Частная жизнь в эпоху Волдеморта (джен)

— А небесную синеву ты тоже назовёшь обманом?

От автора.

Я придерживаюсь версии Роулинг, что увлечение Дамблдора идеями "общего блага" имело личные причины. Никаких сексуальных действий или желаний я не описываю, но, в общем, их наличие можно предположить.

— — — —

Конечно, они не расстались тогда, когда нужно было. Когда Геллерт исчез, бросил его, не подавал признаков жизни пару тяжелейших недель. Альбус распорядился похоронами, принимал немногочисленных гостей, чувствуя себя омертвелым внутри. Сносил ненавидящий взгляд брата, лихорадочную и, слава Мерлину, заочную заботу Элфиаса, который забрасывал его сочувственными письмами. Каждый раз в груди что-то слабо трепыхалось — может быть, это письмо от того, от кого он ждал, но нет, снова разочарование. Он и ждать бы не должен после того, что случилось, и да, теперь он ненавидел Геллерта, но привязанность, поменяв знак, никуда не делась. Альбус и сам писал, длиннейшее письмо, перевалившее за эти дни десяток футов — обвинения, упреки, логичные обоснования того, к чему логика не применима.

Смешно было думать послать его. Но неожиданно Геллерт написал сам. Он как будто не чувствовал вины, и Альбус ответил возмущенной отповедью. Много месяцев они сносились таким странным образом — Гриндельвальд посвящал британца в свои грезы, забрасывал ворохом впечатлений и прожектов, на которые следовало бы отвечать сухо или никак, но Альбус не мог подавить возмущения, обиды и тайной надежды на понимание и писал длиннейшие гневные рассуждения, которые его корреспондент пропускал мимо глаз.

Аберфорт окончил школу и пожелал остаться дома. Теперь Альбус мог наконец жить один, один со своей неискупимой виной и мучительным желанием. Он так устал чувствовать ненависть брата, что счел это отдыхом. Денег у семьи было мало, и после трагедии Альбус не считал себя вправе претендовать на них. Он все оставил Аберфорту, устроился перегонщиком грузов в магическом порту Лоустофта и снял каморку на берегу. Нездоровое это было жилье, продуваемое всеми ветрами, но оно было далеко от дома.

Приглашение в Австрию пришло неожиданно.

Геллерт поражал своим лихорадочным блеском, фейерверком талантов, идей, шутливых парадоксов. Везде за ним таскался шлейф людей, вовлеченных в это непрестанное бурление. Он потащил друга в Байрейт, на летний фестиваль, где Альбусу пришлось пережить томительное монументальное действо. Геллерт был в восторге, а Альбус выдавил из себя только:

— Я больше люблю камерную музыку.

— Ты так погружен в магловский мир, перипетии его культуры и политики. Это необычно для волшебника, — заметил Дамблдор в другой раз.

— Лучшее, что есть в этом мире, принадлежит нам. Ты видел оперы Вагнера — разве они не воплощают магию в наивысшем ее смысле? Но много ли магов знакомы с ними? Глупые предубеждения мешают нам разделить это пиршество духа, на котором мы по праву должны бы занимать лучшее место.

Собственные музыкальные опусы Гриндельвальда казались Альбусу сумбурными и странными, и если он мог представить человека, получающего удовольствие от тяжеловесных сочинений господина Вагнера, то вообразить любителя геллертовых творений не получалось. Однако такие нашлись, к удивлению Альбуса. И в этой сфере существовал маленький кружок, в котором Геллерт был, конечно, центром притяжения.

Он знал, что Геллерт разрабатывает и политические планы, пару раз даже сходил на его выступления и вклинивался в дискуссии со злыми возражениями, которые прошли незамеченными. Дальше Геллерт виртуозно, почти незаметно отстранил Альбуса от этой стороны жизни.

— У тебя милый британский акцент, мой дорогой, — Геллерт с легким смешком провел пальцем по подбородку Альбуса.

— Это лишает мои слова веса? — спросил Дамблдор.

— Совсем нет, — заговорил Геллерт, улыбаясь. — В Европе все друг друга ненавидят. Шведы — датчан, венгры — австрийцев, немцы — французов, бесчисленные орды славян — друг друга, и все вместе — иудеев в их жалких местечках… а те, кстати, взлелеяли мечту основать новый рай в песках Палестины… так вот, все здесь не любят друг друга. Но британцы — исключение. Вы везде вызываете почтительный интерес, друг мой.

— На континенте слишком тесно. А мы живем отдельно на своем острове и приятны тем, что нас не видно.

— Может, и так, — со смешком согласился Геллерт.

— Как и маги среди маглов. А ты хочешь сломать преграду, объединить всех в тесном вынужденном сожительстве. Маги и маглы возненавидят друг друга, как сейчас народы старой Европы.

Они жили то тут, то там, иногда в колдовских маленьких отелях, иногда в роскошных гостиницах маглов, иногда Геллерт взмахом палочки создавал красочную иллюзию дома, развеивавшуюся на следующий день. Но почти никогда не проводили время только вдвоем.

Из всех людей, вовлеченных в пылающую орбиту Геллерта, Альбус слегка сошелся только с одной странной парой, тусклой нудноватой девушкой по имени Эмма и ее постоянным спутником Францем. Они не были ему интересны или приятны, но как-то так случилось, что с ними Дамблдор иногда говорил, как-то провел у них пару особенно тоскливых ночей, получил от Франца глоток Перечного зелья в особенно ветреный вечер, когда они час ждали Геллерта на морском побережье.

В тот раз кто-то из «свиты» пожаловался на промозглую сырость рурской зимы, и Геллерт загорелся идеей отправиться в центральную Африку.

— Возьмем портал вечером, — заявил он Альбусу.

— Нет, подожди! — прервал Дамблдор. — Нельзя же так сразу. Нужно ведь подобрать одежду, взять зелий от специфических болезней…

— Твоя британская обстоятельность выглядит так мило, — улыбнулся Геллерт, и тут же к нему подошел кто-то, Геллерт отправился поговорить с новым гостем, и Альбус потерял его из виду. «Не забудь, вечером!» — прокричал он откуда-то перед тем, как окончательно исчезнуть в толпе. Альбус изучил рекомендации целителей и запасся необходимым, но Гриндельвальд не появился ни вечером, ни ночью. Альбус проснулся только днем, подумал аппарировать в уже осточертевший «Золотой горшок», но понял, что не выдержит всей этой толпы. Нойманны, Эмма и Франц, были дома и приняли его без удивления.

— Я хотел принести еды, но забыл, — вяло сказал Дамблдор. — Я тоже понемногу перенял его рассеянность.

— Он снова забыл вас предупредить, опоздал на шесть часов или перепутал, где обещал встретиться? — меланхолично спросил Франц.

Дамблдор пожал плечами.

— Все равно, ешьте, — Франц показал на стол с остатками завтрака. — Я вернусь через пару часов.

Эмма, стоя у окна, проводила его глазами. Потом со значением сказала:

— Я давно и безнадежно люблю его. Геллерта, конечно.

Альбус скривился про себя. Мерлин, это ясно и без слов.

— Не одна я, думаете вы. Что же, верно, не одна я. Из тех, с кем мы видимся в берлинском «Золотом горшке» или в Венском кружке психической магии, едва ли не половина — мои товарищи. Кому же и знать, как не вам, — она усмехнулась с каким-то неприятным сообщническим видом.

— Отличная рыба, — кисло ответил Альбус, вытаскивая кость.

— Франц говорит, что не страдает, — она снова отвернулась.

— Ваш брат? От чего?

— Мой супруг, — равнодушно поправила она. Альбус поперхнулся: уж слишком явной была восторженная любовь Эммы к Геллерту… впрочем, о личности Франца он толком ничего не знал.

— А как Франц оказался в этом кругу? — спросил он без особенного интереса.

— А как можно не преклоняться перед столь великим человеком? Для вас, может быть, это не очевидно, вы ведь и сами ему ровня. Но для таких, как мы…

Сил и денег Дамблдора хватило года на полтора. На самом деле, проблем со средствами не было — Геллерт делал их практически из воздуха и мог бы содержать друга, но это стеснило бы Альбуса. Можно было заработать что-то на месте, однако непредсказуемый стиль жизни Геллерта не давал возможности зацепиться где-то, остановиться, заключить долгосрочное соглашение и отвечать за его соблюдение. В конце концов, Альбус просто очень устал.