Немного другая легенда (джен)

Выше на склоне, укрывшись в серой тени драконьего хребта, были еще руины. Одинокие осколки некогда сторожевой башни разрушенным кругом шершавых стен тянулись к однотонной синеве далекого неба. Лапы горного ветра с силой расшвыривали гранитный песок по долине, порой заставляя прямоугольники кирпичных плит чуть пошатываться. Незаметно для человеческого глаза, но довольно предсказуемо.

Прикрывая лица согнутым локтем руки, мы медленно двигались по пустынной местности, пару раз замечая, как под подошвами похрустывают старые хрупкие кости давно погибших зверей. Или людей. О втором думать не хотелось, но в связи с последними событиями: кровавыми алтарями и кучей трупов в пещере с клетками, — данный вывод напрашивался как-то сам собой.

— Ты расскажешь мне, что именно у тебя в голове? — Оуэн молча шел рядом со мной, о чем-то напряженно размышляя. Об этом говорили тонкие хмурые морщинки меж бровей и пустой взгляд, уставленный под ноги.

— Что у тебя с Алистером?

Нога, занесенная для шага, замерла в воздухе и тяжело опустилась на твердую землю. Мои глаза на миг удивленно расширились, я убрала руку, позволяя ветру трепать выскочившие из хвоста на затылке темные пряди.

— Ты хочешь обсудить это сейчас?

— Почему нет? — брат тоже остановился. Морриган и Дайлен, вышагивающие следом, едва нас не снесли. — Это просто тактичный интерес, ничего более. К тому же я совершенно не представляю, что случится через четверть часа. Жизнь так непостоянна! Удовлетвори мое предсмертное любопытство, а. Или это секрет? В таком случае я тоже поделюсь с тобой сокровенной тайной.

Мне безумно захотелось ударить младшего по лицу точно так же, как совсем недавно он равнодушно покалечил светловолосого Стража. Не из-за ненависти или какого-либо оскорбления, не из-за какой-то там старой злобы или этого нахального, ставящего меня в неловкость, вопроса. Вовсе нет. Все куда прозаичнее: мне хотелось вправить ему мозги, которые отчего-то немного расшатались в последнее время. Просто взять, и поколотись его, вернув голове трезвость мысли. Но вместо этого я лишь скользнула взглядом по выжидающему лицу брата, на губах которого светилась нахальная полуулыбка и, дернув подбородком, громко во всеуслышание заявила:

— Мне он симпатичен. Не стоит волноваться, если что я останусь в хороших руках, братик. Еще вопросы?

Лицо Оуэна в миг изменилось, он колюче покосился на блондина, который стоял, словно громом пораженный: то ли не понял о чем шла речь, то ли понял, но не знал, как именно стоит реагировать. Затем брат хмыкнул, пропустив пряди жирных волос сквозь пальцы, второй рукой снимая с пояса изогнутый дугой небольшой военный рог из какого-то светлого дерева, или же действительно из кости.

— Звук этого трофея заставит дракона спуститься в долину. Если прах будет окроплен кровью, как сказал Колгрим, лже-Андрасте покорится сектантам. Если нет — итог очевиден. Но лично я не намерен уничтожать Урну и ее содержимое с одной только надеждой, что затем выберусь отсюда целым и невредимым. Если все получится, нас уже точно никуда не отпустят, можете поверить.

— Это, в общем-то, было логично с самого начала, — вставил Амелл, перекинув посох из одной руки в другую.

— Именно поэтому нужно заставить их поверить, что я все сделал. И протрубить в рог. Дракон спустится и сожрет их. Или умрет сам, а мы затем расправимся с остальными выжившими. Бой куда проще, если враг уже порядком подустал и растерял весь свой бесстрашный пыл.

— Это жестоко, — негромко заметил прихрамывающий Дженитиви. — Она ни в чем не виновата! Это люди пришли сюда и решили ввязаться в ее жизнь, текущую до этого устало и равномерно в забытых, далеких горах.

— Замечательно! — младший резко развернулся, вновь следуя навстречу промозглому ветру. — Значит сектантов никому не жалко, это я и хотел услышать. Надеюсь страж храма будет того же мнения.

* * *

Вначале была темнота. Густая, плотная, обволакивающая тело, подобно ледяной озерной воде, пробирающаяся под броню, в сапоги, неощутимо, но настырно расползающаяся по коже. А затем пришел туман. Мгла отступила под натиском клубящейся ваты, и небо обрело свой первый тон — грязно-белый. Казалось, что еще секунда, и оно вспыхнет привычной глазу слепящей синевой, и лучи яркого желтого, как только что вылупившийся нахохлившийся цыпленок, солнца обнимут его своими широкими лучами, не позабыв и о раскинувшихся где-то там внизу мирских просторах. Но время, растягиваясь в вечность, проходило, а туман все так же парил над пожухлой травой, заглушая цветастые краски реальности. Двухцветная картина внезапно оборвавшихся событий стояла перед глазами, подобно могильной плите, серый облупившийся гранит которой из года в год страдал от снега и дождя, забытый под слоями гниющих осенних листьев и высохших букетов полевых цветов.

Вдох. Уголки губ болезненно дернулись, изнывая от влаги. И больше ничего. Темно-серая гряда лишенных красок осин гнулась под натиском штормового ветра, тонкими макушками клонясь к востоку. Или к югу. Я не могла понять — крик стихии будто бы обходил меня стороной. Моргнула, пытаясь осознать и поверить пейзажу широкой поляны, и отступила, не чувствуя ног, следуя невнятному инстинкту здравомыслия, передвигаясь плавно и размыто, будто бы увязнув в густой трясине, из глубин которой еще никто не возвращался.

Черный шар то ли солнца, то ли луны вспыхнул над головой и замер в грязно-белом небосводе, слишком ярком для покрывала ночи и слишком бледном для тонкой шали дня. Тогда же на пустой поляне появились силуэты. Не до конца повзрослевшая девица с патлами чуть вьющихся волос возмущенно отчитывала худощавого недовольного мальчишку, отставшего от нее в росте не больше чем на дюйм. Паренек насупился, перекинул из руки в руку громоздкий поблескивающий меч и, чуть помедлив, вернул его девушке, что-то невнятно пробубнив. Она кивнула, довольно улыбаясь, и внезапно резко напряглась, вслушиваясь в неясные шорохи леса. Звуки, вновь мне не доступные, словно бы в ущербном, кем-то проклятом глухонемом сне.

Их было пятеро. Волки никогда не охотятся поодиночке. Особенно в лесах, где люди возомнили себя господами. Волки никогда не нападают просто так, для забавы. Они не безумны — у них всегда есть цель. Волки никогда не сдаются. Они умеют терпеть и ждать, без стыда карауля жертву. Волки — щербатые дикие псы, никогда не прощают обид, они мстят за них, перегрызая противнику глотку...

* * *

Я никогда не верила в бессмертие. Тело — сосуд, края которого рано или поздно уже не в силах сдерживать душу, рвущуюся из него наружу. А бездонных чаш не бывает, лишь только в фантазиях или, как сказал бы Амелл, «в фигуристых словесных оборотах». И все-таки глаза живого человека не могут быть настолько стары и печальны, как те, что выглядывали из-под сверкающего с крыльями шлема статного, в таких же идеальных доспехах, воина, сторожащего дубовые двери в обитель давно забытого храмового склепа. Могилы, походившей на гранитно-мраморную церковь, зажатую меж горных стен. Ведь где, если не в могиле должен был храниться бренный прах?

— Я спрошу вас, и вы не солжете. И тогда я решу — достойны ли вы войти в эти двери, — звук мужского голоса эхом промчался над нашими головами, растворяясь в утихающем ветре. С вершины склона уныло отозвался дремлющий дракон, взмахнув хвостом и пустив по шершавой стене водопад из мелких скалистых осколков, обратившихся в пыль. — Подойди, — палец стража указал на Оуэна. Чуть помедлив, брат вдруг широко улыбнулся, тряхнул головой, ощущая на себе равнодушный, но внимательный взгляд незнакомца, и приблизился к нему, оказавшись одного с ним роста. Рукой, облаченной в темную плотную перчатку, человек с грустными, повидавшими целую вечность, глазами, коснулся лба брата, о чем-то молчаливо его вопросив. Младший расслабленно опустил веки, губы его вытянулись в тонкую полоску, а лицо вдруг стало таким спокойным, каким я не видела его уже очень и очень давно, — словно Оуэну снился какой-то мирный сон, в который он медленно, но верно погружался под тихий и волшебный голос мамы. — Это все, — наконец произнес древний воин, опуская кисть. Брат дернулся, приходя в себе, громко сглотнул. — Можешь проходить, Оуэн Арон.

— Так просто? — не выдержал Дайлен. — Чудотворная урна, мистический прах... и все, что для этого нужно — один немой вопрос?

— Все дело в вере, — медленно произнес мужчина. — Годы проходят — мир меняется, и люди сбиваются с пути. То, что раньше было непоколебимо, сейчас медленно обращается в пепел. Вера теряет цену, клятвы забываются. Так было с предками Колгрима, возведшими себя в пророков и обагривших свои руки в крови недовольных. Так будет и с другими, — человек на секунду умолк, остановившись взглядом на мне. По спине пробежала череда неприятных мурашек. — Но частичка истины есть в каждом, за стеной недоверия и нелепиц, за недосказанностью и неверием. И слова в этом случае бессмысленны.

Целитель хмыкнул, сложив руки на груди. Молчаливый Стэн удобнее сомкнул пальцы на секаче, отойдя на пару шагов назад и привалившись спиной к холодному камню горы. Клык, мотнув мордой, прилег у ног гиганта.

— Мне нет дела до пророков, — равнодушно произнес кунари. — Мор не будет ждать вечно. Я останусь тут.

— Подойди, — окликнул меня голос стража.

Не знаю почему, но я боялась. Что мне было скрывать? Чего стыдиться? На что он будет смотреть и о чем вопрошать? Папа говорил, что всегда нужно быть сильной. Горы не раздвинутся перед тобой, если по трещине не ударить хотя бы в полсилы. И я подошла. Зажмурилась, ощутив на лбу, чуть выше переносицы, касание шершавой ткани, и сдалась, растворяясь во внезапно возникшем тепле, волнами окутывающем тело.

* * *

«Твой путь земной пред мной как на ладони. Я вижу складки на лице твоем и шрамы, что на сердце твое пали».

— Где ты? Почему я тебя не вижу?

Тишина.

«Почему ты пошла с Ним, Ева Арон, почему решилась?»

Знакомый усталый голос звучным эхо проникал в голову откуда-то извне... или вытекал из нее, до того нелюбезно копошась в архивах памяти и тайных скверных мыслях.

— Он мой брат... Я не могла его бросить. Кроме него у меня никого нет.

«А если бы ты умерла?»

— Но я жива!

«Последствия скверны, что отныне течет в твоих жилах, непредсказуемы. Удача, что сердце не утихло после того печального глотка. Что бы Он сказал, если бы судьба повернулась иначе?»

— Что я сильная!

«Нет... что бы сказал Отец?»

Ком застрял в горле. Черное Ничто перед глазами засверкало сотнями радужных пятен, ослепляя.

— Что я...

* * *

— Проходи, — звуки вернулись. Усталый вздох недовольной Морриган, тихое ворчание мабари, шорох плотной мантии мага. Я открыла глаза, с долю секунды привыкая к свету. — Иди, Ева Арон, пусть вера ведет тебя. И приклонишь ты колено пред прахом пророчицы нашей Андрасте, как и прочие достойные до тебя.

Я помню дверь. Высокую дубовую дверь, которая медленно распахнулась за спиной стража и тут же глухо закрылась за моей спиной. Пустынный коридор, искрящиеся факелы на стенах, далекий потолок, сокрытый в темном мраке. Где Оуэн? — думала я, вслушиваясь в щемящую слух тишину. Затем, кажется, возник тот запах... воздух был насквозь пропитан сладковатой пряностью с примесью горчинки, оседающей на языке. В висках закололо — я терпеть не могла головную боль. Она так редко меня навещала, что я уже совершенно о ней забыла. О том... как это, на миг ощутить свою беспомощность. Рука уперлась в стену, перед глазами все поплыло и вдруг потухло.

А потом была темнота. Густая, плотная, обволакивающая тело, подобно ледяной озерной воде, пробирающаяся под броню, в сапоги, неощутимо, но настырно расползающаяся по коже...

* * *

...Крик острой рыбьей костью застрял в горле, перекрывая дыхание. Хотелось откашляться, но сил не было, или возможности. Тело казалось деревянным, ненастоящим. Хотя... вдруг его и правда не было? Что если все это просто страшный сон и секунду спустя я проснусь, прикусив зубами край шерстяного одеяла, пытаясь прогнать дрожь и унять предательские слезы? Что если...?

Человек прошел насквозь. Через меня. Бежал навстречу двум растерянным детям, что-то крича. Я не слышала, но знала. Помнила. Черно-белая картина страшных, загнанных на задворки памяти, воспоминаний, вернулась вновь, ведя за собой страх, стыд, вину и ужас.

— Зачем вы сюда пришли?!.. Бегите!.. Быстрее!.. Отдай мне меч!..

Какие-то мужики с вилами вышли на подмогу. А дети стояли как вкопанные, не смея шевельнуться, будто загипнотизированные волчьим оскалом, желтыми глазами и клочьями вздыбленной на загривках темной шести.

Их было пятеро. Они не забывали обид. Помнили факелы, которыми их гнали из лесу, помнили иглы вил и палок, вспарывающие животы, из которых на темные просеку лилась кровь вперемешку с кишками. Они ждали почти два года, зализывая раны и оттачивая злость. И вот, заставив людей поверить в победу, они наконец вернулись, ночь на пролет горланя на погнутый серп луны, едва родившейся на новом чистом небе.

Оуэн не спал тогда, раздраженно ворочаясь в постели. А на утро забрал отцовским старый меч и пошел в лес, намереваясь порубить настырное зверье. Внимая мольбам мамы, я отправилась за ним. На поиски. И наконец нашла, но было уже слишком поздно.

Это была моя вина. Всегда. Я была старше, должна была догадаться увести его оттуда, не размениваясь на какие-то глупые, нелепые тирады и выговоры. Но ответственность вскружила мне голову. Я должна была... я хотела его отругать! Из-за этого паршивца, из-за того, что он ушел из дома без моего ведома, меня выругал отец, не позволив тем же вечером сходить на праздник у кострища, за полем кукурузы. Из-за него я все утро провозилась в свинарнике. Он меня раздражал, и все же я его любила. Ну как можно не любить младшего брата, который так сильно хотел быть бесстрашным рыцарем с клинком наперевес? Невозможно, я думаю... и это сыграло с нами злую шутку.

...Мужчина забрал меч, вышел вперед, прикрывая спиной двух подростков, и вновь что-то крикнул. Крестьяне с вилами мерной поступью шли на волков. Звери напряглись, зарычали, неслышно завыли и, не медля, бросились на людей.

Смелость не в безумии, она в решениях. Когда кровь в жилах бурлит, обращаясь в кипяток, бой становится бойней, кровь становится водой, не способной утолить жажду, а мысли — кашей, мешающейся все больше и больше, от удара к удару, от оскала к оскалу, от жизни к смерти.

Я, невидимая, испуганная я, стояла с густом ватном тумане, бессильно рассматривая спектакль из боли и темноты, поглощающий жизни невинных. Это не та битва, которой стоило пугаться. Впереди, в обозримом будущей, меня ждало кое-что более ужасное, нежели это. Но... вина никуда не пропала. Она лишь обострилась, вернувшись после долгих бессонных ночей, дней, которыми хотелось закрасить пестрые краски ужаса и лиц, не способных изгнать из сердца огрызки совестной вины.

Моего папу разорвал волк. Так я всегда говорила. И никому было невдомек, что это случилось на моих глазах. По моей вине. Мне было пятнадцать, всего лишь пятнадцать... целых пятнадцать, но я была бессильна. Была напугана. И за это я по сей день расплачиваюсь собственной жизнью. Стараюсь принимать правильные решения.

Если бы я тогда приглядела за братом, если бы увела его раньше, если бы сама его прикрыла, уверенно сжав в руке рукоять тяжелого меча... «Если бы» — жизнь не меряется в сослагательном наклонении, она существует в настоящем и в том прошлом, которое мы не в силах забыть.

Вновь темнота. Густая и липкая. Воспоминание оборвалось, вгрызаясь в слух немыми криками. Чьи-то руки касаются плеч. Кажется, я дрожу. Поднимаю взгляд и замираю. Я знаю это лицо... эти глаза. Даже пятна крови, размазанные по щекам, пачкающие ворот рубахи, ободранные рукава, потертые штаны. Я знаю этот нос, эти скулы, я помню цвет волос, который сейчас казался серой массой на фоне ярко-красного субстрата.

— Ты не виновата, Ева. Ты сильная. Ты всегда была и будешь сильной. Знай это, не забывай. Что бы я сказал тебе? Я сказал бы, что горжусь тобой.

* * *

Глухой всхлип. По щекам текли слезы. Кожа неприятно пощипывала под холодными солоноватыми полосами. Я не любила плакать. Казалось — разучилась. Но как всегда неимоверно глупо ошиблась.

— ... Не подходи к ней! — голос брата вернул меня в реальность. Однако я до сих пор не могла понять, чем именно она была, эта странная реалия.

Преодолев внезапно возникшую слабость, я осторожно разомкнула глаза, всего на чуть-чуть. На стенах плясали тени огоньков, замасленные факелы знакомо потрескивали. Спиной я ощущала холодный гранит пола. Вставать не хотелось.

— Кажется, я начинаю верить... — начал было Дайлен и тут же умолк. — Хотя нет, всему есть логическое объяснение. К примеру, тот запах. Вы все чувствовали запах? Мне кажется, это была какая-то смесь дурманящих трав. Возможно мак и мышиная трава. Тогда вся эта... все эти галлюцинации всего-лишь бред воображения. Не стоит воспринимать сказку всерьез.

— Заткнись, целитель, и без тебя тошно, — не выдержал Оуэн. — Без обид. Ева, ты как?

Я присела, чуть покачнувшись и, схватив младшего за протянутую руку, поднялась на ноги. Брат Дженитиви, привалившись спиной к стене и плотно сомкнув веки, все еще находился в водовороте видений. Алистер, прижимая руку ко лбу, стоял в стороне. Дайлен сидел под одним их факелов, сложив руки на согнутом колене, Лелиана с ним рядом, пустым взглядом буравя голую серую стену.

— А где Морриган?

— Наша многоуважаемая ведьма осталась снаружи, насколько мне удалось понять. С кунари и добродушным псом. Великолепное трио, чтоб их. Надо было к ним присоединиться, — ответил маг. — Может быть и бессмертный что-нибудь интересное рассказал бы. Он же бессмертный, я верно понял?

— Страж сказал, что нас ждет череда испытаний на пути к урне, — негромко заметила рыжеволосая девушка. — Не вижу в этом ничего страшного. Вере нужно открыть душу. Раньше так поступал каждый пилигрим, до тех пор, пока о храме вдруг не забыли, обратив историю в легенду.

— Я смотрю тебе и правда сказка приснилась. Там пряничных домиков не было, нет?

— Просто я уже очень и очень давно смирилась со своим прошлым. Чего и вам советую.

Светловолосый мужчина хмыкнул, поджав губы, но язвить не стал.

Вскоре наш ученый пришел в себя. Внезапно дернувшись, он распахнул глаза, подавив в себе желание вскрикнуть. Недовольно потер лодыжку, неловко поднимаясь с пола. Деревянный посох дробью заколотил по темному камню, раздражая внезапно обострившийся слух.

— К чему магам нужна палка, Амелл? Вы не умеете творить волшебство руками? — непринужденно поинтересовался Оуэн, останавливаясь перед аркой освещенной факелами двери.

— Она является проводником энергии. Дерево. Сила магии так же зависит и от древесины. У меня, к примеру, тис. Ну... это личное предпочтение, — спокойно сообщил чародей. — К слову руками я колдовать тоже умею. Продемонстрировать? Я думаю, тебе подойдет поросячий хвостик.

* * *

Когда мы шли за Урной священного праха, того самого, щепотка которого должна была излечить страдающего от непонятной болезни эрла Эамона, я и подумать не могла, что мы вновь вляпаемся в какие-то нелепые приключения. Казалось бы, что может быть банальнее? — найти ученого, найти храм, зайти в храм, взять миниатюрную горсточку праха и уйти. Ан нет. После третьего пункта все как и всегда пошло под откос. Очень крутой откос.

* * *

«Хотела бы я увидеть себя со стороны...» — такая мысль время от времени залетала мне в голову и тут же стремительно таяла, обращаясь в привычную слуху фигуру речи. Увидеть себя в кругленьком, с узорчатой рукояточной зеркале, в водной глади, на сверкающей поверхности стального нагрудника, на худой конец, но вживую — это уже попахивает легким помутнением рассудка, если конечно двадцать лет назад матушка не родила на свет помимо тебя еще и твою идентичную сестричку-копию. В моем случае сестрички не было, был братишка, и совершено на меня не похожий. К счастью. Потому удивительным был сам факт увидеть себя, так сказать, «со стороны». Вживую. Немного размыто и призрачно, немного опасно и определенно не дружелюбно, но... по-настоящему. С ножами наперевес, зажатыми в серо-голубых пальцах. С ухмылкой на тонких губах и насыщенной полоской шрама вдоль нижней челюсти. Неужели... я так озлобленно выгляжу?

Когда я, то есть Она, напала, я, настоящая я, быстро отскочила в сторону, вновь вдыхая носом до отвращения знакомый сладковато-пряный аромат дурмана, невидимого глазу. Как там сказал Дайлен? — мак и мышиная трава? Не знаю, о какой именно траве шла речь, но приторность, присущая бутону сочного мака, для запаха была вполне характерна. Странно только, что голова вновь не заболела. Даже наоборот. Краски темной комнаты ожили, чуть подрагивая, и мое призрачное Я, дернув плечами, скинуло с себя покров фантомной пелены. Теперь Она целиком и полностью стала мной. Собранные в хвост каштановые волосы, темно-коричневая кожа брони, потертые колени, оббитые носы грубых, до середины голени, сапог. Ей не хватало только моего внутреннего голоса, эмоций, мыслей, однако, когда ножи сверкнули, и Она вновь кинулась на меня, делая осторожный полу-пируэт и совершенно не меняясь при этом в лице, я поняла, что с мыслями и эмоциями у двойника все куда лучше, чем у оригинала. Что печально и очень, очень нехорошо. Для настоящей меня в особенности.

Не могу сказать наверняка, как подобный поворот событий восприняли Оуэн или Дайлен. Быть может в их головах подобная встреча не была сражением. Быть может Амелл и его второе Я сейчас сидели в тесной комнатушке воображения и травили байки, делясь друг с другом умными мыслями и заключениями. Быть может, брат не махал сейчас мечом и, разминая пальцы, поигрывал кулаками, выискивая у себя-любимого изъяны в физическом самочувствии. Я не знаю. Я даже не сильно-то хотела думать о том, что сейчас творилось с Алистером, Лелианой или Дженитиви. Мне отчего-то казалось, что за той, второй дверью, вновь была пустая комната, полная дурманящего газа, и в этой келье я вновь без сознания лежала на полу, под веками безумно шевеля шариками глаз. Банально и нелепо... до тех пор, пока острое лезвие двойника не скользнуло по руке, надрезая плотно-стягивающую предплечье кожу рукава, и капли рубиновой крови не упали на серый гранит, еще ярче раскрашивая тона мистической битвы.

— Ууу... как больно, — прошептала лже-Ева, отскакивая в сторону и скривив лицо в брезгливой гримасе. — Очень жаль. Действительно жаль. В наши дни хорошую броню найти очень и очень сложно.

Есть такая крылатая фраза, за дословность которой я не ручаюсь: «чужая душа — потемки, а своя тем более». Так вот... не врет цитата, так как в этой девушке, вытворяющей передо мной странные прыжки и выпады, явно лишь бы за тем, чтобы покрасоваться, себя я совершенно не узнавала. Разве что лицом, которое тоже, к слову, было как будто более нагловатым и ехидным, чем оригинальное. Мне так казалось.

— Налюбовалась? — спросила Она. — Потанцуем? — и вновь напала, не оставляя иного выбора, как только тоже схватиться за оружие.

Я никогда не умела драться. Все мои победы — не что иное, как плоды неудач неумелых соперников. Не более. Драться голыми руками я не умела, вырывание волос у невзлюбившей меня девицы никогда не практиковала, прыгала и бегала неплохо — это да. Ну и, пожалуй, разучилась сдаваться. Нехотя и через силу, переступая страх и ужас, но научилась. И сейчас должна была победить. Себя. Вот так просто. Парой заточенных лезвий, зажатых в пальцах так, как советовала старинная рыжеволосая подруга: тыльной стороной руки к себе, металлом от себя, для большей маневренности. Кажется, вся моя жизнь так и будет до конца фееричным сражением... до скорого конца.

Все так знакомо и нелепо. Горчинка цветков болиголова на языке, да-да, я вспомнила о какой именно мышиной траве шла речь, и сладость мака, нервирующая носовые рецепторы; звон металла, шумные выдохи и правый бок, так некстати проникнутый колющей болью. Я оступилась, удачно уворачиваясь от прямого удара и, не раздумывая, вонзила лже-Еве нож подмышку. Клинок вошел легко и плавно, как будто скользнул по куску жирного масла, и тут же рухнул на пол вместе с двумя прочими — призрачными. Двойник улыбнулся, кривясь от ненастоящей боли, отошел на шаг, изобразив поклон, и потух, растворившись в воздухе, подобно дымке от тлеющего костра.

— Так и борись, — прозвучало во мраке, — пользуясь собственной болью. Противники считаются лишь с достоинствами, упуская из вида победные недостатки.

* * *

— Мне кажется, или он умер?

Звук приглушенного удара о подошву чьего-то сапога, а затем вновь секундное затишье.

— Оставь его в покое. Что ты к нему привязался, герой? — раздраженно бросил Амелл.

— Он слишком благородный, — равнодушно отозвался брат. — И ему нравится Ева.

— Ревнуешь? — с усмешкой.

— Не знаю. Нет. Просто он меня порой ужасно бесит своей наивностью. Зря ты ему нос вылечил. Шрамы ведь украшают мужчину.

— Я целитель. Это мое призвание.

— Многоуважаемый маг, — начал было Оуэн, внезапно замечая как я, недовольно жмурясь, предприняла попытку усесться, — сделаем вид, что этого разговора не было.

Как я и думала — всего лишь комната с факелами. Еще один сон, навеянный древней, как сам мир, магией, сотворенной руками самой Андрасте. Ведь нет предела чудесам, верно? Особенно тем, которые благословил сам Создатель.

* * *

Третья ступень. Третий шаг. Испытание совести, испытание силы, а теперь... испытание веры. Истиной веры, настоящей. Ведь за сомнение можно нелепо и просто сгореть.

* * *

Зал был огромным. Высокий свод, чистые каменные стены, резные столбы по краям, поддерживающие на своих плечах тяжелый монолит, и длинная лестница в самом конце, какие обычно ведут к царским тронам. Вот только вместо привычного расписного сидения там, на мраморной подставке, высилась чаша в половину моего роста, освещенная блеском настенных, негаснущих свечей.

Единственное, что смущало, так это стена кроваво-красных, вздымающихся ввысь, языков пламени, тепло которых знакомо опаляло щеки. И для того, чтобы подойти к урне, эту преграду нужно было миновать. Ногишем. Так сказал голос стража, разгуливающий над нашими головами. «Сбросьте оковы мирской жизни и посвятите себя богине души. Царь и раб, лорд и нищий — все будут рождены заново в очах Создателя». К такому повороту событий даже я была не готова.

— К демону! — возмутился Дайлен. — Я иду. Я что, зря увиделся с идиотом, так похожим на меня самого, и вспомнил..? — он осекся, погрустнев. — Страж, ты идешь?

Стягивая через голову доспех, Оуэн невнятно кивнул.

— Это удивительно, — пробубнил Дженитиви.

Амелл принялся вылазить из своей мешковатой синей мантии. Ученый, немного помявшись, последовал примеру мага и младшего. Мы с Лелианой синхронно, краснея, отвернулись. Возможно, церковница тоже бы решилась на подобный шаг, да и я, если честно. Вот только восемь мужских глаз немного остужали пыл.

— А ты, Благородство, так и будешь стоять с дамами? — поинтересовался у Алистера брат. — Или будешь мужиком?

Не знаю, что ответил Страж. Я отчего-то на секунду выпала из мира, залюбовавшись квадратиками фрески, украсившей стену, к которой мы с рыжей поспешно повернулись. Не знала, что кусочки камней бывают подобного тона. Оттенки и цвета, переплетенные меж собой, рисовали фигуру беловолосой женщины, облаченной в клубящееся белоснежное платье. За ее плечами в ряды стояли люди и эльфы, в мантиях и с магическими посохами в руках, набалдашники которых невнятно, но красиво искрились. Фон рассветного неба, исчерченного лучами яркого солнца, замыкал потрет, заставляя вновь и вновь разглядывать его палитру, казавшуюся такой же чудесной и волшебной, как маги, что на нем изображались.

— Я чувствую себя... — прошипел Оуэн, оборвавшись на полуслове.

— Идиотом? — подсказал целитель.

— Заядлым алкоголиком, проснувшимся наутро в канаве и вынужденным голышом тащиться через всю деревню до ближайшего сарая, в надежде найти там хоть какую-нибудь одежку.

— В общем — деревенским дурачком?

— Ну... да. Готов поспорить, что у тебя такое же ощущение.

— Лучше бы порождения... кровь, мясо... — негромко добавил Алистер.

— О чудо! Он заговорил!

Я не могла не обернуться. Если бы не решилась, корила бы себя за это потом всю жизнь. Так что, смирившись со стыдом и смущением, я развернулась, прикрыв рукой рот, стараясь не расхохотаться. Ниже спин на четыре мужские фигуры я тоже смотреть не спешила. Это было пошло и... постыдно. Не в моем стиле.

— Идите уже, герои. Время не ждет! — повелительным тоном скомандовала я.

Брат шумно выдохнул, прикрыл глаза, поспешно закрывая ладонями проблемное место и, вжав голову в плечи, сделал шаг. Стена полыхнула, выталкивая Оуэна на другую сторону. Он поежился, обернулся и расслабился, в голос расхохотавшись.

— Ладно — оно того стоило! Я честно думал, что умру.

На самом деле, если так подумать, для этой миссии, последнего испытания, вполне хватило бы и одного бесстрашного рыцаря, что уж говорить о четверке. Но мальчишеская природа такова, что каждый в меру характера и возможностей старается перепрыгнуть через голову другого, доказать, что именно он смелее, бесстрашнее и умнее. В этом был смысл, хоть и немного абсурдный.

Брат Фердинанд, отшвырнув палку в сторону, без смущения миновал огонь, приободренный реакцией младшего. Из всех нас он, пожалуй, был самым ярым поборником веры. Дженитиви так долго искал Урну, так долго к ней шел, страдал, терпел и вот, наконец, был вознагражден. Пройдя все испытания, очистив душу и тело, он с благоговением приклонил колено пред погребальной чашей, шепча губами куплеты Песни Света — самого священного текста Церкви. Во имя Создателя и его чудесной Невесты.

Светловолосый сэр Благородство тоже не сомневался. Во всяком случае, разведя плеч и неловко качнувшись с ноги на ногу, он врезался в стену, в последнюю минуту едва не закрыв глаза. Но передумал. Он смотрел в огонь, но видел сквозь него, как и подобает бесстрашному воину. В этом была какая-то своя изюминка, что ли, не знаю.

В свою очередь тяжелее всего пришлось именно Дайлену. Своим рациональным умом он понимал, что огонь, через который до него прошли уже трое, неопасен. Это просто глупая иллюзия, которой пугают набожных детишек. И все же — страх не проходил. В какой-то момент мне даже показалось, что вот сейчас мужчина повернется, подберет одежду, валяющуюся на полу, и спешно оденется, раздраженно отмахиваясь и ссылаясь на бредовость «третьего шага». Но я ошиблась. Точнее, я в него поверила. И маг не подвел. Вдохнув полной грудью, Амелл развел руки в стороны, зажмурился и пошел навстречу мнимой стихии. Огонь поглотил его, нахально опалив кончики рыжеватых волос, и выплюнул с другой стороны, языками, окрашенными в цвет крови, хлестнув по голым плечам.

* * *

Чудотворный прах, способный вылечить любые пороки, был в наших руках. Небольшая горсть синевато-черного пепла, необычного и оттого волшебного, покоилась в кожаном мешочке на поясе Оуэна. Склянка с драконьей кровью, которую Колгрим велел нам вылить в урну, была отдана на хранение храмовому стражу — последнему из ныне живущих учеником Андрасте, видевшему ее еще воочию, помнящему ее голос, внемлющему ее потерянным меж столетий словам.

Это небольшое, но важное приключение, на некоторое время отодвинувшее в сторону невзгоды Мора, отчасти изменило нас. Оно расковыряло старые раны, о которых не спешат рассказывать даже любимым. И все же — оно излечило. Вера, давно потерянная где-то на задворках сознания, выбралась наружу, наглядно раскрыв нам самих себя. Позволила заглянуть в свои души, зачерствевшие в виду тех событий, что нам уже пришлось пережить.

Я не давлю на жалость и не склоняю никого к состраданию. Я говорю как есть. Три испытания, последнее из которых я так и не решилась преодолеть ввиду девчачьего смущения, заставили меня переосмыслить свое прошлое и настоящее, без страха заглянуть за ширму будущих свершения.

Папа всегда говорил, что сила — это благо. И сильный не тот, кто рвется в бой, уповая на свою несокрушимость, а тот, кто выжидает нужного момента, сооружая из стены недостатков и ошибок самую важную в своей жизни победу.

Моего папу разорвал волк. И он же, этот зверь, показал мне, что сдаваться и таять в жалости к себе, все равно, что выйти на поле боя в одной рубашке, расставить руки и ждать, пока меч не рассечет тело на две неравные части.

Желтые глаза, зубастая пасть, клочья вздыбленной шести.

Человек учится на своих ошибках, и никак иначе. И вины не существует, есть просто неудачи, плата за которые слишком высока, но не бессмысленна. У всего есть суть, даже у проклятой смерти. Просто ее истина самая болезненная.