О вреде взрослости в отдельно взятой жизни (гет)

Гермиона не сказала бы, что научилась вновь трепетать перед ликами великих, мудрых и сильных...

Да и вообще, после того, что Мелькор с ней сделал, доля нездорового похуизма как бы все мысленные пределы разом превысила. Она по праву и сама могла зваться сильной. Именно поэтому, даже потеряв свободу, не разваливалась, а шла дальше. Рациональная ее часть пользы в пустых сожалениях не видела. Та часть, где бились эмоции, — там тревога за Поттера перевешивала все остальное.

Она, можно сказать, привычно отодвинула нерешаемые проблемы и занялась теми, с которыми реально было совладать. Гермиона подозревала, что и в обращении в дракона им Мелькор подгадил. И вот какое диво-дивное — не ошиблась. Мало того, что Гарри теперь делил одну голову на двоих, так еще и оказался очень юным. Ребенком-драконом, но никак не взрослой особью.

Он был уязвим.

А в Средиземье с драконами разговор был короткий и кровавый. Смауг все ее измышления, которые были выше, подтвердил. Скупо и язвительно пояснив, почему он сам — Последний... Несмотря на отсутствие красок в описании трагедии — в том, что это была самая настоящая трагедия, сомневаться не приходилось, Гермионе было достаточно лишь посмотреть в глаза дракона. Другого дракона, не Гарри.

В безбрежном огненно-золотом море выл тот же убивающий ветер, что и в ней — после Битвы. Так безмолвно могут плакать только те, кто чудом выжили, но большей частью души погибли. О том, была ли в разрушителе гномьего царства душа, она даже дискутировать не собиралась. Потому что знала, что была. Просто ни на что не похожая из виденного ни в этом, ни в своем родном мире.

Смауг был великолепным чудом. Созданием, сотканным из противоречий, где свирепость соседствовала с изощренным умом, а тонкий вкус с жаждой крови. Мисс Грейнджер не собиралась судить. Глупо осуждать того единственного, кто знает, как им помочь. Еще глупее — строить из себя святошу, когда на горле удавка чужой воли.

Владыка ее пока не трогал... Но сколько продлится такая свобода?

— Он способный птенчик.

Последний до недавнего времени из Великих Змеев Севера называл Гарри только так — "птенчик", чем злил Поттера. И выводил того, второго в его голове, то на рычание, то на скуление. Насколько Гермиона понимала, животная часть очень остро реагировала на любые эмоции особи много себя старше, стремясь заслужить похвалу Смауга и одновременно его боясь. Причем с обоими этими крайностями Гарри кое-как управлялся.

Ведь привычный метод управлять болью Смауг Золотой запретил.

Они договорились об убежище для них, о защите интересов и об обучении для Поттера. Только из всего этого вытекало то, что Смауг хотел от птенца послушания. И первым требованием было — перестать мучить дракона внутри себя. Раз человеческий маг обрел такой великий дар, почти убив при этом сознание дракона-младенца. По крайней мере, сам Смауг так и обозначил наличие второго у Гарии в голове.

— Леди Гермиона, всегда побеждает сильнейшая личность. Владыка каждому из нас дал разум, дал душу...

Тут голос лежащего Змея перешел на шипение, переплетенное с горькой иронией. С морды Смауга сейчас можно было рисовать само воплощение сарказма и какой-то отчаянной злобы.

— Ваш Гарри оказался очень силен, раз стер ее почти на нет и занял главенствующие место в теле. Не думаю, чтобы Владыка планировал такое изначально.

Гермиона не спешила отвечать. За эти пару часов она успела понять, что Последний Дракон весьма ценит разумность, а еще больше — знает цену словам. Поэтому не видит ничего плохого в раздумьях, какими бы долгими они ни были. Но это лишь в беседе — учит он совсем по-другому... Она посмотрела на Гарри и вздохнула. Помочь ему сейчас она не может. Да и Смауг не допустит этого. В его логичном понимании особь, которая сама себя не может укротить, не выживет.

И уж тем более обречен погибнуть тот, кому требуется помощь.

Очень категоричная драконья философия.

Смауг начал обучение Гарри с контроля над телом, заявив, что, научившись чувствовать каждую чешуйку, он обретет и тишину в голове. Пусть ссорится, идет на компромисс со вторым, но пока они не станут единым, учить перекидываться в человека бесполезно. И гибельно. Сознание может надорваться еще больше, чем сейчас.

— А со мной? Что планировал Владыка?

Несмотря на преклонение перед Морготом, долю иронии в словах Смауга не заметить было невозможно.

Гермиона обернулась, когда золото вновь зазвенело, а изумрудный дракон съехал с этой горки с самым мученическим выражением на морде. Хотя это еще не попытки Гарри плавать в металле, как это умел Смауг. Для Поттера в этой крылатой ипостаси все завершалось отшибленной о металл мордой, когда он пробовал нырнуть ласточкой. Смауг долго плевался, что даже младенец должен чувствовать музыку злата... Поттер, естественно, огрызался.

— Вот этого я не могу сказать, леди. Замыслы Владыки непостижимы.

Она ухватилась за колонну, когда ало-золотой дракон ударил лапой, поднимая настоящее цунами из металла и драгоценных камней. Поттеру снова достанется... Не критично. Но Смауг его поваляет, как мама кошка — своего котенка. Причем котенка самого упрямого, шкодливого и бестолкового из всего выводка.

Гермиона уже почти отвернулась — и замерла — Смауг не смог ухватить Поттера... Только кончик зеленого хвоста мелькнул, а сам дракон нырнул и поплыл в толще сокровищ так же естественно, как рыба в воде. Не заорать от радости она смогла с трудом. В пещере была просто великолепная акустика. И у Гермионы от постоянного звона монет, рыка, грохота, топота болела голова.

Сейчас закричит, Гарри обязательно среагирует — и весь прогресс насмарку.

Огромный чешуйчатый наставник ей за это спасибо не скажет. Даже поняв, что с Поттером в комплекте идет она, Смауг остался все так же вежлив и устрашающе галантен. Ей указали на комнаты, в которых уж точно не было истлевших останков. Причем самопровозглашенный Король-под-Горой отдельно отметил, что он дракон и об уборке как-то не задумывался. Потому что даже не думал, что будет принимать гостей.

Совсем не тонкую шпильку насчет своих рассуждений Гермиона оценила. Не учла вначале остроты слуха...

Да и была поражена тем могильником, который увидела, — остатками города и следами огня. Шесть десятилетий прошло с нападения Дракона, но раны земля так и не залечила. Наглядно показывая, каким страшным созданием был крылатый змей.

Смауг не оправдывался за то, что сделал. За все эти смерти... За скелеты в детской одежде, за раздавленных и сожженных. Ему было все равно. Существовало в его голове только право сильного. Сильный в оправданиях не нуждается, как и в суде молвы. Спорить с единственным, пожалуй, союзником? Гермиона еще помнила, как Гэндальф Серый отреагировал на магию разума... А что они сделают с драконом, к тому же таким, который пока очень уязвим? Представить страшно.

Однако это не означало, что она верила Змею Севера без гарантий. Он поклялся перед Гарри, а она свидетельствовала и скрепила эту клятву. Ведь ее смертной плоти напор разделенной крови дракона не выдержать. Как и сам Гарри клялся быть внимательным учеником и не покидать Гору, пока не закончит обучение. Смауг очень не хотел, чтобы его убили.

Вот это возвращало ее мысли к гномам. Теперь Торину в Одинокую Гору ни за что было нельзя. Такой, как Дубощит, моментально решит прикончить Гарри, и Смауга тоже — правда, тут с минимальными шансами на успех. Гермиона все еще не хотела, чтобы гномы умирали в огне дракона.

Но она осознавала, что Торин ее не послушает ни за что и никогда. Значит, по-хорошему с ним не выйдет.

Черти бы взяли Дубощита и его упрямство, которое родилось на свет раньше, чем он сам.

— Я, кажется, понял, что ты мне говорил.

Интонации, как у ее Гарри, но тембр голоса другой. Громогласный, словно отзвук самой стихии в небесах.

— Гермиона? Нет, не спускайся. Я сам.

В золоте можно было напороться на острые железки. Мечи, изукрашенные так, что они становились произведением искусства, только от этого остроты своих лезвий не теряли. Гарри снова нырнул и вынырнул у лестницы, на широких перилах которой она спокойно сидела. Голова дракона очень осторожно потерлась о ее протянутую ладонь. А все остальное тело вытянулось так, будто этот контакт — трение нежной кожи ее ладони и чешуек — для Гарри весь мир.

— У нас пара минут. Потом Смауг придумает новое изуверское упражнение за то, что я его одурачил, ускользнув. Плавать в золоте очень приятно.

Гарри говорил отрывисто, чуть невпопад — слишком много эмоций. Он срывался на рык и шипение. Но это был разговор без легилименции. Говорить — первое, чему он хотел научиться. И Смауг Золотой научил ему этому.