Poor poor Persephone (джен)

Джемма молчала.

Поначалу я смотрела на ее лицо, чтобы не видеть все остальное, но потом поняла, что ей тяжело выдерживать мой взгляд, и переключила внимание на стол профессора Снейпа. Там было почти пусто, не считая двух чернильниц и футляра с перьями.

Профессор Снейп явно не заходил в учебный класс на каникулах, в отличие от профессора МакГонагалл, которую днем почти всегда можно было найти в кабинете трансфигурации. Но при всех своих сходствах они совершенно по-разному относились к преподаванию, поэтому в таких отличиях не было ничего удивительного.

Сводчатый потолок в кабинете зельеварения еще никогда не казался таким низкими и давящим, даже в дни, когда настроение профессора Снейпа было отвратительнее обычного. Я обводила взглядом предметы, старательно избегая думосбора, который сейчас казался центром вселенной.

Но невозможно было игнорировать его вечно.

Я зацепила палочкой последнюю субботу Перси, которая плавала в думосборе эфемерной субстанцией, и осторожно отправила ее во флакон, после чего отправила его в шкатулку. Крышка хлопнула неожиданно громко. Любой резкий звук давал по ушам.

Все эмоции и мысли как будто сплелись в тугой узел, и от этого ощущения сдавило виски.

— Мне было интересно, — произнесла я, нарушая тяжелую тишину, которой не было между нами все дни, что мы смотрели воспоминания. — Почему ты считала, что мне не стоит светиться. Теперь понимаю.

— Карл… — начала Джемма и неожиданно замолчала. Возможно, ей было неприятно, насколько надломленным звучал ее голос в этот момент.

Мы приходили сюда каждое утро, задолго до завтрака, потому что обе не хотели оставлять своих без присмотра, особенно с учетом того, что атмосфера накалялась. Замок был как будто разделен на две части все это время, и чаще всего удавалось занимать всех настолько, чтобы не произошло неприятных столкновений. Но я была уверена, что, когда не было численного перевеса и лишних свидетелей, и Малфой, и Гарри с Роном и Гермионой не отказывали себе в обмене колкостями.

После каждого воспоминания Джемма считала нужным рассказать о чем-то, заполнить молчание, показать всех с другой стороны, сделать их людьми, а не только гадкими и мерзкими тварями. Поначалу я чувствовала внутренний протест, едва сдерживалась, чтобы не реагировать резко, но потом поняла, что она делала это не для меня.

И успокоилась.

Для меня они оставались картонными, окрашенными в темный, я не хотела видеть в них людей, не хотела сочувствовать им или сопереживать. Но для Джеммы они были другими. Она видела их каждый день. Говорила с ними. Получала от них что-то.

Юфимия Трэверс была важна для Джеммы.

И мне следовало учесть кое-что еще, несмотря на то, что я меньше всего на свете хотела что-то учитывать.

— Грунвальд, — медленно начала я. — Очень важен для Флинта?

— Думаю, что да, но тебе лучше спросить у него, — отозвалась Джемма уже намного спокойнее. Она подошла ко мне, встала совсем близко, осторожно накрыла мою руку, лежавшую на резной крышке шкатулки, своей.

Ее пальцы оказались неожиданно теплыми, будто она специально согрела их ради этого прикосновения. Она держала меня за руку все то время, что мы находились в думосборе, каждый день, отпускала только тогда, когда мы доходили до большого зала после утреннего колокола, и только благодаря этому я еще не сошла с ума от ненависти, которая кипела и бурлила, заполняя собой все, кроме внутреннего солнца.

Чувствовать одновременно самое светлое и самое темное было тяжело. Иногда мне хотелось вытравить из себя все эмоции до единого, снять их, как кожу, отложить в сторону и несколько дней прожить как пустая оболочка.

Я боялась, что начну упускать важные детали.

Мне нужна была помощь.

Мне нужна была серьезная помощь.

И помощи придется просить не у одного человека.

— Блишвик вернулся, — сказала Джемма, и я впервые услышала, что она называет по фамилии кого-то из слизеринцев. — Летом.

Я замерла и повернула к ней голову. Куда-то в область сердца будто разом провалилось что-то холодное.

— Ты виделась с ним?

Мне не хотелось думать о том, что Джемма была нужна Блишвику достаточно сильно, чтобы он нашел способ привязать ее к себе. Он предусмотрел практически все, когда выбирал жертву. И у него нашлись рычаги давления для каждого.

Перси была живым щитом для Фреда и Джорджа. Если бы она сломалась раньше, кто-то из них мог оказаться в кресле вместо нее.

Возможно, к тому моменту Юфимии хватило бы одного раза в их головах, чтобы сотворить что-то настолько же жуткое.

Кто мог бы защитить Джемму?

— Нет, — мотнула головой она. — Я ушла раньше. Не волнуйся, Перси. Со мной все будет в порядке.

Джемма замолчала на какое-то время, после чего бесцеремонно подняла рукав моей мантии и скользнула пальцами под свитер, проверяя запястье. Я не вырывалась. Это было бы бесполезно. Мы смотрели воспоминания с самого первого, несмотря на то, что я уже видела его, и она знала про Обет.

И догадывалась, что он исчез.

От осознания, что она переживала все это время, у меня пересохло в горле.

— Я не помню, — ответила я на невысказанный вопрос. — Я не знаю.

Лгать Джемме было легко и тяжело одновременно. По одной и той же причине: она без труда, совершенно не по-слизерински верила во все, что я говорила. Не ставила под сомнения мои слова и не собиралась проверять их. Не задавала вопросы, на которые сложно было бы ответить, не раскрыв совершенно все.

Она собиралась держать меня за руку и переживать все рядом со мной до последнего.

Я намеревалась, в свою очередь, сделать все возможное, чтобы ей не пришлось стать несчастной принцессой, запертой в башне. Чего бы мне это ни стоило.

Я собирала ненависть внутри себя, не выплескивала ее, копила, представляла, что складываю ее в отдельные ящики, расставляла их горкой рядом с воображаемой Норой. Это был мой личный эмоциональный недо-блок, который я хотела превратить в резерв.

Эта ненависть мне еще пригодится.

Утренний колокол прозвенел несколько минут назад, но никто из нас не мог заставить себя внутренне собраться, выйти из кабинета и прожить этот день так же, как мы жили все предыдущие дни.

— Думаешь, они знают?

Джемма посмотрела на меня очень внимательно. Сейчас, когда она стояла так близко, я заметила, что сегодня одна деталь была в ней не такой идеальной, как обычно. Волосы.

Она всегда укладывала волосы таким образом, чтобы ни одна прядь не выбивалась. Если они были распущены, то лежали аккуратно, что бы она ни делала. Сегодня челка была заколота назад явно наспех, а волосы выглядели так, будто Джемма просто провела по ним щеткой пару раз и даже не посмотрела на себя в зеркало перед выходом из комнаты.

Она устала достаточно сильно, чтобы позволить себе такие мелкие промахи. Это вымотало ее гораздо больше, чем учеба, обязанности старосты и уход из дома. Я почувствовала укол вины и огромную, всеобъемлющую благодарность, которая на несколько секунд перекрыла все остальное.

Где-то в параллельной вселенной Джемма Фарли была таким же потрясающим другом для Перси Уизли, и они делали друг друга лучше с каждым днем.

— Уверена, что знают, — после недолгой паузы отозвалась она. — Юфимия работает в Министерстве. Слизерин помнит ее, никто не отказался бы рассказать ей, что происходит в Хогвартсе, если бы она спросила.

Они знают.

И до сих пор даже не попытались ничего сделать, несмотря на то, что Блишвик ясно дал понять, что придет за всеми Уизли, если Перси выживет.

Я бы с удовольствием посмотрела, как Артур стирает его в порошок.

И даже (немного) жалела о том, что этого не должно было произойти.

— Тогда у меня довольно мало времени, — сказала я, удивившись тому, с какой неожиданной легкостью эти слова произносились. — Пора готовиться.

Мне нужна была помощь, а не защита.

Я так сильно ненавидела их, что мне совсем не было страшно.

— Я не думаю, что смогу пойти против них, — честно и прямо сказала Джемма, посмотрев мне в глаза. — Но я помогу тебе во всем остальном.

— Ты уже помогаешь, — было тяжело, но я заставила себя улыбнуться, надеясь, что улыбка не выглядела натянутой. — Спасибо.

Джемма хотела сказать что-то еще, но мне пришлось остановить ее. Было сложно осознавать, что за дверью кабинета зельеварения жизнь продолжалась, пусть даже не в таком буйном ключе, как в учебное время.

Браслет нагрелся. В то самое время, когда я не ожидала этого больше всего.

— Я тебе потом объясню, — пообещала я Джемме, доставая из кармана карту и искренне надеясь, что неприятности происходили не глубоко в подземельях.

Но они были даже гораздо ближе, чем я рассчитывала.

* * *

Будущее представлялось мне наглой невоспитанной обезьянкой, бессмертной и до ужаса противной. Оно усыпляло бдительность, делало вид, что легко меняется, сгибается, проигрывает раунд за раундом, отдает фигуры вместо того, чтобы уничтожать их.

И ждало, ждало того момента, когда все достаточно отвлекутся, чтобы забыть о нем.

Драко Малфой производил неоднозначное впечатление. Он еще не научился не позволять чужому авторитетному влиянию (в том числе и родительскому) переделывать себя, но уже начал осознавать какие-то собственные желания, ставить собственные цели.

Они с Роном были немного похожи (и он перестал бы считать меня своей сестрой, если бы услышал об этом). Рон собирал мозаику из людей, из новостей, из знаний, складывал ее в голове, составлял картину мира. Откладывал те детали, которые пока еще не мог понять, но не забывал про них.

Малфой собирал мозаику из привычек, жестов, интонаций, складывал из них образ (местами довольно противоречивый) и примерял на себя в тех ситуациях, которые считал уместными. Для детей было свойственно в минуты неуверенности пытаться копировать своих родителей. Малфой же копировал скорее всех разом.

Он тянул слова, вероятно, как отец, а иногда пытался подбирать такие же едкие выражения, как профессор Снейп. На уровне второкурсника у него получалось вполне неплохо. И при этом его лицо оставалось неуместно живым, не превращалось в восковую маску, которая произвела бы намного больше эффекта.

В следующем году окклюменция научит его показывать только те эмоции, которые он считает уместными. Возможно, он до конца жизни будет ходить с застывшим брезгливым выражением.

Это будет выводить Рона из себя еще больше.

Будущее наматывало круги вокруг них, стравливая, заставляя обмениваться неприятными комментариями, чтобы в какой-то момент, когда все второкурсники внезапно останутся без присмотра старших, показать мне неприличный жест рукой.

Кобра казалась огромной по сравнению с Джастином, который бледнел еще больше, чем обычно, и выглядел так, будто вот-вот упадет в обморок, и уже застыла напротив его лица.

Малфой застыл с выражением недоверия, как будто не ожидал, что у него что-то получится, и не знал, радоваться своему успеху или бежать от него как можно дальше. Крэбб и Гойл за его спиной не вполне понимали, что происходит.

Рон задвигал Гермиону себе за спину, поднимая палочку с таким выражением на лице, будто ему легче было засунуть ее змее в глотку, чем сотворить хоть одно заклинание.

А Гарри…

Гарри говорил. Чем ближе я приближалась, тем больше мне казалось, что он действительно науськивает змею на Джастина, а не отговаривает ее нападать. За ту пару секунд, что я успела услышать, в моей голове промелькнуло множество неприятных воспоминаний, смешанных с чувством беспомощного отчаяния.

Сложные исчезающие чары принесли мне высший балл на СОВ по трансфигурации. Разрушать всегда было легче, чем создавать новое, а прямо сейчас уничтожить что-то мне хотелось больше всего.

Кобра исчезла за несколько мгновений, и магия, уничтожившая ее, была темно-зеленой, как будто бархатной. Совершенно не ласковой, какой казалась еще несколько месяцев назад, а холодной и пугающей, почти чужеродной.

Мне показалось, что заклинание было быстрее, чем обычно, но сейчас наступил не самый подходящий момент, чтобы об этом думать.

Все молчали. Я пыталась восстановить дыхание, Джемма за моей спиной, немного отставшая, потому что нужно было запереть кабинет зельеварения, тоже. Я не знала, с чем Малфою не повезло больше — с тем, что профессор Снейп сейчас был в школе, или с тем, что Джемме сегодня не хватило бы сил на привычную вежливую отстраненность.

Даже если бы мне было все равно, что произойдет, из солидарности старост я бы все равно оставила их наедине. В прошлом году мы все сотрудничали достаточно плодотворно, чтобы позволить всем разборкам по возможности происходить внутри факультетов.

— Мы идем к профессору МакГонагалл, — вздохнув, сообщила я Гарри, Рону и Гермионе. Лучше было сделать это сейчас, до того, как профессор Снейп, узнав о произошедшем, дойдет до нашего декана сам. Профессор МакГонагалл не очень любила узнавать о чем-то в последний момент, и в таких случаях добиться справедливости было довольно сложно. — А по пути вы расскажете мне, почему решили, что дуэль на завтрак — это отличная идея, и мы что-нибудь придумаем.

Я протянула руку, чтобы дотронуться до плеча Джастина и предложить ему пойти с нами, а потом дойти до больничного крыла, но тот отшатнулся, посмотрел на меня с почти суеверным ужасом, развернулся и сбежал в подземелья.

Лицо Гарри оставалось непроницаемым. Вероятнее всего, одна его часть находилась в запоздавшем ужасе от происходящего и собственной близости к опасности, а вторая…

А вторая наверняка чувствовала удовлетворение от того, что никто не будет мешать ему проводить время с друзьями.

Так или иначе, я почему-то не сомневалась, что уже через день после начала семестра новость волшебным образом разойдется по факультетам, все вспомнят происшествие на Хэллоуин и наверняка заговорят о том, что наследником Слизерина с самого начала был Гарри Поттер.

* * *

За просмотром воспоминаний прошли почти все каникулы. Я не чувствовала себя отдохнувшей, особенно с учетом того, что в свободные часы разбирала огромное количество литературы, которую нужно было усвоить для зельеварения. Джемма поделилась со мной своим запасом бодрящего зелья, но это все равно не помешало возникнуть ощущению, что с того момента, как начались каникулы, прошел только один бесконечно долгий день.

Профессор Снейп выглядел примерно так же плохо, как я себя чувствовала.

Даже дверь в его кабинет захлопнулась за моей спиной как-то устало. Стул, похожий на орудие для пыток, снова стоял напротив его стола, но сам профессор никак не отреагировал на мое присутствие, а что-то бегло писал. Я забрала шкатулку с памятью, как только вернулась от профессора МакГонагалл, посчитав, что она больше никому не понадобится здесь; думосбора не было видно. Все вместе создавало какую-то шаткую гармонию.

Недружелюбную атмосферу в кабинете профессора Снейпа создавало еще и отсутствие запахов, несмотря на то, что заспиртованные твари в банках на полках были вполне настоящими. Поэтому прямо сейчас я слегка удивилась, различив в воздухе что-то малопонятное, довольно специфичное.

И смешанное с легким запахом гари.

Это было не мое дело, но почему-то показалось очень важным.

У профессора Снейпа наверняка было отвратительное настроение. По сравнению с тем, что приближался учебный семестр, произошедшее утром было досадной мелочью, но я все равно шла вечером в подземелья с опаской.

Ни Гарри, ни Рон, ни Гермиона не рассказали ничего особенного (“Разве говорить со змеями — это плохо?”, “Малфой — наглый урод” и “Мы не успели нарушить правила, не думаю, что нас есть за что наказывать”), профессор МакГонагалл ограничилась предупреждением, что если это произойдет во второй раз, ей будет сложно закрыть глаза, Малфой не показался ни за обедом, ни за ужином, впрочем, как и Джастин.

И сейчас не стоило позволять этой теме даже призрачно всплывать во время разговора.

— Ваши вопросы.

Со стороны профессора Снейпа было очень мило не заставлять меня ждать целую вечность. Он продолжил писать, не отрываясь от пергамента, и его рука замерла только в тот момент, когда я спросила:

— Есть шансы на правосудие, сэр?

Магические законы были бессистемными и не делились на категории, по которым их было бы легче менять. Неактуальные просто вычеркивались, но нумерация при этом не сдвигалась. В Визенгамоте заседали люди, которые рассмотрели и приняли большую часть действующих законов, поэтому были прекрасно с ними знакомы. Я видела статью, где профессор Дамблдор критикуется за непрекращающиеся попытки перекроить их полностью, пересмотреть, расширить, в какой-то степени еще облегчить восприятие тем, кто мало был с ними знаком, но, судя по тому, какой злостной и отчаянной была эта критика, кое-что у него уже получалось.

Так или иначе, на то, чтобы найти нужное в огромном древнем библиотечном талмуде, который самозаполнялся каждый раз, когда принимался новый закон, у меня ушла бы не одна неделя даже с поисковыми заклинаниями, которые, к тому же, очень неохотно работали в старых книгах.

— Мисс Трэверс может получить около двадцати лет в Азкабане, если директор, в чем вы можете не сомневаться, приложит достаточно усилий и убедит членов Визенгамота в том, что это заслуженная мера, — отложив перо, произнес профессор Снейп. Он сложил руки перед собой и посмотрел мне в лицо, остро, неприязненно, но довольно устало. Разговор был важен, но не приносил нам обоим ровным счетом никакого удовольствия. — Мистер Блишвик, — он легко поморщился, словно ему мучительно было признать чьи-то способности, — сумел обезопасить себя на случай, если что-то пойдет не так. Он не причинил вам никакого вреда напрямую. И не он дал вам яд.

Похоже, в магическом законодательстве не предусматривалось наказания за склонение к совершению преступления. Считалось, что маги сами по себе обладали достаточно сильной волей, чтобы принимать какие-либо решения.

Блишвик не использовал ни зелий, ни заклинаний. Он просто говорил. И явно не боялся того развития событий, при котором эта история может всплыть. Такая перспектива его даже немного забавляла, судя по тому, с каким выражением лица он иногда о ней говорил.

У меня для него были плохие новости. Эти новости носили название “Семья Уизли”.

— То есть, Грунвальд тоже не будет наказан, сэр? — спросила я.

— Вероятнее всего, не так сильно, как вы на это рассчитываете.

Карл Грунвальд привел Перси в подземелья. Карл Грунвальд стоял и смотрел на нее все это время и двигался только ради того, чтобы удержать ее, когда она начинала сопротивляться. Карл Грунвальд оставался равнодушным, несмотря на то, что, судя по всему, сам пережил что-то подобное.

Карл Грунвальд за спиной у остальных попросил Юфимию Трэверс сделать что-то…

Что, вероятно, больше всего навредило Перси. Судя по всему, это было что-то настолько плохое, что поначалу она отказывалась это делать и согласилась без особого восторга.

Я бы хотела, чтобы он умер первым. Чтобы кто-то влез в его голову и заставил его убить себя. Чтобы он взял чертов яд, открыл его и влил в свой рот, хладнокровно и без колебаний. Чтобы страдал и корчился после этого, глядя в равнодушные глаза тех, кто его окружал.

Когда я думала об этом, то чувствовала, что вот-вот провалюсь во тьму. Ощущение почти всегда холодных пальцев Джеммы в моей ладони, ее мягкий голос как будто обматывали меня якорной цепью, вынуждая оставаться на месте, на грани, но нужно было что-то еще, чтобы шагнуть на светлую полосу.

Особенно зная, что был человек, готовый принять любую мою сторону.

— Если вы хотите правосудия, — помедлив, но без каких-либо эмоций произнес профессор Снейп, — вам нужно найти яд. Это докажет, что воспоминания не поддельные.

Тишина показалась мне больше ноющей, чем звенящей. В желудке появилось крайне неприятное чувство.

Профессор Снейп и так был не лучшего мнения о моих умственных способностях, поэтому я ничего не потеряла, спросив:

— Почему вы думаете, что я не пила яд, сэр?

Конечно, у него были основания так считать. Он знал, какой именно яд пропал и как он действовал.

Конечно.

“Миллар хочет быть милосердным к тебе, Персефона”.

Миллар не собирался быть милосердным. У него было время выяснить, какое действие оказывал яд, который он стащил. Способы разложить даже каплю большинства стабильных зелий на ингредиенты изучаются в зимнем семестре на шестом курсе. Это широко используется при изучении ядов и варке противоядий.

Если это хранилось в личной коллекции профессора Снейпа, то это должно было быть либо что-то незаметное по действию, либо что-то

отвратительно

ужасно

мучительное.

Достойное громких заголовков вроде “Знаменитый профессор зельеварения стал виновником жуткой смерти своей студентки”. Больше драматизма. Больше разрушительного действия. Больше возмущения в Визенгамоте. Больший срок в Азкабане.

Профессор Снейп должен был чувствовать себя отвратительно. Отвратительнее обычного. Нечеловечески мерзко.

Он точно выплеснул это. Точно как-то пережил перед началом семестра, иначе размазал бы бедного Малфоя ровным слоем по двери своего кабинета за один только недружелюбный взгляд в сторону гриффиндорцев.

— С чего вы взяли, что выпили его?

Это был самый логичный вывод, потому что я сидела здесь, живая и здоровая, и единственная смерть, которая мне сейчас грозила — это разрыв сердца от переполнявших его любви и ненависти.

Ненависть превалировала. Но с каждой новой записью в блокноте я чувствовала, что ей осталось недолго.

— Я совершенно точно была мертва, сэр, — сказала я, понимая, что эта деталь всплывет так или иначе. Я не знала, обсуждала ли Джемма что-то с профессором Снейпом сегодня. И будет ли обсуждать. Мы не успели поговорить с ней об этом. — Обет исчез.

Профессор Снейп замер, но его лицо довольно заметно оживилось. Почти все слизериницы были такими, у рейвенкловцев не оставалось ни шанса на монополию на любовь к загадкам и сложным вопросам. Джемма оживлялась точно так же, когда появлялось что-то, что она не могла объяснить за долю секунды.

Усталое чудовище готово было выползти из своей норы только ради исследовательского интереса. Этическая сторона вопроса его волновала мало.

— Я мог бы… — начал профессор Снейп, и в этот момент он явно проводил в уме какие-то расчеты. Миллар из воспоминаний был похож на него. Словно копировал интонации и выражение лица, считая своим авторитетом.

— Влезть мне в голову? — ядовито спросила я, подавив желание схватиться за палочку, и была уверена, что этот порыв не остался незамеченным. Но, справившись с собой, добавила: — Сэр.

Минус пятьдесят баллов с Гриффиндора за несдержанность, мисс Уизли.

И невежливый тон.

Но профессор Снейп промолчал, вероятно, это был его первый шаг к тому, чтобы оставить меня в долгу перед ним.

Но он был готов взять на себя ответственность за яд, если я захочу идти честным путем.

Идти честным путем было бессмысленно.

Бессмысленно и бесполезно.

— Миллар, сэр, — сказала я, чтобы перевести тему. Упоминать Миллара прямо сейчас было очень опасно. И все же, это не означало, что его существование стоило игнорировать.

Я была уверена, что, несмотря на внутренний блок, гигантский жизненный опыт и невероятное самообладание, профессор Снейп кардинально изменился в лице на долю мгновения. Но очень быстро взял себя в руки и почти мгновенно перестал быть усталым чудовищем.

Превратился в чудовище, полное сил и ненависти к преподаванию, миру и своей жизни.

И всяким дурацким вопросам.

— Он не должен вас беспокоить, — процедил он так, что у меня сложилось впечатление, что голова очень быстро расстанется с телом, если продолжит этот разговор. — И не побеспокоит вас.

Я была почти готова спросить, несмотря ни на что, потому что мне было по-настоящему важно знать. Я спросила бы, даже если бы профессор Снейп внезапно выхватил палочку и превратился из ядовитого чудовища в неуправляемого монстра.

Я не боялась.

Но в какой-то момент

мне стало по-настоящему жаль его.

— Хорошо, сэр, — сказала я, поднимаясь со стула. — Спасибо за помощь, сэр.

Я знала, что помощь с его стороны будет приходить до тех пор, пока долг не станет достаточно большим, чтобы ничто и никогда больше не напоминало профессору Снейпу о происходившем у него под носом.

Я не прощалась, и это тянуло еще на минус пятьдесят баллов, но, перед тем как дверь за мной захлопнулась с оглушительным грохотом, услышала что-то, что осознала только ближе к выходу из подземелий.

Это было:

“После выпуска вам стоит завести привычку носить с собой вторую палочку”.

* * *

Хогвартс скучал. Поэтому, когда ученики наполнили его, атмосфера вновь стала радостной. Она дошла от первых этажей даже до гриффиндорской гостиной, несмотря на то, что все наверняка отправились сразу в большой зал, как это обычно бывало.

Я пододвинула кресло к камину так, чтобы остаться на границе между теплом и жаром, и забралась в него с ногами. Это были последние минуты тишины в гостиной. Ужин начался уже довольно давно, но я так и не заставила себя пойти на него, несмотря на то, что есть по-настоящему хотелось. Но у меня не осталось сил на то, чтобы спуститься. Я чувствовала себя так, будто упаду где-нибудь на середине и останусь спать до весны. Перспектива встретиться с василиском уже не казалась такой пугающей.

Было слишком много. Слишком много всего. Настолько много, что иногда опускались руки. Я не могла взять половину этой тяжести и просто взвалить на кого-то. Джемма и так уже разделила ее со мной.

Разделила и устало замкнулась в себе на какое-то время.

Мне предстояло несколько тяжелых разговоров. Начатое письмо лежало на столе где-то с середины каникул, когда я поняла, что не справлюсь одна, но дальше приветствия не зашло. Сегодня я мысленно составила отчет из воспоминаний и поместила его в один из пустых флаконов для зелий.

Меня беспокоила мысль, что мама оставалась одна дома все это время. Не то чтобы я считала ее беззащитной — это было бы глупо по отношению к женщине, которая сохранила дом в целости и сохранности, вырастив в нем пятерых далеко не спокойных мальчишек.

Но Артур был не из тех, кто оставил бы дом без защиты. Границы участка, порог и рамы окон снаружи едва заметно светились бордовым цветом его магии. Перси должна была знать об этом. Насколько сильно она боялась? Думала ли, что Блишвик может появиться в Норе незамеченным?

Или представляла, как Грунвальд приводит к нему любого, на кого он укажет?

Ее воспоминания царапались изнутри, но так и не вырывались из-за стены наружу. Представляя, какой ад творился в ее голове, я не хотела их трогать, но подозревала, что наступит момент, и они прорвутся сами собой.

Мне нужно было провернуть все так, чтобы родители не узнали об этом. Я думала о чем-то подобном и раньше, но после того как увидела реакцию Артура на синяк Гарри, только укрепилась в этом мнении. Перси переживала, что он не сможет дойти до конца.

А я переживала, что дойдет, и сделает это в одиночестве, не прося помощи у друзей, одномоментно объявит войну в открытую, сделает все так быстро, что никто ничего не поймет, а потом выйдет, отбросит палочку и позволит отправить себя в тюрьму.

Артур Уизли был спящим драконом.

А драконы просыпались злыми и голодными.

— Ты выглядишь очень пугающе, Перси.

Я вскочила на ноги, одновременно с этим выхватывая палочку из кармана, но в последний момент одернула себя и вернула ее на место.

Это всего лишь был Оливер.

Оливер, который вернулся в гостиную раньше толпы скучавших по нему людей.

Оливер, говоривший с прежней чуть насмешливой интонацией, которую я не слышала уже очень долгое время, потому что за прошедшее время мы научились говорить друг с другом ровным вежливым тоном. Но так и не научились соблюдать этот вежливый тон внутри.

Оливер, растрепанный и взъерошенный, как раз отправлял на спинку ближайшего кресла свою зимнюю мантию, смятую таким образом, что на нее было больно смотреть.

Я сделала несколько неуверенных шагов ему навстречу и застыла напротив, соблюдая дистанцию.

До болезненного вежливую дистанцию.

— Я теперь всегда выгляжу пугающе, — запоздало отозвалась я. — Ты все пропустил.

— Ты не писала об этом. После двух недель с воющими книжками я стал очень впечатлительным. Тебе стоило предупредить.

Я смотрела Оливеру в глаза, и была готова поклясться, что он оказался первым человеком за очень долгое время, с которым это получалось по-настоящему легко.

Уголки его губ дергались, словно он очень старался не улыбаться.

Я даже не старалась.

Улыбаться Оливеру было еще легче, чем смотреть ему в глаза, и тяжесть, давившая на меня, вдруг скатилась с плеч, повалилась где-то рядом. Она никуда не исчезла, но, если передохнуть, нести ее будет намного легче.

— Мне плохо с тобой, Перси.

На несколько секунд солнце внутри закрыла тень, но потом оно засияло ярче прежнего. Я не успела перестать улыбаться, возможно, потому что у фразы было продолжение. И оно прозвучало в тот момент, когда мы одновременно шагнули друг к другу, и я уткнулась носом в как всегда криво завязанный галстук.

(Но сегодня это было простительно).

— Но без тебя еще хуже.

Оливер, к счастью, перестал расти с такой катастрофической скоростью, но обнимал с еще большим усердием, словно думал, что его привязанность не будет выглядеть достоверно, если он не переломает мне все ребра.

У солнца внутри меня появились такие же яркие лучи. Представляя этот момент много раз, я боялась, что начну плакать без остановки, но глаза оставались сухими (и это, если честно, немного пугало, потому что эмоции застревали комом в горле).

Магия Оливера Вуда состояла в том, чтобы делать счастливое счастливее.

Якорная цепь, созданная Джеммой, натянулась где-то внутри, обмоталась вокруг меня плотнее.

И (ненадолго, но радостно и легко) вытащила меня на свет.