Дети проходных дворов (джен)

Когда он уходит, я всегда остаюсь. Икары, как перелётные птицы, не могут долго сидеть на месте и ждать одного — и мой икар совсем не исключение из правил, даже если он носит куртку на три размера больше, чтобы крылья не так сильно привлекали внимание. Даже если он сам выдумал меня, лишь бы в итоге было к кому возвращаться. Впрочем, одно я знаю точно: когда — «если» здесь не имеет совершенно никакой силы, — когда мы снова встретимся, у одного из нас будет история для другого. Если и существуют какие-то правила, это определённо лучшее из всех.

В этот раз, оказавшись на пороге к августовскому закату, он рассказывал мне про листья. Эта история чертовски хороша, когда звучит наполовину вслух, наполовину в запахах и звуках последней летней грозы. Правда, я всё равно собираюсь её записать — не столько для памяти, запомнить будет несложно, сколько для коллекции. Но в этой книге она будет завершающей: место кончается, осталось всего полстраницы, и если я вспомню, как именно когда-то могла писать крошечным бисерным почерком, сюда поместится эта последняя история целиком. И тогда следующая начнётся с красивого числа — с тысяча первой в оглавлении, оставив позади равное количество чашек кофе, две толстенные рукописные книги и почти четыре года с тех пор, как я начала.

Сколько времени пройдёт до следующей, я не знаю, но опыт подсказывает: никогда не приходится ждать слишком долго.

День прохладный и сырой, так что даже кофе не спасёт от мелких мурашек на загривке. Это значит, что перспектива получить сегодня хоть одного посетителя туманна как моё прошлое — хочешь работать или нет, не имеет никакого значения. Я ставлю последнюю точку, слишком крупную по случайности; вкладываю уже слегка увядший осиновый листок между страницами и плотно заматываю книгу резинкой, чтобы оттуда ничего не вывалилось.

Собираюсь было убрать её на нижнюю полку, подальше от глаз, но не успеваю даже присесть: в дверь осторожно, даже как-то смущённо стучат, и спустя полминуты на стул рядом со стойкой садится Рита — почти единственная из заглядывающих часто, чьё имя я храню как подарок.

Её стараниями родилось не меньше трёх сотен историй в моей коллекции. Рита знает, что приукрасить или просто выдумать — не запрещено, поэтому старается как может. Я искренне улыбаюсь ей в ожидании, и только затем понимаю: что-то случилось.

Она взволнована. Не так, как обычно бывает перед собеседованиями или поездками, но будто глубже и одновременно выше, над всеми обычными проблемами. Кажется, случилось что-то, выходящее за рамки её привычной жизни. Мне везёт: эту историю я услышу прямо сейчас и совершенно бесплатно, если не считать чашки кофе в обмен. Рита знает правила, установленные неизвестно кем, и с самой первой встречи ни разу их не нарушила. Поэтому я варю кофе, добавляю в него каплю красителя, лёд, сироп и молоко, ставлю перед ней на стойку — и молча жду, стараясь не слишком выразительно на неё смотреть.

— Когда я была маленькой, — наконец говорит Рита, и на её губах проявляется почти незаметная улыбка, — бабушка часто читала мне сказку про дорогу. Я уже точно не помню, что именно там было, кроме одного: в сказке утверждалось, что, если тысячу раз пройти одной и той же дорогой, на тысячу первый она свернёт. Куда — понятия не имею, да и меня в пять лет такие вещи не интересовали, конечно. А потом бабушка умерла, и я очень долго просто не могла думать ни о чём, включая светлые моменты — она для меня была целым миром, в отличие от родителей, сама понимаешь, что бывает, когда мир рушится.

— И в какой-то момент я выросла, — говорит Рита, задумчиво размазывая по стойке случайную каплю кофе. — Ну, знаешь, однажды и вдруг. Обнаружила этот занимательный факт лет в двадцать пять, когда уже переехала, нашла любимую работу, завела собаку и обставила комнату растениями — в общем, сделала всё, чтобы разочаровать родителей. И тогда уже начала вспоминать бабушку. И до сказок её в какой-то момент довспоминалась — да так, что всерьёз начала считать их просто малоизвестными большинству истинами. Ну, некоторые из них и правда сбывались. Это-то как раз меня теперь и тревожит.

— И вот понимаешь, в чем ирония, — говорит она, держа белоснежный картонный стаканчик обеими руками — чтобы не было так заметно, что пальцы дрожат. — Если я сейчас выйду отсюда и пойду по своей улице домой, это и будет тысяча первый раз. А я совершенно не подготовилась, даже не позавтракала толком — да и как вообще можно подготовиться к таким вещам, это же не поход в магазин или к стоматологу.

— Ты ведь можешь не ходить, если хочешь, — осторожно уточняю я.

— Не могу, — она качает головой, но без сожаления, даже будто бы с лёгким удивлением — как, мол, вообще можно такое предлагать?.. — Я знаю, что ты хочешь сказать, но правда не могу. Не в этот раз. Я вообще зашла по большей части попрощаться. Будет неплохо, если у меня получится рассказать тебе конец этой истории завтра, но…

Нет нужды договаривать — мы обе знаем, что скрывается под этим «но». Поэтому я молча киваю, Рита пьёт крохотными глотками свой любимый холодный латте, то есть оттягивает неизбежное как может. В конце концов кофе заканчивается, и тогда она спрыгивает со стула без единого звука, но так решительно, что у меня невольно сжимается сердце; и потом лёгкий звук её шагов тает снаружи, в противной мороси только что заново родившегося дождя.

* * *

Новая книга выглядит как один из моих снов: бирюзовая обложка с рассыпанными по ней каплями золота, страницы без линовки, с ажурными узорами на уголках. Я открываю её почти с трепетом, совсем как в день, когда решила этим заниматься. Правда, в этот раз мне отчего-то трудно поставить на странице даже точку.

Моё имя давно вышито у икара на краю внутреннего кармана. Это значит, что он точно знает, когда мне не по себе. Поэтому совсем скоро после ухода Риты я откладываю бесполезную ручку, слыша за приоткрытой для сквозняка дверью автобуса давно знакомый шелест.

— Снова пишешь? — спрашивает икар, подходя совсем близко и неловко заглядывая через плечо, и большие белые перья легко касаются моего лица. — Начала третью? Мне тут обещали какие-то невероятно крутые карандаши в счёт старых долгов, считай, что они уже твои…

Назавтра, может быть, Рита снова придёт за своим любимым кофе — холодным темно-синим латте с солёной карамелью, напоминающим осенние балтийские берега. В равной — или, наверное, даже в большей — степени может случиться и так, что мы с ней больше никогда не увидимся. Я не стану об этом писать, как и он — спрашивать, потому что ответ, конечно же, давно знает сам.