Частная жизнь в эпоху Волдеморта (джен)

Прямой портал в Министерство другой державы Альбусу выдали без вопросов — красноречивое свидетельство его возможностей. В аскетически убранном кабинете британца уже ждали.

— Фрау Шютц, — официально произнес Альбус. — Я не отрываю от дел?

— Что вы, герр Дамблдор. Я рада быть вам полезной. Чем могу служить?

Услышав его просьбу, Ульрика коротко кивнула. Друг за другом они шагнули в роскошный министерский камин. На том конце очаг выглядел куда менее впечатляюще, внутреннее убранство Нурменгарда не отличалось помпезностью.

— Инспекция Министерства, — не оглядываясь, бросила Ульрика охране. Она стремительно прошла вперед, Дамблдор за ней. Гриндельвальд сидел за столом в большом кабинете, не слишком напоминавшем тюремную камеру, и разбирал бумаги. Заметив вошедших, он кивнул, как показалось Дамблдору, со скрытым недовольством.

— Счастлив видеть, господа.

— Взаимно, — хмурясь, ответила Шютц.

— Господин министр слишком занят?

Альбус удивленно вскинул глову. Ульрика холодно приподняла брови.

— Жаль. Мне хотелось обсудить с ним последние кадровые решения.

— Возможно, он найдет для вас минутку. А сейчас, надеюсь, вы найдете минутку для нашего гостя.

Долохов был одним из немногих людей в окружении Риддла, кого Альбус не знал по школе. В Германии кое-кто помнил его имя по прошлым годам, поговаривали, что потомок эмигрантов из еще более далекого азиатского угла занимался изысканиями в области кровной магии, что он смог выделить какие-то маркеры, отличающие магическую кровь от магловской. Что эксперименты проводились в Нурменгарде. Однако, когда архивы Нурменгардского исследовательского центра достались победителям, в них не обнаружили таких упоминаний. Архивы были подчищены, информация утрачена. Альбус не в первый раз пытался найти концы, но упирался в тупик. В конце концов он заставил себя поговорить еще с одним свидетелем, хоть и не слишком надеялся, что беседа с Геллертом что-то даст. Однако теперь его больше беспокоило поведение арестанта.

— Ульрика, что у вас происходит? Министр правда прибегает к совету Геллерта в кадровых вопросах?

— Для посвященных это не секрет. Началось несколько лет назад. Небольшой дипломатический кризис… Заключенный попросил о встрече с господином Баумайстером. Не знаю, почему министр согласился. Но знаю, что Гриндельвальд дал ему удачные советы. Настолько удачные, что впредь его снабжали всей выходящей периодикой.

— Таково было его условие или инициатива министра?

— Не знаю, думаю, что первое. Потом возникали еще сложные ситуации. Здесь я уже меньше осведомлена, но я не единственный человек в близких к верхушке кругах, кто замечает возросшие привилегии и влияние господина Гриндельвальда. Видели, как его задело, что я вошла без доклада? Баумайстер ведет себя церемоннее. Он понемногу привык к палочке-выручалочке из Нурменгарда. Теперь Гриндельвальд подсказывает, какой курс выбирать правительству, потихоньку проталкивает угодных ему людей на нужные позиции. Старается изолировать и ослабить противников.

— Вы в их числе?

— Как иначе. Но сейчас нас куда меньше, чем после победы. Герхард умер в прошлом году. Тихая кончина. Здоровье уже не то. Конечно, не то, после пяти лет Нурменгарда, но о них не упомянули ни в одном некрологе. Гизельберт недавно вышел в почетную отставку.

Дамблдор вздохнул.

— Я не уйду по своей воле. Но, возможно, мне помогут.

— Вы ожидаете покушения? — прямо спросил Дамблдор.

— Такой возможности я не рассматривала, — меланхолично отозвалась Ульрика. — Вряд ли. Игра не стоит свеч. Чтобы убрать политика, лучше использовать политические средства, а не уголовные.

-Как поживает Кройцштадт?

Ульрика посмотрела на Дамблдора с сомнением, потом, кажется, решилась:

— Пойдемте, я покажу вам. Это многое прояснит.

Теперь городок больше не был пустынным. Руины частично отстроили, над ними возвышались лачуги и какие-то приспособления из совсем не пригодных для жизни материалов. Какие-то люди сновали мимо, деловито и одновременно опасливо.

— Что это?

— Беженцы… переселенцы, — ответила Ульрика. — Легальные и нет. Это, в сущности, моя работа. Пускать ли их? Кого пускать, кого нет? Как выдворять тех, кого пускать не нужно? Я до некоторой степени представляю, почему эти люди оказались здесь. Поэтому у меня нет таких ответов, которые не выходили бы за сферу моей компетенции. О, я непопулярный политик, можете быть уверены, — она скупо улыбнулась. — А у герра Гриндельвальда, думаю, найдутся ответы, приемлемые для сильных мира сего. Но я не очень доверяю его ответам. Мне случалось испытать их на себе.

— Вы говорите про Нурменгард? — тоскливо спросил Альбус. Меньше всего ему хотелось слушать про это, но сознание какого-то неясного долга придавливало.

Ульрика рассеянно наблюдала за прохожими, потом заговорила сдержанно:

— Я ведь там недолго пробыла… Меня сначала пытали. Я не ждала, что выдержу, знала, что это все романтические сказки — про несгибаемых подпольщиков. Раскалываются все, если правильно взяться.

Альбус молчал, хмурясь.

— А я вот ничего не рассказала. Такой я, видно, урод. Говорят, когда сильно любишь, то достаточно, чтобы любимый человек до локтя дотронулся или лопатки, чтобы кончить. Не знаю, мне такого не довелось чувствовать.

Альбус смотрел в сторону. Рассказ выходил слишком мучительным, не из-за упоминания пыток, а из-за упоминания тела. Обсуждать жизнь тела было бы невыносимо с кем угодно, и в который раз у Альбуса промелькнула короткая мысль о том, не испытывает ли Ульрика к нему ненависти. Среди прочих чувств, разумеется — благодарности, памяти о моментах понимания и солидарности. Когда-то она готова была отдать за него жизнь — не из симпатии, а из патриотического расчета, что он послужит освобождению ее родины — и, может быть, в то же время ненавидела. Нет, это слишком сильное слово. Испытывала неприязнь. Или нет.

— Зато вот про ненависть я много узнала, — эхом донеслись слова Шютц. — Про то, как можно настолько ненавидеть, чтобы самая сильная боль казалась плевым делом, про то, как кожа лопается, а ты думаешь только о том, как бы можно было половчее сжать горло этой сволочи… Ладно уж. В какой-то момент со мной перестали возиться. Может, нашли кого-то сговорчивее. А потом…

Она отвернулась.

— Он ведь исследователь, ваш дружок. Чертов ученый. Все знают, какие эксперименты проводили в Нурменгарде — хотя сейчас об этом больше не пишут в массовых источниках… И это было похуже. Пока они хотели узнать от меня что-то, я еще была человеком, моя воля что-то значила… Всё значила, потому что я не сдалась. И в каком-то смысле всё происходившее было по моему выбору — по моему, потому что я по своей воле пошла в подпольщики, по своей воле отказалась отвечать. Я могла сдаться, рассказать всё и избавить себя от боли. А вот потом, в исследовательском центре, моё решение больше не имело значения. Там люди — только куски материи, и вопросы обращают не к ним, а к их телу, эмоциям, магической структуре, как будто те существуют помимо личности. Как будто ее нет вообще. Там не пытают. Когда лукотрусам вливают древесное зелье, это не пытка, ведь никто не ставит целью принудить их к чему-нибудь. Они нужны только как средство для проявления свойств древесины. Так и люди там, в палатах Нурменгарда. Я до сих пор не всегда чувствую свое тело. Как будто что-то осталось в Нурменгарде, в палате 101.

После долгой паузы он спросил:

— Почему вы не говорили мне?

— О веселых воспоминаниях? — сардонически усмехнулась Ульрика.

— Нет, о настоящем. О заключенном… — имени Альбус не стал называть.

— Это моя страна, — пожала плечами ведьма. — Нельзя всегда полагаться на помощь со стороны.

— Почему бы нам не устроить международный магический фестиваль? Для молодежи.

Смена темы была такой неожиданной, что Ульрика обернулась, посмотрев в лицо собеседнику.

— Почему нет, — задумчиво сказала она. — Такие мероприятия полезны. После войны их еще не проводили.

— И находятся полностью в вашей компетенции, — подчеркнул Альбус.

— Я чувствую в ваших словах какой-то подтекст, — улыбнулась она. — Договаривайте.

— Вы жаловались на то, что старые кадры уходят, а в обществе информация о терроре замалчивается — значит, молодежь не поймет, в чем дело, и не поддержит вашу позицию. Как вы подбираете смену?

— Вот оно что. Да, пожалуй, разумно…

— Если хотите, я задержусь на пару дней, чтобы мы смогли обдумать детали.