Дети проходных дворов (джен)

В этом ледяном первом зимнем месяце для меня не существует ничего нового: только утро, площадь, сотни взглядов — и азарт, от которого под конец почти ничего не останется. Это тоже не ново, я теряю интерес ко всему настолько быстро, что даже немного обидно. Правда, перестать играть из-за этого — самый глупый вариант решения проблемы.

Мы играем каждый год, так давно, что это уже стало неоспоримой традицией. Поле каждый выбирает для себя, по-своему. Эльза складывает бумажные звёздочки, Вест и Сверре оставляют на стенах многозначительные надписи, а Саттар остановился на печенье с предсказаниями. У этой игры нет правил и ограничений, единственное условие, которого все из нас придерживаются без споров — в декабре и в апреле никаких серьёзных дел. Но кто вообще сказал, что мы серьёзно?

И поэтому в последний декабрьский день я снова стою на площади, и шаткий столик, выкопанный специально для меня неизвестно откуда, отлично справляется со своей единственной ролью: держать коробку. Каждый играет по-своему, и мой вариант — крошечные разноцветные конверты, не худший выбор.

Люди проходят мимо, как и в тридцать предыдущих дней. Некоторые смотрят с интересом, но подойти не решаются. К счастью, я это с самого начала предусмотрел: и написал на коробке «возможно самопроизвольное исполнение желаний» — конечно, никто в это не поверил — и ещё вчера схитрил, попросив в последний момент помощи у того, кто действительно умеет играть в подобные вещи. Ведь если нет ограничений, то и выиграть невозможно тоже, всё упирается исключительно в удовольствие. А больше всего удовольствия лично я получу только тогда, когда увижу результат своих кропотливых трудов.

Тот, чья помощь будет для меня неоценимо полезной, лучше всех остальных умеет складывать события в случайные цепочки с нужным ему — а сейчас и мне — итогом. Он мог бы играть и сам, но он слишком занят для таких вещей; наверное, можно считать, что мы помогли друг другу в равной степени, потому что он, я уверен, будет крайне доволен, узнав, что у меня получилось. Если, конечно, получится.

Впрочем, до результата недалеко; я понимаю это, когда спустя всего полчаса после начала моего последнего невольного поста слышу громкие уверенные шаги, вижу яростный взгляд — то, что нужно, если всё сделать правильно.

Интересно, что же выйдет в этот раз?

* * *

Майя просыпается с одной только мыслью, навязчивой, как шум на грани слышимости: этот день, раз уж он выходной, просто необходимо занять прогулкой по местам, которые хотя бы раз вызывали положительные эмоции. Должны же такие ещё оставаться? А если ничего не найдётся в памяти, она придумает их на ходу — невелика задача.

Впрочем, на деле выходит сложнее, чем казалось. На улице холодно, и город, и без того крошечный, как будто свернулся по-кошачьи в клубок, заснул, укрытый к празднику одеялом гирлянд и разноцветных звёзд. Майя ненавидит праздники — особенно новогодние, они напоминают только о боли и запахе валидола, и сейчас любая праздничная мелочь всё ещё выводит из равновесия.

На крошечной площади, больше похожей на пятиконечный перекресток, почти ничего не изменилось за те месяцы, что Майи здесь не было. Вот разве что — на месте киоска, где раньше был самый вкусный на свете горячий шоколад, теперь стоит закутанный в шарф по самые брови парень с шатким столиком возле ног. Неожиданно становится обидно, и даже не слегка; она делает шаг вперёд, затем ещё и ещё, сама толком не понимая, зачем вообще к нему идёт.

— Что-то ищете, леди? — спрашивает он, ничего, наверное, не подозревающий насчёт бури, грызущей Майю изнутри. Улыбается ещё. Вот же придурок. И столик у него придурочный: с кривой надписью про желания и коробкой, полной маленьких разноцветных конвертов, плотно заклеенных и уже слегка припорошенных снегом.

— Звезду с неба, — язвительно бросает она, глядя так некстати подвернувшемуся парню прямо в светло-серые, почти искрящиеся глаза. И мучительно хочет сразу же извиниться — он-то, в конце концов, не виноват, что Майя не переносит даже запах всеми любимого кофе, а других мест, где можно выпить именно горячего шоколада, вокруг совсем нет. Впрочем, спросить больше не с кого, но и вымещать застарелую усталость на ком попало тоже не вариант. Поэтому Майя не глядя берёт из коробки маленький плотный серебристый конверт и надеется только, что уйти вот так — не настолько плохо, насколько кажется ей самой.

* * *

Вечер уже почти кончился. Я поджимаю ноги, усаживаясь в кресле, большом и тёплом. Так толком и не понятно, здесь ли я или до сих пор стою на площади и пытаюсь пошевелить негнущимися пальцами — всё смешалось в метели, до сих пор бросающей в стёкла пригоршни мокрых снежных хлопьев. Хорошо, что это был последний день игры: сегодня закончится декабрь, и можно будет снова перевернуть старинные часы с мельчайшим золотым песком внутри.

— А у тебя какие успехи? — будто невзначай спрашивает Эльза. Однозначно победить в этой игре никак нельзя, но можно получить историю чуть более интересную, чем у остальных; пока что в этот раз фаворитом выходит Саттар с его путеводными огоньками вдоль неосвещённой трассы, это не только красиво, но ещё и, в теории, полезно. Она сама сделала ставку на солнечные глаза на стенах домов: вроде бы ничего не вышло, но я, признаться, не очень внимательно слушал. Сейчас у меня в голове такая каша, что Эльзе приходится повторить вопрос, прежде чем я понимаю, о чём она.

Краем глаза я вижу, как рядом едва заметно напрягается Сверре. Ему не нужно вслушиваться, его слух и без того острее тончайшей иглы, но этот жест больше похож на охотничью собачью стойку. Или волчью, если повезёт. Пожалуй, сейчас я даже мог бы удивить кого-то из них или всех сразу, но не хочу никому и ни о чём рассказывать. Это только мой новогодний подарок, самый волшебный из всех, которые только могли бы существовать.

— Ничего не вышло, — говорю я и даже вздыхаю максимально правдоподобно. — Совсем-совсем ничего.

* * *

Майе даже ничуть не холодно, хотя перчатки она, как всегда, забыла на тумбочке у двери. А ещё она совсем не понимает, куда именно идёт, почти бежит от пронзительного, но странно знакомого взгляда, прямо сейчас будто чувствуя его спиной — улицу за улицей, поворот за поворотом. В общем-то, и не так важно, куда идти: пока дорога освещена фонарями и гирляндами, пока вокруг неё нет ничего, кроме переливающихся в неверном свете снежинок, всё будто становится лучше. Или, как минимум, выходит в ноль.

Идти, глядя только в падающий снег — как плыть по звёздам; когда смотришь в метель, кажется, будто вокруг уже нет дороги, идиотских традиционных мелодий, смеха, шума и шуршания, только звёздная дорожка, как пыль в узкой прямой ленте света. Похоже на детство: тогда Майя точно так же смотрела на всё это, без непонятно кому адресованной злости, только с надеждой на праздник и волшебство, и без того обещанное в такие дни. С ней самой уже ничего не сделать, остаётся потратить полуночное желание на простое и ёмкое «хорошо».

Глубокий выдох, ещё шаг — и земля под ногами совсем перестаёт существовать. Какая разница, куда Майя забрела теперь, если метель обнимает её за плечи неожиданно мягко, будто долго ждала встречи. Вообще-то уже лучше повернуть назад, но Майя останавливается и смотрит, как мир вокруг плывёт по кругу, уже не яростно, а медленно, будто в вальсе.

И тогда она наконец поднимает руку и неуверенно трогает кончиком пальца маленькую звезду — холодную и колючую, как снежинку.