Я не я, и Коноха не моя (джен)

Цунаде Сенджу давно уже не была юной наивной девочкой (к слову, из памяти уже почти стёрлись те счастливые лохматые времена), а потому прекрасно осознавала, что напиваться в компании бывших сокомандников до зелёных жаб, белых змей и прочих призывных зверей — не к добру.

Обычно подобное действо обходилось ей весьма долгоиграющими последствиями. Появление Хару — куда уж долгоиграющей? А про официальные узы с его безнадёжным идиотом-отцом — тут Цунаде и вовсе предпочитала молчать.

Могла ли она представить, что так получится? А, н-нет. Когда Дан погиб, её мир рухнул. Цунаде справедливо полагала, что род Сенджу прервётся на ней. Она была уничтожена, сломлена, потеряна как целитель, от одного вида крови её бросало в дрожь. Забрав Шицуне и выйдя в ночь, она не рассчитывала вернуться. Карты, кости и выпивка помогали забыться, племянница Дана — не потерять остатки себя. Единственное, что ей оставалось, чтобы не чувствовать себя абсолютно бесполезной, — передать свои знания.

Появление Джирайи спутало все её карты как в прямом, так и в переносном смысле. Сенджу хватило одного взгляда, чтобы понять, что случилось что-то действительно страшное. Ей хотелось прогнать его, малодушно закрыть дверь, чтобы не впускать в свою жизнь новые горести, но… его лицо. Цунаде не смогла.

В ту ночь ею было выпито куда больше обычного, а уж сказано… Их учитель был мёртв, как и многие другие знакомые им шиноби и гражданские, а Минато, ученик Джирайи, опустошён морально. Ситуация сложилось непростая. Старому другу требовалась её помощь, да и её привязанность к Конохе не успела отмереть. Не хотелось бы, чтобы её родные погибли затем, чтобы деревня в результате развалилась или, того хуже, под властью Данзо превратилась в нечто пугающее.

А такая опасность, действительно, существовала: Шимура Данзо активно подбивал остатки Совета и дайме на признание Четвёртого недееспособным, настолько, что феодал даже созывал и советников, и Хокаге. Джирайя собирался затесаться в делегацию на правах «Великого санина», более того, он просил Цунаде о том же. Её заключение как легендарного ниндзя-медика могло сыграть решающую роль. Конечно же, она не могла отказать. Нельзя было, чтобы воля огня угасла. Не сейчас. Сенджу не могла так предать память дедушки и учителя.

Пришлось соглашаться, а чтобы притупить нахлынувшие чувства — подналечь на саке. Что между ними тогда произошло, Цунаде так до сих пор толком и не вспомнила. Но контроль потеряли оба.

На следующий день, начавшийся ближе к вечеру (хорошо погуляли), Сенджу испытала странное чувство, ни шатко ни валко перешагивая через всё ещё пьяно дрыхнувшего Джирайю. Ей не было стыдно (Хотя должно было! Так убиваться по Дану, чтобы затем столь скоро предать его память, напившись до скотского состояния?) и не было противно, притом что раньше Цунаде даже представлять подобное отказывалась. Ей даже не хотелось его пришибить!

В последнее поверить было особенно сложно. Недаром, почувствовав на себе её взгляд, Джирайя мигом очухался настолько, что отодвинулся как можно дальше. Ещё бы, ведь… взгляд Цунаде мазнул по старому шраму на его груди… Она однажды его чуть не убила за то, что извращенец просто подсматривал за ней, тут же дело куда серьёзнее!

Однако она не чувствовала гнева. Апатия накатила как-то совсем неожиданно. Сенджу даже не могла заставить себя для виду стукнуть кулаком и заорать что есть мочи. Она просто встала, оделась и вышла под шокированным взглядом старого друга.

После Цунаде так же молча последовала за ним к дайме. Шизуне лишь испуганно переводила взгляд с неё на Джирайю, явно не в силах понять, что же между ними произошло.

Он пытался с ней заговорить. Извинялся, уговаривал, даже кричал и встряхивал, но Цунаде чувствовала, что если произнесёт хоть слово, то её ненормальное спокойствие развалится, как карточный домик. Нет уж, лучше она промолчит и попытается привести душу в порядок или хоть какое-то его подобие, благо, путь им предстоял неблизкий.

Неблизкий, но всё равно недостаточный, чтобы разобраться с тем, что её одолевало. А если точнее, то Цунаде была слишком хорошим ниндзя-медиком, чтобы не почувствовать изменения в течении собственной чакры. Изменения, виденные ею откровенно нечасто, однако спутать их Сенджу не могла. Пусть её специализацией были полевые травмы, но и беременных куиночи ей встречать доводилось. Вот только подумать о том, что и она сама окажется на их месте, Цунаде не могла. Не так, во всяком случае. И не с Джирайей.

Вновь почувствовав на себе её долгий взгляд, он с тревогой обернулся. Сенджу едва заметно покачала головой, показывая, что беспокоиться не стоит, вот только внутренности у неё сжимались так, что зубы сводило. Джирайя был дремучим идиотом, больным извращенцем — это факт, но в то же время… Она не знала никого отзывчивее, честнее и благороднее из ныне живущих. Он был её близким человеком, одним из последних. И он любил её. Давно, чуть ли не с первой встречи, и безответно.

Джирайя смирился с этим и просто был рядом как друг. Но она… За то, что произошло между ними, нельзя перекладывать вину на него. При всей своей знаменитой извращённости Джирайя и пальцем бы её не тронул без явного на то позволения. Цунаде просто знала это. Значит, это она дала повод. И ей нести ответственность за… последствия.

Какой, к биджу, ребёнок у двух великовозрастных идиотов? У больного извращенца и у не менее больной неудачницы? Да ещё и при всём безумии катящегося в сторону бездны мира? Неужели она вправе обрекать кого-то на жизнь и безвременную смерть в этом кошмаре? Но и другой вариант был не менее ужасен.

Бабушка Мито, дедушка Хаширама сгорели бы со стыда, узнай они хоть отголоски её мыслей. Ну а Тобирама, тот просто бы на месте пришиб. За самовольное обречение клана на вымирание. Да и Джирайя… Цунаде бросило в дрожь. Он её не простит. Откуда-то она это знала. Но как же страшно…

Какая из неё мать? Апатия, схлынула предательски незаметно, уступив место сковывающему страху, от которого стало трудно дышать. Кажется, Шицуне пыталась использовать на ней медицинские техники, и, судя по вскрику, ученица заметила её положение.

Помогло ей, как ни странно, не вливание целебной чакры, а простое объятие. Или не совсем простое. Джирайя был большой, тёплый, сильный, надёжный. Осознание этого постепенно проникало в её сознание, вытесняя ужас. Медленно-медленно она начала дышать, ногтями больно вцепившись ему в грудь, напряжение нашло выход в слезах, которые Сенджу не собиралась прятать. Это был не первый раз, когда она прибегала к нему, ища поддержки и находя её. Не в первый раз Джирайя лицезрел пред собой тот зарёванный кошмар, который Цунаде по обыкновению из себя представляла, но в первый раз он был в нём отчасти виновен.

И всё же… Ей стало легче. Совсем хорошо Сенджу стало, когда, сообщив новость и узрев реакцию, она с чистой совестью от души врезала идиоту. А нечего было улыбаться как умалишённому! Впрочем, Цунаде и сама улыбалась так, что Шицуне смотрела на неё как на помешанную.

В любом случае с той самой поры Сенджу зареклась пить много и в компании старых друзей. Хотя бы потому, что память о том, как пришлось отказаться от любимого злоупотребления на добрых два с половиной года, ещё не скоро сотрётся.

Но Хару вырос на удивление нормальным, словно обойдя все опасения, которые она испытывала. Порой Цунаде недоумевала, неужели Вселенная всё же сжалилась над ней?

Пост Хокаге для Минато удалось отстоять. Дайме слишком уважал троицу санинов, неожиданно выступившую единым фронтом. Джирайе и в голову не прошло просить Орочимару об этом, ведь все знали, как он хотел этот пост, однако Минато как-то решил этот вопрос. Вообще же душевное состояние Четвёртого тревожило Сенджу, однако она понадеялась, что тот придёт в себя… Рано или поздно. По всему выходило, что поздно.

Возвращение в Коноху далось ей тяжело, потому Сенджу ощущала потребность чем-нибудь себя занять. Ей предлагали место Хирузена в совете (явно не столько за личные заслуги, сколько как дань предкам), но Цунаде отказалась. Видеть слишком кислую и в последнее время уже откровенно завистливую физиономию Минато ещё чаще — удовольствие сомнительное. А то и так Джирайя постоянно таскал её за собой к ученику (проверить состояние), а тут ещё и работа в Совете, в котором и остальные-то личности Сенджу откровенно бесили. Н-нет, спасибо.

Однако ребёнку была нужна мать, которая не погибнет на очередном задании. Единственным способом добиться этого, не влезая в политику по самое не балуй, было устроиться в госпиталь на административную должность. Там и с гемофобией можно было бороться… Потихоньку. Всё же главный врач больше по бумагомарательным и прочим сугубо организационным процессам, а не по ковырянию в чужих развороченных кишках.

Особо времени на врачебную практику у неё и не было. На травмы она не ходила, терапия и нервные расстройства с интоксикациями да научно-исследовательский отдел — другое дело. Кровь в пробирках Сенджу перенести могла. Кровавые пятна в отделениях — не особо. Зато из-за её фобии чистота в госпитале поддерживалась образцовая… Даже более чем.

Ей повезло. Позже Цунаде будет вести много беременностей, после которых поймёт, что её собственная протекала легко. Хару родился в начале лета, однако получил имя, означавшее весну. Народ шутил, что их с Джирайей Майто Гай со своими присказками покусал, однако дело было вовсе не в нём. Она хотела отыскать имя, немного похожее на имя дедушки Хаширамы, но в то же время не такое длинное и вычурное. Да и весна как время пробуждения природы подходила последней надежде клана Сенджу.

Хару не доставлял хлопот. Другие дети в родильном отделении орали так, что у Сенджу закладывало уши, и она, пользуясь служебным положением, ретировалась оттуда через пару часов после родов. Хару плакал тихо, словно мяукал. Порой они с Джирайей даже бессовестно просыпали, не расслышав его плача. Для ребёнка двух полудурков он был слишком спокоен.

Цунаде никогда не забудет, как однажды утром проснулась за кипой бумаг и с ужасом осознала, что вечером отрубилась, позабыв о том, что уходивший на миссию Джирайя сдал ей с рук на руки трёхлетнего сына. Другой ребёнок бы перевернул весь кабинет, поставил на уши больницу ну или как минимум разбудил мать, но Хару только свернулся калачиком в кресле.

А уж сколько раз они с Джирайей забывали его в каком-нибудь жрально-питейном заведении… У Хару была исключительная сверхспособность становиться незаметным. К счастью, он всегда находил дорогу домой и никогда не обижался на своих горе-родителей. Напротив, на все истерики Цунаде сын лишь удивлённо приподнимал бровь и тихонечко вздыхал.

Хару был золотом, а не ребёнком, именно это-то и сводило Сенджу с ума. Порой она ловила себя на мысли, что он куда взрослее и вдумчивее, чем они с Джирайей вместе взятые. От этого её обычно начинали грызть мысли о том, что же хорошего они могут ему дать? По всему выходило, что ничего.

Словно подтвердив её опасения касательно «испортить», Хару увязался за своим несносным отцом. Повод «исчезнуть» у Джирайи был пустяковый. Ну-у, Сенджу, конечно же, сломала бы ему пару костей за распускание слюней на Мизукаге — и этим бы и ограничилась. Однако на сей раз Джирайя ушёл надолго, она это знала. Цунаде, славившаяся крайне отвратительной интуицией в азартных играх, в житейском же смысле своему чутью доверяла. К тому же она не была слепой. Происходившее с Минато тревожило и её, но Джирайя воспринимал это особенно болезненно. Цунаде могла понять его желание сбежать, но простить… Нет! После ухода из Конохи двух на сегодняшний день главных мужчин в её жизни столешницу в кабинете главрача меняли непозволительно часто… Так, что завхоз уже начинал ненавидеть свою вспыльчивую начальницу.

«Предательство» больно жгло изнутри. Ладно, Джирайя: Цунаде чувствовала, что ещё немного — и тот не выдержит, но сын… Умом она понимала, что Хару ушёл с отцом не из-за неё, а из-за своей распавшейся команды, да и, чего греха таить, в его возрасте Сенджу тоже уцепилась бы за возможность отправиться в длительное путешествие по разным странам… Пусть даже если это и миссия. Но как мать она чувствовала себя обиженной и какой-то... несостоявшейся, что ли.

Первое время Цунаде злилась, рвала и метала — вся больница и даже Четвёртый хокаге ходили по половице, стараясь лишний раз не показываться ей на глаза. После злоба уступила место тревоге. Умом Сенджу вновь понимала, что беспочвенной: Джирайя, каким бы балбесом ни был, их мальчиком рисковать не станет. И даже если сам и полезет в самое пекло, сейчас из-за сына скорее всего отступит. С этой стороны даже хорошо, что Хару за отцом увязался. Но с другой… Цунаде привыкла контролировать своих мужчин. Как бы Джирайя раньше не хорохорился, но весточки с жабами ей передавал исправно. А тут проходил месяц, два и больше — от обоих ни слуху, ни духу. Неужели жабы отказывались перемещаться к ней, справедливо опасаясь, что Цунаде выместит свой гнев на них?

Место тревоги понемногу заняла мстительность. Сенджу и раньше-то ни в чём себе не отказывала, играя на заёмные средства, а тут — покутила так покутила… Всё одно кредиторы знали, что лично с неё брать почти нечего, так пусть муженёк платит! И судя по тому, что взаймы ей давали и давали, Джирайя платил. В какой-то момент и это Цунаде надоело. Прошло два года! За это время в Конохе творилось что-то мутное, Сенджу это чувствовала. Как чувствовала и то, что время для возвращения её мужиков ещё не пришло. И тогда она решила заняться делом. Пока её родные далеко и ей нечего терять.

Существовала аксиома, согласно которой ни одно мутное дело в Конохе не могло обойтись без участия (прямого или косвенного) её старого скользкого друга. Если Сенджу хотела что-то разведать, начинать следовало именно с восстановления полумёртвых связей.

Затея напиться с Орочимару до белых змеек была даже хуже, чем тогда с Джираей, однако… Она слишком долго была в стороне. Хару этого не одобрял, а уж ради гордости в глазах сына Сенджу готова была на многое.

Обнаружив Цунаде на пороге своего логова с двумя увесистыми мутными бутылями, Орочимару совсем не выглядел удивлённым. Он, казалось даже, был раздосадован, что она не явилась раньше.

«Ку-ку, дорогуша, неужели набралась смелости? Ну проходи, проходи… Обогреть, как Джирайя, не обещаю, но собеседником побуду…»

Полёт после первой попойки можно было считать нормальным. У змеиного ублюдка оказалась чудо-снадобье, практически полностью снимающее интоксикацию организма. Состав Орочимару, как истинный жлоб, за просто так разглашать отказался, образец утащить также не удалось. Однако по оговоркам приятеля Цунаде поняла, что за одно только это изобретение Четвёртый закрыл глаза и списал Орочимару большую часть других, неудачных опытов. Секретная разработка, коей приводили себя в чувство лишь Анбу да сам Хокаге — ну не сволочи ли?

После третьей попойки Сенджу уже согласилась на условия «жлоба», подписавшись на ряд совместных проектов в области медицины. Спустя ещё десять Цунаде сдалась и поддалась на уговоры побыть подопытным кроликом. Она знала, что изворотливый ублюдок вовсю экспериментирует с клетками её многострадального деда. Чего махать кулаками, коли могила давно вскрыта. Она даже видела единственный «удавшийся образец» в Анбу. И ладно бы это Минато так Орочимару распустил, но ведь то было ещё при Третьем. Сейчас же Цунаде лично использовала свои сенсорные способности на 110%, но детей среди подопытных не обнаружила. Помнится, когда она случайно об этом узнала, то первой её мыслью было найти и урыть Орочимару, однако Минато, чтоб его, Четвёртый Хокаге, отдал приказ помалкивать. А теперь и она сама сменила гнев на милость, биджу дери, да они с Орочимару за этот год стали даже ближе, чем когда были детьми!

Её приятель — сумасшедший, да и сама она не вполне в трезвом рассудке последние… а, биджу знает сколько лет. Однако самый больной на голову в их компании — это сам Хокаге, раз уж держит их всех рядом. А может, и есть в этом безумии своя мудрость. Так они хоть под присмотром и придерживаются каких-то рамок, да и что там говорить, энергию да разум Орочимару да в нужное русло… Другое дело Сенджу до сих пор сомневалась, а что же держит в Конохе самого Змея? По всему выходило, что любопытство, да и только. Ублюдку до сих пор забавно играть в родной песочнице, наблюдая за старыми и новыми знакомцами. Сейчас вот Цунаде попала к нему в сети. Добровольно согласилась попробовать привить себе способности к мокутону.

Лихорадило её знатно, однако Сенджу помнила, на что был способен её дед… Если есть шанс завладеть хоть толикой его силы, это перекрыло бы все риски, думала она после очередного сеанса возлияний с бывшим сокомандником, а ныне коллегой-учёным.

Цунаде Сенджу давно уже не была юной наивной девочкой (к слову, из памяти уже почти стёрлись те счастливые лохматые времена), а потому прекрасно осознавала, что напиваться в компании бывших сокомандников до зелёных жаб, белых змей и прочих призывных зверей — не к добру.

Особенно, когда на следующей день осознаёшь, что рожа в зеркале зелёная вовсе не от тошноты… Она прорастала! Орочимару — склизкий гад, отчего не предупредил, что лучше не мешать очередную дозу препарата с клетками и алкоголь? Но… Сенджу могла и сама догадаться.

От превращения в стройную осинку или какое другое деревце Цунаде спасло лишь накрывшее с головой ощущение знакомого присутствия. Они вернулись. Волна самых разных чувств вылилась в разрушение восточного крыла лаборатории Орочимару (а говорил, эти стены ни что не пробьёт, ха!). Впрочем, хозяин раздосадован не был.

— Эксперимент можно считать успешным, — хищно улыбнулся он, указывая на учинённый ей погром. Действительно, остатки камня сжимали в своих тисках скрюченные сучья, а цвет её рук вернул надлежащий оттенок.

— Иди ты, — слабо проговорила Сенджу и, даже не удосужившись принять «волшебное средство от похмелья», двинулась в сторону тренировочных полигонов, щурясь на дневной свет, так, словно была вампиром из комиксов. Нет, дабы пожурить сына и прибить Джирайю такое состояние было в самый раз.

Только вот незнакомая мощная чакра сбивала с толку, заставляя поспешить. Она была уверена, что знает это присутствие. Джинчуурики Девятихвостого, хоть это и было невозможно… Однако близость, пусть даже фантома рядом с её мужчинами заставляла поёжиться. Разобраться с ними она всегда успеет, главное, чтобы её не опередили…