Poor poor Persephone (джен)

Декабрь начался с заморозков — не первых, но уже довольно основательных. Размытая многодневными ливнями земля вокруг замка застыла, из-за чего складывалось впечатление, что время в окрестностях Хогвартса тоже застыло — вместе с ней. Не хватало только живой колючей стены, и можно было бы с чистой совестью проспать до середины марта. Однако с началом декабря жизнь в замке словно по щелчку пальцев влилась в свою колею, и чем хуже становилась погода, тем радостнее и уютнее делалось в коридорах. Постепенно начинались ночные прогулки, и приключения находили даже те, от кого никто не ждал ничего подобного.

Профессор Локхарт начал получать тонны любовных записок прямо за завтраком (раньше самые смелые просовывали их под дверь кабинета, но теперь, по-видимому, все решили пойти дальше) и сжигал их, даже не читая, с неизменной обаятельной улыбкой. Тех, кто осмеливался выходить за рамки на уроках, он заваливал домашними заданиями (и это был его способ получить хоть какое-то удовольствие, впрочем, то, что он сам ни с кем не выходил за рамки отношений “учитель-ученик”, делало ему честь).

Было странно осознавать, что у большинства людей, обитавших в этом замке, все в порядке. Что их жизни не более волшебные (странные), чем обычно. Никто не сходил с ума, разве что, немного — от предстоящих в конце года экзаменов. Все резко стали нормальными.

Нормальными подростками, способными как на глупости, так и на удивительные поступки.

В этом году Аид наотрез отказался перебираться в совятню, а я наотрез отказалась держать окно открытым для него, и в качестве компромисса отправила его с письмом к Биллу, надеясь, что он будет сговорчивее, когда вернется. Без копошения и недовольных уханий в комнате стало как-то неуютно.

Мелких деталей, из которых состоял волшебный мир, стало так много, что они перестали держаться в голове: количество пергаментов с заметками росло и теперь занимало почти всю стену. Большинство из них в приступе паранойи я сделала видимыми только для себя, и из-за вложенной магии комната выглядела подсвеченной светло-зеленым светом, что не делало ее лучше.

Уюта не прибавляло вывернутое на пол содержимое сундука — результат пятого подряд “Акцио флакон из-под яда”, и в любой другой момент я бы пошутила о том, что магия тоже умеет психовать, но прямо сейчас мне было не до этого.

Флакон был черным, тяжелым, вытянутым, я бы даже сказала — пафосным. Я держала его в руках всего два раза: в день, когда проснулась в теле Перси, и в день, когда собирала вещи в школу перед пятым курсом. Я завернула его в одну из старых рубашек и запихала в угол сундука, на ту половину, куда складывала одежду, а не книги, и не вспоминала вплоть до сегодняшнего дня.

Оба раза на периферии сознания у меня проскальзывала мысль о том, кому он мог принадлежать, и оба раза я мимоходом соглашалась с этой мыслью, без, впрочем, особой уверенности. Но держать его в руках было настолько неприятно, что я не дошла до того, чтобы изучить его со всех сторон, и не рассмотрела практически микроскопическое “С.С.” на дне флакона.

Сегодняшнее занятие по зельям началось с короткой справки о том, чем мы будем заниматься в следующем семестре (справка, впрочем, заканчивалась гигантским списком литературы, посвященной ядам и противоядиям, который нужно было прочесть к концу каникул, чтобы быть готовыми, и это было просто бесконечно милое одолжение, дать его нам сильно заранее). И, как оказалось, яды, подписанные как “Учебный материал. Проверено и одобрено Министерством Магии” профессор Снейп хранил в точно таких же флаконах.

Это могло значить, что у него были запрещенные зелья для личного использования. И они явно хранились за семью замками и никак не могли просто так попасть в руки тем, кому он не доверял, особенно с инициалами.

А профессор Снейп в этой жизни, вполне возможно, не доверял никому.

И что-то мне подсказывало, что он не стал бы соваться к троллю в прошлом году, если бы ему нужна была смерть Перси — учитывая, что достаточно было просто немного опоздать.

Либо кто-то стащил у него яд бездумно (что было бы странно для слизеринцев), либо хотел подставить. Но в обоих вариантах пропажа должна была серьезно его нервировать.

Профессор Снейп был по-прежнему неуловим (правда, после происшествия с Колином я перестала пытаться), но сейчас у меня хотя бы появилась реальная (и материальная) причина начать разговор с ним. Однако я никак не могла решить, что можно сделать.

Благодаря профессору Трелони большинство моих мыслей сводилось к тому, какие круги на воде пойдут от того или иного слова или действия. Какой шаг поменяет местами другие фигуры, а какой, наоборот, оставит картину до нежелательного неизменной.

Я потратила несколько ночей для того, чтобы выписать все возможные ветки событий, которые помнила, и события, которые к ним привели. Это не помогло прийти к какому-то четкому решению.

Или найти в себе смелость его принять.

Эта история была иной с самого начала, но, тем не менее, шанс на по-настоящему глобальные перемены был только один.

Весь прошлый год я жила с мыслью, что от тихой жизни вдали от людей меня отделяла пара десятков лет упорной работы.

А теперь у этой временной пропасти как будто пропало дно.

Я чувствовала, что пытаюсь обхватить больше, чем смогу унести, и если получу еще немного Очень Важной Информации, то перестану воспринимать действительность совсем, но не могла остановиться. Напряжение от мысли, что я что-то упускаю, не уменьшится, если отложить какую-то проблему. Но можно было хоть немного переключиться, подышать чем-нибудь другим, а потом посмотреть на все свежим взглядом.

Я почти никогда не угадывала убийцу в детективах.

Особенно если убийца был отличным лжецом.

Но была уверена, что в этом случае, как и во многих детективных историях, ответ лежал на поверхности.

* * *

Джемма редко задерживалась в библиотеке. Обычно она брала книги и возвращалась в гостиную или шла в одну из учебных комнат в подземельях. Это объяснялось тем, что почти никто из слизеринцев не любил находиться далеко от своей гостиной, особенно в одиночестве, и все неприятности происходили с ними неподалеку. Исключения были, но в свободное время Джемма предпочитала находиться там, где любой смог бы ее найти.

Поэтому я слегка удивилась, когда она села за один стол со мной — не на то место, которое чаще всего занимал Флинт, и не туда, где раньше садился Оливер. Джемма как будто бы специально передвинула один из стульев так, чтобы оказаться напротив меня.

Хотя было бы лучше, если бы кто-то, наконец, закрыл собой вид на окно. Отсутствие Оливера ощущалось почти так же, как пустота на месте вырванного зуба. Оно до сих пор было настолько непривычным, что я непроизвольно обводила эту пустоту взглядом, а после, незаметно для себя, начинала всматриваться в размытый мир за стеклом.

Скоро будет уже три месяца как мы не разговариваем, но я подозревала, что не привыкну и за три года.

Это была самая меньшая из проблем, но именно из-за своей локальности она догоняла меня в те моменты, когда я позволяла себе перезагрузиться и пару минут ни о чем не думать.

— Что-то случилось? — спросила я, отложив в сторону черновик с рунными цепочками, которые выстраивала все утро. Это было последнее домашнее задание на эту неделю (продвинутый курс в этом году заставлял скучать по бесконечным руническим переводам — как оказалось, они были самой легкой частью обучения и теперь остались далеко в прошлом, а мы каждые две недели получали индивидуальные задания, над которыми приходилось думать больше, чем над всеми остальными предметами вместе взятыми). Я освободила себе воскресенье ради собрания старост (итоги осени и планы на зиму) и отработки.

— Скучала по тебе.

Я почувствовала укол вины. Это было одной из вещей, которую я, замкнувшись на своих мыслях, постоянно упускала — общение с друзьями. Молчать было легче, чем разговаривать, и большую часть времени я проводила в башне, в шуме гриффиндорской гостиной, и если говорила, то едва ли не со всеми сразу, на поверхностные или совсем далекие от личного темы.

Стивенсон, который из-за уменьшения количества предметов в этом году успевал быть просто идеальным старостой, постоянно придумывал новые способы держать буйство факультета в узде и при этом не терять (почти) никого из вида.

И, что важнее всего, у него каким-то чудесным образом получилось сделать так, чтобы гриффиндорцы (за редким исключением) теперь делились на группы не по возрасту, а по интересам, и более старшие так или иначе приглядывали за младшими.

Правда, теперь все прикрывали друг друга на ночных прогулках. Но по большей части я брала это на себя, потому что у меня была карта (а еще — из-за тысяч мыслей я засыпала далеко не сразу), и из плохого и хорошего копа мы со Стивенсоном превратились в дневного и ночного.

Бодрящее зелье, которое мы с Пенни сварили на двоих месяц назад, стремительно уменьшалось, и чтобы не доводить тело Перси до изнеможения, я отсыпалась в те дни, когда занятия начинались не с самого утра.

— Прости меня, — выдохнула я, перебираясь к Джемме поближе. Говорить о таких вещах ей было по-прежнему тяжело, и, вероятно, я конкретно допекла ее своей отстраненностью, если она решилась.

В этом году Джемма впервые в жизни собиралась остаться в замке на каникулах, чтобы не доставлять дополнительные неудобства своей тетушке, и отказалась от приглашения в Нору по той же причине. Я всерьез думала о том, чтобы никуда не ехать, но пока еще ни с кем это не обсуждала.

— Дело не в том, виновата ли ты в чем-то, — сказала Джемма, неожиданно посмотрев мне прямо в глаза (она редко так делала, и я была ей благодарна — смотреть ей в глаза временами было по-настоящему тяжело). — А в том, что ничего нам не рассказываешь.

— “Нам”, — отозвалась я. — Это тебе и Пенни?

Джемма резко опустила взгляд. Она делала так каждый раз, когда не хотела лгать, и это был ее способ сказать что-то вроде “ты не хочешь знать”.

— Мне пока… — медленно начала я, подбирая слова. — Не о чем говорить. Но я не бегаю от вас, если вы этого боитесь.

— Выглядит иначе, — подперев подбородок кулаком, произнесла Джемма. Я, наконец, обратила внимание на то, что лежало перед ней — подшивка “Вестников зельевара”, судя по объему, за последние пять или шесть лет. Для всех, кто ходил на продвинутый курс зельеварения, этот журнал был чем-то вроде личной библии, потому что профессор Снейп тоже следил за изменениями, и часто вносил вопросы по каким-то нововведениям или открытиям в контрольные.

Потому что считал, что те, кто интересовался его предметом, должны были выходить за рамки школьной программы.

Джемма претендовала на проект в следующем году, поэтому должна была знать его наизусть, чтобы в любой момент быть способной ответить на каверзный вопрос. Профессор Снейп задавал их внезапно, даже если они не относились к теме урока, и как будто вел в своей голове подсчет личных баллов.

— Я покажу тебе место, где действительно прячусь, — пообещала я, притянув к себе черновик с домашним заданием по рунам и перо с чернилами. Окинув его свежим взглядом, заметила несколько ошибок, хотя переключилась всего на пару минут. В этом было что-то обнадеживающее. — Немного позже.

— Хорошо, — легко согласилась Джемма и вернулась к чтению, однако уже через пару секунд снова подняла голову и посмотрела на меня в упор, привлекая внимание. — Это то место, где ты пряталась от нас тогда?

— Нет, — покачала головой я, оценив иронию — туалет Миртл, в котором пряталась Перси, был гораздо ближе к подземельям, чем гриффиндорская гостиная. — Там, где я пряталась от вас, мне уже не рады.

Хотя это не означало, что мне не придется туда идти. Было слишком много вопросов, ответ на которые могла дать только Миртл, и я надеялась, что этот факт заставит ее почувствовать себя достаточно важной, чтобы сменить гнев на милость.

— Мне несложно нарушить правила, чтобы помочь тебе, Перси, даже если это что-то опасное, — неожиданно сказала Джемма.

— Твой факультет снимет с меня кожу, если я заставлю тебя сделать что-то опасное, — проворчала я, хотя дело было, конечно, не в Слизерине. Для меня Джемма не была хрустальной статуэткой, но мне казалось, что на этот год она пережила уже достаточно потрясений. — Но спасибо.

Ничего не ответив, Джемма протянула руку и осторожно заправила прядь волос мне за ухо. Я невольно вздрогнула, но не оттого, что ее пальцы были холодными.

А оттого, что это было первое чужое прикосновение за множество долгих и трудных дней.

* * *

Флакон от яда неприятно оттягивал карман мантии, хотя обычно я не замечала тяжести того, что запихивала туда. Я носила его с собой весь день, хотя не совсем понимала, зачем именно. Возвращать его на место не хотелось, как и ставить на стол рядом с теми предметами, которые создавали уют. Колокол на ужин прозвонил двадцать минут назад, и я не была уверена, что хочу на него успеть, но все же шла вниз, потому что оставаться в пустой гостиной мне хотелось еще меньше.

Я дошла до лестниц, которыми почти не пользовалась, но уже больше по привычке, чем из-за страха высоты, который, впрочем, никуда не делся. Вместе с отказом от уроков астрономии из моей жизни ушла необходимость постоянно преодолевать себя. Из чего-то по-настоящему некомфортного остались только уроки ЗОТИ, которые, пусть и без прежнего фанатизма, были направлены именно на вывод из уютного кокона.

И, конечно, василиск (одна штука), тайная комната (одна штука) и дневник Тома Реддла (одна штука).

Я собиралась пойти обратно в коридор, к одному из ходов, но, увидев знакомую светлую макушку на площадке пятого этажа, вздохнула и спустилась на лестницу. Та, словно издеваясь, снялась с места довольно резко, заставив меня вцепиться в перила. Но не смотреть вниз было достаточно для того, чтобы не словить приступ паники.

Легкий ужас и рядом не стоял с тем, что я испытывала, когда где-то рядом полз василиск, но вместе с этим он был как небольшой глоток свежего воздуха. Как будто последние недели я покрывалась пылью из собственных мыслей, и ее скопилось так много, что скоро станет совсем тяжело двигаться.

— Привет, — произнесла я, оказавшись на площадке пятого этажа и оценив масштаб бедствия: несколько учебников и пергаментных свитков были приклеены над аркой, ведущей в коридор. Магии (незнакомая, бирюзового) было совсем немного — это означало, что заклятие слабое или несерьезное.

Пенни подозревала, что что-то происходит, когда она этого не видит. Я была склонна с ней согласиться — Джинни, конечно, больше не ввязывалась в драки, но неожиданно налегла на учебу и несколько раз спрашивала у Фреда и Джорджа о подляночных заклинаниях, которые, впрочем, ей пока не давались.

— Привет, — беззаботно отозвалась Луна. — Тебя не затруднит?

Она говорила так, будто досадные случайности происходили каждый день, сами собой, без чьего-либо мерзкого участия.

Как давно это произошло?

Сколько людей прошло мимо?

Приклеивающее заклинание снималось простой Финитой (которую, какая досада, изучали только на втором курсе, потому что у первокурсников, как правило, не хватало на нее сил). Для студента Рейвенкло такие вещи были еще более унизительными — они указывали на то, что у кого-то недостаточно знаний, чтобы справиться самостоятельно.

— Как давно ты здесь? — мягко спросила я, помогая ей вернуть учебники и свитки в рюкзак. Голодное урчание в желудке Луны пока еще удавалось игнорировать, но я определенно знала, что если увижу магию такого цвета в коридорах, то кому-то точно не поздоровится. — Ты же знаешь, что могла бы пойти на ужин и потом попросить помощи у Рона или у Фреда с Джорджем, правда? Не говоря уже о старостах.

— Есть вещи, которые не терпят промедлений, — легко сказала Луна. — Ты спустилась и помогла мне раньше.

Я могла бы не спускаться. Или с самого начала пойти другим путем. Но Луну это, казалось, совсем не волновало.

Она ценила поддержку Уизли (немного агрессивную и местами топорную — ну тут уже как умели) и лояльность некоторых гриффиндорцев. Но с Рейвенкло ее поддерживала только Пенни (которая уже снова практически шла против всех со своей протекцией, но физически не могла находиться рядом с ней все время).

Я была уверена, что больше всего Луна хотела бы, чтобы ее признал еще кто-то из рейвенкловцев.

И, как бы я старалась не думать об этом, пора было вспоминать, что авторитетом на факультетах обладали не только старосты. Сторонние проблемы следовало решать параллельно, потому что иначе они могли нанести удар с самой неожиданной стороны.

— Идем, — сказала я, потянув Луну за собой, когда дождалась лестницу вниз. — Может, ты еще успеешь на десерт? Или хочешь, я покажу тебе, где кухня?

— Думаю, господа эльфы сейчас и так заняты, — покачала головой Луна и, посмотрев на меня, неожиданно улыбнулась. Так тепло и чудесно, что мое сердце невольно екнуло. Я почувствовала себя живой уже второй раз за десять минут — и, похоже, в этом состояла магия Луны Лавгуд. — Рада видеть тебя, Перси. Джинни скучает по тебе.

— Джинни видит меня каждый день, — вздохнув, сказала я, хотя понимала, к чему это. Из своего угла в гостиной (куда временами перебиралось полфакультета) в последнее время я смотрела только на Фреда с Джорджем. Как для того, чтобы поднять себе настроение.

Так и для того, чтобы найти немного решимости.

Правда, теперь решимость могла потребоваться на то, чтобы перестать быть плохим другом и плохой сестрой.

Но перед этим следовало кое-что решить.

— Ты не пойдешь? — спросила Луна, когда я мягко погладила ее по плечу и подтолкнула к приоткрытой двери в большой зал. С этой позиции я увидела все, что мне нужно.

— Нет, — мотнула головой я. — Ты права: есть вещи, которые не терпят промедлений.

Луна улыбнулась — снова — но уже какой-то совсем другой (иной) улыбкой, из-за которой я невольно вспомнила о профессоре Трелони, и, подняв голову и расправив плечи, отправилась за свой стол.

А мне оставалось только развернуться в сторону подземелий.

* * *

Профессор Снейп редко бывал на ужинах, исключая праздничные, во-первых, потому что терпеть не мог профессора Локхарта, во-вторых, потому что терпеть не мог людей. За ужином, как правило, собиралась вся школа — в особенности те, кто по каким-то причинам не дошел до большого зала в обед.

У меня не было никаких ожиданий. Я подозревала, что у слизеринцев явно был какой-то условный стук, потому что они могли попасть в кабинет к декану в любое время (за исключением тех моментов, когда тот запирался в лаборатории). Возможно, так было и сегодня — на карте мародеров подземелья не отображались, поэтому оставалось полагаться только на удачу.

Которой я особо не располагала, поэтому после недели бесплодных попыток прорваться сюда еще в октябре переключилась на то, чтобы поймать профессора Снейпа после урока или в коридоре.

Однако, похоже, копила ее именно для этого момента, потому что после короткого стука плотно закрытая дверь слегка приоткрылась, и за ней раздалось негромкое “Войдите”.

Кабинет профессора Снейпа был соединен дверями с классом зелий и кладовкой с ингредиентами, поэтому любому удавалось не раз и не два рассмотреть хоть что-нибудь. Здесь было довольно тесно — книжные шкафы и полки с заспиртованными тварями очень сильно съедали пространство. Заваленный свитками стол тоже не способствовал ощущению уюта. Стулья (даже самые неудобные) для посетителей отсутствовали, но уже с первой секунды и так становилось ясно, что гостям здесь не рады.

— Прошу прощения за беспокойство, сэр, — вежливо сказала я в ответ на ледяной взгляд, встретивший меня за горой пергаментов. Прямо сейчас профессор Снейп был чем-то похож на чудовище, уползшее в свою нору и искренне недоумевающее, какого, собственно, черта люди нашли его и здесь. Его можно было понять. — Мне нужно поговорить с вами.

Я подозревала, что мне повезло только потому, что профессор Снейп кого-то ждал. И у меня было катастрофически мало времени для того, чтобы объясниться. Поэтому, не дожидаясь вопросов, вытащила флакон из кармана и, сделав два шага вперед, осторожно положила его на более-менее свободный от свитков край стола.

— Откуда это у вас?

Внутренний блок творил чудеса (а может, этому способствовала выдержка) — профессор Снейп даже не дернулся. Он переводил острый взгляд с флакона на меня, и с каждой секундой ощущение давления становилось все сильнее, даже притом, что я не смотрела ему в глаза.

Как никак, в прошлом году Волдеморту не требовался никакой контакт, чтобы уловить поверхностные мысли. Похоже, что для сильного эмоционального фона ничего подобного тоже не было нужно.

— Мне дал его кто-то из ваших учеников, сэр, когда я училась на четвертом курсе, — прямо ответила я, понимая, что если разговор не пройдет нормально сейчас, то вернуться к нему будет очень сложно.

— Кто?

У профессора Снейпа был просто талант создавать атмосферу допроса — как на уроках, так и в менее формальной обстановке. Я чувствовала себя неуютно и прилагала огромные усилия, чтобы стоять прямо, сцепив руки за спиной.

Мне нужен был этот разговор.

— Я не помню, сэр, — сказала я. — Но у меня сохранилось некоторое количество воспоминаний из того времени. У меня не было возможности просмотреть их, чтобы сказать вам точно. Вероятно, эти люди уже выпустились, сэр.

— Почему вы не пришли ко мне сразу?

У меня было тысяча и одно объяснение, почему, — например, потому что профессор Снейп игнорировал мое существование вне своих занятий (и, как ни прискорбно, имел на это полное право), но бросаться обвинениями было бы очень плохой идеей.

Я готовила целую речь — на случай какого-нибудь “у вас есть тридцать секунд на то, чтобы объяснить мне, что происходит, иначе я начну снимать с вас баллы” — но прямо сейчас все заученные слова испарились под тяжелым взглядом. Вывернуть содержимое своей головы и правда было бы легче, чем объяснить, что в ней происходит.

— Я не была уверена в том, что это ваше, сэр, — помедлив, произнесла я. — До вчерашнего дня.

Возможно, в этот момент профессор Снейп в очередной раз пожалел, что нет правила, запрещавшего именно гриффиндорцам посещать уроки зельеварения.

Он медленно протянул руку и взял флакон двумя пальцами. На долю секунды выражение его лица изменилось — как меняется выражение лица человека, у которого разом подтверждаются самые худшие опасения. Каким бы тяжелым ни был какой-либо сосуд, человек, работающий с ним годами, всегда может определить по весу, пустой тот или полный.

— У меня нет объяснений, сэр, — не дождавшись вопроса, сказала я. — Я ничего не помню. Поэтому мне нужна ваша помощь.

“Помощь” было самым опасным словом сегодняшнего вечера. Оно могло прозвучать неуместно и все испортить. Передо мной сидел не добрый профессор из сказки, и даже не совсем злой профессор, который мог бы извлечь для себя какую-то выгоду. Передо мной сидел искалеченный жизнью профессор, который ненавидел людей больше, чем себя самого, и которому было бы легче стереть мне память и докапываться до сути самостоятельно, чем постоянно держать в голове нежелательные опасения.

Чудовище в этой норе все еще хотело оказаться как можно дальше от тех, кто преследовал его своим навязчивым желанием.

— Завтра в восемь, — отрывисто бросил профессор Снейп, и дверь за моей спиной призывно открылась, показывая, что мне пора. — Не опаздывайте.

Я вышла, не прощаясь, и дверь за мной закрылась с таким грохотом, что сразу стало понятно: за сегодняшний день, возможно, это было самое разумное решение.