Сумерки богов (джен)

Мартин смотрел на плывущую под ногами планету.

Размерами Новая Москва уступала Геральдике. Своим орбитальным расположением, цветовой гаммой, биологическим разнообразием она больше напоминала Землю, но превосходила ее по атмосферным, климатическим, экологическими характеристикам, как расцветающая дочь превосходит стареющую мать. Земля, несущая на себе многовековое бремя человеческой цивилизации, уже не сияла сине-зеленым, в облачном кружеве, нарядным елочным шаром на ветке вселенского древа. Она выцвела, потускнела, покрылась коростой из мегаполисов и язвами пустынь. Океаны, несмотря на то что уровень их поднялся, уже не слепили глубинной синевой. Эта синева приобрела мутный свинцово-серый оттенок, будто сама вода в земных океанах загустела до уровня плотности металла.

О былой красоте Земли Мартин мог судить только по видеороликам, которые хранились в архиве «Жанет». Именно благодаря этим роликам (а среди них были съемки, сделанные с МКС в начале XXI-го века) он сейчас и сравнивал две планеты. Он как будто смотрел на колыбель человечества во времена ее молодости, еще до увядания, когда признаки этого увядания только намечались, проступали, как первые морщинки в уголках глаз. Неужели и Новая Москва, чья колонизация началась всего пару десятков лет назад, точно так же поблекнет и увянет?

Новая Москва ему нравилась. Но Геральдику он считал своим домом. И скучал по ней.

Когда он смотрел на планету вот так же с орбиты («Queen Mary» перед посадкой была вынуждена несколько часов дожидаться разрешения от таможенной службы), Геральдика не казалась вот такой же залитой светом, играющей океанскими волнами, блистающей горными вершинами, манящей зелеными континентами приветливой, гостеприимной и жизнеоберегающей планетой. Напротив, с орбиты она выглядела почти враждебной, ощетинившейся горными пиками, континенты походили на густо утыканные тонкими гвоздями доски, будто планета готовилась не к приветствию, а к обороне, отвержению и изгнанию пришельцев. Ледяные шапки полюсов напоминали свернутое и временно обезвреженное климатическое оружие, которое при первом же сигнале тревоги выйдет из спящего режима и начнет свое очистительное действие, расползаясь по океанам и материкам очередным ледниковым периодом, вымораживая жизнь, как инопланетный вирус. Океаны Геральдики никогда не были сине-солнечными, как океаны молодой Земли. Они всегда были в мрачном, тяжеловесном движении, всегда глухо ворчливые, на грани неукротимого, разрушительного циклона. Горные массивы планеты, вероятно, отравили бы своих гималайских кузенов чувством неполноценности, возносясь в небо гигантскими ступенчатыми пирамидами с белоснежными навершиями.

Зима в Северной провинции, да и в Восточной, на тех же широтах, длится почти полгода, укрывая поверхность снежным покровом в человеческий рост. Температура временами опускается до -50 Цельсия, а ветра гнут и ломают стойкие, упорные, почти бессмертные, геральдийские кедры. Реки по весне выходят из берегов и широченными мутными потоками срывают пласты почвы, будто куски отжившей плоти.

И все же Мартин любил ее. Он был с Корделией и на Аркадии, этом уютном приморском мирке, где так восхитительно бродить по облагороженным заповедным дюнам, и на Шии-Раа, где они снова катались на тримаране и охотились на крапчатых полипов, и на Эдеме, где вода в озерах розового цвета, будто со дна подсвеченная закатом. Ему везде нравилось. Он жадно смотрел, слушал, собирал информацию, классифицировал, анализировал, делал короткие ролики, коллекционировал голоснимки. Копил впечатления, знания, чувства. Он сокращал свой сон до необходимого минимума, чтобы успеть перевести в цифру открывшееся ему многообразие, многоликость вселенной. Он восхищался и влюблялся в каждый новый открывшийся мир, с замиранием сердца убеждаясь в необъятности и бесконечности космоса. И все же…

Все же впечатления тускнели, восторги притуплялись, голоснимки уходили в маркированные папки, а он хотел домой, на Геральдику. Все чаще видел он во сне их затерянный в лесах дом, свою маленькую комнату под скатом крыши, ту, которую он впервые в жизни выбрал сам, в которой обрел покой и безопасность, видел плавающий камин, прозрачные колонны с декоративными растениями, кухню, где он научился варить кофе древним, энергозатратным способом и скользящие по ту сторону прозрачных стен длинные ночные тени.

Он вспоминал свой первый дождь, напугавший его и согнавший вниз, вспоминал кружку с горячим сладким чаем в руках, вспоминал первую затаившуюся на ладони снежинку. Возможно, эти неясные образы уступали по яркости и выразительности всем последующим впечатлениям, удивительным инопланетным пейзажам, захватывающим приключениям и поездкам, но Мартину были дороги именно те, самые первые. Он часто сожалел о том, что не сохранил ничего в память о первых днях пребывания на Геральдике, не сделал ни одного голоснимка, ни одного ролика. Даже если что-то и оставалось в цифровой памяти, он поспешно удалял по выработавшейся еще в научном центре привычке.

Если стереть мучительные воспоминания прошедшего дня из органической памяти невозможно, если память тела ему неподвластна, то он может по крайней мере избавиться от памяти цифровой. Так же он поступал и в первые дни на Геральдике.

Когда новая хозяйка (подумать только, когда-то он ее боялся, искал в доме секретную лабораторию, очередной пыточный полигон) оставляла его в покое с ее мнимой заботой и уходила к себе, он поспешно, с каким-то злорадным рвением немедленно стирал все, что процессор сохранил во временных файлах. Опустошал кластер памяти с фанатичным старанием, почти брезгливо, будто желудок промывал, освобождаясь от яда. И мечтал точно так же обойтись со своим мозгом, этим органическим хранилищем токсичного хлама. Пройтись бы по этому хранилищу диском с алмазным напылением, чтобы свести все памятные зарубки до первозданной гладкости...

Но сделать он этого не мог. Воспоминания записывались в ином, недоступном для процессора формате, в живых растущих меняющихся клетках, чью тайну люди пытались раскрыть веками. Спасением было только волевое подавление красок.

Он научился делать это интуитивно, копируя цифровую процедуру стирания данных. Образы, хранимые в органической памяти, он стал представлять в виде таких же видеофайлов, только придумал им новый формат, снабдив несуществующим расширением. И по несколько раз нажимал воображаемую кнопку delete. Снова и снова.

Сначала ничего не происходило. Файлы держались крепко за органический носитель. И даже самостоятельно, без команды, воспроизводились. Его человеческая составляющая будто насмехалась над кибернетической, явив свою непредсказуемость, неуправляемость, отвергая все протоколы и алгоритмы. Воспоминания вспыхивали еще более ярко, раня подробностями, сопровождались звуками и даже запахами — запахом крови и подпаленной электродами кожи.

Но он не сдавался. Пробовал снова. Не потому, что верил, а потому что ничего другого не оставалось. Не было иной помощи, иного спасения. Только это беспомощное, интуитивное лечение.

И как-то со временем стало получаться. Кнопка delete начала действовать. Нет, окончательно видеофайл не исчезал, но он тускнел, становился черно-белым, размытым. Образы обращались в тени, плоские, безголосые. Ему становилось легче. Эти скользящие по краю тени уже не пугали. Не будили. На несколько блаженных часов он попадал в серую пустоту беспамятства.

И Корделию, впервые возникшую за прозрачной стеной, он точно так же стер. Как стирал в последующие несколько дней всех членов экипажа яхты, невзирая на то, что видел этих людей впервые и они ничего плохого ему не сделали. Не сделали, так сделают. Так он рассуждал. Это люди, а люди — враги. Если он не может устранить их физически, присвоив статус «вражеских объектов», то он сотрет их виртуально, в своем сознании. Пусть человек-программист и обладает полномочиями заглянуть ему в голову, в ее кибернетическую область, в сам мозг никто заглянуть не сможет. Люди сами снабдили его, киборга, этим неприкосновенным сейфом, и он никого туда не допустит. Там, в этом неразгаданном пространстве, он свободен.

Ему казалось, что таким образом он мстит своей новой хозяйке, играющей в милосердие. Она пыталась говорить с ним, что-то рассказывала, задавала малозначащие вопросы. Якобы беспокоилась. (Это он сейчас знает, что беспокоилась, а тогда прислушивался с затаенной горечью, искал подвох, фальшь, угрозу). А он ей по мере сил подыгрывал. Делал это от безысходности. А потом мстил, как мог — удалял, глушил, обесцвечивал. Изгонял из нанокластеров и нейронов.

Он перестал это делать только после своего побега. Он и накануне уже не был столь категоричен. Цифровой буфер, правда, очищал. Привычка слишком укоренилась. А вот с тем, что оседало в эмоциональных кавернах, он уже не вел прежнюю борьбу. Он позволял этим воспоминаниям оставаться в объеме и красках. А потом и коллекции начал составлять. О своих непримиримости и категоричности он уже жалел.

Он далеко не сразу понял, что огромная, неприветливая с виду Геральдика с ее бурями, штормами, морозами, снегопадами приняла его и взяла под защиту. Планета не выказывала к ступающим на ее поверхность растительной приветливости, не завлекала ложной яркостью и пестротой, словно хищное растение, как это делают многие обитаемые миры. Геральдика никому не обещала легкого, беззаботного существования, но она никого и не выдавала. Все ее приемные дети становились родными. Во всяком случае именно так чувствовал себя Мартин — усыновленным и обласканным этим суровым и прекрасным миром.

Конечно, он хотел побывать и на других планетах. Он помнил, как часами вглядывался в бездонную черноту космоса, стоя у стены купола. Он различал далекие, такие далекие звезды. Вокруг каждой из них вращались планеты, и каждая была неповторимой. Какие-то из этих миров стыли в нетающих льдах, какие-то светились истекающей из ядра лавой, какие-то отражали свет металлизированной поверхностью, некоторые вращались в мантии из раскаленных газов, а были и такие, где шли алмазные дожди. Большинство планет в Галактике были не приспособлены для жизни, даже самой примитивной, но и обитаемых миров было достаточно. Целой жизни не хватило бы посетить десятую часть этих миров. И все они манили новизной и своеобразием. Были и такие, что еще только ожидали своих первооткрывателей. И Мартин хотел бы стать одним из них. Он хотел бы отправиться в глубины космоса навстречу новому и даже опасному. И вернуться он тоже хотел. И всегда возвращаться в их дом на Геральдике. Пусть странствия будут долгими, пусть эти странствия будут полны открытий и приключений, но и возвращение пусть будет желанным. Его возвращение домой, туда, где его ждут, где его любят.

Только состоится ли оно, это возвращение? После того происшествия на Геральдике, когда Корделия совершила вынужденную посадку в лесу, а он отправился за ней на грависанях, с его хозяйкой что-то случилось. Он не понимал что. Он даже не мог достоверно обозначить и классифицировать признаки. Программа безуспешно прогоняла по логическим схемам собранные данные. Ответ всегда был одним и тем же — все жизненные показатели объекта в норме. Вероятность негативного исхода — 0,01%. Но Мартин чувствовал, что этот негативный исход уже раскручивается, что он уже вступил в фазу реализации.

Корделия изменилась. Неуловимо, в каких-то ничтожных процентах спектра, в жалких, почти несчитываемых нюансах. Она как будто… как будто дистанцировалась от него, пыталась создать между ними некий буфер.

Началось это сразу после ее выздоровления. Она чего-то испугалась. Чего? Мартин не решался спросить. Да и не было у него никаких конкретных фактов. И само это ощущение отстраненности так же доказуемо не присутствовало, оно возникало время от времени. Корделия словно забывала о принятом решении и становилась такой, как была до происшествия, всю счастливую зиму. Не было недосказанностей и настороженности. Потом она внезапно вспоминала о чем-то, о том, что решила, и возникала эта едва уловимая отчужденность.

В эти интервалы отчуждения она как будто чувствовала себя виноватой, пыталась что-то сделать для него, что-то подарить, что-то устроить. И ничего не объясняла. Еще на Геральдике она вручила ему паспортную карточку и код к его личному банковскому счету. Но Мартина это не обрадовало. Да, он теперь гражданин Федерации. Со всеми сопутствующими правами. У него есть деньги, которые он вправе тратить по собственному усмотрению. Обо всем этом он когда-то и мечтать не смел. Он больше не игрушка в чужих руках, он — полноценная личность и он… свободен. Корделия так и сказала:

— Я хочу, чтобы ты был свободен.

Свободен? А разве он не был свободен и до получения паспортной карточки? Он давно свободен. С тех пор, как Корделия выкупила его у «DEX-company». Просто он не сразу это понял. Паспортная карточка всего лишь формальность. Необходимое свидетельство. Защита. Но когда он взял эту карточку в руки, прохладную, гладкую, с голографическим логотипом, он почувствовал себя… отвергнутым.

Он больше не был частью ее жизни. Он был сам по себе.

Тогда один единственный раз он осмелился задать ей вопрос:

— Я тебе надоел? Ты хочешь, чтобы я ушел?

Она тогда испугалась. По-настоящему испугалась. Начала оправдываться, уверять его, что он — единственное, что у нее есть, смысл ее существования. И она не лгала. Детектор оценил ее искренность выше 90%. Она и впоследствии не лгала. Всегда говорила правду. Только он не мог понять, что происходит, чего она добивается, зачем она настаивает на этой стажировке.

Одной из возникших у него версий была болезнь. У нее нет уверенности в благополучном исходе, и вот таким образом она пытается приучить его к самостоятельности, к жизни без ее заботы и покровительства. Но ни его сканер, ни детектор никаких отклонений не находили. Корделия была здорова. Время от времени она впадала в задумчивость, но на ее физическом состоянии это никак не отражалось. Почему же она так настойчиво пытается выгнать его на эту станцию?

Идея отправиться на строящийся телескоп в качестве стажера ему нравилась. Это было интересно. Узнать что-то новое, попробовать себя в новом качестве, действовать самостоятельно, принимать решения, знакомиться с людьми, смотреть на них без страха, как на равных, изучать модели их поведения, их мотивацию, их цели. Да и себя испытать. Способен ли он на взаимодействие с внешним миром без посредничества? Справится ли он? В этом Корделия права — он должен учиться, должен пробовать.

Старшим группы сотрудников «МедиаТраст», прибывших на станцию, был Ласло Ковач, инженер-электронщик, в чью задачу входила установка и ввод в эксплуатацию передающих и принимающих узлов радиотелескопа. В группу входили в основном техники, занятые монтажом и калибровкой антенны, направляющей волновые сигналы в центр большого зеркала, висящего в пространстве на четырех опорах, но кроме техников в работе принимали участие и два астрофизика, представителя планетарной академии наук, чье пребывание на станции спонсировал холдинг. Вот к этим астрофизикам Мартина и определили стажером.

О том, что он киборг, знал только куратор группы. Все прочие сотрудники прибыли с Земли и в лицо Мартина не знали. Впрочем, они с ним почти и не контактировали. Мартин проводил большую часть времени сначала наблюдая, а затем участвуя в работе ученых.

Те в первые сутки его пребывания на станции восприняли его присутствие как негласный надзор со стороны корпорации, выдавшей грант на исследования, и встретили просьбу Ласло принять в компанию неожиданного кандидата с недоумением, но очень скоро убедились в полезности «соглядатая». Стажер, у которого непонятно какое образование и есть ли оно вообще, оказался на удивление сообразительным и легко обучаемым. Повторять что-либо дважды не приходилось.

Мартин тоже держался настороже. Как бы он не убеждал себя и Корделию, что непременно справится, что давно излечился от приступов паники, что его социализация продвигается вполне успешно, первые дни на станции дались ему нелегко. И как же предусмотрительно поступила Корделия, посвятив в свой замысел одного только руководителя. Ласло знал о существовании разумного киборга, знал, что этот киборг принадлежит главе холдинга, и, будучи человеком вполне прогрессивным, воспринимал сам феномен разумных органических машин как нечто само собой разумеющееся. Люди еще двести лет назад говорили о чем-то подобном, и вот оно случилось — искусственный интеллект в человеческом теле. Естественный ход технологической эволюции, и перед ним, Ласло, стоит сейчас порождение этой эволюции.

Ласло не проявлял ни враждебности, ни страха. Но он был любопытен. Даже излишне любопытен. Мартин чувствовал на себе его изучающий взгляд. Киборг! Разумный! Вот это да! К тому же Ласло явно не мог определиться, как себя с этим киборгом вести. То ли как с обыкновенным представителем хумансов, то ли как с существом, наделенным особыми, почти сверхъестественными способностями, то ли вообще как с инопланетянином.

Ласло привел Мартина в жилой отсек станции и показал свободную каюту. Когда Мартин остался один, он внезапно пожалел о своем согласии на стажировку. Не поспешил ли он с этой многодневной практикой по социализации? Он мог бы отказаться. Корделия не настаивала. Она предлагала. Она никогда не лишала его выбора, даже в тот непростой момент противостояния с «DEX-company».

Чтобы развязать себе руки, Корделия спрятала его на «КМ». Мера была вынужденной. Мартин хорошо это понимал. Он слышал разговор с Кирой и был вынужден признать правомерность доводов хозяйки. Ему лучше быть от нее подальше. Он — ее слабое место, ахиллесова пята. И все же, несмотря на его безоговорочное согласие и понимание ситуации, она не лишила его выбора.

Однажды его уже покинули из самых благородных побуждений. «Нам необходимо уладить кое-какие имущественные разногласия», объяснила ему мать. Они пока не могут его забрать. Но как только все эти разногласия и споры будут улажены, они сразу за ним вернутся, и Мартин больше не увидит эту проржавевшую станцию.

Когда Корделия уходила с «Мозгоеда», она тоже обещала благополучное возвращение. Сознанием он понимал, что это не та женщина, которая называла себя его матерью и читала ему вслух, что это другая женщина. А той, первой, давно уже нет в живых. Но на глубоком, эмоциональном уровне он не мог их разделить. Он уже и с этой, второй, мысленно попрощался, и первые сутки на «КМ» были для него подлинным испытанием.

Он чувствовал себя совершенно потерянным. Он слышал голоса малознакомых ему людей. В них не было враждебности. Напротив, когда эти люди говорили о нем, в их голосах звучала подлинная тревога. Они хотели ему помочь, хотели стать его друзьями. Дэн время от времени запрашивал отчет о состоянии, и Мартин добросовестно отчитывался. Никаких тревожащих отклонений отчет не содержал. Система не могла запротоколировать и перевести в проценты то, что он тогда чувствовал — страх и тоску. Все показатели стабильно держались в зеленой зоне.

Потом за ним вместе с Дэном пришла девушка и уговорила выйти из каюты. Покинуть это новое убежище было нелегко. Потому что там ждали люди. Их было всего пятеро и опасности они не представляли, но Мартину стоило немалых усилий пройти несколько шагов до пультогостиной. Это было сродни приступу агорафобии на Геральдике. Он преодолел свой страх, а затем его вовлекли в разговор и как-то уговорили рассказать о планете, ставшей его домом. И все почти наладилось.

Оказалось, что вовсе необязательно стоять на поверхности Геральдики перед домом, наблюдая, как хозяйка в своем импровизированном офисе ведет переговоры или препирается с «Жанет». Достаточно позвать их из глубин как органической, так и цифровой памяти. И они здесь, рядом, совсем близко. Они и не уходили никуда, не оставляли его, не предавали.

Давний кошмар утраты настиг его только с известием о покушении. Кошмар сбылся, обрушился горящим раскаленным метеоритом, вспарывая, раздирая едва наросшее, чуть затвердевшее чувство безопасности. Враг, давно подстерегавший в засаде, враг бесплотный, неуловимый, внезапно набросил ему на голову пластиковый мешок. «Ты надеялся уйти от меня, — злорадно шептал враг, наслаждаясь его ужасом. — Нет, ты не уйдешь. Я всего лишь играл с тобой. Я ослабил твои путы. Хотелось посмотреть, как ты беззаботно резвишься, самонадеянный киберщенок, как ты дразнишь себя надеждой, что стал человеком, как ты веришь, что обрел защитников, дом, семью. Нет у тебя никого, глупая кукла. Я убил ее. Тебя снова бросили. Ты никому не нужен».

Висящая на орбите станция медленно выползла с теневой стороны на солнечную.

Мартин смотрел, как планетарные полушария обмениваются временем суток. Одно засыпает, натягивая пелену ночи, как одеяло, а другое пробуждается, ту же пелену сбрасывая. В городе, втором административном центре Новой Москвы, названном незатейливо Мэрией (более благозвучное, с историческим подтекстом, имя обещали вынести на планетарный референдум), начинался день.

Мартин знал точные координаты Мэрии. Он знал координаты дома на 7-й авеню и даже координаты квартиры. Процессор накладывал на поверхность планеты координатную сетку, указывая местонахождение запрашиваемого объекта с точностью до секунды, обозначая этот объект на внутреннем экране пульсирующей точкой. Мартин выбрал координаты их дома, и процессор безошибочно воткнул в поверхность Новой Москвы виртуальный флажок. Саму 7-ю авеню Мартин, по понятным причинам, не видел. Только угадывал за облачной завесой очертания континента. В безоблачный день он бы разглядел и город, отыскал бы на поверхности паутинистое, серо-зеленое пятнышко, а уж в ночное время и вовсе сделал бы это без помощи процессора. Но не более. Увидеть их дом, даже заглянуть в окна он мог бы с помощью оптического визора. Таких на орбитальной станции было немало, но зачем? Корделии там нет. Она улетела на Асцеллу.

За все время его пребывания на «Сагане» они говорили по видеофону всего два раза. В первый раз, когда он только прибыл с группой Ласло, она позвонила, чтобы узнать, как он устроился и каковы его первые впечатления. И три дня спустя, когда сообщила, что экстренно вылетает на Асцеллу и, возможно, ему придется задержаться на станции дольше, чем планировалось. Что за острая необходимость лететь, Корделия не объяснила. По ее словам эта необходимость возникла буквально несколько часов назад, и переиграть ситуацию в ином ключе она не может. Остается следовать обстоятельствам.

Мартин почувствовал легкую обиду и беспокойство. Детектор показывал достаточно высокий процент искренности — около 70%. Корделия не лгала. Но и всей правды не говорила. Она что-то скрывала. Обычно процент искренности колебался между 80% и 90%. Иногда даже подскакивал до 100. А тут — 70%. Полуправда. Возможно, за время его отсутствия она получила некую информацию и приняла решение спонтанно. Но что это была за информация? Не грозит ли ей опасность?

— Я могу полететь с тобой?

Он понимал, что ответ будет отрицательным, но все же задал его. Она, скорей всего, для того и отправила его с группой Ласло, чтобы не вмешивать в задуманное.

— Нет, Мартин, тебе лучше остаться там, где ты сейчас. Я полечу одна.

— Но почему?

— Так надо.

После этих ее слов уверенность Мартина в наличии возникшей между ними недосказанности, даже тайны, только укрепилась. Она от него что-то скрывает. Возможно, в этом «что-то» и кроется причина ее отчужденности, ее попытки выгнать его в автономное плавание. Ее что-то гнетет. Мартин видел это по ее глазам, слышал в ее голосе. После того как разговор завершился, от нее пришло сообщение: «Я люблю тебя». Он ответил: «Я тоже тебя люблю».

Мартин смотрел на планету. Она медленно поворачивалась западным полушарием к Эстелле, увлекая висящую над ней станцию. Ему хотелось позвонить. Это было проще, чем набирать пространное сообщение. К тому же он услышит ее голос. Но ему что-то мешало. Как мешало вчера и позавчера. То самое отчуждение.

Ему так много хотелось ей рассказать. Свои первые впечатления, первые знакомства. Как интересно было начинать работать, и как он прятался в отведенную ему каюту, как едва не забрался в прибывший с планеты транспортный шаттл, чтобы вернуться обратно, и как преодолевал свои давние страхи; как много нового он узнал и как забавно было выслушивать от своих кураторов-астрофизиков их научно-аргументированное мнение, что разумных киборгов не существуют. Оба в них не верили. И доказывали Мартину, что его нет и быть не может!

— Это все фантазии обделенных мужским вниманием домохозяек! Или хорошо продуманная PR-компания. Хотели бы мы посмотреть на одного из них, из этих разумных.

Мартин в ответ только улыбался.

Заниматься стажером у обоих ученых не было ни желания, ни времени, и потому они давали скучные, простые и времязатратные поручения, которые не спешили выполнять сами. Например, прогнать по всем угловым частотам радиоинтерферометр и внести данные в калибровочную таблицу. Если он справлялся достаточно быстро (Мартин слегка притормаживал собственную работоспособность), то Борис и Ло Цзы, так звали астрофизиков, по очереди, перебивая друг друга, объясняли Мартину принцип работы радиотелескопа, перечисляя виды и источники излучений, методы их исследований, а также скрытую за волновыми характеристиками информацию об излучающих объектах.

Конечно, Мартин мог все это прочитать сам. Или даже не читать, а забросить в цифровую память, чтобы в последствии извлекать при возникшей необходимости, но слушать было интересней. Если они считают его человеком, то он и должен вести себя как человек.

На комм пришло сообщение от Бориса Штерна, одного из его кураторов.

«Тебя там на грузовой палубе спрашивают. Просили подойти к пятому стыковочному узлу».

«Меня? Кто?»

«С какого-то транспортника. Вроде подарок тебе привезли».

Согласно правилам безопасности экипажи прибывающих транспортников не могли покинуть зону разгрузки без тщательной проверки. То же самое касалось и сотрудников, работающих на станции.

Мартин задумался. Кто мог знать о его стажировке на станции?

Подключившись к искину, он быстро просмотрел список прибывших за сутки грузовых судов.

Четвертая строка снизу — «Космический мозгоед».