Тайны Тёмного Лорда (гет)

После похорон Мэри Том стал еще мрачнее и нелюдимее, чем раньше. Он с головой погрузился в учебу, стараясь забыть свое горе. Но в библиотеке теперь показывался очень редко, только в случае крайней необходимости и совсем на короткое время. Просил побольше книг, сколько разрешали взять, и необходимых для учебы и для дополнительного чтения. Но из всего, что теперь читал Том, не было ни одной детской сказки. К ним мальчик охладел мгновенно и навсегда. Слишком уж сильным был контраст между ними и реальной жизнью. Подавляющее большинство сказок имело хороший конец: добро, ха-ха, торжествует, зло, ха-ха, наказано. Но в жизни, как оказалось, часто все происходит совсем по-другому и даже наоборот. Со сказок Том переключился на учебники и труды по истории, литературу и даже философские трактаты. Вскоре приютская библиотека перестала его удовлетворять. Том получил разрешение миссис Коул посещать более обширную городскую и время от времени отлучаться для этого из приюта, чему мальчик был очень рад. Он стал часто гулять один по улицам Лондона, порой доходил до набережной Темзы и часами задумчиво смотрел на реку, неустанно катящую свои воды. Мальчик регулярно пропускал обед или ужин, но его это мало волновало, а другим и подавно не было дела, не из-за черствости или равнодушия, просто у работников приюта всегда находились более насущные дела, чем вникание в душевные переживания воспитанников. Доброделов, правда, был теперь особенно внимателен и добр к Тому, и потому подросток с трудом дожидался воскресенья, прилежно выполнял все просьбы, учил наизусть библейские стихи или псалмы, оставаясь при этом к ним безразличным и равнодушным, потому что поступать так, как они учили, совсем не собирался.

Следствие по делу Энтони Бенсона продвигалось очень быстро, и всего через пару недель уже должен был состояться суд. Однако до него верзила не дожил. Когда его доставили к зданию суда, с покатой крыши вдруг неожиданно слетел слежавшийся твердый снег, ударив Энтони прямо по голове. Сопровождающие его конвоиры успели отскочить, а Бенсон упал как громом пораженный, погибнув в ту же секунду.

В этот день Доброделов попросил Тома задержаться после обеда. Он коротко сообщил о случившемся и строго спросил.

— Доволен теперь, мальчик? По твоему слову вышло! — И без того холодные руки Тома похолодели еще больше от страха.

— О чем вы? — тихо спросил он.

— Не прикидывайся! Мне прекрасно известно о твоих странностях, весь приют о них говорит, да я и сам не слепой. Устроил самосуд?

-Но как я мог это сделать? — Том опустил глаза.

— Тебе лучше знать, как! — Мальчик не поверил, но в голосе Доброделова слышался гнев. Том всегда замечал, как мягкий и тихий говор священника тем не менее словно по волшебству держал дисциплину на занятиях, а простого укоризненного взгляда этого кроткого по своей природе человека было более чем достаточно, чтобы пристыдить любого шалуна и возмутителя спокойствия. Гнев же его был для Тома невыносим. Он просто не представлял, что с ним станется, если и Доброделов от него отвернется. “Нет, только не он!” — лихорадочно думал подросток. Мнения о себе остальных были ему безразличны, но мысль потерять расположение именно этого человека ужасала. Мальчик, конечно, понимал, что священник прав, ведь для Тома не впервой было накликать на кого-то беду. Благо, хоть об этом Доброделову было неизвестно. “Господи Иисусе,” — чуть не взмолился про себя мальчик. — “Как бы половчее соврать!” — И вдруг к своему удовольствию вспомнил, что вовсе не представлял в своей голове гибель Бенсона, как делал нечто подобное, создавая кому-то неприятности. Том тогда вообще мало о чем думал, кроме как о своей потере. Слова тогда просто сорвались с языка. Подросток уцепился за эту мысль как за спасительную соломинку и проговорил, насколько мог искренно.

— Простите меня, святой отец, но я и вправду не желал Бенсону ничего из того, что с ним случилось. Я вообще тогда не понимал, что говорю. Пожалуйста, не надо на меня сердиться. Ну хоть вы не ругайте! — Последняя фраза звучала как-то совсем уж по-детски, и Доброделов невольно смягчился.

— Не стоит так разбрасываться словами, Том! — уже совсем добродушно отвечал Доброделов, увидев, в каком смятении находится ребенок.

— Да-да, конечно! Вперед я буду внимательнее. — Более твердым голосом отвечал Том, так как к нему стала возвращаться уверенность, которая позволила мальчику от обороны перейти к наступлению.

— Отец Доброделов, — Начал как бы рассуждать Том с самым невинным видом. — А ведь если Господь всемогущ и ни один волос не упадет с головы человека без его воли, так может все случилось благодаря его замыслу, и он воспользовался мной как орудием для свершения оного?

Доброделов невольно улыбнулся, но улыбка была печальной.

— Да, Том. Диалектика у тебя что надо. Но я надеюсь, ты все же раскаиваешься в своих словах.

— Да. — Помедлив и глядя в сторону, ответил Реддл. — Раскаиваюсь.

— Рад, что это так, мой мальчик. А теперь иди и прости, если чем обидел. — Том молча приложился к руке и вышел на улицу. Странно, умом мальчик понимал, что должен бы как минимум сожалеть о своем поступке. Но как ни старался, он все же не мог почувствовать в себе хоть немного раскаяния. Хоть убейте! Хоть стреляйте! Напротив, все громче и громче звучала мысль, что негодяй Бенсон получил по заслугам. А раз так, то и совестью по нему терзаться нечего.

Протекли еще два месяца, и на смену зиме неизменно пришла весна. Довольно ранняя весна. Апрель в этом году выдался на редкость чудесным, все дни как один были н погожими и ясными, и лишь изредка вечером или ночью проходил тихий теплый дождик, которым просыпающаяся природа так хорошо умывалась. Ласковое солнце заливало светом улицы и скверы, пригревало освободившуюся от снега землю и первую мягкую траву рядом с серыми тротуарами. Из лопнувших почек уже показались, но еще не до конца распустились нежные листья, и поэтому создавалось впечатление, что деревья и кустарники стоят в какой-то зеленоватой дымке. С каждым днем жизнь бурлила все сильнее, журчала бойкими ручья, звенела в воздухе перекличкой птичьих голосов, чьи обладатели вернулись из южных стран и теперь вовсю обустраивали свои старые гнезда.

В приюте миссис Коул тоже царило непривычное оживление. Приближалась Пасха, и сотрудники затеяли генеральную уборку, к которой, естественно, были привлечены большинство старших и средних воспитанников. Вообще-то и в течение всего года безукоризненная чистота в комнатах и общих помещениях была главным образом их заслугой. В благотворительном заведении были дежурные, и каждому из них поручалось какое-то задание. Вот и сейчас подопечные приюта начищали до блеска полы, мыли и чистили старенькую мебель, драили большие окна до такой степени, что и стекла на них казались невидимыми. Тому Реддлу тоже поручили вымыть такое окно, но в отличие от других детей, дело у него продвигалось медленно и из ряда вон плохо. Как мальчик ни старался, а его тряпка неизменно оставляла на стекле разводы и с трудом отмывала пятна на раме. В общем, не ложилась она в узкие ладони, а длинные узловатые пальцы все время мешались. Том с завистью посмотрел на Денниса Бишопа и Эмми Бенсон, которые были заняты другими окнами в прихожей, и бросил полный отвращения взгляд на свое.

— Так-так, Реддл! — укоризненно посмотрев на мальчика, сказала вошедшая миссис Коул. — Чистое наказание с тобой и никакого проку! Только грязь развез, безрукий ты негодник.

— Я, правда, старался, миссис Коул! — Том пытался говорить спокойно. Он пустил при этом голову, чтобы скрыть полный злобной неприязни взгляд и не схлопотать наказание в виде недельного заключения в своей комнате или порции розог. Кроме того, мальчик, даже не глядя на присутствующих в холле Денниса Бишопа и Эмми Бенсон, чувствовал на себе их насмешливые взгляды, и это бесило его еще больше. В конце концов Том помнил о своих необычных способностях и считал себя особенным. Иногда он с трудом сдерживался, чтобы не заставить тряпку двигаться одним мановение руки, но не хотел привлекать внимание. Кроме того, рядом был ненавистный Бишоп, которому Том еще не успел отомстить за убийство Нагайны, и Эмми, Эмми Бенсон, младшая сестра Энтони. По причине ее родства с грозой приюта, девочку никто на обижал, напротив, ей благоволил даже Стаббс. Ну а Том при первом удобном случае решил отыграться на ней.

Тут в дверях показалась Марта Крайн.

— Отправьте его в библиотеку. — Спокойно заговорила медсестра. — Пусть вымоет стеллажи и приведет в порядок книги, расставит их как нужно. Там от него будет больше пользы.

— Ну ладно! — смягчилась директор. — Ступайте с ним, Марта!

Медсестра и Том направились в библиотеку. Реддл знал, что миссис Крайн просто неохота заниматься этим делом самой. С приходом теплых дней дел у медсестры в лазарете поубавилось, и пожилая женщина решила, что ей наконец-то удастся перевести дух. Однако миссис Коул поручила ей библиотеку, где после смерти Мэри царил форменный бардак. Старшие воспитанники, которым случалось там дежурить, не очень-то утруждали себя соблюдением порядка и зачастую клали книги куда придется. Так что теперь даже просто найти нужную из них было непростой задачей. И дабы избавить себя от поручения, которое вовсе не входило в обязанности медсестры, решила оставить эту работу Тому, зная, что ребенок вряд ли откажется от дела, которое ему хорошо удается. После смерти Мэри Марта стала немного лучше относиться к Тому. На нее произвело глубокое впечатление состояние мальчика, когда он вышел из комнаты девушки. Слезы на глазах Реддла, который, на памяти всех сотрудников, никогда не плакал, поразили ее. В этот момент ей стало жаль непонятного странного ребенка, который, едва успев с кем-то подружиться, тут же этого человека потерял. Поэтому женщина решила, что вполне может совместить свои интересы с сочувствием и даже помощью этому одиночке. Марта, взяв себе в помощники несколько других детей, вымыла с ними полы и окна, в то время как Том смахивал пыль с книг и расставлял на положенные места. Это был первый раз после похорон Мэри, когда Том провел в библиотеке столько времени и в душе даже испытывал к медсестре что-то похожее на благодарность за то, что женщина все же заставила его на это решиться. Дело в том, что и Реддл стал невольно поддаваться весеннему духу, что царил вокруг. Он с удовольствием в свободное время гулял один по Лондону, дыша весенними ароматами и ловя на лице дуновения ласкового теплого ветерка.

На последней неделе в преддверии праздника Том как обычно вместе с другими воспитанниками присутствовал на очередном уроке отца Доброделова. Со стороны мальчик выглядел очень сосредоточенным, и могло показаться, что он внимательно слушает священника. Однако это было не так. Смысл сказанных слов сейчас совершенно ускользал от Реддла, который, впрочем, и не пытался его поймать, потому что был занят лишь пристальным рассматриванием Доброделова. Теперь одиннадцатилетний подопечный приюта лишь удивлялся, почему даже будучи сильно потрясенным смертью единственной подруги, не замечал, как и еще один столь же добрый к нему человек, изменился за эти месяцы. Священник сильно похудел, лицо его все время было покрыто нездоровой бледностью, дышал он тяжело и потому даже говорить ему порой было трудно и приходилось собираться с силами. Одни только глаза по-прежнему светились добротой, мудростью и какой-то странной отрешенностью от обыденных забот. Часто они смотрели вверх, словно видели нечто незримое другим.

Когда занятие окончилось, Доброделов отпустил детей, и они быстро покинули помещение. Вышел вместе с ними и Том, но едва последний воспитанник миновал церковную ограду, мальчик поспешно вернулся во флигель, где располагался класс и жил сам священник. Сердце у Реддла билось вдвое быстрее обычного, от волнения кровь стучала в висках, приливая к бледным щекам, и нервы были натянуты как гитарные струны. Том видел, как Доброделов добрел до своей комнаты, устало опустился на стул и задумался. Он даже не слышал, как к нему зашел воспитанник. Подростка снедала страшная тревога и предчувствие чего-то нехорошего, очень-очень нехорошего. Он даже понимал, какой вопрос так мучает его сейчас и непременно должен был получить на него ответ.

— Святой отец? — тихо тронув священника за руку, окликнул мальчик.

— А, Том! — Добродушно отозвался он. — Зачем пришел, малыш?

— Вы забыли сообщить нам, когда после праздника будет первое занятие. — Начал Реддл издалека.

— Не сказал, это так. Но ты не волнуйся, вас всех непременно уведомят.

— Вы уведомите? — с замирающим сердцем воскликнул Том.

— А ты проницателен, мой мальчик! — многозначительно кивнул головой священник. — Нет, уже не я. Видишь ли, я со дня на день жду одну очень дорогую гостью, с которой я отправлюсь в далекое путешествие в вечность. Знаешь, очень скучаю по семье, но скоро увижу их. — После этих слов Реддлу все стало яснее ясного, но он все равно отказывался поверить им.

— Нет! — исступленно кричал он. — Этого не может быть! Говорите правду! — Со всей силой отчаяния чуть ли не приказывал Том.

— Я правда ухожу, Том! — кротко отвечал Доброделов.

— А гостья — это та самая, что посетила и забрала Мэри, смерть! — обреченным голосом проговорил мальчик. Все это не укладывалось у него в голове: человек вскоре должен умереть и не боится этого. В книгах, которые случалось читать Тому, он видел, как на сопроводительных к тексту иллюстрациях художники иногда изображали смерть, в виде суровой, даже злобной женщины, старухи с косой и головой-черепом. И образ этот вызвал у ребенка трепетный страх, страх перед превосходящим по силе, неодолимым противником, который, кстати, уже сразил мать и подругу, а ему самому лишь чудом и на время удалось вырваться из его лап в день своего появления на свет.

— Ты боишься ее, ведь так, дружок? — с печальной улыбкой спросил Доброделов. — Но напрасно! Ведь этот враг уже давно повержен, и предстоящий праздник тому доказательство. Теперь ему отведена лишь роль проводника.

Тут священник встал, медленно подошел под пристальным взглядом Тома к своему небольшому письменному столу, вырвал листок из своей записной книжки, такой же, какую подарил ребенку и, что-то написав на нем, положил его в конверт и отдал Реддлу.

— Прочти это в воскресенье вечером! — попросил он Тома. — А сейчас иди, не задерживайся. Право, я не хочу, чтобы тебя в приюте наказали за то, что ты замешкался, никого не предупредив.

Том нехотя повиновался и побрел вон из флигеля, потом миновал ограду и вскоре уже был в приюте. На этот раз он пропустил мимо ушей недовольный выговор директрисы и едкие оскорбительные слова Бишопа. Даже угроза наказания розгами оставила его равнодушным и не потому, что он мог, при желании, сломать орудие наказания, как уже проделал это один раз. Но повторять такой трюк выглядело бы очень подозрительным. Однако сейчас ему не было до этого дела, напротив, физическая боль заглушила бы боль в душе. Вернувшись в свою каморку, Том аккуратно положил конверт в свой дневник.

В воскресенье Том присутствовал на праздничной службе и видел, что на лице у Доброделова написана радость, так что мальчику даже показалось, будто весь этот ужасный разговор — всего лишь сон, плод разыгравшегося воображения. Однако еще и вечер не успел настать, как другой священник, который помогал Доброделову, пришел в приют и сообщил, что святой отец отдал Богу душу.

Услышав об этом, Том побледнел как полотно, бросился к себе, достал конверт, дрожащими руками вскрыл его и жадно прочел: “Последний же враг истребится — смерть!”.

После похорон Том чувствовал себя совсем потерянным, как будто оказался один в холодной ледяной пустыне в разгар полярной ночи. И хотя всю неделю стояла изумительная погода, а прогулки в такое время были просто восхитительными, но для Реддла словно бы не существовало ни весеннего солнца, ни лазурного чистого неба, ни нежно-зеленой листвы. В сердце мальчика царила зима, а слова о победе над смертью воспринимались как жестокая насмешка. Где же эта самая победа, если пристанищем столь замечательного человека стал деревянный ящик? И тем не менее мальчик, когда увидел тело в гробу, не мог забыть улыбку на застывших губах, словно в последние мгновения жизни Доброделову привиделось что-то очень хорошее, счастливое. Но ум ребенка, хоть порой и острый как иголка, отказывался понимать это. Кроме того, после всех этих событий в нем поселился удушающий страх, страх смерти, которую он воспринимал как врага. И этот самый враг под конец заставит и его довольствоваться тесным угрюмым приютом. Другие, куда менее одаренные и вообще бездари, останутся, а его в этом мире уже не будет. А этого Реддл стерпеть никак не мог, гордясь своими необычными способностями и на основании этого считающего себя исключительным и несколько выше других. Он уже был себялюбив. И смерти боялся с каждым днем все сильнее и сильнее, до одурения боялся.