Частная жизнь в эпоху Волдеморта (джен)

Диона трудилась на подводной плантации, смотрела за чужими детьми. Как быстро их маленькие обрубочки вырастали в приличные плавники и хвосты!.. Все это давало немного денег, и она стала чувствовать себя свободнее, чем дома. Деньги крутились там, где люди. На родной Креветочной банке можно было всю жизнь без них прожить, но с деньгами появлялись возможности. Пару раз Диона посылала что-то родителям домой, и это сразу придало ей вес. Теперь ее, может быть, не сразу выдадут замуж. Может быть, позволят немного пожить самой по себе. А это нужно было ради человека, Фрэнка. Она знала, что они не поженятся и не будут жить вместе — это запрещено человеческими законами; но пока что у них еще есть время, и Диона хотела растянуть его как можно дольше. Фрэнк появлялся только на выходных, и всю неделю Диона ждала этих дней, мысленно говорила с ним, ухаживая за водорослями и качая чужих детей.

При одной мысли о Фрэнке внутри у нее сладко замирало и вокруг все как-то меркло, оставляя русалку во власти ее грез. Может быть, они все-таки могли бы как-то… Диона знала, что бывают русалки, которые покидают море, живут как-то в искусственных водоемах на суше — при людях, ужасающая зависимость и вечная опасность, водоем может разбиться, вода испортиться. Или он мог бы поселиться на берегу, рядом с ней, и спускаться в воду…

В субботу вечером компания из нескольких человек и нечеловек болталась неподалеку от поверхности моря. Вода обтекала мимо них, колыхала водоросли, рыбы проплывали по своим делам.

— Слыхал, скоро заплыв международный?

— Ну да, — кивнул Фрэнк. — Я участвую.

Диона прижалась к нему крепче, и Фрэнк запустил руку ей в волосы, повернул голову к себе, накрыл губы губами. Она смотрела невидящим взглядом, как несется вперед косяк сельди, потом закрыла глаза.

— Датчане там сильные, — спокойно продолжал говорить парень рядом. — Лягушатники-то ничего не стоят…

— Да нет, у них тоже сейчас неплохое стадо, — перебил его приятель. Диона перестала слушать. Фрэнк мог бы устроить у себя аквариум для нее; думать об этом было болезненно и притягательно, а ему она, конечно, никогда не говорила. Лишиться свободы, стать его домашней зверушкой.

Тетис, ее троюродная кузина, как-то сказала спокойно:

— Ты ходильного порошка-то купи. Можно достать подешевле, если надо — я тебе скажу, как.

— Зачем? — Диона вздрогнула.

— Как зачем. От нашей сестры всем им одного только нужно, — слова падали равнодушно, Тетис даже в глаза ей не смотрела. — Того, что между ног. Но он парень видный, я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь…

Но чего-то и сама Диона не понимала. Зачем сходиться с русалкой, если хочешь от нее того, что не в ее природе, если для обладания ею нужно ее переделать? Вечером она забилась в заросли за жилищами и проплакала пару часов. Бывало, ей вслед смотрели косо, а раз Диона, кажется, уловила слова «подстилка человеческая», но могла и ошибиться. Фрэнк не замечал, он не научился настолько различать выражения их лиц, и за это Диона благодарила судьбу. Что сородичи о ней думают, неважно, важно только, чтобы он не узнал, чтобы перед ним не унижали. Но они не станут, побоятся.

Дионе сравнялось пятнадцать лет. Как и Фрэнку, но для людей такой возраст был детством, а русалка уже вошла в пору совершеннолетия. Теперь время будет работать на человека — ведя его понемногу к опыту, уважению и власти — и против русалки, для которой оно готовит только старение и неуклонное сокращение доступных возможностей, бессилие, смерть.

Они сидели неподалеку от плантации водорослей. Зеленые стебли колыхались в воде, задевали лица. Фрэнк обнял Диону, прижался щекой к ее щеке. Они глядели в одну сторону, и пузырьки воздуха от равномерного дыхания поднимались вверх. По дну проворно прополз рачок. Фрэнк повернулся к русалке и тронул ее губы губами, она закрыла глаза, покорно подаваясь навстречу. Целовались они медленно и лениво, и на губах оставался вкус соли. Потом он опустил голову, лаская ее грудь.

— Если хочешь, — тихо сказала Диона, — можно достать ходильного порошка…

— Зачем? — не понял Фрэнк. — Хочешь погулять по суше?

— Фр-р-р… — замялась Диона. Это было ее привычное междометие, выражавшее сотню эмоций. Пузырьки вырвались наружу стаей. — Да нет… Ну, если ты хочешь… Мы ведь давно встречаемся.

Фрэнк понял, о чем она, и сердце сразу застучало. Конечно, ему хотелось зайти дальше, хотелось попробовать с ней «по-настоящему». Но он даже всерьез не думал, что такое возможно — Диона ведь не человек, тело у нее другое. Про ходильный порошок он слыхал что-то, но к ним с Дионой никогда не примерял. Она сама предложила, думал он радостно; парни, когда их рассказы выглядели правдоподобно, говорили, что девушек нелегко уломать. Значит, он ей нравится — не то чтобы Фрэнк сомневался, но лишнее доказательство всегда приятно. Интересно, как все будет — мысли сразу захлестнули, и он прижал русалку к себе, так сильно, что она слегка трепыхнулась.

— А у тебя так уже с кем-нибудь было? — с замирающим сердцем спросил он. Лучше бы, чтобы ей не с кем было сравнивать — потом Фрэнк прогнал эту трусливую мысль.

Диона, услышав вопрос, сжалась. Неужели он думает, что она с кем угодно готова… нельзя было самой заводить об этом речь, теперь он может посчитать ее доступной…

— Нет, — ровно произнесла она. Интонации были непонятные, и Фрэнк спросил себя, отчего так, правду ли она сказала.

Порошок он купил сам — настоял, что не нужно брать паленую гадость по дешевке, и сходил в Косой переулок, куда Диона пока не могла явиться. Была суббота, они решили взять вечером, с расчетом на ночь. Диона сжала губами капсулу, прокусила дырочку и всосала порошок, на вкус он был солоно-горьковатый, как пот или морская вода. Диону потряхивало от волнения. Потом началась трансформация. «Не смотри», сказала она, это было важнее даже, чем перетерпеть боль. Они уплыли далеко от своих, сидели на мелководье, чтобы потом сразу уйти на берег. Диона почувствовала, что задыхается, и встала над водой на этих неудобных подставках, ногах — еще не очень понимая, как это делать, ее качнуло, Фрэнк поспешно подхватил под руку, а потом укутал запасной мантией.

Оказалось, ходить не так-то легко. На берегу Фрэнку все время пришлось поддерживать Диону — хотя почему пришлось, неприятного тут ничего не было, напротив. Весенняя ночь сияла всеми оттенками черного, пахли какие-то цветы, и Фрэнк чувствовал себя совершенно пьяным.

Они завернули в какой-то сад и сели там на землю — предусмотрительности Фрэнка хватило даже на зачарованный плед, реющий над землей. Они забрались сверху, плед был теплым и мягким. Фрэнк запрокинул голову, взглянув на звезды, а Диона видела только черные силуэты кустов — видела и не видела, сосредоточенная на своем страдании. Ноги до пояса болели, как открытая рана, и страшно было подумать о том, что сейчас произойдет, но она была полна решимости все стерпеть. В конце концов, она не хуже других…

Фрэнк повернулся к ней, больше не видя неба; раскутал мантию, целуя шею, грудь. Диона вздрогнула, он спросил заботливо:

— Тебе не холодно?

— Нет, — прошептала Диона.

Он был нежен — под водой это бывало приятно, а сейчас Диона слишком боялась неизбежного продолжения, в преддверии которого нежность казалась утонченной пыткой.

Фрэнк надавил на плечи подруги, уложив ее на покрывало. От желания крышу сносило. Они поцеловались, он гладил ее тело, спускаясь все ниже, осторожно раздвинул ноги, и Диона судорожно вздохнула.

— Ты хочешь дальше?.. — прошептал он. Она сжала зубы, благо, в темноте не было видно, выровняла дыхание, и через пару мгновений смогла прошептать ласково:

— Да.

— —

Летом Фрэнк получил значок старосты. Он посмотрел на письмо немного растерянно. Оно неплохо, конечно — свидетельство, что к нему относятся серьезно, считают достойным. Но ведь староста, наверное, должен проводить больше времени в школе, чем мог Фрэнк, дежурить иногда по выходным? Да и экзамены, на пятом курсе первые серьезные испытания, готовиться надо будет зверски.

— Давай начнем уже сейчас, — предложил папа. — Тогда в школе будет легче.

Фрэнк вздохнул. Никакого отдыха, а ему так хотелось скинуть все школьные заботы, думать только о Дионе, готовиться понемногу к европейскому заплыву.

Мама произнесла речь о фамильной гордости. Раньше она без этой помпезности обходилась, была проще и веселее. Они много с Фрэнком говорили, и ей он доверял побольше, чем папе. Рассказывала ему про все на свете, как устроена изнанка всякой политики, как понять, что на уме у других людей. А в последние пару лет задушевных бесед уже не было. Фрэнк и сам подрос и уже нечасто хотел проводить время с родителями, но родители-то не должны меняться, по идее. Они взрослые люди.

С русалидами, кстати, мамина наука не слишком помогала. У них другие были и обычаи, и нюансы общения. Фрэнк расспрашивал Диону, но она не очень рвалась рассказывать, может, не хотела свои секреты выдавать.

На мамин день рождения были гости, всего несколько человек. Пели каноном разные старые песенки, а потом стали играть в фанты, с дурацкими заданиями.

Когда гости ушли, Фрэнк забрел в дальний конец сада. Сквозь листву каштана он разглядывал звезды, вспоминая ту ночь в неизвестном саду, на берегу моря. Августа подошла и села рядом, Фрэнк поднял глаза. Мама давно не говорила с ним по-настоящему.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Так, ни о чем. Наслаждаюсь летней ночью.

— Я и не знаю, что у тебя происходит…

— Да ничего особенного. Конек недавно подхватил «жемчужный грибок», несколько недель лечили.

— Ты мне не рассказывал.

— Ну, это не такая уж важная новость. А у тебя что? Ты как-то суровее стала в последнее время, — Фрэнк засмеялся.

— Да что ты, — Августа тоже улыбнулась. — Про наши парламентские дела ты знаешь. Жаль, что с Боунсом вышел разлад. А так, в общем, ничего нового.

— — -

— Так что, сестрица, я в опале? — спросил Альфард Блэк. Августа посмотрела поверх его головы на танцующие пары в особняке Эйвери.

— Я ничего подобного не говорила.

— Имеет значение не только то, что говорят, но и то, чего не говорят, — голосом он выделил последние слова. — И не делают.

— Ты сам понимаешь, — слегка вздохнула Августа. — Ни к чему это.

— Мне просто… приятно видеть тебя, дорогая Августа. Разве я хоть раз преступал рамки приличия?

Августа фыркнула.

— Я даже притащился сюда, зная, что ты будешь в числе приглашенных, и не ищу ссоры с хозяевами.

— Как твои дела с семьей? — спросила Августа.

— С какой семьей? — ненатурально удивился Альфард. — Я не женат.

Вечное пересмешничество, мысленно проворчала Августа.

— Фрэнка назначили старостой. Не знаю даже, радоваться или нет, у него и так слишком много хлопот с его подводным спортом…

— А я его так давно не видел. Августа, ты лишаешь своего сына блистательного общества в моем лице!

«С чего такая забота о моем сыне? Ты ведь не любишь детей, Альфард Блэк. Скажи, какого цвета у Фрэнка глаза?»

— Не уверена, что он так уж нуждается в твоем обществе, — сказала Августа вслух.

— Кто же может служить лучшим примером, как не надо себя вести?

— Точно подмечено, — нехотя улыбнулась Августа. — Не беспокойся, я ему расскажу на словах. Иные примеры бывают слишком красочны…

— Благодарю за комплимент, — ответил Альфард.

— А сейчас, прости…

— Ты же не покинешь меня так скоро? Августа, не будь жестокосердна. Вернее, будь, суровость идет тебе, но знай меру.

— Перестань насмешничать, — устало попросила Августа.

— Прости, — Альфард посерьезнел. — Я не думал, что ты так легко расхочешь меня видеть.

— Прекратим этот разговор, — Августа избегала его взгляда. — С Рупертом меня связывают чувства, а также общий дом и ребенок…

— И общая позиция в Визенгамоте.

— Да, — бесстрастно подтвердила Августа. — Простой арифметический подсчет скажет нам, что сумма больше, нежели одни лишь чувства, а тем более — чем их отсутствие.

— Ты всегда сильна была в математике, — с чуть заметной горечью сказал Альфард.

Закончив разговор, Августа еще долго повторяла про себя отдельные фразы, и другие, которые ей удалось не сказать. Для кого-то привлекательна легкость, умение жонглировать взаимоисключающими взглядами и кругами общества. Он скользит всегда по поверхности. Он легко посмеялся бы над ней, будь она чуть легковерней, не умей держать в узде свои желания. И продолжал бы звать Руперта своим другом. За их столом Альфард легко рассказывал о Блэках, но, допусти Августа минуту слабости, и об этом бы узнал весь свет. Он никому не был верен, ни в чем не был честен. Локи. Но что бы он ни хотел изобразить из себя, он всего лишь Блэк.

Августа ушла, оставив Альфарда стоять в одиночестве посреди людного собрания, где все ему были… отвратительны? Нет. Утомительны. Взвешен и найден легковесным. Ему нравилось бывать в доме Лонгботтомов. Нравилось смотреть на любящую семью, какой никогда не было у него самого. Он не слишком верил в ее реальность, но мираж не рассеивался. Возможно, он был слишком… скептичен, слишком… Да что теперь. Возможно, он слишком старался разрушить то, в чем так нуждался. Нет, нет. Все, что ему необходимо — это легкость, позволяющая скользить над бездной, не сверзившись вниз, делать из жизни анекдот, смеяться, чтобы не проступили слезы. Локи она назвала его когда-то, и Альфард, вопреки собственным усилиям изгнать отчая… — нет, серьезность — мрачно думал, что в последней битве Локи возглавит воинство мертвых.