Чаровница (джен)

Вода искрилась под солнечными лучами словно полотно чистейших алмазов. Большие водопады перетекали в те, что поменьше, и все это жило и звучало — музыкой самой жизни. Никакого покоя, только искристая радость. Лазурь, голубизна и прозрачность, делающая толщу воды огромным зеркалом.

Альфхейм — родина светлых альвов, "что обликом своим прекрасней солнца". И это точно. Рядом с их девами и мужами я чувствовала себя дурнушкой. А уж до сомнения совершенных мне тем более было далеко.

Счастливец тот, кто побывал на светлейшей из земель, и он же самый несчастный, потому что остаться не сможет...

Славословие и лесть альвы ценили куда больше, чем прямоту и откровенность. Именно они назвали Локи — Звездоглазым. Видящие куда больше и глубже большинства и именно поэтому так презирающие всех остальных и так редко покидающие свой пресветлый дом. Где тьме, обыденность из которой вытекает нормальность, не было места.

Зачем я пришла сюда?

За уверенностью. Спасая одного, глупо и неосмотрительно оставлять второго. Ведь они больше, чем единое целое.

Просто один спит в защищенном доме в Мидгарде, а другой лежит на траве, любуясь видами. Или делает вид, что любуется. Потому что в мотивах и побуждениях Джеймса Барнса было практически невозможно разобраться. Две разные личности, переплетенные настолько тесно, что казались одним и были когда-то. Просто более сильный прятал за собой второго. Последствия многочисленных стираний памяти и прочих экспериментов — у мистера Барнса не было ментальной защиты, которая есть от рождения у всех. И тем не менее было сложно понять, о чем он думает по-настоящему.

По крайней мере доверять он мне больше не стал. Даже после того, как я вернула ему память и Стива Роджерса. Последнему Джеймс радовался даже больше, чем ставшим на место мозгам. Но не очень уютно, когда в серых глазах каждую секунду проносятся сценарии твоего возможного устранения. Очень достоверные. И поручиться за то, что он не сможет убить такую, как я, очень самонадеянно...

Тем не менее мы заключили сделку за неимением лучшего выхода.

Мистер Барнс не был мне ни капли благодарен за собственное спасение. Просто воспринял это как должное, без обязательств с его стороны. Ведь он не просил себя спасать, и все было моей собственной инициативой. Логика потрясающе равнодушного и циничного существа.

Думаю, подлец-Локи, где бы его не носило, восхитился бы Зимним Солдатом. Трикстеру всегда нравились неординарные личности со склонностью к насилию. А Джеймс Барнс был машиной смерти, не видящей пока необходимости притворяться человеком.

Единственным его уязвимым местом оставался пока спящий доблестный герой.

Но я и не собиралась давить на эту самую очевидную слабую точку. Жизнь дороже... Интуиция сигнализировала копчику и прочим органам, что с Джеймсом лучше вести дела честно. Как союзник он очень пригодится, а как враг может осложнить жизнь — смертельно.

В синеве залива вспыхнула серебряная вспышка. Один, второй, третий раз все ближе приближая к лежавшим у берега валунам. По воде ударил мощный хвост цвета изумруда с золотыми прожилками, уходящими вдаль. Хвостовой плавник огромным веером взвился вверх, сияя в солнечных лучах всеми оттенками морской волны.

Длинные черные волосы, убранные от лица десятками тонких косиц, оплетенных жемчужными нитями. Кожа белее и нежнее лепестков лилий. Совершенное лицо, чью загадочную красоту делала живой озорная улыбка. Глаза миндалевидные, окаймленные черными длинными ресницами, от висков к щеке протянулся замысловатый узор из миниатюрных драгоценных каменьев.

Она вынырнула, давая полюбоваться обнаженной грудью с проколотыми сосками.

И наконец подплыла ближе.

— Здравствуй, Амора.

Низкий грудной голос перекрыл все звуки, затмил всю красу природы, даже притушил солнце — столько в нем было чарующей силы и мягкой, но неразрывной власти. От него хотелось забыться и отдаться на волю дочери океана.

— Приветствую, сестрица.

Мой ответ показался отвратительным карканьем вороны. Но все же я сбросила чужие чары. В глазах цвета безлунной ночи сирены почудилась улыбка — насмешливая, но добрая. И через миг наваждение прошло, и сирена снова излучала лишь соблазн.

Соблазнять Амора училась у них, вечных странниц всех океанов. Порождений первой из стихий. Тех, для кого любовь и смерть чаще всего одно и то же. Свободолюбивые, ведомые лишь собственными прихотями и желаниями, они не признавали никакой власти и никаких законов. Но подчас за бессердечием и легкомыслием скрывалась мудрость — довольствоваться тем, кем они есть и не искать другой доли.

— Твой друг сопротивляется мне, — Сорея склонила головку и подмигнула Джеймсу. — Я не обижу тебя. Ну же, иди ко мне...

Тонкие руки, протянутые к Джеймсу и капризная, так красящая сирену, улыбка алых словно кровь губ, за которой скрываются тонкие, но острейшие клыки в три ряда. Я не вмешивалась, потому что это было частью нашей сделки с Барнсом.

— Ты сильный и давно не знал ласки...

Зов чужих чар настойчиво забивается в уши, пусть и без сокрушительного эффекта первых мгновений.

Джеймс встает и останавливается у кромки воды.

— Простите, но нет, — в лишенном эмоций голосе чудится насмешка. — Вы, конечно, красивы, но, боюсь, мной подавитесь.

Сорея преобразилась, в секунду лицо посерело, губы почернели. Она зашипела, как рассерженная змея. Ногти обратились в когти и оставили широкую борозду на камне, где сидела сирена. Но злиться Сорея перестала быстро.

— Твоих рук дело?

В мелодичном, без всяких чар, голосе звучало обвинение.

— Он вкусный и совершенно не поддается. Теперь подчинить его невозможно. Амора, вечно ты портишь хороший...

— Хватит...

Я щелкнула пальцами, и в снопе зеленых искр, которые обратились в разноцветных бабочек, предстал тот самый цверг, украшенный венками из цветов. Убивать его я сразу не стала. Знакомство знакомством, но сирена никогда не будет делать что-то за просто так. Без платы. А оставаться в долгу у кого-то столь непредсказуемого, как эта дочь моря — увольте меня.

— Твоя плата, как и договаривались.

Цверг безуспешно дергался, но путы, скрытые под венками, держали крепко. Не разорвать. Барнс ухмылялся, ничуть не шокированный. А ведь я предупредила его, к кому мы идем и что делают сирены с увлеченными ими несчастными. Щелчок пальцами, и ноги жертвы свободны. Сорея хлопнула в ладоши — энергии в цверге-шамане будет больше, чем в человеке, пусть и измененном.

Стоило говорить, что для дочерей океана все ходящие на двух ногах воспринимаются, как пища? Просто одни достаточно разумны, чтобы не стать бутербродом или закуской. Другим же везет меньше.

И осуждать за это сирен глупо, они такие какие есть. Хищник не может перейти на салат. Как и сирена не может не охотиться и поглощать жизненные силы свой жертвы, чтобы жить самой.

— Я жду тебя, мой сладкий, — Сорея, грациозно соскользнув в воду, подплыла прямиком к берегу. — Ну же, вкусный мой, иди ко мне.

Цверг сделал один шаг, потом второй, в его глазах стояла мольба о помощи, затем третий шаг, и вот он упал в сильные руки сирены. За дальнейшим Барнс наблюдал с совсем неотстраненным любопытством, а я со скукой. Сирена пощекотала подбородок окончательно потерявшего себя под ее чарами шамана, а потом впилась в его губы смертельным поцелуем. Через две минуты цверг осыпался в воду серым пеплом. Вернее то, что от него осталось.

Мы пришли в Альфхейм, чтобы Баки Барнс убедился, что я ему не соврала.

"Желание — Ржавый — Семнадцать — Рассвет — Печь — Девять — Добросердечный — Возвращение на Родину — Один — Грузовой вагон".

Джеймс хотел быть точно уверенным, что эти слова останутся просто словами. И он не превратится в подконтрольную чужой воле машину для ликвидации неугодных. Он так долго выживал под неимоверным давлением, что недоверие его не вызывало удивления. Крадя его у Гидры, я хотела быть абсолютно уверена, что они не смогут снова его поработить. Да и никто другой не сможет. Поэтому, кроме избавления от кодов, засевших ржавыми гвоздями в голове Бранса — если бы не регулярные отправки в заморозку и обнуления, то он сам бы преодолел зомбирование — я сделала так, что внушить ему что-то было практически невозможно.

Артефакт, созданный руками гномов — сеточка из текучего металла тоньше волоса, моя магия и знания, и воля самого Бранса.

Мастера были только рады такому необычному заказу, ибо вечно ковать оружие скучно. А для создания уникального блокирующего-артефакта нужна гениальность.

И все равно Барнс требовал доказательств эффективности моей работы. Я видела, что он до конца не поверил в собственное освобождение и был готов уйти, если придется. Потому что защищал очень дорогого для себя человека от самого себя.

И тогда я рассказала ему о сиренах и их "очаровательных" способностях — отключать критическое мышление, инстинкт самосохранения даже у самых могучих существ. Живое воплощение соблазна. Они дарили наслаждение, с которым ничто не сравнится, но финал все равно один — смерть.

У сирен не было сердец. Они не были способны на ответное чувство...

Так говорили. Я же считала, что они просто слишком умны для такой глупости, как любовь.

Сорея в свое время научила Амору использовать чары, чтобы усиливать собственную красоту, порабощать сердца мужчин. Плата была такой же, как сейчас... И с легкомысленной дочерью океана они, кажется, даже подружились. Мне в любом случае было трудно интерпретировать эмоции, которые я не испытывала, а лишь ощущала, как память.

Пусть Сорея не понимала, почему Чаровница так страдает по Тору, но Амора частенько приходила в этот мир, к водопадам, чтобы просто выговориться.

— Думаю, нам пора, — я сжала прохладную ладонь Сореи. — Храни тебя волны, сестрица.

— Да, пора, — эхом откликнулась сирена и лукаво улыбнулась. — Думаю, господин второй советник сильно удивится, застав меня не одну на месте наших свиданий. Будет легкой твоя дорога, Амора. Вот все, что я могу тебе пожелать, но моему пожеланию не сбыться. Мы ведь оба это знаем, дочь суши?

Сказав это, она скрылась под толщей воды серебряным всполохом. Там, за водопадами есть грот, от которого ведет тайный ход ко дворцу второго советника Владыки Альфхейма. Самый прочный и долгий роман Сореи. И не так уж ей он безразличен, раз во время любовных игр не выпила его до конца.

Если уж сирена предостерегает меня... А ведь им вечно все равно на все, что не касается лично их. Дела идут далеко не блестяще.

* * *

Леди Сиф колотила манекен с таким остервенением, что его жалели даже устроившиеся в густых ветвях сада вороны Одина.

В поведении воительницы как раз ничего необычного не было. Сиф каждое утро начинала с тренировки и избиения тех несчастных, кто подвернется под горячую руку. Но в последние дни от нее доставалось даже Фандралу, Вольштаггу и Хогуну. Не говоря уже о Торе. Леди грубила, огрызалась и не желала ничего слушать в ответ, сразу кладя руку на рукоять клинка.

Фандрал, как самый понимающий прекрасный пол, мудро предложил подождать пока боевая подруга сама перебесится. Ибо ничего другого сделать нельзя, только виноват будешь, если полезешь — во всех грехах и ошибках мироздания.

Вольштагг не раздумывая заключил, что настроение леди Сиф упало от плохого аппетита. Но после опрокинутого ему на голову блюда с жарким, попытки накормить воительницу он оставил, как бесполезные.

И только Хогун предпочитал не вмешиваться, а наблюдать. Он уже сделал кое-какие выводы, и они ему не нравились. Казалось почему леди Сиф так ярится? Тор дома и к своей смертной возлюбленной не попадет в ближайшее время. А там глядишь и проблема станет неактуальной — смертные на то и смертны, что мрут быстро. Локи покинул Асгард и не доводит до бешенства окружающих. И даже Чаровница испарилась, перестав мозолить глаза. Так почему же Сиф в таком разладе, что будто борется с чем-то внутри себя?

И одновременно отрицает и наказывает себя за что-то...

Не зная Сиф, вывод можно было сделать неутешительный. Но Хогун хорошо знал деву-воительницу. Они не через один бой прошли вместе. Только на поле сечи виден истинный характер, там среди резни и смерти ничего не утаить. Поэтому причин у него сомневаться в Сиф не было.

Хогун веками служил трону верой и правдой. Да, не вся царская семья приходилась ему по душе. Но он помнил свои клятвы. Пусть ближе всех, даже ближе Тора, за чьим плечом он стоял, ему всегда был Тюр. Сын Одина, с которым их понятия о долге и чести сходились точь-в-точь. Судьба или вернее приказ Всеотца определил его в свиту Тора, и спустя некоторое время Хогун перестал об этом жалеть.

Локи, конечно, был той еще тварью, но царицу Фригг любил. Именно поэтому то, что Звездоглазый ушел, не попрощавшись с ней, выглядело таким подозрительным.

Он видел, как поздно ночью Сиф почти незаметной тенью покинула свои покои и направилась в сторону крыла царской семьи.

И даже посочувствовал Тору, который совершенно не умел притворяться. Даже если он проведет ночь с Сиф, легче никому, и ей в том числе, от этого не станет. И без того нелегкий характер воительницы ухудшится. И спину им будет прикрывать злобная фурия наподобие Аморы. Хогун не брался судить насколько сильна страсть Тора к смертной, но пока он не перегорит ею, остальным там ловить нечего.

Но в покои наследника леди Сиф так и не вошла. Тор всю ночь пил в компании Тюра и Бальдра. Так, где пропадала Сиф те несколько часов до ее возвращения? Когда она, шатаясь и опираясь на стены коридоров, добрела, и то с его помощью, до своих дверей? И судя по всему, она не помнила, что Хогун ее видел и помогал. Очень подозрительно, если не сказать более.

Его долгом было рассказать об этом советникам Всеотца, Тюру, который отвечал за безопасность дворца и города. Хогун молчал. Дружба и воинское братство наложили на его губы печать.

Если Сиф любым, пусть даже косвенным образом, причастна к исчезновению царевича, то ее неминуемо накажут. Позор, который за этим последует, убьет ее родителей. Да и ей не оставит никаких шансов, оправиться после этого. И никто не поручится за реакцию царицы...