Дети проходных дворов (джен)

Юська выходит гулять очень рано — на улице ещё даже трамваи не дребезжат. Ныряет из подъезда в утреннее солнце, гладит по очереди всех котят в старой собачьей будке у дома и сразу же уходит в сторону трамвайных путей, пальцем пересчитывая лёгкие светлые монетки в ладони. Юська гуляет так, чтобы не столкнуться с нами.

Юську зовут Юрой. Но Юрой его называют дома и в школе, а мы зовём его Юськой. Юська старше нас, но дурачится, как будто в два раза младше, у Юськи строгая бабушка, весёлая собака спаниель и здоровенный шрам на пол-лица, который мешает ровно улыбаться. Из-за шрама Юську дразнят в школе; мы называем его Джокером, он обижается — думает, что это тоже со зла.

Я бы и не вспомнил про Юську, если бы лето не началось с него. Мы вылезли из поезда в пять утра, на два дня раньше запланированного, голодные и невыспавшиеся, и сразу же помчались через весь город к бабушке домой; вот только войти мне не дали, а сказали посидеть у подъезда. У подъезда я сидеть не хотел. Пришлось ходить вокруг дома. Было очень обидно, зло и яростно, и пинать камешки не помогало, но покрупнее ничего не подворачивалось.

Зато подвернулся Юська. Вернее, не то чтобы подвернулся, просто резко вышел из-за угла дома, чуть на ногу не наступил. Можно было сорваться на нём, но я не стал.

— Ты куда это собрался? — спросил я Юську. Он улыбнулся в ответ своей придурковатой косой улыбкой:

— Гулять.

— Один? — зачем-то переспросил я.

— Один, — эхом согласился Юська.

— Можно с тобой?

Он удивился. Даже рот приоткрыл. Но в конце концов кивнул, шагнул вперёд уверенно, не оборачиваясь — как будто точно знал, что я пойду за ним.

Я догнал Юську только у остановки. Большие дурацкие часы на фасаде дома напротив показывали семь-четырнадцать, и секундная стрелка неслась по кругу — совершенно несусветная рань. Не успел я спросить, что мы тут, собственно, будем делать, как из-за угла дома вылез трамвай и медленно покатил к остановке. Юська подмигнул. Влезая вслед за ним в полуразвалившийся вагон, я нащупал в кармане несколько монет.

— Куда едем-то?

— Увидишь, — снова подмигнул он.

На спинке переднего сиденья было криво нацарапано «Юська» — наверняка давно, но надпись ещё держалась.

Остановок пять или семь Юська просидел молча. Когда за окном вместо старых кирпичных домов замелькали ряды свежепостроенных многоэтажек, он начал беззвучно считать. Я сбился на тридцати. Юська хмыкнул и продолжил. Когда трамвай затормозил, он прекратил считать и пнул меня локтем под рёбра — выходим, мол, не зевай.

Из трамвая сильно несло «ёлочкой» с запахом моря. За дверьми была дурацкая грязная лужа, прямо под ступеньками, и немного дальше ветер растаскивал по пустырю земляную пыль. И зачем только он сюда…

— Закрой глаза, — категоричным тоном велел Юська. — И шагай. Подожди-ка, я вот тебя за руку возьму…

Я закрыл. Стало немного темно. Юська схватил меня за ладонь, рука у него была тёплая и светлая на ощупь — как те монетки. Я доверчиво шагнул вперёд — не может же всё закончиться просто так? — и тут же по щиколотку провалился в холодную воду. Жутко захотелось кому-нибудь врезать. Я точно знал, кому именно.

— Э, нет, не открывай пока, — сказала темнота голосом Юськи. — Ещё немного.

«Ёлочкой» пахло даже здесь, но на ветру это уже было не настолько ужасно. И лужа с каждым шагом становилась глубже. Я злился на Юську и на себя. На него — за дурацкие игры, на себя — за дурацкое доверие. Тем не менее, почему-то послушно шагал вперёд, на ощупь, как котёнок, у которого ещё не открылись глазки.

— И ничего не котёнок, — обиженно фыркнул Юська. — Между прочим, открывай. Пришли.

Открывать глаза так резко не стоило. Потому что голова сразу закружилась, я потерял равновесие и только успел выставить вперёд руки. В такой позе вода была по подбородок.

Чтобы врезать Юське, надо было встать. Я справился с этим на третьей попытке, встал на ноги, осторожно открыл глаза, щурясь от света, — и понял, что ни фига ему не сделаю. Честное слово.

— Это что — океан? — севшим голосом спросил я, хотя всё и так было очевидно.

— Здорово, да? — улыбнулся Юська.

— Он что — настоящий?

— А какой захочешь.

В паре метров шарахалась стайка мелких красных рыбок.

Мы стояли молча. Я — потому что у меня не было слов. Юська — потому что нашёл в кармане леденец.

На следующий день Юська гулять не пошёл. Я прождал его почти до обеда, но его вообще не было. И Юськина бабушка с весёлой собакой спаниелем вечером не ругалась на машины, которыми заставили двор.

Уехали они, что ли?..

Утром я проснулся так рано, как даже в школу не надо было вставать. Несмотря на это — выспался. Привычно глянул в окно, хотя Юська в такое время не то что не возвращался, а ещё даже не выходил. Бетонные коробки отражались в огромных лужах — наверняка ночью шёл дождь. В чьей-то машине покачивалась оранжевая «ёлочка».

Солнце коснулось руки тёплым и светлым, почти неощутимо. Серо-белые котята в старой собачьей будке приветственно запищали, по очереди ткнулись мокрыми носами в ладонь. В другой ладони обнаружилось несколько монеток, уже немножко тёплых, как утренние солнечные лучи. Дорогу до остановки я почему-то помнил наизусть, хотя был там всего однажды.

Трамвай продребезжал над ухом ровно в семь пятнадцать; остановился там же, где останавливался уже сто тысяч раз, и распахнул двери.

На спинке сиденья вместо кривоватого «Юська» теперь были какие-то совершенно другие буквы.