жутко нервозную привычку замыкаться в себе, когда считал, что кто-то сейчас начнет говорить ему, как он неправ.

— Если ты снова хочешь заставить нас писать эссе о своих поступках, то мы не успеем до завтрашнего вечера, — наконец хмуро проговорил он. — У нас отработки со Снейпом до конца недели.

— Отработки, — неверяще отозвалась я. — С профессором Снейпом?

— Да, — мне показалось, что Гарри стоило больших усилий не огрызнуться. — Он сказал, что не даст никому заменить их или укоротить и лично проследит, чтобы мы не совались куда ни попадя и не заставляли профессоров создавать заново какие-то двери. Но мы в первый раз там были. Кто-то еще знает, что это ил…

Он осекся, вспоминая, с кем говорит, и Гермиона запоздало ткнула его локтем в бок. Я еле сдержала улыбку, подавив волну облегчения. Никакой отработки в лесу.

Никто не знал, что непотребство с дверью в запретном коридоре было делом моих рук. Но профессор Снейп очень сильно разозлился из-за, как он думал, розыгрыша с драконом, поэтому спешил отыграться, как только представилась такая возможность.

— Ладно, — вздохнув, сказала я. — В этот раз никаких эссе. И никаких больше запретных коридоров. Не знаю, о чем там кто-то знает, но профессора сами разберутся.

Судя по взглядам, что у Гарри, что у Гермионы было свое мнение на этот счет. Оставалось только радоваться, что Рона пока еще не выпустили из больничного крыла.

Иначе этот разговор не закончился бы так быстро.

* * *

…как не заканчивался и этот день.

— Уизли?

Я не знаю, в какой момент мне по-настоящему захотелось зарыдать от бессилия. В тот, когда я зашла в комнату и увидела, что с Аидом, грустно ухавшим на моей кровати, что-то не так, в тот, когда он заверещал так, будто я несу его прямо в подземное царство, стоило только зайти в один из тайных ходов, или сейчас, когда на площадке четвертого этажа меня догнал Флинт.

До отбоя оставалось совсем немного времени, но оставлять Аида с поврежденным крылом до утра я не собиралась. Мой филин в силу скверного характера очень часто возвращался с охоты растрепанным или без клочка перьев, но такое с ним было впервые. Я не знала, как он умудрился долететь до башни и сколько пролежал там на кровати, потому что не заходила к себе с утра. И как оказывать первую помощь совам, тоже не знала, это не проходили даже на уроках УЗМС. А лечение любых животных входило только в программу продвинутого курса, который выбирали единицы.

Профессор Кеттлберн жил в Хогсмиде и возвращался домой еще до ужина, поэтому у меня оставался только один вариант. Надеюсь, у Хагрида не случится нервный тик от моих внезапных появлений.

— Привет, — пробормотала я, перехватив Аида поудобнее перед тем, как перейти на лестницу. Он отказывался сидеть у меня на плече и картинно страдал на руках. — Ты откуда?

— Провожал Боула в больничное крыло, — ответил Флинт, окидывая Аида внимательным взглядом. — Он упал с лестницы.

— Сам упал? — с подозрением спросила я. Квиддичные игроки сами с лестниц не падают. По сравнению с бладжерами даже коварные исчезающие ступеньки были детским лепетом. — Или я не хочу знать?

— Не хочешь, — тут же ответил Флинт. — Ты делаешь больно своей кошмарной птице, Уизли.

— Он не кошмарный, — обиделась я и постаралась сделать лучше, но получилось как всегда.

Я начинала думать, что белка-истеричка, безвременно покинувшая меня пару недель назад, чтобы сохранить здоровье, переселилась в мою “кошмарную птицу”. Потому что, увидев палочку в руке Флинта, Аид второй раз за последние полчаса заверещал так, что заволновались портреты на два этажа вверх и вниз. Но потом, после короткого луча заклинания, странно дернулся и затих. Если бы я не чувствовала ладонью маленькое сердце, которое стало биться гораздо спокойнее, то меня одолел бы приступ паранойи, смешанный с желанием убивать.

— Пусть поспит немного, — на всякий случай пояснил Флинт, убирая палочку и неожиданно бережно забирая филина у меня из рук. — Уже стемнело. Я пойду с тобой.

У меня не было ни сил, ни времени препираться, тем более что я всегда носила с собой карту и в случае чего могла помочь Флинту добраться до гостиной незамеченным. Хотя подземелья обычно патрулировал профессор Снейп, который крайне редко наказывал своих за ночные прогулки.

Правда, это не мешало ему устраивать эмоциональный террор по пути.

На улице было довольно прохладно. Погода менялась, и начало июня обещало быть дождливым. Я невольно поежилась от мысли, как тоскливо и сонно будет во время экзаменов, но напомнила себе, что в прекрасную солнечную погоду собраться с мыслями было намного сложнее.

Хагрид очень удачно стоял на улице, напряженно вглядываясь куда-то в лес. Мне показалось, что где-то вдалеке между деревьями мелькнуло слабое серебристое сияние. Запретный лес целиком и полностью состоял из магии, поэтому казался светлее ночью, чем должен был быть. Если бы я не боялась высоты, то раздумывала бы о том, чтобы полетать над ним ночью и посмотреть, как это выглядит сверху, потому что из замка вид был совсем другим.

— Привет, — выдавила я, как только Хагрид повернулся на звук шагов и стало ясно, что в руке у него арбалет размером с половину меня. — Извини, я опять без приглашения.

Над входом в хижину висел факел, освещавший площадку перед ней, поэтому Хагриду не потребовалось никаких усилий, чтобы понять, кто пришел со мной. Но, по счастью, я не была кем-то из троицы Гарри-Рон-Гермиона, поэтому он не посчитал своим долгом начать учить меня жизни, ограничившись крайне неодобрительным взглядом.

— Мы сейчас уйдем, — посчитала нужным сказать я, забирая Аида у Флинта и бережно передавая его Хагриду в свободную руку. Тому хватило одного взгляда, чтобы понять, что не так, и он сразу смягчился. — У него что-то с крылом… Посмотришь?

— Не волнуйся, Перси, — пробасил Хагрид, неожиданно тепло улыбнувшись. — Со здешними совами иногда такое случается из-за того, что они охотятся в запретном лесу. Будет как новенький через неделю.

— Я и старенького люблю, — вздохнула я, погладив филина по голове. — Спасибо.

Удар колокола донесся до нас, когда Хагрид скрылся за дверью своей хижины. Я собиралась развернуться по направлению к школе, но снова увидела серебристое сияние между деревьями. Уже намного ближе.

— Уизли.

Я отстраненно подумала, что если Флинт продолжит хватать меня за руку в любой непонятной ситуации, нам придется серьезно об этом поговорить, но все же сделала попытку пойти вперед. Флинт неожиданно поддался, но затормозил меня, как только мы оказались вплотную к деревьям.

Окраина запретного леса не была опасной, иначе преподаватели предприняли бы совсем другие меры по защите детей от него. И кентавры, и по-настоящему опасные твари никогда не высовывались так близко к людям. Сюда приходили только те, кто хорошо относился к Хагриду.

Или те, кому нужна была помощь.

Или те, кто не хотел оставаться один.

— Мы туда не пойдем.

— Мы — не пойдем, — согласилась я, увидев, что очертания за деревьями стали вполне четкими. — Потому что я иду туда, а ты идешь за Хагридом.

Флинт увидел тоже, после чего сам осторожно пошел вперед и потянул меня за собой. Прямо сейчас нам совершенно точно ничего не угрожало. Единорогов, даже раненых, не смела тронуть ни одна уважающая себя тварь.

Кроме человека.

А человек к тому моменту уже был в замке — я проверяла незадолго до выхода.

Единорог замер и зашевелил ушами. Присутствие Флинта было ему неприятно почти физически, но сил на то, чтобы сбежать, уже не оставалось.

— Иди, — попросила я, сделав попытку разжать пальцы, крепко державшие меня за запястье. — Пожалуйста.

— Давай наоборот, — выпустив меня, произнес Флинт. — То, что это с ним сделало, еще может быть рядом.

— Черт возьми, Маркус Флинт, — разозлилась я. — Из нас двоих ты меньше всего похож на невинную деву, и ему еще хуже рядом с тобой. Поэтому будь добр, приведи, пожалуйста, Хагрида, может быть, ему еще можно помочь. За пять минут со мной ничего не случится.

У Флинта было явно другое мнение на этот счет, но у нас не было времени спорить. Единорог обессиленно опустился на колени и начал заваливаться на бок. Я успела преодолеть разделявшее нас расстояние и, опустившись на сырую землю, осторожно обняла его за шею, позволяя положить голову на свои колени, и убрала с жуткой раны на шее пряди длинной серебристой гривы, чтобы они не доставляли дискомфорта.

Я чувствовала, как моя мантия пропитывается горячей кровью, и сняла очки, потому что не хотела видеть, как тускнеют и меркнут удивительные, ни на что не похожие искорки магии. Даже умирающий, расплывающийся из-за плохого зрения и набежавших слез единорог выглядел как верхушка, последняя степень прекрасного, существовавшая во всех мирах.

Тот, кто вредил единорогам, заслуживал умереть на месте, попасть в худший из миров и корчиться в агонии тысячи лет.

Какими бы ни были причины профессора Квиррелла сделать что-то подобное, я хотела, чтобы он умер. Прямо сейчас, не откладывая, не дожидаясь конца года. Пусть распадется на части окончательно или сгорит на месте от своих необдуманных действий. Он заслуживал этого как никто другой.

Пяти минут хватило, чтобы я не нарвалась на неприятности.

И чтобы помощь уже не понадобилась.

Тепло из единорога уходило стремительно, и к тому моменту, как Хагрид осторожно опустился рядом на колени, удивительно гладкая кожа под моими пальцами, покрытая короткой шелковистой шерстью, стала совсем холодной.

— Я его заберу, Перси, ему здесь не место, — максимально мягко и тихо произнес Хагрид, но мне казалось, что в этот момент он без раздумий порвал бы кого-нибудь голыми руками. — Отпусти его, хорошо? Вам нужно возвращаться.

Я перестала плакать, когда все закончилось, но мир возвращался ко мне очень медленно, потому что перед глазами не было четкой картинки. Лес был траурно тихим, запахи травы, земли и хвои смешались с ароматом вереска, когда Флинт присел рядом со мной и осторожно разжал мои руки, бездумно сжимавшие шею единорога.

Тяжесть исчезла с моих коленей, но осталась где-то внутри и тянула вниз, мешая встать. Я видела только, как пятна крови исчезали с моих рук и мантии, и отстраненно думала, что в таком свете магия Флинта была бы черной, отчего в груди ворочалось неясное чувство тревоги.

Было холодно. Совершенно по-зимнему холодно, как будто вместе с потоком серебристой магии из мира ушло почти все тепло.

Теплой была только рука, сжимавшая мою ладонь, но этого было недостаточно, чтобы перестать дрожать. Ноги слушались плохо, из-за чего на пути к замку я постоянно спотыкалась, поэтому совсем не удивилась, когда в какой-то момент небо с землей едва не поменялись местами, но зато после я совершенно внезапно уткнулась лицом в теплое плечо.

— Соберись, Уизли, осталось немного. Иначе придется тебя нести. Тебе не понравится.

Флинт говорил со мной тем же тоном, которым раздавал команды на тренировках, разве что не так громко. Это действовало гораздо лучше жалости или мягкости, и я была в шаге от того, чтобы перестать размазываться, но в следующую секунду все перестало иметь значение.

Флинт никогда не прикасался ко мне, если не видел острой необходимости. Он не был тактильным маньяком, как Вуд, для которого прикосновения были неотъемлемой частью общения с людьми, не считал, как Пенни, что таким образом можно укрепить любые отношения, и не делал попытки себя преодолеть, как Фарли.

Если мне не снились кошмары или размытые воспоминания, то снились прикосновения к волосам. У них был какой-то особенный порядок, делавший их ни на что не похожими. Теплые пальцы начинали перебирать пряди на затылке и медленно спускались вниз. Пробирались вбок, почти нежно гладили кожу за ухом, невесомо проводили по шее и исчезали на несколько секунд, а потом все повторялось, циклично, без сдвигов. Стабильно. Успокаивающе.

Было темно и холодно, тоска скреблась и выла изнутри. Но отчего-то появилась уверенность, что я вот-вот почувствую сырой и затхлый запах подземелий, ставший почти незаметным сейчас, когда я к нему уже привыкла.

Память Перси цеплялась за ассоциации с одним из последних ярких событий в жизни. Но потрясение, всколыхнувшее ее, оказалось недостаточно сильным. Поток образов так и не прорвался через толстую стену, несмотря на то, что появилась вполне реальная дверь. Пока что — без замка и без ключа.

Это помогло прийти в себя и собраться.

Я отстранилась и, достав из кармана очки, надела их без колебаний. И сама взяла Флинта за руку, когда развернулась к замку, зная, что это все равно произойдет, чтобы создать для себя хоть какую-то иллюзию контроля над ситуацией.

Я пообещала себе, что обязательно поплачу от души, когда вернусь домой.

Но до этого еще многое предстояло сделать.

Мне снился зал с зеркалом Еиналеж, тускло освещенный несколькими факелами. Я осознавала, что это сон — короткий и отчасти бредовый, но все равно не смогла не поддаться искушению.

В зеркале отражалась Молли Уизли. Гордая и статная, даже в своем домашнем платье, которое делало ее старше, теплая и красивая, как воплощение настоящего дома. Она улыбалась печальной улыбкой моей настоящей мамы и протягивала ко мне руки, призывая подойти ближе. Я подошла, подозревая, чем это закончится, и не ошиблась. В какой-то момент в зеркале появилось и мое отражение — бледное, испуганное, растерянное, и Молли, продолжая улыбаться, вложила в его руки большой темно-красный камень с неровными гранями. В ту же секунду камень оказался в моих руках.

С каждой секундой он становился все горячее и, когда обжег ладони, я вздрогнула и проснулась.

Немного болела голова, что, в общем-то, было неудивительно, если засыпаешь сидя перед практической частью экзамена по защите. Первым, что я увидела, были пустые и отстраненные глаза профессора Квиррелла, направленные прямо на меня. Он стоял у приоткрытой двери, дожидаясь отмашки от экзаменаторов, чтобы начать объявлять студентов по списку, но выглядел при этом так, будто вот-вот упадет замертво.

За последний месяц он сильно исхудал, а в какой-то момент начал говорить так тихо, что его стало сложно понимать. Я испытывала смешанные чувства по этому поводу, но мою голову гораздо больше занимало то, как не дать трем героическим первокурсникам спуститься в люк. И философский камень занимал мои мысли настолько, что начал сниться мне каждую ночь, но впервые сон был настолько реалистичным.

— Все в порядке, Уизли? — негромко спросила Фарли, и я, наконец, догадалась поднять голову с ее плеча.

— Да, — я постаралась выдавить улыбку, но получилось плохо — сон никак не шел из головы.

Слизеринцы были островком спокойствия на экзаменах, и я старалась сидеть поближе к ним, потому что все остальные слишком ощутимо волновались. Мне волноваться не хотелось. И начало экзамена немного задерживалось — большой зал для практической части делили на две обособленные друг от друга половины. На одной половине мы сдавали СОВ, а на другой семикурсники сдавали ЖАБА, а для них сегодня требовалось наложить дополнительные защитные заклинания, поэтому мы сидели в комнате ожидания дольше обычного. Здесь было так тихо, что я невольно уснула, привалившись к Фарли, которая, судя по всему, решила вернуть мне давний должок и даже не сделала попытки меня разбудить.

Первые экзамены принесли настоящее облегчение. Так было всегда — я могла сколько угодно нервничать и переживать до важного дня, но когда он наступал, просыпалась с ясной головой и ощущением, что ко всему готова.

Я ничего не повторяла за завтраком и не участвовала в общих разговорах, потому что знала — обрывок теории может стать навязчивой мыслью, которая перекроет вход всем остальным.

Суматоха не сделает лучше.

Я не смогу охватить за одно утро больше, чем за год.

Именно поэтому каждое утро после завтрака я садилась на закрепленное за мной место, переворачивала пергамент по команде и обстоятельно отвечала на каждый вопрос, заканчивая ровно в тот момент, когда истекало время. А после обеда возвращалась и показывала все, что требовалось, не думая ни о чем другом.

Я не думала об экзаменах как о чем-то легком или тяжелом. В моей прошлой жизни мне ни разу не приходилось отвечать кому-то лицом к лицу с мыслью, что от этого может зависеть мое будущее. Это был новый опыт. Удивительный. Потрясающий.

Только мой.

Все экзаменаторы были разными. Кто-то смотрел на технику исполнения, кто-то задавал каверзные вопросы, кто-то выглядел так, что я невольно начинала торопиться с ответом, потому что переживала, что передо мной вот-вот появится доброжелательный труп. Они были старыми, очень старыми, настолько, что все, как один, общались с профессором Дамблдором как с маленьким негодным мальчишкой.

Правда, в такие моменты будто становились лет на восемьдесят моложе. В их возрасте годы уже не имеют такого значения, а скоро перестанут иметь значение и десятки лет. Возможно, они станут призраками, так и не заметив, что умерли, и продолжат каждый год приезжать в Хогвартс на поезде, по традиции.

А может, останутся здесь навсегда.

Тем не менее, никто из них не жаловался на зрение и, когда это действительно требовалось, еще и на слух. А также на память и ясность мышления. Невозможно было дать неполный ответ, если на практической части кто-то из них задавал вопрос. В такие моменты возникало ощущение, что вместо одной пары глаз на меня смотрит целая сотня.

Потому что они жили столько, сколько живут несколько человек, и знали столько же.

А может быть, однажды они собрали свои гениальные умы и создали еще один философский камень, который хоть и обещал вечную жизнь, но отнюдь не гарантировал молодость.

Их тела дряхлели. Они были худыми даже на моем фоне. Поэтому одновременно вызывали жалость и восхищение, и последнее чаще всего перевешивало.

Привычно пожелав удачи Фарли и Флинту, которые всегда попадали в одну пятерку практически в самом начале экзамена, я передвинулась к Вуду, потому что мы с ним всегда шли самыми последними. Вуд нервничал очень выборочно, только перед теми экзаменами, которые были для него важны. С защитой все было сложно — оценка для продвинутой группы озвучивалась только в письме перед началом года, потому что постоянно менялись преподаватели. Хотя вряд ли, конечно, Гилдерой Локхарт в следующем году откажет себе в дополнительной аудитории. Было даже немного жаль, что я не могла никого этим успокоить.

Профессор Квиррелл обводил комнату пустым взглядом каждый раз, когда заходил за новыми студентами, и каждый раз этот взгляд задерживался на мне на одну-две секунды. Я списывала это на то, что была самой рыжей и самой крайней, потому что постоянно забивалась в угол, чтобы отгородиться от других, но все же ощущала беспокойство.

Правда, оно быстро отгонялось более важными мыслями. Я так увлеклась тем, чтобы все сделать идеально, что почти не запомнила сам экзамен.

* * *

Первая неделя экзаменов пролетела незаметно, и в субботу Вуду удалось вытащить меня на квиддичное поле. Я демонстративно взяла конспект по зельям, потому что они ждали всех в понедельник, но так и не смогла заставить себя в него уткнуться.

Сегодня был первый по-настоящему солнечный день лета. Скамейки еще не просохли от непрерывного дождя, поэтому приходилось сушить их заклинаниями, прежде чем садиться.

Поле снова мерцало. Матч был полушуточным и товарищеским, между смешанными командами, и никто не хотел получать травмы и пропускать экзамены. Вуд сказал, что эта идея была у Фрай еще в начале года, потому что впервые за очень долгое время совпало, что все капитаны играли на разных позициях и было бы здорово собраться в одной команде. А Флинт ехидно добавил, что Фрай использует любую возможность, чтобы получить еще один шанс обыграть Поттера.

Может, так оно и было. Гарри согласился с радостью — тем более, у первокурсников экзамены уже закончились. Он выглядел так беззаботно, что я почти поверила, что запретный коридор выброшен из головы. Но на матч пришла только Гермиона, что было странно, потому что Рон не пропускал даже тренировки. Не столько потому, что поддерживал Гарри, сколько потому, что любил квиддич.

Они делились. И кто-то из них в свободное время караулил под мантией-невидимкой и потому не отражался на карте.

А я ставила сигналки на ночь даже на двери их спален и проверяла, если кто-то выходил. Потому что не планировала выпускать их, когда настанет время прыгать в люк, и плевать мне было на то, что кто-то мог завладеть камнем. Я была уверена, что не одна знаю про профессора Квиррелла. А раз так, значит, все должно быть под контролем.

Само разрулится.

Сами разрулят.

— Привет, Перси, — жизнерадостно сказала Пенни, усаживаясь рядом со мной. — Так и знала, что ты будешь здесь. Привет, Фарли.

— Привет, Клируотер, — спокойно отозвалась Фарли, сидевшая с другой стороны от меня.

В их голосах не было подчеркнутой доброжелательности, с которой слизеринцы часто общаются с рейвенкловцами. Я думала, что мне станет не по себе, если я однажды окажусь между ними, потому что для Фарли Пенни была кем-то, у кого ей приходилось меня отнимать, и я пока не искоренила это убеждение.

Тем не менее, у меня возникло смутное подозрение, что они общаются. Может быть, точно так же, как и мы с Пенни, потому что вряд ли ее факультет оценит. Но я не стала спрашивать — в конце концов, если они не хотели говорить мне об этом, это было не мое дело.

— Никого из наших здесь нет, — весело ответила Пенни на мой немой вопрос. — Кроме Таркса, но думаю, у него есть дела поважнее.

Это было правдой. Ради такого дела Фред и Джордж разделились по разным командам. Но близнецы в основном занимались тем, что пытались выбить друг друга, внося элемент неожиданности в игру. Я видела, что это только веселило всех, даже Таркса, который, невзирая на правила, то и дело доставал палочку, чтобы никто ни об кого не убился, хотя мало чем помогал, потому что слишком много смеялся.

Фрай о чем-то разговаривала с Гарри. Они договорились не ловить снитч первые двадцать минут игры, чтобы не заканчивать все очень быстро, поэтому держались в стороне, и, кажется, никто из них не чувствовал себя неловко, несмотря на разницу в возрасте. Я слегка позавидовала ее способности находить общий язык с детьми и едва задушила в зачатке ехидную мысль, что ей помогал тот факт, что она ненамного отличалась от них по росту. Но, скорее всего, дело было в открытом характере и привычке обо всех заботиться.

Я тоже чувствовала себя комфортно рядом с Фрай, и мне было немного жаль, что этот год был ее последним.

Несмотря на веселье, все играли в полную силу, не делая друг другу поблажек, и за матчем было интересно следить даже с трибун. В самом центре развернулась целая битва за квоффл, и от разноцветной формы начинало рябить в глазах. Для меня, учитывая мерцание поля, это выглядело слегка психоделично, потому что заклинания накладывались разными людьми, чтобы не затягивать.

— Впервые вижу, как Флинт смеется, — неожиданно сказала Пенни, которая, казалось, вообще не следила за матчем, потому что была увлечена объятиями со мной. Я не возражала, потому что соскучилась, так как за эту неделю мы не могли толком пересечься. Даже патрулирования отменили.

А Флинт и правда смеялся, потому что не поддаться общему веселью было невозможно, и я не сразу нашла его в этой мешанине цветов. Это действительно было впервые. Чаще всего просто весело фыркал, хотя мне целых два раза за этот год удалось увидеть на его лице короткую улыбку.

Которая просто поразительно его меняла.

— Возможно, — ответила Фарли со своей стороны, — это первый раз, когда он смеется в школе. Я тоже не видела.

— Уверена, что это не так, — пожала плечами я, хотя внутренне сжалась от того, насколько печальными прозвучали слова Фарли. Для слизеринцев смех, несмотря на их спокойствие, тоже был нормальным человеческим явлением. — Иначе Оливер не смог бы рядом с ним находиться.

— Оливер, — передразнила меня Пенни и тихо рассмеялась каким-то своим мыслям.

Я знала, что у них обеих было свое мнение, скорее всего, неправильное, потому что ни с Пенни, ни с Фарли, я никогда не обсуждала Вуда или Флинта. Мы никогда не испытывали недостатка в темах для разговора, тем более — настолько.

Даже после того как Лаванда заговорщицким шепотом пересказала мне, какие ходят слухи, оказавшиеся намного более невинными, чем я ожидала. Они не задевали меня. Никто не решался задавать прямые вопросы, хотя я не стала бы увиливать от ответа. Никаких реальных поводов для сплетен не было, и я не планировала что-то менять в ближайшем будущем.

Тем не менее, и Вуд, и Флинт оставались глубоко моим личным делом.

Как и Пенни.

Как и Фарли.

Рядом с ними я чувствовала себя действительно юной, живой, полной сил и почти счастливой, чего со мной уже много лет не случалось.

Я не успела придумать, что ответить. Двадцатиминутный тайм-аут для ловцов закончился, и снитч, мелькнувший у гриффиндорской трибуны, заставил ловцов сорваться с места. В борьбе один на один Фрай показала, что опыт может победить разницу в скорости и, ухватив снитч буквально на секунду раньше, с улыбкой вложила его Гарри в ладонь.

Все было хорошо.

Просто не могло быть иначе.

* * *

Я готовила умиротворяющий бальзам, который выпал мне на экзамене по зельям, с ностальгическим удовольствием, потому что он был чем-то вроде кольцевой композиции этого года. Активное, местами даже бешеное время началось с него. И почти на нем же и закончилось.

А под конец от него пошел серебристый пар, и, похоже, это задало настроение всем оставшимся экзаменам. Я довольно сильно устала, но, тем не менее, чувствовала себя непрошибаемо спокойной, будто каждый день выпивала по котлу своего идеального зелья.

История магии была последней, и, когда истекло время, я почувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Было удивительно мало вопросов, связанных с датами, и это давало мне надежду на хорошую оценку.

Я не волновалась о результатах, хотя, скорее всего, у меня просто не осталось сил. Сейчас за ужином все окружавшие меня пятикурсники выглядели не лучше, чем мое отражение в зеркале каждый день. До возвращения домой осталось меньше недели — семикурсники, подававшие заявки в Министерство, должны сдать дополнительные экзамены и пройти собеседование. Через три дня будет финальный матч по квиддичу между Гриффиндором и Рейвенкло, поэтому Вуд планировал устроить тренировку сразу после ужина. У нашего факультета были все шансы на кубок в этом году.

Еще немного, и можно будет передохнуть.

Я покосилась на преподавательский стол, неожиданно для себя подумав, что это очень удачный момент — за ужином не было ни директора, ни деканов.

Ни профессора Квиррелла.

— Поттер куда-то пропал, — заметил Вуд, окидывая взглядом стол. — И Грейнджер. И твой брат.

Да. Это было правильно. Где-то внутри царапнула тревога, но, как только передо мной появилась еда, я поняла, что должна быть не здесь.

Мне совершенно точно нужно на третий этаж.

— Ты куда? — удивленно спросил Вуд, когда я вылезла из-за стола.

Никому не говорить. Никто не должен заподозрить.

— Найду их, пока они снова никуда не влезли, — непринужденно отозвалась я и быстрым шагом направилась к выходу из большого зала. Кажется, кто-то попытался окликнуть меня у дверей, но я была слишком занята своей целью, чтобы обратить внимание, а потом, дойдя до ступенек, сорвалась на бег.

Бежать было легко и даже приятно, как будто все, что я делала до этого момента, оказалось незначительным по сравнению с тем, что нужно сделать сейчас. Поэтому, когда кто-то схватил меня за руку на лестнице, которая уже начала движение в сторону второго этажа, я почувствовала злость и разочарование.

— Ненавижу, когда ты так делаешь, — ядовито сказала я, разворачиваясь к Флинту, который стоял на ступеньку ниже. Похоже, все-таки стоило остановиться тогда, чтобы не вызвать дополнительных подозрений.

Вуд тоже был здесь, стоял в самом низу лестницы, потому что, судя по всему, бежал последним и едва успел. Они что, так хорошо меня знают?

Пальцы с моего запястья не исчезли, но во взгляде Флинта что-то изменилось. Эмоция. Ему было неприятно от моих слов. Может быть, это заставит его оставить меня в покое.

— Прекратите меня преследовать, — продолжила я. Внутри появилось какое-то необъяснимое чувство протеста, но его удалось подавить в зачатке. — Вы не оставляете мне никакого пространства. Это уже перестает быть забавным.

Я увидела, как они переглянулись и едва заметно кивнули друг другу.

— Хорошо, Уизли, — неожиданно быстро согласился со мной Флинт и отпустил мою руку, но пошел со мной на площадку второго этажа, в то время как Вуд остался на лестнице. — Куда ты идешь?

— За Гарри, Роном и Гермионой, — честно ответила я. К этому моменту они уже должны были быть там. — У них могут быть неприятности.

Флинт что-то негромко сказал, и я различила только “лаборатория”, “Уизли” и “гоблинское восстание”. Мы остались вдвоем буквально через минуту. То, что чертова лестница не спешила спускаться вниз, меня очень раздражало.

Как и то, что меня не оставили одну.

— И что будет, — неожиданно начал Флинт. — Если не дать тебе их найти?

Постановка вопроса казалась мне очень странной до тех пор, пока до меня не дошло: он думал, что я под заклятием.

Это было глупо, но с этим можно было работать.

Нужно быть хитрой. Нужно не позволить кому-то мне мешать.

— Не знаю, — легко солгала я. — Но кажется, мне будет очень плохо.

Иллюзия в коридоре на третьем этаже была убрана, и издевательски дружелюбно горели факелы. Профессор Квиррелл собирался выйти отсюда победителем, потому что так ловко всех обманул. Мне оставалось только помочь. Нужно было достать камень из зеркала и отдать ему.

Дверь, за которой уже не ждал цербер, оказалась приоткрыта, а под ней растекалась отвратительная на вид лужа коричневой крови.

Когда Флинт снова остановил меня, удержав за плечо и развернув к себе, мне захотелось его проклясть. Другой рукой он практически молниеносно выхватил у меня из пальцев палочку, стоило только достать ее.

— Посмотри на меня, Уизли.

Я посмотрела, думая о том, что мне стоит стать сильнее, чтобы не чувствовать себя такой беспомощной перед людьми, способными удержать меня одной рукой. Будь я немного расторопней, уже отвязалась бы ото всех.

Флинт смотрел на меня с неприкрытой тревогой, от которой царапанье где-то глубоко внутри показалось намного сильнее. Робкие прикосновения чего-то другого, иного, но родного, стали похожи на удар тарана. Как будто кто-то пытался прорваться ко мне из-за стены.

Нельзя было этого допустить.

Флинт не собирался отпускать меня от себя, но не стал удерживать, когда я сделала шаг к нему и уткнулась лицом в плечо, намеренно не делая никаких движений в сторону своей палочки.

Если он взял мою, я могла забрать его.

Стоило отдать дань консервативности волшебного мира — незаметно достать что-то из кармана мантии оказалось куда как легче, чем я себе представляла.

Рукоять неожиданно отозвалась теплом, как будто я нравилась этой славной кедровой палочке так же сильно, как и она мне.

Я не должна была никому вредить без причины, это оставляло бы следы. Я словила себя на том, что отстраняюсь почти с сожалением, так тепло и уютно было стоять, прижавшись друг к другу, и ничего не делать. Короткой вспышки яркого света хватило, чтобы отвлечь внимание, перепрыгнуть лужу крови и уверенно шагнуть вниз, в открытый люк, на всякий случай закрыв глаза.

* * *

Не было дьявольских силков. Персефоне, прошедшей мимо цербера, даже не пришлось долго лететь в подземное царство — после пары секунд темноты я обнаружила, что твердо стою на полу, не отбив ни рук, ни ног, и на всякий случай отошла в сторону. И только после этого открыла глаза.

И была вынуждена сразу же их закрыть, потому что все вокруг оказалось ослепительно белым. Настолько, что до меня не сразу дошло, что это чья-то магия. Но стоило снять очки и дать себе время проморгаться, как я обнаружила вокруг вполне себе материальный коридор, длинный, с сырыми каменными стенами и высокой двустворчатой дверью в конце.

Дверь предсказуемо не приближалась, сколько бы я ни шла вперед, и похоже, каждый сантиметр этого дурацкого коридора был покрыт магией именно поэтому. Книжный профессор Дамблдор поместил камень в зеркало Еиналеж, и он достался тому, кто не собирался использовать его в своих целях. Если коридор работал по такому же принципу, мне следовало подумать.

Мне не нужен камень. Я не планирую его использовать.

Не сработало.

Я перебирала в голове варианты, которое могли бы убедить коридор меня пропустить, но ни один из них не срабатывал. Минуты шли, появлялось ощущение неправильности происходящего. Я злилась больше с каждым разом, потому что мне действительно не нужен был камень.

Я просто хотела помочь.

Дверь возникла передо мной так внезапно, что я едва не ударилась об нее лбом.

А за ней был плохо освещенный зал, со ступеньками, колоннами и зеркалом, стоявшим в самом центре.

Я надела очки, посчитав, что так будет во всяком случае лучше, и четкий мир принес мне осознание, что профессор Квиррелл уже снял свой тюрбан.

Лицо на его затылке было почти плоским, слегка вытянутым, из-за чего казалось еще более злым. А красные глаза смотрели на меня в упор.

Профессор не шелохнулся и продолжил стоять перед зеркалом, как изваяние. Отсюда оно показывало только его отражение — с наполовину обожженным и обезображенным лицом, и, приглядевшись, я поняла, что ожог на щеке принимал отпечаток детской ладони.

Странно, но я не чувствовала жалости к этому человеку, несмотря на то, что пришла сюда только из желания помочь ему. Наоборот, в груди поднималось уже знакомое отвращение. Поднималось — и разбивалось, как волны о скалы, потому что я не видела причин отказываться от своей цели.

— Подойди.

Ни лицо на затылке, ни профессор Квиррелл не открывали рот. Голос как будто раздавался сразу отовсюду, низкий, неприятный, неживой.

Гарри, Рон и Гермиона, связанные, лежали довольно далеко и не делали попытки пошевелиться. Я не видела их лиц, кажется, они были без сознания. Хорошо, не будут путаться под ногами.

— Твои мысли о философском камне были такими громкими, что я был удивлен. Мне даже не пришлось прилагать особых усилий, чтобы понять их. Надеюсь, ты будешь не такой бесполезной, как эти дети.

Я сделала несколько шагов по направлению к зеркалу и встала в метре от профессора. Отчего-то мне не хотелось выпускать его из поля своего зрения.

Здесь снова была моя мама — и ничего другого. В детстве я приходила к ней, когда уставала, когда мне было грустно или страшно, и сейчас ничего не изменилось. Тут, вблизи, она показалась удивительно похожей на Молли Уизли, и я даже не смогла сразу сказать, кому из них принадлежала эта грустная улыбка.

— Достань мне камень.

Я хотела. Действительно хотела, так, что готова была царапать зеркало руками до тех пор, пока камень не появится. Но руки моей мамы были пусты. А в зеркале за ее спиной была абсолютная темнота.

И тем не менее, она улыбалась так, что я была уверена: все будет хорошо.

Луч магии, неожиданно ударившийся в спину профессора Квиррелла, был непроглядно черным, почти матовым. От этого стало настолько тревожно, что я невольно отступила в сторону…

— Узнаю это заклинание, мальчик. У твоей матери оно получалось просто великолепно. Но, к сожалению, ты навредил не мне, а своему бесполезному профессору.

…и как будто сбросила с себя пару тонн лишнего груза.

Это было похоже на прыжок в ледяную воду или вихрь свежего воздуха, ворвавшийся в абсолютно душную комнату. Способность мыслить трезво вернулась ко мне так внезапно и с такой неожиданной силой, что больно кольнуло в висках.

Профессор Квиринус Квиррелл, песий вы сын.

Как оказалось, беспалочковая магия тоже имела свой цвет. Это было слабым утешением на фоне того, что вокруг появилось плотное кольцо огня, отрезавшее путь как вперед, так и назад. Жар стоял просто невыносимый, а вихрь свежего воздуха был бы как нельзя кстати.

Следующий черный луч показался еще шире и темнее, но разбился о выставленный щит. Я не была уверена, что профессор Квиррелл до сих пор находился в сознании — настолько пустым и неподвижным казался его взгляд.

А один маленький клочок души Волдеморта владел такой силой, что мог колдовать без палочки, даже практически не имея собственного тела. И получалось у него при этом намного лучше, чем у горстки школьников.

— Жаль, что твоя мать не успела научить тебя выбирать правильную сторону, мальчик.

То, что мне удалось сбросить с себя заклятие подчинения, не осталось незамеченным. Я не знала, чья магия имела такой болотно-зеленый цвет, но ее лучи в любом случае не обещали мне ничего хорошего.

Я не стояла на месте. Даже если у меня не хватало сил, я могла просто сделать шаг в сторону, чтобы пропустить заклинание мимо себя, а, сдвинувшись достаточно, чтобы встать между Волдемортом и Флинтом, успела выставить щит. Кедровая палочка ощущалась совсем иначе, как что-то стихийное, сильное, беспокойное, но слушалась меня беспрекословно, будто понимала, что от этого сейчас многое зависит.

На этом мои успехи закончились, потому что я пропустила примитивные манящие чары, и очки, слетевшие с лица, сломались в руке профессора Квиррелла буквально за секунду до того как за моей спиной раздался сдавленный вздох.

Я не успела посмотреть, что случилась. Еще одно кольцо огня заставило меня подойти ближе. Так близко, что в зеркале снова появилась моя мама. Я не видела ее четко, но в таком тусклом свете она казалась мне еще более печальной, чем обычно.

Но теперь там, в зеркале, она обнимала меня. Не прежнюю. Нынешнюю.

Я чувствовала себя так, будто никто не мог по-настоящему мне навредить.

Даже когда невидимая ледяная рука сжала горло, перекрыв доступ к кислороду, я подумала о том, что даже если умру сейчас, какой-нибудь неудачник из другого мира просто снова займет тело Перси.

А еще о том — что нельзя недооценивать мага, если оставляешь ему оружие.

Кедровая палочка все еще была в моих пальцах. Пусть мне было далеко до настоящей Перси, но стимул внезапно попрактиковаться в невербальной магии у меня был более чем железный. Волдеморт будет защищать себя, но не будет защищать зеркало.

Поэтому, пожалуйста,

Редукто, черт тебя дери.

Перед глазами было так светло, что в первые секунды я думала, что снова оказалась в коридоре, переполненном чьей-то магией. Но все оказалось куда как проще и приятнее — вокруг было просто залитое солнечным светом больничное крыло. Неприятно саднили спина и шея, и я чувствовала специфический запах, но не могла вспомнить, с чем он у меня ассоциировался.

И не сразу поняла, что среди белого света, рядом с ослепительно белой ширмой стоял человек.

— Извините, профессор, — я почти не различала лица, но методом исключений догадаться было несложно. Только у одного человека в Хогвартсе была такая длинная белая борода. И никаких бубенчиков в ней. — Я вас почти не вижу.

— О, не стоит, — развел руками профессор Дамблдор и, кажется, достал палочку из кармана. — Это несложно исправить.

Он присел на пустующий стул и взял с тумбочки то, что, судя по всему, когда-то было моими очками.

— Сколько изящных решений в одном маленьком предмете. Меня всегда поражало умение Артура мыслить настолько нестандартно и обширно. Пожалуй, добавлю одну маленькую деталь — так вы сможете видеть немного больше.

На мой взгляд, ничего не изменилось, но причин не верить у меня не было. Возможно, это проявится со временем.

Я села на кровати, подложив подушку под спину, и почувствовала, что что-то не так. Голова была подозрительно легкой, как будто…

— Северус успел почти вовремя, — с легкой досадой произнес директор. — Но, к сожалению, огонь — неконтролируемая стихия даже в мире магии.

Я провела рукой по волосам. Что ж, могло быть и хуже. Сделка с мирозданием состоялась, пусть и волос за хороший конец я отдала гораздо больше половины, и сейчас они едва доставали до плеч. А ведь половина могла быть не нижней, а правой или левой.

Я осторожно провела рукой по шее и нащупала рубцы от ожогов. По ощущениям — уже достаточно давние. Значит, через пару дней пройдут совсем. Хорошо жить в мире магии.

— Я должен принести вам и вашей семье свои извинения, мисс Уизли, — неожиданно серьезно сказал профессор Дамблдор, посмотрев на меня поверх очков. — Вам пришлось пострадать из-за моей непредусмотрительности.

Я промолчала, раздумывая, какой ответ будет правильным.

Профессор Альбус Дамблдор на первый взгляд не оставлял никакого впечатления. Ни плохого, ни хорошего. Поначалу он был светлым экраном от телевизора в темной комнате.

На экране показывает тот канал, который сам выберешь.

Он вел себя очень доброжелательно и даже тепло, отлично играя роль директора школы, и я не могла сказать, что в его действиях и словах не было никакой искренности. Но в то же время, голубые глаза за стеклами очков оставались пронзительными и холодными.

Я говорила не с добрым волшебником из сказки.

Я говорила с тем, у кого хватит могущества уничтожить население маленькой страны. Оставалось только узнать, было ли у него такое намерение.

— Я могу задать вам несколько вопросов, профессор? — наконец, спросила я, решив пойти от нейтрального. Извинения ни мне, ни моей семье не сделают ни лучше, ни хуже. А ответы, учитывая то, как много пробелов оказалось в истории, не были лишними. Тем более если эту историю мне потом придется пересказывать друзьям.

— Пожалуй, да, — снисходительно кивнул директор. — Думаю, вам станет интересно — перед тем как профессор Квиррелл, к сожалению, покинул нас, Северусу удалось посмотреть его воспоминания.

— Когда профессор Квиррелл наложил на меня заклятие подвластия? — тут же спросила я. Этот вопрос волновал меня чуть меньше, чем другой, но к другому еще нужно было привести.

— Когда вы выходили с экзамена. Если вас это утешит, должен напомнить, что вы справились блестяще и закончили раньше всех, — ответил профессор Дамблдор, слегка наклонив голову. На пару мгновений его взгляд стал чуть более ледяным. — У него была всего пара минут, чтобы отдать вам приказ и стереть память. Но, поторопившись, он захватил немного больше. К сожалению, уставший разум не замечает таких коротких провалов. В любой другой ситуации я был бы восхищен, но степень отчаяния, заставившая его провернуть все это под носом у экзаменационной комиссии, заставляет меня чувствовать некоторую досаду.

За память мне стало обидно. Пусть это всего несколько минут моей жизни, но вопрос с памятью Перси все еще стоял очень остро. Терять еще и собственную мне не хотелось.

— Я думала, оно работает по-другому, — пробормотала я, чувствуя себя совсем плохо. У меня давно прошло ощущение сказочности, но я не ожидала, что по итогу окажусь совсем безвольной перед целью, поставленной умирающим психом. Осознавать такие вещи было страшно.

— К сожалению, нет. Грамотным приказом можно изменить в корне любого. Достаточно стереть память, и человек принимает чужую волю за свою. Именно это делает заклинание непростительным — оно может повлечь за собой просто катастрофические последствия, в том числе и для личности. Несмотря на то, что очень сильные волшебники способны сопротивляться, нужна редкая наблюдательность, чтобы отличить собственные желания от навязанных. Именно поэтому профессора Квиррелла, если бы он выжил, ждал бы поцелуй дементора — мне не составило бы труда добиться высшей меры наказания, потому что он применял такие заклинания по отношению к детям.

— К детям? — переспросила я, но ответ уже не потребовался.

К детям. К маленьким храбрым первокурсникам, например, чья нелепая идея спасти мир не будет вызывать ни у кого лишних подозрений.

— К сожалению, в старости я стал довольно предсказуемым. Я знал, что Квиринус нашел себе повелителя, но не ожидал, что он привезет его с собой с самого начала. Моя привычка использовать чистые помыслы сыграла с мистером Поттером, мисс Грейнджер и мистером Уизли злую шутку. Я недооценил серьезность ситуации и то, как одна маленькая навязчивая идея, вложенная в голову, может повлиять на незащищенные детские умы. А его повелитель не мог отказать себе в искушении встретиться с Гарри Поттером лично.

Запретный коридор не был полосой препятствий для героя, а был скорее ловушкой для духа.

А мой младший брат не был идиотом.

Какое облегчение.

Я не стала спрашивать про “повелителя”. Было подозрение, что услышу мало правды — иначе директор бы уже прямо обозначил Волдеморта в разговоре.

Зато у меня был намного более важный вопрос, на который мне было необходимо получить честный и развернутый ответ. В этом мире, казавшимся ослепительно белым, воспоминания об абсолютно черной магии вызывали еще большую тревогу.

— Ваша магия — белая?

— Абсолютно верно, — с пониманием кивнул профессор Дамблдор. — Но это не делает меня святым. Цвет магии, как вы могли заметить, может меняться, и поэтому он не определяет человека, точно так же, как не определяет и родство с пожирателем смерти. В том, что нашу жизнь формирует только наш выбор, мы ничем не отличаемся от обычных людей.

Я промолчала, обдумывая его слова, но профессор расценил это по-своему и продолжил:

— После каждой войны остаются свои легенды. К сожалению, все легенды, касающиеся таланта миссис Флинт изобретать и использовать по-настоящему кошмарные проклятия, подкреплены настолько ужасной правдой, что, признаюсь, принимая в Хогвартс ее сына, я был предвзят. Меня, как и многих других, не останавливал даже тот факт, что мистер Флинт-старший уже давно упорно и честно трудится, чтобы очистить свое имя. Он, как целитель, не мог принять ту или иную сторону во время войны, чтобы поместить свою семью под защиту, и этот выбор пришлось делать его жене. Я не оправдываю тех, кто присоединяется к сильной стороне и делает ужасные вещи ради защиты близких. Но не могу отказать им в некоторой доле понимания.

— Она в Азкабане? — спросила я, не зная, какой ответ хочу услышать больше — положительный или отрицательный. Волдеморт сказал “не успела”. Так или иначе, вряд ли мать ждала Флинта дома.

— Нет. Она была убита аврорами за два месяца до падения Волдеморта. Признаюсь, нам с Северусом потребовалось довольно много времени, чтобы признать: это произошло достаточно давно, чтобы она могла серьезно повлиять на воспитание своего сына. Правда, до вчерашнего дня мы были искренне уверены, что он не унаследовал ее талантов. Но мистер Флинт дал нам обещание, что не будет использовать магию подобного рода без острой необходимости, и у меня нет причин ему не верить. А у вас — нет причин за него переживать.

— Он в порядке?

— Да, — коротко улыбнулся профессор Дамблдор и погладил бороду, отчего у меня возникло множество неприятных ассоциаций с прочитанными фанфиками, хотя других предпосылок не было. Передо мной сидел сложный человек со своим представлением о мире и своими далекими планами, но на этом пока что все. Вряд ли хоть кто-то в этом мире знал его достаточно хорошо, чтобы судить. — Профессор Квиррелл старался избегать лишних жертв среди учеников и сделал все, чтобы обезвредить их, не причиняя лишнего вреда. Но, к сожалению, когда его повелитель понял, что был обманут, вы оказались слишком близко, поэтому пострадали больше всех.

— Философский камень, — медленно проговорила я, не особенно надеясь на откровенность. — Обман?

— Он действительно существовал, — мягко, но с некоторым сожалением, напускным или искренним — неясно, ответил профессор Дамблдор. — Мы с моим другом Николасом уничтожили его пять лет назад. К сожалению, уже полгода как он и его замечательная жена покинули этот мир. Он согласился держать это событие в тайне и разрешил использовать эту тайну в своих целях, если я сочту, что на горизонте возникла угроза. Одного метко пущенного слуха чаще всего достаточно, чтобы разворошить осиное гнездо. Так или иначе, не все пошло по моему плану, но я смог убедиться, что угроза реальна.

Я смотрела в его глаза без опасений. В конце концов, Волдеморт уже влез в мою голову и не вынес абсолютно ничего, что помогло бы ему стать сильнее.

И, несмотря на то, что между мной и профессором Дамблдором повисло довольно много недосказанного, у меня не было причин ему не верить.

* * *

Волосы выглядели не так плохо, как я ожидала. Кто-то аккуратно выровнял их, а укладывать такую длину заклинанием оказалось намного легче, правда, эффект теперь держался намного меньше, и я становилась похожей на метелку от одного неверного движения. Правда, лицо так выглядело немного острее, но не настолько, чтобы я могла о чем-то жалеть.

Со мной все еще была не моя палочка, но пальцы чувствовали тепло каждый раз, когда я к ней прикасалась. И вместе с этим я была уверена, что она будет рада вернуться туда, откуда я так бесцеремонно ее забрала.

Попала в волшебный мир, чтобы лазить по чужим карманам. Ужас какой.

Я была уверена, что Флинт после такого заведет привычку носить палочку в рукаве. И никогда со мной не заговорит.

Два дня я практически проспала, поэтому на третий проснулась очень рано и потратила около часа, чтобы смыть с себя противоожоговую мазь и перестать пахнуть, как все больничное крыло вместе взятое. Это отняло много сил — мадам Помфри объяснила, что заживляющие мази и зелья были лишь катализаторами, а лечение происходило за счет магии и ресурсов тела. Мне требовалось много есть и много спать и ничего другого я пока делать не могла, но она обещала, что через пару дней уже отпустит меня.

Мелкими неприятными шрамами было покрыто почти все мое тело, но мадам Помфри пообещала, что они пройдут за пару-тройку недель. В следующий раз это, конечно, заставит меня выбирать заклинание тщательнее, потому что в огонь меня отбросил собственноручно устроенный взрыв. Но тогда это казалось действительно стоящей идеей, потому что я была уверена, что даже недоучка-неудачница не в состоянии разбить простым заклинанием волшебное зеркало. Мне нужна была ударная волна, способная снести человека, и я ее получила. В полной мере.

Я вернулась к своей кровати и залезла под одеяло, продолжая вертеть палочку в руках. Кто-то точно приходил ко мне — как минимум Фарли, которая оставила мне настолько большую плитку шоколада, что я могла питаться ею всю неделю. Я не могла перестать думать о том, что ее спальня напоминала филиал “Сладкого королевства”. Или о том, что для шоколада ей требовался отдельный сундук.

Эти мысли веселили меня и делали немного бодрее, несмотря на то, что время, когда придется объясняться с друзьями, неумолимо приближалось.

В больничном крыле не было никого, кроме меня. Поэтому, когда дверь открылась, и в мертвой утренней тишине раздались звуки шагов и тихие шепотки, у меня не возникло сомнений, что это ко мне, хотя до завтрака оставалось еще довольно много времени — видимо, кто-то очень хотел меня увидеть.

И, когда они заглянули за ширму, я поняла, что имел в виду профессор Дамблдор, когда говорил, что теперь я буду видеть немного больше.

Над головами близнецов, уже одетых в квиддичную форму, витали бледно-красные буквы “Ф” и “Д”.

Спасибо, профессор. Шалость удалась.

— Мы надеемся, тебе…

— …хорошо спалось.

— Мы принесли…

— …тебе сувенир.

— Это самый…

— …счастливый камень в Хогвартсе.

На мое одеяло лег маленький, но довольно увесистый обломок. Обломок чертовой стены. А такими темными камни были только в подземельях.

— Так.

На их лицах не было ни капли раскаяния. И я была почти уверена, что в часах нашего факультета не осталось ни одного рубина — хотя кто бы об этом волновался.

Фред посмотрел на Джорджа. Теперь, когда я знала точно, где кто, то начала находить все больше различий. Фред был тем, кому иногда требовалась синхронизация. Джордж имел привычку иногда дотрагиваться до носа. У Фреда была маленькая, едва заметная родинка на подбородке. Джордж немного по-другому завязывал узелки на щитках на форме, делая их очень мелкими.

Но они оба смотрели на меня с одинаковым торжеством.

— Понимаешь…

— …однажды за ужином к нам подошел Оливер…

— …когда он сказал, что нужно достучаться до Снейпа…

— …который варил зелье для конференции…

— …у себя в лаборатории.

— Как мы могли отказать своему капитану…

— …тем более, когда он сказал, что ты в опасности…

— …а профессор Снейп заметит только новое гоблинское восстание?

— А мы всегда хотели…

— …попробовать взорвать стену.

— Вы могли пойти к любому другому декану, — почти простонала я, беря в руки камень. Он оказался еще тяжелее, чем выглядел, несмотря на свои скромные размеры, и был пропитан какой-то едва заметной магией неопределенного цвета. Я была уверена, что если бы Хогвартс не хотел, чтобы ему вредили ради того, чтобы кому-то помочь, то не позволил бы оставить ни царапины.

Представляю, в какой ярости был профессор Снейп, когда ему разнесли лабораторию. Даже странно, что мои братья все ещё живы.

— Не могли, — хором сказали Фред и Джордж. — Оливер сказал, что проверил по пути кабинеты МакГонагалл и Флитвика.

Я вздохнула. Скорее всего, все было рассчитано с самого начала — зачем дожидаться ночи, если можно поймать момент, когда все будут смотреть в разные стороны?

— Но самое главное…

— …что Оливер заболтал Снейпа…

— …и он не снял с нас баллы.

— Поэтому мы дарим тебе…

— …самый счастливый камень.

— Все остальное…

— …уже убрали эльфы.

— Ни следа не осталось…

— …стена как новая.

— Никто не будет помнить…

— …наш подвиг.

Я была уверена, что профессор Снейп вспомнит об этом если не за праздничным ужином, то в следующем году. Возможно, сейчас у нас просто не было достаточно баллов, чтобы утолить его жажду мести.

— Спасибо, — искренне сказала я, убирая камень в ящик прикроватной тумбочки, чтобы ни у кого не было лишних вопросов и вместо него вручая братьям по большому куску шоколада. Даже с учетом этого у меня оставалось еще больше половины плитки.

Я чувствовала благодарность по отношению к Фреду и Джорджу даже после того как они ушли. С них начался этот день.

И он просто не мог закончиться плохо.

* * *

Вместе с легким летним ветерком через открытые окна проникали звуки с поля. Школа была живым пчелиным ульем, даже когда большинство учеников выходило за ее пределы. Я дремала под эти звуки до тех пор, пока не раздались дружные вопли ликования. Похоже, игра закончилась, и скоро в больничное крыло прибудут пострадавшие.

Нужно было открыть глаза и встать — в перерывах между сном я заметила, что кто-то отодвинул ширму, скрывающую меня со стороны входа, и что-то мне не очень хотелось здороваться с толпой.

Но, открыв глаза и повернувшись, я обнаружила, что была не одна.

На другом конце кровати, непринужденно оперевшись на спинку, сидел Флинт. Он смотрел куда-то в окно и тоже вслушивался в звуки, доносившиеся с поля. Я уловила хорошее настроение, поэтому у меня появились смутные подозрения насчет того, кто победил. При победе Рейвенкло кубок по квиддичу должен был получить Слизерин. В таком случае в этом году они становились первыми во всем.

— Привет, — негромко сказала я и протянула руку, когда Флинт перевел взгляд на меня.

Он расценил этот жест правильно и помог сесть, но попытался выпустить мою ладонь почти сразу.

Я поняла, что некоторые вопросы нужно решать, не затягивая и не давая им висеть над нами, и перехватила его пальцы. И для верности накрыла их сверху второй рукой.

— Забудь. Я бы никогда не сказала ничего подобного.

Я смотрела куда угодно, только не ему в глаза. Со стороны профессора Квиррелла было бы очень любезно стереть мне вообще всю память напоследок, лишь бы не было этого щемящего чувства тоски. В мире магии слова — это заклинания, это проклятия, это клятвы. Они имеют достаточно большую силу сами по себе и иногда значат больше, чем поступки.

— Я знаю. Просто хотел вернуть тебе кое-что.

Моя палочка была рада вернуться ко мне, тепло, которое я почувствовала, взяв ее в руку, отозвалось где-то в сердце. Но от этого внутренние ощущения стали еще хуже.

По-прежнему не глядя на Флинта, я вернула его палочку, напоследок погладив рукоять большим пальцем в знак благодарности.

Молчание, повисшее между нами, еще никогда не было таким тяжелым.

— Все нормально, Уизли. Это не то, чему каждый может сопротивляться.

— Ты пострадал из-за меня, — отозвалась я, невольно поежившись от воспоминаний. Они были достаточно плохими, и, похоже, как и у Перси, у меня теперь будет много неприятных ассоциаций, связанных с огнем.

— Да, ты меня чуть не ослепила.

Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что это была ирония. Но от осознания внезапно стало легче, как будто еще не сформировавшийся груз вины куда-то испарился.

— Я знаю, что такое дружить с гриффиндорцами, Уизли, — продолжил Флинт, хмыкнув от каких-то своих воспоминаний. — У меня было восемь переломов за то лето, когда Оливер жил у нас. Но мой отец считает, что пока человек жив, нет почти ничего, что нельзя было бы исправить.

— Хорошо, — кивнула я. — Оливер всегда будет впереди по количеству увечий. Мне стало легче, спасибо.

Я немного содрогнулась от мысли, насколько безрассудными они могли становиться вдвоем. Похоже, отец-целитель вносил какие-то серьезные коррективы в картину мира.

Отец-целитель. Специалист по клятвам и проклятиям.

Было еще кое-что, что висело над нами.

— Не спрашивай, Уизли. Ты не хочешь знать.

Флинт выглядел так, будто собирается молчать до конца жизни, даже если я завалю его миллионом вопросов. “Ты не хочешь знать” — отличная формулировка, чтобы не лгать людям. Но за ней невозможно спрятать все.

— Я уже спросила, — буркнула я. — У профессора Дамблдора. И если ты думаешь, что такими вещами можно меня напугать, значит, плохо знаешь, что такое дружить с гриффиндорцами. Что это было за заклинание?

— Здоровому человеку от него не было бы никакого вреда. А нездоровому стало бы в несколько раз хуже.

Нездоровому профессору Квирреллу стало настолько хуже, что его заклинание потеряло силу. Флинт не очень хотел говорить со мной об этом, возможно, это была та его сторона, которую он не показывал даже Вуду, хотя я не была уверена в том, что Вуд о ней не знал. Степень доверия между ними превышала все доступные пределы.

— Научишь меня?

Флинт посмотрел на меня по-другому, но вместе с этим — абсолютно нечитаемо, как будто моментально закрылся наглухо. Такого вопроса он от меня точно не ожидал и как будто собирался всю жизнь оставаться в одиночестве в темной части своего мира.

Как будто что-то другое сделало бы его жизнь неправильной. Как будто не имел права делиться этим с кем-то.

— Уверена, что способна так ненавидеть людей, Уизли?

Мне придется, хотела ответить я.

Волшебный мир не сказочное место, хотела ответить я.

Угроза была реальной, а последняя неделя доказала, что невозможно держаться только за семейные ценности и беспечно ходить с душой нараспашку.

Но я сказала только:

— Если ты можешь, то и я смогу.

Я знала, что за фасадом спокойствия была не только ненависть, но и много чего еще. Как и у любого нормального человека.

Это просто чувство, которое возникает и затухает со временем. Которое можно будет достать, отряхнуть от пыли и использовать по назначению, направив в нужное русло.

Чтобы жить долго и счастливо, придется основательно поработать.

— Хорошо, — легко согласился Флинт и, протянув руку, погладил меня по волосам. — Скажи мне, когда у тебя появится повод.

Это было очень похоже на то, как он разговаривал со мной, когда думал, что я действую не по своей воле. Я не успела прокомментировать — услышала, как дверь в больничное крыло открылась, и, повернув голову, увидела, что на пороге замерли Рон и Гермиона. Все же стоило позаботиться о ширме, прежде чем заводить личные разговоры.

— Пойду утешать неудачников, — хмыкнул Флинт, и я почувствовала легкое сожаление, когда рука, гладившая мои волосы, исчезла, но задавила это чувство в зачатке. Сейчас не время.

Рон выглядел так, будто решение прийти ко мне было самым неправильным выбором в его жизни, но, подталкиваемый Гермионой, все же дошел до моей кровати. Я задвинула ширму взмахом палочки — шум поля скоро наполнит замок.

— Не ходили на игру? — непринужденно спросила я. Рон так и остался стоять на месте, а Гермиона неожиданно села за моей спиной и забормотала что-то себе под нос, похоже, пытаясь уложить мои растрепавшиеся волосы.

В магическом мире все почему-то очень любили возвращать мне мелкие долги. Я благодарно улыбнулась ей, когда она пересела поближе, и неожиданно получила в ответ такую же благодарную улыбку, как будто стена непонимания, разделявшая нас, неожиданно исчезла.

Гермиона успокоилась. Она лучше всех сдала экзамены и вернула в копилку потерянные баллы. Научилась общаться с людьми, перестала ссориться с Лавандой.

И вместе со смертью профессора Квиррелла избавилась от навязчивой идеи, которая ей не принадлежала.

Я была уверена, что им дышалось намного легче, чем мне.

— Мы были с Гарри в гостиной, — ответила мне она. — Мадам Помфри запретила ему играть, он сказал, что не хочет смотреть.

— Мы бы все равно проиграли, — буркнул Рон и, перестав стоять столбом, все же сел на стул. — У нас не очень хорошая замена.

— Это первый год для Гарри, — миролюбиво сказала я. — У него осталось целых шесть, и я уверена, он еще не раз подержит в руках кубок. Уверена, что если не в следующем году, то на третьем курсе это произойдет.

В следующем году, если все пойдет плохо, квиддича вообще толком не будет, но Рону точно не стоило об этом знать. Он и так выглядел очень расстроенным.

— Вы ни в чем не виноваты, — вздохнув, сказала я, понимая, что им нужно об этом услышать. — Это не то, чему каждый может сопротивляться.

Я едва не улыбнулась, повторяя чужие слова, и поняла, что произносить их было намного легче, чем верить в них.

— Да, — кивнула Гермиона. — Мы уже прочли об этом.

Судя по лицу Рона, Гермиона круглосуточно заваливала его фактами с того момента как ее выпустили из больничного крыла и позволили пойти в библиотеку. Но по мне так было лучше, чем оставлять себе время терзаться чувством вины.

— Отлично, — сказала я, протягивая Рону оставшийся шоколад в качестве моральной компенсации. Гермиона от сладкого всегда отказывалась в силу своих убеждений. — Я еще не читала. Расскажешь мне?

Я подложила под спину подушку и, сев поудобнее, приготовилась к профилактической атаке знаниями.

Настроение стремительно улучшалось.

* * *

Мне не спалось. Я достаточно хорошо отдохнула за последние дни, чтобы просто лечь и ни о чем не думать, поэтому, окинув взглядом комнату, вытащила из-под кровати сундук и начала складывать в него вещи. По-хорошему это стоило сделать еще вчера вечером, но вечер в гостиной получился настолько веселым и уютным, (несмотря на то, что праздничный ужин прошел печально для нашего факультета по всем фронтам), что я не смогла уйти оттуда рано и даже планировала пожертвовать завтраком, чтобы успеть собраться перед поездом.

— Полетишь домой? — спросила я у Аида, который смотрел за моими действиями со своего насеста. Уменьшенный цербер (который бы иначе просто не влез) вызывал у него особенный интерес. — Или поедешь со мной в клетке?

Насчет клетки я лукавила — так и оставила ее дома, понимая, что Аид не позволит засунуть себя в нее ни под каким предлогом, а сложная трансфигурация, которая продержится весь день, несмотря на старания Фарли, у меня бы не получилась.

Аид перелетел на мое плечо, чтобы обиженно, но не слишком больно клюнуть в щеку, и отправился в полет до дома. Лето позволяло мне не закрывать окно в комнате, а Аиду — не ночевать в ненавистной ему совятне, как это было зимой.

Я вернулась к сборам. Куча мусора в углу кровати постепенно росла. Я отправляла в нее черновики эссе и свои заметки, чтобы потом уничтожить все разом.

Напоследок осталась только шкатулка Перси. Разговор с профессором Дамблдором натолкнул меня на мысль, что с этой проблемой можно было сразу пойти к нему, но возникало множество внутренних противоречий. Даже перспектива попросить помощи у профессора Снейпа не отталкивала меня так сильно, и я склонялась к ней все больше и больше.

Тетрадь все еще не открывалась. Листы были как будто склеены между собой, и их невозможно было даже подцепить ногтем. Перси оставила бы разгадку на поверхности, если бы там было что-то важное, но я подозревала, что это тоже был дневник. В который она переносила свои эмоции. Не смогла уничтожить, но и не хотела, чтобы кто-то прочитал. Хотя я была уверена, что Артур найдет решение, пусть и не собиралась ему показывать.

Абсолютно чистая комната без моих вещей выглядела жутко нежилой, и у меня не возникло желания проводить в ней время до завтрака. И, выйдя в гостиную, я даже порадовалась такому решению — на одном из диванов, бездумно глядя в давно потухший и вычищенный камин, сидел Вуд.

Застать его в одиночестве за прошедшие дни было просто невозможно. Он вел себя непринужденно, говорил, как раньше и иногда шутил даже больше, чем близнецы, но легкая отстраненность чувствовалась все равно.

— Привет, — начала я, осторожно присев на тот же диван, но соблюдая при этом дистанцию на случай если возникнет необходимость в личном пространстве. — Не спится?

— Нет, это просто традиция, потому что я не очень хочу ехать домой, — отозвался Вуд, вздохнул и лег, положив голову на мои колени, будто только этого и ждал. Я удивленно посмотрела вниз, но спихивать его не стала, подумав, что сама не раз засыпала в гостиной, привалившись к нему, и свои мелкие долги тоже нужно возвращать. — Рассказывай.

— Не злишься на меня? — на всякий случай спросила я.

— За что? — фыркнул Вуд. — Я не перестану ограничивать твое пространство, сколько бы ты об этом ни говорила.

Я закатила глаза и откинулась на спинку дивана, устроившись поудобнее. Голова Вуда была по-настоящему тяжелой, но от этого появлялось ощущение надежности, как будто у меня был якорь в этом мире, за который я могла в любой момент зацепиться.

— Ты не ограничиваешь. Очень мило с твоей стороны пытаться спасти мне жизнь. Как ты понял?

— Я знаю достаточно Уизли, — немного поерзав, ответил Вуд. — Вы все лжете совершенно одинаково.

Ого. А я была уверена, что лгать у меня получается намного лучше, чем у Рона или у Фреда с Джорджем.

Вуд в очередной раз напоминал, что с ним стоило быть осторожнее. Он легко вливался в компании людей, потому что понимал их. Сейчас ему было шестнадцать, и его окружали только школьники, а лет через пять, проведенных в компании взрослых людей, местами крайне лживых и коварных, это понимание выйдет на совсем иной уровень.

Я рассказала сильно отредактированную версию произошедшего, стараясь, в силу новых открытий, особенно не привирать, просто — не договорила некоторые детали, касающиеся Волдеморта, потому что не думала, что стоит много кому рассказывать об этом. Вуд молчал так долго, что я успела подумать, что усыпила его за какие-то несколько минут, но, опустив голову, обнаружила, что он просто задумчиво смотрел в потолок.

— Что? — не выдержала я, потому что молчание затянулось. Где-то со стороны лестницы в спальни мальчиков уже начинали раздаваться голоса. Мое сердце начинало биться быстрее каждый раз, когда я думала о том, что уже вечером буду дома.

— Пытаюсь привыкнуть, — пояснил Вуд, сложив руки на груди. — Я четыре года думал, что с тобой будет скучно. И до сих пор не осознал, что это не так.

— До тебя долго доходит, — проворчала я. — Будешь писать мне?

Блокноты, которые Пенни сделала для Вуда и Флинта, все еще были у меня, но я пока не хотела отдавать их, потому что не хотела ничем обязывать. Тем более что вряд ли кто-то из нас будет испытывать недостаток общения.

— Каждый день, — клятвенно заверил меня Вуд. — На завтрак, обед и ужин. Чтобы ты не забывала про свое пространство. Эй!

Я от души стукнула его кулаком в плечо, но, как и в случае с Тарксом, моя рука пострадала намного больше.

Гостиная заполнялась сонными студентами, которые перебрасывались друг с другом планами на лето. Вуд и не собирался вставать, кажется, вплоть до завтрака.

А я теперь тоже смотрела в пустой и чистый камин.

И думала, думала, думала.

0.1

Привыкай, Оливер, говорил Чарли еще в конце июня, эта дотошная особа и этот жуткий тип теперь будут занимать большую часть твоего времени.

Капитанов в Хогвартсе готовили заранее, поэтому назначение не было сюрпризом. Сюрпризом была Эдит Фрай, разыскавшая их с Марком еще на платформе и ультимативным тоном сказавшая, что ждет их в своем купе, чтобы обсудить некоторые детали.

Лучше никогда не перечить Эдит Фрай, предупреждал Чарли, она может нести полную чушь, но в какой-то момент ты поймешь, что лучшей идеи в жизни не слышал.

Не доверять Чарли у Оливера причин не было. В конце концов, Чарли поверил в него тогда, на втором курсе, терпеливо относился ко всем неудачам и давал очень дельные советы. Поэтому Оливер даже одернул Марка, у которого с Фрай с июня были довольно натянутые отношения, и пообещал, что они придут.

— Где Флинт? — удивленно спросила Фрай, когда Оливер пришел в купе один. — Я думала, вы теперь не разделяетесь, как близнецы Уизли.

— Переговорит со своими и придет, — миролюбиво ответил Оливер, внутренне скорежившись от жуткого взгляда Таркса. Эти двое были ненамного старше, но пугали своей особенной разрушительной аурой, которая будто утраивалась, когда они оказывались рядом.

И это они даже не встречались, хотя, как-то сказал Чарли, лет через десять осознают все и обязательно поженятся.

В тот момент Оливер понял, что Чарли, несмотря на свою непоколебимость и уверенность, тоже мог ошибаться. Потому что был единственным в школе, кто два года не замечал, что Эдит Фрай отчаянно сохнет по нему, пусть и выражает это весьма своеобразно.

Доводя свою команду до изнеможения, лишь бы выиграть матч против Гриффиндора. В прошлом сезоне ей это даже удалось — с разницей в десять очков, потому что защита Хаффлпаффа была никакой, и Фрай с огромными усилиями удалось поймать снитч.

В какой-то момент Оливер даже подумал, что Чарли сжалился и уступил, хотя это было совсем не в его духе.

Десять очков стоили им кубка по квиддичу в прошлом году.

А теперь дотошная особа и жуткий тип бесконечно спорили, Оливер считал минуты до прихода Марка, потому что чувствовал себя не в своей тарелке, в коридоре гудел пчелиный улей учеников, а поезд проносился мимо бесконечных полей и редких пролесков.

Фрай и Таркс всегда спорили друг с другом так яростно, что людям вокруг них становилось неуютно. Оливер гордился своей способностью влезать в абсолютно любые разговоры так, будто участвовал в них с самого начала, но сейчас даже не успевал уловить тему спора, чтобы высказать свое мнение.

Поэтому вздохнул с облегчением, когда услышал знакомый голос за приоткрытой дверью купе. Правда, еще долго сомневался, что понял правильно.

Пока не выглянул.

Марк произнес «Уизли». Вряд ли он обращался к Фреду или Джорджу, потому что те никогда не ездили так близко к купе старост, и точно не успел познакомиться с кем-то из мелких рыжих; Чарли говорил, что в этом году поступает его самый младший брат, а в следующем в школу пойдет самая младшая сестренка, и от этих «самых» Оливеру слегка поплохело. Он не был уверен, что, при всем уважении, сможет запомнить кого-то дальше Фреда с Джорджем.

А еще была Перси Уизли. Неожиданно тихая — что удивительно, с такими-то братьями — но жутко занудная и высокомерная. Было странно, как она с таким сочетанием ума и характера поступила на Гриффиндор, где без покровительства Чарли ее не ждало ничего хорошего.

Поэтому…

Присмотри за Перси, попросил Чарли вскользь на одной из последних тренировок, одним глазком, ладно?

За дверью купе и правда стояла она. Избавившаяся от своей кошмарной косы и ужасных очков. Прямая и худая, выглядящая так, будто все, даже каждая рыжая кудряшка, находится под ее контролем.

Оливер поймал себя на том, что не замечал раньше, как много у Перси Уизли веснушек, и удивился, потому что это делало ее похожей на обычных людей, а не пришельцев из мира зануд.

Хотя не то чтобы Оливер вообще часто на нее смотрел.

И не то чтобы теперь собирался.

Он вообще быстро выбросил бы ее из головы, если бы не Марк, застывший в коридоре с таким взглядом, какого Оливер никогда у него не видел.

Оливер Вуд был уверен, что за три с лишним года дружбы успел узнать о Маркусе Флинте если не все, то большую часть полезного и бесполезного, приятного и неприятного. Тот был редкостным засранцем и бесил до зубовного скрежета на первом курсе, а на втором курсе подложил огромную свинью и тоже попал в команду по квиддичу, чтобы бесить еще больше. До памятной драки, после которой они провели четыре дня в больничном крыле и две недели на отработках у Филча, Оливер был уверен, что Марк существовал только для того, чтобы испытывать его терпение.

А потом стал испытывать терпение своего факультета. Слизерин держался стойко. Никто не высказывался, когда Марк начал дружить с гриффиндорцем. И никто не позволил себе ни одного комментария за те четыре месяца, что он встречался с пятикурсницей-полукровкой с Хаффлпаффа (и при всей своей узколобости умудрился расстаться с ней в начале июня так, что недовольной осталась только Эдит Фрай с ее комплексом мамочки). Таким образом, Слизерин выбивался на первое место в рейтинге самых непредвзятых факультетов, хотя нельзя было сказать, что им вообще все равно.

Оливер знал, как выглядят девушки, которые нравятся Марку (и радовался, что у них абсолютно разные вкусы почти во всем, пусть даже еще это значило, что они болели за разные квиддичные команды), и знал, как он на них смотрит. Перси Уизли не то чтобы была далека от идеала, скорее, не вписывалась ни в один общий типаж, но Оливер пока не свыкся с мыслью, что когда-нибудь наступит момент и он будет думать о девушках больше, чем о квиддиче, и не стал развивать эту тему.

Марк с его сложной душевной организацией был удивительно прямолинейным. И привычки загадочно пялиться никогда не было в (огромном) списке всех его недостатков.

— Флинт, — на всякий случай позвал Оливер, допуская, что кто-то мог просто задуматься.

Уизли повернула голову к нему и посмотрела так, будто видела впервые в жизни и не могла узнать. Это было слегка обидно, как-никак они четыре года проучились вместе. Хотя кто знает, что там было с ее прошлыми очками.

— Вуд, — почти мгновенно отозвался Марк, как всегда отзывался, будто считал это своим долгом. Но он вообще был странным типом, особенно учитывая, что отец растил его как жемчужину в раковине, ни к чему не обязывая и разрешая все на свете. Оливер, конечно, верил в чудодейственный удар по голове, но вряд ли скамейка на квиддичном поле могла дать такие четкие представления о плохом, хорошем и правильном.

Правда, был еще портрет миссис Флинт (взрослая и женская копия Марка с довольно пугающим взглядом, но неожиданно доброй улыбкой), висевший в большой гостиной, но она говорила довольно редко и скупо, как будто у нее было четкое ограничение по количеству фраз.

— Вот и поговорили.

Голос у Уизли звучал совсем по-другому.

Раньше ее ответы на уроках вызывали у Оливера непреодолимое желание закрыть уши. Она по-настоящему много знала даже о мелких деталях и не зубрила по поверхности, а погружалась в предмет, вкапывалась в него с головой, поэтому чувствовала превосходство из-за того, что могла ответить лучше других.

А сейчас она говорила так бодро, что Оливер невольно допустил мысль, что Перси Уизли могла быть нормал…

— Если возникнет желание еще раз проверить, откликаюсь ли я на свою фамилию, меня можно будет найти в купе для старост.

Она развернулась, не дожидаясь ответа, и пошла вперед, такая прямая, гордая и напряженная, что смотреть на ее спину было почти неприятно.

— А нет, показалось, — пробормотал Оливер себе под нос и перевел взгляд на Марка, который смотрел Уизли вслед тем самым незнакомым взглядом.

Осознавать, что у него появились какие-то тайны, было странно. Оливер привык быть внутри всего: проводил в доме Флинтов больше времени, чем с отцом (к счастью), знал даже, что лежит у Марка под кроватью (какая-то откровенно дрянная на вид книга, которая выглядела так, будто поглотит душу каждого, кто к ней прикоснется), разговаривал с мистером Флинтом намного больше, чем его собственный сын (отношения между ними были отличными, просто Оливер болтал без умолку, а мистер Флинт внимательно слушал и задавал интересные вопросы, заставляющие очень много думать и еще больше говорить).

А сейчас Оливер не понимал, что происходит.

И это было, пожалуй, даже интересно.

— Вы за лето друг на друга не насмотрелись? — проворчала Фрай, выглянув из купе следом за Вудом. — У меня есть идея, которая вам двоим точно понравится, но вы не услышите ее, если так и будете тут стоять.

Оливер приготовился одергивать Марка — снова — но тот ограничился только ироничным взглядом и все-таки прошел в купе. Взгляд Таркса его не задевал — полная библиотека книг по проклятиям, которые начинали жутко выть ближе к полуночи, была куда как хуже. Чаще всего либо мистер Флинт, либо домовичка Тиша ставили заглушающие заклинания, но иногда они попросту забывали это сделать, потому что привыкли к этому вою и не замечали его. Проснувшись так однажды на летних каникулах после второго курса, Оливер наплевал на гордость и чувство собственного достоинства, взял одеяло с подушкой и пошел спать в соседнюю комнату. Марк не просыпался — ни от леденящих душу завываний, ни от того, что кто-то бесцеремонно отодвинул его на край кровати, чтобы лечь рядом.

Оливер больше никогда не видел его настолько удивленным, как тем утром.

Правда, им обоим хватило такта никогда об этом не напоминать друг другу.

Эдит Фрай и правда обладала талантом нести полную чушь, которая под конец начинала звучать как лучшая из лучших идей. Оливер втянулся в обсуждение, и уже через несколько минут они начали составлять планы квиддичных тренировок и подготовки к матчам.

Правда, ни через четверть часа, ни через час, ни к вечеру, когда поезд подъехал к платформе, Оливер никак не мог избавиться от навязчивого понимания.

Несмотря на то, что Фрай удалось забить почти все его мысли своим проектом, Перси Уизли никак не выходила у него из головы.

0.2

Ты же не будешь приручать гриффиндорских щеночков, Джемма, говорила Юфимия, в последний раз заплетая ей волосы, оставь это Флинту.

Тон ее голоса был привычно теплым и ласковым, но Джемме казалось, что красивые тонкие пальцы с минуты на минуту вцепятся ей в горло. Из-за таких мыслей появлялось чувство вины, которое не исчезало. Равно как и непонятный, нерациональный страх.

Юфимия была самой живой и эмоциональной слизеринкой из тех, кого Фарли узнала за четыре года учебы, яркой настолько, что казалась человеком на фоне восковых фигур. Говорила громко, не стеснялась смеяться, когда было смешно, не боялась прикасаться к людям, которые ей нравились.

Она заплетала Джемме волосы руками, не магией, и вообще довольно многое делала так, доставая палочку только при острой необходимости. Это было бы нормально для магглорожденной, не привыкшей к тому, что палочка может заменить все эти безумные приборы, но не для чистокровной ведьмы, умной и талантливой.

Без нее гостиная казалась тусклой и пустой.

Теперь небольшой мягкий диван в самом центре Джемме предстояло занимать в одиночестве.

Поэтому, когда рядом, дождавшись разрешения, опустился Маркус, она почувствовала прилив благодарности.

— Ты говорила с Уизли? — спросил он без предисловий, и Джемма подумала, что разговаривать с человеком, который не будет юлить и задавать множество вежливых вопросов, было на порядок легче и приятнее. Жаль, что им не приходилось так много общаться раньше, до тех пор, пока Перси Уизли не стала их общей тайной.

— Немного, — ответила Джемма, обводя гостиную взглядом. Все сидели парами или группами, а место, которое обычно занимал Маркус, перетягивало взгляд. Никто не позволил бы себе его занять.

Первокурсники испуганно жались друг к другу, потому что были наслышаны о том, что их ждет. Все родители-слизеринцы обычно рассказывают своим детям одну и ту же страшилку.

И только некоторые, знавшие, когда в Хогвартс поступает младший Флинт, рассказывали еще и вторую.

Пройдет еще несколько лет, и миссис Флинт станет отрицательным персонажем в детских сказках. И никто не вспомнит о том, что мистер Флинт, как блестящий целитель, внес огромный вклад в развитие больницы Святого Мунго и собирается финансировать отделение пострадавших от проклятий до конца своей жизни.

Джемма не принимала участия в эмоциональном терроре на первом курсе. Кровавый Барон казался ей гораздо страшнее, а тогда еще четверокурсница Юфимия Трэверс занимала все свободное от учебы время.

Как будто в детстве у нее не было кукол, с которыми можно было играть.

Маркус никак не вредил своим, несмотря на ледяное и почти издевательское отношение. Он сидел в одиночестве — как в большом зале, так и на всех занятиях. Проводил больше времени где-то в замке и приходил в гостиную только перед отбоем. Не ввязывался в ссоры и срывался только на бедном «гриффиндорском щеночке» Оливере Вуде. Он делал большие успехи в учебе поначалу, но, как только понял, что это пугает других, перестал выделяться. Как будто потерял интерес ко всему.

А на втором курсе неожиданно прошел отбор в квиддичную команду, сразу в основной состав. Подрался с Вудом так, что на ушах стояла вся школа (они выглядели и правда кошмарно, Джемма до сих пор не была уверена, что двенадцатилетние подростки могут драться с такой ненавистью друг к другу). А потом, после первого матча с Гриффиндором, все неожиданно изменилось.

К слизеринцам, славившимся своим благоразумием, непредвзятостью и дальновидностью, пришло запоздалое осознание, что Маркус Флинт поступил в Хогвартс, чтобы учиться, а не превращать чью-то жизнь в настоящий кошмар. И уходить в злодеи после окончания школы явно не собирался.

Если квиддичная команда и успела запрыгнуть в последний вагон, изменив отношение в начале второго курса, то остальной факультет безнадежно опоздал. Маркус относился к ним тепло и очень вежливо, как к навязчивым дальним родственникам, с которыми не стоит ссориться, но менять свою жизнь не стал. По-прежнему очень редко появлялся в гостиной, хотя у него теперь было свое место, и проводил с Вудом все свое свободное время.

Это закончится, фыркала Юфимия, провожая их взглядом, когда щеночек получит нагоняй от папочки.

Оливер Вуд получил от отца три громовещателя подряд.

Научился делать такие сам, чтобы отправить ответ.

И поехал к Флинтам на зимние каникулы, не испугавшись ни мрачной славы, ни страшилок в исполнении своего факультета.

Это будет длиться, цедила Юфимия, которая становилась неожиданно злобной и пугающей в такие моменты, потому что Маркус упорно, но довольно деликатно для своего прямолинейного характера отвергал ее заботу, до тех пор, пока святой Чарли Уизли не перестанет его защищать.

Джемма плохо представляла, что мог сделать добродушный и простой Чарли, которого все знали благодаря тому, что он любил животных (и был едва ли не единственным любимчиком профессора Кеттлберна за пятьдесят лет преподавания) и потрясающе играл в квиддич. В отличие от Билла Уизли, которого она хорошо запомнила с первого курса, потому что девочки в гостиной часто говорили о нем, Чарли не обладал очень давящей аурой или арсеналом неприятных заклятий.

Но Вуда не трогали. Даже более того — Вуда полюбили.

А потом Юфимия начала пропадать по субботам. Джемма списала это на подготовку к СОВ и вздохнула с облегчением: как бы ей ни нравилось такое общество, иногда внимание давило.

Но Юфимия продолжила пропадать и на шестом курсе. И на седьмом, когда стала старостой школы. Две субботы в месяц никто не мог найти ни ее, ни еще троих слизеринцев из ее компании, из-за чего декан часто им выговаривал, и Джемма старалась не думать об этом, чтобы не разочаровываться в ярком, живом и теплом образе.

До тех пор, пока однажды вечером не увидела, как Перси Уизли — зануда и недотрога, бездушный уродливый голем и ходячая библиотека — рыдает, уткнувшись Маркусу в плечо.

А он, вместо того чтобы отстраниться и хотя бы узнать, что случилось, спокойно гладит ее по волосам.

— Джемма, — начал Маркус, глядя на нее с нескрываемым беспокойством и выдергивая тем самым из неприятных воспоминаний. — Если тебе тяжело, не нужно в это лезть. Я помогу Уизли, если что-то выяснится.

— Я тоже помогу, — упрямо мотнула головой Джемма. — Это касается меня больше, чем тебя.

На первом курсе Юфимия Трэверс была ее идеалом. Спала рядом, когда буйствовал Кровавый Барон, кормила шоколадом, заплетала волосы, помогала во всем и выделяла среди других.

Относилась как к очень любимой младшей сестре.

Джемма считала ее частью своего мира, несмотря на то, что они договорились прекратить общение после школы, чтобы не тянуть друг друга назад.

Юфимию ждала карьера в Министерстве.

А Джемма сможет стать для нее полезной только лет через десять, а то и двадцать.

— Может, и не касается, — мотнул головой Маркус. — Мы не знаем наверняка.

Знаем, захотелось ответить Джемме, но она промолчала.

Плачущая Уизли напоминала одно большое горе. Оголенное сердце. Младенца в руках у мертвой матери.

Ее волосы были растрепаны, а очки Джемма едва успела выхватить из неожиданно маленькой и слабой руки, чтобы не упали. Когда она отстранилась от Маркуса, то показалась неожиданно ярким пятном в полутемном подземелье.

Джемма была уверена, что это игра освещения вызвала неуместную мысль, что вне своего кошмарного образа Уизли оказалась неожиданно симпатичной даже с заплаканным лицом.

Но Уизли и правда выглядела нормально сегодня, даже при ярком дневном свете. И источала такое спокойствие, что Джемма впервые почувствовала, как разжались тонкие ледяные пальцы, будто сжимавшие ее горло последние три года.

Они отправлялись в школу, где больше не было Юфимии.

Не лезь к Уизли, сказала Юфимия, перед тем как выйти из поезда и пропасть во взрослой жизни навсегда, этот щеночек слишком блохастый для такой принцессы, как ты.

Вот только Уизли не была обычным блохастым щеночком. Уизли была фоксхаундом. Может быть, молодой и неопытной, но надежной и умной гончей: одной из тех, которых так любит папа, пусть мама и не одобряет ужасного маггловского увлечения охотой, да еще и без использования магии.

Перси Уизли выглядела так, будто собирается продолжать жить своей спокойной жизнью.

А потом, когда сработает внутренняя команда, хладнокровно схватит Юфимию Трэверс за горло.

Джемма была уверена, что та уже скоро узнает, как хорошо и свободно чувствует себя Уизли без ее присутствия — невозможно выпуститься из Хогвартса и перекрыть для себя поток новостей, не поселившись где-нибудь в скалистой пещере на острове посреди океана.

Так или иначе, когда-нибудь им придется столкнуться на одной дороге. И лучше бы не злить Юфимию заранее.

— Почему ты сам продолжаешь в это лезть? — спросила Джемма. Этот вопрос волновал ее, потому что Маркус не собирался выступать против своего факультета, даже когда сам страдал от неприятия. Он бы, пожалуй, разозлился, задень слизеринцы Вуда (чего никто не собирался делать: во-первых, потому что все уважали его, во-вторых, потому что Вуд с Маркусом одинаково выросли за лето и были выше и сильнее большинства своих одногодок, а не все конфликты такого плана решались с помощью магии), но никак не Уизли.

— Не могу выбросить ее из головы, — просто и прямо ответил Маркус и, поднявшись, твердым шагом отправился на свое место.

А Джемма впервые осталась совершенно одна.

Посреди полной гостиной.

0.3

У тебя красивый почерк.

Это было первым, что Пенни услышала от Перси Уизли за четыре года учебы. И за тот год, что они сидели вместе на чарах.

Первый разговор произошел, когда та подсела к ней в библиотеке. Солнце светило ярко, и погода была отличной, поэтому библиотека была пуста — практически все вышли на улицу. Пенни осталась, потому что не хотела заниматься в шуме. Профессор Флитвик задал по небольшому проекту всем, кто хотел заработать дополнительные баллы, и Пенни досталось нестандартное применение отбрасывающих чар в истории. Тема, ради которой нужно было перекопать всю библиотеку.

Что она и ожидала от декана.

Перси Уизли не любили на Рейвенкло. Хотя вряд ли среди студентов вообще были те, кто хорошо к ней относился — исключая, конечно, братьев, которые могли видеть ее другие стороны дома.

Пенни не присоединялась к общим обсуждениям в гостиной, но довольно часто ловила себя на мысли, что слегка завидует. Перси погружалась в материал так, как не мог никто другой. Она проводила в библиотеке практически все свободное время и уходила отсюда со стопкой книг. Ее ответы были потрясающими (но требовалось время, чтобы привыкнуть к ужасному тону, которым она говорила), а эссе профессор Флитвик часто ставил в пример.

Пример живого ума и искренней заинтересованности.

Перси Уизли действительно нравилось учиться.

Перси Уизли казалась Пенни потрясающей.

Извини, я случайно услышала, как профессор Флитвик давал тебе тему. Я читала несколько книг, которые могут тебе помочь. Я выписала для тебя названия.

В тот день в библиотеке Перси говорила совсем по-другому. Она как будто опасалась, что Пенни рассмеется, не ответит или откажется принимать помощь. Принимать помощь действительно было сложно, но в книгах, рекомендованных Перси, была едва ли не половина материала.

Проект Пенни по чарам набрал высший балл, а через несколько дней после этого Перси Уизли попала в больничное крыло, и до конца года они так и не заговорили.

Зато теперь она стояла на платформе — их семью вообще было сложно не заметить. В семье Уизли были красивые и яркие дети, и это был единственный раз на памяти Пенни, когда Перси не терялась на их фоне. Она смотрела перед собой, прямо и строго, обнимала сестренку и о чем-то переговаривалась с матерью.

Кудряшки Перси, не собранные сегодня в косу, выглядели такими мягкими и красивыми, что Пенни невольно захотелось к ним прикоснуться. Она пообещала себе, что обязательно их потрогает — немного позже, нужно подождать, набраться терпения.

Быть дружелюбной.

Она ведь так толком и не поблагодарила за помощь, потому что Перси в конце года стала вдруг совершенно неуловимой, особенно после окончания занятий и начала экзаменов. Она перестала появляться в библиотеке, и, скорее всего, это было связано с тем, что у слизеринцев Флинта и Фарли появилась привычка преследовать ее. Пенни не знала, с чем это связано, но не была уверена, что стоит влезать. К концу года Перси стала выглядеть совсем осунувшейся и начала казаться такой призрачной, что ее как будто бы можно было переломить двумя пальцами.

Сейчас все это исчезло. Она была по-прежнему очень худой, как будто голодала все каникулы, но не прятала взгляд, никого не сторонилась и кивала всем, кто с ней здоровался.

А вблизи ее кудряшки выглядели еще лучше.

— Привет, Перси.

Пенни волновалась еще больше, чем перед экзаменом, но постаралась, чтобы голос звучал как можно бодрее. Перси обернулась и, казалось, не узнала ее с первого взгляда (хотя кто знает, что там было с ее предыдущими очками — но новые диво как ей шли), но поспешила исправиться:

— Здравствуй, Пенни.

Пенни сказала что-то еще — не запомнила, что именно, и, улыбнувшись, сбежала в толпу, чтобы скрыть волнение, и только потом подумала, что было невежливо не поздороваться с миссис Уизли.

И все равно даже от такого короткого разговора стало тепло и радостно на душе.

* * *

Пенни никогда не чувствовала себя достаточно особенной, чтобы попасть на Рейвенкло. Ей, как полукровке, по большей части воспитанной отцом-магглом, не было бы уютно на Слизерине, но семейность Хаффлпаффа и вечно шумный и дружный Гриффиндор заставляли ее чувствовать тоску. Она часто думала, как изменилась бы ее жизнь, отправь ее шляпа на какой-нибудь другой факультет.

Но, с другой стороны, тогда Пенни никогда бы не довелось попасть в дивную синюю гостиную, которая выглядела как продолжение зачарованного потолка в большом зале. Звезды здесь были нарисованы мерцающей серебристой краской, но это никак не портило впечатления. Их вид успокаивал и помогал сосредоточиться на достижении любой цели. Иногда Пенни казалось, что гостиная была заколдована на то, чтобы вселять уверенность.

Находясь здесь, она чувствовала себя так, будто способна на все.

То же самое ощущение дарила Перси.

А еще она видела магию и до сих пор не сошла с ума от этого. Пенни показалось, что такая тайна сделала их ближе, а сама Перси стала понятнее. Ей было легче погружаться в то, о чем она имела больше представления, чем другие.

И она оказалась неожиданно веселой. Пенни думала, что это было связано с тем, что тень старших братьев перестала на нее давить. Или, наоборот, с тем, что она сама стала старшей.

— На два слова, Пенелопа.

У них в гостиной не было принято разговаривать друг с другом, поэтому даже не требовалось ставить заглушки. Обычно здесь стояла тишина, как в библиотеке, за очень редким исключением.

Стэнли Бакстер застыл перед ней, сложив руки на груди. Он был едва ли не единственным студентом, который ни капли не изменился за лето, оставшись невысоким, полноватым, но не лишенным своей доли обаяния.

Стрижка под горшок делала его немного похожим на призрака Хаффлпаффа, Толстого Монаха, но вместе с этим у него были донельзя живые и умные зеленые глаза. Иногда Пенни казалось, что Бакстер умеет схватывать материал еще до того, как профессора дают его на лекциях.

И он был единственным студентом на их курсе, который ни разу не получил на зельях оценку ниже «П».

Бакстер пользовался авторитетом на факультете и, несмотря на добродушный вид, мог устроить большие проблемы.

Пенни уже замечала неодобрительные взгляды и ловила язвительные ремарки в свой адрес, и никого не останавливал значок старосты — его расценивали больше как дополнительную ответственность, а не как признак авторитета. Младшекурсники слушались Пенни беспрекословно и пока держались дружно, а старшие были больше сами по себе.

— Я тебя слушаю, — вежливо ответила Пенни, отложив книгу и взмахом палочки поставив вокруг них заглушающие чары.

Рейвенкло был больше вкладом в будущее, чем шансом на счастливую школьную жизнь. Пробившиеся в нужные места выпускники постепенно подтягивали остальных, а когда занимали главенствующие позиции, отдавали предпочтение студентам своего факультета. Это был слегка неправильный фаворитизм, но студенты Рейвенкло практически с самого начала обладали набором нужных качеств и в девяносто девяти случаях из ста оправдывали даже самые завышенные ожидания.

Но были и те, кто планировал выйти в свободное плавание в научном мире. Там играли роль связи другого рода.

Все знали, что на седьмом курсе профессор Снейп выберет для проекта либо Бакстера, либо Фарли, поэтому новость о том, что Уизли получила большую дополнительную работу по зельям, всех немного покоробила и заставила в очередной раз пересмотреть свои планы. Хотя в пересказе Перси было больше похоже на то, что профессор Снейп ее наказал.

Усложнять жизнь гриффиндорцам в рамках своих занятий вообще было его любимым хобби. И за годы его работы ни один гриффиндорец не получал права на совместную работу с ним, хотя все почему-то были уверены, что «у Уизли есть шанс».

У Перси были другие планы и другие проблемы. Она как будто разом забыла школьную программу и испытывала трудности даже с самыми простыми вещами, хотя довольно быстро их наверстывала. Пенни часто сидела рядом и наблюдала за ней, но не предлагала свою помощь, зная, как к этому относятся на Рейвенкло.

Но, если бы Перси попросила, не смогла бы ей отказать.

Перси не просила. То ли потому, что привыкла все делать сама, то ли потому, что чувствовала, что не стоит.

— Прекрати позволять Уизли себя использовать, — в лоб начал Бакстер.

Пенни ждала этого разговора. И даже знала, кто первым с ним подойдет.

На Рейвенкло не было такого понятия, как дружба — в большинстве своем. Это, конечно, было результатом долгой и горькой истории разных людей, когда ученики других факультетов втирались в доверие, чтобы получить помощь, и в итоге оказывались впереди.

— Она меня не использует, — спокойно ответила Пенни, прекрасно понимая, что это не сработает. Когда дело доходило до взаимоотношений, все рейвенкловцы оказывались на редкость твердолобыми, и шляпа как будто решила, что будет лучше собрать всех таких людей в одном месте. — Она сама помогла мне в прошлом году с проектом по чарам.

— А если Уизли попросит у тебя помощи с зельеварением?

Получить толчок к развитию было важно для каждого рейвенкловца. К ним редко попадал кто-то, кому после школы будет выстлана красная дорожка в счастливое будущее (хотя Пенни слабо верила, что среди студентов Хогвартса вообще такие были; та же Фарли, которая была принцессой как для своих родителей, так и для своего факультета, прилагала огромное количество усилий, чтобы добиться успеха), поэтому любое упущенное очко в свою пользу воспринималось особенно болезненно.

— Я помогу ей, — спокойно согласилась Пенни.

Бакстер ушел. Без лишних угроз (на Рейвенкло вообще редко использовали слова для выяснения отношений, и это было что-то вроде «ты достаточно умен, чтобы самому догадаться, почему неправ») и предупреждений.

Пенни знала, что ее ждет. Через дурацкие детские эмоциональные пытки проходил каждый, кто шел против воли факультета.

Она не была уверена, что справится.

Но на следующее утро, не обнаружив футляра с перьями на привычном месте в рюкзаке, отнеслась к этому на удивление спокойно.

0.4

Квиддич для Оливера был чем-то вроде способа самовыражения. Он, в отличие от многих чистокровных, не летал до учебы в Хогвартсе — сначала мать была против, потом, после ее ухода из семьи, было уже странно просить разрешения у отца, чей характер стал еще более невыносимым.

Но на втором курсе отец неожиданно поддержал увлечение квиддичем и даже сам купил и прислал новую метлу, когда Оливер прошел отбор в команду.

И только через два года эта поддержка наконец перестала быть необъяснимой. Хорошие игроки нередко становились капитанами. Капитаны, как и старосты, получали рекомендации от школы.

А это давало хороший шанс занять нормальный пост в министерстве сразу, не проходя через стажерский ад в отделе транспорта, который еще и не факт, что приводил к карьерному взлету.

Оливер потратил все лето на то, чтобы отстоять свое право на собственный выбор, но в итоге отстоял только право на жизнь без дальнейшего отцовского вмешательства и присутствия.

В конце концов, он и так не то чтобы рассчитывал пробиться в большой квиддич. Как не рассчитывал и на наследство, которое его к чему-то обязывало бы. И рассматривал Министерство как вариант.

Не как первый, правда, но и не как последний.

Оливер подложил руку под голову и продолжил ждать. Все было не так уж плохо — в начале сентября еще довольно тепло, а на небе уже появлялись первые звезды. Лежать на ступеньках головой вниз было не слишком удобно, но могло быть и хуже. Правда, нога довольно серьезно побаливала, и, захвати Оливер с собой палочку, с этим не возникло бы особых проблем — можно было бы доковылять куда-нибудь в одиночку, — но они с Марком еще со второго курса были чемпионами по синхронному кретинизму.

— Ты был один пять минут, Оливер.

По ощущениям прошли все десять, но Оливер не стал пререкаться. Он не обращал внимания на такие мелочи, как ступени, тем более в темноте. Чувствовал себя неловко после того, как спускался с метлы, потому что как будто забывал, как это — передвигаться ногами.

С Марка сталось бы пойти к выходу с поля и подождать там, но он вернулся после того, как оставил метлу в раздевалке, как будто знал, что так и будет. И, конечно же, палочки у него с собой тоже не было.

К счастью, Марк не стал развивать тему, потому что ему самому прошлым летом понадобилось ровно в пять раз меньше времени, чтобы получить восемь переломов. Он отвлекся на Оливера, который в тот момент опасно свесился с метлы, пытаясь достать застрявший в изгороди квоффл, из-за этого начал разворачивать метлу слишком поздно и влетел в многочисленные ветки прекрасного столетнего дуба, росшего на краю сада.

Мистер Флинт сказал только «легко отделался», красноречиво закатил глаза, после того как выяснил, что именно случилось, и методично приступил к лечению, и это была самая спокойная родительская реакция, которую Оливер видел в жизни.

Отец позволял Марку абсолютно все и никогда даже не повышал голос (Оливер подозревал, что это было как-то связано с тем, что тот был очень сильно похож на свою мать, но никогда бы не решился спрашивать о таких вещах), но вместе с этим Марк общался с ним едва ли не уважительнее, чем с профессорами в Хогвартсе. Между ними были совершенно особенные и удивительные отношения. И совершенно особенное и удивительное безграничное доверие.

Оливер не завидовал. Образ собственного отца был достаточно сильным, чтобы не делать попыток переносить его на кого-либо другого, и мистер Флинт не пытался стать кем-то вроде старшего родственника. Он просто почти мгновенно стал старым добрым другом.

— Я надеюсь, ты больше не вырастешь, — просипел Марк, проталкивая Оливера через главный вход в школу. Идти по каменному полу оказалось куда как удобнее, чем по неровной тропинке, но впереди ждало множество веселых ступенек, большинство из которых были в темноте.

— Не надейся, — флегматично отозвался Оливер, думая о том, что в программу тренировок такими темпами можно будет включить прыжки по трибунам на одной ноге. В его команде теперь был мелкий и щуплый Поттер, который сто процентов сломает что-нибудь в ближайшее время. Немного опыта на такие случаи ему не повредит. — Ты же видел моего отца.

— Я перестану с тобой разговаривать, если ты будешь выше меня, — предупредил Марк. — И если ты еще раз попытаешься свернуть мне шею, то дальше пойдешь сам.

— Я просто представил, как… Ох. Уизли.

Перси Уизли, вышедшая из-за поворота, выглядела так, будто шла именно к ним (хотя откуда ей было знать?), и Оливер мгновенно забыл, что он там себе представлял. Было бы более ожидаемо напороться на Снейпа, который любил ловить у главного входа романтиков, вышедших прогуляться под луной.

Откуда-то сбоку раздалось мяуканье, и это стало даже больше похоже на правду. Уизли общалась с мерзкой филчевской кошкой как с живым человеком, и после их диалога Оливер ожидал услышать что угодно, но не:

— Даже спрашивать не буду.

И был вынужден признать: тогда, в поезде, не показалось.

Перси Уизли и правда стала нормальной.

* * *

Учеба давалась не так легко, как игра в квиддич или общение с людьми, и Оливер никогда не думал, что возникнет необходимость уделять ей столько времени. Пост капитана был серьезным стимулом ее не запускать (хотя Оливера так и подмывало спросить у МакГонагалл, кого она поставит на это место, он подозревал, что это будет последний вопрос в его жизни, потому что декан просто трансфигурирует его рот во что-нибудь более полезное), но на то, чтобы по-настоящему втянуться, потребовалась не одна неделя.

А потом посиделки в библиотеке вошли в такую же привычку, как тренировки (правда, если бы была такая возможность, Оливер проводил бы на поле все время, в этом году все проходило как-то изумительно гладко).

Библиотека была чем-то вроде островка стабильности. Здесь было тихо, здесь легко думалось. Можно было сесть за самый кошмарный стол (после книг в доме Флинтов Оливер даже не дергался) и заниматься своими делами вплоть до закрытия. Один вечер в библиотеке освобождал от домашних заданий по двум или трем предметам.

Уизли не занудствовала, но ей каким-то образом удалось приучить Оливера делать все сразу, не откладывая на последний момент (что не получалось сделать ни у кого, хотя никто особо и не старался: Марк интересовался учебой ровно настолько, чтобы перейти на следующий курс и не расстраивать декана, что казалось странным после того, как Оливер узнал, что дома он читал довольно много специфической литературы и их с отцом редкие дискуссии проходили на каком-то ином уровне понимания).

В какой-то момент Оливеру показалось, что он стал приходить в библиотеку, чтобы немного отдохнуть и разгрузиться от того скоростного балагана, в котором проходила учеба в Хогвартсе — внезапно выяснилось, что иногда полезно останавливаться, и на следующее утро появлялось намного больше сил на что-то другое.

До сегодняшнего дня.

Уизли сидела за столом, неестественно прямая, с красными глазами и совершенно отсутствующим взглядом. Она не отреагировала ни на зов, ни на первое прикосновение, а потом посмотрела на Оливера так, будто не спала уже лет сто, а видела его в последний раз — лет двести назад.

Вряд ли у нее были какие-то серьезные проблемы, кроме Клируотер, рейвенкловцы сами по себе — одна большая проблема. Как и их мировоззрение. Как и их отношение друг к другу.

Оливер уже собирался сказать что-то ободряющее, но, опустив взгляд на стол, так и не смог.

В духе Марка было бы слегка потрясти Уизли и привести ее в чувство (у него вообще отлично получалось влиять на людей в любом эмоциональном состоянии, иногда у Оливера возникала малодушная мысль поменяться командами и посмотреть, что он будет делать с Фредом и Джорджем), но никак не это. Марк был деликатным (Оливер вообще сомневался, что ему известно такое понятие) и осторожным (но это хотя бы можно было списать на то, что он учился на Слизерине), и разжимал пальцы Уизли с целью достать из них сломанное перо так, будто они были стеклянными.

Марк не был деликатным и осторожным, когда в прошлом году неожиданно понял, что ему нравится девушка. От понимания до прямого признания прошло не больше пары дней, и Оливер, который пошел следом вроде как для моральной поддержки (хаффлпаффцы тоже никогда не ходили в одиночку и имели чудовищную привычку собираться едва ли не всем факультетом в свободное время), уже через несколько минут пожелал не знать этого странного типа никогда в жизни.

Оливер никогда не видел, чтобы толпа хаффлпаффцев молчала дольше десяти секунд кряду, но у Марка с его громким «ты мне нравишься» получилось заткнуть их почти на минуту. Оливер уже представил, как будет весь вечер объяснять ему, что с людьми все работает не так, но девушка (теперь можно было не стесняться того, что ее имя никак не вспоминалось, и говорить, что всю память заполнили Уизли) ответила что-то вроде «ты мне определенно тоже». И все сложилось — легко и стремительно, как складывалось в жизни Марка практически с момента его рождения.

Это была какая-то чертова магия.

И она не работала прямо сейчас, потому что вместо нее было что-то совсем другое, отчего появлялось какое-то неприятное чувство в желудке. Оливеру хотелось одновременно и сбежать от них (что он собирался сделать прямо сейчас), и посмотреть, что будет дальше (хотя было похоже, что Уизли просто огреет Марка стулом, если услышит от него какое-то неожиданное признание), и он уходил в другую часть библиотеки с неожиданной тревогой.

Таркс ожидаемо сидел вместе с Фрай поодаль от своих и пытался заставить ее учиться. В свое время ему тоже пришлось пережить много неприятных моментов из-за этой дружбы, потому что он умудрялся вытягивать оценки Фрай на приемлемые несмотря на то, что учился на курс младше, и иногда делал это в ущерб себе, и факультету не нравилось такое потребительское отношение (и потерянные от невыполненного домашнего задания баллы). Чем закончилась история, Оливер так и не узнал, но теперь рейвенкловцы побаивались Таркса больше, чем плохих оценок.

— Привет, — как можно более бодро сказал Оливер, подсаживаясь к ним за стол. Таркс выглядел так, будто скоро начнет бить Фрай учебником по голове от бессилия, хотя за пять лет их дружбы еще ни разу не сдавался. Разговаривать с ним сейчас было опасно, но других вариантов у Оливера не было. Тем более, достаточно было вбросить мысль — Фрай с ее повышенным чувством справедливости вполне себе могла в одиночку отправиться разносить целый факультет.

— Привет, Вуд, — радостно отозвалась Фрай. Ее явно вдохновлял тот факт, что ледяной взгляд Таркса сейчас будет обращен в другую сторону. Оливер восхищался ее выдержкой — с таким ментором он бы уже учился лучше Фарли, лишь бы не расстраивать его лишний раз.

— Я хотел спросить насчет Клируотер, — прямо начал Оливер, понимая, что с Тарксом лучше не ходить вокруг да около. — Уизли переживает из-за того, что ваши ее достают.

То есть тот был в целом нормальным парнем (с поправкой на то, что учился на Рейвенкло и явно имел успехи в вынимании души взглядом, в чем мог бы посоревноваться с дементорами), но довольно быстро выходил из себя, из-за чего конструктивный разговор мог и не получиться.

— Клируотер? — спросила Фрай, непонимающе переводя взгляд с одного на другого. Хаффлпаффцы очень редко были в курсе конфликтов, которые не касались их напрямую, потому что мало интересовались такими вещами, предпочитая переживать все драмы внутри факультета. — Ваша миленькая староста?

— Они достают Клируотер, потому что не могут достать Уизли, — ответил Таркс таким тоном, будто это что-то очевидное.

Оливер скромно опустил взгляд. Нужно быть законченными идиотами, чтобы доставать старшую сестру Фреда и Джорджа. И его с Марком подругу (Оливер не был уверен, что это правильное слово, но другого определения для Уизли пока не нашел). На Рейвенкло жили по своим законам, но идиотами не были.

К тому же к Уизли за последний месяц успела прикипеть Фарли, а за Фарли стоял весь Слизерин.

— Ты же понимаешь, — вкрадчиво начал Оливер, замечая, как Фрай опасно щурится в сторону Таркса и явно готовит пламенную речь, — что если Уизли дружит с Клируотер, то это наше дело тоже? И если мы выясним, кто ее подставляет…

Угрожать Тарксу было не очень умным решением. Как минимум для того тесного сотрудничества, которое установилось между капитанами в этом году — и которое Оливеру очень нравилось. Но Фрай, сидевшая рядом, уже дошла до точки кипения в своей голове, и до того момента, как мадам Пинс обрушит на них свой гнев, оставалось едва ли меньше минуты.

— Пока ее видят с Уизли, проблема не исчезнет, — ответил Таркс, очень красноречивым взглядом призывая Фрай держать себя в руках. — Но мы разберемся внутри факультета. Не нужно никого трогать.

— Спасибо, — поблагодарил Оливер, вставая. — Рад был поболтать.

Он знал, что в том, что от Клируотер скоро отстанут, будет целиком и полностью заслуга Фрай, которая начала Тарксу головомойку уже через несколько секунд, невзирая на то, что они были в библиотеке, и почти сразу все звуки поглотила поставленная последним заглушка.

Но возвращался на свое место с приятной легкостью, выбросив из головы все, что произошло.

Как уже переработанную проблему.

0.5

Я хочу, чтобы ты стала моим другом.

Уизли говорила не думая, быстро и сбивчиво, от всего сердца, и поэтому эти слова никак не выходили у Джеммы из головы.

На Слизерине было такое понятие, как дружба, и многие, начиная дружить с первого курса, не расставались до конца жизни. Но оно обошло Джемму стороной.

Была только Юфимия, которая берегла ее, как хрустальную розу, и был Слизерин — единое целое, готовое окружать точно такой же семейной заботой. Друзей, воспринимающих Джемму, как кого-то равного, не было.

И у нее не было никаких представлений о том, как их заводят.

У Уизли был Вуд, была Клируотер, было пятеро братьев и одна младшая сестра. Еще у нее были обязанности старосты, учеба и подготовка к экзаменам. Был еще Маркус, но они редко проводили время только вдвоем, поэтому Джемма отмечала его где-то на краю сознания.

Чего у Уизли не было, так это времени на кого-то другого, но каким-то образом она его находила. Джемма всегда считала, что когда в жизни появляется новый человек, это автоматически означает, что время для него приходится отбирать у других. Но, похоже, если кто-то не выдал Уизли маховик времени, с дружбой все работало как-то по-другому.

Коробка с шоколадом, только полчаса назад прибывшая с совой из «Сладкого королевства», оказалась неожиданно тяжелой, но у Джеммы не возникло мысли воспользоваться палочкой. И, поставив ее на тумбочку рядом с кроватью, на которой спала Уизли, Джемма почувствовала смутное удовлетворение. Придвинув стул поближе, она осторожно присела на край и, немного стесняясь таких порывов, убрала волосы с лица Уизли и поправила ей одеяло.

Джемма не сразу узнала о том, что случилось. Декан пришел почти сразу после того, как профессор Спраут проводила их факультет в гостиную (сообщив новость, что никакого тролля в подземелье не было, и все сочли это плодом испуганного воображения профессора Квиррелла).

Оказалось, что тролль был, а профессор Снейп выглядел так, будто собственноручно душил его несколько часов подряд. Он был насильно посажен на центральный диван и напоен укрепляющим зельем, и только после этого ему дали заговорить.

Пусть декан был не самым легким человеком с не самым приятным характером, другого такого у них не было. Он занимался с ними окклюменцией с третьего курса, выгораживал перед другими профессорами (правда, хуже его гнева не было ничего) и вчера, наплевав на собственное состояние, пришел к ним в первую очередь, чтобы сказать, что все в порядке.

Слизерин ценил его.

Слизерин любил его. По-своему.

Ни у кого не возникло вопросов насчет пострадавших (все свои были здесь, поэтому другие волновали мало), и Джемма узнала только наутро, услышав, как Вуд говорил об этом Маркусу после завтрака.

Уизли была бледной, и в полумраке больничного крыла больше напоминала восковую куклу. Чем темнее становилось за окном, тем больше укреплялось это сходство. Она дышала тихо и почти незаметно, и это немного пугало. Джемма ничего не могла поделать, но всматривалась в нее внимательно раз в несколько минут, чтобы проверить, продолжается ли это дыхание.

Или уже остановилось.

Это был первый вечер с момента приезда в школу, в который Джемма не делала ничего. Не читала, не делала домашние задания, не занималась с первокурсниками. Просто сидела и смотрела на Уизли, как будто это помогло бы той поскорее поправиться.

К Уизли приходил один младший брат (который смотрел на Джемму с чуть ли не суеверным ужасом — но дело было скорее в их непримиримой вражде с Драко), потом еще два младших брата (которые вели себя почти мило и даже задали Джемме несколько вопросов по ингредиентам для зелий, воспользовавшись моментом) и Вуд (который, кажется, опять вырос, но болтать меньше от этого не перестал). Джемма знала, что Маркус, скорее всего, придет после отбоя (он всегда так делал, когда навещал Вуда или кого-то из команды, потому что не любил сталкиваться с остальными, и не раз получал за это нагоняй от декана), но, повернув голову на звук шагов, больше ожидала увидеть его, а не Клируотер.

— Ой. Привет, Фарли.

Клируотер тоже, судя по всему, не ожидала тут кого-то увидеть. Близился отбой, и она явно бежала, чтобы попасть сюда до своего патрулирования. Ее волосы немного растрепались, а щеки покраснели, и это делало ее еще более милой.

Клируотер была одной из самых хорошеньких девушек в школе, но, похоже, пока не осознавала свою растущую популярность. Она держала со всеми вежливую дистанцию, разговаривала очень аккуратно и не давала лишнего повода подумать, что у кого-то были шансы.

Но во всем, что касалось Уизли, превращалась в один сгусток сверкающей искренности, и в такие моменты на нее было почти больно смотреть.

Джемма не ревновала (в конце концов, Клируотер стала для Уизли другом намного раньше и была единственной со своего факультета, кто не фыркал и не закатывал глаза в ответ на упоминание о ней на прошлых курсах), но чувствовала легкую зависть.

— Привет, Клируотер.

— Она точно захочет написать маме, когда проснется, — пояснила Клируотер в ответ на вопросительный взгляд, когда выложила из рюкзака стопку пергаментов, перо и чернильницу и аккуратно пристроила их рядом с шоколадом на тумбочке. — Это ты принесла? Я бы даже не подумала, ты молодец, Фарли.

Я бы даже не подумала, что Уизли захочет написать матери, хотелось ответить Джемме, но она не смогла — интонации Клируотер в последней фразе точь-в-точь повторяли интонации Юфимии, и от этого сдавило горло.

У тебя все получается замечательно, Джемма, что и требовалось ожидать от нашей принцессы.

Поначалу Джемма старалась, чтобы чаще слышать эти слова, а потом делать все идеально вошло в привычку.

— Привет, Перси, — тем временем тихо сказала Клируотер, присев на край кровати и слегка наклонившись к Уизли. — Я даже не думала, что без тебя будет так скучно. Не переживай, я копирую для тебя все свои конспекты.

Она говорила так, будто была уверена, что Уизли ее слышит (Джемма даже на пару секунд подумала, что, может быть, стоило тоже что-то сказать), и ее голос был таким теплым и искренним, что настроение от его звучания невольно поднималось. Джемма не замечала, какой подавленной чувствовала себя до этого момента. И как от пары простых слов, которые предназначались даже не ей, стало невыразимо легче.

Клируотер как будто выражала понятие дружбы одним своим существованием. Дело было не в том, как она подмечала детали и понимала, что будет нужно Уизли. А в том, как искренне относилась к каждой мелочи. И сколько себя могла вложить в простые действия.

Джемма попросила бы научить этому, но почему-то была уверена, что такими, как Клируотер, просто рождаются.

— Я пойду, — сказала Клируотер, обращаясь непонятно к кому. — Постарайся не задерживаться, ладно, Фарли? Четвертый этаж сегодня мой, но на первом и втором будет профессор МакГонагалл.

— Ладно, — кивнула Джемма, понимая, что и так просидела здесь слишком долго. Колокол должен был прозвонить с минуты на минуту. — Я тоже сейчас пойду.

Клируотер улыбнулась — такой же теплой улыбкой, которую дарила Уизли, — и убежала так же стремительно, как и появилась здесь.

Джемма разгладила мелкие складки на одеяле Уизли и, тихо вздохнув, встала.

В конце концов, она не могла дружить точно так же, как дружит Клируотер.

Поэтому придется дружить по-своему.

0.6

На Рождество мистер Флинт пошутил, что даже удивительно, что в этом году он попал в больницу раньше Марка. Шутка была не смешной: мистер Флинт заработал очень мерзкое проклятие от обезумевшего от боли пациента около десяти лет назад, и поэтому был вынужден отправляться в больницу раз в два-три года, и в компании тройки проверенных целителей занимался тем, что активно купировал разрушительное действие, потому что гадость была настолько редкой, что не упоминалась ни в одной сохранившейся книге, и снять ее было практически невозможно. Мистер Флинт планировал прожить долгую жизнь, так как было еще много всего, что он хотел сделать, поэтому подходил к этому со всей ответственностью. Он даже написал Марку с предложением остаться в Хогвартсе на рождество, отчего тот неделю ходил в плохом настроении — всегда был риск, что на этот раз принятые меры не сработают. Он бы в любом случае не послушал и провел бы все каникулы, мотаясь между больницей и домом, поэтому мистер Флинт написал Оливеру с просьбой повлиять на него и убедить хорошо отдохнуть.

Оливер ответил, что легче завалить тролля в одиночку («профессор Снейп вот недавно смог, представляете? А я не представляю»), чем заставить Марка сделать то, что он не хочет делать. А еще — что в семье Вудов не принято серьезно болеть, поэтому каждый уважающий себя Вуд мечтает однажды посмотреть на больницу Святого Мунго изнутри.

У мистера Флинта не осталось ни шанса провести рождество в болезненном одиночестве.

Сейчас, спустя несколько месяцев, Оливер шел в больничное крыло с целью предложить Марку вернуть отцу дурацкую шутку, но сначала отвлекся на младшего Уизли, который попал сюда с каким-то жутким на вид укусом (на вопрос о том, что случилось, Поттер так вдохновенно соврал про собаку Хагрида, что Оливер почти поверил), а потом, когда дошел до нужного места, просто забыл все, о чем хотел сказать.

Перси тоже была здесь. Она явно еще не знала, что случилось с ее братом, и уснула до этого.

А Марк гладил ее по волосам.

Медленно и осторожно, с таким видом, будто сам не до конца представлял, что делает. Но зато к этому дню уже вполне себе осознавал, почему.

Оливер не то чтобы его не понимал. У Перси Уизли были гипнотически мягкие волосы. Если дотронулся до них один раз, потом невозможно отказать себе в этом снова.

Им стоило поговорить об этом еще в начале года, но каждый раз находилось что-то чуть более важное.

Оливер осторожно присел на другом краю кровати, хотя Перси не проснулась бы, даже если бы над ее головой прозвонил колокол. Она часто засыпала рядом с ним в гостиной, и ей не мешал никакой шум.

Марк убрал руку — не столько для того, чтобы не смущать Оливера, сколько для того, чтобы не отвлекаться во время разговора, — и посмотрел на него, открыто и спокойно.

А потом сказал:

— Как и тебе.

Как будто с самого начала знал, какой вопрос хотел задать Оливер (пусть и тянул с этим до последнего — и дотянул на свою голову).

— Что будем делать? — хмуро спросил Оливер.

Ему показалось, что Марк понял гораздо раньше, чем понял он сам, и уже успел свыкнуться с этой мыслью, поэтому реагировал так спокойно. А может, тоже не испытывал никакой ревности и просто чувствовал себя бесконечно несчастливым, когда думал об этом.

До Оливера дошло совсем недавно, и не то чтобы Перси делала что-то особенное в тот момент. Ей, похоже, было достаточно просто существовать.

И от этого было немного страшно.

— Вызовешь меня на дуэль? — иронично спросил Марк, и от этого вопроса почему-то стало легче. Оливеру захотелось влепить ему в лицо подушкой — за тон, — но на этом все.

Не существовало такого явления, из-за которого они могли по-настоящему поссориться. Даже если им, несмотря на абсолютно противоположные вкусы, внезапно понравилась одна девушка.

— Я не собираюсь с тобой драться, — буркнул Оливер, пытаясь спрятать улыбку. Не получилось. Отказаться от Перси — пока мысленно — было намного легче, чем отказаться от Марка, но он все равно надеялся, что не наступит тот момент, когда придется выбирать.

— Я тоже как-то не планировал. К тому же здесь решаем не только мы.

Перси решать явно ничего не собиралась. В ближайшем будущем она собиралась сдать экзамены, вернуться домой и проспать половину каникул — как говорила сама.

Перси вела себя с ними спокойно и честно, и даже если что-то к кому-то испытывала, то не подавала вида. Правда, был еще кое-кто, с кем, помимо Клируотер и Фарли, она общалась довольно часто и довольно тепло в силу своих обязанностей старосты.

Судя по лицу Марка, он подумал о том же, и Оливер мысленно посочувствовал Стивенсону.

Стивенсон никаких видов на Перси не имел и вообще заглядывался на Клируотер (Оливер и сам был бы не против на нее позаглядываться, но как-то не сложилось), но явно не ждал, что в ближайшем будущем ощутит на себе чье-то пристальное внимание. Оливер хотел развеять подозрения, но, подумав, не стал: старостами мальчиков на Гриффиндоре становятся не только за лидерские качества, но и за умение не пасовать перед трудностями, а Марк сам довольно быстро успокоится на его счет.

— Лучше взгляни на это, — неожиданно сказал Марк и, достав лист пергамента из лежавших на коленях конспектов, протянул его Оливеру.

На пергаменте были рунные цепочки (они вызывали у Оливера неприятные воспоминания: мать после ссоры с отцом уехала из дома так стремительно, что не забрала свою ценнейшую коллекцию рунных переводов, и отец три вечера сжигал их в камине, обнимаясь с бутылкой огневиски), и Оливер хотел сказать, что не собирается учить руны даже под угрозой смерти, но потом разобрал подписи.

От количества слова «огнеупорный» рябило в глазах.

— Мелкого Уизли укусила какая-то гадость, — вспомнил Оливер. — А Поттер соврал мне, что это собака.

Марк посмотрел на Перси, явно разрываясь между желанием разбудить ее и хорошенько допросить и оставить спать дальше.

— Если это дракон… — медленно начал он.

— То все в порядке, — пожал плечами Оливер, возвращая пергамент. — Я уверен, что кто-то уже написал Чарли. Если Перси не говорит нам, значит, все схвачено.

У Марка явно было какое-то свое мнение на этот счет, но он решил оставить его при себе. Он не жил в одной башне с Уизли целых пять лет, поэтому ему еще предстоит свыкнуться с мыслью, что у Перси есть пугающее количество действительно пугающих (и очень сильных) братьев. Нормальным казался только самый младший, но, возможно, он еще не обнаружил у себя какой-то нестандартный талант.

А когда обнаружит, возьмет и превзойдет остальных.

* * *

Конец года ударил внезапно, и в четыре утра Оливер обнаружил себя над раскрытым сундуком, в который не сложил даже половину вещей. Соседи по комнате уснули чуть меньше часа назад, и их сну грозило разве что новое гоблинское восстание, поэтому Оливер не особо осторожничал.

Сон не шел — как всегда в последнюю ночь перед каникулами, — от мысли, что нужно возвращаться домой. В этом году после недельного эмоционального ада в доме с отцом его ждало долгое и утомительное путешествие по домам многочисленных родственников. Он специально откладывал все приглашения на одно лето, но теперь визиты вежливости грозились не влезть в одни каникулы, а на то, чтобы поехать к Флинтам, оставалось всего четыре дня в самом конце лета.

Оливер подумал, что со второго курса еще ни разу не проводил отдельно от Марка столько времени (а теперь это произойдет так не вовремя), и Фрай, похоже, была права со своим сравнением с близнецами Уизли. Так или иначе, то, что до поезда оставалось чуть меньше семи часов, настроения не прибавляло.

Оливер дозапихивал вещи в сундук (пришлось навалиться сверху, чтобы с огромным трудом получилось его закрыть), проверил, не оставил ли ничего ценного под кроватью, и, не почувствовав ровно никакого желания спать, спустился в гостиную.

Здесь было ожидаемо пусто и немного прохладно, несмотря на то, что после дождливых недель погода стала неожиданно теплой.

Хогвартсу тоже не очень нравилось оставаться в одиночестве.

Оливер планировал хмуро пялиться в камин до завтрака, а потом так же хмуро пялиться в окно поезда до вечера, но как-то не сложилось (что-то в его жизни в последнее время все подозрительно не складывалось).

— Привет. Не спится?

Перси стояла чуть поодаль, кутаясь в мантию, и выглядела так неуверенно, будто ждала, что Оливер ее проигнорирует.

Игнорировать было не за что: она не контролировала себя, когда выбирала, какими словами от них отбиться, но после этого между ними образовалась если не стена, то плотная прозрачная пленка, которую никак не удавалось разорвать руками. Оливер знал, что Марк чувствовал то же самое, и даже кубок по квиддичу не поднял ему настроение.

Перси села рядом, и Оливер с готовностью положил голову ей на колени. Он устал сидеть в одной позе, а так можно было смотреть в потолок, а не делать судорожные попытки не смотреть ей в глаза.

Все Уизли лгали одинаково. Может быть, Билл делал это по-другому, Оливер слишком мало знал его, чтобы запомнить, но, начиная с Чарли, их привычки, интонации, легкий оттенок вины во взгляде были неотличимы, как будто формировались одним человеком.

Оливер не был моралистом и спокойно пропускал эту ложь мимо, понимая, что у всех были причины не говорить о чем-то. Это было единственным ему доступным понятием о личном пространстве.

Хотя само слово «пространство» в последние дни портило настроение уже на первом слоге.

Тогда, в большом зале, Перси солгала, внезапно и без причины. А потом просто пробежала мимо Марка, как будто не узнала его. Это было странно и чуть пугающе, потому что Перси легко находила их обоих — как в толпе студентов, так и во всем замке, — и по привычке старосты никогда не обделяла вниманием никого, кто к ней обращался.

В тот день Оливеру некогда было думать над ее словами. И вообще некогда было думать — особенно когда Снейп, закрывший собой от взрыва котел с зельем, смотрел на него в упор так, будто в следующий раз зелье будет из его, Оливера, крови, и уже открывал рот для того, чтобы снять с Гриффиндора миллион баллов и оставить факультет в вечном минусе. Но, услышав волшебное «Поттер в коридоре на третьем этаже» (Оливер до сих пор не мог сказать, почему именно Поттер, а не Грейнджер или сразу двое Уизли, но сработало ведь), рванул вперед так быстро, что, кажется, даже не заметил Фреда и Джорджа, предусмотрительно отошедших в сторону в последний момент.

Потом был матч (проиграть Рейвенкло было не так ужасно, как показалось на первый взгляд: Таркс, похоже, решил отдать дань дружбе с Фрай в честь ее выпуска, и его команда отыграла филигранно, практически безукоризненно), а потом что-то было тоже, и Оливер поймал себя на мысли, что снова откладывает важные вопросы напоследок, опасаясь их решать.

И отложил бы, наверное, еще раз, если бы Перси не вышла в гостиную сама. Оливер до сих пор не знал, насколько сильно она пострадала (мадам Помфри разрешила прийти к ней только на третий день), а сама она не хотела об этом рассказывать.

Но, когда Перси наклоняла голову и (ужасно непривычно) короткие волосы переставали закрывать шею, можно было увидеть уже исчезающие шрамы.

Поэтому, слушая явно неполную версию произошедших событий, Оливер просто радовался тому, что, когда Перси сказала, что не считает, что ее пространство кто-то ограничивает, и вообще очень мило с твоей стороны пытаться спасти мне жизнь, она не лгала.

Прямо сейчас все было хорошо.

У Луны Лавгуд были просто восхитительные глаза. Их цвет не получилось бы назвать просто серым. В нем было что-то от лунного света — такого, каким он отражается в поверхности водной глади. Из-за этого казалось, что она все время смотрит сквозь предметы, как будто ищет внутри них что-то, что будет важнее внешнего облика. Поэтому с ней временами становилось довольно сложно общаться. Зато молчать — комфортно, как ни с кем другим.

Впрочем, Джинни это волновало мало. Если этого требовала ситуация, она говорила за двоих.

У Луны были очень длинные светлые, почти белые волосы, и каждый понедельник после завтрака Молли приводила их в порядок несколькими заклинаниями, и я слегка завидовала, глядя на то, какими аккуратными получались две потрясающей толщины косы.

На фоне нашей семьи Луна выглядела хрупкой снежной фигуркой, но, когда мы выходили гулять, и они с Джинни брались за руки и убегали куда-то по сочной зеленой траве, начинала казаться ярче и сильнее, как цветок, которого коснулось солнце.

Лет через пять от Луны уже невозможно будет отвести взгляд.

Она очень мало говорила, в основном что-то дежурное, как “спасибо, еда была изумительной, миссис Уизли” или “удачного вам дня на работе, мистер Уизли” и совсем не касалась в разговорах тем, которые было сложно поддержать. Но иногда садилась рядом со мной на траву и тихо, чтобы не отвлекать от чтения, начинала перечислять, на что были похожи облака и рассказывала целые истории, которые возникали в ее голове в этот момент.

Я знала ее лично только два понедельника, которые прошли с начала каникул (и еще немного — по письмам Джинни), но была уверена, что не хватит и двухсот, чтобы полностью понять, о чем она думала.

Мне казалось, что это потрясающе.

— Ты так много думаешь, Перси, — сказала мне она, наклонив голову. — Это не мешает тебе отдыхать?

Джинни, сидевшая на траве рядом со мной и сосредоточенно пытавшаяся составить красивый букет из сорванных полевых цветов, невесело хмыкнула. Она так скучала по мне, что первые дни приходила спать в мою комнату, и просыпалась из-за моих кошмаров тоже. На четвертый день пришлось рассказать ей сильно укороченную версию произошедшего. А с пятого дня у вечернего чая, заваренного Молли, стал появляться странный привкус, и кошмары мне больше не снились.

Я быстро выбросила их из головы, потому что дома было хорошо.

Дома была вечная улыбка Молли и ее божественная еда, была Джинни, искрящаяся радостью так, что это напоминало магию, был Артур и миллион историй с работы.

Были бесконечные прогулки по зеленым полям и холмам и тихие семейные вечера в гостиной, когда даже Фред и Джордж уставали настолько, что начинали клевать носами под вечерний выпуск новостей на колдорадио.

— Я отдыхаю, — честно сказала Луне я. — Это не мешает мне думать.

Луна улыбнулась, оценив перевернутый ответ. Улыбка, в отличие от всего остального, делала ее лицо очень детским и напоминала о том, что ей одиннадцать, а не тысяча сто лет.

— Поступишь на свой Рейвенкло, тоже будешь много думать, — проворчала Джинни, старательно утыкаясь взглядом в цветы. Перспектива поехать в Хогвартс и нравилась ей, и нет, хотя письмо должно было прийти только в августе, на ее одиннадцатый день рождения.

— Джинни не хочет, чтобы я поступала на Рейвенкло, — пояснила мне Луна, как будто для кого-то это было тайной. Моя маленькая сестренка, несмотря на все свои достоинства, в любой непонятной ситуации оставалась жуткой собственницей.

Но здесь я не могла не согласиться с ней.

— Я тоже не хочу, — пожала плечами я. — Но это только твой выбор.

— Рону не нравится Слизерин, — начала Луна. Да, было сложно не запомнить, что Рону не нравится Слизерин. Малфой был для него как Гарри для Джинни, только наоборот. — Из-за Драко Малфоя. Тебе не нравится Рейвенкло, — тут Джинни напряглась, потому что ничего такого от меня не слышала, — из-за кого?

— Из-за всего, — проворчала я. — Но я дружу с их старостой. Она замечательная.

У Луны была такая же твердая уверенность, что она попадет на Рейвенкло (“потому что там учились мама и папа”), как у нас — что Джинни попадет на Гриффиндор (иначе не настолько забавно будет шутить о том, что сразу пять Уизли учится в Хогвартсе). Мне просто хотелось, чтобы хорошо было обеим.

Но, по крайней мере, первое время на Рейвенкло за Луной будет кому присмотреть. Младшие курсы слушались Пенни, а старшие вряд ли будут опускаться до издевательств над первокурсницей.

Я опустила глаза в дневник Перси за второй курс — начала перечитывать в надежде увидеть что-то между строк, но ничего, кроме сухого текста, не было. Слова не складывались из первых букв в строчках или предложениях и не было ничего неуместного или подозрительного. Перси как будто хотела верить, что ведет нормальную жизнь.

А нормальная жизнь в итоге была только у меня.

Я опасалась, что начну чувствовать себя виноватой перед ее образом, когда приеду домой.

Но с первого дня здесь ощущала только уют и тепло.

И наслаждалась каждой минутой, проведенной дома.

* * *

Почерк на очень пухлом конверте принадлежал Оливеру, а принесшая его сова выглядела так, будто считала себя по меньшей мере королевой Англии. Она надменно осмотрела кухню, отказалась от предложенной еды и крайне манерно выпорхнула в открытое окно, оставив меня в абсолютно неловкой тишине в окружении семьи, только что собравшейся на завтрак. Я почти читала на лицах Молли и Артура, о чем они думают — этот вопрос висел над нами уже три недели, а они все не начинали диалог, стараясь быть деликатными. Я делала вид, что не замечаю, к чему вели все осторожные расспросы о школе. Когда они будут готовы завести разговор, то наверняка скажут об этом прямо.

— Это от Вуда, — чтобы разрешить недопонимание, сказала я и, посмотрев на окно, увидела, как приближается еще одна сова. Но письмо, которое она бросила в этот раз передо мной, было с гербом Хогвартса, и все снова выдохнули.

Наконец-то.

Рон беззастенчиво заглянул в письмо, когда я его развернула, но почти сразу же вернулся на место с бурчанием. Кажется, я различила что-то вроде “это было ожидаемо”.

Это было ожидаемо, потому что было бы несправедливо увидеть что-то, кроме ровного столбика из “превосходно”.

Радуясь, что близнецы с утра были слишком сонными для комментариев, я передала пергамент Молли, чтобы отвлечь их с Артуром на родительскую гордость и потянулась к своей тарелке, но все же не выдержала и открыла конверт от Оливера.

Он не писал мне на завтрак, обед и ужин и сегодня прислал только первое письмо за лето. И, судя по всему, готовил для этого целый роман-жизнеописание. И, судя по почерку и скачущим строкам — готовил его в любом месте, только не за столом.

Письма были разделены только датами и не было ни приветствий, ни прощаний. Я вернула их в конверт с целью прочесть после завтрака и, подняв глаза, обнаружила, что все на меня смотрят.

— Приятного аппетита, — пожелала я, положив конверт на колени, чтобы он не мозолил никому глаза. Похоже, над моей семьей нависло гораздо больше вопросов, чем я думала.

— Мы гордимся тобой, милая, — запоздало сказала Молли, возвращая мне пергамент, и я едва отделалась от ощущения дежавю.

— Я знаю, мама, — как можно спокойнее улыбнулась я и наконец приступила к еде.

Все три недели я старалась вести себя образцово (хотя мне даже не нужно было себя заставлять), и даже иногда отправлялась камином к тетушке Мюриэль, чтобы передать ей еды от Молли на несколько дней (и пыталась забыть об этом сразу же после того как возвращалась). Под моим руководством Рон сделал домашние задания на лето (хотя ему достаточно было фразы, что если он сделает все сейчас, то не должен будет возвращаться к ним до конца каникул), а взрывов и шума из комнаты Фреда и Джорджа больше не доносилось (я нанесла столько рун на их дверной косяк и вбухала туда столько магии, что ее хватило бы, чтобы сдержать рев стадиона, и я действительно ждала сову из Министерства после такого, но ничего не случилось).

Все было тихо, мирно, идиллично. До сегодняшнего дня.

— Ты уже отправил наше приглашение Гарри, милый? — спросила Молли у Рона, чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу. Джинни ожидаемо залилась краской от одного упоминания, и я не знала, что будет, когда Гарри к нам действительно приедет. Мне бы не хотелось, чтобы у него сложилось впечатление, что он живет в одном доме с сумасшедшей фанаткой (пусть отчасти это и было правдой).

И, к сожалению, не было ни шанса, что он разонравится Джинни, когда она узнает его поближе, потому что кому мог не нравиться тот, кто уже начинал умело пользоваться своим безграничным обаянием. Оставалось только надеяться, что это пройдет, и они смогут увидеть друг в друге нормальных людей, как с положительными, так и с отрицательными чертами и строить любые отношения уже исходя из этого.

— Да, две недели назад, — ответил Рон, слегка расстроившись от этой мысли. — Он не ответил, может, Стрелка не донесла письмо?

— Может, стоит отправить письмо его дяде и тете? — предложила я. — Маггловской почтой. Они все-таки его опекуны, и будет невежливо передавать такие новости через Гарри. Мы можем написать, что папа заберет его в следующую субботу, например.

Как бы мне ни хотелось полетать ночью на машине, несмотря на боязнь высоты, это была так себе идея. Мысль про маггловскую почту пришла мне еще на платформе, когда я увидела мистера Дурсля, который был явно не в восторге от встречи. Тогда я решила, что даже если Добби не станет красть письма, из-за сов может разгореться скандал, а пригласить Гарри к нам на летние каникулы Молли с Артуром разрешили едва ли не в середине года.

Рон не стал говорить родителям, что отправил не одно письмо, а целых три, и два из них — с Аидом, потому что до сих пор не понял, как относиться к этому. Пока что, к счастью, это вызывало у него только беспокойство, а не разочарование.

— Отличная идея, Перси, — кивнул Артур с чуть большим воодушевлением, чем это требовалось.

— Тогда займусь этим сейчас и пойду в деревню, — отодвинув тарелку, сказала я.

Ах, если бы все было так просто.

— Это может немного подождать. Дети, нам с Перси нужно поговорить.

Артур Уизли был увлеченным трудоголиком, влюбленным в свое дело. Он мог гореть на работе и не спать по несколько дней, когда начиналась какая-нибудь новая охота на магглов, делал вид, что прячется за газетой, когда Молли бушевала из-за новых экспериментов близнецов, которые в этом году перешли на новый шумовой уровень (после того как это случилось в последний раз, он чисто случайно оставил на столе книгу с всевозможными вариациями заглушающих чар) и не всегда успевал следить за тем, что происходило сразу у семерых его детей.

Но вместе с этим за фасадом из мягкости и неказистости прятался сильный и неординарный волшебник, который мог проявить твердость, когда этого требовала ситуация, и упрямо стоял бы на своем до конца.

Я была уверена, что на работе он выпускал всех своих внутренних демонов — и оставлял их там перед тем как прийти домой и с любовью и теплом улыбаться своим детям.

И тем, кто думал, что может безнаказанно издеваться над магглами, сильно не везло, если их находил Артур Уизли.

Именно поэтому ни у кого не возникло желания пререкаться — Фред и Джордж испарились из-за стола первыми, как будто не клевали носом весь завтрак, Рон, который выглядел слегка обескураженным, оглянулся на меня с видом “я никому ничего не говорил” и отправился на улицу, рассудив, что от возможного маминого гнева стоит держаться подальше, Джинни наградила нас непонимающими взглядами и ушла в гостиную, наверняка собираясь подслушивать.

Я не начинала разговор, надеясь, что Артур поймет, что опаздывает на работу, и все свернется и отложится само собой.

Но чуда не случилось.

— Тогда, на платформе… — осторожно начала Молли.

Ей была свойственна мягкость и деликатность в каких-то вопросах, но чаще всего, конечно, накосячивший сталкивался с ее гневом. Злилась она очень красиво, хоть и громко.

Но Перси всегда была образцовым ребенком, который не доставлял проблем. Поэтому родители вели себя со мной осторожно.

— Тогда, на платформе, мои друзья подошли ко мне попрощаться перед каникулами, мама, — спокойно ответила я. Помимо Флинта, который так волновал их с момента моего возвращения домой, там была еще и Фарли, с которой мы не успели пересечься из-за того, что проверяли разные части поезда перед высадкой, чтобы никто ничего не забыл.

Они были настолько вежливы с Артуром и Молли, что те далеко не сразу догадались спросить, кто это был.

А услышав от меня ответ, не сразу в него поверили. Паузы как раз хватило, чтобы обошлось без смертоубийств.

— Возможно, ты не помнишь, но мы рассказывали тебе про Флинтов перед тем как ты поступала на первый курс, — негромко и пока еще нейтрально произнес Артур, но в его голосе скользнули металлические нотки, и я невольно вздрогнула от неожиданности. Заметив это, он сразу смягчился, видимо, вспомнив, что все демоны должны оставаться на работе. — Я надеюсь, ты понимаешь, что его мать…

— Никак не может повлиять на него, — перебила его я, пусть это было слегка невежливо. — Она уже больше десяти лет как мертва, папа. И я надеялась, что вы достаточно меня знаете, чтобы понимать, что я не стану общаться с человеком, который может мне навредить.

Зато может навредить кому-то другому.

Но этого я, конечно, говорить не стала.

— Не в правилах Уизли говорить такие вещи, Перси, — вздохнув, сказал Артур, и я подумала, что все серьезные разговоры в этом доме всегда вел он — Молли стояла за его плечом, напряженная, но сдержанная, и явно собиралась высказать свое мнение уже после того как он договорит, в зависимости от того, что я отвечу. — Но тому будущему, которое ты выбрала, может навредить репутация его семьи.

— Как она мне навредит, — начала я, едва подавив раздражение, — если я не… О.

До меня, наконец, дошло, почему их напряжение зашкаливало и грозило перелиться за пределы кухни. По их мнению, нас ничего другого не могло связывать, и в этом была и моя вина тоже. Я настолько старательно обходила эту тему в разговорах, что могли появиться какие угодно мысли.

Переборщила.

— Мы не встречаемся, — прямо сказала я. И на всякий случай добавила: — Ни с кем. Но так или иначе, репутация семьи еще ни о чем не говорит. Я не боюсь.

Напряжение спало. Было видно, что эта тема волновала их довольно сильно, и я мысленно побила себя по рукам. Никто не собирался запрещать мне что-то, как я думала изначально. Похоже, в семье Уизли не запрещают, а нервы Молли и Артура уже были достаточно закалены. Мое общение с Флинтом против выбора профессии Чарли или Билла было детским лепетом.

— Ты опаздываешь на работу, папа, — напомнила я, бросив взгляд на часы. Стрелка Артура меняла цвет на красный, когда подходило время перемещаться к “на работе”, но сам он при этом все еще был дома. — Все будет в порядке. Тебе не о чем волноваться.

— Надеюсь, что так, — ответил Артур и уже совсем скоро исчез в камине.

Мы с Молли остались наедине, и я начала складывать в стопку грязные тарелки, чтобы возникшая пауза не казалась такой напряженной. У нее еще был вопрос, и я подозревала, какой, поэтому упрямо смотрела куда угодно, только не на нее.

— А мне, Перси, — мягко начала она. — Есть о чем волноваться?

После возвращения домой я продолжила отмечать сходства. Молли не была похожа на мою маму внешне, но что-то все равно прослеживалось в том, как она двигалась, как менялось выражение ее лица в зависимости от темы разговора, какие интонации она выбирала. Как смеялась и улыбалась.

Как чувствовала людей вокруг себя и понимала, что с ними не так.

Иногда я пробовала называть ее мамой даже мысленно, не только вслух, и не чувствовала себя так, будто делаю что-то неправильно.

Прямо сейчас она заслуживала честного ответа. И я ответила предельно честно:

— Я не знаю, мама.

* * *

“2 июля

Скорее всего я буду у Маклаггенов, когда напишу достаточно, чтобы отправить тебе письмо, которое займет у тебя время на завтрак, обед и ужин, поэтому заранее прошу не принимать близко к сердцу их чокнутую сову. Уверен, что мой дом выглядит хуже, чем их совятня”.

Деревня Оттери-Сент-Кэчпоул была чем-то похожа на Нору: яркая и слегка несуразная, местами даже нелепая, шумная и очень дружелюбная. Оказавшись здесь в первый раз две недели назад, я очень удивилась, потому что ожидала увидеть аккуратные дома, ровные улицы и однотонные заборчики, но здешние жители плевать хотели на английские чопорность и педантизм. Мы жили на юге Англии, и погода здесь была на порядок лучше, чем в Хогвартсе, и, похоже, солнце как-то по-особенному влияло на людей.

Идти до нее было около получаса, поэтому я взяла с собой письмо Оливера, и время прошло практически незаметно, хотя казалось, что его дни, в отличие от моих,тянулись бесконечно.

“Вчера увидел, что у нас в саду завелись гномы. Я не стал их сжигать, потому что я не такой жестокий, как ты, просто сказал отцу, он их ненавидит (хотя он всех ненавидит). Но у него был плохой день (как всегда), поэтому он хотя бы орал не на меня”.

В прошлом году я не успела оценить, насколько приятно может быть просто прогуливаться по неровной тропинке, то поднимавшейся куда-то на холмы, то терявшейся в густых зарослях травы и полевых цветов. Первое время такие прогулки казались тяжеловатыми даже после бесконечной беготни по лестницам и коридорам Хогвартса, но я довольно быстро втянулась. Каникулы на свежем воздухе шли телу Перси на пользу, и оно сдалось — благодаря хорошему аппетиту, который, в отличие от школьных месяцев, у меня был постоянно, и нормальному регулярному питанию я начала потихоньку набирать вес. Отражение в зеркале перестало быть похожим на жертву голодомора.

Для Молли потеря моих волос напрямую ассоциировалась с тем, что в школе со мной случилось что-то плохое (это, по крайней мере, мы обсудили в первый же вечер), поэтому мы с ней сварили простенькое зелье, которое, конечно, не обещало два фута длины за ночь, но уже дало ощутимый результат — дурацкие прядки, раздражавшие меня тем, что вылезали из любой прически, начали нормально собираться.

Шрамы исчезли, но иногда возникала неприятная фантомная боль. Практически так же ныло сломанное бедро в прошлой жизни, реагируя на смену погоды. Я надеялась, что это пройдет, потому что мне не хотелось чувствовать досаду до конца своих дней.

“3 июля

Как насчет того, чтобы на следующее лето поменяться братьями? Могу прислать тебе двух умных кузенов в обмен на Фреда и Джорджа, мне кажется, у нас есть пара десятков лишних стен и никто не заметит, если они исчезнут. Мы не используем где-то половину комнат в доме, поэтому им было бы где разгуляться. Здесь так скучно, что я даже попытался поговорить с отцом. Выяснил, что иногда он бывает нормальным, но мы не так много времени провели в одном доме и видимся только за завтраком, так что все еще впереди”.

Отец Оливера забрал его практически сразу, не дав толком попрощаться. Они были довольно сильно похожи внешне и отличались только ростом (к сожалению, это показывало, что Оливеру еще было куда расти) и выражением лица (с них можно было срисовывать веселую и угрюмую маску). Он двигался в толпе как ледокол, и взгляд, который Оливер напоследок бросил на поезд, был самым несчастным из тех, что мне приходилось видеть в жизни. Я не успела ему что-то сказать, потому что наблюдала за всем из окна — помогала кому-то из второкурсников с внезапно развалившимся сундуком.

“4 июля

Вспомнил, что у нас дома тоже есть библиотека, сложил башню из книг по гербологии. Пока никто не заметил, но, думаю, так они будут полезнее. Но сейчас только половина восьмого утра, а на то, чтобы строить башни весь день, здесь не хватит книг.

Отец говорит, что в аврорате что-то затевается, но пока не хватает людей. Это делает его злее обычного, потому что с того момента как он ушел с активной службы вся отчетность ложится на него. Я почти уверен, что он хочет, чтобы я тоже работал в Министерстве, чтобы мы страдали одинаково”.

Оливер писал что-то каждый день, иногда коротко, но совсем не так сухо, как Перси делала записи в дневнике, а иногда — максимально подробно описывал свои дни, особенно с того момента как поехал к Маклаггенам. Я прекрасно его понимала, потому что второкурсник Кормак был той еще заносчивой задницей и принес немало головной боли непреодолимым желанием, чтобы все жили по его правилам. Но с ним Оливер хотя бы мог полетать (и теперь опасался, что тот начнет крайне настойчиво проситься на пробы в квиддичную команду — хотя не планировал их устраивать, потому что оба состава, основной и запасной, были укомплектованы).

Я дошла до деревни к середине письма, оставив вторую половину на дорогу обратно, потому что здесь принято было кивать и здороваться со всеми, кого встречаешь по пути. Уизли знали и воспринимали их как чудаков (что было странно слышать от местных жителей), живущих на отшибе.

Пожилой и очень улыбчивый джентльмен на почте (дорогу к которой мне пришлось спрашивать три раза, и все три раза я проходила мимо, потому что не было никакой вывески, а сам милый домик напоминал нечто другое — все посеревшие от времени стены были покрыты детскими рисунками разной степени художественности) помог мне и с марками, и с конвертом, и с отправкой, и даже ни разу не задал вопрос, из какой норы я вылезла, раз у меня нет даже самых базовых знаний.

Я надеялась, что маггловская почта станет для Добби непреодолимым препятствием, иначе появление Артура в доме Дурслей будет большим и неприятным сюрпризом.

Я читала письмо Оливера всю дорогу обратно, пропуская через себя его дни, как будто все это время находилась рядом, а после обеда села писать ответ, даже не надеясь сделать его таким же большим и подробным, но тем не менее, собиралась приложить максимум усилий. Вызов был принят.

Этот яркий и солнечный день омрачало лишь то, что все это время меня преследовало ощущение, что где-то за моей спиной начинали собираться тучи.

Субботы были днями личного отдыха для Артура, когда он мог возиться с приборами в своем гараже с утра до вечера. Это было что-то вроде эмоциональной разгрузки для него после недели почти круглосуточной работы. Он был рад всем, кто заходил к нему, но делать это без причины никто не хотел.

Я обычно забивалась в угол гаража, устраиваясь на одном из старых автомобильных сидений, и разбирала старый, но на редкость подробный том по окклюменции, выписывая для себя важные моменты. Артур хранил здесь книги, которые не должны были попасть в руки близнецам. В самостоятельных занятиях окклюменцией не было ничего опасного, но в самом конце давалась базовая информация по легилименции, и с Фреда и Джорджа сталось бы попробовать влезть друг другу в голову, не осознавая последствий.

Форд “Англия” был уже почти готов. Артур планировал забрать на нем Гарри, чтобы не травмировать лишний раз его дядю с тетей и произвести хоть немного правильное впечатление о волшебниках (я сомневалась, что древняя, пусть и милая развалина на колесах этому поспособствует). В прошлые субботы я украдкой смотрела на то, как он перебирает двигатель, заколдовывая отдельные части, и изнывала от желания присоединиться. А потом и сесть за руль. Но это было бы несвойственно Перси и довольно подозрительно, поэтому я ограничивалась только несбыточными мечтами.

Глава про типы ментальной защиты меня слегка расстроила. Основных было два — тот, который направлен на внешнее вторжение и тот, который ограничивал проявления эмоций и мыслей изнутри, давая практически полный контроль над их выражением. Для лучшего результата их следовало совмещать, потому что в таком случае не требовалось постоянно держать в голове внешнюю защиту, чтобы защитить громкие мысли от поверхностного чтения опытными легилиментами.

Я представляла внутреннюю защиту как процесс дистилляции. Брага из мыслей и эмоций проходила через перегонный куб, после чего отделялись вредные и нежелательные из них — “головы” и “хвосты”, а “сердце” шло на второй заход. И в результате внешне отражалось намного меньше того, что происходило за фасадом практически непоколебимого спокойствия.

Это зародило у меня кое-какие подозрения и, когда я написала о них Фарли (обычно она отвечала почти сразу, но в этот раз довольно долго молчала), она призналась, что профессор Снейп занимается окклюменцией со всеми слизеринцами, начиная с третьего курса.

Чтобы они могли защитить себя как в школе, так и в будущем.

Это было такое предусмотрительное и дальновидное читерство со стороны их декана, что я в очередной раз слегка пожалела, что Перси попала не на Слизерин. Хотя вряд ли в таком случае с ней бы что-нибудь случилось.

Но такой путь в любом случае был не для меня. Кроме того, внешний блок защищал не только от вторжения в мысли, но и от влияния чужих эмоций и заразительных идей, потому что окклюменция очень четко помогала отделить собственное от навязанного (правда, в случае с Империо это почти никак не помогло бы, зато должно было прекрасно справляться с тонкими манипуляциями). Мне бы так или иначе пришлось держать ментальный блок в голове все время, поэтому я была уверена, что это войдет в привычку и перестанет быть заметным и напряжным.

Мой дом был моей крепостью. Поэтому каждый день перед сном я потихоньку отстраивала в голове маленькую копию Норы. Для этого почти каждый день выходила рано утром, еще до завтрака, и внимательно осматривала ее со всех сторон, запоминая каждую мелкую трещинку в стене для большей правдоподобности. Пока у меня был готов только первый этаж, и я на пробу прятала какие-то незначительные воспоминания под крышками кастрюль и сковородок на кухне Молли.

— Перси, милая, — неожиданно позвал меня Артур. — Можешь помочь мне немного?

Я с готовностью отложила книгу в сторону и, потянувшись, встала с сиденья. Форд тарахтел неожиданно тихо, что было весьма несвойственно, конечно, если с ним работает не волшебник.

Праворульные автомобили в прошлой жизни попадались мне редко, и внутри все казалось непривычным еще и из-за этого. Но в то же время я как будто вдвойне ощущала себя дома.

— Я отойду, и тебе нужно будет нажать сюда, — сказал Артур, указав мне на подозрительно знакомую серебристую кнопку на приборной панели. Я едва сдержала улыбку. — Хочу посмотреть, как работает маскировка, но чары спадают, если открыть дверь или окно.

— Хорошо, папа, — сказала я и, дождавшись знака, с готовностью нажала на кнопку. А после, воспользовавшись моментом, пока Артур с детским восторгом на лице обходил и ощупывал форд со всех сторон, с трепетом погладила руль и слегка вибрировавшую приборную панель.

Я уже придумала, что буду прятать самые сокровенные воспоминания в той самой тетради Перси, которую никак не могла открыть в реальном мире. И, пожалуй, когда дострою в голове Нору, пристрою к ней и гараж Артура.

А тетрадь будет лежать здесь, рядом со мной, на пассажирском сидении. Можно будет представлять, что мы с моими воспоминаниями сможем в любой момент улететь в закат.

— Как я и думал, все идеально, — с прежним восторгом сказал Артур, открывая для меня дверь. Счастье изобретателя, искреннее и чистое, делало его лет на тридцать моложе.

Я хотела что-то сказать, но, вылезая из машины, невольно скользнула взглядом по ближайшему стеллажу и зацепилась за покрытую пылью банку, в которой неожиданно обнаружила простые елочные колокольчики.

Легкая тоска, вызванная неожиданным воспоминанием, была мгновенно раздавлена дурацкой, трудновыполнимой, но вместе с этим совершенно гениальной идеей.

* * *

Подслушивать никогда не было моей привычкой — до обучения в Хогвартсе, где всю информацию о похождениях Гарри, Рона и Гермионы можно было выудить только так, случайно оказавшись в правильном месте в правильное время. Где-то в середине года я потеряла свою совесть между обрывками их разговоров и так до сих пор ее не нашла.

— …или я, или часть моих людей, Молли.

Голос Артура звучал устало. Вчера он не вернулся домой к ужину, прислав патронуса, что задержится из-за какого-то мерзкого типа, который с начала лета заколдовывает бытовую технику в маггловских домах по всей Англии. Судя по всему, это растянулось на всю ночь, что в последние дни случалось довольно часто.

Время “Пора завтракать, Перси” еще не пришло, но за окном уже были предрассветные сумерки. Я проснулась и спустилась, чтобы в очередной раз погулять вокруг дома и обратить свое внимание уже на второй этаж, а в итоге юркнула за арку, отделявшую кухню от гостиной, потому что не захотела выдавать свое присутствие — Молли как раз поворачивала голову в мою сторону, когда ставила на стол тарелку. Уйти незамеченной, если кто-то продолжал смотреть в мою сторону, я бы не смогла — расстояние от края арки до стены было совсем небольшим, его хватало только для того, чтобы спрятаться, а чтобы вернуться, нужно будет обойти широкий камин.

Получится неловко, если меня заметят.

— Но ты ведь тоже занят? Разве это не так важно?

Когда Молли пыталась злиться тихо, то переходила на шипение. Ее голос звучал одновременно и забавно, и жутко.

— Для Министерства маги всегда будут важнее магглов, — ответил Артур. — Скримджеру кто-то донес на еще один тайник в доме Малфоев. Он решил устроить полномасштабную проверку всех, кто вызывает подозрения, но у него не хватает людей.

— То есть… Вообще всех?

Это “вообще всех” в исполнении Молли мне очень не понравилось. Я была уверена, что она спросила об этом не случайно.

Артур промолчал, отвлекшись на еду. Стало так тихо, что я могла различить легкий шелест ветра за приоткрытым окном. Погода грозила вот-вот испортиться, и это нагоняло тоску, несмотря на то, что дождливые дни в Норе были тоже очень уютными.

— Ты же знаешь Скримджера, Молли. Он подозревает половину Британии и с удовольствием проверит даже кабинет Дамблдора, не говоря уже о других. Это бессмысленно и мягко говоря неприятно, но так он зарабатывает себе доверие перед выборами на пост министра.

Нужно было выбираться из угла и идти бороться с моральной дилеммой в свою комнату. Я повернула голову, чтобы оценить пути к отступлению и вздрогнула, увидев, что Джинни, застывшая посреди гостиной, смотрит на меня очень внимательным взглядом. В таком свете ее глаза казались совсем темными, поэтому выглядела она, несмотря на милую пижаму с котятами, мягко говоря жутковато.

Джинни, несмотря на сходство с матерью, была привязана к Артуру, пожалуй, сильнее всех, и сильнее всех скучала по нему, поэтому часто просыпалась рано, на каком-то интуитивном уровне понимая, что он вернулся домой, и спускалась, чтобы поздороваться.

Я приложила палец к губам, надеясь, что любовь к родителям не настолько сильно перевешивает любовь ко мне, и она улыбнулась той же самой лукавой улыбкой, которая появлялась на лицах Фреда и Джорджа, которые торжественно клялись, что замышляют только шалость.

И маленькие секреты ей, как и всем романтичным девочкам, очень нравились.

Она уверенно прошла в кухню, и я, не сомневаясь, что там сейчас начнется отвлекающий концерт по заявкам, юркнула в противоположную от кухни сторону, как только раздались голоса, правда, едва не споткнулась о самую первую ступеньку и тем самым чуть не свела на нет все ее старания.

Аид уже вернулся и дремал, устроившись на спинке моей кровати. У него был насест, который стоял в темном углу рядом с шкафом, но он игнорировал все удобства — и мои, и свои — явно ради какой-то высшей цели.

Я села за стол и задумчиво посмотрела на стопку исписанных пергаментов, которые пока ни к чему не относились и поэтому занимали место в углу, рядом с семейной колдографией. Здесь были мои заметки по окклюменции, план дома, наметки планов на шестой курс.

И черновики писем.

Здесь была целая подборка, которую можно было включить в урок на тему “Как нейтрально начать разговор и закончить его ничем?”, и я каждый раз откладывала перо после первого абзаца и шла заниматься более полезными делами. Флинт не присылал мне писем тоже, но жизнеописания были только в духе Оливера, поэтому я воспринимала это как должное.

У меня не было недостатка в общении — и Фарли, и Пенни писали мне почти каждый день, и я занимала себя достаточно, чтобы было практически некогда об этом думать. Но время почему-то всегда находилось.

“Мягко говоря неприятно”. Артур был прав. Думать об этом тоже было неприятно, несмотря на то, что предупреждение было бы нечестным.

Я торопливо написала несколько строк, боясь передумать, высушила чернила и ласково погладила Аида по голове. Он проснулся почти сразу и посмотрел на меня почти без недовольства — ему было скучно без дальних перелетов, и я подозревала, что он успел привязаться к Биллу, у которого жил по нескольку дней, потому что тот каждый раз писал мне гигантские ответы, а на это требовалось много времени.

— Отправлю тебя в Египет на следующей неделе, — пообещала я, привязывая к его лапе свернутый в трубочку пергамент. — Отнеси это Флинту, ладно? И убедись, что он прочитает сразу. Только не вреди, — добавила я, заметив, что филин как будто бы воодушевился, и после этого он сдулся и нахохлился. — Просто будь назойливой задницей, если потребуется. Если будет ответ, принеси сюда, чтобы мама не видела, ладно?

Аид согласно ухнул и вылетел в открытое окно.

Я смотрела на него до тех пор, пока темная точка не перестала быть различимой на фоне хмурого неба.

Он вернулся ближе к вечеру, и ответ, небрежно сброшенный на кровать, я прочла только после ужина в конце действительно долгого и утомительного дня, в который старалась вести себя так же идеально, как обычно, и отвлекала Джинни каждый раз, когда она собиралась спросить, что случилось утром (где-то после обеда у меня закончились темы и пришлось сбежать на улицу и с повышенным интересом смотреть, как Рон, Фред и Джордж пытаются играть в квиддич на троих, пока не было дождя — получалось нелепо, но жутко смешно).

“Спасибо, это было очень мило с твоей стороны”.

Я закатила глаза. Пройдут годы и сменятся цивилизации, а Флинт так и останется буквой “з” в слове “злопамятность”.

“Отец в восторге от твоей кошмарной птицы”.

Я перевела взгляд на Аида. Тот чистил перья с самым невинным видом, но, похоже, принял мои слова насчет назойливой задницы слишком близко к сердцу.

Третья строчка была значительно ниже других, и я не сразу ее заметила, а заметив, вздохнула и села за стол, понимая, что в этот раз уже обойдусь без черновиков.

“Как проходит твое лето?”

* * *

Переживать страх высоты, сидя в комфортном и уютном автомобиле, оказалось не так уж и плохо. В прошлой жизни в своей вечной старушке мне было временами спокойнее, чем дома, и, похоже, теперь дополнительной крепостью оказался наш семейный форд. Иногда я ловила приступы легкой паники, но в такие моменты представляла, что мы едем по дороге, а не летим на высоте птичьего полета. Перси, в отличие от меня, высоты не боялась. Или никому об этом не говорила. Но так или иначе, у Артура не возникло сомнений в том, кого взять с собой, когда Молли предложила это за завтраком. Фред и Джордж были наказаны за то, что “случайно” развалили старый сарай для метел, Джинни была слишком впечатлительной и наотрез отказалась бы куда-то ехать, как бы сильно этого ни хотела. Оставались мы с Роном, как самые спокойные и благонадежные. Дух авантюризма и любопытство перекрыли впечатлительность, и я не смогла признаться в том, что меня пугают даже движущиеся лестницы в Хогвартсе, а Рон, которого Молли одела и причесала так, будто мы едем на прием к Ее Величеству, сидел позади и с восторгом метался от одного окна к другому, будто вид за ними был совершенно разным.

Литтл Уингинг отличался от Сент-Оттери-Кэчпоул примерно как в моем воображении Петунья Дурсль отличалась от Молли Уизли. Здесь были ровные улочки, ухоженные газоны и однотипные — идеальные — дома. Фарли бы точно оценила безукоризненную симметрию во всем, но наш фордик явно возник посреди пустой Тисовой улицы как неосторожная чернильная клякса среди выверенно прямых строчек. Я чувствовала в этом противоречии что-то веселое.

Так или иначе, день до определенного момента был добрым.

Как и прихвативший с собой своих демонов Артур Уизли.

— То есть, — очень тихо и вкрадчиво начал он, и я заметила, что Рон инстинктивно вжал голову в плечи, — упал с лестницы?

Занятия окклюменцией, пусть даже недолгие, уже дали результат. Я перестала воспринимать чужие эмоции так остро и теперь ждала первого квиддичного матча, чтобы проверить свои успехи. Но злость Артура разливалась волнами посреди вылизанной прихожей. Она делала его как будто бы выше и больше очень немаленького мистера Дурсля, который стоял напротив с яростным выражением на лице, и в какой-то момент тот как будто сжался, проиграв в этом эмоциональном поединке.

Все было почти хорошо. Миссис Дурсль окатила нас с порога ледяной вежливостью (которая, несмотря на неуместную мысль, ей очень шла, хоть так она и казалась строже и тоньше), мистер Дурсль очень старательно выбирал выражения, хотя его взгляды были гораздо красноречивее слов. Дадли оставался наверху — мы услышали только шумные шаги, а вниз он не совался, даже не выглядывал.

Гарри сбежал по лестнице нам навстречу, как только открылась входная дверь, волоча за собой сундук, метлу и клетку с совой, явно не желая, чтобы визит затягивался. Мы уже собирались прощаться, стараясь не казаться слишком радостными (похоже, в этом доме вообще не принято было испытывать радость), как он наклонился, чтобы завязать шнурки, а после этого слишком широкий ворот футболки сполз в сторону, обнажая огромный лиловый синяк. Я заметила, что для мистера и миссис Дурсль это тоже было сюрпризом (в глазах последней на какой-то момент мелькнул не страх, а сожаление), из-за чего вранье, последовавшее за вопросом, выглядело слишком натянутым и нескладным, но одергивать Артура сейчас явно не стоило. Он работал с людьми разного рода и явно умел держать себя в руках. Неправомерное использование магии этому дому никак не грозило. Разве что несколько минут ледяного ужаса перед любящим отцом семерых детей.

А я не хотела, чтобы кто-то был свидетелем его ярости — кроме тех, кто был в ней виноват, пусть и не напрямую — и поэтому дернула Рона за рукав.

— Пойдем, поможем Гарри отнести вещи в машину.

За те несколько минут, что мы провели в идеальном доме, тучи практически заполнили небо и нависли угрожающе низко. Дышать стало намного тяжелее, а путь до фордика, оставленного на обочине дороги, показался почти бесконечным.

— Это не дядя Вернон, — негромко сказал Гарри, как только мы с Роном погрузили его сундук и метлу в багажник. — И не тетя Петуния.

— И не твой кузен? — уточнила я, захлопнув крышку. Гарри опустил взгляд в пол. Это был его способ сказать что-то вроде “ты не хочешь знать”. — Все в порядке, не переживай так. Мне жаль, что ты увидел нашего отца таким. Поверь, вывести его из себя могут очень немногие вещи, например, жестокое обращение с друзьями его детей. Он ничего не сделает твоим дяде и тете, просто поговорит с ними немного. Без палочки. Хотя если честно, твоего кузена следовало бы наказать. Очень больно?

Гарри отрицательно помотал головой, расслабился почти сразу — хоть в этом он мне поверил без лишних проволочек — и уже смущенно заулыбался, когда сел в машину рядом с Роном.

— Ты не получал мои письма? — осторожно спросил тот. — Или твои дядя и тетя отбирали их?

— Ты писал мне? — удивленно отозвался Гарри. — Я думал, вы с Гермионой слишком заняты. Видели бы вы лица дяди и тети, когда пришло твое письмо, Перси. Они не знали, что маги умеют пользоваться обычной почтой. И бывают такими вежливыми. Они почти записали тебя в нормальные люди, но прости, пришлось сказать им, что ты тоже волшебница.

Рон нахмурился. Он бы не стал напрягаться, если бы все письма посылал со Стрелкой, но Аид, который без проблем долетал до Билла, не вызывал у него сомнений.

Итак, Добби — одна штука. Надеюсь, у него хватит совести не появляться в доме волшебников со своими невнятными предупреждениями. Или ему как минимум придется ощутить на себе весь гнев Молли Уизли. Я бы на его месте не стала так рисковать.

Артур вернулся в машину только через десять минут. Он был все еще зол, и я осторожно дотронулась до его плеча. Злая маска мгновенно сменилась на растерянную, а еще через долю секунды — на абсолютно добродушную.

— Простите, дети, не хотел вас пугать, — виновато улыбнулся он. — Рад тебя видеть, Гарри.

— Я тоже рад, что вы за мной приехали, мистер Уизли, — искренне ответил Гарри, улыбнувшись шире. — Спасибо за приглашение.

— Я поговорил с мистером и миссис Дурсль, — уже серьезнее сказал Артур. — И отправлю письмо Дамблдору. Но если в следующем году что-то такое повторится, сообщи мне сразу, ладно? Мы заберем тебя.

— Хорошо, мистер Уизли, — покладисто ответил Гарри, но и мне, и Рону сразу стало ясно — не сообщит. Он еще не совсем понимал, что в этом мире существовали люди, искренне готовые заботиться о нем просто потому, что он есть. И ему было почти физически некомфортно от мысли, что он доставил нам такие неудобства.

К счастью, это поправимо.

Обратный путь прошел под оживленные разговоры, в которых я почти не участвовала, глядя в окно на проплывающие по небу облака. Начался дождь, и из-за плохой видимости и стука капель не было ощущения, что мы летим, поэтому не было никакого страха.

И, когда впереди показалась Нора, а колеса коснулись мокрой травы, и Рон сказал уже знакомое “Не дворец, но живем”, я одними губами произнесла вместе с Гарри:

— Дом замечательный.

Сложно было сказать, как Гарри воспринял Молли изначально, когда буквально потонул в том море заботы, которым она его окружила. Он никогда не стал бы отказываться от памяти о своей маме, о встрече с которой мечтал, наверное, с того момента как научился думать. Но Молли не осталась для Гарри “замечательной мамой моего друга”. Похоже, что просто для нее не придумали еще особенного теплого слова, и он не знал, как обозначить свое отношение. Тянулся к ней, говорил прямо и открыто, много улыбался, украдкой наблюдал за тем, как она что-то готовит, но вместе с этим никогда не старался завоевать еще больше внимания, считая, видимо, что и так отнимает его у нас.

Но он не отнимал. Если у Артура Уизли была его потрясающая интуиция, которая передалась, похоже, всем его детям (а моя часть, вероятно, сгинула вместе с Перси), то у Молли Уизли был талант быть во всех местах одновременно и уделять внимание каждому моменту, который этого заслуживал. Каждый из нас получал свою долю любви, и она не уменьшилась, даже когда в понедельник за столом привычно появилась Луна.

В жизни Гарри Поттера Молли Уизли была вторым человеком, который испек ему праздничный торт. А люди, которые с большой любовью пекут тебе торты, просто не могут не стать особенными.

Хагрид был другом — одним из первых, из немногих, из важных.

Молли стать другом не могла, в ее жизни не существовало такого понятия. Всех, кто ей нравился, она просто принимала в свою семью.

А Гарри Поттер, маленький, одинокий, забитый мальчик, просто пока оказался не готов стать частью чего-то огромного, большого и любящего.

— Не спится? — спросила я, зябко кутаясь в чью-то теплую рубашку, оставленную на кресле в гостиной. После недели дождей тридцать первое июля выдалось действительно теплым и приятным, но ночь все равно показалась довольно холодной.

— Не очень, — честно признался Гарри, скользнув взглядом по чистой поверхности стола, который мы поставили сегодня во дворе дома, чтобы не толпиться на кухне. Праздник уже давно закончился, поэтому пустой стол выглядел немного тоскливо. — И тебе?

Я придирчиво осмотрела стул рядом с ним (сегодня Фред и Джордж превзошли себя по количеству дурацких приколов, а темнота оптимизма не добавляла) и осторожно присела на край.

— Писала письмо Оливеру и не уследила за временем, — пояснила я. В этот раз я подготовилась основательно, и мой новый роман-жизнеописание получился в три раза толще, чем прошлый. Я планировала отправить его, когда Аид вернется из Египта. Ближе к концу августа Оливера ждала “неделя дежурной вежливости” с матерью и ее новой семьей, и от этих строк практически веяло какой-то холодной тоской — даже почерк и наклон букв немного изменился на них. Я хотела немного подбодрить его перед поездкой, а в итоге, похоже, обеспечу чтением на множество долгих вечеров. — О чем думаешь?

— О зеркале, — неожиданно сказал Гарри, и интуитивно я сразу поняла, о каком зеркале идет речь, хотя старалась вспоминать о нем как можно реже. — Когда смотрел в него тогда, зимой, было ощущение, что все настоящее, но не мое. Как сейчас. Как будто это неправильно, что вы так хорошо ко мне относитесь.

— Мы хорошо к тебе относимся, потому что ты замечательный, — пожала плечами я. — Мы любим Гарри, а не мальчика-который-выжил. Не бери в расчет Джинни, ей нужно это перерасти.

Джинни была маленькой краснеющей катастрофой. Она роняла вещи, забывала слова и вообще не могла находиться с Гарри в одной комнате, но хотя бы не доставала его своим фанатством, как мы все опасались в глубине души.

— Ты не веришь, что кто-то может любить тебя просто за то, что ты есть. В этом я могу тебя понять, — продолжила я. — В отличие от той ситуации с зеркалом.

— Можешь? — недоверчиво спросил Гарри, поежившись от холода, и я, приложив палец к губам, достала палочку и наложила на него согревающие чары. Он уже наверняка видел, как Фред и Джордж пользуются магией (этого не видела только Молли, потому что они могли вовремя остановиться), но пока опасался делать это сам. Мне бы тоже не хотелось, чтобы родители знали про то, что мы все свободно колдуем — хотя возможно, они просто делали вид, что не знают.

— Могу, — легко согласилась я, убедившись в том, что ему больше не холодно. — У меня тоже никогда не было друзей. До прошлого года. И, если честно, я до сих пор не до конца понимаю, почему они появились и так хорошо ко мне относятся.

— Да уж, ты собрала все факультеты, Перси, — пробормотал Гарри, неловко засунув руки в карманы джинс. Три дня назад Молли о чем-то очень тихо с ним поговорила, а потом ушла вместе с ним на несколько часов, оставив меня за старшую, и мне пришлось согласиться сварить вместе с близнецами простенькое бодрящее зелье взамен на то, что они не будут разносить дом. В тот день вся старая одежда Гарри куда-то исчезла, а теперь он чувствовал себя слегка неуютно, будучи одетым очень аккуратно, но был скорее счастлив хорошо выглядеть, чем нет.

Хотя его растрепанные волосы не брало никакое заклинание.

— Почти все, — поправила его я. — Но это тот случай, когда двоих слизеринцев будет глупо менять даже на целую школу.

У Гарри было свое мнение на этот счет. Он выразил его таким долгим красноречивым молчанием, что мне стало слегка не по себе. Я даже не знала, кто вырвался на первое место в его топ ненавидимых людей — профессор Снейп или Малфой.

Так или иначе, в его воображении они отбрасывали тень на весь свой факультет.

— Почему? — наконец, так и не дождавшись пояснений от меня, спросил он.

— Дай-ка подумать, — протянула я. — Потому что они тоже замечательные? Других таких нет. Я люблю своих друзей точно так же, как ты любишь своих или твои друзья любят тебя. Если бы ты выбрал Малфоя, а не Рона, то, несмотря ни на что, тоже получил бы отличного друга. И кто знает, может, мы бы тебе тогда не нравились. И это было бы совершенно нормально.

— Сложно это представить, — пробормотал Гарри. — Как и Малфоя в роли отличного друга.

— Он перестанет быть таким противным на третьем курсе, — фыркнула я. — Обещаю. Или ты всегда можешь приложить его головой об скамейку на квиддичном поле. Оливер уверен, что это помогает.

Гарри хмыкнул, и в какой-то момент я начала опасаться, что он впервые в жизни воспринял мои слова абсолютно серьезно. Но, по крайней мере, атмосфера самобичевания и напряжения исчезла — рядом со мной сидел почти обыкновенный подросток, а не пришелец из мира героев, испытывающий вину за то, что к нему (как он думает, беспричинно) привязаны другие люди.

Мы заботились о нем, как умели. И я хотела бы, чтобы он воспринимал это как должное, а не как великий подарок от мироздания, который еще и мог прийти не по адресу.

— Иди спать, — сказала я, осторожно погладив Гарри по плечу (синяк уже сошел, а Молли, в отличие от Артура, отнеслась к нему совершенно спокойно или просто не подала вида, но даже понимая, что он цел и невредим, я не могла отделаться от осознания, насколько хрупкими могли быть люди).

— Тогда, рядом с зеркалом, — вдруг начал Гарри, повернувшись ко мне. Я не могла полностью различить выражение его лица, особенно за стеклами очков, которые делали его глаза матовыми в такой темноте, но чувствовала, что это важно для него. — Ты сказала, что я смогу поговорить с кем-то из моих родителей, чтобы я успокоился?

— Нет, Гарри, — мотнула головой я. — Это слишком жестоко — говорить такие вещи, чтобы кто-то успокоился и перестал влезать куда не следует.

— Так способ и правда есть?

Отвечать на этот вопрос однозначно было опасно. Но я понимала, что если не получится с воскрешающим камнем, можно будет перерыть все библиотеки мира в поисках решения.

Родители Гарри всегда были с ним. В этом я точно не сомневалась.

— Мне понадобится… — задумалась я. — Где-то четыре года, чтобы проверить все и дать тебе ответ. Но не забывай, пожалуйста, что мертвые не возвращаются.

— Это же не опасно? — с подозрением спросил Гарри. Он начал подниматься со стула, но так и замер от пришедшей ему в голову мысли. — Для тебя.

— Опасно, — честно ответила я. — Но я не буду одна, обещаю.

То, что ради этой затеи будет рисковать не один человек, Гарри ни капли не успокоило, но, похоже, он решил подумать об этом завтра.

Но на этот счет у меня уже был план. Я спрятала его в своей голове так надежно, что и сама не всегда вспоминала.

Хотя была уверена, что достану его в подходящий момент полностью готовым.

* * *

Мне было неловко за такие мысли, но некоторые совы (а в магическом мире я успела увидеть их великое множество) выглядели вкусными. То есть, они были слишком красивыми, чтобы мой мозг воспринимал их как что-то живое и разумное. Сипуха, опустившаяся передо мной, была настолько удивительно красивой, что я расценивала ее как что-то вкусное до тех пор, пока она не попятилась назад, отказываясь отдать привязанный к лапе конверт.

— Сестрица Персефона…

— …выбирает только тех друзей…

— …у которых ненормальные совы?

Темные глаза смотрели на меня очень выразительно, будто она ждала от меня подтверждения, что я действительно Перси Уизли. Я не стала торопить ее с выводами и любовалась рыжеватыми крыльями и белыми перышками на груди, которые выглядели удивительно мягкими.

— Тут что-то написано, — неожиданно сказал Гарри, сидевший слева от меня. До этого момента он наблюдал, как Луна, занимавшая место напротив него, пытается что-то построить в своей тарелке с овсянкой, вырывая ложкой траншеи в застывшей каше, поэтому сипуха, едва не окунувшая письмо в его собственную тарелку, его волновала мало.

Проводив Артура, Молли ушла камином к тетушке Мюриэль, чтобы отнести ей яблочный пирог, пообещав вернуться через полчаса, и на это время полная кухня детей осталась практически без присмотра. Я проморгала гостью, потому что отвлеклась на Фреда и Джорджа, которые слишком уж часто бросали взгляды на шкафчик, в котором Молли хранила ингредиенты и готовые зелья, по большей части целебные.

— И правда, — ответила Луна, оторвавшись от своего увлекательного занятия. — Какой забавный почерк. “Покорми эту идиотку, Уизли”.

— И ничего ты не идиотка, — проворчала я, когда бедная птица, явно не ожидавшая такого высказывания в свой адрес, обиженно нахохлилась. — И очень красивая, к тому же.

Джинни передала мне мясные обрезки, которые Молли оставляла для Стрелки каждый день, и сипуха, получив угощение, радостно ухнула и протянула мне лапу, позволяя отвязать письмо, а после и вовсе перелетела на плечо, явно не собираясь улетать.

Я бы тоже не стала покидать дом, где кормят без возражений. Но она, похоже, еще и собиралась ждать, пока я напишу ответ. Это было к лучшему, потому что Аид улетел к Биллу с целой стопкой писем от всей семьи, а отправлять что-то со Стрелкой все равно что играть в лотерею.

Я осмотрела кухню. Оставлять эту маленькую разномастную стаю без присмотра даже на десять минут было бы ошибкой, а Рон, осознав, от кого конверт, ощутимо напрягся, и читать письмо у него на глазах было бы провокацией. Я понимала, что приближался час, когда нам нужно будет серьезно поговорить, но оттягивала этот момент как могла. У меня никогда не было братьев и сестер, я не общалась даже с малочисленными кузенами, поэтому, если отношения напоминали минное поле на фоне цветов и яркого голубого неба, я испытывала трудности с выбором модели поведения.

Общаться с Роном было сложнее, чем с Джинни, несмотря на ее непростой характер. И сложнее, чем с Фредом и Джорджем, потому что за год совместных приключений у нас с ними установилось прекрасное взаимопонимание. Они знали, что нужно мне, а я знала, что нужно им, и это помогало прекрасно общаться и вне взаимовыгодных сделок.

Рон был сложным. Он привык постоянно думать и собирать информацию по кусочкам, потому что к нему и Джинни, как к самым младшим, никто не относился серьезно, предпочитая скорее заваливать любовью с головы до ног. Он (пока что) не блистал каким-то ярко выраженным талантом и часто упускал возможность продемонстрировать свои силы из-за неуверенности в себе, хотя общение с Гермионой повлияло на него в этом плане положительно.

Я любила его точно так же, как всех остальных братьев, не больше и не меньше, но все серьезные разговоры предпочитала избегать до последнего. Боялась, что придется признаться ему в том, в чем до сих пор не хотела признаваться себе.

— Если сестрица Персефона…

— …согласится полетать с нами…

— …так уж и быть…

— …мы не взорвем кухню…

— …пока она читает Очень Важное Письмо.

Я посмотрела на Фреда и Джорджа со всей доступной мне иронией. Это была их идея фикс — посадить меня на метлу и заставить играть с ними в квиддич, потому что с появлением Гарри количество игроков (с учетом Джинни, которая уже держалась на метле достаточно хорошо, чтобы Молли разрешила ей летать с братьями) стало неравным, поэтому делиться на две команды было проблематично. Луна не летала — все опасались, что если посадить ее на метлу, то через день она обнаружится на другом конце Вселенной.

— Позовите Диггори, — буркнула я, убирая письмо в карман. Оно могло подождать.

— Диггори? — переспросил Гарри, спохватившись, что его каша тоже безнадежно остыла, и теперь легче было строить в ней города, чем съесть всю порцию. Но, чтобы не обидеть Молли, он мужественно отправил в рот целую ложку.

— Седрик Диггори, живет с нами по соседству, — пояснила я. — В этом году он будет капитаном команды Хаффлпаффа. Он был запасным, поэтому ты можешь его не помнить, но почти все из их команды выпустились, поэтому выбора особо не было.

Точнее, выбора не было у тех, за кем Фрай ходила по пятам последние два месяца учебного года, чтобы тогда еще третьекурсника из запасного состава согласились рассмотреть в качестве капитана. Мадам Хуч, а за ней и профессор Спраут сдались далеко не сразу, потому что не хотели перекладывать такую ответственность на того, кто по их мнению еще не дорос.

— Даже странно…

— …что сестрица Персефона…

— …знает то…

— …о чем не знаем мы.

— Сестрица Персефона, — передразнила братьев я, — в отличие от вас, иногда слушает, о чем говорит Оливер.

Оливер наблюдал за этим в первых рядах и приносил мне новости почти каждый день, не спрашивая, хочу я их знать или нет. Диггори нравился ему меньше, чем Фрай, но был достаточно интересным, чтобы вписаться в четверку капитанов на следующий год и привнести что-то новое, поэтому Оливер болел за него.

Фреду и Джорджу Диггори не нравился совсем, потому что был успешным в учебе (и пусть Молли никогда не грешила тем, чтобы сравнивать своих детей с чужими, но достаточно часто о нем говорила) и довольно красивым для своего возраста, но перспектива пару раз уронить его с метлы их, похоже, вдохновила достаточно, чтобы забыть о шкафчике с зельями. Они испарились так стремительно, будто даже не спускались на кухню (а две абсолютно пустые тарелки невзначай оказались в раковине), а я вздохнула с облегчением — до прихода Молли о доме можно было не волноваться.

— Мы тоже пойдем, — сказала Джинни, вытаскивая Луну из-за стола. Когда людей становилось меньше, ей было тяжело находиться в одной комнате с Гарри и не краснеть. В целом она держалась довольно достойно до тех пор, пока тот не обращал на нее внимания.

Гарри не обращать внимания не мог, потому что привык быть вежливым и внимательным со всеми. Он даже попытался заговорить с Луной, которую видел сегодня второй раз в жизни, пусть диалог и не особо удался, и собирался пытаться снова, пока не настроит ее на доверие. Доверие было для него очень важным, особенно там, где его окружала дружественная атмосфера.

Маленький замкнутый круг постепенно становился привычным, и я надеялась, что все как-нибудь разрулится само.

— Подожди меня, милая, — сказала я сипухе, ссаживая ее с плеча на спинку стула и доставая палочку. Пусть порядок и был делом нескольких заклинаний, оставлять кухню в таком состоянии к приходу Молли мне не хотелось.

— Пойду, пока допишу эссе по зельям, — мгновенно нашелся Гарри и умчался наверх, явно желая оставить нас с Роном наедине.

Похоже, разговору необходимо было случиться именно тогда, когда я была готова к нему меньше всего.

— Гермиона сказала, что это не мое дело.

— Так и есть, — легко согласилась я, расставляя чистые тарелки на их места в посудном шкафчике. — Но это не значит, что мы не должны обсуждать то, что тебя беспокоит.

В какой-то момент семья Уизли стала окончательно родной и любимой. Я осознавала это постепенно, по мере того, как проходило лето и неумолимо приближался новый учебный год. Они делали меня счастливой — каждый день, каждый час, каждую минуту, проведенную с ними, я была довольна тем, как складывалась моя жизнь.

Это пугало только поначалу, когда мысленная Нора была достроена, и чувства посторонних внезапно перестали полностью заглушать мои собственные. Эмоциональность по-настоящему как будто проснулась после очень долгого сна, хотя и мне, и моему мысленному блоку предстояло еще много работы.

Иногда я малодушно думала о том, чтобы убрать этот блок и вернуть все как было. А еще — о том, чтобы поставить второй, внутренний. Но меня останавливало лишь то, что не показывать и не чувствовать было в таком случае разными понятиями.

— Мне не нравится то, что происходит, — честно сказал Рон, поднявшись со стула и встав рядом со мной. Молли как-то сказала, что он растет намного быстрее, чем Фред и Джордж в его возрасте, и я обратила внимание на эти слова только сейчас — в прошлом году Рон едва дотягивал мне до плеча, а сейчас, несмотря на то, что я тоже немного подросла, уже доставал до подбородка. У рыжих была своя красота, непривычная и необычная, и в этом понимании Рон рисковал стать настоящим красавчиком через три-четыре года, как только перерастет и детское очарование, и подростковую нескладность.

Но сейчас ему было всего двенадцать. И в силу своей наблюдательности он узнавал некоторые вещи раньше, чем мог понять их.

К счастью или к сожалению, он догадался раньше остальных, и это был не уровень легкомысленных подколов Фреда и Джорджа. Это было полное абсолютное неприятие действительности.

— Почему? — легкомысленно спросила я. — Тебе не нужно переносить отношение к одному человеку на другого.

У Перси и Рона были одинаковые серо-голубые глаза (не похожие на глаза Молли или Артура, но, увидев тетушку Мюриэль, которая вполне хорошо выглядела для своего возраста, я поняла, что они достались нам со стороны Прюэттов) и даже взгляд, серьезный и вдумчивый, был практически идентичен, как будто они тренировались друг на друге все детство. Мы бы лучше понимали друг друга, если бы у нас была такая же маленькая разница в возрасте, как у Рона и Джинни, но четыре года смогут сгладиться только через двадцать или тридцать лет.

У Рона были все шансы стать по-настоящему крутым волшебником, когда он переборет неуверенность в себе и научится раскладывать на правильные составляющие все, что успел заметить. Но никто из нас не мог его этому научить, и он должен был дойти до всего сам.

А время, которое на это потребуется, станет по-настоящему тяжелым.

— Дело не в этом, — мотнул головой Рон. — Я чувствую что-то злое. И мне это не нравится.

— Я знаю, — кивнула я, положив руку ему на плечо. — Что-то злое есть и во мне, Рон, как и в любом из нас. И, — я криво улыбнулась, — все равно не все в этом мире складывается так, как нам хочется. Если бы я могла, я бы не думала об этом до конца своей жизни. Мне тоже не всегда нравится то, что происходит и как это происходит.

Мне много чего не нравилось — из того, что я не могла контролировать, как бы ни старалась, поэтому забивала все это чтением и общением с семьей. Не думать и просто дышать в Норе было удивительно легко, вот только меньше чем через месяц меня уже ждал Хогвартс.

А Добби — одна штука — одним своим существованием намекал на то, что василиск — одна штука — там тоже будет. И это было посерьезнее одержимого профессора.

И неуправляемых эмоций.

— Хорошо, — хмуро кивнул Рон. Результат разговора ему не понравился, но он не хотел ссориться. В семье Уизли ссорились только по очень серьезным поводам, а этот повод пока еще не дотягивал. — Иди уже, читай свое Очень Важное Письмо.

— Спасибо, — фыркнула я и, вернув задремавшую сипуху на плечо, поднялась в свою комнату.

* * *

“Мисс Уизли,

Приношу свои извинения, если Даная доставила Вам некоторые неудобства. Она всегда была моей любимицей, и я ее избаловал”.

Писем в конверте оказалось два, и я начала с того, которое лежало сверху. Оно было совсем коротким, но незнакомый почерк заставил меня замереть посреди комнаты и с недоверием всмотреться в ровные строчки.

“Ваше неравнодушие оказало нам огромную услугу. Надеюсь, это никак не повлияло на Ваши отношения с родителями. Мистер Уизли показался мне весьма достойным человеком, и, в отличие от прошлого раза, благодаря его руководству, после визита уважаемых авроров дому не потребовался ремонт”.

Я скользнула взглядом в конец письма и увидела, что в нем не стояло подписи. Но не нужно было долго гадать, чтобы узнать иронию по отношению к уважаемым аврорам, которая сквозила даже в безукоризненно вежливом письме. Это заставило меня фыркнуть и расслабиться.

“Любимица” Даная уже успела облететь всю мою комнату, стащить немного совиного печенья из незакрытой пачки, лежавшей на шкафу и перевернуть плошку с водой, которая стояла на подоконнике для Аида. Когда она устроилась на спинке моей кровати и затихла, я вздохнула с облегчением, потому что теперь можно было не отвлекаться.

“Письменная благодарность ничего не стоит, поэтому я бы хотел, чтобы Вы знали: я окажу Вам любую помощь, которая может потребоваться. И буду рад видеть Вас в своем доме в любое время”.

На этом письмо закончилось, но я еще долго переводила взгляд с него на шкатулку с воспоминаниями Перси, которую поставила в угол стола, чтобы не забывать про них. Никто бы сюда не влез — без стука в мою комнату могла войти разве что Джинни, когда не хотела спать одна, но она никогда бы не позволила себе рыться в моих вещах.

Я знала, что Артур не стал жертвовать работой всего отдела и участвовал в рейдах сам. Но он ничего не говорил насчет Флинтов (хотя вся эта ситуация была ему довольно неприятна, и он редко ее упоминал, хотя бы потому, что всю прошлую неделю практически не появлялся дома, пытаясь все успеть), и, похоже, это значило, что все хорошо.

Меня не мучила совесть, но это письмо меня обеспокоило. “Любая помощь” в качестве благодарности могла означать, что мое предупреждение позволило скрыть хоть редкую книгу, хоть полный подвал трупов несчастных магглов. У всех были разные ценности.

Мне нужно было сделать что-то с воспоминаниями, но для того, чтобы принять помощь, пришлось бы устраивать целую многоходовочку и сбегать из дома, потому что Молли и Артур, хоть и перестали коситься на меня с подозрением, не выражали никакой радости по поводу моих знакомств.

Но у меня были еще варианты, поэтому, подумав, я предпочла их не нервировать.

Второе письмо было слегка помятым и пахло вереском. Создалось впечатление, что его какое-то время носили в кармане мантии (хотя если бы это делал Оливер, оно выглядело бы так, будто прошло обе Мировые Войны в первых рядах).

“Да, Уизли, наша птица еще более кошмарная, чем твоя. Отец ее избаловал. Он оправдывает это тем, что со мной у него так не получилось”.

Я фыркнула, подумав, что уж лучше, если избалованной в конец будет одна маленькая сова, чем один и без того неуправляемый Маркус Флинт, и пересела на кровать. Судя по тому, что и так далеко не идеальный почерк выглядел еще хуже, чем обычно, Флинт писал письмо точно так же, как Оливер — где угодно, только не за столом.

“Прости, не успел ответить на твое письмо сразу. Отец слегка расстроился из-за того, что произошло в школе, и только на прошлой неделе перестал брать меня с собой на частные вызовы. Он хотел наглядно показать, какой вред я могу нанести себе и людям, если продолжу изучать такие вещи за его спиной. Правда, еще больше он расстроился, когда понял, что мне просто нравится смотреть, как он работает”.

Я перевела взгляд на окно, чтобы убедиться, что все в порядке. Все дети в семье Уизли были достаточно взрослыми, чтобы за ними не требовалось наблюдать каждую минуту (за исключением парочки рыжих недоразумений), но, отвлекаясь от них хотя бы на десять минут, я чувствовала себя неуютно.

Все было в порядке — Фред и Джордж уже конвоировали Диггори, возвышаясь над ним с двух сторон, а навстречу им шли Гарри и Рон. Джинни с Луной на буксире семенила следом. Похоже, скучно сегодня не будет никому, даже Луне, которую обычно сажали рядом с деревьями, чтобы за ней присматривать и во время игры — ей нравилось наблюдать за тем, как веселятся другие.

Ребенком больше, ребенком меньше — для Норы не было никакой разницы.

Этот дом любил всех детей, своих и чужих.

“Теперь он взялся за мое обучение сам и пытается впихнуть в меня то, что сам узнавал больше двадцати лет. Это сложно и скучно, но для него важно, чтобы я мог справиться с последствиями без его помощи. Иногда приходится сопротивляться, потому что Оливер расстроится, если останется один на скамейке идиотов”.

Я была уверена в том, что Оливер не останется. Но фасад легкомысленного простачка ему со временем придется сменить на что-нибудь другое. Похоже, в этом году нас ждало его нескончаемое ворчание по этому поводу.

“Надеюсь, Поттер и твои братья устраивают достаточно неприятностей, чтобы ты отвлекалась на них и не успевала влипать в свои. Никаких спящих драконов до конца лета, Уизли”.

Я не успела дочитать письмо, несмотря на то, что оно было не особо длинным, и убрала его под подушку, когда вернувшаяся от тетушки Молли позвала меня, чтобы узнать, почему так тихо, и вспомнила только утром, потому что, спустившись и выглянув ненадолго на улицу, чтобы поздороваться с Диггори, внезапно для себя оказалась в гуще детской активности.

И всю ночь вместо размытых образов мне снились бескрайние вересковые пустоши.

— Куда мы идем? — шепнула мне Гермиона, легко толкнув в бок, чтобы отвлечь от толпы школьников, в которой мелькали знакомые лица. Сегодня мы встретили на Косой Аллее едва ли не весь Гриффиндор, и я переживала, что еще через полчаса бесконечных приветствий останусь без голоса.

— Туда, откуда появится Гарри, — туманно ответила я, поудобнее перехватив руку Джинни, которая до сих пор чувствовала себя не в своей тарелке в людных местах, несмотря на то, что росла в одном доме с большим количеством людей.

Родители Гермионы, как и все магглы, чувствовали себя очень неуютно на Косой Аллее, поэтому были рады оставить ее на попечение Молли и отправиться в обычный Лондон на пару часов. Артур был немного занят — он искал Гарри, который переволновался из-за первого путешествия по каминной сети и вылетел далеко не в Дырявом Котле.

Даже на яркой, полной магии Косой Аллее Фред и Джордж оставались двумя солнечными зайчиками, перетягивавшими все внимание на себя. Я любила их, в том числе и за способность непреднамеренно совершать правильные поступки.

Во всяком случае, в том, что Молли отправила меня с Джинни за палочкой, но забыла дать на нее денег, можно было благодарить только их и их неуемную энергию. Рон и Гермиона остались со мной, подумав, вероятно, что так им будет легче отправиться на поиски Гарри самостоятельно.

Рон шел впереди. Он хмурился, беспокоился и, похоже, чувствовал себя немного виноватым — он завалил Гарри информацией о путешествиях камином до такой степени, что переживал, что тот растерялся именно из-за этого.

— Только не говори, что это предчувствие, — проворчала Гермиона. Я любовалась отблесками света на ее выпрямленных волосах, лежавших почти безукоризненно, поэтому оставила шпильку без внимания (как и выщербленную брусчатку под ногами, за что чуть не поплатилась разбитым носом).

Она, как и все дети, тоже подросла за лето и загорела на отдыхе, поэтому довольно сильно выделялась среди нашей семьи, чья бледная кожа не поддавалась никакому загару.

— Хорошо выглядишь, — рассеянно сказала я, выбирая место, где бы остановиться, чтобы не вызывать подозрений у прохожих. Проход в Лютный переулок был совсем рядом. Он выглядел довольно безобидно, но запах оттуда доносился неприятный и сырой. Мне показалось, что в толпе сновавших там людей я уже видела Хагрида, поэтому оставалось только ждать.

— Ты тоже, — пробормотала Гермиона, явно смутившись. — Я скучаю по Хогвартсу, там не приходилось тратить по три часа на волосы каждый раз, когда нужно было куда-то выходить.

— Зато твое лето проходит не скучно, — оптимистично сказала я, наконец, остановившись так, чтобы видеть все, что происходит на обеих улицах.

— Что мы здесь?.. — начал Рон, но уже через пару секунд радостно охнул — из-за поворота показался Хагрид, и Лютный начал выглядеть в два раза уже, чем был. Гарри, шедший рядом с ним, о чем-то рассказывал с неподдельным восторгом. Он выглядел как чертик, вылезший из дымохода (что, по сути, так и было), но это, казалось, совершенно не портило ему настроения. Как и треснувшие очки.

— Меня пугает, что ты всегда знаешь, где мы находимся, — серьезно сказала мне Гермиона, прежде чем, как и Рон, пойти Гарри навстречу. — Но я еще не поняла, хорошо это или плохо.

Я не успела ничего ответить, хотя у меня и не было объяснения, которое ее бы устроило. Хагрид едва не переломал всем троим ребра своими медвежьими объятиями и, когда он в несколько шагов преодолел разделявшее нас расстояние, Джинни впилась ногтями в мою ладонь от испуга, но, вспомнив вечные подначки Фреда и Джорджа, которые постоянно дразнили ее трусихой (несмотря на то, что она была довольно бесстрашной для одиннадцатилетней девочки), не сдвинулась с места.

— Здравствуй, Хагрид, — вежливо сказала я. История с драконом не сделала нас друзьями, но для него я перешла в разряд “своих”, а для меня Хагрид был частью Хогвартса, и я была действительно рада его видеть.

— Привет, — пробасил он и слегка наклонился к Джинни. — Еще одна Уизли?

— Это последняя, — хмыкнула я, погладив сестру по голове свободной рукой, чтобы она не волновалась так сильно. — Пока что.

Хагрид точно так же многозначительно хмыкнул в ответ и снова попытался отряхнуть Гарри от сажи, едва не вбив его в брусчатку. Будь Гарри ковром, это бы наверняка сработало.

— Идите, успокойте маму с папой, — сказала я Рону, потянув Джинни за собой. — Мы скоро придем к вам.

Я чувствовала легкость от мысли, что это становится традицией — покупать другим волшебные палочки. И если в прошлом году я делала это из чувства долга перед Перси, то в этом…

В этом я просто хотела купить волшебную палочку для Джинни, которая даже не заметила, как продолжила царапать мне ладонь от волнения.

Для Джинни, которую привыкла считать своей сестрой. Частью своей семьи. Частью себя самой.

Получив письмо из Хогвартса в свой день рождения, она полночи проплакала мне в плечо, а наутро спустилась на завтрак сияющей и счастливой (и, что немаловажно, перестала ронять что-то, когда Гарри смотрел в ее сторону). Это была резкая перемена — то, чего остальные дети достигали за год, она переросла за ночь и перестала грустить от мысли, что уедет из дома меньше чем через месяц изнеженным цветочком, а вернется совсем другой.

И теперь ждала этого момента, понимая, что он неизбежен, и не собиралась портить себе настроение.

Иногда она казалась мне слишком взрослой для обожаемого всеми младшего ребенка.

А сегодня я не собиралась выпускать ее руку до тех пор, пока мы не окажемся дома и не переберем покупки.

Витрина “Флориш и Блоттс” насторожила мою внутреннюю собаку-подозреваку, как настораживал весь магический мир с того момента как я прочла список учебников. Для перехода на продвинутый курс по ЗОТИ достаточно было получить “у” на СОВ, как я и предполагала в прошлом году, но километровых сочинений покупать не требовалось. Я заглянула в письма ко всем и увидела только стандартные учебники, предусмотренные школьной программой.

Гилдерой Локхарт в этом мире существовал и писал действительно неплохо. На полке с развлекательной литературой в нашем доме (что показалось мне весьма немаловажным — среди детских сказок) обнаружился довольно-таки потрепанный “Вояж с вампиром”, который я прочла за два вечера. Но других книг или бесполезных справочников не было.

Как не было никаких презентаций в книжном. Ни сегодня, ни, судя по афише на последующие события, в ближайшем будущем.

С одной стороны, перспектива учиться у нормального преподавателя меня очень радовала, с другой — такое несовпадение с каноном очень сильно настораживало и отдавалось внутри неподдельной тревогой. Я привыкла к тому, что что-то важное так или иначе происходит, а Локхарт был важным элементом.

Весьма жалким, но важным.

— Еще одна Уизли, — с таинственной, но довольно пугающей улыбкой сказал мистер Олливандер, как только мы зашли в его магазин. — Мне будет довольно скучно без вашей семьи.

— Добрый день, сэр, — вежливо сказала я, осторожно подтолкнув Джинни вперед. Та проблеяла что-то вежливое, но вцепилась в мою руку еще сильнее. В прошлом году она не была такой взволнованной.

Но, похоже, у каждого ребенка в волшебном мире так или иначе есть страх, что его не выберет ни одна палочка в магазине.

— Абсолютно уверен, — продолжил мистер Олливандер, скрываясь между полками, — что вас, как и вашу сестру и мать, выберет палочка с сердцевиной из сердечной жилы дракона. Прекрасных дам в семье Уизли любят именно такие палочки. Но что делать с древесиной?

Похоже, что в этот раз, в отличие от прошлого года, он не знал наверняка, какая именно палочка подойдет, и получал ни с чем несравнимое удовольствие от ее выбора. Джинни расслаблялась с каждой секундой все больше, и к третьей палочке уже чувствовала себя увереннее.

— Попробуйте эту, — с почти детским восторгом сказал мистер Олливандер, открывая четвертый футляр. — Лиственница, конечно, не всегда признает эмоциональных людей, но зато ее может покорить ваше отчаянное желание защитить все, что вы любите. Но, — он флегматично проследил за разлетевшейся полкой, — не сегодня. Впрочем, ваш образ достаточно сильный и светлый, чтобы подойти этой грушевой красавице, — он открыл пятую коробку и протянул Джинни следующую палочку. Не срослось — я едва успела отскочить, чтобы не попасть под сноп агрессивных ярко-красных искр. После того, как они достигли старого потертого пола, в воздухе отчетливо запахло горелым. — Хотя прошу простить мои поверхностные суждения… Каждый волшебник удивителен и уникален, и в каждом волшебнике скрыта такая же удивительная и уникальная сила. Попробуйте эту. Тис, одиннадцать дюймов.

Атмосфера в магазине стала на порядок светлее еще до того как пальцы Джинни коснулись рукояти. Мне нравились эти моменты — что сейчас, что в прошлом году. Это было что-то вроде любви с первого взгляда, из тех, которые один раз — и на всю жизнь (и которые легче было найти в книгах). В такие моменты я представляла, как чувствовала себя Перси, когда получила свою палочку, и немного жалела, что у меня все еще нет ее воспоминаний. Вряд ли среди тех, что она сохранила в шкатулке, было что-то подобное.

Магия Джинни была практически такого же оттенка, что и ее волосы. А тисовая палочка с удовольствием проводила ее через себя.

— Идем? — старательно сдерживая улыбку, спросила я после того как расплатилась. Сейчас Джинни напоминала ребенка, который впервые увидел карусель. Хотя я была рада, что она не стеснялась показывать такие абсолютно детские стороны.

Джинни спрятала палочку в свой рюкзак и с готовностью взяла меня за руку.

Это был долгий день, полный новых впечатлений — как для нее, так и для меня.

И в чем я была абсолютно уверена: ни один из семьи Уизли, ни Гарри, ни Гермиона сегодня не говорили с Малфоями.

* * *

Двадцать второго августа Перси исполнилось шестнадцать, и с этого момента я просыпалась с мыслью, что не повзрослела за этот год, а еще прочнее вросла в нее. Образы в каждом сне становились все более четкими, и я уже могла различить четыре силуэта в мантиях. Два низких (один из них точно был женским), один худой и довольно высокий (кажется, у него были светлые волосы) и один огромный в сравнении с маленькой испуганной девочкой (я была уверена, что у него есть несколько едва заметных шрамов на правой руке).

Я была уверена, что узнаю их голоса, если услышу, но не могла вспомнить, о чем они говорили.

Просыпаться после таких снов всегда было неуютно и гадко, в особенности — первого сентября, когда я поняла, что с этого дня Нора на десять месяцев останется только в моей голове. У Молли тоже было плохое настроение, хотя она старалась улыбаться и приготовила поистине королевский завтрак, после которого я была уверена, что не захочу есть до следующего утра. Все старались не раздражать ее лишний раз, поэтому собрались и спустились с вещами достаточно быстро.

Беспокойство выместило тоску по дому только тогда, когда мы оказались перед входом на платформу. Весь август, что Гарри провел у нас, не происходило ничего из ряда вон, хотя я была уверена, что несколько раз слышала хлопки аппарации недалеко от дома, за границей участка.

— Хочешь пойти первой, милая? — спросила Молли у Джинни, которая переминалась с ноги на ногу. Ни ей, ни мне не пришлось везти свои вещи — наши сундуки были на тележках у Фреда с Джорджем. Нужно было просто и без усилий пробежать через барьер, как она делала это раньше, провожая всех в Хогвартс.

Одного за другим.

— Потом, — мотнула головой Джинни, отступив за спину Артура. Я была уверена, что еще год назад она представляла этот момент ярким и радостным, и только теперь начала осознавать, что он означает долгую разлуку с родителями.

Пусть и не собиралась больше плакать, хотя для нее это было бы нормально.

Я проводила взглядом братьев и Гарри, а потом прошла за ними сама, чтобы на пару минут оставить Джинни наедине с родителями. Все было подозрительно гладко, хоть и тоскливо — особенно от мысли, что Молли вернется сегодня в абсолютно пустой дом.

Начнет вязать нам рождественские свитера и будет одиноко смотреть в камин по вечерам, не слыша, о чем поют по колдорадио.

Когда я думала об этом, у меня исчезали силы идти вперед. Хотелось вернуться назад и никогда больше не двигаться с места. Я даже была готова прожить в своей комнате до глубокой бесполезной старости, лишь бы не покидать Нору.

И не сталкиваться с трудностями за ее пределами.

Мы прибыли на платформу одними из первых, и я получила возможность искать глазами нужные лица в растущей толпе, но так никого и не смогла найти. Только мельком увидела Джемму, которая почему-то в этот раз была без родителей, но она скрылась в поезде раньше, чем я успела сделать хоть шаг в ее сторону. Но одного взгляда на нее хватило, чтобы малодушное желание сбежать постепенно отпустило меня.

Я скучала.

Почти так же сильно, как буду скучать по дому.

— Мы будем писать тебе каждый день, мама, — пообещала я, обнимая Молли. Только в этот момент я заметила, что Гарри, отозвавший Артура в сторону, о чем-то тихо с ним говорил. Но в нарастающем шуме до нас не долетали никакие обрывки разговора.

— По очереди, — хором сказали Фред и Джордж, вырастая за моей спиной. Они сбежали куда-то сразу, как только оказались на платформе и загрузили вещи в первое попавшееся купе ближе к концу поезда, и появились только сейчас, за пять минут до отправления.

— Составлю график, — проворчала я, но это, в кои-то веки, вызвало у Молли первую искреннюю улыбку за день. Я почувствовала себя так, будто заново прохожу траур младенца. Оставлять ее одну решительно не хотелось, хотя она и была сильнее нас всех вместе взятых.

А меланхолия пройдет — стоит только первому письму о шалостях Фреда и Джорджа дойти домой.

Когда поезд, наконец, тронулся, стало намного спокойнее. Форд “Англия” не полетел на поиски приключений, а Гарри и Рон доберутся в школу, как и все нормальные студенты. А в Хогвартсе у маленького полубезумного эльфа будет не так много вариантов.

— Я зайду после собрания, — пообещала я Джинни, оставляя ее в купе рядом с Луной, появившейся на платформе в самый последний момент. Предстоящее собрание слегка портило мне настроение — каждый год старосты школы менялись, и к ним и к их правилам нужно было привыкать заново. В этом году старосты школы должны были быть с Хаффлпаффа и Рейвенкло, что тоже не прибавляло оптимизма.

Мне следовало бы поторопиться, потому что мало кто терпел опоздания на первое в году собрание. Особенно гиперпунктуальные рейвенкловцы. Я уже подозревала, что отношения сложатся не самым лучшим образом, поэтому сначала почувствовала легкую досаду, когда в третьем вагоне кто-то схватил меня за руку и, втянув в открытое купе, поспешно захлопнул дверь, из-за чего шум коридоров и гудение поезда, с каждой минутой все больше напоминавшего пороховую бочку, остались где-то позади, в другом мире. Несмотря на то, что их от меня отделяла только хлипкая деревянная дверца.

Радость пришла запоздало, вместе с знакомым ароматом, который я ощутила в полной мере, потому что почти ткнулась носом в воротник чужой мантии.

— Вырос, — заметила я вместо приветствия. Я начинала подозревать, что подростки в волшебном мире росли как бобовые стебли Джека.

Но не то чтобы я знала о них много даже в прошлой жизни.

— Еще не видела Оливера? — раздалось у меня над ухом.

Флинт почти выпустил мою руку, и сейчас соприкасались только наши пальцы. Я чувствовала тепло и не без облегчения осознавала, что могу дышать, говорить и думать.

Почти ничего не изменилось и было по-прежнему спокойно. Это давало надежду, что все могло быть по-прежнему.

— Нет, — покачала головой я, все еще опасаясь смотреть вверх. Рассматривать серебристо-зеленый галстук мне сейчас хотелось намного больше. — Катастрофа?

— Катастрофа.

Последнее письмо от Оливера пришло на мой день рождения (сначала я высыпала на себя тонну песка из конверта, и только потом прочла предупреждение, что стоит открывать его осторожно), и, хоть прошло не так много времени, я привыкла знать, как проходит его лето от начала до конца, поэтому слегка страдала от недостатка информации.

— Я думала, вы будете вместе, — осторожно сказала я, убедившись в том, что в купе, кроме нас, никого не было. — Где он?

— Прячется от Маклаггена, — ответил Флинт и, наконец, отступил на шаг, давая мне немного пространства. Его цепкий взгляд задержался на моих волосах, которые стали еще длиннее, чем раньше, потому что мы с Молли слегка переборщили с зельем, но под своей тяжестью они лежали намного лучше, и их даже почти не приходилось укладывать, поэтому пока я решила оставить все как есть.

— Ты тоже от кого-то прячешься? — с подозрением спросила я, понимая, что моего роста достаточно, чтобы закрыть маленькое окошко в двери купе.

— Да, — спокойно согласился Флинт. — Малфой узнал, что Хиггс переходит на позицию охотника, и достает меня уже неделю. Если Малфой что-то хочет, он становится хуже цербера.

Я горестно вздохнула. Один мой друг бегал от третьекурсника все лето, второй сейчас прятался от второкурсника. И эти люди собирались переживать все мои неприятности вместе со мной.

Еще кому кого придется защищать.

— Ты же понимаешь, что я буду напоминать вам об этом еще лет пятьдесят, — проворчала я, тщетно сдерживая улыбку.

— Спасибо, Уизли.

Речь шла не о напоминаниях, и я, наконец, заставила себя смотреть Флинту в глаза. Он выглядел слишком серьезным для простой благодарности.

— Надеюсь, вы не полный подвал трупов у себя прятали, — пробормотала я, переведя взгляд на окно и понимая, что впервые в жизни, в этой и в прошлой, безнадежно куда-то опаздывала. И жалела скорее о том, что не чувствовала угрызений совести.

— Полный подвал трупов нам бы простили, — иронично сказал Флинт, но выражение его лица в этот момент показалось мне незнакомым. Раньше я такого еще не видела. — А портрет моей матери — нет.

— Интересная расстановка приоритетов. Это запрещено?

Он помедлил с ответом и мягко отодвинул меня в сторону, чтобы выглянуть и проверить обстановку, после чего вышел и утянул меня за собой. К счастью, в направлении первого вагона, а не последнего.

— У портретов остается какая-то часть памяти и знаний, — Флинт заговорил только тогда, когда мы прошли через толпу хаффлпаффских третьекурсников, больше похожих на милых гомонящих тетушек. — Не все, меньше половины, но это достаточно серьезно. В прошлый раз отцу потребовалось несколько дней, чтобы выбить разрешение самому ее уничтожить. Ему повезло, потому что он знал пару чьих-то неприятных тайн. В этот раз он не ждал гостей, поэтому не успел бы подстраховаться.

— Твоя мама, — помедлив, начала я, обнаружив, что второй вагон остался позади, как и третий, — научила тебя тому, что так расстроило твоего отца?

— Нет, — почти сразу сказал Флинт, останавливаясь в паре шагов от купе старост. Я слегка смутилась, понимая, что меня просто довели сюда. Спокойно и без приключений.

Очень мило с его стороны.

— Но она подсказала, с чего начать.

* * *

— Джемма? — осторожно позвала я. — С тобой все в порядке?

Джемма молчала, уткнувшись в книгу, с того момента, как закончилось собрание. Она не отреагировала на легкий шум, когда Пенни, дождавшись, что все, кроме нас, выйдут, наглядно показала мне, как могут скучать тактильные люди (и я почти передумала искать Оливера после этого) и назначила “тайное свидание” через три часа в тамбуре последнего вагона, чтобы мы могли обменяться новостями и впечатлениями.

— Не совсем.

Продолжения не последовало. Я привыкла, что наше общение летом складывалось легко. Джемма довольно много писала мне, хоть и почти никогда не начинала разговор первой.

И на все вопросы она отвечала подробно и обстоятельно, даже на самые пустяковые.

— Тебя расстроило, что Майлз оказался таким придурком? — предположила я, присев рядом с ней.

За озорными карими глазами и обаятельной улыбкой семикурсника Роберта Майлза, которого назначили старостой школы в этом году вместе с тихой и непрошибаемо спокойной хаффлпаффкой Элизабет Ванд, стояла мстительная натура. Он разделил уже сработавшиеся пары старост факультетов на патрулированиях, и я даже не удивилась, когда нам с Джеммой достались самые неудобные дни и самые неудобные этажи. Похоже, к пальме первенства среди лучших учеников курса все же прилагалась неприязнь одного доставучего факультета.

Хотя во всем остальном Майлз был предельно вежлив, и атмосфера на первом общем собрании была куда как лучше, чем в прошлом году. Но я все равно напрягалась, ожидая худшего.

— Нет.

— Я очень скучала по тебе, — честно сказала я. Если бы Джемма не хотела разговаривать, она бы уже вышла и пошла к кому-нибудь из своих, с кем можно было бы посидеть в тишине. Но она осталась здесь, создавая вокруг себя атмосферу подавленности, которая прошибла меня даже через окклюментивный блок.

И явно не хотела оставаться одна.

— Я тоже.

Джемма продолжала смотреть в книгу, но ее глаза не двигались. Вряд ли она вообще видела текст перед собой.

Мы переписывались с ней вплоть до конца каникул, и она не писала мне ни о чем, что могло ее расстроить. Или же просто обходила эту тему в разговорах.

Джемма довольно много говорила о своих родителях в первый месяц. Она была поздним, единственным и горячо любимым ребенком и правда каждый год привозила в школу дополнительный чемодан с шоколадом. Правда, в прошлом году раздала испуганным первокурсникам почти весь свой запас в первую же неделю.

А сегодня, я была уверена, ее родителей не было на платформе ни минуты.

Джемма отрастила челку и теперь закалывала ее назад с помощью красивой серебряной заколки, украшенной мелкими белыми цветами, которые выглядели как живые. Ее лицо казалось от этого еще более светлым.

Открытым и красивым.

Но очень печальным.

— Не хочешь говорить о том, что тебя расстроило? — упрямо, но мягко продолжила спрашивать я. Я не знала, как говорить с Джеммой о том, что ее расстраивало, потому что до этого момента вообще не представляла, что ее может что-то расстроить, но чувствовала, что оставлять эту тему не стоит.

— Не знаю, как о таком говорить.

— Хорошо, — покладисто согласилась я, доставая из кармана мантии плитку шоколада, которую припасла на случай непредвиденных обстоятельств. Шоколад был маггловским, но все равно оставался довольно вкусным, хоть и довольно сильно отличался от волшебного, и я подумала, что Джемме будет интересно его попробовать. — Если захочешь, ты можешь написать мне об этом. Только не молчи, если тяжело.

Она легко вздрогнула, как будто вспомнила о чем-то, но с готовностью взяла в руки половину плитки. А затем и вторую. В моем понимании это значило, что маггловский шоколад теперь тоже имел право на существование.

Аура подавленности не исчезла насовсем, но я заметила, что к концу плитки настроение Джеммы выровнялось. Теперь, когда слабые или хорошо спрятанные эмоции не улавливались, приходилось обращать пристальное внимание на детали.

Самой важной деталью было то, что она, наконец, закрыла книгу и, повернув голову вбок, посмотрела мне в глаза.

— Я тебе расскажу, — решительно сказала Джемма, отложив книгу в сторону. — Когда найду слова для этого.

— Хорошо, — серьезно кивнула я и развела руки в стороны в приглашающем жесте. — Обнять тебя?

Я знала, что Джемме нелегко было просить о таких видах поддержки, несмотря на то, что ей явно нравилось прикасаться к тем людям, к которым она была привязана, поэтому предлагала такие вещи сама.

И спустя несколько секунд, осторожно зарываясь пальцами в ее удивительные волосы, я с легкой тоской подумала о том, что этот год только начался —

и уже с драмы.

Небо над Хогвартсом было хмурым и, стоило выйти из кареты, как начался мелкий противный дождь. Складывалось впечатление, что сам замок пребывал в плохом расположении духа. Я поежилась от мысли, каково сейчас тем, кто переплывает озеро на лодках, и ускорила шаг, чтобы поскорее оказаться в тепле.

В этом году мы сдвинулись еще ближе к концу стола, освобождая место для первокурсников. Я мимоходом отметила, что такими темпами на следующем курсе буду сидеть на самом краю, потому что сейчас со своей стороны отделяла шестой курс от седьмого.

— Привет, Перси, — радостно сказал Оливер и, опустившись на скамейку рядом со мной, не оставил моим волосам ни шанса лежать нормально. Он прятался от Маклаггена так мастерски, что я тоже не могла его найти, хотя в какой-то момент обошла весь поезд, от начала до конца.

Новый дом его матери находился где-то на континенте, недалеко от морского берега, и, похоже, всю неделю он сбегал от семейных обязательств куда-то на солнце, из-за чего его волосы забавно выгорели. Но я была уверена, что по-настоящему счастливым Оливер стал только тогда, когда сел в поезд, и сейчас, оказавшись в родной обстановке, как будто светился изнутри. Его хорошее настроение не меркло даже на фоне отвратительной погоды.

— Нужно было записать тебя в аврорат, — проворчала я, привычно пересчитывая проходящих мимо второкурсников и третьекурсников. Все были на месте. — У тебя был бы высший балл по маскировке.

— Я старался, — радостно фыркнул Оливер и оглянулся на преподавательский стол. — Ты тоже постоянно куда-то пропа… Он? Серьезно?

Из-за удивления его голос стал громче, поэтому в следующую секунду на преподавательский стол смотрела не только я, но и половина нашего стола. Заметив такое повышенное внимание, начали оглядываться и другие.

Гилдерой Локхарт, сверкавший белозубой улыбкой в сторону профессора Снейпа (и, похоже, испытывавший неподдельное удовольствие от того, что тот с каждой секундой становился все мрачнее), почувствовал на себе пристальные взгляды и повернул голову к залу, вызвав тем самым целую волну шепотков, от восторженных до удивленных.

Маленькая черно-белая колдография на обложке “Вояжа с вампирами”, несмотря на кокетливую улыбку, не передавала всего. Стивенсон, сидевший напротив меня и чуть быстрее оценивший масштабы катастрофы, закрыл лицо руками. Я его понимала — похоже, в этом году нам придется останавливать ночные прогулки в одном направлении. Но в гораздо больших масштабах.

Гилдерой Локхарт был чертовски красив. Абсолютно преступно — особенно в закрытой школе, полной подростков. Он мгновенно превратился в идеальный объект для первой любви подавляющего числа студентов, как я подозревала, независимо от пола и возраста. Даже одетый в неброскую мантию синего цвета с бронзовой вышивкой на воротнике и рукавах (я подумала, что такая верность своему факультету не сулит остальным ничего хорошего), он так или иначе перетягивал взгляд на себя.

— Отвратительно, — простонала я, последовав примеру Стивенсона. Это был тот случай, когда от чьей-то ослепительности заболели глаза, несмотря на то, что профессор Локхарт не был покрыт какой-то магией с ног до головы. Он просто улыбался и иногда приглаживал свои жутко притягательные золотистые волосы, но несмотря на это, его голубые глаза смотрели на всех с одинаковым безразличным выражением, а взгляд ни на ком не задерживался.

— Ты так думаешь? — слегка опешив, спросил Оливер.

— Никогда не любила блондинов, — буркнула я, чтобы не выдавать истинную причину плохого настроения. И мне даже не пришлось лгать ради этого.

В прошлой жизни от блондинов были одни проблемы. Иногда им достаточно было существовать для того, чтобы доставлять мне неудобства, и я подозревала, что сейчас ничего не изменится.

Профессор Локхарт был подозрительным почти в той же степени, что и привлекательным. Он писал книги в этом мире и явно любил внимание. И свое отражение в кубке для него было приятнее, чем лица сотен учеников.

Но он не выглядел идиотом. И не отвечал на многозначительные взгляды, хотя, может, у него и был тайный план подорвать здесь абсолютно все моральные устои, но я в этом почему-то сомневалась.

И он поставил в программу стандартные учебники.

Я допускала, что в этом мире он просто был нормальным (пусть и самовлюбленным) и мог написать книги о своих собственных подвигах. И что если бы Волдеморт (частично) присутствовал у нас на ЗОТИ второй год подряд, это выглядело бы совсем абсурдно.

Но собака-подозревака внутри меня просто билась головой об стену, и я ничего не могла с этим поделать. Фред с Джорджем сидели слишком далеко, чтобы была возможность посмотреть на их реакцию, и, к тому же, наверняка уже отвлеклись, придумывая шуточки для младшей сестры — первокурсники только что вошли в зал.

Я перевела взгляд на Джинни, которая держалась немного позади остальных между Луной, увлеченно изучавшей хмурый потолок, и каким-то маленьким, кудрявым и жутко очаровательным недоразумением. Недоразумение, едва дотягивавшее ей до уха, смотрело вокруг себя с таким восторгом, что я начинала подозревать, что профессор МакГонагалл наложила на него заклятие немоты — было даже удивительно, что из него не лился поток восторженных комментариев.

Я не сомневалась, что не удивлюсь, когда услышу его имя.

— Твоя сестра точно самая последняя? — негромко спросил Оливер, наклонившись к моему уху. — Вы точно не прячете дома еще кого-то?

— У нас по-твоему что, фабрика по производству Уизли? — возмутилась я.

— Чтобы ты понимала, Перси, — картинно вздохнул Оливер. — Когда в твоей жизни появляется седьмой Уизли, начинаешь верить во что угодно.

Я пожала плечами, но не успела придумать ответ. Шляпа сегодня не была многословной, и распределение уже началось. Кудрявое восторженное недоразумение, как я и ожидала, оказалось Колином Криви. Он был первым, кто присоединился к гриффиндорскому столу сегодня, и, к своему счастью, занял место рядом с Гарри.

В этом году я не стала садиться рядом с первокурсниками. Хотела дать им время осмотреться и накопить вопросы, а еще — хорошенько поужинать.

Очередь Луны стремительно приближалась. У меня не было сомнений, куда она попадет, а робкая надежда таяла с каждой секундой. По правде говоря, для Луны Лавгуд не существовало правильного факультета в Хогвартсе. Ее можно было распределить сразу во взрослую жизнь — ту, в которой ее видел отец, — и она бы там не потерялась. За столом Рейвенкло ее приняли довольно прохладно, но Пенни, которую я предупредила еще в поезде, пообещала, что присмотрит за ней. От этого было спокойнее.

Джинни осталась одна, неестественно прямая, она явно старалась копировать манеру Молли держаться на людях. Получалось плохо, но ей можно было это простить. Она переживала, потому что, несмотря на свою прямолинейность, отлично подходила не только для Гриффиндора.

По правде говоря, из всех Уизли Гриффиндору на сто процентов подходили только Чарли и Рон.

Интриганка (пусть пока еще маленькая) Джинни, хитрая, слегка эгоистичная, но привязанная к семье, способная создавать с другими очень прочные связи, бросала на стол Слизерина такие частые взгляды, что, судя по всему, это стало причиной того, что она провела под шляпой гораздо больше времени, чем другие первокурсники.

В любом случае, факультет не имел значения, но, когда Джинни села за наш стол, я почувствовала благодарность по отношению к какой-то астральной силе, которая только что пресекла возможный виток проблем.

У меня было стойкое подозрение, что я и так представляю далеко не все.

* * *

— Первокурсники, задержитесь на пару минут, — сказала я, как только оказалась в гостиной.

Первое сентября в этом году выпало на вторник, а это означало, что впереди ждала короткая и, как я надеялась, легкая учебная неделя. После отказа от истории магии и астрономии у меня оставалось всего семь предметов, и я надеялась, что они будут распределены равномерно. Хотя бы на этом курсе.

Я не стала отказываться от маггловедения, но не столько из-за традиций Уизли, сколько из-за хитрой мысли пойти легким путем и взять по нему проект на следующий год. Особенно если не получится спрятаться за Джеммой, когда будут назначать старосту школы.

Первокурсников на Гриффиндоре в этом году было всего восемь. С одной стороны, будет легче запомнить их всех сразу, а с другой — я ожидала, что послевоенный демографический бум аукнется в этом году, поэтому подготовилась к худшему, и колокольчиков в моем кармане хватило бы на пару десятков испуганных детей.

— Меня зовут Перси Уизли, — представилась я и махнула рукой в сторону Стивенсона, который безучастно подпирал плечом стену рядом с лестницей в спальни мальчиков. — А это — Роджер Стивенсон. Он не всегда такой мрачный тип, только когда делает вид, что не любит детей. Мы — старосты факультета Гриффиндор, и к нам вы можете обращаться по любому вопросу.

Стивенсон закатил глаза. Пока что он выглядел отдохнувшим и довольно воодушевленным. Он практически не вырос за лето (но я предпочитала не говорить ему, что мне нравится эта константа — он был единственным, кто почти не изменился), но его голос довольно сильно огрубел, и младшие курсы вздрогнули почти полным составом, когда он очень громко объявил пароль у портрета.

Я рассудила, что зато теперь никто не застрянет у Полной Дамы из-за своей рассеянности.

В этом году мы со Стивенсоном не делили курсы между собой, потому что уже через пару месяцев это будет бессмысленно. Только немного поделили обязанности, как плохой и хороший коп. Плохой коп будет отвечать за дисциплину, а хороший — за успеваемость.

Но так или иначе придется иногда меняться ролями.

— У меня есть вопросы.

Колин Криви был похож на маленького бодрого сычика, и, я была уверена, успел очаровать весь факультет своим активным, но молчаливым восторгом. Даже подозревала, что его и правда придется расколдовывать, пусть и не видела ни чьей магии, но, похоже, он просто ждал подходящего момента.

— Хорошо, — кивнула я. — Много?

Колин активно закивал. В отличие от других, он совсем не выглядел уставшим, и я подозревала, что обсуждение всех вопросов могло затянуться на остаток ночи. Даже немного позавидовала его энтузиазму.

— Тогда напиши список, — решила я, постаравшись улыбнуться как можно более ободряюще. — И мы будем разбирать их каждый вечер после занятий, идет?

Он закивал еще более радостно, и я начала подозревать, что с каждым днем список вопросов будет расти, и среди них будут те, на которые не смогу ответить сразу. Но Колин Криви был одним из немногих жизнерадостных и активных элементов этого дня, и, глядя на него, я чувствовала, как мрачное настроение постепенно отступает. Это дорогого стоило, потому что сегодня атмосфера за гриффиндорским столом (обычно самым шумным) была немного унылой.

— Последний момент, и я отпущу вас спать, — сказала я, доставая из кармана колокольчики и снимая с них заклинание тишины, которое наложила, чтобы не звенеть на весь большой зал. — Первый месяц наш факультетский призрак, сэр Николас, будет провожать вас на занятия и показывать школу. Но если вы отстанете и заблудитесь, столкнетесь с неприятностями и вам станет страшно, вы можете позвать меня, я вас найду. Вам не обязательно ими пользоваться, просто носите с собой. На всякий случай.

Заколдовать колокольчики таким образом, чтобы имя звонившего отражалось на простом металлическом браслете (мы перебрали все варианты оповещений и сошлись на том, что он будет нагреваться, правда, при первых испытаниях я чуть не получила ожоги), который я планировала надеть завтра утром, оказалось для Артура делом нескольких минут. Мне оставалось только нанести сами имена простым заклинанием.

В вещах Джинни не было дневника. Я проверила все покупки семьи Уизли, когда вызвалась помочь Молли разобрать их из ее бездонной сумки. Но Люциус Малфой был на платформе, поэтому при желании мог подсунуть эту гадость кому угодно — в том числе и ей, когда мы все могли синхронно отвернуться. Я знала, что Джинни позовет меня, если произойдет что-то, что ее напугает. И мне было важно найти ее именно в этот момент.

Оставался еще Колин, радостная птичка, больше восторженный, чем раздражающий. Я знала, что у меня не получится спасти абсолютно всех (и, если честно, поначалу мало волновалась о ком-то, кроме Джинни, но она бы не согласилась выделяться среди других за счет возможности связаться со мной в любой момент), но от мысли, что он пропустит полгода своей активной жизни, полной новых впечатлений, теперь стало не по себе. И оставлять первокурсников без присмотра в школе, по которой скоро начнет свободно ползать василиск, мне не хотелось.

У Джинни уже две недели как был свой колокольчик. Как и у Рона, но он сразу сказал, что отдаст его Гермионе (и я очень на это рассчитывала). Я знала, что она не будет пользоваться им ради собственной безопасности. Зато не станет думать, когда речь зайдет о других.

В идеале нужно было просто найти дневник (маленькую иголку в стоге сена), и тогда никто не пострадает. Особенно кто-то из самых рыжих в этой школе.

Я проводила девочек в их спальню и вернулась к себе. Здесь ничего не изменилось, а от постельного белья по-прежнему пахло цитрусами.

Спать не хотелось. Я долго и обстоятельно раскладывала вещи, заново привыкая к тому, что буду жить здесь следующие десять месяцев. Выложила из сундука цербера, пристроила его рядом с подушкой, вернула на стол семейное фото, шкатулку с памятью Перси, обломок стены и черепушку дракона. Достала дневники, конспекты и учебники, расставила их на небольшой книжной полке, висевшей над столом. Скинула мантию и натянула прошлогодний рождественский свитер от Молли, чтобы почувствовать себя дома.

Аид спал на своем насесте и даже не шевельнулся, сколько бы я ни проходила мимо. Он был еще обижен на меня, потому что вторую половину августа ему приходилось часто делить спинку моей кровати с гиперобщительной Данаей. Он все еще не переносил чужих сов и со снисхождением относился только к Стрелке (похоже, считал ее больше мертвой, чем живой). Погладив его по голове, я достала пергамент, чернила и перья и со вздохом села за стол.

Уже через несколько секунд в моем списке подозреваемых появилось первое имя.

“Гилдерой Локхарт”.

* * *

— Продвинутый курс зельеварения подразумевает работу с хрупкими или взрывоопасными ингредиентами. То, что некоторые из вас каким-то чудом получили проходной балл в прошлом году, не означает, что я сразу допущу вас к работе со сложными зельями.

Профессор Снейп однозначно использовал оба окклюментивных щита, но либо его недовольство было настолько сильным, что просачивалось наружу, несмотря на принятые меры, либо оно служило щитом само по себе. Я больше склонялась ко второму варианту, особенно когда на последней фразе его взгляд задержался на мне.

Шпилька не задела меня, несмотря на то, что “какое-то чудо” было результатом года бесконечной учебы. Я была одной из десяти человек, допущенных на продвинутый курс зельеварения, но не питала иллюзий по этому поводу. Как и по поводу расписания, в котором было всего два сложных дня в неделю — среда и четверг. По каждому предмету был только один сдвоенный урок в неделю, но вчерашний день доказал, что все оставшееся время придется проводить в море новых знаний.

Оставалось только плавать в нем, а не тонуть.

Шестой курс будет сложнее пятого. А седьмой — сложнее шестого. Больше теории, больше практики. Больше магии.

— Технику безопасности, таблицу совместимости и теорию, которую я дам сегодня, знать к следующей пятнице. Сложность зелий, которые вы будете готовить во второй половине года, напрямую будет зависеть от ваших результатов в первом семестре. Те, кто идеально усвоит материал за неделю, получат доступ в учебную лабораторию во внеурочное время.

Доступ в лабораторию означал, что можно будет варить сложные зелья для собственных нужд под присмотром кого-нибудь из старост школы (если они посещали продвинутый курс) или одобренных профессором Снейпом семикурсников. Это был очень полезный бонус, потому что можно было не только ненавязчиво пополнить домашнюю аптечку, но и, скинувшись с другими на дорогие ингредиенты, сделать что-нибудь сложное и интересное.

Например, по светлым идеям Фреда и Джорджа.

Профессор Снейп бросал очередной вызов, и я, как и в прошлом году, добровольно велась на слабо. Я планировала потратить эти выходные на трансфигурацию и чары, потому что вчера профессор МакГонагалл выдала всем километровый список дополнительной литературы, а профессор Флитвик недвусмысленно намекнул, что практика невербальных заклятий начнется уже со следующей недели, но зельеварение, как вишенка на торте замыкавшее учебную неделю после обеда в пятницу, их немного подвинет. Как я надеялась, в первый и последний раз в этом году.

Расположения профессора Снейпа вряд ли можно было добиться успехами в учебе, но я могла хотя бы попытаться. В конце концов, мне нужно, чтобы он не выгнал меня из своего кабинета, если я заявлюсь без приглашения, а дал хотя бы тридцать секунд на то, чтобы объясниться. Как бы это ни выглядело со стороны.

Я покосилась на Джемму, которая сидела рядом со мной. Почти все уроки в этом году у нас проходили в паре с Рейвенкло, и из общих уроков со Слизерином в моем расписании были только руны и зелья, и то, потому что в силу малочисленности на них были студенты со всего потока. Первые две-три недели она будет проводить в гостиной все свое время, присматривая за первокурсниками, поэтому у нас не получится нормально поговорить.

Она выглядела лучше и уже не была такой подавленной, но я подозревала, что Хогвартс скорее позволил ей уйти от проблем, а не решить их.

Хогвартс был убежищем для многих детей на протяжении сотен лет. Я находила это одновременно и печальным, и дающим какую-то надежду. Для меня Хогвартс не стал вторым домом (наверное, потому что вторым — и основным — стала Нора), но я ощущала его как хорошего друга, с которым приятно было проводить время.

Но любое время заканчивалось, рано или поздно, и какими веселыми бы ни были дни, часы или месяцы, неизбежно наступал момент возвращаться домой — по-настоящему сладкий и вдохновляющий.

— За лето вы разучились воспринимать серьезно тонкую науку зельеварения, мисс Уизли?

— Нет, сэр, — бодро ответила я, стерев с лица улыбку, которая неизбежно появлялась каждый раз, когда я думала о доме. Но вряд ли это объяснение не будет стоить мне полсотни баллов, которых мой факультет еще не успел заработать за два дня. — Просто рада быть здесь, сэр.

Профессор Снейп проецировал ненависть к своей жизни на ненависть к преподаванию. Это особенно ощущалось в такие моменты, когда вместо ожидаемого страха и трепета перед предстоящими проблемами он получал непрошибаемо слабоумные реакции, как моя.

— И, разумеется, вы будете рады посвятить моему предмету все свободное время, которого у вас, судя по всему, снова много?

Пенни, сидевшая за соседней через проход партой, посмотрела на меня так, будто впервые в жизни усомнилась в том, что правильно выбирает друзей. Она едва сдерживала улыбку, потому что в прошлом году я пересказывала ей этот эпизод в лицах и красках, и поэтому мне было вдвойне тяжелее не улыбаться.

Я представляла, как Хогвартс за моей спиной гадко хихикает, как будто, как и профессор Снейп, получает ни с чем несравнимое удовольствие, наблюдая за тем, как другие сами загоняют себя в болото.

— Разумеется, сэр, — по-прежнему бодро сказала я, примерно представляя, что за этим последует.

Вот теперь уже точно, минус первые школьные выходные на шестом курсе Перси Уизли.

⁽¹⁾

---

1) Несколько примечаний к куску.

1. Где-то в тексте есть маленький ляп, что у Перси на пятом курсе было 8 предметов. Я не умею считать, их было 9)) Исправлю, когда буду перечитывать все.

2. Поттервики говорит, что от обязательных предметов отказываться нельзя, если сдал СОВ на проходной балл, в моем фике можно.

Кроме того, настал момент подробнее прояснить две вещи:

1. Это АУ. В глазури из отступлений от канона и с прослойкой из моего фанона. Сюжет пойдет по другому витку раньше, чем я думала, поэтому решила, что стоит написать сейчас. Я не буду подгонять его под канон, сохраню только какие-то основные события и элементы. О том, что будет много отступлений, я писала в шапке с самого начала.

2. Это фик с элементами гета. С самого начала. Тут будет один основной пейринг, без принципа "каждой твари по паре". Другие будут упоминаться, но по большей части вскользь. Пейринг устоится в этой части и будет присутствовать фоном до самого конца практически без изменений. Это так же означает, что гг будет думать в этом направлении и чувствовать, как думают и чувствуют все живые люди, с которыми случается такое досадное недоразумение. И гетные сцены тоже будут, но они не будут составлять полфика. Я надеюсь, само их наличие никого не травмирует.

Еще хочу сказать (хотя думаю, это заметно), что пишу этот фик ради удовольствия. Я надеюсь, что вы читаете его с таким же удовольствием, с которым я его пишу, и не заставляете себя читать через силу по каким-либо причинам.

Вернуться к тексту

— Прямо сейчас вы все бесполезны. Бездарны и бесполезны.

В пользу Хогвартса стоило сказать, что студенты выпускались отсюда более-менее подготовленными ко взрослой жизни. Деканы по градации представляли собой едва ли не весь спектр людей, которых предстояло встретить после окончания школы.

Улыбчивая и добродушная профессор Спраут щедро раздавала баллы, шла навстречу, готова была до бесконечности объяснять один и тот же материал и всегда трепетно следила за безопасностью каждого ученика на своих уроках (и все это — зачастую не отвлекаясь от того, чтобы удерживать какой-нибудь буйный кустик одной рукой). Профессор Флитвик был кем-то вроде белого кролика, только не спешил, провожая в страну чудес каждого желающего. Его уроки были по-настоящему сложными, но по итогу не оставалось ни одного студента, который не усваивал бы материал рано или поздно (правда, при всем восхищении я не забывала, что деканы были в курсе того, как живут их факультеты — по большей части, и он не мог не знать о совершенно дурацкой травле некоторых учеников, но ничего с этим не делал). Профессор МакГонагалл относилась к студентам без снисхождения, выставляя для всех одинаково высокую планку с первого курса. Она была очень строгой и требовала ровно столько же много, сколько и давала. И обратиться к ней с проблемой эмоционального характера было на порядок тяжелее, чем с каким-то административным вопросом (но при этом, я готова была поставить собственную голову на то, что она понимала абсолютно все шутки, которые иногда проскальзывали на уроках или факультетских собраниях, и часто переводила тему только для того, чтобы спрятать улыбку).

Профессор Снейп…

Профессор Снейп, пожалуй, был генералом, финальным боссом подготовки ко взрослой жизни, в которой не будет пощады и защиты со стороны тех, кто старше и опытнее. Кто-то выдыхал с облегчением, когда после пятого курса больше не требовалось посещать его уроки. Кто-то, у кого вырабатывалась стойкость по отношению к любым неприятным замечаниям, в дальнейшем наверняка не раз вспоминал его с благодарностью. Но при всем при этом, если кому-то из преподавателей придется отдать жизнь за студента, профессор Снейп будет первым в очереди и шагнет в пекло без колебаний. Как в прошлом году.

Поэтому услышать что-то подобное не от него было немного удивительно. Но в целом — довольно терпимо, потому что никто не обещал мягкого и трепетного отношения. Не в Хогвартсе.

Профессор Локхарт претендовал на то, чтобы стать самым неоднозначным преподавателем — правда, больше для меня, потому что книжный образ самовлюбленного болвана никак не перебивался. Ко вторнику на ЗОТИ успели сходить почти все, а некоторые еще и по два раза, и у каждого курса сложилось разное впечатление. Первокурсники (особенно Колин) были от него в полном восторге, потому что их уроки проходили больше в игровой форме. Теория щедро разбавлялась увлекательными историями, поэтому какой-то базовый материал усваивался очень легко, особенно на ассоциациях.

Второкурсники, успевшие познакомиться с профессором Квиреллом в прошлом году, пока относились к кому-то, кто не заикался по три раза на одном слове, с легким недоверием. Но вчера я наблюдала поразительное единодушие между девочками в гостиной гриффиндора — по поводу того, что профессор Локхарт, каким преподавателем он ни окажется, красавчиком быть не перестанет.

Первые уроки у третьих курсов прошли на опушке запретного леса, потому что там как раз завелась подходящая для изучения по программе опасная тварь.

Четвертому курсу профессор Локхарт пообещал, что весь первый семестр будет посвящен основам дуэлинга. Фред и Джордж были от этого в восторге, потому что, давая теорию, он упомянул несколько полезных, но малоизвестных заклинаний-подлянок (услышав об этом в воскресенье утром, мы со Стивенсоном, не сговариваясь, на всякий случай отправились в библиотеку искать контр-заклятия).

Пятые курсы вышли с первых уроков, мысленно сгибаясь под тонной домашнего задания. Помимо тонн эссе по общему материалу, профессор Локхарт обещал им маленькие контрольные по темам прошлых курсов на каждом занятии, чтобы не откладывать подготовку к СОВ.

Что ждет нас, я так и не поняла. Первый урок у шестого курса Слизерина и Хаффлпаффа был вчера, и вечером Джемма написала только “Ничего нового”.

Судя по всему, ничего нового для тех, чей декан — профессор Снейп.

— Считается, что студент Хогвартса, закончивший пять курсов, вполне способен за себя постоять, — продолжил профессор Локхарт, обводя кабинет безразличным взглядом (к слову, тот факт, что здесь не было ни одного его портрета, давал ему плюс тридцать к адекватности; мне было несложно начать считать его хорошим преподавателем, но я не могла перестать его подозревать). — Ваша программа за прошлый год была составлена абсолютно отвратительно и по какой-то причине включала себя только защиту, а не нападение. Но тем не менее, никто не запрещал вам учиться самостоятельно, и если у вас нет никаких представлений об атакующих заклинаниях — это только ваша вина.

Сегодня профессор Локхарт был одет в бежевый костюм, поверх которого небрежно накинул черную мантию. Он выглядел безукоризненно, но довольно быстро стал придерживаться еще более сдержанных цветов в одежде — либо понимал, что не выделится на фоне профессора Дамблдора, либо ему нравилось дразнить профессора Снейпа, который с каждым завтраком выглядел все мрачнее от его улыбок и нарочито дружелюбного тона, за счет маленьких сходств и просто гигантских различий. Профессор Локхарт выпустился одиннадцать лет назад, а значит, помнил профессора Снейпа и как студента, и как преподавателя. И похоже наслаждался возможностью за что-то ему отомстить.

А еще — магия профессора Локхарта была нежно-розовой. Даже притом, что я убеждала себя, что это никак не влияет на личность волшебника, мне было тяжело воспринимать его полностью серьезно после того как я ее увидела.

— Обучение на шестом и седьмом курсах подразумевает, что вы будете использовать только невербальную магию. На ваших уроках я не буду добавлять баллы. Я буду только снимать их с тех, кто не справляется — то есть, с тех, кто не уделил достаточно внимания домашним заданиям. Вашей задачей будет демонстрировать мне одно любое невербальное атакующее заклинание раз в две недели. Сложность остается на ваше усмотрение, как и общая теория по ним. Вы можете начинать с самых простых, я не буду придираться до тех пор, пока вы не перестанете расти в этом направлении.

Обучение после пятого курса было больше похоже на самообразование под присмотром компетентных людей, поэтому никто особенно не удивился. Но я сомневалась в том, что несколько десятков учеников, самостоятельно практикующих боевые заклинания — это отличная идея. Больше было похоже на естественный отбор — выживет тот, кому повезет, если из-за неправильно произнесенной формулы не случится ничего.

Практиковаться в одиночку точно не стоило.

— Это не означает, что вы можете позволить себе забывать про щитовые чары. Каждый, кто к следующему занятию не сможет справиться с моим заклинанием невербально, потеряет двадцать баллов.

А вот и минус вторые выходные Перси Уизли.

Но никто не обещал, что будет легко.

* * *

— У тебя все хорошо, Перси? — обеспокоенно спросила Пенни, осторожно прикоснувшись к моему плечу.

Я вздрогнула и отвлеклась от своих мыслей. У меня перед глазами стоял рунический перевод текста, над которым я провела остаток вторника. Я не чувствовала усталости — в какой-то момент начало казаться, что я вообще ничего не чувствую, потому что информации, которая поместилась в мою голову за прошедшие дни, хватило бы на маленькую книжную полку, и я боялась, что какой-нибудь внутренний диссонанс просто выбьет ее и оставит на ее месте пустоту.

— Стоило уйти из Хогвартса после пятого курса, — иронично отозвалась я. — Не пришлось бы чувствовать себя фаршированным овощем.

За прошедшую неделю Джемма стала моим героем — в отличие от нас с Пенни, она не отказалась ни от одного предмета и успевала абсолютно все, в том числе и периодически сидеть с первокурсниками по ночам.

Но она уже начинала клевать носом за завтраком, как и половина нашего факультета. Фред и Джордж доводили свою игру до ума с первой пробной партией веритасерума, и в придумывании вопросов для “правды” и заданий для “действий” участвовали практически все. Количество карточек в коробке росло в геометрической прогрессии, и я подозревала, что среди них не было повторяющихся.

Увидев, что у карточек появился возрастной ценз, я пообещала, что прокляну любого, кто попытается заставить меня играть.

— А по-моему, это здорово, — не согласилась со мной Пенни, устало потянувшись и бросив взгляд на разложенную между нами карту. Сегодня было ее второе патрулирование в этом году, и я шла сюда с огромным удовольствием, потому что скучала, несмотря на то, что видела ее на занятиях каждый день. — Каждое домашнее задание похоже на исследование. Только, — она внезапно помрачнела и стала серьезнее. — Мне не нравится профессор Локхарт.

Мы сидели на одном из широких подоконников на шестом этаже. Подоконники открыла для меня Пенни — они, как и стены в Хогвартсе, почти всегда были теплыми, а щели в окнах затыкались простыми заклинаниями. Меньше чем за неделю у меня уже появился свой любимый, на четвертом этаже, в небольшом тупике рядом с библиотекой. Вид на гремучую иву был так себе, но зато туда, судя по слою пыли, не добирались даже эльфы.

Мой факультет был настолько рад меня видеть, что временами у меня появлялась потребность немного побыть в полном одиночестве.

— Ты даже не представляешь, сколько людей были бы счастливы от тебя это услышать, — фыркнула я.

Пенни была одной из самых красивых девушек в школе. Точнее даже, она была из того типа людей, которых нельзя было не назвать красивыми — как субъективно, так и объективно. Ее популярность росла, и если в прошлом году мало кто показывал свою симпатию открыто, то в этом все потихоньку превращалось в снежный ком.

Несмотря на то, что с начала учебы прошло совсем немного времени.

Пенни никто не нравился. Ей нравилось учиться и дружить со мной (и, как я подозревала — с Джеммой, но они по-прежнему ничего мне не рассказывали). И перспектива отшивать кого-то раз в неделю ее не радовала.

— У нас он много кому не нравится, — бросив на меня возмущенный взгляд, продолжила Пенни. — Из-за того, что системный подход он применяет только к пятому курсу.

— А по-моему, это здорово, — передразнила ее я и рассмеялась, получив еще более возмущенный хлопок по ноге. Пенни очень забавно — и больше в шутку — злилась. — Но я бы не отказалась, если бы мы начали готовиться вместе. Мне кажется, невербальная магия — это не мое, если жизни не угрожает прямая опасность.

Пенни уткнулась виском в оконное стекло и посмотрела на меня очень внимательно. Ее лицу шли абсолютно все выражения, но внимательный взгляд иногда немного пугал, настолько бездонными казались в этот момент ее глаза.

Я была уверена, что если кто-то разозлит Пенни по-настоящему, то Хогвартс не досчитается пары десятков стен и как минимум одной башни. Если Фарли была похожа на падающую звезду, то Пенни временами напоминала феникса. Чистая и вечная, но безжалостная к тем, кого считает опасным.

Жаль только, что не может смотреть в глаза василиску без угрозы для жизни.

— Уверена, — серьезно начала она, — что тебе нужна именно моя помощь, Перси?

— Уверена, — беззаботно отозвалась я. — У нас с тобой одинаковый подход к магии. Если я пойму, как ты это делаешь, мне будет легче.

— Хорошо, — Пенни коротко улыбнулась, но ее взгляд остался внимательным. — Ты же помнишь, что можешь вылить на меня океан?

— Да, — кивнула я и, не удержавшись, погладила ее по волосам. — Но пока даже лужа не наберется. Не волнуйся. Все в порядке.

Судя по лицу Пенни, она мне не поверила.

А я себе — очень даже.

— Лучше скажи, — со вздохом начала я. — У вас на факультете никто не ведет себя странно? Или не так, как в прошлом году.

— Майлз, — без раздумий проворчала Пенни. — У него мания величия.

В прошлом году Майлз и правда был довольно тихим и мало говорил на общих собраниях, оставляя нишу харизмы Стивенсону. Но вряд ли, конечно, его могла раскрыть тетрадка с куском души Волдеморта — он вел себя по-другому еще в поезде. Как будто репетировал новую роль все лето, чтобы выступить с успехом и вжиться в нее сразу после этого.

— Почему ты спрашиваешь? Что-то важное происходит?

Я любила — и одновременно недолюбливала — в Пенни эту черту задавать четкие вопросы, на которые нельзя было ответить без львиной доли правды. Благодаря этому она оставалась другом, которому я с самого начала лгала меньше всего.

Как-то так получилось.

— Я расскажу тебе, — пообещала я, хотя пока еще не знала, что именно буду рассказывать. Но в любом случае мне будет нужно с кем-то поделиться. — Немного позже. Нужно кое-что проверить.

До хэллоуина оставалось почти два месяца.

Но я была уверена, что они пролетят незаметно.

* * *

Индивидуальная работа по зельеварению была дана мне с несколькими целями: отучить улыбаться, заставить пожалеть, что я родилась, и вынудить стать живым предупреждением всем гриффиндорцам, что им нечего делать на продвинутом курсе у профессора, который ненавидит сам факт их существования.

В этот раз она снова была связана с ингредиентами — три фута о сравнении ядов, распространенных на разных континентах. Большую часть черновиков для эссе я писала прямо в запретной секции, потому что не знала, какая книга может понадобиться мне следующей. Это было увлекательно, но в целом довольно бесполезно — судя по последнему выпуску “Вестника Зельеварения”, который я пролистала мимоходом, через три года откроется множество легальных каналов по поставке ингредиентов, что существенно снизит их цену. Большинство зелий перестанет быть локальными или баснословно дорогими.

Но у этой работы был и существенный плюс — я довольно быстро влилась в прошлогодний ритм и научилась распределять свое время таким образом, чтобы не застревать в библиотеке после ужина.

Потому что после ужина был Колин и его дикорастущий список вопросов. На некоторые мы иногда пытались ответить всем факультетом.

Я надеялась, что у него не будет повального увлечения Гарри, но, оказалось, Колин просто набирался смелости, чтобы ему об этом сказать. И, как истинный гриффиндорец, набрался довольно быстро, и теперь у них с Джинни был свой фан-клуб на двоих. Гарри, который привык к определенному уровню внимания в прошлом году, слегка опешил от того, что благодаря одному активному ребенку этот уровень буквально возрос вдвое, и старался проводить время в любом месте, кроме гостиной. Я его почти не видела, несмотря на то, что и Рон, и Гермиона были в гостиной регулярно.

В этом году Оливеру не приходилось вытаскивать меня из библиотеки на завтрак, обед и ужин. Я приходила на них сама, чтобы понаблюдать за людьми в непринужденной обстановке, и поэтому ему нужно было напоминать только о том, чтобы я не забывала поесть.

— Только не говори, что получила свой драгоценный доступ, — проворчал Оливер, пододвинувшись, чтобы я смогла сесть. Сегодня за столом гриффиндора в честь вечера пятницы царил какой-то ажиотаж, и все сидели вперемешку. — Хочешь превратиться в котел?

— Вижу, как ты рад за меня, — вяло огрызнулась я. Доступ в учебную лабораторию сегодня получила вся группа (я подозревала, что на это и был расчет), а мое эссе вернулось с жирным “у” в правом верхнем углу в конце урока. Похоже, свою следующую “п” по зельям я получу только на ЖАБА. Если доживу.

— Я беспокоюсь за тебя, Перси.

У Оливера не было чувства такта и понятий о личном пространстве. Он замечал гораздо больше, чем показывал, но в том, что касалось его личных эмоций, иногда напоминал старый высохший пень (я верила, что у пней тоже были чувства, просто они не умели осознавать их вовремя или выражать словами). “Я беспокоюсь за тебя” с его стороны было целым социальным подвигом.

— Я знаю, Оливер, — мгновенно смягчившись, сказала я.

Я отлично справилась с теорией на этой неделе, но у меня был полный провал с практикой. Я была единственной, кто получил дополнительное задание на чарах (потому что у всех остальных были какие-то сподвижки, пусть и скромные) — профессор Флитвик предпочитал не отнимать баллы у последних неудачников, а нагружал дополнительной работой, и зачастую это и правда помогало, — но с трансфигурацией мне так не повезло.

И дело было не в том, что я не успевала заниматься.

Я не понимала, как это должно работать, и ни в одной книге не было четкого описания. Недостаточно было произносить заклинание про себя, как недостаточно было одной словесной формулы и взмаха палочки для магии в принципе.

Создавалось впечатление, что без слов у меня не хватало воли сформировать магию внутри себя и направить ее в нужное русло. Как будто я десять лет каждое утро ходила по одному и тому же маршруту, а на одиннадцатый меня развернули и отправили в другую сторону.

Туда, где находился непроглядный темный лес.

Я не унывала, потому что все мои однокурсники пользовались магией как минимум на четыре года дольше. Какая-то интуитивная доля понимания у них уже была. Я понимала, что найду ее, рано или поздно, как минимум после того как потеряю пару сотен баллов на ЗОТИ с волшебной учебной программой профессора Локхарта, которая называлась “Плывите, сосиски”.

— Идем, — заметив, что я доела и больше в себя не впихну, сказал Оливер. — Только Поттера возьму.

— Куда? — тупо переспросила я. — Зачем?

— На поле, Перси, — со вздохом ответил Оливер. — Будем пристально смотреть на Малфоя и оказывать на него давление своим вниманием. И только не говори, что не помнишь, что сегодня отбор.

— Кто бы мне сказал об этом, — проворчала я, но послушно поднялась из-за стола. Вместо того, чтобы пойти на поле, я бы с радостью отправилась в кровать, но прогуляться и правда не было лишним. Я выходила из замка только в среду, на урок гербологии, от которой не могла отказаться, потому что на шестом и седьмом курсе выращивались в том числе ингредиенты для зелий, а знание некоторых аспектов было обязательным.

— Разве Флинт не говорил тебе? — рассеянно спросил Оливер, привлекая внимание Гарри и перебрасываясь с ним какими-то жестами. — Чем больше людей сегодня будет, тем лучше.

— В последний раз мы говорили в поезде, — пожала плечами я.

Оливер посмотрел на меня очень странным взглядом.

И впервые с момента нашего знакомства не нашел, что ответить.

* * *

— Это не слишком жестоко? — неожиданно спросил Гарри, сидевший между мной и Оливером. — Если бы ко мне на отбор пришли все, я бы не справился.

Я чувствовала себя слегка странно, потому что между мной и Оливером никогда никто не влезал, а сегодня как-то само получилось. Мы сидели немного поодаль, на гриффиндорской трибуне, в том месте, с которого в прошлом году я смотрела тренировочный матч между Гриффиндором и Хаффлпаффом. Не хватало Джеммы, но сегодня она была со своими — ради сегодняшнего отбора на поле пришел весь Слизерин.

И все квиддичные команды, за исключением нашей, потому что Оливер взял с собой только Гарри. Посчитав, видимо, что этого будет достаточно. Этого и правда было достаточно — чаще всего Малфой бросал быстрые взгляды именно в нашу сторону.

Но его лицо при этом оставалось непроницаемым.

— В самый раз, — легко отозвался Оливер, — для маленького избалованного придурка.

— Где-то я это уже слышала, — проворчала я. — Про придурка.

Это действительно напоминало эмоциональную казнь. До такой степени, что все остальные кандидаты на место ловца казались обычными декорациями. Создавалось впечатление, что эта сцена создавалась только для Малфоя — маленького, прямого и острого, как игла. Он выделялся на фоне других как полярная сова.

Хотя в свои злобные двенадцать пока больше напоминал едва оперившегося утенка.

— Зато они прекрасно друг друга понимают, — флегматично заметил Оливер.

“Они”.

Флинт тоже был на поле. Он о чем-то говорил, вероятно, объяснял правила, и делал это довольно тихо, хотя в прошлом году на тренировочных матчах его было слышно практически в любой точке поля (вполне вероятно, что на каникулах они с Оливером играли в кто кого переорет без магии, или капитанов, не способных вышибить мозги звуковыми волнами, просто не существовало). Хотя, возможно, те, кто стоял напротив него неподвижно, еще не успели достаточно напортачить.

Я могла видеть Джемму целых два раза в неделю, в то время как с Флинтом у нас не совпадал ни один предмет. И на этой неделе я была слишком занята, чтобы мы могли хоть как-то пересечься.

С середины прошлого года, не считая каникул, это был самый долгий период, в который мы не говорили.

И я успокаивала себя тем, что так или иначе бы скучала.

— Это необходимо, Поттер, — сказал Оливер, привычным жестом взъерошив Гарри и без того торчавшие во все стороны волосы. — Для таких, как они. Малфой должен понять, что получит место в команде только в том случае, если покажет себя лучше других, и это произойдет не потому, что его отец с начала года давит на Снейпа. Если он не справится сейчас, когда все на него смотрят, то не справится и на матче. Все правильно. Они все через это проходят.

— А Снейп? — угрюмо спросил Гарри. Он очень усиленно боролся с сочувствием, но неприязнь пока не могла это перебить — уж очень одиноким выглядел на поле Малфой, несмотря на то, что был среди своих. — В прошлом году профессор МакГонагалл не спрашивала, хочешь ли ты, чтобы я был в команде.

— Потому что я доверчивый, — хмыкнул Оливер. — И сговорчивый. Сходи, как-нибудь попробуй сказать Флинту, что все пойдет не так, как он хочет. Я обещаю потом навещать тебя в больничном крыле. Думаю, Снейп не планировал срочно искать нового капитана. Флинт изначально не особо хотел им быть. Это…

— “Скучно и сложно”, — закончила за него я.

— Вот именно, — усмехнулся Оливер, но дальше продолжать не стал. В этом не было смысла.

“Скучно и сложно”. Но это была одна из немногих вещей, которые нравились Флинту настолько, что он открыто это показывал. Если кто-то собирался идти и говорить ему, что все пойдет не так, как он хочет — что ж, оставалось пожелать им удачи.

Затягивать было нельзя, потому что скоро начнет темнеть. Я не видела, как четыре кандидата — три декорации и Малфой — поднялись в воздухе, потому что смотрела на ту фигуру, которая оставалась неподвижной.

Когда становилось совсем сложно, я начинала чувствовать себя так, будто мои внутренности были обмотаны одноцветной гирляндой, которая то затухала от усталости и непрерывной работы головой, то загоралась, ярко и интенсивно. Но все, что я делала, так или иначе проходило через призму легкой тоски.

Всю неделю я была везде, кроме тех мест, в которых обычно можно меня найти. И не хотела думать, почему.

— Малфой неплох.

Я вздрогнула, невольно переводя взгляд на “белое пятно”. Оливер произнес эти слова тем же самым тоном, которым Флинт в прошлом году сказал “Поттер неплох”. Немного фактов, немного уважения и легкий, едва заметный оттенок беспокойства.

Гарри смотрел на Малфоя так, будто видел его впервые. Возможно, так и было, потому что, похоже, хвастовство последнего еще никогда не подтверждалось на сто процентов. В прошлом году он должен был довольно сильно надоесть, рассказывая всем о своем умении держаться на метле.

Но, возможно, много работал ради того, чтобы что-то кому-то доказать.

Сочувствие испарилось — Гарри начал осознавать, что терял преимущества перед человеком, которого ненавидел, и это должно было его задеть. Он замкнулся, как всегда делал в такие моменты, но Оливер не дал ему окончательно уйти в себя, от души хлопнув по плечу. Он как будто чувствовал сразу, когда кто-то рядом собирался впасть в уныние.

— Не переживай, Поттер. В этом году ты ему не проиграешь.

— А в следующем? — ядовито спросил Гарри, который едва не слетел со скамейки от такой душевной поддержки.

— А это уже зависит от тебя, — пожал плечами Оливер. — Но учти, я не дам тебе расслабиться.

Каким бы “сговорчивым и доверчивым” он ни был, не оставалось другого выхода, кроме как поверить в его слова.

Расслабиться не удастся никому.

Литература по гербологии и литература по магическим существам находилась в одной из самых нелюбимых секций библиотеки. Если не считать запретной секции, она была наиболее удаленной и уединенной, поэтому, заворачивая туда, я всегда готовилась к худшему, и в половине случаев мои ожидания оправдывались.

Но в это воскресенье, к счастью или к сожалению, я увидела только знакомую светловолосую макушку в окружении нескольких солидных башен из книг.

— Привет, Перси.

Я была уверена, что Луна ни разу не посмотрела в мою сторону. Она листала какой-то древний том с сосредоточенным выражением на лице, а, найдя что-то, делала пометки на цветастых журнальных страницах. Только остановившись рядом со столом, за которым она сидела, и осторожно пристроив свою стопку книг на край, я поняла, что Луна исписывала страницы “Придиры”. Страниц было великое множество, будто она вырвала статьи из всех выпусков за последние лет десять.

— Привет, — сказала я, осторожно заглянув в ее записи. — Собираешь материал, чтобы помочь отцу?

— Нет, — мотнула головой Луна. — Провожу исследование. Они называют папин журнал антинаучным и говорят, что папа позорит наш факультет.

Я скинула с плеча рюкзак, пристроила свою скромную стопку книг на краю стола и опустилась на стул, после чего посмотрела на нее очень внимательно. И Пенни, и Джинни говорили, что все в порядке. За две учебных недели у Луны не пропало ни одной вещи. Ей никто не делал намеков не дружить с гриффиндорцами (я знала, что попытка была, но в тот момент за ее спиной выросли Фред и Джордж и доходчиво объяснили, что в некоторых случаях свое мнение стоит оставлять при себе).

Но в то же время Пенни, хоть и держала дисциплину среди младшекурсников, не могла заставить свой факультет относиться к Луне хорошо или хотя бы нейтрально.

— Оставь им их ограниченное мнение, — ободряюще улыбнулась я. — Тебе не обязательно доказывать что-то другим.

— Да, — легко согласилась Луна. — Не обязательно. Но очень важно.

Я вздохнула. В этом мире для меня самым великим волшебником был Артур Уизли. Он собирал вещи, на которые никто другой не обратил бы внимания, вдыхал в них жизнь, делал их удивительными и неповторимыми.

Великим волшебником для Луны был Ксенофилиус Лавгуд. Человек, который верил в невозможное, несмотря на то, что родился и вырос в магическом мире. А границы возможностей волшебников были гораздо шире и дальше, чем у обычных людей. Поэтому для такой веры требовались неординарная фантазия, необычайная смелость и капелька сумасшествия. И он, и его журнал, были безобидными, но зато помогали таким же необычным людям со всей Британии не чувствовать себя одинокими.

В чем-то и Артур, и мистер Лавгуд были очень похожи — они видели гораздо больше и дальше, чем остальные, и давали любой мысли шанс на жизнь. Я не могла относиться плохо к тем, кто сильно отличался от других, в конце концов, в этом мире я была Уизли.

Я знала, что то, что делала Луна, было бесполезным. Каждый человек в этой школе имел право на свое мнение (точно так же, как она имела право на веру в то, что публикуется в “Придире”), а для рейвенкловцев вера в свои убеждения (подтвержденные множеством фактов) составляла основу мира.

Но это было важно для Луны — отвечать на злые комментарии. Пытаться доказывать, что если что-то называется по-другому, это не означает, что оно не имеет права на существование.

— Помочь тебе? — спросила я. Маленькая одинокая фигурка среди горы книг меня очень сильно задевала. Джинни бы больше мешала здесь — слишком шумная и непоседливая. Ей было бы легче решить это дело путем силы (и разница в комплекции ее бы не остановила, может быть, поэтому она все-таки попала на Гриффиндор), чем путем знаний. Поэтому они с Луной никогда не ходили в библиотеку вместе, хотя при всей непоседливости и нежелании заниматься неинтересными вещами Джинни пока еще ни разу не потребовалась помощь с домашними заданиями.

Но не стоило забывать, что год только начался.

— Нет, не нужно, — Луна впервые за наш разговор оторвалась от своего дела и, посмотрев на меня, легко улыбнулась, а потом ткнула пером куда-то в сторону. — Мне кажется, это за тобой.

Я оборачивалась с чувством легкой обреченности, потому что из всех людей, которые знали, что чаще всего в выходные меня можно найти в библиотеке, только один стал бы ждать, когда я закончу разговор.

Пенни подсела бы за стол с другой стороны, делая вид, что говорит с Луной. Оливер (как и Фред с Джорджем) утащил бы меня в другое место, потому что ему тоже здесь не нравилось. Джемма со своим убеждением, что нельзя отнимать мое внимание у других людей, просто прошла бы мимо, увидев, что я с кем-то говорю.

А Флинт стоял неподалеку, подперев плечом один из книжных шкафов, потому что знал, что рано или поздно я соберусь отсюда уходить.

В его руках тоже были книги, поэтому встречу можно было считать стечением обстоятельств. Не в его стиле притворяться.

— Я буду недалеко, если передумаешь, — сказала Луне я, поднимаясь и подхватывая свои вещи.

Она серьезно кивнула, и мне не хватило бы смелости сказать, что было бы намного легче остаться с ней.

Но, в конце концов, я не могла бегать вечно, в том числе и от себя самой.

* * *

— Что?

Как бы тяжело это ни укладывалось в голове, вообще ничего не чувствовать и не показывать чувства совсем — разные понятия. Я думала об этом почти все лето, но так и не пришла к какому-то оформившемуся выводу.

За фасадом спокойствия был темный океан. Ненависти в нем оказалось достаточно, чтобы причинить кому-то вред (пусть даже этот кто-то — обезумевший профессор), но в то же время я представляла, как между волнами то и дело мелькают медузы, светящиеся изнутри мягким белым светом.

Я не могла быть объективной и почти не думала о том, что где-то на дне, под толщей темной воды, могло жить чудовище.

Потому что если бы внутри меня был океан, он бы сейчас пенился и искрился на солнце.

— Думаю, — ответила я и, отложив перо, потянулась и осторожно отодвинула правый рукав мантии Флинта, открывая почти незаметные на первый взгляд шрамы, которые привлекли мое внимание несколько минут назад, когда он переворачивал страницу. — Об этом. Можно?

Было странно спрашивать разрешения взять за руку у человека, который явно никогда не думал о том, что это разрешение вообще требуется.

Кожа под моими пальцами была грубоватой и немного обветренной, а шрамы, наоборот, — почти до неприятного гладкими, как пленка, которая вот-вот могла порваться. И вместе с этим, это был один из тех случаев, когда в какую-то секунду становилось невозможно перестать их гладить.

При ближайшем рассмотрении шрамы выглядели немного жутко, но благодаря своей специфике — очень знакомо. Как будто кто-то очень, очень давно обмотал запястье колючей проволокой и попутно немного задел тыльную сторону ладони.

Магия создавала просто потрясающие вещи, но не все и не всегда делала красиво.

Шрамы были такими же некрасивыми, какой иногда оказывалась правда, которая скрывалась за ними.

По крайней мере, теперь я знала, как выглядит Непреложный Обет.

И понимала, почему в шкафу Перси изначально почти не было одежды с короткими рукавами — даже на летнее время.

— У тебя руки холодные.

— Они всегда такие, — буркнула я. — Это больно?

— Нет, — спокойно ответил Флинт, перехватывая мои руки своими, чтобы немного согреть. Это был простой жест, простой и привычный, но лампочки на гирлянде внутри меня загорелись так ярко, что грозили лопнуть от напряжения. — Отец снимет его с меня, когда убедится, что я не собираюсь вредить кому-то без необходимости.

— Твой отец расстроился, — осторожно начала я. — Или разозлился?

— Он не злится. Для него злиться означает желать навредить кому-то. Это противоречит его принципам.

Иногда я думала, что Флинт занимает такое количество моих фоновых мыслей просто потому, что мне никак не удавалось до конца его понять. Я замечала много деталей, но никак не могла собрать их в единую картину. Это почти получалось, когда с нами был Оливер, который как будто подгонял эти детали под один человеческий контур, потому что понимал Флинта с полуслова, ощущал его на подсознательном уровне. И ему не нужны были проявления эмоций или откровенные ответы.

Но он вряд ли согласится быть переводчиком всю оставшуюся жизнь.

— Очень знакомо выглядит, — сказала я, понимая, что продолжать говорить об отце Флинта в таком ключе могло быть неприятно. — Родители часто берут Обеты со своих детей?

— Не редко. Это нормально для чистокровных, Уизли, — ответил Флинт, не сразу, но все же выпуская мои руки, когда я потянула их на себя. — Текст клятвы составляется таким образом, чтобы в исключительных случаях можно было найти лазейку. Это серьезное и важное напоминание, а не способ от кого-то избавиться. Чаще всего это единственная возможность сохранить семейные тайны.

В случае с Флинтом это было не напоминание, а скорее ошейник или удавка. Мне казалось, что легче было разобраться с тем, что сделало его таким, а не пытаться ограничивать. Но это был выбор того, кто знал его лучше.

Я представила, как Артур брал бы со своих детей Обет, чтобы они не рассказывали никому, что он заколдовывает в своем гараже маггловские изобретения, и поежилась.

Все же в том, чтобы слыть магглофилами и предателями крови, было больше плюсов, чем минусов.

— Что-то вспомнила?

Я откинулась на спинку стула и обвела рассеянным взглядом идеально чистые верхушки книжных шкафов, между которыми располагалась дверь в запретную секцию. В прошлом году мы тоже говорили здесь — и об Обетах, и о памяти, и по сравнению с тем, что есть сейчас, тогда было намного проще и тяжелее одновременно. Хотя казалось, что с того момента прошло лет десять или пятьдесят.

Так много, что это почти перестало иметь какое-то значение. Как будто в тот день из библиотеки вышли одни люди, а сегодня встретились совсем другие.

Но, конечно, я бы ни за что не согласилась вернуться во времени и повторить, хоть и могла сделать что-то иначе с высоты полученного опыта.

— Что-то вспомнила, — неопределенно ответила я. — Нельзя сказать, что что-то конкретное. Просто образы.

— Ты собираешься идти с этим к Снейпу?

Я посмотрела Флинту в глаза едва ли не впервые после того как он коротко ответил на приветствие, скользнул нечитаемым взглядом по Луне, взял у меня книги и пошел сюда в абсолютной уверенности, что я не отстану.

В какой-то момент мне показалось, что он знал и собирался терпеливо ждать, пока я пройду через все возможные стадии принятия действительности и закончу разрываться от внутренних диссонансов, чтобы точно так же потянуть меня за собой и привести туда, где я буду чувствовать себя на своем месте.

А возможно, в самое неподходящее время я услышу требовательное “Что происходит, Уизли?”, и у меня не останется выбора.

— Собираюсь, — кивнула я, — когда он будет ненавидеть меня хотя бы на три процента меньше. Есть вероятность, что тогда он хотя бы допустит мысль о том, чтобы меня выслушать.

С памятью Перси следовало разобраться по многим причинам. Самой маловажной, но вместе с этим — необходимой — была возможность окончательно принять тот факт, что я теперь навсегда останусь в ее теле. И перестану испытывать легкую панику от мысли, что с некоторыми (определенными) людьми меня разделяет десять лет бесполезной жизни.

Потому что пока у меня получалось только без зазрений совести совершать инфантильные поступки.

— Я могу пойти с тобой, если хочешь.

— Хочу, — честно сказала я. — Но не стоит.

Смотреть Флинту в глаза, когда он сдерживался, чтобы не сказать что-то ироничное, в своем стиле, оказывалось намного легче, чем обычно. Мы как будто возвращались туда, откуда все только начиналось. Где все было просто и понятно.

Для Флинта почти не было разницы между “хочу” и “собираюсь сделать”. Для него почти никогда не существовало ощутимых препятствий перед целью, и поэтому, если бы повисшее над нами “почему?” было видимым, то мерцало бы всеми возможными цветами.

Потому что в отличие от своего отца ты злишься, а не расстраиваешься, хотела сказать я.

Потому что дружба с гриффиндорцами наносит огромный ущерб разумной осторожности, хотела сказать я.

Потому что один умирающий профессор (даже одержимый Волдемортом) и четыре взрослых и, вероятно, сильных Слизеринца — это разные категории опасности, хотела сказать я.

Но произнесла только:

— Я не хочу тебя в это втягивать. Ни тебя, ни Джемму. Пока что. Чем меньше людей знает, что там происходило, тем меньше возможностей, что это дойдет до моей семьи. Я не хочу, чтобы Чарли всю жизнь жил с чувством вины из-за того, что не досмотрел за мной, пока был на тренировках по квиддичу.

На слове “квиддич” взгляд Флинта на несколько мгновений стал острым и неприятным, как будто это натолкнуло его на какие-то догадки, но он явно не собирался делиться со мной своими мыслями.

— Чтобы ты не влипала в неприятности, Уизли, — хмыкнул он спустя какое-то время, — за тобой нужно присматривать сразу всем твоим братьям, а не только одному. Ты не можешь постоянно беречь свою семью от всего.

Могу, собиралась сказать я.

Могу и буду.

* * *

— Что-то случилось, Перси? — спросил Оливер, заметив, что я гипнотизирую взглядом тарелку и даже особо не пытаюсь в нее что-то положить.

Вечер понедельника был похож на день перед казнью, когда я сделала все свои дела, помогла с домашним заданием половине первокурсников, ответила на десяток вопросов из списка Колина, легла спать еще до полуночи, отлично выспалась и спустилась вниз без единой мысли в голове, а потом обнаружила, что не могу съесть ни кусочка.

У меня не было аппетита, потому что после завтрака вместе с уроком ЗОТИ меня ждал восхитительный провал.

Или какая-нибудь спонтанная катастрофа.

Переживать из-за этого было глупо, и после безвременной кончины белки-истерички никто не бил в гонг у меня в голове, призывая бросить все и уехать туда, где не было людей. Когда я нервничала, то просто выстраивала невысокую черную башенку рядом с мысленной Норой. Башня была без окон и дверей и рисковала стать похожей на ладью (общение с Роном не шло на пользу воображению), и я пока еще не знала, что запру в ней.

Это помогало отвлечься от паники, но никак не способствовало хорошему аппетиту. Этот год собирался стать годом эскапизма, и я не удивлюсь, если под конец окажусь на мысленной карусели со словами “И так сойдет”.

— Пойду на урок, — невпопад ответила я, вылезая из-за стола.

— До него еще двадцать минут, Перси, — осторожно сказал Оливер.

— Пойду медленно, — невозмутимо сказала я, закидывая рюкзак на плечо.

Оливер ожидаемо догнал меня у выхода из большого зала. Мы почти не говорили все выходные (кое-кто решил, что может позволить себе расслабиться в этом году, поэтому проводил на квиддичном поле почти все время) и толком не виделись вчера, потому что не совпало расписание, поэтому он старался восполнить это за счет бесконечной болтовни сейчас.

Когда я была искренне готова слушать, но меньше всего хотела отвечать.

Третий этаж вызывал у нас обоих особенные воспоминания. Его открыли, а кабинет ЗОТИ переместили сюда, на прежнее место. Комнаты с цербером больше не было и стена на месте двери выглядела такой невозмутимо ровной, будто все произошедшее в прошлом году случилось исключительно в нашем воображении.

— Мне казалось, у тебя-то точно проблем не должно возникнуть, — неожиданно сказал Оливер, скользнув взглядом по тому же самому месту, которое я рассматривала пару секунд назад. Иронично, но комната с цербером располагалась (бы) напротив двери в нужный нам кабинет. Здесь не было окон и подоконников, к которым я успела прикипеть, из-за чего коридор казался еще более неуютным и зловещим.

— Можно посоветовать профессору Локхарту начать меня душить, тогда точно сработает, — мрачно пошутила я.

Перспектива быть хуже всех немного ранила мое самолюбие, но еще больше я переживала из-за того, что ничего не получалось. Пенни до мельчайшей детали объяснила все, что происходит в ее голове, когда она колдует, но это не помогло.

— Он слегка не двуликий, — мгновенно отреагировал Оливер, которому эта история в прошлом году была достаточно интересна, чтобы узнать у меня абсолютно все детали.

Я думала о том, чтобы пойти от противного и воспроизвести похожие условия, но смертельную опасность в этом году представлял только василиск, против которого почти не действовала магия, и это была так себе идея.

Это было в духе прошлой меня — делать все как нужно только тогда, когда по-настоящему припечет, — но я привыкла к тому, что вместе с ответственностью за жизнь Перси из ниоткуда возникло какое-то подобие перфекционизма (который и рядом не стоял с перфекционизмом Фарли), и все так или иначе получалось, особенно если прикладывать огромные усилия.

— Оно и к лучшему, если честно, — фыркнула я.

Оливер не мог со мной не согласиться.

Дверь в кабинет открылась за три минуты до начала занятия, когда все уже собрались. Вид внутри немного изменился — было убрано множество лишних парт, так, чтобы свободного пространства стало намного больше, чем занятого. Я заметила, что профессор Локхарт очертил ровный круг своей магией — границы слабо мерцали розовым. Возможно, он создал какое-то подобие защиты от шальных заклинаний, но с него бы сталось ждать, что мы в состоянии вовремя отреагировать и защитить себя.

Профессор Локхарт стоял в самом центре, как всегда безупречный и ослепительно красивый. Сегодня мантия на нем, вопреки обыкновению, была нежно-голубого цвета, да и сам он, похоже, пребывал в отличном расположении духа.

То ли произошло что-то хорошее.

То ли он предвкушал хлеб, зрелища и расправу над неудачниками.

Я бы поставила на второе.

— Я не поленился спросить у других профессоров о ваших успехах в невербальной магии, — вместо приветствия начал профессор Локхарт, когда прозвенел колокол. — И любой другой на моем месте начал бы с самых успешных, давая остальным время подготовиться. Но я предпочитаю оставлять приятное напоследок, потому что бесполезные требуют больше терпения.

Я обреченно достала палочку из кармана и мысленно попросила у нее прощения за то, что она досталась такой бездарности.

— Рад, что вы все прекрасно поняли, мисс Уизли. Пожалуйста, в круг. Хочу отметить, что внутри у вас не будет возможности произнести ни слова.

Задание состояло в том, чтобы создать и удерживать щит в течение минуты. Профессор Локхарт собирался использовать безобидное (но крайне неприятное) жалящее заклинание — единственное из раздела боевой магии, не считая подляночных, которое было довольно медленным и не имело цвета.

Но для меня цвет имели все.

Как только я шагнула в круг, появилось ощущение, что рот замотали скотчем, а сверху для верности обмотали цепями и повесили замок. На полу, под слоем магии, виднелись идеально начерченные руны, и многие из них повторялись только с одной стороны. С моей. Похоже, себя профессор права голоса лишать не хотел.

Я даже не пыталась поднять палочку, зная, что не получится, но стоять и молча смотреть на розовый луч заклинания было все равно что сидеть за рулем автомобиля, который застрял на рельсах в паре сотен метров от мчавшегося поезда.

Я отпрянула в сторону раньше, чем успела об этом подумать, и заклинание ударилось о стену за моей спиной. Значит, защиты не было, зато выйти из круга оказалось невозможным — как только я оказалась рядом с границей, от нее повеяло ощутимым жаром.

Почти знакомо.

— Минус двадцать баллов с Гриффиндора за игру с формулировками. Еще две попытки — и я назначу вам отработку.

Заклинание не задело меня, а значит, я справилась с ним невербально — не произнеся ни слова. Похоже, профессор Локхарт решил, что я намеревалась сжульничать. В следующий раз я не стала уклоняться полностью, чтобы не злить его, просто отступила назад, к самой границе, и заклинание наизлете попало в левую руку чуть выше локтя. Это было почти не больно. Он собирался уязвить, в том числе и самолюбие, а не замучать.

— Снимите очки, мисс Уизли.

Я отрицательно мотнула головой — это был мой единственный способ оправдаться. Попытки профессора Локхарта вытащить из зоны комфорта изнеженных, на его взгляд, шестикурсников и поместить их в неравные условия, которые часто встречались в реальной жизни, были хороши, но даже месяц отработок не пугал меня так сильно, как перспектива остаться полуслепым и беззащитным котенком напротив непонятной угрозы.

Я спрашивала у Артура, как можно защитить их от чужого воздействия и манящих чар. Он сказал, что попробует найти решение на досуге, но на первом этапе мы вместе пришли к выводу, что для этого необходимо такое количество рун, которое не поместилось бы на дужках вдобавок к уже имеющимся.

Я подняла палочку, примерно представляя, что сейчас будет. Но в тот момент, когда следом за очередным жалящим заклинанием, примененным в качестве обманки, понеслись манящие чары, из нее вылетел далеко не щит.

⁽¹⁾

---

1) Примечания к главе:

Тема ненависти будет раскрываться постепенно, фоново, начнется только в специальных главах после второй части (опять за все объяснения отдуваться Оливеру, но щито поделать, судьба у него такая) и до конца раскроется уже ближе к концу, вероятнее всего. Люблю делать из персонажей лучок.

Вернуться к тексту

Если бы профессор МакГонагалл знала, что я не Перси, выражение в ее глазах можно было бы расценить как “Сколько нужно магглов, чтобы разнести кабинет ЗОТИ? — Одна ненормальная паникерша”.

Но она не знала, и поэтому мне оставалось только гадать, на что направлено это тяжелое молчание.

В результате моих действий, помимо всего прочего, пострадала любимая голубая мантия профессора Локхарта. Ее подол вспыхнул по какой-то неясной причине, вероятно, из-за слишком тесного воздействия с границей круга, и кто-то из Рейвенкло залил его с ног до головы идеальным невербальным Агуаменти (я усиленно не думала о том, кто именно, делала вид, что не знаю, кому принадлежали нежно-лиловые искорки в этом водопаде).

Когда я думала о том, чтобы воссоздать декорации, в которых у меня первый (и такими темпами — последний) раз получилось невербальное заклинание, я почему-то упустила досадную мысль, что само заклинание тоже может повториться.

Минус три окна в кабинете ЗОТИ, преподавательский стол и почти пустой книжный шкаф (занята была только верхняя полка — полным собранием сочинений профессора Локхарта).

Зато почти весь шестой курс последовал примеру профессора и показал безукоризненное владение щитовыми чарами (в любой другой ситуации они могли бы гордиться, но, думаю, пока что слишком мне сочувствовали).

— Хогвартс — это школа, мисс Уизли, — неожиданно мягко сказала профессор МакГонагалл, и тяжелое, почти раздраженное выражение в ее глазах сменилось привычной строгостью с далекими задорными бесенятами. — И каждый профессор понимает, что в процессе обучения возможны ошибки. Ваша ошибка была далеко не самой худшей за всю историю школы, но произвела достаточно глубокое впечатление на Гилдероя.

Глубокого впечатления профессора Локхарта хватило где-то на час обсуждения в учительской. Все это время я стояла за дверью, изучая плывущие в свете неожиданно выглянувшего солнца пылинки. В голове все это время было приятно пусто, как, вероятно, бывает после апокалипсиса, когда все худшее уже произошло.

Не было абсолютно никакого смысла о чем-то жалеть.

Я знала, что за такие вещи не исключают и даже не снимают с должности старосты. И профессор МакГонагалл знала, что худшим наказанием для меня в этой ситуации будет письмо родителям.

И чудесная возможность увидеть Молли Уизли не только с мягкой и любящей стороны.

Поэтому чувство обреченности появилось у меня уже после того как декан вышла из учительской и позвала меня за собой, в свой кабинет.

— Гилдерой согласился немного пересмотреть свою методику преподавания, — продолжила профессор МакГонагалл. Это не вызвало у меня никакого облегчения — старая была не так уж и плоха для тех, у кого не было проблем. — И даже не стал настаивать на том, чтобы этот случай был занесен в ваше личное дело. Я склонна с ним согласиться.

Мое личное дело. Сведения, которые будут отправляться в Министерство каждый год вплоть до выпуска, потому что я отправила заявку на работу туда. Этот случай, возможно, немного подпортил бы мне шансы.

— Спасибо, профессор, — кивнула я. Это было первым, что я сказала с того момента как вышла из круга. И только сейчас мертвая тишина перестала давить на уши. Взрыв не причинил мне никакого ущерба, но эмоциональная вспышка забрала с собой способность удерживать на месте свою внутреннюю Нору.

Чужие эмоции оглушали меня все время после звонка колокола, до тех пор, пока мы с профессором МакГонагалл не оказались в ее кабинете.

— Мы также сошлись на том, что нельзя оставлять это происшествие безнаказанным.

Она замолчала, ожидая моей реакции. Я поспешила ответить:

— Конечно, профессор.

— Все табели до конца года в вашем распоряжении, мисс Уизли.

Я была готова поклясться, что профессору МакГонагалл хотелось улыбнуться в этот момент, и она едва сдерживалась. Произошло еще что-то, о чем я не знала — или этот опыт в карьере молодого профессора показался ей забавным.

А возможно, ей самой не раз приходилось переживать что-то подобное. Ничего критичного не случилось. Мы находились в школе, полной самых разных, в том числе и нестабильных подростков.

— Конечно, профессор, — повторила я, понимая, что совсем легко отделалась. Похоже, первые серьезные проступки идеальных студентов всегда наказывались иначе.

— И я буду вынуждена написать вашим родителям, — добавила профессор МакГонагалл уже серьезнее. — Несмотря на то, что никто не пострадал, мне бы хотелось, чтобы вы приложили со своей стороны достаточно усилий, чтобы такая ситуация не повторилась.

— Сделаю все возможное, профессор, — пообещала я.

Возможно, декан ждала от меня оправданий или объяснений, но у меня не было ни того, ни другого. Тихое отчаяние от ощущения собственной бесполезности грозило вот-вот затопить меня с головой. Я пыталась воссоздать Нору, но никак не могла успокоиться. Она рушилась, как будто земля под ней ходила ходуном. Я злилась, и это загоняло меня в замкнутый круг.

— Мисс Уизли.

Мне стоило больших усилий посмотреть профессору МакГонагалл в глаза. Дело было не в чувстве стыда (хотя оно уже тянуло к горлу ледяные когтистые лапки), а в нежелании показывать собственную растерянность и уязвимость.

— Ровена Рейвенкло была последней из основателей Хогвартса, кто освоил невербальную магию, — неожиданно сказала профессор МакГонагалл. — Если верить источникам, на которые профессор Биннс наткнулся еще при жизни, это произошло с ней в уже преклонном возрасте, несмотря на то, что она неизменно прикладывала большое количество усилий, чтобы не отстать от магов своего поколения. Как вы думаете, почему?

— Она слишком старалась, профессор? — осторожно предположила я.

— Она слишком много думала и не использовала воображение, мисс Уизли, — сухо ответила мне профессор МакГонагалл. — Вы можете быть свободны.

Я кивнула и вышла из ее кабинета на одеревеневших ногах.

Я надеялась, что никто не будет меня ждать, но Оливер был здесь — стоял, оперевшись на стену напротив, но даже так возвышался над всеми, кто проходил по коридору мимо него.

Катастрофа.

Его рост был такой катастрофой.

Я хотела подойти и встать рядом, но он заметил меня раньше и, улыбнувшись, протянул руку, чтобы у моей прически осталась такая же минимальная надежда на восстановление, как и у моей репутации успешной студентки.

Эмоциональный, яркий и солнечный Оливер без блока ощущался как ясный зимний день. Смотреть на сверкающий на солнце снег было почти так же непривычно и почти неприятно, как сейчас находиться рядом с ним. Я была почти уверена, что если сойду с протоптанной дорожки, то провалюсь по пояс в те эмоции, которые мне не понравятся.

— Пойдем, — сказал Оливер, сполна проявив свои гриффиндорские деструктивные наклонности. — Тебе нужно поесть.

— Прости, — сделав шаг назад, ответила я. Перспектива оказаться в полном зале раскачавшихся к обеду подростков привела меня в ужас. — Я не хочу есть. Я хочу куда-нибудь сбежать.

После чего развернулась и, не оглядываясь, поспешила прочь, к одному из тайных ходов.

* * *

Занятия окклюменцией начинались с внутренней гармонии и спокойствия. Ментальный блок — убежище, а строить убежище, находясь в полном раздрае, было невозможно.

Выручай-комната была единственным местом, до которого я могла добраться с минимальными потерями. Я не думала долго, и поэтому сейчас лежала на мягком полу в комнате, которая напоминала один большой пуф, обитый бежевым бархатом. Никаких лишних предметов, никаких окон. Даже двери не было до того момента, пока я о ней не подумала.

Я спрашивала у Чарли про ирландских лесных драконов еще прошлой весной, и он прислал мне копию довольно детального рисунка из какой-то старой книги и небольшое описание. Они вырастали сравнительно небольшими (около четырех футов в длину), и, в отличие от многих других, жили не в пещерах, а в специально вырытых норах, больше похожих на норы крупных лесных животных.

У ирландских лесных драконов была темно-зеленая чешуя, которая не оставляла им ни шанса спрятаться, когда наступала зима, и леса, в которых они жили, окрашивались в белый цвет. С момента их обнаружения до момента их истребления прошло около полувека — они были слишком близкими и слишком слабыми, но при всем при этом несли в себе ту же магию, что и другие драконы. Драконоводы попытались вывезти несколько особей, чтобы сохранить вид, но потерпели неудачу — вне своих родных лесов те просто гибли по непонятным причинам.

Я перебрала множество вариантов для медитаций, но лучшим из них было представлять, как несколько зеленых драконов летают над верхушками деревьев. Их чешуя блестит на солнце, а небо приобретает довольно причудливый оттенок, если смотреть на него сквозь их полупрозрачные кожистые крылья.

Мысль о том, что где-нибудь в другой реальности так и было, успокаивала меня так же сильно, как и сон в собственной спальне в Норе.

Когда блок был закончен в первый раз, я возвращалась к драконам перед сном чисто ради собственного удовольствия, потому что мне нравилось их представлять. Возможно, поэтому сейчас я легко перешла от них на поляну, где строила свою внутреннюю крепость, и потихоньку, по кирпичику, восстановила ее.

Восстановила первый этаж, кухню с кастрюлями Молли, гостиную с причудливой, но гармоничной мебелью и хорошо подобранными безделушками на каминной полке, дверь в родительскую спальню, лестницу на второй этаж, свою комнату, комнату Фреда и Джорджа, комнату Джинни, которая находилась чуть ниже по уровню, еще одну лестницу, запертую с помощью нескольких рунных строк дверь в комнату Билла, ванную комнату с низкими потолками, которые этим летом стали для меня еще ближе, и еще лестницу, тонкую и хлипкую на вид, заканчивающуюся люком в комнату Рона. Попутно я прятала здесь мысли и воспоминания, как незначительные, так и важные, создавала ловушки для того, кто когда-нибудь войдет в веселую зеленую дверь с цветными стеклами.

Вернулась в свою комнату, чтобы оставить на книжной полке между дневниками то, что могла считать почти сокровенным — воспоминания о тепле рук и ощущении шрамов под пальцами. Ложный след, который вел в пустоту.

Рядом с Норой возник гараж Артура, полный всяких разных деталей, найденных или купленных за гроши у магглов. Мотор форда призывно рычал, и можно было залезть внутрь, провести пальцами по рулю, чувствуя уже привычную ностальгию и легкую тоску. Я оставила на пассажирском сидении тетрадь Перси, сохранив в ней свою прошлую жизнь с мыслью, что она не откроется даже здесь, в моем воображении, потому что здесь я тоже не знала, как ее открыть.

Рядом с Норой по кирпичикам выросла черная башенка, выглядевшая нелепо, неуместно и очень важно. Я оставила внутри свои страхи, потому что не знала, куда еще их можно деть, и все стадии принятия действительности, пройденные разом от начала до конца.

Я открыла глаза с ощущением полного и абсолютного спокойствия.

“Это легче, чем каждый раз проговаривать формулы”.

Мне стоило понять уже в тот момент. Несмотря ни на что, Флинт делал множество по-настоящему “скучных и сложных” вещей, но магия давалась ему легко, свободно и практически бездумно.

Я много думала о том, как колдовать невербально, но еще ни разу не представляла.

Для того, чтобы создать ментальный блок, требовались три вещи: магия, спокойствие и воображение.

Для этого не нужны были никакие слова — кроме тех, что написаны в книгах, которые учат, как себя защитить.

— Спасибо, милая, — сказала я, погладив пол комнаты. Даже если она не была живой, она предоставляла еще более надежное убежище, чем Хогвартс, и у нее было гораздо больше шансов назваться моим домом. Третьим, четвертым или десятым. — Выпусти меня, пожалуйста, недалеко от гостиной.

Для начала следовало появиться перед своими и дать всем знать, что я не пошла бросаться с астрономической башни.

А потом я собиралась остаток вечера творить магию.

И была уверена, что не произнесу ни слова.

* * *

Некоторые (обычные) совы в неволе при хорошем уходе могли дожить и до пятидесяти лет. Возраст магических сов колебался в зависимости от вида, потому что они несли в себе разное количество магии.

Но я все равно подозревала, что Стрелка была старше профессора Дамблдора, и ее завели первые Уизли, о которых, мне казалось, не знал даже Артур. Ее легче было воспринимать как летающий перьевой пипидастр, который иногда с помощью каких-то неведомых сил доносит письма, чем как что-то действительно живое.

Или, возможно, ей просто нравилось, когда кто-то садился на нее на кухне в Норе, и поэтому она неизменно засыпала на стульях.

За гриффиндорским столом даже устраивали что-то вроде тотализатора, насколько далеко она успеет долететь, прежде чем уснет в полете, или донесет ли письмо или сегодня не ее день.

Сегодня был ее день. Во-первых, потому что она почти долетела. Во-вторых, потому что Оливер, пока слишком сонный, чтобы думать, мог не ловить что-то, что грозилось рухнуть ему в тарелку, а отбить это на другой конец зала, как квоффл.

Так или иначе, ярко-красный конверт, который мог с десяток раз затеряться в пути, оказался у меня в руках и уже начинал дымиться от гнева, который никак не мог выплеснуть.

— Или сожги, — едва подавив зевок, сказал Оливер, но выглядеть при этом стал в два раза бодрее. — Или открывай.

— Это публичная казнь, — фыркнула я, заметив, что взгляды абсолютно всех профессоров (которые совершенно случайно собрались сегодня за завтраком в полном составе) уткнулись в мой конверт. — Ее нельзя проигнорировать.

В конце концов, в этом году кто-то должен был получить громовещатель.

Жги, господь.

— Персефона! Уизли!

Молли была похожа на масло. Ее можно было долго доводить до кипения (иногда, когда она пребывала в очень хорошем настроении, даже Фреду с Джорджем требовалось очень постараться), но стоило одной капле воды попасть на раскаленную сковородку…

— Я бесконечно рассержена!

Разочаровать родителей Перси в этой жизни и правда было едва ли не самым большим моим страхом. Этот страх не выбивался на первое место только потому, что его занимала возможная смерть Фреда, и я боялась, что не успею изменить это за оставшиеся пять лет, потому что уже сейчас не представляла себе мир без кого-нибудь из них.

Но… Громовещатель.

Был слишком несерьезной мерой наказания, гораздо более легкой, чем, например, полное горечи и разочарования письмо.

Молли отпускала себя и позволяла себе злиться вслух только тогда, когда (за редким исключением) собиралась забыть об этой ситуации уже через несколько минут и никогда больше не вспоминать о ней.

Так же, как Хогвартс позволял своим студентам совершать ошибки, Молли Уизли позволяла делать это своим детям. Так или иначе, возмущенные письма из Хогвартса были частью их взросления.

Мне тоже приходилось расти и развиваться заново.

Это был и мой путь тоже.

— Мы с отцом были неприятно удивлены, получив письмо от профессора МакГонагалл! Даже Фреду и Джорджу не удавалось устроить неприятности так быстро!

(Но на следующий год они после такого вызова, конечно, попытаются).

Я представляла, как Артур улыбается, пока Молли записывает это показательное письмо, и едва сдерживала улыбку тоже. Молли Уизли была по-настоящему жуткой, когда злилась, когда действительно злилась, и в эти моменты даже не стоило стоять у нее на пути. Зато в другие, когда она считала, что ей нужно держать кого-то в тонусе, ее энергию легко было направить в любое другое русло.

В большом зале стояла мертвая тишина. Для закрытой школы любые происшествия были способом избавиться от скуки, а новость о моих способах защиты от темных сил уже знал каждый. Я смотрела на громовещатель, с, как мне хотелось думать, непроницаемым лицом, но люди вокруг меня старательно утыкались в тарелки, чтобы спрятать улыбки.

Отличный заряд бодрости в по-настоящему солнечный день.

— Если я узнаю, что это дурное влияние…

Я подскочила на месте от громкого хлопка, потому что громовещатель вдруг разлетелся на множество мелких кусочков, как конфетти, будто взорвался изнутри, но, оправившись от испуга, почувствовала благодарность по отношению к Оливеру, который уже прятал палочку в рукав мантии.

Выражение его лица при этом было абсолютно нечитаемым.

Я подозревала, что дальше было то, что никому не стоило слышать. Даже в качестве аттракциона.

— Прости, — сказал он в по-прежнему мертвой тишине, протягивая руку, чтобы осторожно стряхнуть останки материальной ярости с моих волос. — Рука соскользнула.

— Надеюсь, ты целился не в меня, — отозвалась я.

Рука действительно соскользнула, на этот раз — с моих волос. Горячие пальцы совсем мимолетно дотронулись до моей щеки и исчезли.

День был ярким и солнечным, а Оливер продолжал ощущаться как искрящийся на солнце снег, несмотря на то, что сегодня с моим блоком все было в порядке. Где-то внутри поселилась ледяная глыба протеста, потому что я внезапно осознала, что уже провалилась в те эмоции, о которых никогда не хотела бы знать.

Это было похоже на наваждение.

— Ох, я бы не стал в тебя целиться, — как ни в чем не бывало фыркнул Оливер. — Это было бы преступлением по отношению к человеку, которого зовут Персефона. Мне кажется, МакГонагалл даже на распределении тебя так не звала. Так Фред и Джордж поэтому…

— Не напоминай об этом, пожалуйста, — я закрыла лицо руками. Смириться с жутким названием игры Фреда и Джорджа мне помогло только то, что все в Хогвартсе думали, что меня зовут Перси, и все, хоть немного знакомые с мифологией, считали его отсылкой, а не издевательством.

— Не буду, — торжественно пообещал Оливер. — Но за весь Хогвартс отвечать не могу, сама понимаешь.

Я продолжала говорить с ним так, будто ничего не произошло, но наваждение никуда не исчезло.

Я не могла избавиться от ощущения, что настоящее наказание началось именно сейчас.

“Что-то не так с Джеммой”.

Флинт сказал об этом мимолетно, на входе в большой зал, когда бросил быстрый взгляд на свой стол, прежде чем со мной попрощаться. С этого момента прошло уже больше двух часов, вечер пятницы в гриффиндорской гостиной набирал обороты, но я почти не замечала ставший невыносимым шум, гипнотизируя то пустой пергамент, на котором собиралась писать письмо Биллу, то блокнот, в котором написала Джемме несколько вопросов и теперь ждала ответа.

Джемма избаловала меня тем, что находила время чиркнуть пару строк даже тогда, когда была занята, и обычно отвечала быстро. Я успокаивала себя тем, что она могла заниматься с первокурсниками, как делала это обычно после ужина, и поэтому не стоило беспокоиться.

Я ждала, что она заговорит со мной о том, что ее беспокоит, когда будет к этому готова, но, возможно, мне стоило самой сделать к этому какие-то шаги. Начать задавать вопросы. Или хотя бы побыть с ней наедине, что нам не удавалось сделать с начала сентября.

Пока я сбегала от своего внутреннего мира, Джемма сбегала от внешнего, предпочитая проводить в гостиной все свободное время.

Ее факультет замечал это. Я видела обеспокоенные взгляды, которые на нее бросали слизеринцы.

У Джеммы Фарли не было друзей на Слизерине. Весь факультет был ее семьей. Точнее, для них она была очень ценной хрустальной статуэткой, бесконечно дорогим источником внутренней силы. Они любили ее и дорожили ею (как умели), но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь раньше задумывался о том, что за фасадом безупречности могли прятаться большие проблемы.

А теперь они просто не представляли, что делать, потому что переживали, что от неосторожных прикосновений что-то могло разбиться.

Вот только Джемма была человеком, причем довольно сильным. Она заставляла себя подниматься по утрам после бессонных ночей, проводила за книгами большое количество времени, чтобы быть безукоризненно готовой к любому уроку, держала дисциплину среди пока еще беспокойных первых и вторых курсов и два раза в неделю отправлялась патрулировать свои зоны в большом и темном замке.

Если Джемма Фарли и была статуэткой, то точно не из тех, что можно разбить, случайно смахнув с каминной полки.

Или даже с силой ударив об пол.

— Перси? Можно?

Я не сразу поняла, что вокруг стало очень тихо. Гермиона стояла рядом, и в ее взгляде ловились отголоски беспокойства, хотя она не привыкла выражать его по отношению к кому-то, кроме близких друзей.

Она освоила заглушающие заклинания еще на первом курсе, потому что по каким-то своим причинам не хотела уходить из гостиной, чтобы заниматься, и была единственным человеком, на которого никто не держал обиды за их регулярное использование.

— Да, конечно, — спохватилась я, закрыв блокнот и отодвинув его в сторону, после чего огляделась. Рон как раз выходил из гостиной, возможно, собирался сходить за Гарри, который всегда исчезал отсюда, стоило Колину появиться на горизонте.

Гермиона крайне редко приходила за “стол вопросов”, как его окрестили на нашем факультете после того как Колин стал подсаживаться ко мне вечерами со своим списком. Я ничего не имела против, это действительно был стол вопросов, и было негласное правило — если я сижу за ним, значит, меня можно дергать по любому поводу.

— Я спрашивала у профессора МакГонагалл по поводу дополнительных предметов, — с легким оттенком раздражения начала Гермиона. Похоже, какая-то ситуация ее задела, но она слишком уважала декана, чтобы злиться.

— Дополнительных предметов? — рассеянно спросила я. — Но заявка заполняется только в конце года.

— А думать о своем будущем нужно начинать уже сейчас, — отчеканила Гермиона, сложив руки на груди, и я мечтала запечатлеть этот момент в своей памяти, чтобы потом, через пять лет, показать его ей и заставить покраснеть. — Я спросила, можно ли будет записаться на все предметы, но профессор МакГонагалл сказала, что это слишком большая нагрузка. Ты должна была быть последней, кому хотели это разрешить в качестве исключения, но отказалась. Почему?

Потому что думала, что не успею накопить на свои похороны, едва не буркнула я.

Перси явно не знала заранее, что тем, кто записывается на все предметы, выдается маховик времени, иначе воспользовалась бы этим в своих целях.

Канонный Перси изучал все двенадцать предметов. Как Билл.

Как Барти Крауч.

Вряд ли Гермиона была первой, и по идее, она даже не должна была стать последней, потому что до того момента, как были разбиты все маховики, оставалось время.

А сейчас другой Гермионе, которая не будет надрываться в следующем году из-за дополнительных часов в сутках, было крайне важно знать, почему я могла отказаться от такого замечательного шанса, чтобы смириться с тем, что его у нее не будет.

— Подумала головой, — пожала плечами я, выбрав самый нейтральный ответ из всех возможных. Мне даже не пришлось лгать. Я была уверена, что Перси выбор, от каких предметов отказаться, принес такие же мучения, какие ждут Гермиону, когда она будет заполнять заявку. — Я не очень люблю работу с цифрами и не в восторге от животных, — хотя тут пришлось покривить душой, но Перси зверушки действительно не особо нравились. — Не вижу смысла мучать себя. А прорицания для тех, у кого нет таланта — это пустая трата времени. Не думаю, что ты будешь в восторге от такой неоднозначной науки.

— Мне было интересно, — буркнула Гермиона. — Как они себе это представляют. Какой смысл в предсказаниях, если будущее менять нельзя.

— Не думаю, что нельзя, — проворчала я. — Оно в любом случае нестабильно и постоянно меняется. Я думаю, что смысл предсказаний больше в том, чтобы подготовиться к тому, что тебя ждет. Ты знаешь, что произойдет в какой-то момент, но не можешь знать, что будет после него.

И если есть возможность не терять преимущества, то лучше бы оставить все как есть.

— Я не жалею о том, что отказалась, — вздохнув, сказала я после недолгого молчания. — И когда придет время сдавать СОВ, ты тоже не будешь об этом жалеть. Если ты не будешь брать прорицания, которые для тебя бесполезны, и маггловедение, которое тебе не нужно, то сможешь учить все, что захочешь.

Я понимала Гермиону (правда, мне было бы тяжелее, не знай я логику, которой руководствуются на Рейвенкло). Ее единственным якорем в этом мире была способность поглощать знания и использовать их в подходящие моменты. Чем больше информации она получит и чем больше знаний научится использовать, тем выше будут ее шансы выгрызть свое место в магическом мире.

Иногда мне казалось, что шляпа отправила Гермиону Грейнджер на Гриффиндор, чтобы уравновесить количество невыносимых личностей. Возможно, по этой же причине здесь училась Перси.

Чтобы никто не забывал о том, что не все идет так, как хочется.

— Наш старший брат, Билл, — продолжила я, видя, что Гермиону никак не отпускает огорчение. — Тоже учил все предметы. А еще — был старостой школы на седьмом курсе. Учеба — это все воспоминания о детстве, которые у него есть, и больше половины этих знаний ему никогда не понадобятся, потому что он работает ликвидатором проклятий и собирается делать это до конца жизни.

— Да, Рон говорил, — хмуро кивнула Гермиона. — Но, наверное, это здорово — так много всего уметь.

В коконе из знаний жилось легче, и не мне было доставать ее оттуда. Ей, как и Рону, предстоял долгий и трудный путь.

Но в конце она должна была стать потрясающей. Потрясающей волшебницей и потрясающим человеком.

Если, конечно, приложит достаточно усилий, чтобы удержать этот баланс.

— Да, — отозвалась я. — Наверное, здорово.

Наверное, здорово. Я представляла работу Билла как приключения Индианы Джонса с маленькой поправкой на магию.

Ловушки, секреты и тайники.

Билл наверняка умел открывать то, что не открывается.

И все это время возможность решить загадку была у меня под носом, но я так привыкла задавать миллион вопросов, что не спросила о чем-то по-настоящему важном.

— Спасибо, — неожиданно искренне сказала Гермиона и даже слегка улыбнулась. Я не была уверена, что ей стало легче, но знала, что со временем она поймет.

Она взмахнула палочкой, и на меня снова обрушился шум гостиной, но я едва ли замечала его, потому что спешно писала Биллу самое короткое письмо за все время.

А Джемма не ответила мне. Ни вечером, ни на следующий день.

* * *

Пенни довольно редко можно было застать в плохом настроении. В отдельные моменты она могла быть серьезной, меланхоличной или немного мрачной, а злилась крайне нечасто, но, в отличие от некоторых, не пыталась спрятать плохое за улыбкой. Улыбаться у нее получалось легко, как и находить повод, но чаще всего она пребывала в состоянии немного веселого любопытства по отношению к окружающему миру.

Поэтому сейчас, когда она плюхнулась рядом на подоконник, скрестила руки на груди и со странным выражением уставилась куда-то в пустоту, у меня не повернулся язык сказать, что наши ночные прогулки придется прекратить на какое-то время. Скорее всего — до конца года. Но наше расписание позволяло видеться и днем, просто мы настолько привыкли сбегать друг к другу по ночам, что первое время будет этого не хватать.

Хотя перспектива патрулировать замок в одиночестве после того как кто-то вытащит василиска из тайной комнаты меня тоже не вдохновляла.

Из всех животных на карте отображалась только миссис Норрис. Может быть, карта расценивала ее как неотъемлемую часть замка. Может быть, она была достаточно стара, чтобы доставить мародерам неприятностей в свое время, и они внесли ее сюда в качестве исключения. Но во времена мародеров самыми опасными тварями все еще были люди. Можно было даже не ждать, что произойдет чудо.

Я просматривала, появлялся ли кто в туалете плаксы Миртл, каждый раз, когда брала в руки карту. Но не видела никого. Это давало надежду, но вместе с этим — порождало подозрения, что вход мог быть в другом месте.

Или кто-то был очень осторожен.

— Профессор Дамблдор оказался плохим учителем? — не всерьез спросила я, чтобы разрядить атмосферу. Сегодня у всех желающих был первый факультатив по окклюменции. Я не попала на него только потому, что провела в библиотеке всю прошлую неделю и пропустила объявление. Мне было почти не жаль — внутренняя Нора, хоть и ломалась от каждой сильной вспышки эмоций, уже тянула на какой-то уровень, а это означало, что я освоила основы.

— Нет, — мотнула головой Пенни. — Он отличный учитель. Жаль, что он больше не преподает.

Что-то ее действительно беспокоило, и беспокоило сильно. Я не могла поделиться с ней мыслями по поводу Джеммы, пока не узнаю, что именно — потому что Пенни пришла ко мне, даже не будучи в настроении разговаривать.

Я была для нее шкатулкой, из которой она иногда доставала храбрость. Мне не сразу удалось принять тот факт, что Пенни действительно чувствовала себя в безопасности рядом со мной.

И наша дружба придавала ей сил для каких-то поступков.

— Я очень мало знала о волшебниках до Хогвартса, — неожиданно сказала Пенни. — Моей маме обычный мир нравится намного больше, чем волшебный, и она надеялась, что я родилась без способностей. Она рассказала мне что-то только после того как я получила письмо.

Я бы с удовольствием рассказала ей о том, что свое первое письмо из Хогвартса получила только год назад, но все же некоторые тайны должны были оставаться тайнами. Даже от тех людей, которые способны их понять.

— Первые несколько лет я узнавала о том, как много преимуществ у магов перед обычными людьми, — продолжила Пенни, глядя куда-то в пространство. — Несмотря на то, что обычные люди могут взять количеством и технологиями, если начнется война, один маг может стоить сотни или даже тысячи солдат.

Да. Мы рассматривали этот вопрос на каждом уроке маггловедения, потому что весь материал профессор Бербидж давала на основе сравнения двух миров. Так он легче усваивался, хотя даже среди чистокровных было довольно мало тех, кто вообще ничего не знал об обычном мире.

Иначе волшебники бы не смогли так долго прятаться.

Маггловедение не только учило волшебников жить среди магглов. Это была какая-то отдельная наука, совершенно неоднозначная, по большей части бесполезная для тех, кто и так много знал и умел делать выводы, но в той же степени безумно интересная. Оно не отнимало у меня много времени, и я чувствовала, что по-настоящему отдыхаю и расслабляюсь на этих уроках. Возможно, по этой причине очень немногие отказались от него после сдачи СОВ.

Но, конечно же, для тех, кто собирался работать в Министерстве, это был еще и самый легкий предмет для сдачи ЖАБА на высокую оценку.

— Я не думала, что у магов перед друг другом тоже может быть так много преимуществ, — убито закончила Пенни. — Профессор Дамблдор рассказал, что все легилименты тоже стоят на учете в Министерстве, как анимаги. И они, и их действия всегда должны быть на виду. Ты знала, что с помощью ментальной магии можно перекроить человека? Полностью стереть его личность, заменить ему воспоминания и заставить его стать кем-то другим? Или подчинить его себе?

— Не знала, — мотнула головой я.

Я пообещала Артуру не читать главы, посвященные легилименции. Он доверял мне, как спокойному и непроблемному ребенку, но в то же время не мог упустить из вида тот факт, что все Уизли были в той или иной степени жадными до новых знаний экспериментаторами.

Я не стала бы экспериментировать, если бы получила эти знания. Но не могла поручиться за то, что не использовала бы их в крайнем случае.

А когда неприятные и в какой-то степени запретные знания были, крайние случаи почему-то всегда находились.

— Профессор Дамблдор, конечно, хотел лишить нас иллюзий и дать мотивацию, чтобы мы прикладывали большое количество усилий для своей защиты, — Пенни поежилась от каких-то своих мыслей. — У него это получилось. Но я начинаю понимать маму.

— Легилиментов не очень много, — попыталась успокоить ее я. — К тому же, зачем кому-то так стараться, если можно наложить Империо.

Пенни посмотрела на меня так кисло, что я мысленно вычла у себя пятьдесят баллов за провал. Она знала, что произошло в прошлом году, но решилась спросить про подробности только летом — и я от всей души расписала их.

И не думала, что это так ее заденет.

В волшебном мире люди нравились мне намного больше, чем в прошлой жизни, но это не означало, что я начала считать их неопасными. У самых фантастических тварей здесь было до фантастического больше возможностей.

Студенты Рейвенкло всегда мыслили немного двумерно, потому что все переводили в информацию, и какие-то этические или эмоциональные проблемы доходили до них слегка запоздало.

В картине их мира почти не участвовало такое понятие, как человеческий фактор. Но зато они легче всего воспринимали людей как равных.

— Мы тоже задавали этот вопрос. Профессор Дамблдор сказал, что это преступления разной степени тяжести. Так как легилименция — редкая и малоизученная область, есть очень мало законов, которые ее касаются, и все они довольно старые. Чаще всего судят за причиненный вред, а не за воздействие.

— Вот именно, — отозвалась я. — Это редкая и малоизученная область. Большинство будет охотиться за твоими воспоминаниями, а не за твоей личностью. Не переживай.

Я знала, что Пенни быстро справится и внесет поправки в свою картину мира. Ей просто нужно было переработать неприятные новости, превратить их во что-то удобоваримое.

Пенни Клируотер принадлежала магическому миру, целиком, со всеми своими удивительными мыслями. Она никогда не сможет вернуться к магглам, потому что среди волшебников ей предстоит узнать еще слишком много всего интересного.

— Иногда мне кажется, что ты совсем ничего не боишься, — недоверчиво сказала мне Пенни. Я не смогла сдержать улыбку, потому что в такие моменты она выглядела слишком милой. Она улыбнулась мне в ответ, и этим маленьким действием как будто сняла несколько тяжелых камней с моей души.

— Иногда мне кажется, что ты намного смелее меня, — в тон ей ответила я.

У меня было много страхов. За основными следовали мелкие. За мелкими — незначительные. За незначительными — несущественные.

Их всех можно было собрать в одного большого монстра, который скоро начнет сносить и уничтожать все на своем пути. Но пока они, к счастью, помещались в одной башенке без окон и дверей, компактно разложенные по несуществующим полочкам.

— Все потому, что ты существуешь, — хмыкнула Пенни, соскальзывая с подоконника. Завтра начиналась новая учебная неделя, и ей стоило выспаться, а мне оставалось еще больше часа патрулирования. — Без тебя у меня бы не получалось быть смелой. Спокойной ночи, Перси.

— Доброй ночи, Пенни.

Я провожала взглядом ее точку на карте до тех пор, пока она не замерла в башне Рейвенкло.

Возможно, мне тоже стоило найти человека, который придавал бы мне такую храбрость.

А пока придется вдохновляться самой.

* * *

Вряд ли Джемме было знакомо такое понятие, как кармический бумеранг, но, тем не менее, она показала мне его наглядно. Я на своей шкуре убедилась в том, как трудно бывает встретиться с человеком, находясь в одном большом замке, когда сам человек встречаться не хочет.

Она отвечала мне с понедельника, но на те вопросы, которые не касались ее состояния, а после рун в среду и после зелий в пятницу исчезала так мимолетно, будто не приходила на них. Словить ее после собрания старост в субботу тоже оказалось невозможно, потому что они проходили в учебных комнатах в подземельях, где Джемма ориентировалась намного лучше меня. В учебной лаборатории она либо появлялась тогда, когда там не было меня, либо не появлялась вообще, а все воскресенье провела в гостиной. Сегодня, в понедельник, я успела только мельком увидеть ее за завтраком и планировала словить после обеда по дороге на урок ЗОТИ.

Сложный, мучительный, дождливый сентябрь подходил к концу, но проблемы вместе с ним не заканчивались.

— Что-то не так с Фарли? — неожиданно спросил у меня Оливер, легко толкнув локтем в бок, чтобы отвлечь внимание от Фреда с Джорджем, которые слишком активно обсуждали что-то в центре стола. Они сидели тихо почти весь месяц, занятые игрой, но она, благодаря усилиям факультета, технически была уже закончена, и поэтому я не ждала ничего хорошего.

Оливер заговорил со мной впервые за долгое время, не считая приветствий и пожеланий спокойной ночи (когда появлялся в гостиной поздно вечером и задерживался, а не уходил в спальню). Последние недели он вел себя как пропавший и найденный спустя пять с лишним лет хаффлпаффский ребенок, сливаясь с их тактильной толпой, и я удивлялась тому, что ел он все еще за гриффиндорским столом. Сначала он просто помогал Диггори с командой, а после незаметно для себя влился в новый факультет. Как при все при этом он умудрялся проводить с Флинтом столько же времени, сколько и раньше, для меня оставалось загадкой.

Хотя, возможно, это удавалось ему потому, что он перестал проводить время со мной.

Но если бы кто-то спросил “Что-то не так с Оливером Вудом?” я бы сказала, что все в порядке и продолжила бы игнорировать знак вопроса, который рос над нами с каждым случайным прикосновением. Я эгоистично откладывала разговор, понимая, что после него у меня не будет даже пары слов в день, и Оливер со своей стороны тоже прикладывал все усилия, чтобы показать, что все по-прежнему. Когда-нибудь разговор все же будет должен состояться.

Но сейчас…

— Да, — кивнула я, вылезая из-за стола. — Что-то не так.

Джемма с отсутствующим видом застыла у входа в большой зал, как будто идеальный механизм внутри нее вдруг потерял разом несколько деталей и продолжил крутиться вхолостую, не давая никакого результата. Младшекурсники уже столпились вокруг нее взволнованной, но пока еще тихой группой, соблюдая при этом дистанцию, как будто она была окружена прозрачным куполом. Старшие курсы, знавшие ее лучше, подходить не спешили, но смотрели неотрывно, ловя каждую реакцию.

Беречь, любить на расстоянии.

Но ни в коем случае не трогать, даже тогда, когда это нужно больше всего.

Возможно, сейчас Джемма Фарли чувствовала себя самым одиноким человеком на свете.

— Разошлись, — скомандовала я, порадовавшись, что год в роли старосты и наблюдения за Стивенсоном научили подбирать именно такой тон, который действовал на студентов лучше всего. Главное было дать им понять, что я лучше знаю, что делать.

И сейчас никто в этом не усомнился. И слизеринцы со своей идеальной дисциплиной образовали просто идеальный коридор за считанные мгновения.

— Джемма, — негромко позвала я, протягивая руку вперед. — Сбежишь со мной?

Она по-прежнему смотрела куда-то в пустоту, но уже через несколько секунд с готовностью сжала мои пальцы.

— Очень мило с твоей стороны, — пробормотала я.

Выручай-комната снова напоминала один большой пуфик с мягким полом и стенами, только в этот раз бархатная обивка была небесно-голубого цвета. А в самом центре сверкала призывной белизной стопка носовых платочков.

Джемма без вопросов шла за мной через весь замок, пережила длинный ход со свисающей паутиной и мертвыми пауками, прошла на буксире три раза мимо нужной стены, и теперь безучастно оглядывалась, вероятно, прикидывая, как комната без окон и факелов может быть настолько светлой. Я была уверена, что в ее голове уже образовался с десяток объяснений, и она выдаст их, стоит только задать вопрос.

Но я не задавала. Просто усадила ее на пол и выжидающе опустилась напротив.

Ничего не произошло. Ни через две минуты, ни через пять. Возможно, Джемма просто не знала, как делиться такими вещами, потому что у нее никогда не было друзей.

— Ты можешь поплакать, — подсказала я. — И рассказать мне все. Или рассказать, а потом поплакать. Или поплакать, не рассказывая.

— Плакать обязательно? — отозвалась Джемма, поправив выбившиеся за время стремительной прогулки пряди. Сегодня ее волосы были собраны в свободную косу, прихваченную снизу уже знакомой мне заколкой с белыми цветами. В этом году она стала уделять своим волосам больше внимания, чем в прошлом, хотя и так, и так они выглядели потрясающе.

— Обязательно, — вздохнула я, попытавшись оценить масштабы катастрофы. К этому моменту я была уже почти на сто процентов уверена, что Джемму гложили семейные драмы. О своей семье она перестала писать где-то в середине июля, вскоре после того как мы получили результаты СОВ. — Ты можешь снять свой блок, если хочешь. Сюда никто не сможет зайти, даже если очень постарается.

— …шлаздма.

Это был первый случай на моей памяти, когда Джемма говорила абсолютно нечетко. Она могла произнести какие-то слова тихо — особенно в личном разговоре — но ее речь еще никогда не было так сложно понять.

— Я ушла из дома, — через какое-то время повторила она, потому что от меня не последовало никакой реакции.

И на этот раз действительно расплакалась.

Сначала тихо, словно стыдясь себя, стараясь стереть слезы руками, а потом, когда я подсела ближе и осторожно обняла ее, зарыдала уже в голос.

Рыдающая Джемма была похожа на маленькую трагедию. Вывернутую душу. Выжженный пожаром участок.

Я расплакалась бы вместе с ней, мне бы даже не потребовалось снимать свой блок ради этого, но мертвый единорог на пятом курсе, похоже, унес с собой способность пропускать все через слезы. Сколько горечи бы я ни чувствовала, глаза оставались сухими.

Поэтому мне оставалось только гладить Джемму по волосам и ждать, пока она успокоится.

Я десять лет жила без возможности назвать кого-то мамой до того как очнулась в этом теле.

Мне не понравилось, хотя другого выхода не оставалось.

Осознание приходит не сразу. Оно захватывает постепенно, в те моменты, когда начинаешь завтракать, обедать и ужинать в тишине и одиночестве. Особенно это чувствуется в том месте, где раньше чаще всего звучал смех.

В этом мире Уизли шумно, нахрапом, с вечными шуточками и весельем стали неотъемлемой частью моей жизни.

Я могла бы отдалиться от них и оставить проблемы Перси в прошлом и сделать вид, что люди, угрожавшие ей, меня не касались.

Но за все время пребывания в Норе мне ни разу не пришлось сидеть за столом ни в абсолютной тишине, ни в одиночестве.

А в прохладные дождливые дни можно было уютно пить чай на кухне и наблюдать за Молли, которая не могла оставаться на месте без дела дольше десяти минут (и довольно забавно было слушать, когда в то же время она ворчала на Фреда и Джорджа за их непоседливость и активность).

Сама того не зная, Перси Уизли подарила мне лучшую жизнь. И было бы несправедливо по отношению к ней выбросить все, что она любила.

— Где мы? — резко и неожиданно успокоившись, спросила Джемма. Похоже, апатия, вызванная грузом проблем, отступила, и проснулись слизеринские осторожность и здравомыслие.

— В выручай-комнате, — ответила я. — Так в ее понимании выглядит безопасное место, где никто не может себе навредить.

Я немного покривила душой, потому что так это место выглядело в моем понимании. Здесь было бы не больно биться головой об стену от безысходности.

И я порадовалась, что отказалась от мысли попросить Джемму представить свою комнату дома для большего комфорта — это сделало бы хуже.

— А почему все голубое?

— Это цвет твоей магии, — вздохнув, сказала я и стянула очки. Комната сразу стала бледной, почти серой. — Можешь сама посмотреть, если хочешь.

Джемма отстранилась, постаравшись спрятать покрасневшие от слез глаза, и, взяв у меня их, достала палочку. Трансфигурировала несколько носовых платков в изящную (я скорее знала это, имея представление о вещах, которые ей нравятся, чем видела) чашку. Наполнила ее водой и осторожно, недоверчиво глотнула. Я была уверена, что магия успокаивала ее точно так же, как меня, поэтому терпеливо ждала, потому что смотреть долго, при всем упрямстве, у нее все равно не получилось бы.

Очки вернулись ко мне через пару минут. К этому моменту Джемма уже выглядела довольно приободренной и явно вернула свой блок на место — в силу привычки, похоже, у нее получалось делать это моментально.

— У тебя много секретов, Перси, — неожиданно сказала она, без упрека или разочарования. — Они все такие удивительные?

— Этот один такой, — заверила ее я и вздрогнула, услышав колокол. — Ох. Ты опоздала на урок.

— Я же сбежала с тобой, — спокойно ответила Джемма. — Все в порядке.

Я не стала напоминать ей, что профессор Локхарт и так переместил меня из разряда бесполезных учеников в ученики нелюбимые, после того как мое (невербальное) Редукто нанесло непоправимый вред его собранию сочинений, и вряд ли его порадует такое объяснение. Правда, вести себя он стал тоже намного мягче и теперь десять-двадцать минут в начале каждого занятия тратил на теорию, хоть и никто не успевал ее записывать.

И даже сделал милость и стал сам выбирать для нас заклинания.

— Что случилось? — посчитав, что Джемма уже достаточно успокоилась, спросила я. — Почему ты ушла из дома?

— Потому что захотела сама выбирать, как мне жить, — просто ответила Джемма, впервые посмотрев мне в глаза. В ее взгляде при этом было неожиданно много эмоций, столько, сколько она не показывала за год общения.

Если она и сказала правду, то не всю. Но я не видела смысла давить на нее, особенно в свете того, что и так похитила, не дав пообедать, и буквально вывернула наизнанку. Но прямо сейчас Джемма выглядела прежней — спокойной и собранной, и я была уверена, что за фасадом, несмотря на небольшой раздрай, было то же самое.

— Тебе есть у кого остановиться? — не могла не спросить я. — У тебя не будет проблем с родителями?

Джемма росла как принцесса, и с одной стороны не было ничего удивительного в том, что кто-то уже распланировал ее жизнь. Но с другой — ко всему, что происходило с ней в Хогвартсе, она относилась так, будто таким образом строила свое будущее сама. Я не верила, что кто-то заставлял ее быть безупречной. Ей самой это очень нравилось.

— Сестра моей матери приняла меня, когда узнала, — кивнула Джемма. — Она хорошо знакома с магическими законами. Если я остаюсь у ближайших родственников добровольно, родители не могут вернуть меня силой. И декан Снейп сказал, что у директора хватит власти не дать им забрать меня из школы. Все будет нормально. Мне скоро семнадцать.

— Из школы? — удивленно переспросила я. — Но зачем твоим родителям забирать тебя из школы?

— Это неважно, — мотнула головой Джемма, отведя взгляд. — Прости, что не говорила с тобой раньше. Если бы не ты, у меня бы не хватило смелости, но мне было стыдно за то, что иногда я жалела и хотела вернуться домой.

Я едва сдержалась, чтобы не закатить глаза. Еще немного, и придется брать ответственность за чужие смелые поступки.

— Это нормально. Я тоже все время хочу домой. Это лучшее место в мире, — вздохнула я и осторожно стянула заколку с ее волос, заметив, что они совсем растрепались. — Подарок родителей?

Джемма кивнула и, не дождавшись просьбы, повернулась ко мне спиной, позволяя заняться своими волосами. Я положила рядом с ней шоколадку, которую носила с собой всю неделю на случай экстренных обстоятельств, в надежде, что это поднимет настроение.

Волосы Джеммы были удивительными, и мне не хотелось заплетать их магией. Джемма легко вздрогнула от первых прикосновений и напряглась по неясной причине, но потом резко расслабилась, как будто напомнила себе, что это я — человек, которому она доверяла.

Мы сидели так долго, думая о чем-то своем, и пошли к выходу, не сговариваясь. Я даже не попросила комнату выпустить нас где-нибудь не так далеко от слизеринской гостиной, и, когда мы оказались за дверью, мой взгляд почти сразу зацепился за тонкую фигуру в конце коридора, закутанную в длинную серебристую шаль. Фигура оставалась на месте несколько секунд, слегка покачиваясь, будто в трансе, а потом с неожиданной легкостью и грацией исчезла за поворотом.

Как будто ее и не было.

* * *

Хогвартс был стариком с душой ребенка или маленьким нестареющим мальчиком, любопытным и практически всесильным. Студенты в его стенах страдали редко, и обычно он успевал присмотреть сразу за всеми.

У него случались дни плохого настроения, когда факелы в коридорах горели тусклее, окна мутнели, а стены становились прохладными. Эти изменения были едва заметными, когда возникали на пару дней, но мне казалось, что такая атмосфера в замке царила практически с начала сентября.

Будь Хогвартс человеком, я бы сказала, что он болел.

Или грустил.

Это сказывалось на настроении его обитателей. Наступили дни тишины, когда все переговаривались нехотя и уходили в себя. Были, конечно, и свои исключения — яркие люди, не зависевшие ни от положения планет, ни от бытовых условий, и в толпе взгляд цеплялся за них в первую очередь.

За самых рыжих — Фреда и Джорджа, которые, похоже, взяли на себя ответственность за чужое настроение и теперь сбивались с ног, чтобы рассмешить всех разом.

За любознательного Колина, который умудрялся обозначить свое присутствие в любом месте, несмотря на рост.

Или за Оливера, который улыбался теперь большую часть времени.

Хаффлпафф был для него целебной настойкой, приятно пахнувшей мазью от всего, горячей ванной с травами и маслами. Окружавшие его люди улыбались в ответ, делая вид, что все идет так, как должно идти. Но понимали, я думала, намного больше.

Этот четверг, вопреки обыкновению, был суматошным с самого утра. Я обнаружила, что не переписала с черновика целый кусок в эссе по трансфигурации, когда по привычке пробегала по нему глазами перед тем как положить в рюкзак сегодня утром, поэтому пропустила завтрак и едва не опоздала на урок. А теперь рисковала опоздать на чары, до которых оставалось не больше пяти минут, потому что профессор МакГонагалл задержала меня, чтобы назначить день первой отработки.

Письмо от Билла, которое Аид успел принести мне в комнату до того как я оттуда вылетела, все это время лежало у меня в кармане, и я никак не могла выкроить минуту на то, чтобы его прочесть. Это слегка нервировало меня и отвлекало, но, каким бы добродушным ни казался профессор Флитвик, пренебрегать его занятием для того, чтобы заняться личными делами, явно не стоило. Оливер косился на меня с подозрением, потому что, наверное, впервые за все годы его обучения, кто-то нетерпеливо ерзал на месте больше него.

Мне нравилось выстраивать образы окружающих из случайно полученных или специально выуженных деталей, но я не любила тайны как таковые. Они нервировали меня. Особенно притом, что из-за Обета Перси не могла написать в тетради что-то конкретное. Однако для нее это было важно.

Я смотрела на шкатулку с воспоминаниями Перси почти каждый день и не забывала о ней ни на минуту, а летом построила с десяток возможных вариантов развития событий. Но была практически на сто процентов уверена, что ни один из них не подойдет.

Иногда меня пугало то, насколько далеко Перси все предусмотрела, и не давали покоя чужие волосы в баночке. Имея прядь волос и гибкую мораль, можно было доставить волшебнику очень много неприятностей.

Шкатулка воспоминаний предназначалась Артуру. Но, даже не прочитав письмо, я была почти уверена, что тетрадь Перси оставила для Билла, потому что знала, что кто-то из них точно будет готов зайти далеко.

Скорее всего, не ради мести, но, возможно, ради защиты семьи?

— Все в порядке, Перси?

Оливер был человеком движения, но в этот раз его вопрос будто заставил весь суматошный день остановиться. Когда прозвенел колокол, он вышел из кабинета и пошел со мной вместо того чтобы умчаться в неизвестном направлении, как делал это последние две недели.

Я застыла — вместе с этим днем — потому что знала, что если солгу, то заставлю его беспокоиться и думать об этом.

Поэтому, чтобы дать себе время, протянула руку, чтобы по привычке поправить немного съехавший галстук (я перестала делать это с помощью магии еще в прошлом году, когда переборщила и чуть не придушила Оливера за завтраком).

Но Оливер,

контактный и тактильный Оливер,

отшатнулся раньше, чем понял, что делает.

Гирлянда внутри меня, радостно горевшая почти каждый день, что бы ни происходило, не погасла, но мгновенно обросла ледяными шипами.

Я скучала по Оливеру так сильно, что, не имея возможности поговорить с ним, перед сном писала длинные письма обо всем, что происходило, как будто мы все еще были на летних каникулах.

Тайнам, какими бы срочными они ни были, предстояло подождать еще немного, потому что некоторые явные вещи рисковали стать передержанными.

Оливер пошел за мной — как шел весь прошлый год, куда бы я ни направлялась, и не сказал ни слова, когда оказался вместе со мной в тупике на четвертом этаже. Здешний подоконник дарил какое-то особенное спокойствие и чувство защищенности, и, пожалуй, в этом мире Оливер Вуд был единственным человеком, которому я готова была показать это место, несмотря на его представления о личном пространстве.

— Пожалею, если скажу?

Он встал рядом, но впервые — соблюдая такую большую дистанцию.

— Я не знаю, — честно ответила я, повернувшись лицом к окну. — Но я не смогу сказать тебе то же самое.

Гремучая ива была довольно далеко, но даже отсюда становилось заметно, что она, как и большинство волшебных растений, пронизана холодной, по ощущениям почти потусторонней магией.

Возможно, по этой причине волшебные животные нравились мне намного больше. Они были теплыми.

А подоконник под моими ладонями — почти холодным.

Навскидку можно было назвать несколько способов вытравить что-то из человека, но все эти способы оказались бы волшебными. Простого человеческого метода моментально избавиться от чувств или эмоций, кроме, конечно, смерти, не существовало.

Со своей стороны я могла только не давать надежду и не маячить перед глазами.

Не пользоваться расположением и не удерживать рядом с собой.

Шляпа отправила Оливера на Гриффиндор, потому что никакой другой факультет, несмотря ни на что, ему бы не подошел. Он мог бегать от серьезных вопросов сколько угодно, но так или иначе находил в себе смелость их решить.

Хотя, конечно, сунуться к церберу ему сейчас было бы намного легче.

— Ты мне нравишься.

Мне всегда казалось, что людям, которые не могут ответить взаимностью, было просто все равно. Они замирали, не зная, что сказать, и когда-то я думала, что они просто не знали, как откреститься от того, что, по факту, им не было нужно.

Но похоже, чаще всего их просто так же переполняли горечь и сожаления.

— Прости, Оливер.

Хотя никто из нас не был в чем-то виноват.

— Мне будет тяжело рядом с тобой, Перси. Какое-то время.

Краем глаза я заметила, как Оливер протянул руку, чтобы потрепать меня по волосам, но одернул себя на полпути.

К тому, что пряталось за фасадом, просто добавилось что-то еще.

— Я буду в порядке, — повернувшись к нему, сказала я и даже выдавила из себя короткую улыбку. Мне хотелось думать, что она получилась не слишком натянутой. — Делай то, что считаешь нужным.

Оливер ответил мне такой же короткой улыбкой (и она выглядела совершенно безжизненно), и, развернувшись, отправился прочь по коридору, так же живо и стремительно, как и всегда.

Я наблюдала за тем, как ива пытается согнать присевших на ее ветки птиц (или скорее за тем, как птицы пытаются улететь целыми и невредимыми) и чувствовала, как горечь переполняет меня с головой.

Но, сколько бы времени ни проходило, она так и не переливалась через край.

* * *

На вопрос о том, как можно открыть то, что запечатано магией, но не открывается практически никакими доступными волшебными способами, Билл ответил (как оказалось, в моем же письме) коротким и емким:

“Пароль”.

В библиотеке, где я коротала время в пятницу утром, дожидаясь, пока у шестого курса Слизерина закончится урок чар, нашлась только одна книга (древняя и ветхая), в которой описывалась такая магия. Она почти не использовалась, потому что с утерей пароля открыть что-либо становилось невозможным.

Пароль был. Слишком красноречиво выглядела баночка, подписанная “Ю.Т.”, но на инициалы тетрадь не открылась — надпись просто исчезла, и ничего не произошло.

Оставалось узнать полное имя, и чтобы пойти по пути наименьшего сопротивления, я подошла к двери в кабинет чар за несколько минут до конца урока.

Я знала, что и у Джеммы, и у Флинта были одинаковые подозрения, но так и не смогла решить, кому задать вопрос.

Или кого из них я хотела уберечь от этого больше, несмотря на то, что они влезут в это с головой без сомнений и колебаний, если понадобится.

После удара колокола Флинт вышел из кабинета одним из первых (и я загнала подальше мысль о том, что знала, что так и будет) и остановился рядом со мной с некоторой растерянностью.

Я никогда не следила по карте ни за ним, ни за Оливером — только находила их в том случае, если нужно было встретиться — но мне и не нужно было делать это вчера вечером, чтобы понять, что они успели поговорить.

Иногда становилось немного досадно от мысли, что у них почти не было тайн друг от друга.

— Есть пара минут? — спросила я, осознав, что понятия не имею, как начать разговор. Я не спала всю ночь, бездумно глядя на край полога до тех пор, пока он не посветлел в предрассветных сумерках, и за это время ледяные шипы внутри проросли настолько, что рисковали превратиться в стену.

— Собираешься сбежать со мной?

Это прозвучало так неожиданно и так (привычно) иронично, что я улыбнулась внезапно для самой себя. То, как я якобы утащила слизеринскую старосту на глазах у всех и заставила ее при этом пропустить ЗОТИ (как оказалось, Джемма не пропустила ни один урок за все годы обучения), мгновенно стало чем-то вроде школьной легенды.

Не без скромных усилий Фреда и Джорджа, конечно.

Майлз с очень сладкой улыбкой сообщил, что никому не позволит помогать мне с табелями до конца года, но я не ждала от него ничего хорошего с самого начала. Джемма отделалась отработкой у декана, но по этому поводу можно было не переживать — благодаря ее безупречности, ее не ждало ничего сложного или противного.

— Я не настолько смелая, чтобы сбегать с тобой сегодня, — проворчала я. — У меня зелья после обеда. Мне просто нужна твоя помощь. Это ненадолго.

Я знала, что Флинт проведет со мной весь день, если так будет нужно, и у меня действительно было малодушное желание сбежать куда-нибудь подальше. Но так проблемы не решались.

От ощущения теплой руки на запястье лед внутри ощутимо подтаял.

Я упустила момент, когда держаться за руки — пусть даже так — стало более привычно, чем не держаться.

Мне нравилась система учебных классов в Хогвартсе. Они были на каждом этаже и почти никогда не использовались по назначению. И в первой половине дня в пятницу спокойно поговорить можно было в любом из них, не опасаясь лишних ушей.

И за это им стоило простить даже страшно неудобные низкие парты.

— Все в порядке?

Флинт был немного напряжен, когда спрашивал об этом, как будто сам не до конца понимал, чего хочет сильнее — услышать от меня честный ответ или не знать, что происходит с моей стороны. Он выпустил мою руку, как всегда помедлив, и остановился напротив меня, стоило только двери с глухим стуком закрыться за нами.

Из-за его внимательного взгляда возникло ощущение, что кабинет вокруг нас стал в два раза меньше.

— Нет, — мотнула головой я. — Но мы не будем говорить об этом. Никогда.

Мне было с кем это обсудить, хотя я не собиралась. Но не исключала вероятность того, что через пару месяцев на Пенни все же выльется море. Или даже целый океан.

— Я знаю, что у вас не принято подозревать своих без веских доказательств, — продолжила я, не дав молчанию затянуться, и протянула Флинту баночку с волосами. — Но мне нужно узнать, чье это.

Вряд ли среди тех, о ком думали Флинт и Джемма, было несколько человек с такими инициалами. Но так или иначе я готова была вписать всех выпускников Хогвартса за последние сто лет, лишь бы узнать о том, что написано в тетради.

Даже если это очень сильно мне не понравится.

— Не говори Джемме, если что-то выяснишь, — неожиданно сказал Флинт. — Ей будет неприятно узнать об этом.

— Хорошо, — пообещала я, доставая тетрадь и перо с чернильницей, рассудив, что недоговорки будут слегка несправедливыми. — Я проверю прямо сейчас. Скажешь мне имя?

— Юфимия Трэверс.

От этих слов один из образов как будто стал ярче. Создавалось впечатление, что за имя упорно цеплялось лицо — но его сложно было выловить.

Тетрадь, которая все время выглядела так, будто лежала под прессом, мгновенно стала толще. Нижний уголок был потрепанным, как будто ее постоянно открывали.

Открывали и перечитывали.

Я открыла ее, но почти сразу захлопнула, накрыв сверху рукой, хотя понимала, что это не спасет.

Тишина стала такой звенящей, как будто пару секунд назад кто-то с грохотом опрокинул посудный шкаф.

Флинт отодвинул мою руку (и казалось, сделал бы это без усилий, даже если бы я навалилась на стол всем телом) и с таким непроницаемым лицом посмотрел на первую страницу, что стало немного жутко.

Ровный почерк Перси идеально подходил для эссе и конспектов, а в будущем им были бы выведены длинные и нудные доклады в Министерстве.

Поэтому несколько ровных столбиков с фразой “я не буду пить яд” выглядели дико и вызывали какой-то отчаянный диссонанс.

С такими правильными девочками не должны происходить такие страшные вещи.

Шелест переворачиваемых страниц в этой тишине был таким громким, что внутри каждый раз все вздрагивало. Картина не менялась от страницы к странице, и ближе к середине я уже хотела попросить, чтобы это прекратилось, пусть и не была уверена, что сработает.

Но, когда Флинт с неизменным выражением долистал до середины, поняла, что переоценила Перси. Она была умной, талантливой, возможно даже — гениальной.

Но все же оставалась испуганным ребенком.

И весь разворот на середине был исписан кривым и отчаянным

“Спаси меня”.

Хогвартс был исследовательским центром, платформой для выхода в мир, дававшей основательную базу для тех, кто хотел посвятить свою жизнь науке. С одобрения профессоров и под их руководством можно было проводить любые (не противоречащие законам маггловского и магического мира) исследования — в зависимости от того, насколько хватит ресурсов, которыми располагала школа. Что-то особенное могло стать билетом в дальнейшую жизнь.

Помимо исследований с учениками, профессора вели свои. А некоторым еще и приходилось выполнять обязанности деканов.

До конца октября тот единственный семикурсник, взявший выпускной проект по зельеварению, должен был определиться с направлением для работы. С зельями все обстояло сложнее, потому что они были едва ли не первой наукой магического мира и изучались задолго до возникновения заклинаний как таковых. Иначе говоря, придумать новое зелье (полезное для общества) или усовершенствовать его на достаточном уровне с каждым годом становилось все сложнее. Тому счастливчику, который получал проект, едва ли не впервые за семь лет обучения выпадала уникальная возможность идти по заданному курсу, потому что профессор Снейп погружался в тонну литературы и творческий процесс вместе с ним.

Иначе говоря, профессор Снейп, который, помимо всего прочего, занимался со слизеринцами окклюменцией, был занят. Чертовски, немилосердно занят.

Благодаря Джемме я знала его расписание (в разумных пределах) практически наизусть, но это не особо помогало. Профессор Снейп исчезал из поля зрения раньше, чем я успевала договорить “сэр”, как только урок заканчивался.

Перси снилась мне, чаще всего под утро, перед тем как приходило время вставать. Даже самостоятельные занятия окклюменцией перед сном не спасали от этого. Она сидела в старой беседке посреди цветущей вересковой пустоши, тонкая, бледная, почти призрачная, одетая в одно из своих самых кошмарных домашних платьев с такими длинными рукавами, что они почти скрывали худые пальцы, и держала на коленях раскрытую книгу. Она переворачивала страницу за страницей, но ее взгляд оставался неподвижным.

Весь текст в книге состоял из “Спаси меня”, и на этом моменте я всегда просыпалась. Не с тем чувством, которое бывает после кошмаров, а с тем, которое возникает, когда досматриваешь безнадежно грустный фильм.

Что-то медленно и постепенно просыпалось внутри, когда я смотрела в тетрадь Перси. Что-то, что раньше я испытывала настолько редко, что теперь не могла уловить и узнать.

Проблемы следовало решать по мере их поступления. Эту проблему, какой бы важной она ни была, я не могла решить прямо сейчас. Даже если я найду способ просмотреть воспоминания из шкатулки, вопрос с оставшейся памятью Перси, которая так настойчиво посылала мне образы, останется открытым.

Мне нужна была помощь.

— …вопросы? Пенелопа, сразу нет.

Джемма толкнула меня локтем в бок, возвращая к собранию старост, которое я прослушала практически с того момента как Майлз начал говорить. У глобальных проблем и мрачных тайн, помимо всего прочего, был существенный недостаток: приходилось прикладывать большие волевые усилия, чтобы заставить себя думать о чем-то еще, что казалось на их фоне несущественным.

А существенным было все, каждая мелочь, потому что любой период так или иначе заканчивается, а жизнь продолжает идти, как ни в чем не бывало.

Пенни смотрела на Майлза так раздраженно, что мне невольно становилось не по себе, потому что я никогда не видела у нее такого взгляда.

Правда, мне казалось, что вопросы нужно было задавать не ему.

В прошлом году собрания проходили в учебных классах в зависимости от того, кто из старост школы его проводил, потому что близость к собственной гостиной была едва ли не единственной возможной привилегией.

В этом году все собрания вел Майлз, и они проходили, несмотря на мое предвзятое отношение, намного более живо и интересно, чем в прошлом.

Но место было неизменным с самого начала — совсем недалеко от входа в хаффлпаффскую гостиную.

Что-то мне подсказывало, что почти все глобальные решения принимались в том полутемном углу, в котором неизменно сидела тихая, скромная и очень милая Элизабет Ванд.

В прошлом году центром своего факультета была Фрай. Хаффлпаффцы собирались вокруг нее, куда бы она ни пошла, и отовсюду постоянно слышался ее громкий веселый голос. Ванд действовала совсем по-другому, тихо и незаметно, но все события на факультете так или иначе крутились вокруг нее.

Хаффлпаффцы были теми еще серыми кардиналами.

И, в отличие от Фрай, которую никто не просил, но она все равно делала, Ванд не было дела до отношений на других факультетах (если это не касалось ее обязанностей, которые она выполняла безукоризненно). И если в решении какого-то вопроса требовалось ее участие, стоило задавать его напрямую.

Поэтому Пенни, которая хотела помочь мне на сегодняшней отработке, стоило спрашивать у нее. Но я не стала говорить об этом, потому что у Пенни и без того было полно дел.

А у меня впереди оставалась целая суббота. И я планировала закончить до ужина.

— Думаю, что твоей палочке стоит побыть у меня, — с уже привычной сладкой улыбкой сказал мне Майлз, когда я достала свою палочку из кармана, чтобы отдать ее Стивенсону. — Не уверен, что гриффиндорцам стоит доверять.

Я только пожала плечами в ответ на эту провокацию. С магией, конечно, всегда удобнее, потому что с ее помощью можно было сушить чернила и без усилий за долю секунды ровно и идеально складывать письма. Но даже так я выиграю не больше пары часов и, возможно, закончу до ужина, чтобы не возвращаться к отработке после него.

Но отдавать палочку в руки человека, который мне не особо нравился, все равно было слегка неприятно.

— Стой, — задержала меня Джемма, когда все начали расходиться. Подозрительные взгляды, брошенные на нас от дверей, сразу же стали скучающими, когда она протянула мне плитку шоколада (таких размеров, будто моя отработка должна была длиться не один день в кабинете трансфигурации, а две недели в тундре).

А после, когда все вышли, Джемма вложила мне в руку палочку.

Единственную в этом замке палочку (кроме моей), которая, оказавшись у меня, могла отозваться таким радостным теплом.

* * *

Начало октября выдалось хмурым и довольно холодным, но, по крайней мере, было сухим, как будто весь запас дождей вылился за сентябрь. Но поле для квиддича было занято в любую погоду.

И в любую погоду воздух вокруг Хогвартса был особенным. Вкусным. Эта магия называлась большим расстоянием от промышленных маггловских городов и близостью леса.

Какой бы мерзкой ни была погода, воздух оставался свежим и всегда отлично бодрил.

Жизнь в лесу тоже шла своим чередом, несмотря на уныние, царившее в замке — между деревьями то и дело мелькали искорки магии, жившей в его обитателях.

Это была первая суббота месяца, то есть, день Рейвенкло на квиддичном поле, но мало кто в выходные тренировался единолично, не устраивая тренировочные матчи. Я была уверена, что видела в форме кого-то со своего факультета, поэтому шла на поле без угрызений совести. Оливер редко когда обращал внимание на то, что творится на трибунах, если садился на метлу. А я не планировала задерживаться дольше, чем на пару минут.

До ужина оставался всего час, но мне казалось плохой идеей отдавать Флинту палочку при таком большом количестве возможных свидетелей. И еще более плохой идеей — ждать до завтра.

Без Оливера в моей жизни было по-прежнему до неприятного тихо. Вопреки ожиданиям, он не игнорировал мое существование, и у меня остались “Доброе утро, Перси” и “Спокойной ночи, Перси”, которые произносились дежурным бодрым тоном. Мы делали вид, что ничего не произошло, а окружавшие нас люди — что все так, как и должно быть.

Стопка с письмами в углу стола продолжала расти. До конца года там грозила образоваться пизанская башня.

Но вместе с этим один из нас никогда не появлялся в том месте, где гарантированно мог быть другой (что не касалось, конечно, кабинетов, большого зала и в редких случаях — гриффиндорской гостиной). Квиддичное поле было территорией Оливера, точно так же, как моей территорией была библиотека.

Мы старались снизить количество точек пересечения до минимума. Получилось не сразу, но на третий день мы уже перестали друг на друга постоянно натыкаться.

А сейчас Оливер летал над полем и был занят тем, что следил за игрой со стороны, хотя с каждой минутой становилось сложнее — начинало темнеть. Он редко играл сам на тренировочных матчах, потому что чувствовал ответственность за свою замену и хотел убедиться в том, что запасной состав, в случае чего, выйдет на поле и отыграет не намного хуже основного (чтобы не получилось так, как в прошлом году).

Флинт сидел на обычном месте на гриффиндорской трибуне, чуть поодаль от остальных. Он заметил мое приближение, но повернул голову только тогда, когда я подошла совсем близко.

Было бы забавно смотреть на него сверху вниз, если бы он не выглядел таким вымотанным. Я не видела его таким даже в конце прошлого года (хотя тогда он был едва ли не единственным пятикурсником, который вообще не волновался по поводу экзаменов, правда, его оценки до сих пор оставались тайной века, но, тем не менее, они с Оливером оставили в этом году одни и те же предметы).

Я хотела вложить в слова “очень мило с твоей стороны” все, что думала о маленьких слизеринских многоходовочках, но, почувствовав легкий укол вины, смогла выдавить только:

— Спасибо.

Квиддичное поле было для Флинта нейтральной территорией, где можно оставить тяжелые мысли за порогом и заниматься любимым делом.

А я как будто собрала эти же тяжелые мысли в охапку и впихнула их ему в руки.

— Только никогда так больше не делай, ладно? — мягко добавила я, доставая из кармана чужую палочку, чтобы вернуть ее. — Сейчас не то время, когда следует оставлять себя без защиты.

Не было ничего критичного в том, чтобы остаться без палочки на день или сразу на все выходные. И вряд ли кто-то уже разгуливал по школьным коридорам в компании дневника и василиска, но даже притом, что Флинт провел полдня на квиддичном поле, меня нервировал тот факт, что все это время у него не было с собой палочки. Они с Джеммой (которая умыла руки почти сразу и растворилась в бесконечных коридорах подземелий) все рассчитали так, что я бы просто не смогла вернуть ее до конца отработки.

— Вот именно, Уизли, — ответил Флинт, поднявшись с места и бросив последний взгляд на поле. — Сейчас не то время, когда следует оставлять себя без защиты.

Забота слизеринцев была простой, прямолинейной и неотвратимой, и это никак не вязалось с образом, который они создавали. Но оставалось только принимать и надеяться, что никто не начнет причинять добро насильно.

— Тебе не обязательно идти со мной, — сказала я, разворачиваясь, хотя понимала, что это бесполезно. — Не думаю, что что-то может случиться по пути.

— Я иду с тобой, потому что хочу идти с тобой, Уизли.

Это прозвучало немного резче, чем могло бы, и ясно давало понять, что препираться не стоит.

Метаться между мной и Оливером, несмотря на то, что мы не враждовали и никогда не собирались, должно было быть действительно утомительно. Я подозревала, что если бы это была обычная ссора, Флинт бы уже помирил нас силой (возможно, так, что мы опасались бы ссориться до конца жизни).

Но мы не поссорились.

Это вынуждало прямолинейного Флинта, который почти всегда сводил свою жизнь к простым действиям, быть деликатным и терпеливым. Выбирать время, выбирать слова, выбирать ту сторону, на которой он был бы нужнее.

И параллельно с этим непрерывно думать о том, что люди с его факультета могли сотворить с одной маленькой и (почти) беззащитной гриффиндоркой.

На Слизерине были свои понятия о морали, впрочем, точно так же, как и на любом другом факультете. Слизеринцы не стали бы проявлять излишнее благородство, если бы дело касалось угрозы для жизни или интересов.

Но и опускаться до того, чтобы издеваться над теми, кто слабее, тоже не стали бы.

Судя по словам Флинта, Джемма расстроилась бы, узнав, что в этом участвовала Юфимия Трэверс.

Но я подозревала, что участие кого-то из этой четверки могло расстроить самого Флинта. Было слишком много факторов, способствовавших его дурному настроению, чтобы сказать наверняка. Но во всяком случае, хотел он этого или нет, я собиралась не дать ему участвовать во всем этом больше, чем он уже участвовал.

Всеми доступными мне способами.

— Извини, — примирительно сказала я и, когда мы вышли за пределы поля, осторожно дотронулась до его руки, мешая тем самым погрузиться в мрачные мысли, как это довольно часто случалось в последнее время. — Ты выглядишь уставшим.

Это был истинно слизеринский метод — начинать разговор издалека, чтобы выйти к тому вопросу, который волновал больше всего.

Но он редко действовал на тех, кто сам им часто пользовался.

— Ты не хочешь знать, почему, Уизли, — ответил Флинт, легко сжимая мои пальцы. Он провел на свежем воздухе несколько часов, но его руки оставались теплыми, в то время как мои заледенели еще до выхода из замка.

Стены Хогвартса по-прежнему были почти холодными, и из-за этого становилось все сложнее вылезать утром из постели. Слишком неуютное впечатление создавали мрачные и замерзшие коридоры.

— Я хочу знать о тебе все, — честно сказала я. — Но только если ты сам захочешь поделиться со мной, конечно.

Между нами слишком часто становилось тихо. Тишина была либо мертвой, когда куда-то исчезали абсолютно все звуки, либо напоминала тишину в тех местах, где почти не бывает людей, а звуки начинают восприниматься только тогда, когда вслушиваешься в них целенаправленно.

Сейчас между нами повисло что-то вроде тишины морского берега во время штиля. В такие моменты слабый плеск волн был настолько тихим, что воспринимался скорее как часть живой волшебной картины.

— Не сейчас.

Время маневрирования между мной и Оливером не пошло Флинту на пользу. Помимо четкого “Да” и категоричного “Нет” в его речи начали появляться все варианты “Наверное”, хотя никого из нас никогда не ранили однозначные ответы.

Мы все росли и постоянно чему-то учились, но я никогда не думала, что Флинту придется научиться сомневаться.

Но не было ничего сложного в том, чтобы сделать вид, что так и должно быть.

* * *

Хэллоуин наступил стремительно и беспощадно, а правила, что нельзя проводить праздничный ужин вне большого зала, так и не появилось. Поэтому, услышав, что Гермиона из исследовательского интереса собирается посетить смертенины сэра Николаса, я смогла только закатить глаза. Находясь подальше от второго этажа, они оставались в безопасности.

Рон и Гарри не собирались позволить ей отправиться одной в сомнительное место, и что-то мне это напоминало.

Но в волшебном мире живые могли доставить гораздо больше неприятностей, чем мертвые. Особенно те из живых, кто мог пойти и открыть тайную комнату во время праздника.

Имена подозреваемых в моем списке появлялись и вычеркивались. Лаванда с восторгом пересказывала все сплетни, объясняя чьи-то странности или, наоборот, делая их более таинственными. В гриффиндорской гостиной все шло своим чередом.

Джинни разбила нос второкурснику из Рейвенкло, но так и не призналась, за что, и избежала наказания только потому, что этого не видел никто из профессоров или старост. Но она сделала это скорее по своей воле, чем по чужой.

Джинни росла среди мальчишек, видела их способы решения проблем и принимала во внимание любой полученный опыт. Но вместе с этим, ее авторитетом была Перси, а Молли тратила немало сил и времени на то, чтобы вбить в головы своих детей правила поведения на людях.

Поэтому драка была для нее самым легким решением любой проблемы, но вместе с этим — самым исключительным. Самым крайним.

Эта ситуация и бесконечное угрюмое молчание Джинни заставили меня завести свой список вопросов, как у Колина, и повесить его над столом рядом со списком подозреваемых. Но так я не могла подойти со своим списком к кому-нибудь из старост, мои вопросы оставались без ответа, и к ним только добавлялись новые. К первому пергаменту добавился второй — на нем я записывала все, что знаю.

Я смотрела на карту мародеров в любую свободную минуту, но не рабочий туалет на втором этаже оставался пустым.

Любой ученик проходил мимо двери с табличкой хотя бы раз в день и много кто обводил ее рассеянным взглядом. Я накладывала на нее запирающие чары каждый раз, когда патрулировала недалеко от второго этажа, и либо их снимал кто-то из профессоров, либо кто-то подозрительно удачно выбирал время, когда я физически не могла посмотреть на карту.

Снимались чары любой сложности, от примитивных (они исчезали уже на следующий день) до зубодробительных, ради интереса вычитанных в той же занимательной библиотечной книжке, в которой Перси взяла информацию про пароли (они продержались почти неделю).

Это не давало ровным счетом ничего, кроме знания, что дверь в неработающий туалет не оставляла кого-то равнодушным. Дневник мог быть у кого-то из старшекурсников или профессоров.

Но вместе с этим оставалась вероятность, что Том Реддл из дневника уже имел довольно много власти над своей жертвой.

Профессор Локхарт пришел на праздничный ужин одним из первых. Он сиял, даже будучи одетым в черный костюм и черную мантию, и улыбался так ослепительно, что у профессора Снейпа, который почти опоздал, явно сводило зубы.

Я немного жалела о том, что не могла сходу определить, кого не было за столами других факультетов. За гриффиндорским отсутствовавших было всего трое. Джинни никуда не сбегала и оставалась на виду почти весь вечер, а на ужин пришла вместе с Луной, до последнего о чем-то ей втолковывая. Я почти отпустила свои подозрения, но не могла перестать наблюдать за ней. И потому что беспокоилась, и потому что скучала — в Хогвартсе все Уизли, что было правильно, отделялись друг от друга, находили своих друзей и свои интересы. До приезда в Хогвартс Джинни практически не общалась ни с кем, кроме нас и Луны, поэтому сейчас старалась охватить все и сразу.

Потому что она была такой же жадной до новых впечатлений, как и все Уизли.

Правда, ничто из этого не мешало ей раз в пару недель ночевать со мной. Иногда она часами рассказывала о том, как проходило ее время, а иногда просто лежала, прижавшись к моему боку, и в эти моменты, я была уверена, мы одинаково скучали по дому.

Тыквы со свечками создавали больше веселую атмосферу, чем зловещую, и сам Хогвартс как будто бы немного взбодрился в честь праздника, и с самого утра в замке стало капельку теплее.

Гул голосов, звучавших за столами, становился все более бодрым, особенно со стороны тех, кому еда из тыквы конкретно надоела за все предыдущие годы, и хотелось получить праздничное настроение хотя бы за счет общения.

На ужин больше никто не опаздывал и, вроде как, никто никого не искал.

Браслет нагрелся ближе к концу ужина, уже после десерта, и оставалось не так много времени на то, чтобы что-то предпринять. За преподавательским столом было довольно весело, и мало кто из профессоров обращал внимание на студентов. Вся школа не пойдет на второй этаж, потому что путь через него лежал только в гостиные Рейвенкло и Гриффиндора, но свидетелей окажется достаточно, чтобы разнести слухи.

Воды было так много, что она практически доползла до ступенек. Я еще не видела, что произошло, но уже слышала завывания, усиленные эхом пустого коридора. Факелы горели совсем тускло, как будто Хогвартс и сам не хотел, чтобы кто-то видел, что случилось.

Дверь в туалет была открыта, и шум льющейся из кранов воды становился все громче по мере приближения. На то, чтобы закрыть их заклинанием, ушло не больше десяти секунд, но плакса Миртл — одна штука — от этого завыла еще громче.

Я не смотрела ни на стену, ни на застывших напротив нее Гарри, Рона и Гермиону до тех пор, пока не убедилась, что центральная раковина на месте. А после закрыла дверь, благодаря чему в коридоре стало намного тише.

Вживую видеть исписанную кровью стену и подвешенную за хвост кошку оказалось чуть более жутко, чем я себе представляла.

Окаменевшая миссис Норрис — одна штука. На ней не было никакой магии, но я не рискнула бы взяться за нее руками. Но мне бы не хотелось, чтобы пришедшие сюда студенты увидели ее в таком состоянии.

— Идите к профессору МакГонагалл и расскажите, что случилось, — решила я. — И объясните, где были во время ужина. Вам стоит сделать это раньше, чем все подумают на вас.

Рон смотрел на меня так, будто хотел сказать что-то, но колебался, и я почувствовала тревогу. Ни у кого из них не было следов крови ни на руках, ни на рукавах, правда, в волшебном мире это еще ничего не значило.

Магия легко заметала следы, но никуда не убирала ощущения.

— Это не мы, — твердо сказала мне Гермиона. Гарри, стоявший чуть поодаль, обернулся на эти слова и закивал, подтверждая их.

— Я верю, — мягко отозвалась я, высушивая пол рядом со стеной, чтобы плавно опустить на него миссис Норрис. Какой бы гадкой она ни казалась другим (выполняя, в общем-то, свои обязанности), все равно не заслуживала висеть в таком положении. — Идите.

Я немного удивилась, не заметив на их лицах никакого следа испуга. Все гриффиндорцы в окружении своих чувствовали себя смелее, но Гарри, Рон и Гермиона, находясь рядом друг с другом, чувствовали что-то иное. Полный комфорт и защищенность. Возможно, это было связано с тем, что они дополняли друг друга, как грани треугольной пирамиды, усиливали сильные стороны и маскировали слабые.

Представляли ли они сами, насколько удивительным могло стать их взаимодействие через несколько лет?

Я провожала взглядом их спины до тех пор, пока они не скрылись за поворотом, а после, вздохнув, потянула дверь туалета на себя. К этому моменту завывания за ней уже стихли.

— Миртл? — негромко позвала я, оглядываясь. Воздух здесь был затхлым и пах плесенью. Горел только один факел — недалеко от круглой раковины в самом центре — и из-за этого было неуютно и довольно жутко.

Никто не отозвался. Я сделала несколько шагов вперед, рассудив, что призраки, возможно, не очень любят говорить с людьми до тех пор, пока те не окажутся на их территории.

И поняла, что оказалась права после того как за моей спиной раздалось негромкое:

— Завела живых друзей и совсем забыла про мертвых, Перси?