Исчезновения Драко Малфоя (гет)

— Амбридж?! — с ужасом вскричали Гарри и Рон.

— Да, у меня тоже в голове не укладывается, — поддержала их Гермиона. — Откуда у нее взялся медальон, если Старьевщики не находили его и, соответственно, не продавали?

Рон оправился первым.

— Кто-то другой его нашел. Или Наземникус все-таки умыкнул. Он же загнал все свои вещи на черном рынке. Они могли достаться кому угодно.

— Тогда надо заполучить медальон, пока он не достался кому-нибудь еще. — Гарри вздохнул: — Жаль, ты не смогла просто его сорвать, Гермиона...

— Думаешь, мы не пытались? — разгорячилась Гермиона. — Как, по-твоему, Драко ранили?

Ей достался странный взгляд от Рона.

— Когда это ты начала звать Малфоя «Драко»?

— Что? — Гермиона моргнула. — Ой, я... я даже не заметила.

— Да неважно, — нетерпеливо оборвал Гарри. — Что случилось?

Гермиона изложила, как им удалось сбежать от Пожирателей и как прошла попытка украсть крестраж. К концу рассказа Рон побелел, как бумага.

— Ничего страшного, — успокоила Гермиона. — Вряд ли Амбридж догадалась, что мне нужен был медальон. Я стояла слишком далеко. С ее стороны наверняка казалось, что я пыталась схватить именно ее.

Гарри кивнул.

— Хоть что-то. Иначе она заинтересовалась бы.

— Именно. С другой стороны, как сказал Дра... Малфой, и я согласна, Амбридж теперь будут неусыпно охранять, мы ведь напали на нее. И в Министерстве тоже усилят меры безопасности. С Оборотным мы раскрылись, так что только полные идиоты не установят на входе детекторы и другие средства обнаружения.

Повисла тяжелая тишина. Ее разбил Гарри:

— Все равно. Теперь мы знаем, у кого крестраж, пусть даже его будет трудно достать. Она же в Министерстве не ночует.

Гермиона слегка воспряла духом.

— И правда.

— Подумайте, — загоревшись, Гарри вскочил с изящного металлического стула и заходил по террасе. — У нас один из четырех крестражей, мы знаем, где змея и медальон. Остается только чаша. Мы отлично продвинулись с начала лета.

Рон, молча сидевший с самого рассказа о сражении в лифте, фыркнул:

— Прости, друг, но крестраж под боком у Сам-Знаешь-Кого не особо воодушевляет.

Гарри отмахнулся.

— Мы же давно знали, что рано или поздно придется напасть на него в открытую. А о змее пока рано беспокоиться.

Взгляд Гермионы скользнул на палатку. Она совершенно вымоталась, а ведь время только подходило к вечеру. Один единственный день по ощущениям растянулся на неделю. Ей вспомнился Драко, который тут же заснул, выпив принесенное Сонное зелье, его слипшаяся от пота челка, упавшая на лоб, когда он коснулся головой подушки. После хаоса Министерства тихая, залитая солнцем комната была оплотом мира и покоя. Тогда же Гермионе и самой жутко захотелось устроиться на обитом плюшем подоконнике и закрыть глаза, а не выходить оттуда, чтобы поведать Гарри и Рону прошедшие события.

Она вернула внимание к друзьям. Гарри мельком встретился глазами с Роном и сошел с террасы на разросшуюся траву.

— Пойду займусь ужином, — сообщил он, а едва Гермиона попыталась встать, замахал руками. — Нет, я справлюсь сам.

Гермиона не стала спорить — Гарри убежал в палатку. Но, повернувшись к Рону, она внезапно занервничала. Его лицо до сих пор хранило бледность, а сидел он слишком уж выпрямившись.

— Я... я беспокоился не о крестраже.

— Что?

— Ты сказала: «Ничего страшного, вряд ли Амбридж догадалась, что мне нужен был медальон». Я беспокоился не из-за него.

И Гермиона поняла, почему Гарри поспешил скрыться в палатке. После слов Драко она сама ждала, что это случится. Слов, что Рон влюблен в нее.

Ей захотелось вскочить со стула и броситься за Гарри, на ходу отговорившись какими-нибудь делами. Гермиона не хотела слушать его — не сейчас. Ей требовалось отдохнуть. Воспоминание о ране в плече Драко периодически застилало глаза, словно накатывающая на песок волна, а Рон решил поговорить вот именно сейчас?

— Я едва не сорвался за тобой, — торопливо выговаривался он. — Только из-за монеты не рванул в Министерство. Мы обсуждали это с Гарри. Он, кстати, был за — идти за вами, но я знал, что ты хотела бы удержать его в безопасности. — Рон безостановочно тер шею. Уши у него пылали.

У Гермионы в мыслях гуляло перекати-поле. Руки вцепились в колени. Ее словно парализовало.

— Я знаю, в прошлом году, все это с Лавандой, я вел себя как кретин. Все лето думал, что по-настоящему мы с тобой так и не помирились с того курса. И, может быть, поэтому я так и не... потому что я не знал, хочешь ли ты того же. Но сегодня... — он с трудом сглотнул. — Ну, я... я вроде как понял, что не представляю, что делал бы без тебя.

Гермиона видела, чего ему стоило произнести такие слова. Рон покраснел, как помидор, нервно сглатывал, сцеплял и расцеплял пальцы, и, бог свидетель, Гермиона не желала делать ему больно. Но он признался, и она обязана была ответить. Деваться было некуда.

— Рон, — слабым голосом заговорила Гермиона. — Это... это очень... — Она закрыла глаза, с дрожью вздохнула и начала заново. — Если бы ты сказал это в прошлом году или даже пару месяцев назад, я бы прыгала от счастья.

Лицо Рона помрачнело: признание пошло не по тому сценарию, на который он надеялся. Гермиону это убивало. Она хотела замолчать. И лучше — поплакать.

«Крепись, — сказала она себе. — Не реви. Не хватало еще, чтобы в этой ситуации ему пришлось тебя утешать».

— Но я больше не могу ответить тебе тем же, — Гермиона постаралась придать голосу силы. — Я думала об этом весь июнь. Ты ведь знаешь, как мне хотелось быть с тобой в прошлом году. Но сейчас... все так сильно, так быстро изменилось, и мои чувства тоже.

С лица Рона сошла краснота. Он казался бесконечно уставшим. Разбитым.

— Почему? — хрипло выдавил он.

— Я не знаю, — потерянно отозвалась Гермиона. Когда она вспоминала, как плакала из-за Рона в туалетах для девочек, как сравнивала себя с Лавандой, чувствуя свою непривлекательность и зависимость, то думала обо всем этом в прошедшем времени, воспринимала чуть ли не со стороны. С каждым днем те ощущения тускнели, отдалялись, буря чувств налетела и ушла, став результатом многих лет переругиваний и ссор, словно бы пик их с Роном отношений давным-давно остался позади. Теперь же она мыслила ясно. Выбралась из бури.

Гермиона перестала обвинять Рона в их ссорах: признавала и свой вклад в их существование. Да, он бывал легкомысленным, но Гермиона знала, что сама иногда реагирует чересчур остро. Что обижается слишком сильно и отвечает излишне резко. И в этом крылась проблема. Ей требовалась свобода отстраниться от Рона после ссор, пусть даже на пару недель при необходимости, как позволено друзьям, а не заканчивать каждый день гробовой тишиной и колючими взглядами или обидными словами, когда у них снова разладятся отношения.

Прежде Гермиона не считала, что люди должны быть сильно похожи, чтобы любить друг друга, но, сидя здесь, в саду, она представляла Рона с кем-то, чуть больше напоминающим его самого. Кем-то более беззаботным, кто с шуткой отмахнется, когда он ляпнет какую-нибудь бестактность, а не зациклится на ней, подогревая гнев и негодование. И если Рон найдет такого человека, ему самому станет легче — им обоим станет.

По саду прошелся ветерок. Рон сидел с болезненным выражением лица. В груди кольнуло странной печальной нежностью к мальчишке, который ее любил: жутко заботливому в трудную минуту, храброму, верному — но и Гарри был таким же. Она поняла, что хочет видеть их обоих в прежнем качестве: лучшими ее друзьями, которые шутят и обожают квиддич, немного безголовыми и не испытывающими к ней ничего романтического.

Гермиона взяла бы Рона за руку, чтобы поддержать, если бы не знала, что сделает этим только хуже.

— Извини. Мне кажется, мы упустили наш шанс.

* * *

Рон старался. Это было заметно. После признания он как будто не мог смотреть на Гермиону, да и общался с ней лишь односложными словами, но его молчание скорее служило защитным механизмом, чем было враждебным, а это уже что-то. Рон не срывался на нее, хотя бросил пару язвительных замечаний Гарри с видом человека, которому отчаянно нужно выпустить отрицательные эмоции.

Гарри терпел. Гермиона знала, что он понимает ситуацию.

— Извини меня, — повинилась она следующим утром, когда они с Гарри готовили завтрак, а Рон ушел в сад. — Я же вижу, что он отыгрывается на тебе.

— Ничего страшного, — отозвался Гарри. — Я просто... удивлен, наверное. Думал, он тоже тебе нравится.

Гермиона вздохнула.

— Нравился. Раньше. Наверное, побег, и смерть Дамблдора, и... не знаю. Я кажусь себе другой, не той, которой была в Хогвартсе.

— Понимаю.

— Что там с завтраком? — раздался от входа голос Рона. Они оба вздрогнули, глядя через гостиную туда, где между полами палатки вырисовывалось лицо Рона, смотревшего на них как-то недоверчиво.

— Все нормально, — ответил Гарри с неоправданно виноватым выражением.

— Еще пятнадцать минут, Рон, — добавила Гермиона.

Что-то проворчав и не глядя ей в глаза, он скрылся на улице.

Гермиона оглянулась на Гарри.

— Он же не думает, что мы...

Гарри ответил не сразу, твердой рукой нарезая лук. Именно он чаще всех помогал ей готовить — жизнь с Дурслями многому его научила.

— Он спрашивал меня об этом. Я сказал, что никогда... что мы не... хотя не знаю, поверил ли он.

— Может, мне с ним поговорить...

— Нет! — выпалил Гарри. — Э-э, извини, Гермиона, просто... вряд ли ему хочется обсуждать это все с тобой.

— Конечно нет. Ты прав. Глупая идея. — Щеки у нее загорелись еще сильнее. — Пойду проверю, проснулся ли Драко. То есть Малфой. То есть... ой, забудь.

Выдохнув, Гермиона приоткрыла дверь в спальню Драко. Было странно чувствовать облегчение в ожидании встречи с Драко Малфоем, но за пределами его комнаты ее преследовали обиженные взгляды Рона, неловкое молчание с Гарри и бесконечное ощущение, будто желудок скручивает, как губку. В комнате же было просто. Или хотя бы проще.

Гермиона скользнула внутрь и застала Драко уже сидящим на кровати. С голым торсом.

Лицо вспыхнуло.

— Я-я... — она отвела глаза. — Доброе утро.

— Доброе.

Взгляд вернулся к Драко. Он уже наколдовал на себя бинты, протянувшиеся через грудь и под рукой, чтобы прижать рану на плече. В отличие от Гарри и Рона, которые вздрагивали и ретировались в комнату, когда им случалось выйти из ванной в одном полотенце на глазах Гермионы, Драко, похоже, вообще не волновало, в чем он перед ней предстал. «Стесняться ему точно нечего», — поймала себя на мысли Гермиона, прежде чем с ужасом отвернулась. Как это понимать? Что на нее нашло?

— Что, Грейнджер? — развеселился Драко.

— Ничего, — громко ответила Гермиона, не обращаясь к нему конкретно. — Думала, ты будешь одет, вот и все.

— Ну прости. Я испортил тебе обет вечного целомудрия?

Гермиона уставилась на него с открытым ртом.

— Ты... я... уж изви...

— Плечу лучше, кстати. Спасибо, что спросила.

— Я собиралась спросить!

— Да, да, но ты что-то отвлеклась, так что я решил не ждать.

И теперь он ухмылялся ей. Гермионе хотелось провалиться сквозь землю.

И вообще было странно вновь видеть эту ухмылку. Впервые за долгое время он стал похож на мальчишку из Хогвартса: вызывающего, самодовольного и непростительно наглого. Можно сказать, до приятного несложного человека.

Вот только... когда это Драко Малфой стал симпатичным? Когда все изменилось? В школе Гермиона вообще не обращала внимания на его внешность. Она полагала, его злобное, мерзкое поведение сдерживало подобные мысли, но теперь, когда они признали, что не испытывают друг к другу ненависти...

Да что за нелепости! Нужно было возвращать разговор в правильное русло.

— Ты хорошо наложил повязки, — Гермиона суетливо подошла к кровати. Попыталась изобразить мадам Помфри, которая точно никогда не краснела при виде чьей-то грудной мышцы. Или выступающих ключиц. Или плавного перехода бицепса в дельтовидную мышцу. Да, и именно эти детали Гермиона в упор не замечала. Разумеется. — Приготовлю Обезболивающее зелье после завтрака, — объявила она все таким же громким голосом, — можно замочить в нем бинты и сменить в обед. Сейчас принесу поесть.

— Я и сам могу, — из его голоса никак не уходила насмешка. — Я же не привязан к кровати.

— А стоило бы в ней остаться. Проклятие было серьезным. Хочешь, чтобы рана открылась?

— Да, Грейнджер. Мечтаю. Можешь подойти ближе и вспороть ее, пожалуйста?

Гермиона скривилась.

— Издеваешься.

— О да.

Последовала краткая пауза. Гермиона вдохнула полной грудью, поглядывая на дверь. У Драко было все в порядке, но ей требовалась причина задержаться, чтобы не возвращаться в... это.

— Что? — поинтересовался он.

Гермиона обернулась.

— Я... ничего.

Драко выгнул тонкую бровь.

— Мерлин, — выглядел он впечатленным. — Грейнджер, ты врешь хуже Гойла. Не думал, что это физически возможно.

Гермиона вздохнула. Ему так и так придется столкнуться с новой атмосферой между ними всеми. Можно было и ввести его в курс дела. Гермиона шагнула назад и устроилась на мягком подоконнике. Затеребила красную кисточку.

— Ну, если тебе так хочется знать, Рон сказал мне... вчера он... — Лицо вновь начинало гореть.

— А, — Драко изогнул губы, — я понял. Можешь не посвящать меня в жуткие детали.

Гермиона нахмурилась.

— А я думала, тебе захочется над нами поиздеваться.

— Вообще-то я не собираюсь умирать от руки Уизли, так что нет, спасибо. — Опять тишина, а потом Драко сказал: — Я ведь предупреждал тебя. Если ты не подготовилась, то сама виновата.

— Я была готова. Мне кажется, в нынешних обстоятельствах все прошло довольно неплохо.

— Каких обстоятельствах?

— Ну, я... я сказала, что не хочу встречаться с ним.

— Ага. — Драко перевернул книгу, лежащую у него на коленях. Мелькнуло название: «Сказки барда Бидля». — Значит, ты выбрала Поттера.

— Я выб... что?! — Чувство вины обернулось удивлением, а затем, неожиданно, веселостью. У Гермионы вырвался смешок. — Ты что, втихую строил теории, кто с кем сойдется?

Теперь она заметила, непередаваемо поразившись, что на высоких скулах Драко проступил розоватый румянец.

— Слушай, Грейнджер, я хоть и застрял тут с вами и вынужден наблюдать за вашим детским любовным треугольником...

— Нет никакого треугольника!

— Да ну? — протянул Драко. — И ты не сохнешь по Поттеру? А что это было за «Мы тебя не оставим»?

Ее настолько изумило, что Драко в точности повторил ее слова, что Гермиона просто глядела на него с открытым ртом. Она и не представляла, что он уделял внимание их отношениям, что вообще интересовался чем-то, что не затрагивало его напрямую.

— А тебе-то что?

— Ничего. Я же сказал, я застрял здесь с вами. О чем еще мне тут думать?

И Гермиона узнала, что Драко, в отличие от нее, прекрасно лжет. В его голосе улавливалась легкая усталость, а в глазах жило убедительное выражение раздражения.

И все же каким-то образом, Гермиона чуяла, что он врет. Он, Драко Малфой, серьезно размышлял, любит ли она Рона или же испытывает тайные чувства к Гарри.

Гермиона не смогла сдержаться. Из груди вырвался какой-то безумный смешок.

— Замолкни, — бросил Драко, уставившись в потолок. Его румянец уже распространился на щеки.

Гермиона поднялась на ноги.

— Вернусь через, — ей пришлось подавить еще один смешок, — минуту. У Гарри должно быть все готово.

У самой двери ее настиг голос Драко:

— Грейнджер. Погоди.

Гермиона обернулась.

Он поднял «Сказки барда Бидля».

— Ты отметила «Сказку о трех братьях».

Веселое настроение Гермионы пошло на убыль.

— А, да. Я хотела к ней вернуться, там была руна, которую я не смогла найти в «Словнике чародея». Треугольник вверху страницы. Ты узнал его? — Гермиона свела брови. — Даже не уверена, что это именно руна... я много раз перечитала раздел о производных рунах, может, это просто иллюстрация.

— Это не иллюстрация. Его пририсовали.

— Пририсовали? — Гермиона торопливо вернулась к кровати, выхватила у него книгу и подняла к глазам. Почти вжавшись носом в страницу, она увидела, что он прав. Символ был не напечатан, а нарисован пером; чернила по краю чуть расползлись по бумаге.

— Ты прав, — выдохнула Гермиона. — Но что он значит? Ты знаешь?

— Нет. Никогда его не видел.

— А ведь выглядит знакомо... нет, я точно где-то видела этот знак. — Гермиона прикрыла веки. Линия, заключенная в круг, в свою очередь заключенный в треугольник. Где же она это видела?

Где ей могли встретиться загадочные и необычные символы? Мысли метнулись к Полумне Лавгуд, и Гермиона вспомнила: кулон такой же формы висел на шее у Ксенофилиуса Лавгуда на свадьбе Билла и Флер. Был ли это тот же символ? Или она принимала желаемое за действительное?

— Малфой, ты же не общался с мистером Лавгудом на свадьбе?

— Зачем мне? — ответил он с явственной неприязнью.

— Подожди. — Гермиона толкнула дверь. — Гарри! Рон! — Гарри чуть не уронил сковородку с яйцами, которые как раз сбрасывал Рону на тарелку. — Идите сюда. Быстрее.

Рон вскочил из-за стола, встревожившись от ее настойчивости настолько, что даже забыл о неловкости. Они с Гарри присоединились к ней у кровати Драко, и Гермиона сунула им под нос сборник сказок.

— Вы видели когда-нибудь этот символ?

— Я... нет, по-моему, — сказал Рон, нахмурившись.

Гарри задержал взгляд на странице чуть дольше.

— Подождите-ка. Разве не такой знак отец Луны носил на шее?

— И я так подумала!

— Тогда это знак Грин-де-Вальда.

Рон, Гермиона и Драко уставились на него с вопросом в глазах.

— Грин-де-Вальда? — повторила Гермиона.

Гарри пересказал странную ситуацию со свадьбы: как Виктор вспылил, заявив, что Геллерт Грин-де-Вальд оставил такую метку на стенах Дурмстранга.

— Никогда не слышала о знаке Грин-де-Вальда, — Гермиона хмурилась, сидя на краешке кровати. — О нем не упоминалось ни в одной книге.

— Я тоже не слышал. У нас... — Драко отвел взгляд. — Дома у нас есть коллекция его вещей. Старые брошюры, ранние заметки, такого рода. Этого знака нигде не было.

— Если это темный символ, зачем тогда он в книжке с детскими сказками? — задала вопрос Гермиона, с любопытством обводя треугольник подушечкой пальца.

— Дамблдор же оставил книгу тебе, Грейнджер. Наверное, и нарисовал, чтобы ты нашла.

Гермиона медленно кивнула.

— Да... вполне возможно. Но чем нам поможет знак Грин-де-Вальда? И имеет ли он отношение к самой книге или его просто спрятали там, где не подумают искать?

— Слушайте, — заговорил Рон, — Крам сказал, что этот знак остался на стене Дурмстранга. А не думаете, что Сами-Знаете-Кто спрятал чашу там? Грин-де-Вальд же был предшественником Сами-Знаете-Кого. Может, Сами-Знаете-Кто хотел показать, как его вдохновил пример Грин-де-Вальда.

Гермиона прикусила губу.

— Это было бы очень некстати. Во-первых, придется покидать страну. Во-вторых, придется искать школу, а Дурмстранг хранит свои секреты гораздо ревностнее Хогвартса и Шармбатона... — Перспектива обескураживала, но в то же время Гермиона почувствовала себя спокойнее с возвращением в жизнь очередной загадки. Та скрадывала неловкость после признания Рона, вновь объединяя их всех конкретной целью.

— Даже не знаю, — пробормотал Гарри. — Если Дамблдору уже было известно о знаке, когда он решил оставить тебе сказки, если он правда считал, что там может быть крестраж, то почему просто не сказал нам?

Рон пожал плечами.

— Зачем он оставил мне делюминатор, а тебе — старый снитч? Он не особо облегчил нам задачу.

Гарри помрачнел. Он уставился в пол, и Гермиона знала, что он опять испытывает раздражение из-за Дамблдора, которое преследовало его с самой смерти директора. Иногда Гарри тяжело ронял, что семья Дамблдора жила здесь же, в Годриковой Впадине, совсем недалеко от его дома. Или заговаривал об отрывке из посмертной биографии пера Скитер о так называемых мрачных тайнах семьи директора...

Гермиона охнула. Ей вдруг вспомнилось, что хранится в ее сумочке: «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора», которые Амбридж сунула ей в Министерстве.

— Гарри, — позвала Гермиона, вылавливая из недр сумочки книгу, — я только что вспомнила. Мы принесли ее из Министерства. Если хочешь почитать... — она умолкла. Не ожидала, что Гарри так потрясет лицо Дамблдора, смотрящего на них с переливающейся обложки.

— Это ведь Скитер писала, так что тут наверняка полно чуши. Но ты ведь думал о том, что тебе сказала Мюриэль. Может, получится найти ответы. Нам просто необходимо понять, о чем думал Дамблдор, особенно если придется добираться аж до Дурмстранга. — Гермиона помолчала, затем тише добавила: — Ты знал его лучше всех. Он действительно о тебе беспокоился, я уверена. Так ты... почитаешь, посмотришь, получится ли понять, чего он хотел?

Гарри с трудом сглотнул. Потом отрывисто кивнул и забрал книгу.

Гермиона бросила взгляд на Драко.

— Ты же знаешь, где Дурмстранг?

— Откуда?

— Мы однажды слышали, как ты говорил, что твой отец хотел отправить тебя туда, но мать предпочла Хогвартс.

Драко обдумал ее слова.

— Да, отец там точно был. Он неплохо ладил со старым директором. Вы знаете, Каркаровым.

Наступила неприятная тишина. Мозг машинально продолжил предложение: ...до того, как Каркаров предал Темного Лорда и был за это убит.

Взгляд Гермионы остановился на клочке пергамента с адресом, который она вчера передала Драко. Записка до сих пор лежала на тумбочке. За ужином она рассказала Гарри и Рону, что выяснила, куда отправили его родителей. Большую часть комнат уже обновили, и Гермиона представляла, как Драко приведет сюда мать с отцом: Малфои остановятся в палатке, они с Роном и Гарри останутся в коттедже. Разделятся на гриффиндорцев и слизеринцев, как прежде, все вернется на предопределенное место.

Гермиона взглянула на Драко. Его губы были плотно сжаты, он смотрел на сборник сказок у нее на коленях.

— Я не знаю, где Дурмстранг. Но могу спросить.

* * *

В тот же день, когда Драко выбрался из постели, все тело ломило. Боль билась внутри него точно бладжер, отскакивая от плеча к ногам и обратно. Он устроился на подоконнике, держа две записки: в первой почерком Грейнджер значился адрес в Нью-Кэтков; во второй рукой Уизли было выведено: «Штаб-квартира Ордена Феникса расположена по адресу: Мостовая улица, дом 7». Он разглядывал бумажки, пытаясь разобраться с сумятицей в голове.

Драко гордился умением проводить самоанализ. Обычно ему удавалось понимать себя и свои желания с абсолютной ясностью. Это другие, а не он, вели себя глупо и необъяснимо. И в то же время, глядя на адрес в Нью-Кэтков, на сведения, найти которые он надеялся еще с конца июля, Драко обнаружил в себе крохотную, уму не постижимую часть, которая жалела, что Грейнджер отдала ему адрес.

На ее месте он даже не стал бы спрашивать Тонкс. Драко ведь содействовал им, а вручить ему ключ к его желаниям... все равно что открыть дверь, отпустить его, хотя он мог бы пригодиться гриффиндорцам в будущем.

Он поймал себя на том, что гордится своей полезностью, и это чувство также вызвало недоумение. Может, причина крылась в его природном стремлении доводить дело до конца? В нем всегда горел состязательный дух. Драко любил решать загадки, выигрывать. Любил ловить снитч — приходило ощущение завершенности.

Но нет. Было что-то еще. Он вспоминал медальон на шее Амбридж, желая, чтобы тот оказался в их руках. Он вспоминал диадему и хотел ее уничтожить.

До сих пор Драко не позволял себе задуматься о возможности, что гриффиндорцы вправду справятся со своей задачей. Однако зная, что два крестража уже уничтожены, третий — у них в руках, и где находятся еще два... пять из шести... миссия гриффиндорцев переставала считаться невыполнимой. Она понемногу переходила в разряд того, чего они вчетвером, вероятно, способны достичь.

Вчетвером... Драко нахмурился. Вот опять. Он с чего-то записал себя в их компанию.

Но разве Драко не стал одним из них? Грейнджер ведь что сказала? «Даже в роли упрямого сноба ты все равно считаешься частью компании». Он раз за разом делился знаниями, помогал планировать дальнейшие действия уже который месяц. Поначалу Драко лишь беспокоился за собственную безопасность, но если бы его мотивировало только это, он бросил бы участвовать в обсуждениях в ту же секунду, как Грейнджер наложила Фиделиус. Он отказался бы выступать против Темного Лорда.

И ничего из этого он не сделал. Скорее Драко лишь сильнее увяз в помощи гриффиндорцам, когда они переехали в коттедж: подсказывал, как прикинуться чистокровными, строил планы, чтобы те выходили эффективными. Да ради Мерлина, он вчера чуть не умер! И ради чего?

На поверхность сознания выплыли коробящие слова Крэбба в Министерстве. Спальня Пэнси, в которой он прирос к полу, не в силах уйти. Дрожь в груди, когда услышал, что поведение Гойла вызывает у его отца подозрения, что он и Пэнси, возможно, сходят с пути, предназначенного им всем.

Наверное, ему не давало покоя желание, которое Драко заталкивал поглубже с той самой ночи, как принял предложение Дамблдора. Он не мог отказаться от своей жизни. Он хотел вновь быть живым.

А чтобы этого добиться, гриффиндорцы должны убить Темного Лорда. Это был единственный путь к прежней жизни. Уничтожение крестражей. Конец Темного Ордена.

«Так пусть сами гоняются за крестражами», — прорезался голос в голове. Драко знал, что родители придерживались бы такой же позиции. И вообще запретили бы ему участвовать в поисках. Пришли бы в ужас, что он заявился в Косой переулок. Драко теперь и сам с трудом верил, что рискнул туда сунуться. Ведь это чисто гриффиндорский идиотизм.

Но... не решись он, отпусти гриффиндорцев одних, они бы не справились. Даже могли все трое попасть в Азкабан или умереть. А сейчас, с его помощью, они оказались на шаг ближе к уничтожению крестражей — на шаг ближе к миру, в котором Драко сможет жить.

В конце прошлого года он думал о том, что хочет посоветовать остальным слизеринцам: не высовывайтесь, молчите, пусть события разворачиваются без вашего участия. Только так можно выжить. Но если бы Драко последовал своим же советам с гриффиндорцами, его единственный шанс на старую жизнь испарился бы.

Странно было понимать, что своим успехом они в большей мере обязаны ему. А еще невероятнее — что Драко при этом не чувствовал за собой вины. Наоборот, казалось, что часть за частью он вырывает свою жизнь у Темного Лорда. В прошлом году Темный Лорд пытал Драко, лишил расположения мать и оставил отца гнить в Азкабане, несмотря на их верную службу. Темный Лорд охотно пожертвовал бы жизнью Драко, лишь бы унизить родителей.

Проще говоря, он счел Драко бесполезным — а Драко, в свою очередь, поверил, что беспомощен против сил Темного Ордена.

Но его противостояние Темному Лорду длилось уже почти четыре месяца. Четыре месяца, а они нашли один крестраж, кусочек драгоценной души Лорда, и знали, где второй. Если посчитать, все может закончиться уже в следующем году. А если родители запретят Драко помогать гриффиндорцам, кто знает, сколько времени тогда это займет?..

Может, ему просто не торопиться с ними связываться? Или послать сову? В Нью-Кэтков ведь безопасно? Может, ему подождать... хотя бы пока они не заполучат медальон?

Но едва мысль оформилась, Драко захлестнуло отвращение. Он пришел в себя, будто его щипком пробудили ото сна. Он не представлял, откуда появились все эти мысли. Из-за Грейнджер, наверное, и ее новой манеры с ним разговаривать: словно он незаменимая часть команды. Драко что, действительно сомневался, стоит ли идти за родителями? Нет. Они пошли бы на все, чтобы обеспечить ему безопасность, и Драко сделает для них то же. Он приведет их сюда, под купол Фиделиуса, и если это значит, что ему придется бросить поиски крестражей, да будет так.

Драко стиснул записки и поднялся.

Неважно, что он помогал гриффиндорцам. Родителям знать об этом необязательно, а Трио с этого момента придется рассчитывать только на себя. Драко еще может спросить отца о местоположении Дурмстранга, отговорившись простым любопытством, и все, дальше он умывает руки.

Когда он терялся, путаясь, очевидно, даже в собственных чувствах, в его жизни оставалась константа. Прежде всего он был Малфоем. Остальной мир стоял на втором месте.

Крутанувшись, Драко аппарировал.

Темнота сдавила со всех сторон, стиснула плечо, которое прострелило ослепительной болью. Не самый щадящий способ путешествовать. Драко вывалился в темной комнатке, хватая ртом воздух. Перед глазами плыло.

«Волнорез», домик Тонкс в Нью-Кэтков, примостился на берегу. Из окна в задней части дома было видно, как серые волны лижут бесцветный песок.

Но что-то было не так, осознал Драко, хватаясь за перебинтованное плечо. Кофейный столик из стекла заволок слой пыли. Не было никаких признаков боя, но дом стоял пустым и покинутым.

— Мам? — позвал Драко. — Отец?

Нетвердым шагом он двинулся в узкий коридор, где щелкнул магловским выключателем. Стеклянная лампочка озарила пространство, являя две открытые двери. Драко заглянул в спальни: одну занимала кровать на двоих, другую — на одного. Видимо, здесь на каникулах ночевала Тонкс. Драко испытал приступ резкого отвращения. Что это за каникулы в такой-то лачуге?

И все же на колдографиях и Тонкс-подросток, и ее родители — кузина щеголяла ярко-зеленым ирокезом — выглядели жутко счастливыми. С пятнами от солнечных ожогов они махали Драко, словно провели лучший день в жизни. Видеть магловский дом с волшебными колдографиями, это столкновение двух миров было ему непривычно, но в то же время от концепта веяло некой обыденностью.

Драко вернулся по коридору и, выйдя на кухню, заметил на плиточной столешнице пергамент.

Подхватил его резким движением. Почерк в записке не напоминал родительский, но его можно было изменить чарами, а родители, разумеется, не оставили бы после себя след, по которому можно было бы узнать их личности, если «Волнорез» вдруг раскрыли бы как убежище орденцев. Должно быть, вот оно: родители переехали в более безопасное место, и эта записка подскажет, где их искать.

На пергаменте было выведено следующее:

Н,

Спустя три недели ожидания мы склонны считать, что ты не вернешься с новостями, как ты нас уверяла. Мы не можем сидеть на месте, пока нашему сыну грозит опасность. Мы планируем вернуться в Лондон и своими силами воссоединить семью.

Мы признательны тебе за быструю реакцию.

И все. Ничего на обратной стороне. Никакой подписи.

Драко уставился на выведенные слова. Пергамент спланировал на столешницу.

Они ушли. Он разминулся с родителями и даже не на день. Здесь уже больше месяца никто не жил.

По телу прокатился холодок, словно от настойки. Драко недолго думал, прежде чем понять свои эмоции. Боль впилась в плечо с удвоенной силой. С размеренно бьющимся сердцем он оглядел домик в последний раз и аппарировал.

В этот раз боль усилилась стократно. Появившись в гостевой спальне, Драко согнулся, не отнимая руку от плеча. Судя по ощущениям, рана открылась. Под повязкой мокрело, под ладонью было горячо.

Выпрямившись и открыв глаза, Драко увидел у окна Грейнджер и склянку с ярко-желтым зельем у нее в руках.

— Я слышала, как ты аппарировал, — она протянула бутылочку. — А я как раз закончила Обезболивающее... — она не договорила, косясь по сторонам, явно ожидая появления старших Малфоев. Секунда шла за секундой, Грейнджер изучала его лицо, пока ее собственное не озарилось пониманием.

— Их там не было, — осторожно произнесла она.

— Гениальный вывод, Грейнджер, — пробормотал Драко. Он уселся на кровать, гоня мысли о волнах боли, расходящихся по руке. — Радуешься, да?

— Радуюсь? — Грейнджер свела брови. — С чего мне радоваться?

— Потому что тебе не придется... — его голос зазвучал громче. — Потому что я... — Драко разозленно выдохнул и отвернулся.

Пауза.

— Я уверена, они в безопасности. Если бы их поймали, мы бы услышали об этом по радио.

— Да? Ты уверена, значит? Ну спасибо, теперь точно все хорошо.

— Не надо язвить, — вспылила Гермиона. — Я сама передала тебе адрес, с чего мне радоваться, что их там не оказалось?

— С чего? — огрызнулся Драко. — Да с того, что родители не позволят мне продолжать в том же духе.

Грейнджер замолчала. Когда Драко посмотрел на нее, ее лицо покраснело.

— Я ведь прав? Ты рада, что я вернулся один, ведь это значит, что мне по-прежнему придется быть на вашей стороне!

— Люди способны чувствовать много всего одновременно, — отбрила она. — Я могу сочувствовать, что ты не знаешь, где их искать, и в то же время... и...

— И что?

— И испытывать облегчение, что ты не вернешься к тому человеку, в которого они тебя превращают!

Драко уставился на нее во все глаза. Он не сразу подобрал слова.

— Что значит, — ощерился он, — человек, в которого они меня превращают? Они мои родители, Грейнджер. Я именно такой, каким они меня воспитали.

— Нет. — Она с такой силой вцепилась в бутылочку с зельем, что пальцы подрагивали. — Ты сам знаешь, что ты не такой. И, по-моему, ты срываешься на мне, потому что и сам хочешь дальше искать крестражи.

— Правда? Вот как ты думаешь?

— Да! Ты сам сказал: «родители не позволят мне продолжать в том же духе». Ты не хотел, чтобы они тебе запрещали!

Сердце в груди Драко стучало сильно и часто. Накатила яростная, острая неприязнь и к Грейнджер, и к Поттеру с Уизли из-за их непреклонности и отсутствия внутренних конфликтов, к Тонкс, что не связалась с его родителями, и даже к ним, что покинули убежище.

Но больше ему было стыдно и противно от себя самого, ведь Грейнджер была права. Он сверлил ее взглядом — ее карие глаза горели, а солнце подсвечивало необъятные кудри — и ненавидел за правоту. Холодок, наполнивший его после прочтения записки, был не разочарованием и даже не беспокойством за родителей. Это было облегчение: что он может вернуться в штаб-квартиру и дальше помогать Трио, о чем родителям знать не стоит; что может участвовать в поисках крестражей, словно предатель крови.

И наверное, он уже стал предателем. Мелькнула мысль: можно ли предать, если никому не клялся в верности? А за ней следующая: был ли он верен чему-то большему, чем страх и эгоизм? Действительно ли он когда-то верил в правое дело Темного Лорда или лишь поддался желанию жить в безопасности и обладать властью? Ради Мерлина, когда Драко последний раз вообще вспоминал, что Грейнджер — маглорожденная? Поначалу так привычно было смотреть на остальных и думать: предатель крови... воспитанник маглов... грязнокровка. Теперь же, пусть даже слово пришло на ум, Драко стало неприятно, а перед глазами, словно в защиту Грейнджер, замелькали воспоминания: ужас на ее лице в считаных дюймах от его собственного в каморке Министерства; ее аккуратное предложение вырастить изгородь, после того как Драко увидел Нотта у штаб-квартиры; ее безудержная радость от сюрприза на день рождения. Драко задержал в голове мысль, что она маглорожденная, и с головокружительной неожиданностью понял, что этот факт нисколько его не трогает. Куда только делась прежняя брезгливость? Отвращение?

В жизни царила полная неразбериха. Драко зажмурился: мир покраснел, молотом отбивая ритм боли. Плечо пульсировало. Жгло.

— Я просто хочу вернуться к прежней жизни, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Это что, преступление?

Грейнджер заговорила не сразу. Раздалось тихое:

— Драко.

Он поднял глаза. Ее фигура чуть расплывалась. Прикосновения солнца окрашивали ее волосы в золотой. Грейнджер смотрела на него во все глаза.

— Я тоже хочу вернуться к прежней жизни. Поэтому мы здесь. Да, знаю, ты думаешь, мы ведем себя как... как глупые гриффиндорцы, сражаемся за какое-то великое дело, но это не... — сглотнув, она шлепнулась на подоконник. Казалось, нечто в горле мешает ей говорить. Грейнджер часто моргала, ее глаза блестели. — Это дело — наши жизни. Наш седьмой курс, которого мы лишены. Это... это возможность сидеть на трибунах во время квиддича, волноваться из-за экзаменов, уезжать домой на каникулы. Просто сидеть с друзьями в Большом зале и смеяться. ...Причина не в одних моральных устоях. Или, точнее, если говорить об устоях, то как раз они помогают нам вести счастливую жизнь. А Волдеморт хочет лишить меня этого, и всех нас. Даже тебя! Ты ведь чистокровный! Ты веришь в то же, во что верит он, а он даже тебе не дает жиз...

— Не уверен.

Драко ляпнул это не задумываясь.

Грейнджер слегка раскрыла рот. Уставилась на него в изумлении.

— Что... что ты сказал?

У Драко так перехватило горло, что он едва мог говорить. Он отвернулся от Грейнджер.

— Я не уверен, — пробормотал он. — Во что я... верю.

Грейнджер едва слышно вздохнула.

— Ох, это... Хорошо.

Драко щекой чувствовал ее взгляд. У него вырвалось простое «ага», но к чему именно оно относилось, он не знал и сам.

— Плечо сильно болит, наверное, — Грейнджер вдруг вскочила на ноги.

Он уцепился за смену темы с каким-то отчаянием.

— Еще как.

— Извини, извини, боже, я сидела и просто держала зелье! — она с дрожью рассмеялась. — Это слабая версия Обезболивающего, мы варили его в прошлом году со Слизнортом. В феврале, кажется. Может, ты и не помнишь. В общем, я разбавила его горсткой глаз жуков, чтобы ты ощущал рану и понимал, не стала ли она болеть сильнее, это ведь может быть плохим знаком... — так и болтая, Грейнджер достала палочку из кармана, наколдовала ленты бинтов на кровати, затем смазала их зельем. Драко следил за ней отстраненно, слушал вполуха, понимая, что она тоже размышляет над его словами, крутит и крутит их в голове, так же как он — в своей. Он, видно, совсем съехал с катушек, если признался в сомнениях вслух.

В то же время Драко был уверен, что этот разговор останется только между ними. Он не рассказал Поттеру с Уизли о диадеме и знал, что Грейнджер промолчала о том, что делал с ним Темный Лорд, как и о словах Крэбба в Министерстве. Он не понимал, почему так в ней уверен — но вот не сомневался. И сегодняшние откровения она тоже оставит при себе. Драко смотрел, как Грейнджер готовит бинты, все еще в одиночку ведя разговор о компонентах Обезболивающего зелья, и эта самонадеянная девчонка, любящая командовать, показалась, всего на мгновение, лишь фасадом той, кто задавала ему вопросы, пробирающие до самой его сути, и никогда не использовала полученные ответы против него.

Она закупорила бутылочку.

— Сними старые бинты, пожалуйста.

Драко сбросил с плеч мантию, не отводя взгляда от Грейнджер. Она вновь смотрела в сторону, отчетливо краснея. Смущать Грейнджер было Драко в новинку. Он ощущал приятную расслабленность, будто уравновешивающую ее видимую нервозность.

Драко подхватил палочку, взмахнул. Старые бинты, ослабнув, соскользнули с тела и свернулись на тумбочке, запятнанные кровью. Он глянул на плечо — движение головы послало вспышку боли. Рана успела открыться, но не сильно. Из тонкого темного разрыва стекала на грудь единственная бусина крови.

Грейнджер втянула воздух. Она будто собиралась с силами. Затем наклонилась и прижала пропитанные зельем бинты к его плечу. Щеку Драко погладила кудрявая прядка. Он удивленно вздохнул и почувствовал чистый легкий аромат, что-то цитрусовое и грушевое. Тот же запах, который он учуял, лежа в каморке Министерства, когда сознание то покидало его, то возвращалось. Пальцы Грейнджер разгладили бинты, Обезболивающее подействовало, и по плечу растеклась блаженная прохлада, сбавляя боль до шепотка. Мысли успокоились. Драко еще раз втянул носом легкий сладкий аромат ее волос.

А в следующий момент Грейнджер уже отстранялась, взмахивая палочкой, и бинты затянулись, обхватывая его плечо.

— Все. До конца дня продержится. Можно будет сменить завтра.

Драко кивнул, и Грейнджер развернулась к выходу. Когда ее рука легла на ручку двери, он сказал ей в спину:

— Спасибо.

Грейнджер оглянулась. На ее губах заиграла легкая улыбка.

— Обращайся.

И она вышла.

Замок на двери щелкнул, у Драко в ушах вновь зазвучал ее голос, едва сдерживаемая тоска в нем: «Я тоже хочу вернуться к прежней жизни». Он с трудом верил, что гриффиндорцев, в той же степени, как и его, подстегивала личная заинтересованность. Драко всегда полагал их такими себе героями на побегушках у Дамблдора, которые сражались с Темным Лордом во имя благородства и понятия не имели об инстинкте самосохранения.

Он вспомнил, с каким видом Грейнджер надевала на себя диадему в Выручай-комнате, и, наверное, наконец-то понял. Он ведь... сделал то же самое. Драко отправился в Косой переулок, понимая, чем это может кончиться. Они поступали так потому, что иначе им не будет места в этом мире.