Сумерки богов (джен)

«Диагностика завершена. Работоспособность 87%. Время до полного восстановления 8 часов 37 минут».

Мартин коснулся затянувшейся раны. Уже рубец. Чуть выше того, прежнего. Как будто стрелявший метил именно туда, чтобы напомнить. Один раз от предписанной утилизации ушел, второй — не уйдешь.

Выстрел не смертельный. Короткий опаляющий луч, выпущенный из бластера, пробил легкое, обуглил альвеолярную гроздь и вышел под лопаткой. Почти как тот, арбалетный. Только выдергивать не пришлось. Всего лишь поток смертоносного излучения. Мгновенный импульс. Дэн на Степянке получил несколько таких. И все — прямое попадание в грудь. А Мартин — всего один, остальные два не считаются. Почти царапины. Дэн после тех выстрелов, даже потеряв много крови, смог подняться и догнать Балфера. А он, Мартин, задохнулся от болевого шока.

Уже третьи сутки Вениамин Игнатьевич держит его в медотсеке: ставит капельницы, делает перевязки. Мартин вздохнул. Больно. Ну какой он киборг? Полуфабрикат. И кровью истекает, и боль чувствует, и неприятности доставляет. Может быть, это вторично пробитое легкое — послание от судьбы? Именно так ему и предписано умереть? Вторично впаянный знак ущербности.

Этот приговор был вынесен ему год назад, ордер на утилизацию, но он почти мошеннически его избежал. Произошел какой-то сбой, недосмотр. Корделия не должна была успеть к тому утилизатору на Новой Вероне. Или Лобин ее должен был обмануть. Сколько у недобитого киборга оставалось до полного отключения, когда они прибыли на «Подругу смерти»? Двадцать пять минут? Двадцать пять минут между жизнью и смертью. Ничтожный временной промежуток. Заблудившийся фотон в масштабах вселенной. Те, кто управляет вселенскими механизмами, могли не уследить. Допустили событийный нанолюфт. И ущербный, недоделанный киборг выжил, хотя и был уже приговорен и вычеркнут из всех возможных списков. Нарушение.

Главное условие любой саморегулирующейся системы — это баланс. Сохранение устойчивого равновесия. Если равновесие нарушается, происходит коллапс. Вселенский механизм необъятен, законы его непознаваемы. Кто он, искусственный получеловек-полумашина, в этом непостижимом организме? Меньше молекулы. Даже не микроб.

Способен ли он влиять своим незаслуженным выживанием на столь грандиозное образование? Слишком самонадеянно это предполагать, он какой-то заблудившийся кварк, элементарная частица. Но с другой стороны: вряд ли он один такой, заблудившийся, проскользнувший в прорезь из двадцати пяти минут. Их таких много. Миллионы, даже миллиарды. Вселенской системе, чтобы оставаться в равновесии, придется с ними, с этими световыми песчинками, считаться, придется учитывать погрешности. Потому что — блуждая, вмешиваясь, сталкиваясь, взаимодействуя, — они нарушают прежде четко обозначенные законы, смещают вселенский вектор. Пусть на величины в нанометрах, но и этого бывает достаточно.

Например, если изменится угол наклона планетарной оси на один градус, то произойдут катастрофические климатические изменения, способные погубить все живое. И вся вселенская система гирь и противовесов, невзирая на ее грандиозность, на массы звездного вещества и парсеки, очень хрупка и ранима. Достаточно и одного кварка, что привести ее в негодность. Вселенная будет стремиться к очищению от них, лишних, задержавшихся в ее пределах нелегально. Он воспользовался этой пробоиной в двадцать пять минут и живет уже целый год, целый год блуждает по артериям и венам вселенского организма. В конце концов его изловят и уничтожат. И умрет он именно так, как и было предназначено — захлебнется кровью.

Три дня назад ему об этом напомнили. Вселенная стремится восстановить все изначальные схемы, вернуть течение времени и событий в прежнее русло. Корделии удалось подправить схему, потому что она такая же заблудившаяся частица. Она сама не раз говорила, что ей суждено было умереть на «Посейдоне», что она осталась жива по недоразумению, по недосмотру. Выпала из списков. Была бы она там, в перекрестье связей, в сплетении действующих, опробованных механизмов, повязанная по рукам и ногам рутиной привычек и стереотипов, — никогда бы за ним прилетела. И все свершилось бы так, как и было задумано.

Пока его не было в ее жизни, ей было проще: она была свободна. Двигалась, как оборудованная собственной «гасилкой» яхта. А он, появившись, нарушил равновесие. Сделал ее уязвимой. Это потому, что он лишний для нее, будто пристегнутый к щиколотке мешок с песком, замедляет движение, тянет вниз, душит. Причиняет боль. Как бы он хотел, чтобы она ничего не знала об этих ранах! И об этом происшествии. Какая наивность! Даже если Станислав Федотович и Вениамин Игнатьевич и Тед и Дэн согласятся на это, его это не спасет. Корделия узнает. Уже знает.

Вся грузовая палуба орбитальной станции простреливается видеокамерами. Когда Мартин вышел через грузовой портал, чтобы подойти к пятому доку, он поймал сигнал от шести механических глаз, смотрящих прямо на него, фиксирующих каждый шаг. Сигналы с раскиданных по всем узловым точкам радиотелескопа камер поступают на сервер службы безопасности и в оперативную память искина, отслеживаются все перемещения и все производимые работы. И все, что случилось с Мартином, его разговор с тем странным, полным агрессии человеком, которого Полина назвала Казаком, уже поступило в распоряжение безопасников. Ласло известили незамедлительно. А руководитель группы техников от «МедиаТраст» обязан известить руководство. Известить Корделию. Что ей скажут? Что его подстрелили? Что он получил те же самые раны, что и на Новой Вероне? Что он опять… влип? Что его опять надо спасать?

Удар предназначался для нее, а он только средство. Сам по себе он ценности не представляет, он всего лишь ее атрибут — киборг. Разумный, да, но с тех пор, как на парламентской сессии была одобрена резолюция по правам разумных киборгов, это уже не является чем-то, порождающим сенсации. Он больше не стоит вне закона, у него паспорт гражданина Федерации и карточка резидента Геральдики. Вне закона уже стоят те, кто на него покушался. Кто они? Подельники Ржавого Волка? Корделия говорила, что по ее флайеру стрелял Валентин Скуратов, некогда возглавлявший контрразведку Бозгурда. Несмотря на принятые меры задержать киллера не удалось.

— Что совершенно не удивительно, — с грустной улыбкой резюмировала Корделия, когда в один из зимних вечеров на Геральдике Мартин осмелился ее спросить, как все случилось.

Она сначала не хотела об этом говорить, потому что вместо нее погиб тот человек, Ордынцев, и Корделия считала себя виновницей его гибели. Затем ей пришлось давать показания следователю, посетившему ее прямо в больнице. И она предпочла бы об этом забыть.

Но забыть она не могла, как не могла забыть и крушение «Посейдона». И была пожалуй рада, когда Мартин почти вынудил ее облечь горькие воспоминания в слова. Она говорила, а он слушал. Так и она когда-то слушала его, когда Мартин впервые заговорил о днях своего «детства» на станции у Бетельгейзе, порывом, без предисловия, без связного сюжета. Он знал, что услышанное им принадлежит только ему, что он единственный в Галактике свидетель ее страхов и слабостей. Следователь в больничной палате услышал только сухие, бесстрастные факты.

— Как ты думаешь, кто это мог быть? Кто стрелял? — спросил Мартин.

— Есть сведения, что это был Скуратов, — ответила Корделия, — но доказательств нет. Его не поймают и не найдут. Будут прятать, как складной нож в потайном кармане, чтобы выхватить в подходящий момент. И нанести удар.

Удар нанесли. Мартин не знал человека, который в него стрелял, но что-то неосознанное, глубоко интуитивное подсказывало, что Валентин Скуратов рядом. Что он — вдохновитель.

Мартин покосился на проценты и оставшиеся часы до полного восстановления. Он мог бы уже покинуть медотсек и перебраться в каюту, но Вениамин Игнатьевич настоял, чтобы пациент оставался подключенным к приборам, контролирующим жизненным показатели. Не подействовали уверения, что Дэн считывает всю информацию и не позволит преувеличить или преуменьшить проценты.

— Нет уж, голубчик, — возразил доктор, — знаю я вашего брата-врачефоба. Все у вас всегда в допустимых пределах и все само регенерирует, а мне потом перед Корделией отвечать.

— Ну так регенерирует же, — возразил Мартин. — И в допустимых пределах. Вы меня год назад не видели, Вениамин Игнатьевич. Мне тогда система до полного восстановления 560 часов определила, а сейчас всего девять. Я в отличной форме.

Он в самом деле в идеальной форме. На пике своих возможностей. В апогее. В зените.

Потому что счастлив.

* * *

За долгие зимние месяцы на Геральдике Корделия его основательно откормила, он бы и лишние килограммы набрал, если бы система время от времени в аварийном режиме не ускоряла метаболизм.

— Готовься, буду тебя баловать. Неумолимо и беспощадно.

Корделия произнесла эту угрозу еще на пассажирском лайнере, когда они летели с Новой Земли. Через пару часов после взлета они спустились поужинать в ресторан.

Корделия протянула Мартину меню и предложила начать тренировки. Потому что когда они прилетят, ему предстоит составить список его желаний. Она будет их исполнять.

— И не забудь покапризничать.

— Это обязательно? — осторожно спросил Мартин.

Корделия засмеялась.

— Так это главное!

— Я не умею.

— Вот поэтому я и буду тебя баловать.

Весь полет до Геральдики Мартин составлял список. Задача оказалась не из легких. Начал он бодро.

«Хочу научиться водить флайер».

И — завис. А дальше-то что? Как возможно что-либо желать, если не испытываешь в том потребности? Когда голоден или испытываешь жажду, понятно. Простые, естественные желания. Когда хочешь спать или замерз. Тут тоже без вопросов. Когда испытываешь информационный голод. Когда болеешь… Когда чувствуешь боль… Но он не голоден, не хочет пить. Ему не страшно. И он в безопасности. Ему тепло. Домовой искин в любой момент даст ему доступ в инфранет. И, главное, с ним его человек, его женщина. Чего еще желать? Он счастлив, любим и спокоен.

Мартин сидел у пылающего камина, мусолил стилус, а Корделия с улыбкой за ним наблюдала. Со списком лакомств, которые она час назад заказала и которые в ближайшее время должен доставить беспилотник, было проще. А вот все остальное… Мартин взглянул на «хозяйку» с искренней беспомощностью.

— Что? Никак? — посочувствовала она.

— Никак, — вздохнул киборг. — Это, наверное, потому что я не человек. Человек знал бы что пожелать.

— Да, ты прав, человек бы не затруднился.

— А что бы он пожелал?

— Ну, если мы возьмем молодого человека примерно твоего физиологического возраста, то он пожелал бы флайер, кобайк или скутер какого-нибудь очень известного, престижного производителя. Желательно последней модели. Тюнингованный. Такой, чтобы все сверстники обзавидовались. Для молодых людей это важно. Да и не только для молодых. Почти для всех. Им важно, чтобы завидовали.

— А… тебе? — рискнул спросить Мартин.

Корделия засмеялась.

— Мне тоже. Я же человек. И ничто человеческое мне не чуждо. Думаешь, почему я так о тебе забочусь? Потому что такого, как ты, ни у кого больше нет. Ты — единственный, уникальный. Чем не повод собой гордиться?

— А ты гордишься?

Корделия взъерошила его волосы.

— Ну… есть немного. Вот смотрю на тебя и горжусь.

— А чего бы еще пожелал человек? — спросил Мартин, еще некоторое время пострадав над списком.

— Наверное, захотел бы известности. Сняться в каком-нибудь фильме, принять участие в рейтинговом ток-шоу или стать ведущим этого ток-шоу. Чтобы все узнавали, просили автограф. Чтобы шум в онлайн-прессе. Голоснимки в блогах.

Мартин на мгновение представил, что куда бы он ни пошел, на него все смотрят, все оглядываются, все указывают пальцем. Словно он под прицелом огромной сверкающей линзы.

— И… людям это нравится? Когда на них смотрят? — спросил он.

— Некоторым нравится. Это еще один способ вызвать зависть, подчеркнуть свою значимость.

— Нет, я не хочу! А зачем тебе это нужно?

— Что именно?

— Чтобы я чего-нибудь хотел.

Корделия задумчиво смотрела на огонь.

— Чтобы ты был счастлив.

— Почему это для тебя так важно?

— Я тебе уже объясняла.

— Ради душевного спокойствия?

— Не только.

— А ради чего?

— Чтобы и самой быть счастливой. Понимаешь, это такой эффект отражения. Если ты счастлив, то я счастлива вдвойне. А если печален, то и печаль, соответственно, удваивается. Я, видишь ли, закоренелая эгоистка. Думаю в первую очередь о себе.

Они помолчали. За стеной из сверхпрочного стекла завывал ветер. Горстями швырял в мягко светящуюся поверхность вымерзшие до песчаной сухости снежинки.

— Так ты надумал? — снова спросила Корделия.

— Что?

— Чего ты хочешь.

— Хочу научиться водить флайер.

— И все?

Он пожал плечами.

— Этому я тебя научу. Вот только ветер утихнет. Но этого мало. Как предлагаешь тебя баловать?

Он опять пожал плечами.

— Эх ты, киборг…

Корделия сдержала слово. Ветер стих на следующий день, и она вывела из ангара свой известный всей Северной провинции флайер.

— Есть программа пилотирования, — осторожно напомнила Корделия, когда Мартин впервые устроился на месте пилота.

Мартин замотал головой.

— Нет, я сам. Меня уже Тед немного учил, и Ланс.

— Ну если Тед… — Корделия еще раз проверила крепление своего ремня безопасности.

Когда три недели спустя они отправились к экваториальному морю Гамильтона, всю дорогу до Перигора Мартин управлял флайером даже без помощи автопилота и навигатора.

Заметив брошенный исподтишка взгляд «хозяйки», обеспокоенно спросил:

— Что? Плохо?

— Почему плохо? Я горжусь! Собой. Из меня получился неплохой инструктор по пилотированию.

В Перигоре они оставили флайер под опекой губернаторской службы надзора за воздушным транспортом и пересели на лайнер планетарных авиалиний.

Туристический бизнес на Геральдике находился в зачаточном состоянии, отелей на побережье не строили. Прибывающим с Севера гостям, обычно довольно состоятельным, сдавали небольшие виллы и бунгало на берегах многочисленных бухточек.

Корделия забронировала на две недели одно такое уединенное бунгало. Мартин сначала тревожился, что придется, как на Шии-Раа, жить в отеле и ежечасно, ежеминутно проходить сквозь строй любопытных, изучающих, завистливых, а иногда и откровенно презрительных взглядов. Несмотря на успешно идущую социализацию, на присутствие рядом любимого человека, на принятый закон о разумных киборгах Мартин по-прежнему чувствовал себя неуютно. Люди, если их набиралось больше десятка, его пугали.

Он, конечно, научился не выдавать своего страха, постиг науку держаться непринужденно и безразлично, но не мог окончательно избавиться от какой-то звериной потребности в убежище. Он уже знал, что далеко не все люди — враги, что большинство из них нейтральные объекты, которым до него нет никакого дела, что настоящих врагов, как и настоящих друзей, исчезающе мало.

Подчиняясь этой потребности, он бы предпочел провести всю зиму в том их уединенном доме. Мысль о том, что вокруг на сотни квадратных километров простираются дикие геральдийские леса, дарила ему странное удовлетворение. Он свободен и недосягаем. У него все есть. Гораздо больше, чем он мог представить в самых смелых мечтах. Корделия требует от него желаний, а он и не знает, что пожелать. Вот одно придумал — пилотировать флайер. А дальше?

С другой стороны, он еще много чему хочет научиться. Пожалуй, это и есть его главное желание — учиться. Ему интересно. Все интересно. Корделия говорит, что это называется искать себя. Искать тот род деятельности, которая дарует наибольшее удовлетворение, наполняет жизнь смыслом. Вот Дэн такое занятие нашел: ему нравится быть навигатором. И готовить он любит. А Ланс фанатично рисует. И еще Ланс любит летать, он даже числится вторым пилотом на «Мозгоеде». Мартин тоже научился водить флайер. Возможно, он со временем и корабль научится пилотировать.

Хочет ли он быть пилотом? Этого он не знал. Но учиться ему нравится, очень нравится. Узнавать что-то новое, участвовать, содействовать, сопереживать, накапливать впечатления, множить воспоминания и образы. Поэтому, когда Корделия сказала, что они полетят к морю Гамильтона, он, несмотря на живущее внутри недоверие к внешнему миру, с радостью согласился. В конце концов, ему пора перерасти свои страхи. Да и что с ним может случиться? «DEX-company» больше нет. А всевозможным антидексистам, DEX-хантерам, пиратам и киберворам не так просто попасть на Геральдику. К тому же с ним рядом всегда Корделия.

Вот только на них опять будут странно смотреть. Мартин заметил это еще в их первый полет на «Queen Mary».

— Почему на нас все так смотрят? Это потому, что я киборг?

— Это потому, что мы не укладываемся в привычные парадигмы. Людям нужен ярлык, который все объясняет. Для нас определение еще не придумали. Вот и косятся.

— А мы… кто?

Корделия некоторое время молчала, потом ответила:

— Мы с тобой симбионты.

* * *

В пультогостиной было непривычно тихо. Вся команда кроме Ланса, оставшегося на диванчике с блокнотом, столпившись у капитанского пульта, разглядывала в вирт-окне какое-то изображение. Мартин в нерешительности застыл на пороге.

Минуту назад Дэн прислал ему сообщение.

Вениамин Игнатьевич позволил Мартину переселиться из медотсека в каюту, но предписал поменьше шляться по кораблю и побольше спать до полного восстановления. Мартин охотно воспользовался этим предписанием.

Он был рад увидеть их всех, весь экипаж «Космического мозгоеда», но чувствовал себя виноватым. Из-за него они вынуждены, вопреки собственным планам, лететь неизвестно куда, скрываться, запутывать следы. Из-за него они в очередной раз ввязались в опасную авантюру. Станислав Федотович пытался убедить его, что это не так, что они и без участия Мартина во что-нибудь обязательно ввяжутся, но утешением это служило слабым. Без Мартина у них был шанс избежать неприятностей, а вот с Мартином — уже нет. Потому что он — одна сплошная неприятность. С ним на борту, с киборгом, принадлежащим главе крупного холдинга, «Космический мозгоед» становится желанным призом, ценной дичью, на которую начнется охота. Лучше бы он сгорел в том утилизаторе на Новой Вероне… Корделия управляла бы сейчас своим холдингом, а «Мозгоед» развозил бы грузы, не опасаясь погони.

Терзаясь чувством вины, Мартин прятался в каюте.

Его позвал Дэн.

«Зайди в пультогостиную».

Мартин почувствовал тревогу. Выброс кортизола в кровь.

«Что-то случилось?»

«Капитану кое-что прислали».

Мартин постарался блокировать выработку гормонов. Оба киборга считают его данные и воспримут выброс как угрозу. Отложив планшет, вышел из каюты и направился в пультогостиную. Там было тихо. Очень тихо.

Первым оглянулся Дэн. За ним — капитан, затем уже вся команда. Все удивленные, растерянные.

— Что-то случилось? — уже вслух повторил свой вопрос Мартин.

Голос прозвучал слишком механически. Мартин отдавал системе все больше полномочий, чтобы удержать сердце в размеренном ритме.

— Да пока не знаем, — ответил Станислав Федотович, разворачиваясь в кресле. — Я получил сообщение от Стива Хантера с карнавальской станции.

— Я знаю эту станцию, — поспешно ответил Мартин. — Там Корделия встречалась с Кирой.

— А мы в гонках участвовали, — сказал Тед.

— И не только, — добавила Полина. — Мы там Ланса искали. А Джонсон мою траву выпустил.

Капитан предостерегающе кашлянул. Все замолкли.

— Так вот, сообщение от Стива Хантера. У него прозвище Стрелок. Владелец «Третьего шанса».

Мартин ждал. Он, кажется, слышал это имя. О Стрелке рассказывала Кира. Стрелок, у которого украли Белку. Украли и убили…

— Послание странное. Ни имен, ни цифр, ни объяснений. Стрелок пишет, что к нему пришло электронное письмо с вложением. Без подписи, с анонимного адреса. Письмо содержало просьбу отправить вложение на мой е-мейл со словами: «Хозяйке привет от ближайших родственников».

— А что за вложение? — тем же механическим голосом спросил Мартин.

— Голоснимок.

Команда расступилась, и Мартин увидел то, на что они смотрели. В вирт-окне над капитанским пультом мерцало изображение светловолосого мужчины лет двадцати пяти с мальчиком на руках.

— Ты знаешь, кто это? — спросил капитан.

— Да, — глухо ответил Мартин, — знаю. Это муж и сын Корделии. Они погибли на «Посейдоне».