О вреде взрослости в отдельно взятой жизни (гет)

Мир за пределами логова его не интересовал совсем...

Только ударенные Светом в самое темечко глупцы полагали, что ему, Последнему из некогда Великих драконов, интересны их мелкие дрязги и местечковые интриги. Нет, битв на своем веку названный Смаугом еще на заре Эпох дракон повидал достаточно. И не искал новых. Ему давно было не за что и не за кого сражаться.

Был только отвоеванный дом. Логово, где упоительно сладко звучала песнь злата. Где он мог в покое спать, думать и ждать, когда мир изменится... Вот и все.

Правда, все это не отменяло того, что дракон не верил, что его оставят в покое. Он силой взял Одинокую Гору, однако мудрым на сей факт плевать. Смерть кучки коротышек — небольшая потеря для Запада. Тем более в глазах Валар гномы пребывают в гораздо лучшем месте — в Золотых Палатах Махала. А вот то, что он, Дракон Моргота, еще жив, не может их не тревожить.

Даже если бы он не разорил царство спесивых бородачей и городишко людей, даже если бы заполз подыхать в нору на краю света — все равно ему не дали бы умереть по собственному выбору. Смауг фыркает, выпуская голубоватое пламя из ноздрей. Светлые всегда были до ужаса настойчивыми. Взять тех же не совсем "светлых" нолдор — четыреста лет колотились своими армиями в двери Владыки... Пока почти все не умерли.

Вспоминать о поражениях врагов приятно.

Он свиреп, кровожаден и коварен. Смауг из принципа ничего из этих пороков не отрицал, ведь он был наделен ими в полной мере. Ему как не было места в Замысле, так и нет. Покаяние не принесет ему покоя. Месть не утолит скорби. Ведь он все же скорбит. Гнев тлеет в могучей груди раскаленным углем. Не дает уснуть окончательно, забыться в грезах. Смауг поэтому еще и жив — потому что гневается.

Однако Владыка дал ему разум не для безумия.

Поэтому он не стремится лететь на Запад, сжигать благословенные города ушастых в их беспечальном крае, полном благодати и лживого ханжества собратьев его Господина. Смауг и не сомневается, что праведные зануды доконают эльфов самостоятельно. И когда земная ось дрогнет, треснет, и Стены Ночи рухнут — отстаивать Свет будет некому.

Не ваниар с их песенками. Курам на смех просто.

Он бы на это даже посмотрел... И еще посмотрит, когда этот остывший скучный и серый мир сгорит в огне Последней Битвы. На это все надежды и упования Последнего Дракона. А пока — только скука, ведь не осталось в Сирых Землях тех, кто мог с ним потягаться на равных. Лишь те, кто мог бы бросить вызов без всякой надежды на победу.

Но где эти храбрецы? Они не смели. Так было, так будет и впредь.

Смауг был гордецом. И не без оснований. Его гордыня не была пустой забавой, как у эльфийских князьков или никчемных от смертности людских королей. Драконы были совершенным воплощением замысла Величайшего Мыслителя. Им дóлжно было изменить мир по Его воле. Не случилось. Братья погибли, Владыка пал, и Смауг остался один. Правда, это не значит, что для свершений Змеев Севера не прейдет тот самый час.

Рок неумолим, и его поступь обрушит белые дворцы, и гордые башни Таниквэтиль упадут в пропасть безвременья, как и те, кто построил их. Так рек им Владыка... Его обещания святы и... лживы. Обманчивы. Он действительно и воистину был Отцом всякой Лжи.

Его будит голос.

Женский...

В его Горе дева? Смауг от удивления и недоумения даже не движется некоторое время. Только слушает... Внутри колышется пламя в каком-то странном непонимании. Неужели они всерьез полагают, что за шесть десятков лет такой, как он, сдох? Или мужчины в Средиземье настолько обмельчали, что в драконоборцы посылают даму? Злорадство кажется неправдоподобным.

Ему лень вылазить и вообще топать куда-то из сокровищницы.

Да и зачем? Она придет сама. Все воры идут к сокровищам. Кроме того, дракон чует запах. Тот, который уже не чаял услышать. Для него и ему подобных никогда не было эстель... Надежда — лишь мираж, за который умирают. Поэтому он просто не может ощущать запах дракона. Очень молодого дракона. Такого, который вылупился из яйца всего пару суток назад и еще совсем несмышленыш.

Смауг терпелив и осторожен.

Кое-чему поражение его научило — например, не спешить.

Человеческая женщина и дракон? Звучит абсурдно и невозможно. Хотя бы потому, что новорожденный не слишком разумен, и для него первые пару лет все — еда. Вернее, еда — "все", что не может дать ему сдачи и уберечь себя от его пасти. Девушка была бы сожрана в мгновение ока, а не болтала бы.

Он прислушивается и рычит. Так его логово еще не хаяли... Ну да, пыльно, ну, костей полно. Так мяса уже нет, и запах падали выветрился. Смауг вообще-то — дракон, а не благородная эльфийская девица, чтобы красоту наводить. Он слышит цокот когтей по мрамору пола. Шелест чешуек и стук слишком сильного для смертности сердца.

Магия? Или странный обман всех его органов чувств?

Пожалуй, Смауг впервые за неизвестно сколько времени одновременно встревожен не на шутку, зол и почти испуган. Потому что уже смирился, что никого не осталось. Что он действительно Последний... Без Владыки ни один дракон не мог родиться нигде. И яиц не осталось. Воинство Валар тщательно зачистило развалины крепости Тьмы. Хоть на что-то идиоты из свиты Ормэ сгодились.

Кроме того, что расфигачили половину мира, а потом его затопили, чтобы скрыть тот геноцид, который они устроили, борясь со Злом.

Он — ало-золотая погибель, его крылья ураган, его пламя пожарище, которого этот мир еще не познал. Ведь те шрамы, оставленные самим Смаугом и его братьями, скрыли синие воды морские. Ни к чему живущим в Эдорэ помнить, на что была способна Тьма, так и в несокрушимости Света можно усомниться.

Золото стекает с его чешуи целыми реками.

Смауг спокойно ждет. Незваные гости наверняка слышат этот перезвон. Он встал и расправил крылья, и сама Гора дрогнула. Он не мертв и не спит. Это будет интересно... Посмотреть, хватит ли неизвестным отваги войти дракону в пасть.

Первой входит смертная. У нее престранный запах. Однако Смауг на нее почти не смотрит. Так, задерживает пламенеющее море раскаленного золота на мгновение. Нет... Его интересует тот, кто стоит в огромной арке прохода, полускрытый тенью. Невозможно ошибиться, и ни одна иллюзия до сих пор не могла обмануть взор дракона.

Действительно, малыш еще.

Чешуя совсем не прочная, изящный, мелкий, и пламя толком выдыхать не умеет. Да и телом своим владеет отвратительно.

Однако это все пустое, потому что внутри неподвижный Смауг, бесстрастный, гигантский, у ног которого златой океан, воет в агонии. От боли и радости... Невероятное, невозможное, немыслимое — все вместе многократно ожило и стало реальностью. Он смотрит на живого дракона.

Умирать от тоски и исцелиться мгновенно. Смауг оглушен, и даже пламя в нем притухло. Разорванные узы больше не кровоточат, впервые за века он чувствует сродство. Крики братьев больше не терзают, не мучают разум. Тишина и робкий зов изумрудного, который ощущает то же самое и этим сбит с толку.

— Приветствую вас в моей Горе. Тебя, брат, и тебя, дева-эйдан.

Где его манеры?

Смауг большей частью презирал людей, за редкими, но очень меткими исключениями. Правда, он не настолько туп, чтобы судить всех по одной мерке. Эта смертная пришла к нему с драконом и заслужила уважение хотя бы этим фактом. Он ничего не знает о них. Поэтому будет вежлив и предупредителен. Они пришли сюда по великой нужде — иначе никак. Если ты дракон, то тебе нет нигде убежища. Везде смерть.

Прежде чем изумрудный научится себя защищать, пройдет не одна Луна... Столько сам он не проживет. Только в Одинокой Горе безопасно. Нет людей, эльфов и всех остальных. Под остальными Смауг имеет в виду и рыжего предателя Саурона. Пес Господина был тем, кто их предал и обрек на смерть. Теперь он понимает, для чего выжил, для чего был отослан Владыкой.

Для чего был отравлен ложью...

Бесконечная горечь ушла. Он ожил. И будет жить, чтобы изумрудный смог вырасти.