Дети проходных дворов (джен)

Летом в столице жарко и сухо, асфальт плавится прямо под ногами, и солнечные зайцы прыгают по стенам и стёклам — от одного к другому. Небо выцветает даже сильнее, чем от январских морозов: настолько старая картинка, что не различить ни цветов, ни силуэтов, ни даже подписи шариковой ручкой на изнанке.

Летом в столице — гости и ярмарки, узкие ленты поездов завязываются в большой блестящий узел, и если положить руку на обжигающий белый бок чужого дома, то пульс нащупаешь моментально, даже не стараясь. Южный ленивый город обладает сердцем — огромным, чтобы вместить всех и каждого.

И иногда кажется, что сердце — это солнце. Потому что на улице, по ощущениям, никак не меньше полсотни градусов.

— Хочешь воды? — предлагает Саттар, когда я уже готов не то взвыть от жары, не то спрятаться под ближайший прилавок и больше никогда оттуда не выходить. У Саттара тоже есть сердце, вот только оно состоит из задиристых улыбок танцующих огней, и поэтому жара ему нипочём. И пусть мы оба родились здесь, он — местный, а я вырос и отвык, и теперь это уже, наверное, насовсем.

— Вон там ларёк, смотри, — говорит Саттар, смотря, конечно, не на ларёк, а на палатку прямо позади нас: там улыбчивый смуглый парень рассыпает по холщовым мешкам орехи и изюм, а под козырьком на шнурках висит чурчхела, белоснежные ракушки и разноцветные браслеты из деревянных бусин и медных птиц.

Мы оба любим орехи, но если сейчас выбирать между, например, горстью миндаля и глотком воды, то я вероломно выберу второе. В рюкзаке лежит полная бутылка, но вода в ней нагрелась, наверное, до температуры кипения; так что, с минуту помедлив для приличия, храбро выныриваю из-под спасительной тени под козырьком палатки, воздух можно потрогать руками, а голова становится как лампочка. Хорошо, что ларёк довольно близко, и если — уже изнутри него — поискать взглядом Саттара, обнаружишь: он уже потратил последние деньги на кешью и сейчас стоит, в тени только наполовину, смеётся, зараза.

А вот моё везение великолепно, но избирательно: в ларьке обнаруживается целых две бутылки воды, вот только пол-литровых, это чертовски мало. Тем не менее, одной хватает, чтобы перестать чувствовать себя сделанным из песка, а вторую я открываю уже на улице — и с удивлением обнаруживаю, что жара спала как минимум вполовину, вот уж странности. Саттар делает пару глотков, возвращает бутылку и испаряется в толпе — его любимое развлечение, хорошо хоть вроде бы знаю, где именно искать.

* * *

Так бывает, когда не видишь кого-то немного дольше, чем нужно: забываешь какие-то привычки, жесты, длину волос, ожог над бровью и на плече, яркие значки на сумке. Так бывает, когда исчезаешь сам — чтобы из-за тебя с ним не случилось ещё что-нибудь катастрофичное. Тем не менее, совсем абстрагироваться не получается, и я знаю, например, что чёрной кошки с белым пятном на кончике хвоста у Саттара больше нет. Или что между любимым делом и учебой он выбрал второе — потому что быть Равным совсем не просто, и если так вышло, то приходится следовать. И из-за этого я чувствую себя ребёнком, хотя старше его на один курс и много-много десятков лет — плюс ещё те полтора года, которые мы не виделись.

Так бывает, когда не видишь кого-то немного дольше, чем нужно: на поиск требуется больше времени, чем если бы…

Нужное место находится только к вечеру. Саттар сидит на каменной ограде в парке и даже не поднимает голову, когда подхожу — понятно, почему, ведь это, должно быть, жутко обидно. Сказать в своё оправдание мне совершенно нечего, так что молча устраиваюсь рядом с ним, на тёплых и пыльных квадратных плитах, деревья роняют тень, и слабый ветер трогает волосы на затылке.

Вообще-то молчать можно сколько угодно, но это только усугубит ситуацию.

— Так зачем ты меня позвал? — спрашиваю я, пока старательно прячусь в пятнистой тени от лучей. — На рынок сходить?

— Тебе не интересно, в чём состоит моя учебная практика?

— В чрезмерном поедании орехов? — язвлю я и злюсь тут же сам на себя; с жарой не сладить, устаешь и раздражаешься, только вот Саттар в этом не виноват. — Хорошо. Мне интересно. Только по правилам нельзя…

— А мы им не скажем, — подмигивает он. — К тому же, некоторые правила смысла совершенно не имеют. А из-за нарушения других даже случается что-то хорошее.

Под хорошим в контексте правил он всегда имеет в виду меня. Хотя я, если по совести, ничего не нарушал, да и хорошим случившееся можно назвать с большой натяжкой.

— В общем-то, мне уже пора, — говорит он, перебивая мои невесёлые мысли, и это достойно благодарности. — Пойдём вместе или будешь сидеть тут и вспоминать правила?

* * *

На краю города лежит огромное зеркало — до самого горизонта, хотя я точно знаю, где оно кончается. И вечернее солнце, сладкое и тягучее, как мёд, льётся в воду, минута за минутой всё больше; до тех пор, пока мелкая рябь под его диском не становится цвета красного золота, а сзади нас, на другом конце света, небо кутается в серо-синюю дымку костров и тумана. Саттар оборачивается — смотришь ли? — и в последний миг, когда уже совсем алый и маленький круг вроде бы должен утонуть в солёных волнах, протягивает руку.

И мир останавливается.

Пылающее солнце, размером чуть больше монеты, перекатывается по рукам Саттара, словно ищет, куда бы спрыгнуть. Он зажимает шарик между пальцами, как круглую жвачку из автомата, прищуривается, смотрит; не глядя опускает в карман своей потрёпанной светлой рубашки, как будто это совершенно обычное дело.

Первая звезда вспыхивает прямо над нами через пару минут — пока я пытаюсь справиться с эмоциями, а он лукаво улыбается, удивил, мол, правда? На первые звёзды, это известный факт, можно загадывать желания: вот только делать это нужно обязательно с закрытыми глазами, иначе не сбудется, таковы правила. А как тут глаза закрыть, когда Саттар стоит совсем рядом, и ладони у него такие же горячие, как солнце — или, может быть, ещё жарче.