Сумерки богов (джен)

Мартин взял ее за руку и повел через стыковочную палубу к центральному шлюзу.

— Я хочу тебе кое-что показать.

У ромбовидной титановой створки, вросшей, казалось бы, намертво в тело станции, тускло светилась сенсорная панель. Мартин набрал 16-значный код — бессвязную комбинацию цифр и букв.

— Думаешь, пароль еще актуален? — недоверчиво спросила Корделия.

Несколько секунд ничего не происходило. Затем где-то в недрах дверного механизма что-то загудело, пробуждаясь. Створка дрогнула и бесшумно ушла в пазы.

— Станция законсервирована, но не мертва, — сказал Мартин. — Это аварийный код, на случай форс-мажорных обстоятельств. Мне его когда-то подсказал Гибульский. Если вдруг произойдет автоматическое отключение и блокировка. Чтобы я мог выбраться. Как видишь, код еще действует.

Перед ними открылась уходящая мягким изгибом в сторону галерея, залитая тем же белесым, тлеющим светом. Воздух с еще более резким, синтетическим привкусом. Тоннель, уводящий в прошлое, к самым истокам. Своеобразная машина времени. Корделии пришла в голову избитая фраза: в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Или можно? Для Мартина это исходная точка. Первые осмысленные воспоминания. Средоточие первых радостей. Когда-то астрофизики предполагали, что черные дыры — порталы не только в пространстве, но и во времени. Они позволяют отмотать пространственно-временной континуум, как ленту в древнем кинопроекторе, и встретить себя прошлого, юного, полного надежд. И дать себе прошлому еще один шанс.

— Пойдем? — Мартин взглянул на нее вопросительно.

— Пойдем. — Она крепко сжала его руку.

Никто из экипажа «Космического мозгоеда» за ними не последовал. Проявили деликатность. Только Дэн проводил долгим внимательным взглядом. Мартин тоже на него посмотрел. Видимо, отправил какое-то сообщение. То место, куда они уходили, в самом сердце заброшенной станции, принадлежало только Мартину, и ему же принадлежало право выбрать спутника. Ибо он шел сейчас не в потайной отсек, он шел по лабиринту своей памяти, по самым сокровенным ее закоулкам. Туда он мог привести только того, кто уже разделял с ним это невеселое путешествия, пусть и опосредованно, через его собственные признания и кошмары, но этот кто-то уже был здесь, уже видел эти скрученные в спираль переходы, эти темные цеха с резервуарами, эти остывшие в тусклом металле лаборатории и крошечный отсек, ставший первым приютом для странного существа с детской душой и взрослым сложившимся телом.

Миновав несколько поворотов и лестниц, они подошли к еще одному запечатанному люку, стандартному, мало отличимому от тех, что вели в другие отсеки и модули. Мартин и там набрал на сенсорной панели многозначный код. И снова несколько тягучих мгновений неопределенности. Ни сенсорная панель, ни сам ярус не подавали признаков энергетической жизни. Лампочки не мигали, предупредительные сигналы не раздавались. Только потолочные панели начинали слабо светиться, реагируя на запрос датчиков движения. Станция находилась в коме, но отвечала на внешние раздражители. Мощность станционного искина была сведена к минимуму, для поддержания самых примитивных жизненных функций. Но где-то в памяти этого искина, в его резервных файлах хранились аварийные пароли.

Сенсорная панель слабо засветилась, появилась надпись, требующая подтверждения. Мартин набрал код повторно. Гудение пневмопривода и тихий щелчок размыкания. Дверь провалилась. Впереди сразу вспыхнул свет. Неяркий, щадящий, но подавляющий своей интенсивностью то белесое пятно, что следовало за ними по тлеющим потолочным панелям. Мартин шагнул вперед. Корделия последовала за ним.

Это был даже не отсек, а две небольшие каюты, объединенные в одно жилое помещение. Одна, совсем крошечная, вмещала только стандартную койку под самым иллюминатором, а вторая служила полигоном для всей прочей познавательной и игровой деятельности. Терминал, подобие стола и угловая кушетка. И странный набор предметов. Корделия назвала бы их… игрушками. Несколько ручных головоломок, вроде того древнего кубика с разноцветными гранями. Но кроме куба были еще пирамида и тетраэдр. Был лохматый зверь, напомнившей Корделии шоаррскую лису Мозгоедов, правда, у этого шесть была ярко зеленой с разводами, гребень, три ноги и очень длинная шея. Была модель звездолета, дотошно собранная из деталей, и еще несколько других летательных аппаратов, не достигших стадии завершения. В лабораторной колбе стояла засохшая ветвь какого-то растения. На полу у терминала валялся сброшенный портрет женщины.

Игрушки сначала вызвали недоумение, но очень скоро Корделия сообразила. Ну конечно, он же был ребенком! Мартин был ребенком, самым настоящим. А это его детская комната. Именно здесь пробудилось его младенческое сознание, именно здесь он впервые осознал себя. Мартин поднял портрет. Эта была Эмилия Валентайн. Женщина с фиолетовыми глазами.

— Она была первой, кого я увидел, — сказал Мартин. — Она, собственно, всему меня и учила. Учила быть… человеком.

— Хорошо учила, — сказала Корделия, двигаясь по «детской» и осторожно касаясь всего, что попадалось на пути.

Чувства были странные, необъяснимые. Ей как будто позволили заглянуть в исходную точку мира, в мастерскую демиурга, прочитать самую первую страницу книги судеб.

— Когда-то эти две каюты казались мне целым миром, равными целой вселенной, — сказал Мартин.

Корделия взяла планшет со стилусом. Видимо, с его помощью Мартин учился писать. Пыли на станции неоткуда было взяться, но тем не менее под пальцами возникло ощущение пленки толщиной в одну молекулу. «Это осыпавшиеся, умершие здесь часы и минуты, — подумала Корделия. — Это их осевший на предметы прах. Пепел времени».

Она внезапно поняла, чем были на самом деле эти две маленькие, спаянные воедино каюты. Это был кокон, скорлупка, в которой зрела и развивалась, подобно куколке, человеческая душа. И взращивала эту душу неведомая, трагически погибшая женщина, взращивала и питала своей любовью, вскармливала, как мать вскармливает младенца. Собственно, Мартин и был младенцем. В заботе и регулярном кормлении нуждалось не тело, уже достигшее пика формы благодаря технологии клонирования, а заброшенная в это тело душа, еще искорка, по-младенчески неразумная, поставленная перед необходимостью скоростного, почти аварийного взросления. Эта душа была подобна полуграмотному деревенскому пареньку, внезапно севшему за штурвал современного истребителя. И этот паренек, во избежание катастроф и трагедий, должен в кратчайшие сроки освоить управление смертоносной машиной. Эмилии Валентайн, уже пережившей потерю сына, выпала непростая участь стать наставницей этой души, обучить «технической грамоте» новичка, чтобы истребитель не сошел с курса и не столкнулся с беззащитным гражданским судном.

Следует признать, что ей это удалось. Если учесть, что обучение начиналось с самых азов, с азбуки осознания. Возможно, у нее это так хорошо получилось, потому что она по-прежнему видела в Мартине-киборге своего сына и не искала различий? Возможно, это ее помутившийся от горя рассудок не позволил вносить маркеры разделения оригинала и копии? Как бы то ни было, она отдала свою нерастраченную любовь тому, кого знала как своего сына, кого приняла как долгожданного, любимого первенца. Она ждала своего сына, верила в его благополучное возвращение, верила вопреки всем свидетельствам его смерти, и потому киберклон стал закономерным результатом ее ожиданий. Она ждала — он вернулся. Чему здесь удивляться? Так должно было случиться. Таков закон вселенной — сыновья возвращаются. А то, что он потерял память, так это не беда. Она — его мать, она его научит.

Слова, голос, улыбка, прикосновения… Все первые впечатления Мартина были от нее, его первые знания, ответы на первые вопросы. Она учила, направляла, объясняла, и каждый ее урок, каждое наставление давалось с любовью. Конечно, ей не пришлось учить Мартина ходить или держать ложку. Этими навыками тело Мартина снабжал процессор. Она учила его другим «шагам» — шагам познания жизни, равновесию радости и печали, азбуке человечности. Она заполняла своим присутствием, своей терпеливой нежностью пустые кластеры его души в то время, как Гибульский заполнял кластеры цифровой памяти. Мартин мог остаться идеальной машиной с человеческой составляющей, но стал полноценным человеком. Эмилия Валентайн за отпущенный им год отдала Мартину столько любви, что этой любви хватило, чтобы Мартин-человек выжил и не обратился в обезумевший механизм, не стал одержим местью, не скатился к доминанте ненависти. Это ей, Эмилии Валентайн, Корделия обязана своим нынешним преображением, обретением души и своим будущим. Это она создала Мартина таким, каков он есть, создала здесь, в этом замкнутом тесном пространстве, в этом титановом коконе. Мартин должен был когда-нибудь сюда вернуться. Чтобы завершить метаморфозу, заглянуть в свое прошлое и дать ему прорасти в сознание. Для него эта заброшенная станция все равно что для Корделии — пассажирская палуба «Посейдона».

— Ну что, пойдем? Скоро «Сигурэ» прилетит. Станислав Федотович, наверное, беспокоится. Скоро пошлет Дэна нас искать.

Корделия накрыла руку Мартина своей. Он кивнул.

— Пойдем.

Мартин все еще держал портрет своей матери.

— Возьмешь что-нибудь? — спросила Корделия.

Мартин осторожно положил портрет на терминал.

— Нет, в моей памяти достаточно портретов. Ее и отца. Я все помню. А это, — он обвел взглядом каюту, — всего лишь предметы. Ты же сама говорила, что любой предмет сам по себе нейтрален. Теми или иными ценностными характеристиками их наделяют люди. То, что я утратил, они мне не вернут.

— Ты прав. Прошлое должно оставаться в прошлом.

Она вышла первой, Мартин — следом. Снова набрал на панели многозначный код.

Пневмодверь бесшумно встала на место. Сенсорная панель выцвела. Саркофаг закрылся.

* * *

Корделию клонило в сон.

Это была даже не усталость. Это было изнеможение, истощение до критических показателей, тяжелейшее стрессовое похмелье. Если воспользоваться терминологией киборга, уровень энергоресурсов не просто низкий, а ушел в отрицательные значения. Вполне естественная реакция на обрушившиеся события, на затянувшийся цейтнот, в котором она пребывала с того момента, как подслушала новостной репортаж на Асцелле и вообразила недостроенный «Саган» взорванным, а Мартина — погибшим. Ее отрицательно заряженные воспоминания, вытесненные в бессознательное после пережитой катастрофы, эти эмоциональные бомбы внезапно сдетонировали и взорвались все одновременно, обратив ее устоявшуюся психику в пылающую сверхновую, которая светит ярко, выбрасывая в окружающее пространство миллионы джоулей, движется по орбите с ужасающей скоростью и своим движением смещает и нарушает траекторию всех оказавшихся поблизости небесных тел. И вскоре выгорает, обращается в тусклый, багровый гигант, который уже не светит, а едва мерцает, затем, когда не остается энергии даже на мерцание, теряет большую составляющую звездной плоти, испарятся и сохнет до карликовой величины. На звездном горизонте этот процесс от взрыва до увядания длится тысячелетиями, а в человеческой жизни череда метаморфоз происходит быстро, за пару недель. Взрыв, свечение, энергозатратная деятельность, судорожные попытки выравнивания орбиты, отчаянные попытки удержать внешние границы и рассудочные суждения. Затем — стремительное выгорание.

С той страшной минуты возобновившейся трагедии Корделия не могла позволить себе расслабиться. Весть о спасении Мартина не означала завершения, а всего лишь переводила борьбу в иное качество. Мартин избежал похищения, но он не был в безопасности. Он оставался добычей, желанным призом, и охота на него только начиналась. Корделия и сама стала пленницей. Она вела переговоры с главным своим врагом, находясь, казалось бы, в изначально проигрышном положении. Она старалась сохранять спокойствие и оперировать аргументами, не полагаясь на женскую истерическую слабость, которая сладко подкатывала, суля избавление и беспамятство. Она сражалась и не позволяла себе замедлиться, невзирая на выгорающую звездную сердцевину. И даже когда на пороге ее каюты возник живой и невредимый Бегемотик, она не позволила себе обрушиться в собственные выгоревшие пустоты, она пустила в ход неприкосновенные резервы, чтобы поддержать Мартина в его встрече с прошлым, чтобы те же эмоциональные глубинные бомбы не рванули и у него, обращая в гаснущий болид, как это случилось с ней.

Она справилась. Правда, когда они вышли на стыковочную палубу, перед глазами плыл туман. Вероятно, она бы упала, если бы Мартин ее не поддержал и не отвел в медотсек к Вениамину Игнатьевичу. Им пришлось его ждать. Врач «КМ» был занят: помогал коллеге с «Алиеноры» перевязывать раненых. Полина ему ассистировала. Станислав Федотович с Лансом осматривали рубку управления, а Тед с Дэном инспектировали «Асмодей».

Мартин усадил Корделию на койку в медотсеке, сел рядом и привычным движением прислонил ее к себе, как делал, когда она падала от усталости в спортзале. «Вот так хорошо, — думала Корделия, уткнувшись в его ключицу. — Вот так бы лет сто…»

— С тобой что-то не так, — вдруг сказал Мартин. — Я не могу понять что, но… что-то изменилось.

— Ничего удивительного, — пробормотала Корделия, — у меня все показатели ушли в минус.

— Нет, это другое.

— Я больна?

— Нет, это не болезнь. Изменения на гормональном уровне.

— Это бывает. От стресса. Отдохну и… пройдет.

Вошел Вениамин Игнатьевич. Бросил на Корделию понимающий взгляд, покачал головой.

— Я сделаю поддерживающий укол, витамины и… спать. Я еще вчера настаивал на успокоительном.

— Мне нужна была ясная голова.

Иных возражений у нее не нашлось. Мартин отвел ее в каюту, принес горячего чая и шоколадку из запасов Полины. Корделия почувствовала, что где-то в недрах нарождающегося белого карлика затих поглощающий звездное вещество реактор. Мартин смотрел на нее с тревогой.

— Иди, Мартин, со мной все будет в порядке. Я же вижу, тебе не терпится.

Был соблазн его удержать. Он бы остался, не возразил. Послушно сидел бы рядом и оберегал ее сон. А она время от времени касалась бы его руки и убеждалась, что он здесь, рядом, что он жив. Но его глаза пылали таким азартом, такой горделивой мальчишеской радостью, которая грозила разорвать его на части, если только он этой радостью не поделится. Ему необходимо сейчас оказаться среди равных, среди таких же азартных, храбрых мальчишек. Он теперь один из них. Он тоже может, как они. Он практически повторил подвиг Теда и Дэна на Медузе — захватил беглого работорговца. Он самостоятельно пилотировал катер! Правда, Тед обозвал его паркующейся блондинкой. Но этот эпитет звучал вполне уважительно и даже… слегка завистливо. Тед всего-то в прошлое его пребывание на «Мозгоеде» кое-что показал и поиграл с ним в космобой. И Мартин ничего не забыл, не растерялся. Справился. Он больше не игрушка, не кукла. Он — человек. Корделия не могла лишить его этой радости. Пусть почувствует себя частью команды победителей. Она подождет.

— Все, иди, я буду спать, — сказала Корделия, укрываясь с головой.

Дверь, откатываясь, прошелестела и так же вкрадчиво встала на место. Хотелось спать, но было так приятно находиться на этой грани между дремотой и бодрствованием, наслаждаться осознанием завершенности, что засыпать не хотелось. Хотелось длить это скольжение.

В дверь тихо деликатно постучали. Корделия удивленно приподняла голову.

— Войдите.

Появился смущенный Вениамин Игнатьевич.

— Вынужден вас побеспокоить, Корделия.

— Что случилось? С Мартином что-нибудь?

— Нет, ни в коем случае! Дело в том, что… хм… этот наш невольный гость… господин ван дер Велле… пришел в себя и хочет с вами поговорить. Правда, мы уже перенесли его на «Алиенору». Роджер Сакаи соберет заявления от пострадавших, если таковые найдутся, и яхта улетит.

Корделия усмехнулась.

— Свалят все на дурака Уайтера. А ван дер Велле следовало добить, а не спасать.

— Тед тоже так сказал. Но мы же люди гуманные… К тому же врачебный долг, клятва Гиппократа.

— Да, да, иду.

Она еще с минуту сидела, привыкая к необходимости завершить начатое, затем сунула ноги в спортивные тапочки, одолженные той же Полиной, и встала.

— Идемте, Вениамин Игнатьевич.

Полицейский корвет «Сигурэ» пристыковался к станции полчаса назад, и радостное возбуждение победителей усилилось. Слышался голос Теда:

— Премия? И сколько?

Голос Полины:

— Между прочим, Тед, Казака поймал Мартин, а не ты.

— А кто его катер учил водить?

— Ага, учил… Мартин, дерни эту штуковину и — газу!

— И че? Научил же!

— Станислав-сан, когда вы уже научитесь брать на борт правильных пассажиров?

— Роджер, не сыпь мне соль на рану.

Корделия сдержала улыбку и прошла вслед за врачом на борт яхты. Всего несколько дней назад она была здесь пленницей и вот вернулась в качестве… кого? К счастью, на пути к медотсеку им никто не встретился. Объяснений с сестрой Корделия бы точно не пережила.

Медотсек на яхте просторный, оборудован как дорогая частная клиника, и примыкающая к нему каюта, используемая в качестве палаты интенсивной терапии, тоже соответствовала уровню комфорта. Не узенькая койка на старом транспортнике, а современная медицинская кровать со всеми техническими опциями, в окружении мигающих, прозрачных мониторов. Хотя, на беглый взгляд Корделии, состояние Александра не требовало такой кардиошумихи. Терапевт с Нового Бобруйска, а ныне врач маленького транспортника, уже спас жизнь внучатого племянника Альфреда Рифеншталя, одного из богатейших людей Галактики. Теперь его коллега, холеный доктор с брезгливым лицом, мог сколько угодно изображать врачебную озабоченность. Когда Корделия вошла, врач яхты довольно высокомерно кивнул и вышел.

Корделия приблизилась. Александр, бледный, осунувшийся, смотрел на нее лихорадочно блестевшими глазами. Дыхание затруднено. Повреждено легкое. Как когда-то у Мартина. Только у Мартина была двойная рана. Ржавый Волк стрелял дважды. Две металлические болванки, выпущенные из примитивной копии арбалета, разворотили легочную ткань и печень. Будь Мартин человеком, то в течение нескольких секунд истек бы кровью. Александру повезло больше. В него стреляли из бластера. Один раз. Печень не задета. К тому же лазерный луч обладает, пусть и сомнительным, но все же преимуществом перед арбалетным болтом — он прижигает разорванные сосуды и препятствует кровотечению. Потому Александр и выжил. Основные артерии остались незатронутыми.

Впрочем, у Казака скорей всего не было намерения его убивать. Хотел бы убить, убил. Целью пирата было вывести ван дер Велле из строя. Чтобы тот не пустился на яхте в погоню. Восемь двигателей «Алиеноры», разгоняющих яхту до субсветовых скоростей, вполне позволяли ей настичь катер. А с раненым владельцем на борту это вряд ли станет возможным. Тем более что и капитан яхты получил ранение. Уайтер не подстрелил только Креветку, наивно обозначив его как существо трусливое и бесполезное. Корделия усмехнулась. Как обманчива порой бывает внешность. Под громоздким панцирем ракообразного скрывалось сердце морского конька. Вот кого надо было в первую очередь выводить из строя, а не капитана с техником и пилотом.

Корделия посмотрела на монитор с жизненными показателями. Пульс немного учащен. Давление понижено, а в целом… Даже кровь для него нашлась. В жилах у Ланса. Нулевая универсальная группа. Золотая кровь. Когда-то на всей Земле насчитывалось всего 43 носителя этой драгоценной группы. Теперь эта бесценная кровь текла в венах киборга-телохранителя. И не только у него. У Мартина кровь тоже нулевой группы. Если бы не хватило крови Ланса, он бы, не раздумывая, поделился своей. Жертва спасает жизнь своего похитителя. Хорошо, что до этого не дошло. Крови Мартина этот манипулятор не заслуживает.

В палате, среди мониторов, под капельницей, Александр ван дер Велле ничем не отличался от простых смертных. Он больше не был внучатым племянником самого богатого человека Галактики, он стал человеком страдающим, слабым, с осунувшимся лицом и ввалившимися глазами. Когда-то эти глаза горели неколебимой уверенностью, триумфом победителя, а теперь плавали где-то у самого дна, в колодце отчаяния. Именно оттуда он сейчас смотрел на Корделию. Смотрел, как утопающий, как утративший надежду. Она села у изголовья, сложила руки на коленях.

— Ты звал меня, Алекс? Я пришла.

В темных, провалившийся глазах мелькнула радость. Он чуть приподнялся... Видимо, хотел заговорить. Судорожно вдохнул. Вдох получился хриплым, болезненным. Дернулось выпирающее адамово яблоко.

— Я слушаю, Алекс, — спокойно повторила Корделия.

Он молчал, только смотрел. Облизнул пересохшие губы.

— Хочешь пить?

— Нет... — выдохнул он.

— Тогда говори.

Он снова набрал воздуха, сделал новую попытку и... не смог. Вероятно, забыл то, что готовился ей сказать. Долго готовился: подбирал аргументы, приводил доказательства, выстраивал линию защиты и... вдруг забыл. Или осознал всю надуманность и бессмысленность. В чем он мог ее убедить? А Корделии, по большому счету, было неинтересно. Она устала, и единственным ее желанием было вернуться в каюту и уснуть. Все уже кончилось. У Александра ван дер Велле определенно был мотив все это затеять, за ним стоял тайный заказчик и вдохновитель, но Корделия ничего не хотела знать.

— Я... виноват... — наконец выговорил он.

— Вот как… Неожиданно.

— Я не хотел, что ты пострадала...

Корделия кивнула.

— Это мой дед, Альфред...

Она снова кивнула.

— Если бы… если бы я отказался, он бы поручил похищение Торстену. А Торстен… он бы... он бы не остановился...

— Я понимаю.

Александр откинулся на подушку. На его висках выступил пот. Монитор запищал настойчивее. Корделия покосилась на подскочившие в значениях цифры.

— Алекс, ты потерял много крови, давай поговорим... потом, когда-нибудь...

Она встала и пошла к двери.

— Нет! Постой, Корделия, не уходи...

Она остановилась. Посмотрела через плечо.

— Дай мне шанс, еще один шанс, пожалуйста... Я наделал много ошибок, я знаю... Я все исправлю. Я буду заботиться о тебе, буду защищать. Я всегда буду рядом. Мы могли бы заключить союз. Тебе нужен кто-то... Тот, кто будет тебе другом... кому ты сможешь доверять...

Корделия помолчала, потом тихо ответила:

— Спасибо, Алекс, но такой друг у меня уже есть.

— Киборг!

Она пожала плечами.

— У каждого свои недостатки.