Немного другая легенда (джен)

Вечерело. Солнце опускалось за горизонт, прячась за пиками гор, укрытыми пышными белесыми шапками. Длинная извитая тропа тянулась вдоль склона, запорошенная свежевыпавшим снегом. Шаг — подошва сапога оставила на дорожке след-вмятину, затем еще и еще, пока вся полоса пути не была усыпана глубокими отпечатками ног человеческих и собачьих.

Мы вышли из Орзаммара пару часов назад. Вскинули головы, наслаждаясь долгожданной небесной голубизной, поправили шерстяные накидки, купленные в городе, наплечные ремни сумок с провизией, и зашагали обратно, по уже знакомой обходной тропе, в Ферелден. Никто так и не сказал, как долго мы блуждали по Тропам. День или, быть может, четыре? Время — роскошь, которая внезапно потеряла свою цену, вместе со счетом, который мы когда-то вели, встречая рассветы и провожая закаты.

Один торговец на главной площади города Камня, вкладывая в мою руку вновь приобретенный сверток трав, невзначай подслушал наш с братом диалог и, переминаясь с ноги на ногу, сообщил, что пару раз, следуя верхней тропой до перевала, замечал у указателя какие-то силуэты. Не стоило уточнять, что за указатель гном имел виду. Все и так было ясно: «Приют» — налево и вверх, «Орзаммар» — направо и прямо. За искренность и честность низкорослый мужчина получил благодарный серебряк, выуденный из кармана Амелла. Маг был очень недоволен — мы успели частично растратить весь его нехитрый монетный запас, и это только за время пребывания в подземной гномьей столице. И грустно и весело: жизнь коротка, держаться за деньги глупо, и все же, без них можно умереть куда быстрее, чем с ними. Мало кому удавалось долго голодать, не спать и все это время молча сражаться. Усталость и истощение — верные признаки приближающейся неизбежности. Надеюсь, нам удастся отсрочить эту участь.

Бледный шарик света, вспыхнув, перекочевал на охапку сухого скудного хвороста. В горах, вдоль склона, деревья редки. Настоящие деревья. Как правило, приоритетные обитатели — широкие, отливающие подмороженной синевой, хвои. Иголки горят с характерным запахом, к которому примешивается толика смолы. Со временем этот запах приедается, вызывая отвращение и рвотные позывы. Вкус дыма горечью оседает во рву, яд паров проникает в нос, вызывая кашель, а ночные сны обращаются в кошмары, холодными крупицами пота проступая на лбу. Потому чудо, что сегодня удалось достать нормальный сухостой. Точнее — мы несли эту вязанку еще от Орзаммара, срубив у перевала невысокий, скрючившийся куст, давно лишившийся плодов и листьев. Спасибо, что он попался на пути.

— Расскажешь историю? — поинтересовалась я у подсевшего рядом на мешковину Дайлена.

— А хочется?

— Немного.

— Хорошо, — кивнул маг. — Как насчет сказки об очень смелой, справедливой девочке, которая всегда старается сделать все правильно и очень сильно волнуется, когда у нее что-то не выходит?

— Ты — сама тактичность, — хмыкнула я.

— Знаю. Просто очень устал, извини, — отозвался целитель, опустившись спиной на землю и чуть дернувшись, будто обжигаясь холодом почвы. — Кстати, вы с Оуэном мои вечные рабы.

— С чего это вдруг?

— Потом расскажу. Когда вернешься.

Я уже, было, хотела спросить, откуда именно я вернусь, но на лицо упала тень и глаза, перескочив на внезапно возникший силуэт, удивленно уставились на Алистера, который, натянуто и смущенно улыбнувшись, попросил уделить ему пару минут для разговора. Сказать, что я была в некотором шоке, значит ничего не сказать.

Светловолосый Серый Страж — я так до конца и не определилась, как именно к нему отношусь. В первые дни знакомства меня одолевало волнение, затем, после его рассказа о родителях — растерянность, в итоге плавно перешедшая в подобие разочарования. Когда начинаешь испытывать к человеку симпатию, а затем, внезапно, понимаешь, что вы совершенно разные и взгляды на мир у вас такие же противоречивые, как у муравья и жаворонка, наступает период самокопания и выуживания из памяти всех плюсов и минусов. Конечно же, можно на все это плюнуть и, поведя плечами, развернуться и уйти, закинув все не интересующие рассуждения куда-нибудь в самый дальний угол, за страхи и кошмары, в который вряд ли появится желание вновь когда-либо заглянуть. Но я так не могла. Не умела. В большинстве случаев я до последнего верила, что в человеке есть что-то хорошее, даже когда он вытаскивал из знакомого мне тела испачканный в алой крови нож. Хотя... с кунари в прошлом подобный фокус не прошел. Но сейчас не об этом.

Отведя меня в сторонку, за круг света, что отбрасывал костер, Алистер вдохнул полной грудью, что-то перебирая в пальцах, и круто развернулся, вытянув перед собой руку, пытаясь сложить губы в подобие улыбки.

— Это тебе. Я увидел в городе и подумал, что тебе понравится.

Отливающая тусклым золотом подвеска: фигура падающего вниз орла, прикрепленная к цепочке из тонких звеньев. Я пару секунд смотрела на подарок, не зная, что ответить, затем подняла глаза на мужчину, встретившись с ним взглядом, и попыталась задушить в себе внезапно возникшее волнение.

— Красивая, — наконец произнесла я, не зная, как именно стоит истолковывать этот наш «разговор».

— Он... она... в общем, там на внутренней стороне защитная руна, — спешно пояснил Алистер. — Не уверен, что спасет от меча, но от духов и демонов поможет. И от Зова Желания тоже.

Не знаю почему, но, забрав у блондина амулет и крепко сжав его в руках, я тихо рассмеялась, невольно привлекая внимание всех прочих сопартийцев. Страж смотрел на меня в упор, не понимая, чем именно вызвана подобная реакция.

— Я похож на идиота? — поинтересовался он.

— Нет, — ответ вылетел как-то слишком стремительно. — Я... просто не знаю, что сказать. Мне никогда не дарили подарков. Только родители или брат, но это не совсем то. Алистер... мне действительно приятно. Но мне нечего дать взамен.

Мужчина расслабился, едва заметно усмехнувшись, словно все его волнение и смущение как рукой сняло, разжал мои пальцы, чему я не сопротивлялась, и, приблизившись, застегнуть цепочку за моей шеей, чуть отведя в сторону хвост темных волос. Затем отошел на шаг, чего-то явно ожидая.

— Тебе идет.

— Спасибо, — коснувшись руки воина, я несильно сжала ее холодеющими пальцами, как бы в знак благодарности, и тут же быстро ушла, вернувшись к дремлющему Дайлену, шумно опускаясь на плотную мешковину. Весь этот короткий путь я ощущала на своей спине взгляд медовых глаз. И еще синих — Оуэн на протяжение всего «разговора» следил за каждым моим жестом. Это, конечно, не тактично с его стороны, но, кажется, подарок Алистера его не сильно удивил. Вероятно, я снова чего-то не знала?

Лестница в гору, прямо от указателя, была вытесана в граните, запорошенном снежным серебром. Западный ветер бил в лицо, льдом обжигая щеки, а затем все прекратилось. Вдаль уходила линия дороги, тянущаяся сквозь небольшую равнину, и замирала, врезаясь в темную стену высоких деревянных ворот; ступени за спиной поглотил белый туман, не позволяющий насладиться видом Ферелдена с верхушки мира.

Удары кулаком по древесине чуть расшатали подмерзшие петли, но больше ничего. Ни лиц, ни голосов. Лишь ветер завывал где-то в вышине, перекрикивая чудное, хриплое эхо, так похожее на клич архидемона. Быть может, это и правда был он. Распахнутые жилы черных крыльев, длинная шея, изогнувшись, вытягивается, рассекая острой мордой воздух, и осколки затвердевшей лавы, пробкой замершие в жерле вулкана, с плеском сыплются в шипучий океан. Он вырвался из горы, царапая когтями вековой камень, и умчался к небу, которого никогда не видел, паря над континентом и зорким взглядом щелевидных глаза осматривая свои будущие владения. Возможно.

— Ты точно уверена, что эта гора где-то.... там? — Оуэн обернулся ко мне, через плечо тыкая куда-то назад и вверх, не имея возможности точно сориентировать направление из-за деревянной, перетекающей в подгнившие оборонительные стены, преграды.

— Да. Даверус. Другой дороги просто нет и быть не...

— Эй, вы кто?! — прервал меня мужской голос и человек, которому он принадлежал, перегнулся через забор, с опаской на нас косясь. — Здесь ничего для вас нет!

— Просто путники. Пилигримы, — отозвался брат.

— А не многовато оружия для «просто» скитальцев?

— В дороге всякое бывает, — поспешил поддержать младшего Дайлен. — Время сейчас неспокойное. Говорят Мор идет, и в Орлее сейчас безопасно. Нам бы запасы пополнить, закупиться, и мы уйдем.

Со стороны мы действительно смотрелись хоть и внушительно, но как-то слишком уж отрешенно. Припрятанные за накидки сумки с провизией были практически не видны, если специально не приглядываться к выпуклостям под шерстяными плащами. Даже Клык весь продрог, жалобно скуля и прижимаясь к ноге Стена, в котором внезапно нашел близкого по духу собрата. Кунари, к слову, не имел ничего против. Минувшим вечером я даже заметила, как они рычали друг на друга. Да, именно рычали. Странное было зрелище.

— Идите в Орзаммар! Он ближе к перевалу. У гномов много добра! — отозвался караульный.

— Орзаммар закрыт, — ответил Оуэн. — Никого не впускают и не выпускают. Король умер, а преемник все еще не найден.

Ложь — удобная штука. А правдоподобное вранье и того лучше. Особенно такое, которое нельзя проверить. Ведь вряд ли кто-то решил потратить полтора дня на путь до города бородачей, чтобы проверить какой-то подозрительный слух, верно? Да еще и учитывая, что слух этот, в общем-то, звучит довольно реалистично.

Дозорный скрылся на некоторое время, будто бы с кем-то что-то обсуждая, но затем его голова вновь возникла над остриями стены.

— Хорошо, — произнес он. — Еда и вода. Но мы не любим, когда низинники рыскают здесь, «осматривая» наши дома, словно зверинец. Следите за руками и языком.

Массивные створки чуть разъехались, царапая землю и позволяя нам пройти в так называемый «Приют». Квадраты домов и прямоугольники улиц возникли перед глазами, тут же расстраивая своей кособокостью и неровность, словно бы не так давно эта местность тряслась и дрожала, раскачиваемая древними обитателями подгорка. Все жители, едва нас завидев, хватали детей и скрывались за дверьми, задергивая плотные шпоры запотевших окон. Они нас боялись, или же что-то скрывали, не желая делиться? — спросила я у себя, с любопытством всматриваясь в растерянного мальчишку, утянутого матерью за рукав, мальчишку, который уронил на дороге деревянную игрушку-фигурку и теперь лил горькие слезы, не желая с ней расставаться. Клык выскочил вперед медленно бредущего брата, подбежал к «потере», осторожно хватая ее зубами, и, семеня крупными лапами, направился к мальчугану. Второй перестал плакать, недоверчиво изучая собаку, но дверь уже захлопывалась, разделяя пса и хозяина деревянной находки дубовой преградой. Игрушечная зверюшка так и осталась лежать на пороге, а мабари, грустно царапнув когтями «стену», поспешил догнать Оуэна. И все же, они нас боялись. И не доверяли. Два в одном, и одно не лучше другого.

Не деревня — ловушка. Полоса забора плотно примыкала к колпакам гор, окруживших поселение и заключивших его в свою гранитную охапку. Лишь только одно строение выделялось на фоне этой безысходности — церковь, чуть выше по равнинному склону. Камень и дерево складывались в вытянутую башню-конструкцию, за счет своей худобы уместившуюся меж серых глыб горных великанов, нарушая таким образом целостность шершавого полукруга. И именно туда мы и направились, в храм, дающий приют бедным и обездоленным. По узкой тропе, вдоль которой стояли дома и цвели странные, незнакомые мне кустарники цветов. Белые бутоны и отливающие синевой листья очень гармонично, но неестественно смотрелись на фоне заснеженных прогалин. Неужели тут тоже замешана магия?

— «Лавка», — Оуэн остановился на полпути, разглядывая деревянную табличку, навешенную над дверью. — Коротко и ясно. Заглянем?

— У меня нет денег. Все. Банк закрыт, — отрезал Дайлен, сложив руки на груди и, сохраняя самообладание, изогнув правую бровь.

Брат усмехнулся, махнув рукой, и потянулся к ручке. Но прежде чем пальцы его сомкнулись на цели, дверь резко рванулась наружу, едва не врезавшись в лоб младшего. Благо он вовремя успел отскочить.

— Что? Кто вы такие? — дрожащим голосом пролепетал хозяин магазинчика. Затем откашлялся, спешно и плотно закрывая за собой деревянную створку, и внимательным взглядом, пытаясь скрыть волнение, мужчина осмотрел нас с ног до головы, намереваясь понять, что за чужаки пробрались в деревню и разгуливали сейчас по ней без присмотра.

— Я бы хотел глянуть товар. Возможно, у вас найдется точило или моток ниток?

— Мы закрыты.

— Серьезно? Я думал для вас счастье, когда кто-нибудь приходит в поселение, имея при себе монеты, которые готов без зазрения совести просто так разбросать по земле.

Целитель заметно напрягся, не желая расставаться с остатками родительского состояния.

— Деньги в этом месте не главное, — отозвался селянин.

— Тогда зачем вы повесили тут эту вывеску? Для красоты?

Кроме как «да», ничего другого торговец ответить не мог. Но согласиться с братом, значит пустить его в магазин, а, судя по безумно скачущим зрачкам мужчины, в этом небольшом кособоком домике он явно что-то скрывал. Что-то очень важное. Что-то, чего нам знать не следовало бы. Совершенно. Но мы же так не умеем, верно?

Нюхая влажным крупным носом подмерзшую землю, мабари медленно подошел к двери, остановишь у ног нашего нового знакомого, оскалил пасть и сквозь зубы что-то угрожающе прорычал. Покосясь на собаку, хозяин еще сильнее затрясся. Сомнений не осталось — внутри ясно что-то было.

— Может, вам нужна помощь? — из соображений тактичности поинтересовался Оуэн.

— Нет.

— Мой четвероногий друг уверен, что в магазине случилось что-то важное. Не хотите проверить? Заодно покажите свой товар.

— Внутри никого нет.

Клык снова зарычал, обнюхивая кожаные сапоги селянина.

— А мне кажется, все же что-то стряслось, — вплотную подходя к торговцу, заверил его младший. — Мне очень сильно нужно точило. И нитки. Жить без них не могу. Плащ прохудился и ветер касается плеча, обжигая кожу. Неприятно.

Шмыгнув носом, наш новый знакомый вперился взглядом в брата, затем в наш отряд, попеременно ища помощи у безлюдной улицы, и в конечном итоге сдался, наощупь открывая дверь. Первым в дом, конечно же, зашел хозяин. Затем Клык, Оуэн, я и Дайлен. Остальные решили покараулить снаружи. Перестраховка еще никому не мешала.

Домик оказался внутри куда меньше, чем казалось на первый взгляд, но затем я заметила дверь, ведущую в смежную комнату, и пришла к выводу, что, в общем-то, все так, как и должно быть. Одно только смущало: крупное пятно на пороге в хозяйскую половину. Темно-алое, въевшееся в затертую древесину и расцарапанное чем-то будто бы в порыве злобы. Пятно, подозрительно сильно походившее на кровь. Ведь кровь не смывается с вещей, только с лица и рук. Во все прочее она просто вгрызается красными острыми зубами и не отпускает, оставляя о себе верную память, бессмертное воспоминание.

Медленно обходя небольшую комнату, Клыкастик добрался и до этой кляксы, принявшись царапать лапой дверь. Торговец, замерев у стойки, дернулся будто от укуса змеи, чей яд ему бы сейчас не помешал, ведя к медленной, но бесспорной погибели, избавляя от нежелательных объяснений и спонтанных, глупых решений. Одно из них — чуть поржавевшее лезвие короткого бытового ножика, зажатое в руке мужчины.

— Там спальня, верно? Тут точно кроме нас никого больше нет? — поинтересовался маг, осматривая скудный интерьер «лавки».

— Нет.

— Я все же проверю. Это ради вашей же безопасности, — но едва брат потянулся к двери, как в руку ему врезался нож. На Оуэне была броня — легкая кольчуга с прочными стальными наручами, скрытыми под шерстью накидки. Не будь их, нож прошел бы насквозь, застряв меж костей предплечья, прорывая мышцы, окропляя новой кровью истоптанный пол лачуги. Но этого не случилось. Тишину и шепот нашего несинхронного дыхания нарушил металлический скрежет, затем секундная задержка — брат осознавал, что едва не был ранен, — за которой последовал глухой вопль (пес, распахнув пасть, решил закусить ногой неудачника-торговца), удар и вновь тишина. Селянин без сознания лежал у наших сапог. Присев на корточки, я нащупала жилку у него на шее, про себя считая рваные пульсации. Он был жив. Все еще. И кровь его, просачиваясь сквозь штанину, скудной лужицей растекалась на необработанном дереве.

Не теряя зря времени, младший ногой вышиб межкомнатную дверь. У стены стоял черный алтарь при тройке пылающих свечей, весь залитый потемневшим, уже не первой свежести, кровавым субстратом. Чуть в стороне — кипа соломы, частично укрытая серым покрывалом. У левой стены — односпальная кровать и тумба. У правой — стол с парой сложенных в стопку ветхих книг, и пустой невысокий стеллаж. И вполне естественно, что наше внимание привлекли сухие стебли травы. Кусок тряпки сдернут — на полу труп. И лишь только густая борода, ярко выделяющая на белой, тронутой синевой, коже, и герб Редклифа, вытесанный на стали нагрудника, дали понять — то был сэр Доналл, злосчастный искатель праха Андрасте, переживший Лотеринг, нападение ходячих, но бесславно павший от руки деревенского мясника, пожертвовав свою душу неведомому оккультному богу.

— Телу около трех дней, — заметил брат, вновь почтительно накидывая на останки покрывало. — Значит, он ушел из города через пару дней после нас. Как он, интересно, догадался, что нужно идти сюда?

— Может он каким-то образом связался с тем ученым, о котором упомянул? — предположила я. — Или наоборот.

— Его бы похоронить по-человечески, — задумчиво протянул младший. — Но у нас нет времени. Надеюсь, он поймет. Идем. В церкви разберемся что к чему. Что за жертвоприношение и кому они молятся, страшась «низинников», будто демонов. А Благородству о трупе знать не нужно, а то вновь впадет в депрессию. Хорошо?

— А я-то тут причем? — тут же отреагировала я, поймав на себе полный укора взгляд Оуэна.

— Ну не я же с ним по темным углам беседую.

И тут я поняла, что братишка меня, видимо, ревнует? Или это такой, искренне-братский жест заботы и волнения, от которого я отвыкла, даже толком не привыкнув? Знаю только, что младший всегда был рядом. Мы — лучшие друзья. Сентиментальности и разговоры по душам — редкость, обычно мы и так все друг о друге знаем: кто, где, что, с кем и когда. Ничего дурного, просто установка, привычная с детства. Мы всегда понимали друг друга без слов, достаточно было лишь взглянуть в лицо или на фигуру, и тут же мозг быстро высчитывал: «так, что-то не так, какой-то он слишком грустный» или «подозрительно веселый, тут явно что-то не так», и все в этом духе. Но сейчас все изменилось. Мы изменились. Повзрослели, поднабрались опыта, привыкли к боли, страху и адреналину, которые, сдружившись, оборачиваются в порывы силы и бесстрашия, кровью ударяя в мозг. Теперь я не всегда знаю, что у него на уме, а он порой, мне кажется, следит за мной исподлобья, прикидывая мои вероятные мысли, пытаясь поставить себя на мое место и представить, как в той или иной ситуации поступила бы я. И все вроде бы хорошо и нормально, но как-то слишком уж необычно, непривычно и странно. У нас еще, конечно же, много общего, так всегда было и будет, треть прежней жизни навечно связала нас, затянув узел, но два прочих кусочка прошлого таят, сдаваясь под натиском обстоятельств. Грустно.

Три коротких уверенных удара по воротам храма, а в ответ пустота. Вновь три удара, уже кулаком — ответа нет. Нетерпеливое дергание ручки, легкое раскачивание створок, но все так же безрезультатно. Церковь закрыта изнутри на засов и лишь те, кто находится там, под крышей, могли нас под нее принять, натянуто улыбаясь и готовясь в любую секунду ударить ножом в спину, как тот торговец. Без сомнения. Кулак, облаченный в тугую перчатку, зло долбил по почерневшей сосне. Внезапно замерев, брат прижался ухом к воротине, выставив перед собой палец — призывая нас к молчанию. В ту же минуту ворота поддались, распахиваясь внутрь и позволяя ширящейся полосе света лечь на напряженное лицо младшего.

Церковь представляла собой один большой зал, полный, с подозрением косящегося на нас, деревенского люда. Точнее — толпы мужчин, которых, стоя на возвышении, где по всем традициям должен был находиться алтарь, «возглавлял» немолодой, с проседью в густой бороде, облаченный в мантию, чем-то схожую с одеждой магов Башни, подтянутый старик. Когда створки ворот медленно и неслышно отворялись, он договаривал какую-то речь, но до моего слуха донеслось лишь невнятное бормотание. Зато следующая его фраза, когда полукруг поселенцев расступился и мы «заимели честь» приблизиться к этому незнакомцу, была мною больше чем понята — она так и сквозила высокомерной вальяжность, присущей людям, наивно верящим в свою неприкосновенность:

— Что ж, добро пожаловать. Вы так рвались в наш обитель, что мне пришлось сократить время проповеди, дабы не заставлять Вас ждать слишком долго, господа. Как вам наше Убежище?

— Пусто. Стены сквозят страхом, дерево пропитано кровью, улыбки лживы, а оружие неизменно припрятано в рукаве, готовое вонзиться в чье-то сердце и окропить камень алтаря во имя лживого бога, — медленно, с расстановкой ответил Оуэн, под плащом сжимая рукоять меча.

Лидер напрягся, испепеляющим взглядом прожигая подозрительно хладнокровного брата.

— Братья мои, — наконец произнес он, будто бы сокрушенно вздыхая, — вот что бывает, когда вы пускаете в деревню чужаков. Они вечно суют свой длинный нос не в свое дело. Отпустим их, и пойдут толки, притягивая в наш дом беды.

— Нам нужен ученый, — прервала я старика. — Фердинанд Дженитиви. Только он. Нет нужды украшать пол церкви бездыханными телами.

— Мы не обязаны ничего отвечать, — отрезал мужчина. — Наш долг священен. Наша цель велика. Все прочее — бессмыслица.

Драться не было желания. Вновь выхватывать из заплечных ремешков ножи, попутно скидывая с плеч плащ и неприятно морщась от холода, вновь прыгать и бегать, царапая врагов и оставляя на их телах глубокие порезы, взывающие к усталости, боли, слабине. Но, похоже, нам просто не оставили выбора. Когда на тебя нападают, пусть даже это непутевый глупец с затуманенным разумом, не обидевший до того в жизни и мухи, оборона сама собой оборачивается атакой. Легкая победа и неприятный осадок в виде ноющей совести, которую никак не удается задушить. Возможно оно и к лучшему. Воин без души, без жалости, без чувства милосердия — просто тупой механизм, заведомо шагающий к бездонной рытвине, в которой есть лишь мрак и пустота, и оглушающее, давящее на виски, вечное затишье.