Сумерки богов (джен)

Полноценной планетарной системы у Бетельгейзе, альфы Ориона, нет. Есть пылевое облако, туманность. Об этом знали еще в далеком 20-м веке, когда впервые применили интерферометр, но на последующий десяток лет оставили это открытие в статусе гипотезы, так как по причине отсутствия мощных телескопов не могли ни развить ее в теорию, ни окончательно опровергнуть. Дальнейшие наблюдения подтвердили наличие туманности, которая, словно экзотическая вуаль, сглаживала багровый лик Бейт-Аль-Джауза.

Вероятно, у того астронома, который впервые обозначил расплывчатый объект в небе как туманность, возникла в тот момент стойкая ассоциация с земным туманом, обычным атмосферным явлением, способным искажать и поглощать окружающую действительность, уводя ее в параллель непознаваемого, придавая самым обыденным предметам почти мистическую ауру. Для астрономов времен Галилея все небо представляло собой обитель сверхъестественных и непостижимых существ. И все, что там наверху сияло и мерцало, уже само по себе являлось волнующей тайной.

Правда, люди на протяжении всей земной истории, превозмогая страхи и комплексы, эти тайны все же разгадывали и даже находили смелость давать звездам имена, соединять их в созвездия и вычислять их движение по небесной сфере. Люди заглядывали все дальше, за пределы знакомых созвездий, видели мутные пятна, массивные объекты без четких границ и объединяющего центра. Что напоминали им эти пятна? На что были похожи? На обрывки выпавшего предрассветного тумана, которые так же искажали и преломляли, рассеивали и мистифицировали. И состояли, предположительно, из таких же крошечных частиц, из обломков и пыли. Только в начале 20-го века, когда человечество вооружилось первым радиотелескопом, удалось выяснить, что состоят эти туманности далеко не из пылинок, а из звезд и даже галактик.

Вот и вуаль Бетельгейзе была обманчиво тонка и невесома. В действительности каждая из этих «пылинок», окружающих звезду, могла бы посоперничать своей массой если не с Луной, то с астероидом из облака Оорта или пояса Койпера. А уж для экипажа старого армейского транспортника любая туманная частичка и вовсе представлялась великаном. Что, впрочем, пошло транспортнику только на пользу. «Космический мозгоед» укрылся в тени астероида, двигающегося параллельно орбите дрейфующей станции.

Чтобы занять эту выгодную, но сопряженную с немалым риском позицию, Тед с Дэном провели за пультом больше суток. Дэн пересчитывал трассу заново, едва только «Мозгоед» покидал тень одной «пылинки» и перемещался к другой, а Тед манипулировал четырьмя маневровыми двигателями строго в ручном режиме, то ускоряясь, то замедляясь, будто это и не двигатели с многотонной тягой, а струнные инструменты, звучащие каждый в своей тональности. Тед выступал в этом оркестре опытным дирижером, указывая каждому инструменту время его вступления, ритм и темп.

Вместе с тем это походило на опасную игру в «прятки». «Космический мозгоед», притаившись, некоторое время следовал за плывущей глыбой, синхронизируясь в скорости, затем выглядывал, дожидаясь, когда «водящий» — лидар «Алиеноры» — отвернется, и быстро перемещался в тень следующей «пылинки», сбрасывал обороты, тормозил и вновь замирал, выжидая, когда «водящий» также окажется в тени. Дэн высчитывал отрезок трассы до следующего укрытия, Тед повторял маневр. «Маша», вооружившись циклопический размеров подзорной трубой, высматривала «дичь» — яхту класса А-плюс, которая то появлялась, то исчезала на обзорном экране. Транспортник балансировал на грани возможностей своей сканирующей системы, не рискуя приблизиться. Система лазерной локации яхты была значительно мощнее лидаров транспортника. Несколько раз Тед не успевал вовремя перевести двигатели на более низкие обороты и вылетал из тени на открытое пространство.

После очередного промаха, сопровождаемого нецензурными комментариями в адрес собственной криворукости, все пребывающие в пультогостиной, разом утратив дар речи, замирали, ожидая реакции «Алиеноры». Если искин яхты их засек и Казак понял, кто висит у него на хвосте, то следует готовиться к неприятным переговорам. Уайтер вполне способен устроить представление в духе Ржавого Волка, показательно расстреливая Мартина. Пусть даже и с минимальным для киборга ущербом. Или отыграться на другом заложнике, менее значимом, без системы регенерации. В течение нескольких минут все, включая даже Михалыча, который не находил привычного утешения в компании «прыжкового» двигателя, смотрели на терминал, ожидая экстренного вызова. Станислав Федотович сидел в капитанском кресле, надвинув фуражку, с выражением невозмутимой решимости на лице. В конце концов, однажды они уже поспособствовали «посадке» Уайтера. Почему бы не поспособствовать еще раз? На Медузе ситуация к благополучному финалу не располагала. Но вызов с «Алиеноры» так и не пришел. Возможно, Казак не позаботился дать соответствующие указания искину, как некогда не позаботился удалить Дэна из памяти «семерки». А искины — они такие, по собственной инициативе запускать эмиссионный сканер и сверять полученные данные с уже имеющимися в базе не будут. Если, конечно, такая операция не согласуется с их далеко идущими интересами.

— Уинстон еще тот жук, — тихо произнесла Корделия после очередного тревожного ожидания, когда Тед, едва не въехав в горизонтально выпирающий уступ астероида, резко бросил транспортник вниз и в третий раз вылетел из спасительной тени.

— Они нас не видят, — сказал Дэн.

— Или не хотят, — вполголоса добавила Корделия.

— Если даже не видят и не хотят, это не означает, что мы участвуем в карнавальских гонках, — сказал капитан, отыскивая слетевшую фуражку и в упор глядя на пилота.

— Да кто ж знал, что у астероида… ну что там торчит эта хреновина! — оправдывался Тед.

Корделия почувствовала слабость и вернулась на диванчик. Вениамин Игнатьевич покосился на нее, но она упреждающе качнула головой.

Хватит с нее транквилизаторов. Она и в самые черные свои времена ими не увлекалась. Только если больше двух суток не могла уснуть. Если настигающие слабость и головокружение грозили стать причиной необратимых трагических последствий не только для нее, но и для тех, кто был рядом. Одно дело, если пострадает она, и совсем другое, если по вине ее депрессивной безответственности пострадает кто-то еще. Ее жизнь — это ее жизнь. Она вольна поступать с этой жизнью, как ей заблагорассудиться, а вот жизнь чужая, да еще завязанные на жизни близких и любящих, это категория неприкосновенная. И ради сохранения этих суверенных жизней, этих судеб и вселенных, этих миров, полных надежд и стремлений, она обязана хранить свой разум незамутненным. Небытие она призовет в независимом и суверенном одиночестве, чтобы своим падением никого не зацепить, не увлечь и не столкнуть в пропасть.

При сложившихся обстоятельствах этот ясный ум ей необходимым как никогда. Она уже отдохнула и почти пришла в себя. Последствия чередующихся стрессов и потрясений еще сказывались, но не настолько, чтобы ей требовалось медикаментозное лечение. Она справится.

Она утратила власть над собой там, в галерее «Эксплорера». У нее сдали нервы, когда она увидела, как пират сначала оглушил Мартина, а затем вколол ему транквилизатор. В отличие от всех прочих киборгов, даже разумных, Мартин был не настолько уязвим для электромагнитного импульса, чтобы сразу отключаться. Мозг Мартина способен действовать самостоятельно и управлять телом автономно. Правда, не настолько эффективно, как мозг человека, к тому же на адаптацию и перехват управления требуется время, но выход из паралича для него занимает гораздо меньше времени, чем для его собратьев, а сознание Мартин и вовсе не теряет. Электромагнитная пушка не оказывает на мозг воздействия.

Эту вторую особенность Корделия определяла скорее как недостаток, чем как преимущество. Мартин, оказавшись беспомощным, осознавал и чувствовал все, что с ним происходило. Правда, в исследовательском центре ему обычно сразу кололи транквилизатор, чтобы он не успел справиться с оцепенением и задействовать органическую альтернативу. Но те двадцать-тридцать секунд, прежде чем инъектор проколет стенку артерии и впрыснет нейролептик, те краткие в радости и безразмерные в страдании временные отрезки оказывались перенасыщенными ясным осознанием, фиксацией самых болезненных и устрашающих мелочей, пропитаны бесконечным ужасом и осязаемым отчаянием. Мартин почти ничего не рассказывал о своем пребывании в научном центре. Отвечал только по необходимости, с трудом. Но Корделии вполне этого хватало. Он только однажды проговорился, когда объяснял ей принцип действия «глушилки», упомянув этот временной пробел, который есть у него и которого нет у других киборгов. Корделия уже самостоятельно дорисовала картину. С ее-то воображением.

«…Довольно с вас. У вас воображение в минуту дорисует остальное. Оно у вас проворней живописца, вам все равно, с чего бы ни начать…»*

Это да, в проворстве воображения она с доном Гуаном еще посоперничает! Только вот его картинки будут поинтересней, поувлекательней, а вот ее... Только боль и кровь.

С помощью своего воображения она тут же влезла Мартину «под кожу», посмотрела его глазами, поощущала его нервами, поиспытывала его отчаяние. И окончательно выбраться не смогла, где-то там, «под кожей», и осталась. Не смогла расплести, распутать эмоциональные связи. Потому и споткнулась, едва не упала, когда его настиг первый разряд. Потому и ноги перестали слушаться. Потому что ее тоже оглушили, потому что ее накрыл тот же паралич. Ее рассудок тоже пытался перехватить управление, тоже пытался привести тело к повиновению, заставить двигаться, идти. Но она не слушалась. Она утратила способность к рациональному мышлению, она забыла, что такое благоразумие, расчет и стратегия, остались только инстинкты.

Непоправимую глупость предотвратила Полина, которую Корделия сразу наделила статусом врага. Если бы у нее был внутренний экран, как у Мартина, там бы выскочила красная тревожная надпись: «Обнаружен вражеский объект. Уничтожить?» Эта надпись выскочила где-то на периферии сознания комком эмоций. Хорошо, что Полина справилась. Тут и оплеуха бы не помешала, идеальное средство при истерике, Корделия это заслужила. Но ее спас Вениамин Игнатьевич — вколол успокоительное. А когда Корделия проснулась, разум уже перехватил управление.

О, те первые сутки… Это была тирания. Подлинная, с безжалостным подавлением, с небрежением ко всем демократическим завоеваниям, с отрицанием всех законов и деклараций. Эмоции, страхи, слезы, воспоминания выслеживались и выжигались. Внутри нее, в ее голове, в сердце, в нервной системе происходила борьба. Холодный, неумолимый разум, сверкающий, как отточенный клинок, в доспехах аргументов и логических выкладок, гнал мысли в строй, пресекая их хаотичное кружение и несвязность. Дрожь, метания, слезы… Потом, все потом. Она вспомнит… Она обязательно вспомнит… И о своей женской природе, о своей эмоциональности уязвимости, и о своей телесной слабости. Потом, все потом, когда все кончится… Она позволит себе обморок, истерику, осколки посуды, неудержимый шопинг и спа-процедуры. А пока думай, думай.

В грузовом отсеке «Алиеноры» у нее все получилось. Она собралась, взяла себя в руки, сосредоточилась. И перевербовала Камиллу. Держалась достойно под прицелом бластера. Вела переговоры. Ее не выбило из колеи даже участие Александра. Рассеченная скула кровоточила. Болели ребра. Но она справилась. Сейчас она в безопасности, на «Космическом мозгоеде». Вениамин Игнатьевич зашил ей рассеченную скулу. Даже шрама не останется. И ребра целы. Всего лишь незначительные повреждения. Так почему же она чувствует себя так, будто ей под кожу вместо эластичных мышечных тканей насыпали мелких камешков? И эти камешки сцементировались, застыли неподъемным угловатым грузом.

Да все просто. В грузовом отсеке «Алиеноры» она знала, что Мартину ничего не грозит, что он среди друзей, что он в безопасности. У нее была свобода маневра. Она могла рисковать, играть с судьбой в «прятки», повышать ставки. На зеленый игровой стол выкатилась единственная фишка — ее жизнь. А Мартин был далеко, и для вселенского крупье недосягаем. А теперь все наоборот. Ее карту вынули из колоды, ее фишка помещена в хранилище. Теперь ставка — это жизнь Мартина. И крутится колесо рулетки, и летит шарик по кругу, выбирая задуманный судьбой сектор, и улыбается крупье. Так многообещающе улыбается…

Корделия застыла на розовом диванчике. Ее не трогали, не прогоняли в каюту. Вениамин Игнатьевич подходил время от времени, касался диагностом, давал какие-то таблетки. Полина приносила чай. Корделия пила и даже соглашалась на бутерброд. Вкуса она не чувствовала. Подобно опытному гроссмейстеру, она играла в шахматы с Рифеншталями. Мысленно. Делала ход и проживала возможные комбинации. Хватит ли у нее гроссмейстерского мастерства, чтобы довести партию до эндшпиля?

По ночам экипаж разбредался по каютам. Она оставалась одна. Иногда беспокойно дремала, иногда вставала и бродила от стола к пульту. В одну из ночей в пультогостиную вошел Дэн. Корделия взглянула на него, и что-то в этой властной вертикали, которую она так долго выстраивала, разладилось, лопнуло, поползло. Она слабая и беспомощная, одинокая, потерянная во вселенной женщина. Приподнявшись, она как-то умоляюще протянула руку и прошептала:

— Дэничка…

Ответа она не ждала. И помощи не просила. Потому что не надеялась. Дэн внешне не походил на Мартина, они были совершенно разные и в то же время были в чем-то неуловимо похожи, как двойняшки, разделенные в детстве. Прикоснуться к одному означало прикоснуться и ко второму. Дэн ее услышал. Бесшумно, тенью, приблизился и сел рядом. Корделия погладила рыжую голову и уткнулась лбом в его плечо. Сколько они так просидели, она не знала. Час или два. Потом кто-то вышел из каюты. Дэн так же бесшумно скользнул в навигаторское кресло. Корделия свернулась на диванчике клубком и натянула одеяло. Ей стало легче. Она знала, что справится.

Александр ван дер Велле вышел на связь уже в системе Бетельгейзе. Так они договорились. Он примет условия Уайтера и отправится за Мартином.

— Я выполнил все его требования, — сказал владелец «Алиеноры», когда «Космический мозгоед» ответил на запрос. — Катер и деньги.

— Он намерен взять деньги и оставить заложника на яхте? — уточнил Станислав Федотович.

Переговоры с заказчиком похищения вел он, несмотря на то, что в происходящее, как и весь экипаж, был вовлечен косвенно. «КМ» всего лишь оказался не в том месте и не в то время. Впрочем, как и всегда. Пристыкуйся он к «Сагану» на полчаса раньше, сдал бы груз и отправился бы дальше по своим скромным транспортным заботам. Но закулисный игрок вынудил его вмешаться, и вот уже старый грузовик обратился в сцену основного действия, точку приложения неведомых сил. Интересы двух империй, банковской и медийной, сшиблись именно здесь, в маленькой уютной пультогостиной, на розовом диванчике.

— Да, я полагаю… я уверен, что именно так он и поступит. Во всяком случае, для него это единственно разумный выход. Деньги на анонимном депозите в Общегалактическом. Чтобы воспользоваться ими, удостоверение личности не требуется. Только цифровой код.

Корделия вспомнила, что именно так она расплатилась с Лобиным. Тоже открыла счет в Общегалактическом. С тем же условием — анонимность. Корделия держалась чуть в стороне, чтобы не попадать в обзор камер. Говорить с Александром она не хотела. Потом… Все потом. Когда Мартин будет в безопасности, она поговорит и с Александром по душам. Он несомненно рассчитывал на прямые переговоры. Он выглядел слегка разочарованным, когда вместо нее в вирт-окне появился бывший космодесантник. У Корделии был порыв вмешаться и высказать этому «шахматисту» все, что она о нем думает. Но сдержалась. Будет какой-то рыночный скандал, бытовая разборка. А вести переговоры, подобные тем, какие она вела с Камиллой, Корделия не могла физически. На Александра она способна только кричать. Оглушающе, истерично, самозабвенно. С полной потерей лица. Крик уже поднимался к самому горлу и душил, давил... Корделия стиснула кулаки. Рядом с ней села Полина, сначала погладила по плечу, а затем сунула в руки Котьку.

Ошеломленная от такого самоуправства кошка приняла свою участь смиренно. Напряженная атмосфера нескольких последних суток, преследующая любимого капитана бессонница (даже умурлыкать не удалось) и эта невесть откуда взявшаяся человеческая самка лишили Котьку воли к сопротивлению. Она долго боролась за свое место на транспортнике, за признание своей ценности среди эгоистичных двуногих, практически уже достигла своей цели, доказывая им свою независимость, свое превосходство, добилась служения и поклонения, как вдруг… о ней забыли. Нет, не окончательно. Миска ее регулярно наполнялась. Да и второй киборг по-прежнему переправлял под стол большую часть содержимого своей тарелки. Котька и сама успевала полакать из капитанской кружки. Только как-то это все было… неинтересно. Мимоходом. Наспех. Будто она заводная зверушка какая… вроде того фиолетового чудища. Котька боролась, взывала. Но ее не слышали. На нее не обращали внимания. Даже эта чужая… Котька ее когтями в первый день полоснула, а та и не заметила. Ладно, она еще напомнит о себе.

Корделия, почувствовав под ладонью теплое кошачье тельце, принялась машинально это тельца гладить. Кошка пошевеливала хвостом, но более никак своего недовольства не выражала.

— А что намерены делать вы? — неожиданно спросил капитан, пристально глядя на вирт-собеседника.

На лице Александра ван дер Велле отразилась легкое замешательство. Но он колебался всего секунду.

— Я намерен все это прекратить, — ответил он. — Киборг… то есть Мартин, вернется к своей хозяйке.

— А деньги? Вы позволите пирату улететь с такой суммой? — В голосе капитана по-прежнему звучало недоверие.

Александр не смутился, взгляд не отвел.

— Убытки не критичны. Любой бизнес, даже самый успешный, всегда предполагает потери. Госпожа Трастамара это подтвердит. К тому же господин Уайтер вряд ли сможет в полной мере этими деньгами воспользоваться. Как и своей свободой.

Корделия мысленно с ним согласилась. Казак совершил ошибку.

— Вы беспокоитесь, не нарушу ли я слово и не уведу ли яхту с заложником?

— А следует? — Голос капитана звучал жестко.

Александр вновь усмехнулся.

— Я понимаю, какого вы и… Корделия обо мне мнения. С одной стороны, к подобной оценке моих действий оппонентами мне не привыкать. А с другой, доводить ситуацию до необратимой… неразумно. И невыгодно. Я хочу, чтобы наш бизнес как можно скорее вернулся в правовое поле. К тому же, я бы хотел… я бы хотел помириться с Корделией.

— Ну, это она сама будет решать. Меня интересует ваши непосредственные действия.

— Через час я швартуюсь к станции. Как только сделка будет завершена и Уайтер покинет станцию на моем катере, я свяжусь с вами.

— А его подельник? Как его… Скуратов, кажется? Казак возьмет его с собой?

— Не думаю. О подельнике он не сказал ни слова.

И вот уже который час, скрываясь в тени гигантского, ближайшего к станции астероида, они ждут сигнала. Лидар засек сближение катера со станцией. Затем стыковка. Тед рискнул вывести транспортник из тени, чтобы улучшить обзор. Станция с пришвартованной яхтой и катером была отчетливо видна на лидаре. И вдруг… Вдруг катер отстыковался. Но как-то неуверенно, с замедлением. Затем будто провалился в вакуумную яму. Тед презрительно хмыкнул.

— Что это он делает?

— Казак не умеет водить катер, — пояснил Дэн. — А если и умеет, то на уровне стажера. У него был Ретт. На катере такого класса как «Асмодей» прокачанный искин. Пилоту достаточно отстыковаться, а дальше автопилот перехватит управление.

Похоже, что именно так и случилось. Катер выровнялся, развернулся и начал набирать скорость. Вскоре он исчез.

В пультогостиной вновь наступила тревожная тишина. Станция с пристыкованной яхтой медленно вращалась. Один виток, второй. Никаких сигналов. Яхта также не подавала признаков жизни. Корделия почувствовала дурноту. Сейчас яхта запустит маневровые двигатели, отойдет от станции, а «Космический мозгоед» не сможет ей помешать. Он слишком мал, вооружения нет. Даже если транспортник пойдет на перехват, яхта нанесет ему критические повреждения.

Но яхта не запускала двигатели. Она вообще не подавала признаков жизни. Мерцали сигнальные огни.

— Что будем делать? — нетерпеливо спросил Тед, покосившись на капитана.

— Есть вероятность, что на яхте заблокирован терминал связи, — предположил Дэн. — Казак мог намеренно его повредить.

Капитан кивнул, принимая версию.

— Возможно, Мартину нужна помощь… — чуть слышно проговорила Корделия.

— «Маша», свяжись с искином станции, — твердо приказал Станислав Федотович, — Тед, готовься. Мы стыкуемся.