Poor poor Persephone (джен)

Литература по гербологии и литература по магическим существам находилась в одной из самых нелюбимых секций библиотеки. Если не считать запретной секции, она была наиболее удаленной и уединенной, поэтому, заворачивая туда, я всегда готовилась к худшему, и в половине случаев мои ожидания оправдывались.

Но в это воскресенье, к счастью или к сожалению, я увидела только знакомую светловолосую макушку в окружении нескольких солидных башен из книг.

— Привет, Перси.

Я была уверена, что Луна ни разу не посмотрела в мою сторону. Она листала какой-то древний том с сосредоточенным выражением на лице, а, найдя что-то, делала пометки на цветастых журнальных страницах. Только остановившись рядом со столом, за которым она сидела, и осторожно пристроив свою стопку книг на край, я поняла, что Луна исписывала страницы “Придиры”. Страниц было великое множество, будто она вырвала статьи из всех выпусков за последние лет десять.

— Привет, — сказала я, осторожно заглянув в ее записи. — Собираешь материал, чтобы помочь отцу?

— Нет, — мотнула головой Луна. — Провожу исследование. Они называют папин журнал антинаучным и говорят, что папа позорит наш факультет.

Я скинула с плеча рюкзак, пристроила свою скромную стопку книг на краю стола и опустилась на стул, после чего посмотрела на нее очень внимательно. И Пенни, и Джинни говорили, что все в порядке. За две учебных недели у Луны не пропало ни одной вещи. Ей никто не делал намеков не дружить с гриффиндорцами (я знала, что попытка была, но в тот момент за ее спиной выросли Фред и Джордж и доходчиво объяснили, что в некоторых случаях свое мнение стоит оставлять при себе).

Но в то же время Пенни, хоть и держала дисциплину среди младшекурсников, не могла заставить свой факультет относиться к Луне хорошо или хотя бы нейтрально.

— Оставь им их ограниченное мнение, — ободряюще улыбнулась я. — Тебе не обязательно доказывать что-то другим.

— Да, — легко согласилась Луна. — Не обязательно. Но очень важно.

Я вздохнула. В этом мире для меня самым великим волшебником был Артур Уизли. Он собирал вещи, на которые никто другой не обратил бы внимания, вдыхал в них жизнь, делал их удивительными и неповторимыми.

Великим волшебником для Луны был Ксенофилиус Лавгуд. Человек, который верил в невозможное, несмотря на то, что родился и вырос в магическом мире. А границы возможностей волшебников были гораздо шире и дальше, чем у обычных людей. Поэтому для такой веры требовались неординарная фантазия, необычайная смелость и капелька сумасшествия. И он, и его журнал, были безобидными, но зато помогали таким же необычным людям со всей Британии не чувствовать себя одинокими.

В чем-то и Артур, и мистер Лавгуд были очень похожи — они видели гораздо больше и дальше, чем остальные, и давали любой мысли шанс на жизнь. Я не могла относиться плохо к тем, кто сильно отличался от других, в конце концов, в этом мире я была Уизли.

Я знала, что то, что делала Луна, было бесполезным. Каждый человек в этой школе имел право на свое мнение (точно так же, как она имела право на веру в то, что публикуется в “Придире”), а для рейвенкловцев вера в свои убеждения (подтвержденные множеством фактов) составляла основу мира.

Но это было важно для Луны — отвечать на злые комментарии. Пытаться доказывать, что если что-то называется по-другому, это не означает, что оно не имеет права на существование.

— Помочь тебе? — спросила я. Маленькая одинокая фигурка среди горы книг меня очень сильно задевала. Джинни бы больше мешала здесь — слишком шумная и непоседливая. Ей было бы легче решить это дело путем силы (и разница в комплекции ее бы не остановила, может быть, поэтому она все-таки попала на Гриффиндор), чем путем знаний. Поэтому они с Луной никогда не ходили в библиотеку вместе, хотя при всей непоседливости и нежелании заниматься неинтересными вещами Джинни пока еще ни разу не потребовалась помощь с домашними заданиями.

Но не стоило забывать, что год только начался.

— Нет, не нужно, — Луна впервые за наш разговор оторвалась от своего дела и, посмотрев на меня, легко улыбнулась, а потом ткнула пером куда-то в сторону. — Мне кажется, это за тобой.

Я оборачивалась с чувством легкой обреченности, потому что из всех людей, которые знали, что чаще всего в выходные меня можно найти в библиотеке, только один стал бы ждать, когда я закончу разговор.

Пенни подсела бы за стол с другой стороны, делая вид, что говорит с Луной. Оливер (как и Фред с Джорджем) утащил бы меня в другое место, потому что ему тоже здесь не нравилось. Джемма со своим убеждением, что нельзя отнимать мое внимание у других людей, просто прошла бы мимо, увидев, что я с кем-то говорю.

А Флинт стоял неподалеку, подперев плечом один из книжных шкафов, потому что знал, что рано или поздно я соберусь отсюда уходить.

В его руках тоже были книги, поэтому встречу можно было считать стечением обстоятельств. Не в его стиле притворяться.

— Я буду недалеко, если передумаешь, — сказала Луне я, поднимаясь и подхватывая свои вещи.

Она серьезно кивнула, и мне не хватило бы смелости сказать, что было бы намного легче остаться с ней.

Но, в конце концов, я не могла бегать вечно, в том числе и от себя самой.

* * *

— Что?

Как бы тяжело это ни укладывалось в голове, вообще ничего не чувствовать и не показывать чувства совсем — разные понятия. Я думала об этом почти все лето, но так и не пришла к какому-то оформившемуся выводу.

За фасадом спокойствия был темный океан. Ненависти в нем оказалось достаточно, чтобы причинить кому-то вред (пусть даже этот кто-то — обезумевший профессор), но в то же время я представляла, как между волнами то и дело мелькают медузы, светящиеся изнутри мягким белым светом.

Я не могла быть объективной и почти не думала о том, что где-то на дне, под толщей темной воды, могло жить чудовище.

Потому что если бы внутри меня был океан, он бы сейчас пенился и искрился на солнце.

— Думаю, — ответила я и, отложив перо, потянулась и осторожно отодвинула правый рукав мантии Флинта, открывая почти незаметные на первый взгляд шрамы, которые привлекли мое внимание несколько минут назад, когда он переворачивал страницу. — Об этом. Можно?

Было странно спрашивать разрешения взять за руку у человека, который явно никогда не думал о том, что это разрешение вообще требуется.

Кожа под моими пальцами была грубоватой и немного обветренной, а шрамы, наоборот, — почти до неприятного гладкими, как пленка, которая вот-вот могла порваться. И вместе с этим, это был один из тех случаев, когда в какую-то секунду становилось невозможно перестать их гладить.

При ближайшем рассмотрении шрамы выглядели немного жутко, но благодаря своей специфике — очень знакомо. Как будто кто-то очень, очень давно обмотал запястье колючей проволокой и попутно немного задел тыльную сторону ладони.

Магия создавала просто потрясающие вещи, но не все и не всегда делала красиво.

Шрамы были такими же некрасивыми, какой иногда оказывалась правда, которая скрывалась за ними.

По крайней мере, теперь я знала, как выглядит Непреложный Обет.

И понимала, почему в шкафу Перси изначально почти не было одежды с короткими рукавами — даже на летнее время.

— У тебя руки холодные.

— Они всегда такие, — буркнула я. — Это больно?

— Нет, — спокойно ответил Флинт, перехватывая мои руки своими, чтобы немного согреть. Это был простой жест, простой и привычный, но лампочки на гирлянде внутри меня загорелись так ярко, что грозили лопнуть от напряжения. — Отец снимет его с меня, когда убедится, что я не собираюсь вредить кому-то без необходимости.

— Твой отец расстроился, — осторожно начала я. — Или разозлился?

— Он не злится. Для него злиться означает желать навредить кому-то. Это противоречит его принципам.

Иногда я думала, что Флинт занимает такое количество моих фоновых мыслей просто потому, что мне никак не удавалось до конца его понять. Я замечала много деталей, но никак не могла собрать их в единую картину. Это почти получалось, когда с нами был Оливер, который как будто подгонял эти детали под один человеческий контур, потому что понимал Флинта с полуслова, ощущал его на подсознательном уровне. И ему не нужны были проявления эмоций или откровенные ответы.

Но он вряд ли согласится быть переводчиком всю оставшуюся жизнь.

— Очень знакомо выглядит, — сказала я, понимая, что продолжать говорить об отце Флинта в таком ключе могло быть неприятно. — Родители часто берут Обеты со своих детей?

— Не редко. Это нормально для чистокровных, Уизли, — ответил Флинт, не сразу, но все же выпуская мои руки, когда я потянула их на себя. — Текст клятвы составляется таким образом, чтобы в исключительных случаях можно было найти лазейку. Это серьезное и важное напоминание, а не способ от кого-то избавиться. Чаще всего это единственная возможность сохранить семейные тайны.

В случае с Флинтом это было не напоминание, а скорее ошейник или удавка. Мне казалось, что легче было разобраться с тем, что сделало его таким, а не пытаться ограничивать. Но это был выбор того, кто знал его лучше.

Я представила, как Артур брал бы со своих детей Обет, чтобы они не рассказывали никому, что он заколдовывает в своем гараже маггловские изобретения, и поежилась.

Все же в том, чтобы слыть магглофилами и предателями крови, было больше плюсов, чем минусов.

— Что-то вспомнила?

Я откинулась на спинку стула и обвела рассеянным взглядом идеально чистые верхушки книжных шкафов, между которыми располагалась дверь в запретную секцию. В прошлом году мы тоже говорили здесь — и об Обетах, и о памяти, и по сравнению с тем, что есть сейчас, тогда было намного проще и тяжелее одновременно. Хотя казалось, что с того момента прошло лет десять или пятьдесят.

Так много, что это почти перестало иметь какое-то значение. Как будто в тот день из библиотеки вышли одни люди, а сегодня встретились совсем другие.

Но, конечно, я бы ни за что не согласилась вернуться во времени и повторить, хоть и могла сделать что-то иначе с высоты полученного опыта.

— Что-то вспомнила, — неопределенно ответила я. — Нельзя сказать, что что-то конкретное. Просто образы.

— Ты собираешься идти с этим к Снейпу?

Я посмотрела Флинту в глаза едва ли не впервые после того как он коротко ответил на приветствие, скользнул нечитаемым взглядом по Луне, взял у меня книги и пошел сюда в абсолютной уверенности, что я не отстану.

В какой-то момент мне показалось, что он знал и собирался терпеливо ждать, пока я пройду через все возможные стадии принятия действительности и закончу разрываться от внутренних диссонансов, чтобы точно так же потянуть меня за собой и привести туда, где я буду чувствовать себя на своем месте.

А возможно, в самое неподходящее время я услышу требовательное “Что происходит, Уизли?”, и у меня не останется выбора.

— Собираюсь, — кивнула я, — когда он будет ненавидеть меня хотя бы на три процента меньше. Есть вероятность, что тогда он хотя бы допустит мысль о том, чтобы меня выслушать.

С памятью Перси следовало разобраться по многим причинам. Самой маловажной, но вместе с этим — необходимой — была возможность окончательно принять тот факт, что я теперь навсегда останусь в ее теле. И перестану испытывать легкую панику от мысли, что с некоторыми (определенными) людьми меня разделяет десять лет бесполезной жизни.

Потому что пока у меня получалось только без зазрений совести совершать инфантильные поступки.

— Я могу пойти с тобой, если хочешь.

— Хочу, — честно сказала я. — Но не стоит.

Смотреть Флинту в глаза, когда он сдерживался, чтобы не сказать что-то ироничное, в своем стиле, оказывалось намного легче, чем обычно. Мы как будто возвращались туда, откуда все только начиналось. Где все было просто и понятно.

Для Флинта почти не было разницы между “хочу” и “собираюсь сделать”. Для него почти никогда не существовало ощутимых препятствий перед целью, и поэтому, если бы повисшее над нами “почему?” было видимым, то мерцало бы всеми возможными цветами.

Потому что в отличие от своего отца ты злишься, а не расстраиваешься, хотела сказать я.

Потому что дружба с гриффиндорцами наносит огромный ущерб разумной осторожности, хотела сказать я.

Потому что один умирающий профессор (даже одержимый Волдемортом) и четыре взрослых и, вероятно, сильных Слизеринца — это разные категории опасности, хотела сказать я.

Но произнесла только:

— Я не хочу тебя в это втягивать. Ни тебя, ни Джемму. Пока что. Чем меньше людей знает, что там происходило, тем меньше возможностей, что это дойдет до моей семьи. Я не хочу, чтобы Чарли всю жизнь жил с чувством вины из-за того, что не досмотрел за мной, пока был на тренировках по квиддичу.

На слове “квиддич” взгляд Флинта на несколько мгновений стал острым и неприятным, как будто это натолкнуло его на какие-то догадки, но он явно не собирался делиться со мной своими мыслями.

— Чтобы ты не влипала в неприятности, Уизли, — хмыкнул он спустя какое-то время, — за тобой нужно присматривать сразу всем твоим братьям, а не только одному. Ты не можешь постоянно беречь свою семью от всего.

Могу, собиралась сказать я.

Могу и буду.

* * *

— Что-то случилось, Перси? — спросил Оливер, заметив, что я гипнотизирую взглядом тарелку и даже особо не пытаюсь в нее что-то положить.

Вечер понедельника был похож на день перед казнью, когда я сделала все свои дела, помогла с домашним заданием половине первокурсников, ответила на десяток вопросов из списка Колина, легла спать еще до полуночи, отлично выспалась и спустилась вниз без единой мысли в голове, а потом обнаружила, что не могу съесть ни кусочка.

У меня не было аппетита, потому что после завтрака вместе с уроком ЗОТИ меня ждал восхитительный провал.

Или какая-нибудь спонтанная катастрофа.

Переживать из-за этого было глупо, и после безвременной кончины белки-истерички никто не бил в гонг у меня в голове, призывая бросить все и уехать туда, где не было людей. Когда я нервничала, то просто выстраивала невысокую черную башенку рядом с мысленной Норой. Башня была без окон и дверей и рисковала стать похожей на ладью (общение с Роном не шло на пользу воображению), и я пока еще не знала, что запру в ней.

Это помогало отвлечься от паники, но никак не способствовало хорошему аппетиту. Этот год собирался стать годом эскапизма, и я не удивлюсь, если под конец окажусь на мысленной карусели со словами “И так сойдет”.

— Пойду на урок, — невпопад ответила я, вылезая из-за стола.

— До него еще двадцать минут, Перси, — осторожно сказал Оливер.

— Пойду медленно, — невозмутимо сказала я, закидывая рюкзак на плечо.

Оливер ожидаемо догнал меня у выхода из большого зала. Мы почти не говорили все выходные (кое-кто решил, что может позволить себе расслабиться в этом году, поэтому проводил на квиддичном поле почти все время) и толком не виделись вчера, потому что не совпало расписание, поэтому он старался восполнить это за счет бесконечной болтовни сейчас.

Когда я была искренне готова слушать, но меньше всего хотела отвечать.

Третий этаж вызывал у нас обоих особенные воспоминания. Его открыли, а кабинет ЗОТИ переместили сюда, на прежнее место. Комнаты с цербером больше не было и стена на месте двери выглядела такой невозмутимо ровной, будто все произошедшее в прошлом году случилось исключительно в нашем воображении.

— Мне казалось, у тебя-то точно проблем не должно возникнуть, — неожиданно сказал Оливер, скользнув взглядом по тому же самому месту, которое я рассматривала пару секунд назад. Иронично, но комната с цербером располагалась (бы) напротив двери в нужный нам кабинет. Здесь не было окон и подоконников, к которым я успела прикипеть, из-за чего коридор казался еще более неуютным и зловещим.

— Можно посоветовать профессору Локхарту начать меня душить, тогда точно сработает, — мрачно пошутила я.

Перспектива быть хуже всех немного ранила мое самолюбие, но еще больше я переживала из-за того, что ничего не получалось. Пенни до мельчайшей детали объяснила все, что происходит в ее голове, когда она колдует, но это не помогло.

— Он слегка не двуликий, — мгновенно отреагировал Оливер, которому эта история в прошлом году была достаточно интересна, чтобы узнать у меня абсолютно все детали.

Я думала о том, чтобы пойти от противного и воспроизвести похожие условия, но смертельную опасность в этом году представлял только василиск, против которого почти не действовала магия, и это была так себе идея.

Это было в духе прошлой меня — делать все как нужно только тогда, когда по-настоящему припечет, — но я привыкла к тому, что вместе с ответственностью за жизнь Перси из ниоткуда возникло какое-то подобие перфекционизма (который и рядом не стоял с перфекционизмом Фарли), и все так или иначе получалось, особенно если прикладывать огромные усилия.

— Оно и к лучшему, если честно, — фыркнула я.

Оливер не мог со мной не согласиться.

Дверь в кабинет открылась за три минуты до начала занятия, когда все уже собрались. Вид внутри немного изменился — было убрано множество лишних парт, так, чтобы свободного пространства стало намного больше, чем занятого. Я заметила, что профессор Локхарт очертил ровный круг своей магией — границы слабо мерцали розовым. Возможно, он создал какое-то подобие защиты от шальных заклинаний, но с него бы сталось ждать, что мы в состоянии вовремя отреагировать и защитить себя.

Профессор Локхарт стоял в самом центре, как всегда безупречный и ослепительно красивый. Сегодня мантия на нем, вопреки обыкновению, была нежно-голубого цвета, да и сам он, похоже, пребывал в отличном расположении духа.

То ли произошло что-то хорошее.

То ли он предвкушал хлеб, зрелища и расправу над неудачниками.

Я бы поставила на второе.

— Я не поленился спросить у других профессоров о ваших успехах в невербальной магии, — вместо приветствия начал профессор Локхарт, когда прозвенел колокол. — И любой другой на моем месте начал бы с самых успешных, давая остальным время подготовиться. Но я предпочитаю оставлять приятное напоследок, потому что бесполезные требуют больше терпения.

Я обреченно достала палочку из кармана и мысленно попросила у нее прощения за то, что она досталась такой бездарности.

— Рад, что вы все прекрасно поняли, мисс Уизли. Пожалуйста, в круг. Хочу отметить, что внутри у вас не будет возможности произнести ни слова.

Задание состояло в том, чтобы создать и удерживать щит в течение минуты. Профессор Локхарт собирался использовать безобидное (но крайне неприятное) жалящее заклинание — единственное из раздела боевой магии, не считая подляночных, которое было довольно медленным и не имело цвета.

Но для меня цвет имели все.

Как только я шагнула в круг, появилось ощущение, что рот замотали скотчем, а сверху для верности обмотали цепями и повесили замок. На полу, под слоем магии, виднелись идеально начерченные руны, и многие из них повторялись только с одной стороны. С моей. Похоже, себя профессор права голоса лишать не хотел.

Я даже не пыталась поднять палочку, зная, что не получится, но стоять и молча смотреть на розовый луч заклинания было все равно что сидеть за рулем автомобиля, который застрял на рельсах в паре сотен метров от мчавшегося поезда.

Я отпрянула в сторону раньше, чем успела об этом подумать, и заклинание ударилось о стену за моей спиной. Значит, защиты не было, зато выйти из круга оказалось невозможным — как только я оказалась рядом с границей, от нее повеяло ощутимым жаром.

Почти знакомо.

— Минус двадцать баллов с Гриффиндора за игру с формулировками. Еще две попытки — и я назначу вам отработку.

Заклинание не задело меня, а значит, я справилась с ним невербально — не произнеся ни слова. Похоже, профессор Локхарт решил, что я намеревалась сжульничать. В следующий раз я не стала уклоняться полностью, чтобы не злить его, просто отступила назад, к самой границе, и заклинание наизлете попало в левую руку чуть выше локтя. Это было почти не больно. Он собирался уязвить, в том числе и самолюбие, а не замучать.

— Снимите очки, мисс Уизли.

Я отрицательно мотнула головой — это был мой единственный способ оправдаться. Попытки профессора Локхарта вытащить из зоны комфорта изнеженных, на его взгляд, шестикурсников и поместить их в неравные условия, которые часто встречались в реальной жизни, были хороши, но даже месяц отработок не пугал меня так сильно, как перспектива остаться полуслепым и беззащитным котенком напротив непонятной угрозы.

Я спрашивала у Артура, как можно защитить их от чужого воздействия и манящих чар. Он сказал, что попробует найти решение на досуге, но на первом этапе мы вместе пришли к выводу, что для этого необходимо такое количество рун, которое не поместилось бы на дужках вдобавок к уже имеющимся.

Я подняла палочку, примерно представляя, что сейчас будет. Но в тот момент, когда следом за очередным жалящим заклинанием, примененным в качестве обманки, понеслись манящие чары, из нее вылетел далеко не щит.

⁽¹⁾

1) Примечания к главе:

Тема ненависти будет раскрываться постепенно, фоново, начнется только в специальных главах после второй части (опять за все объяснения отдуваться Оливеру, но щито поделать, судьба у него такая) и до конца раскроется уже ближе к концу, вероятнее всего. Люблю делать из персонажей лучок.

Вернуться к тексту