Зелёный Цветок (гет)

Early to bed and early to rise makes a man healthy, wealthy and wise.

Кто рано ложится и рано встаёт, здоровье, богатство и ум наживёт.

Тонкий лучик света проскользнул в круглое окошко, пробежал по стене, задержался на уголке подушки и тут же слился с сотней таких же неугомонных лучей только что взошедшего над садом солнца. Над Хоббитанией занимался новый день. Этот день был обычным, из череды одинаковых обыкновенных дней, различающихся между собой разве что погодой и новостями. И всё было бы обыкновенно в этот ясный летний день, если бы не произошли события, поставившие жизнь нескольких хоббитов с ног на голову.

Тот самый озорной первый в это утро лучик солнца разбудил в маленькой хоббичьей норке на своей уютной хоббичьей постельке лежебоку Лаилота. Вы только не подумайте, что он был ленивым хоббитом. Ленивых хоббитов не бывает. Просто именно в это утро судьба подарила ему ещё несколько лишних минут сонного блаженства, прежде чем измениться навсегда. И будьте уверенны, что эти минуты припомнятся Лаилоту ещё не раз и не два. А пока он наконец-то понял, что проспал, вскочил, быстро оделся и выбежал на улицу, захлопнув за собой ладную круглую дверь, пожалуй не зря составлявшую гордость своих хозяев.

Так и есть — все уже во дворе хлопочут по хозяйству, а его забота — стадо маленьких белых овец уже покидает дальнюю околицу. Лаилот изо всех сил припустил к тому месту, где овцы белыми пушистыми комочками понемногу просачивались сквозь проход в ограде. И так как он бегал побыстрее всех соседских мальчишек, ему не понадобилось много времени, чтобы догнать стадо и обнаружить, кто спас его от гнева старших и вовремя отправил овец в их ежедневный путь к пастбищам.

— Доброе утро, Лай! Хорошо ли тебе спалось? — засветилась улыбкой навстречу ему милая мордашка.

— Спасибо, сестрёнка! Что бы я без тебя делал? — благодарно откликнулся Лаилот (а надо сказать, что все домашние называли его коротко — Лай).

Вместе они быстро управились со стадом и направили овец по привычной дороге к дальним пастбищам у подножия Заветри, которая была единственной горой во всей округе.

Пока юные хоббиты гонят своё стадо, мы познакомимся с ними поближе. Брат и сестра были близнецами, что большая редкость у хоббитов и, скорее всего, говорит о странности в их происхождении, а странностей хоббиты ох как не любят. Родились они в славнейшем семействе Туков, род которых уже несколько сот лет возглавлял народец хоббитов по ту и эту сторону Реки. Год их рождения был знаменателен тем, что по Хоббитскому Летоисчислению приходился ровно на тысячный год после Чёрного Поветрия, или на 1036-й от года Переправы через Брендивин. Назвали близнецов Лаилот и Лилиэн — не очень обычные имена в тогдашней Хоббитании. Судачили о том, что мать их слишком сильно любила цветы, вот у детей такие «цветочные» имена.[1] Сама она после рождения близнецов прожила недолго и через год Лай и Лили осиротели, а их отец Тарогрим Тук (Старый Тари, как звали его соседи)[2] овдовел. Через положенное время он вновь женился и обзавёлся ещё тремя хоббитятами. Вся большая хоббичья семья проживала у Заветри в селении Пристенок в маленькой чистой норе, вырытой с соблюдением всех добрых старых обычаев. Был Старый Тари совсем небогат и держал гурт овец (по хоббичьим меркам — около ста сорока четырёх голов), доход от которых и поддерживал семью обедневших родственников хоббитонского правителя.

Состоятельные Туки вот уже почитай тысячу лет как жили за Брендивином в Хоббитоне, а семья Лаилота — на границе Пригорья в малонаселённом месте, но зато близко к Великому Восточному Тракту.

* * *

В тихое и мирное время подрастали дети. Отец Лая, соблюдая традиции семьи, дал ему второе имя Изенгрим в честь Изенгрима — правителя Хоббитании, умершего в год Чёрного Поветрия, унёсшего жизни чуть ли не половины населения. Говорили, что к этой беде приложили своё старание колдуны из Ангмара за то, что хоббиты в своё время перешли в подданство к князьям Арнора — северного княжества дунаданов-нуменорцев. Оно погибло из-за войны с чародеями Ангмара в том же достопамятном году, когда хоббиты переселились за Брендивин и начали своё летоисчисление. Однако события эти для хоббитов были в то время уже настолько далёкими, что верилось в них с трудом, и звучали они уже как детские сказки.

Незаметно минули тридцать три года — этот возраст считается у хоббитов совершеннолетием, и Старый Тари уже стал задумываться о дальнейшей судьбе старших детей. Особенно его тревожило то, что он никак не мог найти подходящего жениха для Лилиэн. Не так уж много хоббитов проживало в округе — это был, как мы уже узнали, малонаселённый уголок Пригорья. Да и не хотели соседи связываться с «этой странной Лили», как дразнили её дети. Не потому, что она была некрасива — наоборот, мало кто не приходил в восторг от её кудрявых волос с медным отливом, пухлых щёчек и изумрудных глаз, а когда она улыбалась, казалось, что солнышко проглянуло в пасмурный день. Хоббитов пугала её «странность»: слишком уж мечтательна и необычна она была. Как будто нездешняя неуловимо-причудливая склонность к фантазиям жила в её взгляде, в движениях, пропитывала её всю и как будто светилась изнутри.

Никто из хоббитов не мог всего этого объяснить, а только говорили: «В общем, что-то с ней не так», — и это звучало как: «Держись от неё подальше».

Только у брата находила она поддержку и понимание, только он не считал её сумасшедшей или даже чудаковатой за то, что она рассказывала порой сказки, как будто не сочинённые ею, а подсмотренные в другой жизни — далёкой, необъяснимой, чужой и потому интересной. Лили говорила ему, что сказки эти приходят к ней как сны, но видятся ярко и чётко, как события каждого дня. Много общего было у близнецов, среди общего и секреты. Лай знал, откуда приходят «сны» Лили, но никому об этом не рассказывал. Во-первых, всё равно не поверят, а во-вторых, если поверят, то ещё чего доброго отберут у сестры самое дорогое — её «сны».

[1] Лаилот — «зелёный цветок», Лилиэн — «маленькая лилия».

[2] Старым его стали называть не за возраст, а за рано пробившуюся седину. Это прозвище было скорее ироничным, ведь Тарогрим выделялся среди других хоббитов статью и широкими плечами. Его горделиво вскинутая голова с седеющими взлохмаченными волосами нисколько не поддерживала значения прозвища, особенно из-за пронзительного взгляда ярких молодых глаз.

There is no rule without an exception.

Нет правил без исключений.

Как вы уже догадались, пасти овец было главной обязанностью Лаилота. Как и отец, он был широкоплечим и крепким. Круглое лицо со светло-карими глазами обрамляли светлые кудри – в отличие от волос Лили, они не отливали медью, а были больше в цвет спелой пшеницы. Ещё до света он уходил со стадом к пастбищам у подножия горы и возвращался домой на закате. Ловкие и проворные от природы, хоббиты справлялись со своими маленькими овечками без помощи собак. А Лаю, который был повыше и покрепче остальных своих свестников, эта работа была уж точно не в тягость. Лили часто приходила к нему на пастбище – то приносила что-нибудь вкусненькое, то помогала с овцами. Было это всегда кстати, будто она знала, что эта помощь нужна была Лаю именно сейчас.

Особенно рада была Лили, когда заставала брата у самого подножия или даже на склонах Заветри. Здесь они знали каждый камушек и каждый кустик. Тайные тропы под прикрытием камней, скрывая их от любопытных глаз, выводили на самую вершину. Вот где начиналось веселье!

На вершине горы много веков назад ещё первыми князьями Арнора была построена сторожевая башня. Сейчас она сильно разрушилась, однако ещё можно было взобраться на то, что когда-то было верхней площадкой. Какой вид открывался оттуда – просто захватывало дух!

Небеса над тобой словно раздвигались, охватывая необъятье над головой, а внизу открывался вид на все окрестности вокруг, даже на те, где Лай с Лили никогда не бывали. Хорошо было видно Восточный Тракт и всех, кто двигался по нему с востока на запад и с запада на восток. И казалось, что перед ними протекает жизнь, охваченная взором вся сразу и в подробностях. Это было их любимое и тайное место. Никто на хуторе не понял бы, зачем они туда лазят.

Была и ещё одна причина, по которой место было тайным. Однажды (им тогда не исполнилось ещё и пятнадцати лет) на этой площадке, расчищая её от каменных осколков обвалившейся стены, Лай нашёл в дальнем углу под мелкими камнями и пылью их главное сокровище. Это был камень. Он был круглый, гладкий, тёмный и тяжёлый. Лай вытащил его из углубления в полу, куда он закатился видимо очень давно. Камень казался чёрным и одновременно прозрачным – Лай смотрел на него и как будто вглядывался в своё круглое окно тёмной ночью – знаешь, что окно прозрачное и за ним что-то есть, но никак не можешь разглядеть это что-то.

Когда Лили увидела его находку, то испугалась и обрадовалась одновременно. Камень словно и притягивал, и отталкивал её. Она заворожено смотрела в прозрачную черноту, и ей казалось, что кто-то оттуда смотрит на неё. Как во сне она медленно протянула руку и коснулась камня. И камень ожил. Что-то засветилось у него внутри – какие-то маленькие точки, искорки, собравшиеся в центре шара. Потом эти искорки задвигались и выстроились в хоровод, который побежал всё быстрее и быстрее, пока не закрутился в вихрь и не исчез. Лай и Лили не отрываясь смотрели на камень. Когда танец искр закончился, Лили отняла руку и посмотрела на брата.

– Ты слышал это? – спросила она.

– Слышал что? – у Лая в голове сейчас крутилось ещё около сотни мыслей сразу от «Не перегрелись ли мы на солнце?» – до «Не утопить ли этот шар в болоте?».

– Этот спор.

– Какой ещё спор? Здесь кроме нас с тобой никого не было, – испуганный Лай стал понимать, что слышанное Лили связано с искрами в каменном шаре.

– Я слышала спор трёх мужчин так, как будто была там – возле огненной стены.

– Какой стены? Расскажи.

– Трое спорили рядом с огнём. Только это был не просто огонь, не просто камин или костёр. Это была стена огня. Она была живая, она гудела, рокотала и желала вырваться вон из недр горы.

– Я не видел никакого огня, и наша гора молчит – послушай сама.

Лили прислушалась. Лёгкий ветерок шевелил её волосы, всё вокруг было по-прежнему тихим и обычным как всегда.

– Но я слышала, как они спорили. Они всё время говорили про какое-то кольцо.

– Я думаю, что это камень во всём виноват, – подытожил Лай. – Давай-ка спрячем его от греха подальше, а то вдруг он ещё загорится чего доброго… Наши овцы! – спохватился он, – Мы сидим на горе уже уйму времени. Бежим!

И они опрометью кинулись вниз. До самого вечера им пришлось собирать разбредшееся стадо, и некогда было даже перекинуться словом.

Дома после ужина, который по хоббитским привычкам состоял не менее, чем из пяти блюд, Лай и Лили незаметно выбрались в сад, чтобы продолжить прерванный на горе разговор.

Звёзды уже высыпали на небо и сверкали, точно самоцветы из корон древних королей. Лили была задумчива, а Лая разбирало любопытство – надо сказать, что ему ещё и было обидно, что он-то ничего не слышал и не видел, кроме хоровода потаённых огоньков внутри чёрного камня. Дети понимали, что камень был не простой, а скорее всего волшебный – прямо как в сказках и легендах о прошлых незапамятных временах.

– О чём они спорили? – наконец решился прервать задумчивость сестры Лай.

Лили вздрогнула, посмотрела мимо брата куда-то в темноту вечернего сада и стала рассказывать.

None is so blind as they who will not see.

Хуже всякого слепого тот, кто не хочет видеть.

Они стояли у обрыва на фоне яркого клокочущего пламени. Всё вокруг гремело и грохотало, их голоса тонули в гуле горы. Но я слышала всё до последнего слова. Все трое были высоки ростом, молоды и сильны. Они были в доспехах, но оружия с ними не было. На их лицах читалась неимоверная усталость и страшное горе.

Двое из них пытались уговорить третьего бросить в огонь кольцо, но он не хотел. Он говорил, что кольцо слишком дорого ему досталось – из-за него погибли его отец и брат, говорил, что оставит его себе и с его помощью объединит людей, восстановит разрушенное и обретёт бессмертие. Двое других были прекраснее него, хотя горе и омрачало их лица. Они убеждали третьего в том, что бессмертие и власть – не дар, а бремя, которое несут они нескончаемые века, переживая других и помня всё. Они говорили о своём горе – о гибели Эрейниона – гибели бессмертного. Но третий не хотел их слушать. Он уже всё решил, и такое решение не смог бы отменить никто. Он покинул обрыв и ушёл.

Оставшиеся медленно спускались с горы и говорили о судьбе людей, о Кольце Врага, говорили, что Исилдур подвергает риску всё Средиземье. А потом один из них вдруг сказал: «Я только сегодня перед поединком королей получил от Эрейниона Вэйал, – он поднял руку и на ней сверкнуло кольцо с синим камнем, – и уже ощутил всю его благодать. А ты, Кирдан, носишь Наир, вручённый тебе ещё мастером Келебримбером, – он взял руку товарища и посмотрел на его кольцо с алым камнем. – Скажи, смог бы ты по доброй воле отказаться от него прямо сейчас и бросить в огонь Ородруина? Я думаю, что мы слишком многого хотим от подверженных слабостям смертных. Никто не знает, что посеял в их душах Чёрный Враг Мира Моргот, но, похоже, сегодня мы не только увидим всходы, но и пожнём урожай». Вот и всё, что я слышала. Мне кажется, я буду помнить об этом всегда.

– Мы больше не поднимемся туда! – твёрдо сказал Лай. – Я никому не позволю пугать тебя – ни людям, ни камням.

Лили сидела молча и долго ещё смотрела на звёзды. Ей чудилось, что сегодня она прикоснулась не к чёрному холодному камню, а к свету, исходящему от звёзд. И вместо тревоги в душе поселилась песня.

Нет, они не перестали взбираться на вершину башни. Да, Лилиэн ещё не раз прикасалась к камню. Вечерами послушать её сказки сбегалась вся местная малышня. Шли годы, и именно из-за этих нескончаемых сказок её стали считать «странной», и только заступничество силача Лая берегло её от прозвища «чокнутой».

Appearances are deceptive.

Внешность обманчива.

Но мы слишком отвлеклись на воспоминания. Закончим же наши исторические отступления и вернёмся на пастбища Пригорья к юным хоббитам-близнецам. Надо сказать, что в тот год им исполнилось по тридцать пять лет, а у хоббитов это достаточно юный возраст.

Выбранный нами для повествования день действительно изменил всю их дальнейшую жизнь. Но, обо всём по порядку.

С тех пор, как Лай обнаружил странный круглый камень, минуло уже двадцать лет. У Лая иногда возникало желание перепрятать камень, а ещё лучше спустить его с горы и отнести поближе к дому, но Лили всегда заступалась за сохранение его именно в том месте, где он был найден.

– Камень не наш, и, может быть, за ним вернётся тот, кто оставил его здесь, – убеждала она брата.

– Как может вернуться умерший тысячу лет назад древний король? – упорствовал Лай. – Если бы этот камень был так важен, то его давно уже забрали бы отсюда: башня-то вот-вот рухнет.

Лай был прав – сторожевая башня разваливалась на части, и каждый подъём на верхнюю дозорную площадку давался им всё труднее и становился всё опаснее. Рано или поздно Лили пришлось бы согласиться на перенос камня…

Яркое утро обмануло ожидания хорошей погоды, и к обеду всё вокруг затянул густой туман. Овцы разбрелись, и собрать их не было никакой возможности. Хоббиты решили подняться повыше на гору и развести огонь.

Знакомая тайная тропа с северной стороны горы вывела их на площадку, защищённую от ветра и посторонних глаз и лежащую как раз на полпути к башне. Хоббиты не прятались, они никогда никого здесь не встречали. Пока. А тут, вдруг, они наткнулись на остатки костра прямо посередине площадки и кучу собранного хвороста неподалёку. Кто-то ночевал здесь и собирался провести ещё одну ночь.

Врождённая осторожность и способность хорошо прятаться в случае опасности сработала в них сразу. Лили и Лай затаились среди камней, и даже дыхания их не было слышно.

Туман остался внизу, а здесь на горе по-прежнему ярко светило солнце. В том месте, где спряталась Лили, среди камней на низеньких кустиках цвели крупные белые цветы. Их аромат разносился вокруг. На цветах возилась пчела. Она деловито проверяла каждую белую чашечку. Вдруг, не закончив свою работу, она быстро поднялась в воздух, ненадолго задержалась на месте, как будто сожалея о покинутых цветах, и улетела. Лили поняла, что кто-то её потревожил, и тут же услышала тихие шаги. Звуки послышались сверху на тропе. Вскоре появился человек.

Человек был высокий – Лили поняла это, увидев его тень на камнях тропы. Надо сказать, что хоббиты в те времена были выше нынешних, а в роду Туков особенно, так что Лай был не меньше четырёх футов. Но человек был не меньше шести футов роста, и им пришлось задрать головы вверх, чтобы хорошенько его рассмотреть. Незнакомец носил старую выгоревшую на солнце широкополую шляпу и был скрыт своим длинным серым дорожным плащом. В руке он держал посох, а лицо его не было видно, пока он не поднял взор, чтобы осмотреться на площадке с костровищем.

Лили узнала его сразу. Эти глаза невозможно перепутать ни с чьими другими. Длинная борода и кустистые брови говорили о почтенном возрасте, а вот глаза были молодыми, и в них словно плясали искорки ума. Пока Лили решала, показаться ей или нет, пыльца белого цветка, потревоженная пчелой, сделала своё дело.

«Пчхи!» – Лили не успела даже открыть глаза, как человек уже обнаружил её, подхватил и, легко перенеся через каменную ограду тропы, поставил перед собой. В ту же минуту между сестрой и незнакомцем вырос как из-под земли Лай, сжимая в руке длинный нож – его он брал с собой на случай встречи с волком. Его взор был полон решимости драться насмерть. Озадаченный незнакомец переводил взгляд с одного на другого, когда прозвенел голосок Лили: «А я знаю тебя! Ты Олорин – хранитель кольца».

На минуту повисла тишина, и стало слышно, как внизу в тумане блеют овцы. Лай уставился изумлённо на сестру. Старик отступил к краю площадки и присел на ограждение, не сводя глаз с хоббитов.

– Правду говорят: «Хоть тысячу лет странствуй, а никогда не узнаешь, что ждёт тебя за следующим поворотом», – изрёк он приятным усталым голосом. – Я Олорин. Это одно из моих имён, правда в этих краях меня никто не должен знать. Что ж, если мы начали знакомство, тогда очередь ваша – представьтесь и расскажите, откуда вы меня знаете.

– Я видела тебя там, на берегу, когда ты говорил с Кирданом и он отдал тебе кольцо Наир, – просияла Лили.

– Я понял, что разговор будет долгим и обстоятельным, поэтому предлагаю развести огонь и отведать олориново угощение! – предложил старик.

При слове «угощение» хоббиты оживились – они были любители покушать, об этом говорили лучше слов их пухлые щёчки и круглые животики. Лили и Лай как-то сразу прониклись доверием и старик показался им очень даже приятным.

Extremesmeet.

Крайности сходятся.

Костёр быстро разгорелся, и появилось обещанное угощение – таких вкусных пончиков с повидлом Лай и Лили никогда не ели. Они представились как положено было благовоспитанным хоббитам из уважаемого рода: с фамилией и местом жительства. Однако человека ещё почему-то заинтересовал их возраст, узнав о котором он снисходительно хмыкнул и попросил Лили ещё раз подробно рассказать историю с кольцом.

– Вы стояли на серых плитах большой набережной, дул крепкий солёный ветер, – начала она свой рассказ. – Кирдан снял с пальца кольцо с красным искристым камнем и протянул его тебе. Он сказал: «Возьми его, Олорин. В тяжких трудах кольцо поможет тебе и охранит от усталостей. Это – Кольцо Огня, может быть, с его помощью тебе удастся снова зажечь сердца в этом остывающем мире. Моё же сердце навсегда связано с морем. Я останусь на этих серых побережьях и буду хранить Гавани, пока не отойдёт последний корабль. Я дождусь тебя здесь». Это кольцо и сейчас у тебя.

– Ты видишь его? – удивился Олорин.

– Конечно. Оно с большим красным камнем.

– А почему я не вижу? – настал черёд Лая удивляться.

– Так и должно быть: видеть кольцо дано не всем, – задумчиво изрёк старец. – Одного я не могу понять: нас было только двое, и было это много веков тому назад. Откуда же о нашем разговоре знают полурослики, живущие у Заветри за тысячи лиг от моря?

– Лили видела всё это в камне, – неожиданно сам для себя выпалил Лай. Он и опомниться не успел, как выложил старику всю историю своей находки.

– Да вы полны сюрпризов, мои маленькие друзья, – задумался Олорин. Лай заметил, как при слове «друзья» глаза Лили засветились какой-то надеждой.

– Признаться, я отправился в путь с целью отыскать этот камень и предлагаю вам хорошо заплатить за вашу находку, – предложил старик.

Лай посмотрел на Лили. Он знал, что камень и то, что он показывал, много значили для неё, и все эти «сказки» давно уже стали частью их жизни. Представить Лили без них было уже невозможно. И тут она произнесла то, чего он не ожидал от неё:

– Расскажи нам о камне всё, что ты знаешь, и мы отдадим его даром. С одним условием, – помедлив, сказала она, – ты возьмёшь нас с собой.

Олорин молчал. Лай удивлённо смотрел на сестру: такого фокуса она ни разу в жизни не выкидывала. Одно дело рассказывать сказки, а уж совсем другое – сбежать из дому. Но даже в мыслях он не допускал посчитать её вздорной или, того хуже, умалишённой. Он знал, что Лили благоразумная, добрая и очень верная. Сомневаться в сестре даже не приходило ему в голову. И, тем не менее, поступок Лили страшил его. Молчание прервал Олорин:

– Хорошо! Слушайте, я расскажу, что мне известно.

Чудесные камни были созданы в Амане – Благословенном Краю на Западе. Теперь попасть туда могут лишь Перворождённые – эльфы. Один из них по имени Феанор – величайший из мастеров, превзошедший всех эльфов Амана, создал эти камни и назвал палантирами. Камни могли передавать мысли, желания, рассказывать о происходящем вокруг, находясь на любом расстоянии друг от друга. Связаны они друг с другом попарно, однако, сильный в магии мог бы услышать любой из них, прикоснувшись к одному.

В Средиземье палантиры привезли князья Андуинэ после гибели Нуменора. Они получили их в дар от Эльфов Света с острова Тол Эрессеа. Всего камней в Средиземье семь. Четыре в Гондоре – южном княжестве нуменорцев, три – здесь, в Арноре: на Заветри, на Дальних Холмах и в Аннуминосе. Эти камни я и ищу.

– Почему же тогда палантир показывал мне прошлое? – спросила Лили.

– Я не знаю ещё до конца всех свойств чудесных камней Феанора, – ответил ей Олорин. – Для изучения их я и решил собрать палантиры Арнора. Хоть северное княжество и погибло, ещё живы потомки нуменорцев Севера. Они малочисленны и рассеяны по просторам Средиземья. Для связи друг с другом им пригодились бы камни, доставшиеся в наследство от Элендила – первого короля Арнора.

– Хоббиты считают себя подданными княжества, – встал со своего места Лай. – Наш долг передать наследникам княжества имущество, принадлежащее им по праву.

– Достойные слова, славный хоббит! – лицо старца было серьёзно, но в уголках глаз пряталась добрая улыбка, не замеченная, однако, Лаем.

– Пойдёмте, я покажу, где он спрятан, – воодушевился хоббит. – Но только надо быть очень осторожными: время не щадит старые камни, башня держится на честном слове, а палантир лежит на верхней площадке, так что…

Never put off till tomorrow that you can do today.

Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.

Как и предупреждал Лай, подъём был действительно опасным. Он даже пожалел, что не предложил принести камень самому вниз на тропу, однако отговорить старика и сестру уже было невозможно.

Когда они взобрались вверх на дозорную площадку, старик, отдуваясь и тяжело дыша, присел на край бойницы. Лили и Лай в это время обнаружили, что часть западной стены, ограничивающая площадку, обрушилась, и теперь они были как на ладони, открытые всем ветрам и взорам снизу. Самое ужасное, что в последний раз Лай спрятал камень именно в основании западной стенки площадки. Обрушившаяся стена образовала на нижнем ярусе башни большую кучу обломков, камней и щебня, которая была хорошо видна сверху. Обшарив всю площадку, хоббиты поняли, что палантир именно там.

Когда вся компания, рискуя на каждом шагу сломать шею или обрушить ещё что-нибудь, оказалась на нижнем ярусе, отчаяние подобралось к их сердцам. Куча, показавшаяся сверху большой, на деле оказалась огромной: чтобы разобрать и разгрести её надо было позвать всех окрестных жителей и работать не меньше недели.

Олорин присел на большой обломок и глубоко задумался. Лай даже не знал, что и предложить. А Лили заявила, что может отыскать палантир. «Я спрошу у камня, где он», – уверенно сказала она, закрыла глаза и замерла. Потом, не открывая глаз, она двинулась в сторону кучи обломков, вытянув вперёд руки, как слепая. Дойдя до края кучи, она вдруг резко свернула к уцелевшей стене, подошла к ней вплотную и нагнулась. Лай кинулся к ней. Лили открыла глаза и сказала: «Он здесь». Её тон прозвучал так уверенно, что сомневаться не пришло бы в голову. По крайней мере не Лаю. Олорин же покачал головой и вновь погрузился в раздумья, не обращая внимания на то, что хоббиты принялись рыть и оттаскивать от стены крупные обломки.

Через полчаса усиленного труда, когда даже Лай уже стал сомневаться в удаче, а Лили поминутно твердила: «Он мне сказал, что лежит под стеной», палантир показался из щебня, сверкнув на солнце гладкой и тёмной поверхностью. Олорин проворно подбежал под их радостные крики и сам довершил работу, вынув камень из земли. Стерев с палантира пыль, они не обнаружили на нём ни единой царапинки. На руке Олорина камень стал отливать красноватым светом, но огоньков-искорок в нём не появилось.

– Я забираю палантир с собой, – твёрдо сказал старец. – Он связан с камнем Аннуминоса и, возможно, поможет отыскать его в развалинах былой столицы Арнора... А вы, мои маленькие друзья, отправляйтесь-ка домой… Ваши родители не похвалят вас, если вы не успеете собрать свой гурт и вернуть его восвояси, – добавил он.

– Но ведь ты обещал! – возмутилась Лили. – Это было наше условие, вспомни: мы отдаём тебе камень, а ты берёшь нас с собой.

То ли отчаяние сестры, то ли какие-то неисповедимые пути его собственной судьбы неожиданно толкнули изнутри Лаилота, и он завопил:

– Ты никогда не сможешь найти палантир в развалинах города, пока Лилиэн не попросит его показаться!

В наступившей за этим тишине Лай соображал, сам ли он произнёс эти слова, или их прокричало небо?

В следующий момент хоббиты услышали страшный треск и, ещё не поняв, что происходит, были схвачены Олорином в охапку и отброшены к ближним кустам у подножия башни. Затем последовала ослепительная вспышка, ужасный грохот и нарастающий гул. Лили и Лай вскочили на ноги и, не оглядываясь, бросились через камни и бурелом по склону горы вниз, преследуемые облаком пыли и мелких осколков. Добежав до тайной тропы, они смогли укрыться за стеной её ограждения. И тут только они поняли, что башня обрушилась окончательно.

Откашливаясь, весь покрытый пылью и мелкими ссадинами, на тропе появился Олорин. Он хромал, тяжело опираясь на посох. Лили бросилась к нему.

– Как хорошо, что ты жив!.. А где камень?.. Спасибо, что спас нас!.. И как же тебя не завалило?.. – её благодарность перемежалась с недоумением. – …Вот видишь, нельзя нарушать своё слово, а то не минуешь беды! – подытожила она, стряхивая каменную пыль с плаща старика.

– А я думал, нельзя орать рядом с руинами, – всё ещё кашляя, прохрипел Олорин, укоризненно поглядывая в сторону Лая. – …Видно судьбе так угодно, – сказал он, отдышавшись, и похлопал по плечу подошедшего Лая, – что дни старой Амон Сул – Ветрогорной башни – сегодня подошли к концу… Ладно, – добавил он, – я возьму вас с собой в Аннуминос, хотя и думаю, что вы ещё об этом пожалеете.

Лили засветилась от счастья, а у Лая похолодело в животе…

A good beginning makes a good ending.

Лиха беда начало.

Олорин извлёк из складки своего плаща палантир и положил в дорожную сумку, оставленную перед восхождением на башню здесь, на площадке тайной тропы.

Поднялся резкий восточный ветер, разогнал оседающую пыль, порвал на клочки туман внизу и погнал его к реке. Теперь на месте башни зияла пустота. Такую же пустоту хоббиты ощутили внутри себя, словно что-то закончилось, ушло и никогда больше не вернётся, но что это было, они ещё пока не понимали. Они вприпрыжку поспевали за Олорином вниз по тропе. У подножия горы старик резко по-молодецки свистнул, и из ближних кустов показались красивый серебристо-серый конь и маленький вихрастый пони – белый в смешных рыжих пятнышках. На пони были навьючены сумки. Очень быстро и сноровисто Олорин освободил пони от поклажи и водрузил на него хоббитов, навьючил сумки на коня, и сам влетел в седло. Лили мысленно приготовилась к бешеной скачке и вся сжалась в комочек, прильнув к спине брата, однако всадники тронулись в путь медленно. Олорин ехал впереди и почти всю дорогу что-то ворчал себе под нос. До хоббитов долетали только обрывки его фраз. Пару раз они расслышали «старый дурень» и гораздо чаще «как я мог согласиться». От этих слов у Лая холодело в животе всё больше, а Лили, словно чувствуя свою вину за это, не смела и пикнуть у него за спиной.

Они отправились в путь за полдень, не пообедав и даже не перекусив на дорожку. Хоббиты уже давно почувствовали голод, но молчали как мышки. Только сейчас они поняли, что отправились в путь без припасов, без денег и вообще без всего – даже взятые утром с собой хлеб и сыр остались у подножия горы в обычном месте их обеденного отдыха.

Привал устроили только вечером на опушке леса. Лай быстро собрал хворост и развёл огонь, Олорин распряг коня и пони и отпустил их пастись неподалёку, а Лили собрала скромный ужин.

Изголодавшиеся хоббиты набросились на лепёшки и солонину так, будто это были любимые жаркое и пироги из мачехиной печи. Наевшись, за кружкой крепкого чая из трав, они осмелели и спросили Олорина о загадочной вспышке во время обрушения башни.

– Готов поклясться, что это была молния! – рассудительно сказал Лай. – Но на небе ведь не было ни облачка.

– Я должен раскрыть вам ещё одну тайну, – заговорщицки понизил голос Олорин. – Я не человек…

Хоббиты одновременно поперхнулись, а Лили ещё и обожгла язык горячим чаем.

– …Я маг, – невозмутимо продолжал старец, – и люди зовут меня Гэндальфом – Серым Странником. Так что не удивляйтесь этому имени, когда завтра мы прибудем на перекрёсток в Пригорье и остановимся в трактире. Трактир построен недавно, но уже заслужил славу самого лучшего на этом тракте. А теперь спать. Завтра расскажете мне о себе.

Это была первая в жизни хоббитов ночь, проведённая не дома в уютных кроватках, а на земле под открытым небом. Раньше с ними никогда не происходило столько событий сразу – в один день. Никогда не появлялись мысли о том, чтобы покинуть не только свой дом, но и свою родину. Видимо поэтому непродуманное наперёд путешествие, так внезапно возникшее в их жизни, не страшило их своими опасностями. Они спокойно шли – шли по тропинке своей судьбы и вдруг неожиданно ступили на плот, который, оторвавшись от берега, понёс их по неизвестному бурному потоку приключений.

The last drop makes the cup run over.

Последняя капля переполняет чашу.

Спала Лили тревожно. И не потому, что под ней была твёрдая земля. Ей снились недавно пережитые события.

С началом каждого дня, если у неё не было какой-то уж очень ранней работы, Лили помогала брату с выгоном овец. Затем она возвращалась домой, чтобы продолжить свой ежедневный труд — летом это были прополка и полив, осенью сбор плодов, зимой по утрам топили печи, обогревающие нору, и было ещё много другой разной работы. Потом надо было помочь с приготовлением обеда. После обеда, уложив маленьких братьев спать, они с Карминой — мачехой Лили и Лая — принимались за стирку, уборку или рукоделие. Вечером надо было помочь Лаю пригнать овец с пастбища и успеть к приготовлению ужина. Лили привыкла к такому распорядку с детства и совсем не тяготилась этим домашним трудом. Иногда удавалось задержаться с братом утром или улизнуть к нему пораньше вечером — вот эти часы свободы были для неё настоящей наградой.

Накануне в распорядок вкралось одно событие, которое и явилось спусковым крючком ко всему последующему.

Утром Лили возвращалась с выгона в небывало приподнятом настроении. Она вприпрыжку заскочила в проход ровной выбеленной изгороди, привычным маршрутом пересекла двор, задержавшись у птичника, где весело подбросив горсть зерна, угостила несушек. Всё вокруг казалось таким необыкновенно радостным, сияющим и чудесным, что она хотела поделиться своим чувством со всеми. И тут, выглянув из окна, Лили позвал отец.

Потянув за дверное кольцо и ощутив всю массивность входной двери, Лили подумалось, какая должно быть старая эта дубовая дверь, сколько на ней маленьких вмятин и царапин — следов давних событий, прошедших через её Лили жизнь и жизнь тех, кто старше неё. Сколько лиц она встречала, сколько рук дотрагивались до неё. Всё ещё продолжая обдумывать это, Лили по приятно прохладному полу поспешила в гостиную. Растрёпанная и сияющая она захотела обнять отца и приготовилась с разбегу броситься ему на шею, но встретивший её появление строгий и даже как будто недовольный его взгляд пресёк это проявление чувств.

Отец, ещё раз взглянув на её изменившееся лицо, посмотрел в окно и начал тоном, не терпящим возражений:

— Ты уже взрослая, Лили, и я давно уже должен был поговорить об этом с тобой. Дети рано или поздно вырастают, и настаёт время покинуть им родительский дом. Девочкам это должно быть труднее, ведь им приходится уходить в другую семью… — тут он сделал паузу и как-то нервно и неловко вытащил из нагрудного кармана свёрнутый конверт. — Вот. Это пришло вчера. И боюсь, что оно первое и последнее, — он протянул Лили измятый конверт.

— Что это? — недоумевая она начала разворачивать бумагу так медленно, словно она была опасна или неприятна ей. — Это письмо? От кого?

Отец молчал. В конверте была одна единственная карточка. На плотной красивой бумаге с вытисненным вензелем сверху и очерченной изящной рамочкой, прямо посередине, было написано твёрдым каллиграфическим почерком:

«Уважаемый Тарогрим Тук, прошу Вас засвидетельствовать моё почтение и принять моих почтеннейших родственников по вопросу о сватовстве к Вашей дочери девице Лилиэн Тук в нынешнюю пятницу около обеда. Толстосум Брендибак. Хоромина-у-Брендивина. Косая Гора. Бакленд».

«Засвидетельствовать» и «почтеннейших» — таких длинных слов Лили ещё не доводилось читать. Эта глупая мысль стояла в голове, словно не желая пропустить вперёд ту мысль, что так могла огорчить хозяйку этой головы. «Сватовство». Это слово словно не имело никакого значения. Оно ничего не значило — Лили не хотела о нём ничего знать.

Она очнулась от голоса отца, который всё тем же строгим тоном продолжал, заложив руки за спину и отмеряя шагами длину маленькой гостиной:

— Я надеюсь, дорогая, что ты не заставишь меня краснеть. Потому что я намерен не только принять сватов, но и дать своё согласие на ваш брак.

— Но я ведь не знаю его!

— Пойми, Лили, это может быть твой единственный шанс! К тебе же вообще никто не сватается! А Брендибаки — владетели и основатели всего Бакленда!

— Бакленд… — обречённо протянула Лили. — Это же за Заячьими холмами и Вековечным лесом… это же так далеко! — попыталась она разжалобить отца. — Неужели Вы отдадите меня замуж за того, кого я не знаю в чужедальние края?

— Насчёт чужедальних краёв — это полная чушь! — раздражённо отрезал Старый Тари. — Везде, где живут хоббиты, могут жить и другие хоббиты. Это наша хоббичья земля и твоя родина. Хоббитон ещё дальше — за рекой, и ведь это считай как столица всей Хоббитании. И потом, — продолжил он, укрепляясь в правильности своего решения кажущейся логичностью своих доказательств, — Брендибаки богатая и уважаемая семья. Они, правда, не такие древние и заслуженные, как наше семейство… — тут в его голосе промелькнули горделивые и радостные нотки, — …но по уровню комфорта Хоромины, говорят, ничем не уступают лучшим норам Хоббитона! Не упрямься, Лили, вот увидишь — ты будешь счастлива, когда мы породнимся со столь богатым и славным семейством. Лучшей партии тебе не найти!

Последними словами отец, как ему казалось, полностью убедил в правильности своего решения и себя, и дочь. Возражать что-либо было бессмысленно. Упрямство Старого Тари давно вошло в поговорку. И Лили, понурив голову, всё ещё сжимая злополучную карточку в руке, поплелась к себе в комнату, чтобы вылить своё отчаяние в «слёзную» подушку — самую большую подушку из своего приданого.

Ни она, ни её отец в тот момент не знали, что такие же карточки получили на этой неделе все девицы подходящего возраста из их многочисленной родни. Толстосум Брендибак хотел жениться на представительнице семьи Туков, чтобы открыть несколько скобяных лавок в Хоббитоне на имя жены. Ведь родичам хоббитана[1], а им вот уже много веков подряд выбирали представителя семьи Туков, не нужно было разрешение на открытие лавки, да и налоги можно было скостить до умеренных.

Не факт, что в заявленное время к ним прибыли бы сваты, да это уже и не важно, ведь невеста теперь находилась далеко от своего дома.

[1] Хоббитан — выборная должность управителя всеми землями у хоббитов.

There is many a slip between the cup and the lip.

Между чашкой и губами можно многое пролить.

Утром, доев остатки съестного, снарядились в дальнейший путь. Ветер снова был попутный, и ехать было даже весело. Теперь пони всю дорогу трусил рядом с конём Гэндальфа, и спутники весело болтали. Хоббиты наперебой рассказывали о своём доме, о нехитром укладе жизни, о нравах Хоббитании, вспоминая забавные случаи из жизни своей, но больше – слышанные ими байки про других. Гэндальф смеялся и сам шутил. И ни разу речь не зашла ни о палантирах, ни о видениях Лилиэн.

К полудню дорога, идущая вдоль опушки леса, вывела их к перекрестью у Пригорья. Они быстро нашли трактир. На его вывеске красовался поднявшийся на дыбы пони, о чём также свидетельствовала надпись под ним. «Гарцующий Пони» был трёхэтажным, и хоббиты позадирали головы: они в жизни не видели таких высоких домов, если не считать башню на Заветри – да ведь в ней никто и не жил.

Хозяин – толстощёкий человек в длинном фартуке – крикливый со слугами и суетливый с постояльцами, быстро определил вновь прибывших и распорядился насчёт ванны, постели и обеда «для дорогих гостей». Такой эффект видно произвёл на него кошелёк Гэндальфа: он был объёмистый и хорошенько оттягивал ему пояс.

Отдохнув и посвежев, путники к вечеру спустились в общий зал трактира. Хоббиты сперва оробели от такого количества самых разных людей.

Гэндальф повёл их к дальнему столу в углу комнаты – подальше от выхода и снующих туда-сюда слуг и постояльцев. Они уселись на лавку, и оказалось, что стол для хоббитов так высок, что они едва могли положить на него руки, а выше рук над столом были видны только плечи, шеи и головы. Гэндальф же, сняв свою шляпу, стал похож на обычного старика, только очень высокого роста.

Маг уже понял, что хоббиты не дураки покушать, и поэтому заказал побольше всякой снеди. Одни блюда были для Лая и Лили знакомы и так же вкусны, как дома, а другие они попробовали впервые: большие красные раки, выловленные в заводях Брендивина, странная рыба и какие-то ракушки, которые Гэндальф уплетал за обе щёки, произвели на них большое впечатление, а Лили даже испугалась есть ракушки, чем весьма повеселила Гэндальфа и Лая.

В самый разгар трапезы к ним подсели гномы. Да, настоящие гномы! Они были кряжистые – такие, будто их сделали из дубовых корней, и очень бородатые. Их бороды были настолько длинны, что гномы подтыкали их за пояс, чтобы не наступать. Низкорослые, но широкоплечие, они вдвоём заняли такую же лавку, какую напротив них занимали Гэндальф и хоббиты втроём. На гномах были дорожные плащи с капюшонами: видно они только что вошли в трактир.

– Наше почтение Гэндальфу и его спутникам! – гномы казались свирепыми на вид, но при этом были неожиданно вежливы. – Что за красавицу ты сопровождаешь!.. А при ней это кто – слуга?..

Лили покраснела и сжалась в комок. Её ещё никто в жизни не называл красавицей, кроме Кармины, и она не могла понять – то ли её так назвали из вежливости, то ли она действительно показалась незнакомцам красивой. Лай же на всякий случай сжал под столом кулаки и приготовился к драке, напрягшись, словно сжатая пружина.

– Ну что вы, Нейн и Нойн, скорее это они сопровождают меня, – улыбнулся Гэндальф. – Разрешите представить вам хоббитов-полуросликов: Лилиэн Тук и Лаилот Тук – достойные дети Тарогрима Тука из Пристенка у Заветри. А это, – он показал на гномов, – мои давние друзья гномы Нейн и Нойн сыновья Глейна из Подгорного Царства.

Гномы учтиво поклонились, а Лай и Лили, желая так же учтиво ответить, тихо стукнулись лбами о столешницу, но никто этого не заметил, или, по крайней мере, не показал, что заметил.

Разговор шёл чинно да гладко, пока не коснулся цели путешествия Гэндальфа с компанией. Узнав, что их дальнейший путь сворачивает на север в Форност, гномы очень оживились и даже обрадовались, хоть поначалу и пытались это скрывать. Оказалось, что они сами следуют этим путём в богатый северный город дунаданов, и ни за что не упустят случай провести несколько дней вместе. На это предложение Гэндальф ответил, что это честь для него и его спутников, и дальше разговор пошёл обо всяких пустяках вроде размера колец для кольчуг и цен на драгоценные камни в этом году.

Гэндальф снял в трактире две комнаты: для себя и Лая и отдельную для Лили. В ней была прелестная маленькая кроватка, а бельё всё в кружевах и маленьких розовых сердечках. Наверное, это была детская. Эта комната напомнила ей свою собственную в родном доме, только дома все стены были увешаны вышивками. Кармина – мачеха Лилиэн – очень рано научила её вышивать, ведь другой помощницы в рукоделии у неё не было, а у хоббитов принято шить всю одежду самим, украшая её изрядно, не говоря уже о приданом, которое готовилось руками девочек с самого детства. Особенной гордостью Кармины всегда были гобелены. Их они с Лили вышивали даже на продажу. Особенно пользовались успехом вышивки, изображающие воинов и драконов, а также коровы, овцы и прекрасные цветы. У Лили цветы получались удивительные – таких в здешнем краю не росло.

Внезапно Лили охватила тревога и тоска. Впервые она почувствовала, что родной дом потерян для неё надолго, и этот страх потери всё перевернул, изменил воспоминания. Никаких обид и несчастий не удавалось припомнить. Всё только самое светлое и хорошее вставало перед внутренним взором: светились добротой глаза Кармины, добродушно ворчал отец, и даже сорванцы Дуко, Вако и Мико – её младшие братья, постоянно портившие ей жизнь – вдруг показались лишь маленькими шалунами, ведь не было в них ни капли зла.

– Вот вернёмся, устрою для них детский пир с рассказами о дальних странствиях… – прошептала, засыпая, Лили, хотя уже нельзя было сказать, уверена ли она в своих словах.

Fortune favours the brave.

Храбрым счастье помогает.

Весь следующий день они провели в трактире. Гномы давали отдых лошадям: у них было целых пять пони и один маленький ослик с ужасно грустными глазами. А Гэндальф словно давал хоббитам ещё один шанс передумать и вернуться домой, пока ещё недалеко ушли.

К вечеру всё было готово: провизия закуплена, хоббиты обзавелись дорожной одеждой, одеялами и даже маленькой подушкой для Лили.

В путь отправились ранним утром ещё до света, а когда рассвело, миновали перекрёсток дорог, свернув на север, поднялись на пригорок, и тут Лай и Лили даже приостановили пони.

Какая красота открывалась вокруг! Справа заканчивался высокий дремучий лес – птицы в нём пели утреннюю песню, приветствуя солнце. Влево уходила дорога на Хоббитон, за которой поднимались зелёные ровные холмы – такие ровные, как будто их насыпали люди. А впереди лежал прямой путь, проходящий через поля и маленькие деревни людей и хоббитов, живущих За Рекой. И такая благодать разливалась вокруг! Всё тянулось к солнцу, всё радовалось его лучам. И предстоящий путь казался увлекательным и вовсе не трудным.

Предчувствия не обманули путников. Всю дорогу до Форноста им сопутствовала хорошая погода. Выехав из Пригорья восьмого августа, они прибыли в Северную Крепость – так переводится название Форноста с языка нуменорцев – утром шестнадцатого.

Когда мы отправляемся в путь, с нами происходят удивительные перемены. Уютный дом, наполненный такими необходимыми вещами, словно сам заставляет нас стягивать в него всё более и более необходимые вещи. И кажется, что этому потоку не будет конца, что именно в этом благоустройстве и состоит смысл нашего существования.

А вот окажешься посреди пути с одной котомкой за плечами, и весь мир вдруг переворачивается. И центральное место в нём вдруг занимаешь ты сам и те, кто с тобой сейчас. И все такие необходимые вчера вещи затягивает какой-то пеленой не-столь-необходимости, укрывает туманом забвения. Ты идёшь по своему пути налегке, оставив груз меркантильности где-то дома, далеко за спиной. И вдыхаешь полной грудью свободу жёсткого ночлега и лёгкого голода, переполняешься радостью полного ощущения жизни, словно черпаешь её теперь полной мерой, а не цедишь через мелкое сито, отмеряя драгоценные капли.

Всю эту неделю в пути хоббиты были просто счастливы: завораживающий душу ежеминутно меняющийся пейзаж, прекрасная компания и хорошая еда. Эти приключения не шли ни в какое сравнение с пикниками на вершине Заветри! Гномы были весёлые и разговорчивые. Они рассказывали истории о своих подземельях, о битвах далёких времён. Песни у них были все сплошь героические или шутливые. Караван шёл себе вперёд, делая остановки когда вздумается. Гномы явно никуда не торопились, а, может быть, просто не торопили своих спутников. Так или иначе, разговоры каким-то образом, случайно или намеренно, затронули цель путешествия Гэндальфа, Лая и Лили – Аннуминос. Гномы называли его Оплотом Запада и стали сокрушаться, что этот, некогда великолепный город, ныне погиб и заброшен, а дорога к нему зарастает кустами и лесом.

– По этому тракту ещё мой дед хаживал в гости к нашим родичам из Синих Гор, – грустно заметил Нейн, – а теперь без гномьего топора там хода нет…

– А ты знаешь, где пролегает дорога? – заинтересовался Гэндальф.

При этих словах Нейн и Нойн переглянулись, и Лили показалось, что они вдвоём приняли какое-то одно общее решение.

– Мы можем проводить вас, если вы задержитесь в Форносте на пару недель, пока мы не распродадим наш товар, – пообещал Нейн, загадочно улыбнувшись. Нойн при этом внимательно рассматривал какую-то корявую ветку, прежде чем бросить её в костёр.

– И вы не спрашиваете, зачем нам надо в Аннуминос? – удивился Гэндальф и захохотал, а гномы при этом смутились, спрятали взоры, упёрли их в землю. – Как не похоже на вас, Нейн и Нойн – сыновья Глейна! Ха-ха!

Смущение Нойна перешло в гнев. Он побагровел и выпалил запальчиво:

– Дети Махала не страдают любопытством, подобно эльфам! Нам хватает благоразумия не расспрашивать друзей о тайнах.

– Вот здесь вы молодцы! – одобрительно похлопал его по плечу Гэндальф. – Скромность – украшение гномов! – в его голосе не было ни нотки фальши или насмешки, и гномы быстро успокоились.

Лили и Лай всё время пути держали открытыми глаза и уши: столько историй, дивных баллад и всевозможных песен они не слышали никогда. А сами мало что могли рассказать – разве что видения Лили, но про них никто не спрашивал, а Гэндальф даже поглядывал на неё как-то особенно, если она начинала рассказ о доме. Но тут Лили не выдержала:

– Тебя, Нойн, ведь назвали в честь великого предка? – спросила она. – В честь одного из Семи Королей?

– Да, – ошарашено оглянулся на неё Нойн, – но откуда…

– Я видела его!

Вокруг костра повисла тишина. Гэндальф уставился на огонь, и отблески пламени плясали на его лице и фигуре. Лили сейчас смотрела на него, и ей казалось, что он двигается в каком-то странном танце и вот-вот запоёт или произнесёт заклинание. Но он молчал. Молчали и гномы, и Лили чувствовала, как они сверлят её глазами, недоумевая, шутит ли она или говорит всерьёз. А Лай, как ни странно, был спокоен, и даже смутная радость поднималась в его душе: «Ну вот, теперь и гномы узнают, что хоббиты не так-то просты, как все про них думают…»

Don’t look a gift horse the mouth.

Дарёному коню в зубы не смотрят.

Я видела его, – спокойно повторила Лили, – в тот день, когда он вместе с другими получил кольцо. – её голос звучал уверенно, и гномы не решались перебивать вопросами. – Они сидели все семеро – Древние Короли Гномов в своих прекрасных коронах, сверкающих драгоценными камнями. Одна из этих корон была прекраснее всех: её украшала огромная белая жемчужина, сияньем своим озаряя своего владельца.

Перед королями стоял человек, толь роста он был совсем не человеческого. Если нам, хоббитам, люди кажутся громадинами, то этот показался бы просто гигантом. И одет он был необыкновенно – во всё чёрное. Только чёрное было не такое чёрное, как бывает в одежде, а такое, как бывает во мраке ночи. Словно бархат, его одеяние не отражало света, а поглощало его, мягко впитывая каждый луч и отблеск. Лицо его также было необычно: оно было озарено мягкой улыбкой – такой, которая греет сердце и придаёт силы, умиротворяет и обезоруживает безмятежностью. Но глаза его не улыбались, и заглядывать в них не хотелось: там была бездонная пропасть, что мгновенно пронзала страхом посмевшего в неё заглянуть. И от этого страха уходила сила, и немел язык, и путались мысли, подчиняясь великой воле.

Человек говорил гномам: «Вас, Великих Королей Гномов, ведущих свой род от первых Детей Махала, я, недостойный его ученик, собрал сегодня здесь, чтобы одарить плодами моего неустанного труда. Я трудился над ними много лет, перенимая магическое мастерство у эльфов, – при этих словах его гномы заворчали, перешёптываясь. – Когда они удались, я подумал о вас. Вы ведь первые Дети, появившиеся на Арде – вы первыми пришли в Средиземье и отец ваш не Илуватар, а Махал – не бог, а создание бога, – гномы снова оживились, поддакивая оратору. – Вы – доказательство того, что создавать жизнь имеет право не только Эру Илуватар. Однако его решением ваши праотцы были погружены в сон до прихода Перворождённых эльфов. Почему же Эру испугался вас? Почему не дал вам этот мир раньше своих Детей? Потому что боялся, что дар бессмертия – первейший и драгоценнейший – достанется вам, а не эльфам, – гномы завозились ещё шумнее. – Я был учеником Аулэ Махала, когда он создавал вас. Я хочу исправить нанесённую вам обиду. Я хочу вернуть вам дар, не доставшийся по праву перворождения, – ворчание перешло в одобрительный гул голосов. – Да, я могу дать вам бессмертие, власть и богатство. И, если вы согласны принять принадлежащее вам в веках могущество, обратите свои взоры сюда!»

Тут он протянул вперёд раскрытую ладонь, и все увидели, что на ней лежат кольца. Семь прекрасных колец. Они были все золотые, но сделаны каждое по-своему: одни тонкие и изящные, другие литые и массивные. Каждое украшал один-единственный камень. Кольца были все разные, а камни все одинаковые – тёмные – цвета запёкшейся крови, гладкие, как капли воска – тускло сияли они на каждом из колец. Короли подались вперёд. В их глазах изумление смешивалось со страхом, перерастало в уверенность и сменялось торжеством.

Один за другим гномьи короли подходили к Чёрному, брали одно из колец и благодарили его: «Я, Граин, принимаю подарок и благодарю тебя, Аннатар Дароносец!», «Я, Траин, принимаю твой дар, Аннатар!», «Я, Нойн, беру твой подарок, чтобы восстановить справедливость», «Я, Дойн, благодарен тебе , аннатар, за дар и преданность детям Махала!», «Я, Барин, никогда не забуду твоей, Аннатар, доброты!», «Я, Дарин, принимая твой дар, клянусь направить его на процветание своего рода!» Последнее кольцо взял Азагол – король в короне с жемчужиной, он как будто ещё сомневался и долго разглядывал кольцо – две, переплетённые хвостами кобры в боевой стойке с раскрытыми капюшонами, держащие в зубах камень. Потом он тоже поблагодарил Аннатара и надел кольцо. Вот и всё, что я видела», — закончила свой рассказ Лили.

Никто её не перебивал. Все слушали очень внимательно. Но Лай, уже слышавший эту историю, торжествующе наблюдал за магом и гномами, ещё недавно беззаботно веселившимися, а теперь неотрывно следящими за каждым жестом его сестры и слушающими её так, будто она – призрак из прошлого, которого не вернуть.

– Не знал я, что прошлое может вот так возвращаться, – нарушил тишину Гэндальф и подбросил хворост в огонь, который будто в благодарность затрещал, захрустел ветками и рассыпал искры вокруг. – То, что ты видела, Лили, произошло бессчётные века тому назад в канун Войны Колец, когда Тёмный Властелин Саурон (которого ещё называли Гортхаур) носил имя Аннатар – Даритель и разносил по Средиземью свои дары – волшебные кольца, наделённые силой и властью над временем. Он прочил владельцам колец вечную жизнь, победу над смертью, но не говорил, какой ценой она им оплатится. Люди, надевшие кольца, стали Назгулами – бессмертными призраками – тенями в мире живых. Гномы, надевшие кольца, променяли бессмертие на богатство: они долго жили, но умирали, передав по наследству несметные сокровища вместе с кольцом. Почему они сделали такой выбор, никто не знает.

– Гномам это понятно без объяснений – глухо заговорил Нейн – Мы верим, что Семеро Первых – праотцы гномов – не уходят в чертоги Мандоса насовсем, а возрождаются каждый раз в своих потомках. Смерть этим семерым не так страшна, как прочим.

– Ну, теперь их выбор ясен, – закивал Гэндальф.

– А вот мне не ясно, – донеслось из темноты с того места, где сидел Нойн, – откуда ты, маленькая леди, знаешь всё это, да ещё клянёшься, что видела своими глазами?

– Она может читать прошлое в палантире, – задумчиво ответил за Лили Гэндальф. – Редкий дар, особенно в наше время.

– Палантир? – гномы передёрнулись.

– Не доверяю камням эльфов! – добавил Нейн. – От них одни бедствия и раздоры!

– Один из них освещает нам путь, – возразил Гэндальф, и его взор устремился в уже ночное небо, где сияла огромная яркая звезда. – Сильмарилл Феанора украшает вечерний и утренний небосвод.

– Гномы предпочитают луну, – буркнул Нейн, укладываясь у костра.

За ним последовали Нойн и Гэндальф, а хоббиты ещё долго не могли заснуть, всматриваясь в такие обычные раньше и такие загадочные теперь для них звёзды…

The rotten apple injures its neighbours.

Гнилое яблоко портит и соседние.

На следующий день, когда караван отправился в путь, Гэндальф с хоббитами ехали в нём замыкающими: сразу за маленьким смешным осликом с грустными глазами. На ослика был взвален огромный сундук. Лили и Лай уже давно удивлялись, как ему удаётся справляться с такой поклажей? Однажды они заглянули в сундук, который не был заперт, и оказалось, что он пустой. Хоббиты не решились спросить у гномов, зачем они везут с собой пустой сундук. Но не потому, что их любопытство иссякло, а потому, что заглянули в сундук без спроса, и им было стыдно признаться в этом.

Теперь, плетясь за серым осликом, они остались наедине с Гэндальфом, и он спросил у Лили, не помнит ли она других видений с Сауроном. Лили ответила, что видела его ещё трижды, и два из этих видений связаны с кольцами. Гэндальф попросил её рассказать, что она видела, и вот что услышал.

* * *

Серым осенним днём Саурон сидел в большом кресле посреди широкой каменной галереи, выходящей стрельчатыми проёмами арок в сад, который уже почти облетел. Напротив него в точно таком же кресле сидел человек. Во взгляде его серых глаз читалось большое мужество, а также сила и власть – и они были привычны для него. Тёмные волнистые волосы прорезала седая прядь. Их с Сауроном разделял маленький столик, уставленный фруктами – дарами осени.

Саурон был серьёзен и говорил с человеком как с равным. Человек смотрел то на собеседника, то в сад, и тогда во взгляде его сквозила тоска…

– Ты многому научился, Король Ангмара, но только не этому, – говорил Саурон.

– Чему я не научился у тебя, о Великий?

– Не научился скрывать свои мысли от меня. Я знаю, о чём ты тоскуешь – о молодости, о весне, об умершей недавно Королеве.

– Ты многому научил меня. Я стал мудрейшим из королей. Люди называют меня теперь Король-Колдун… Одну тайну я не смог постичь: как обмануть смерть? Как ни велика была моя любовь, смерть забрала её.

– Я думал о твоём горе. И много работал. И создал вот это…

Саурон положил на столик небольшое чёрное кольцо с чёрным же камнем. Оно тускло поблёскивало на гладкой столешнице.

– Оно сделано из чёрного металла, который создал Эол Тёмный Эльф, а агат, украшающий его, был добыт в самых глубоких шахтах Мории. Но главное не в этом, а в его магической силе. Кольцо подарит тебе могущество, о котором прежде не знали люди. Тебе подчинятся тайны всего мироздания. Сила твоя возрастёт неисчислимо. Но главное, ты обретёшь бессмертие: ни от болезни, ни от руки смертного мужа ты не умрёшь. Бессмертие – вот мой дар!

– Зачем мне вечная жизнь, Аннатар, если смерть уже забрала всё самое дорогое? Не можешь ли ты вместо бессмертия вернуть мне жизнь Королевы?

– Я не настолько всевластен. Однако подумай и о других. Что будет с твоим народом, если смерть заберёт ещё и тебя? Не имея наследников, твой трон падёт, страну захватят жадные соседи, а народ погибнет в битвах или рассеется по лику Средиземья в поисках лучшей доли. Всё, что ты создал в тяжких трудах и битвах, погибнет вместе с тобой.

Человек смотрел в сад. Пошёл дождь, и стали облетать последние листья с ветвей. Задул ветер. Деревья сиротливо тянули ветви вслед улетающим листьям, как будто хотели их задержать, ещё хоть немного побыть с ними, но листья оставляли их безвозвратно.

Человек протянул руку… и взял кольцо.

* * *

Гэндальф и хоббиты ехали по хорошей дороге за серым осликом. Светило ласковое летнее солнце. Но им почему-то казалось, что они там – на холодной каменной галерее, что они всё видят, но не могут ничего изменить.

Лай задумчиво произнёс:

Кольца Назгулов – с чёрным агатом,

Непроглядная темень в том камне.

Из металла Тёмного Эльфа

Отливал их Внушающий Ужас.

В память Чёрного Ворога Мира

Сделал чёрными их Гортхаур.

– Это ты сам сочинил? – удивился Гэндальф.

Лай кивнул.

– Он правда сделал все кольца? – помолчав спросил Лай.

– Нет, разве ты не помнишь? – удивилась Лили. – Кольца он забрал у Келебримбера, по крайней мере, те, что раздавал гномам.

Выяснив подробности, Гэндальф узнал следующее…

The chain is no stronger than its weakest link.

Где тонко, там и рвётся.

Кузница освещалась жарко пылающим в горниле огнём. В ней было двое: ещё разгорячённый работой кузнец и второй — высокий с непроницаемым лицом в одежде цвета непроглядной тьмы.

— Я слышал, ты закончил труд, — вкрадчиво произнёс Саурон.

— Да, я выполнил наш договор, — ответил кузнец.

— И где же твоя часть цепи, о несравненный Келебримбер? — обрадовано и с нетерпением в голосе подался вперёд Саурон.

Кузнец подошёл к горну и стал раздувать огонь.

— А твоя, несравненный Аннатар? — ответил он вопросом на вопрос.

Саурон невозмутимо улыбнулся:

— Я тоже закончил свою часть: десять колец — десять звеньев, как мы и договаривались.

— Ты понял, что каждое последующее звено должно быть сильнее предыдущего? — продолжая раздувать меха горна, спросил Келебримбер. — И как же мы объединим две цепи?

— Очень просто. Моё последнее кольцо сильнее всех, вместе взятых. Оно объединит все кольца и соберёт их вместе. Единое Кольцо — моя гордость.

— Оно объединит их и завладеет силой всех колец — вот чего ты добивался столько лет! Ты собираешься использовать кольца для достижения власти, а вовсе не для совершенства мира! — гневно воскликнул кузнец и стал наступать на Саурона. — Ты предал наш договор! Однако, и ты просчитался: я разгадал секрет главного заклинания. Того самого, которое ты велел произносить над каждым кольцом. Я понял — оно только написано эльфийскими знаками, но звучит в нём вовсе не древнее наречие Ваниаров — в нём твой язык — неблагозвучная моргульская речь. Твоё заклинание — ловушка, в которую я чуть не угодил. Меня спасли случайно.

— Тот, кто запутал тебя — враг, он хочет бросить тень на меня, — невозмутимо ответил Саурон. — Подумай, зачем мне тебя обманывать — ведь половина колец принадлежит тебе, и лишь ты можешь распорядиться их судьбой.

— Я уже распорядился их судьбой: они недосягаемы для тебя, — спокойно сказал Келебримбер и снова занялся огнём в горне. Он даже не смотрел на Саурона, а привычно поворачивал заготовки металла в раскалённых углях.

А зря он не смотрел. Саурон мгновенно изменился при этих словах кузнеца. Тень, падающая от него на стену, вдруг выросла и почернела ещё больше, лицо исказила мука кипящей злобы, а глаза превратились в две бездонные пропасти и налились кровью.

— Где твоя цепь? — прогремел под сводами кузницы его голос.

Келебримбер обернулся и отступил от огня к выходу. Он бесстрашно взглянул в бездонные глаза врага и насмешливо ответил:

— Я разделил звенья и разослал по всему Средиземью. Ты не получишь колец — они под защитой неземной благодати. Смирись и уходи!

— Никогда! — взревел Саурон, метнулся, как сполох огня к очагу, прямо из горна вынул рукой раскалённый прут и вонзил его в грудь кузнеца.

Келебримбер отступил к стене и стал медленно сползать на пол. Раскалённое железо нещадно жгло и шипело от крови, хлынувшей из раны. Невыносимые муки терпел кузнец от того, что было когда-то желанным предметом для его искусных рук. Саурон как призрак метался по кузнице.

— Где они? Где? — не помня себя, кричал он. — Я чую их! Они здесь! Только где?

Он перевернул все предметы, заглянул в каждую щель и ничего не нашёл. Тогда он, словно опомнившись, остановился в оцепенении, его фигура приняла привычные черты. И даже голос изменился: вместо грома теперь раздавалось лишь шипение:

— Они здес-с-с-сь… Где он мог их с-с-спрятать?.. — медленно повторял он. — Что дороже вс-с-сего для него?.. Что?.. Для кузнеца?.. Огонь…

Саурон подошёл к горну, заглянул в него и засмеялся. Потом протянул руку прямо в огонь и вынул её невредимой. Когда он раскрыл ладонь. На ней были семь колец — семь золотых колец с невиданными самоцветами. Камни были так прозрачны и так чисты, так совершенны и окрашены в такие цвета, что сразу было ясно: они сотворены не на земле. Мгновение они светились на ладони Саурона, а в следующий миг вдруг стали одинаково матово-тёмными — цвета запёкшейся крови, словно превратились в напоминание о гибели своего создателя.

— Здес-с-сь только с-с-семь… — торжество Саурона сменилось гневом и отчаянием.

— Самых сильных тебе не получить никогда… — послышался слабый голос кузнеца. — Их не коснулось твоё заклятие, тебе не завладеть их благодатью… — сказал он, и дух его покинул земные берега, чтобы увидеть свет маяка, возвещающий о конце пути…

* * *

— Да… — задумчиво сказал Гэндальф. — Ложь — самое могущественное оружие врага. Однако, последнее желание Келебримбера пока ещё в силе: Саурон не смог получить эльфийские кольца и уже не получит их никогда.

— У тебя одно из них? — спросила Лили.

— Наир — кольцо огня, и видеть его дано не всякому, — Гэндальф загадочно посмотрел на Лили. — Два других находятся в надёжных местах у надёжных владельцев: Нэин — кольцо воздуха — хранит Владычица Латлориэна Галадриэль. В её лесу ещё растут последние меллорны — деревья с серебристой корой и золотыми листьями, и цветут белые нифредилы — первые появившиеся в Средиземье цветы.

— Наша матушка очень любила цветы… — тихо и грустно добавила Лили. — Я однажды нашла засушенный цветок: он лежал в рамке за полотном старой вышивки. Он был необыкновенный — такие не растут в наших местах. Хоть он и был сухой, но такой красивый, и, кажется, прямо светился. Жаль, что он тут же рассыпался прямо в моих руках… Может быть это был нифредил?

— Не знаю, — ответил Гэндальф, — но вижу и убеждаюсь вновь, что хоббиты не так просты, как кажется с виду…

— А где последнее третье кольцо? — нетерпеливо ёрзал в седле Лаилот.

— Вэйал — кольцо воздуха — у моего друга Элронда. Он эльф и живёт в благодатном Ривендэле на востоке Эриадора у подножия Мглистых Гор... Ну да хватит болтать, пора сделать привал и подкрепиться. Я думаю, хоббиты не откажутся от второго завтрака! Скачите вперёд и передайте гномам мою просьбу, — и Гэндальф хлопнул ладонью по крупу пони, который тут же встрепенулся и помчался вперёд.

Теперь путники ехали по густонаселённой местности, дорога стала очень оживлённой. Было ясно, что до города рукой подать. Они ночевали в трактирах, собирались вместе перед камином по вечерам. И тут сказкам и былям, песням и легендам не было конца! Гномы представляли из себя просто кладезь знаний старинных историй, а Гэндальф старался им не уступать. У хоббитов блестели глаза, и сладко ныло сердце от доблести героев и красоты дев, от торжества побед и горечи поражений.

A wonder lasts but nine days.

Чудо длится только девять дней.

Утром восьмого дня показался Форност. Хоббиты увидели город впервые. Это был не посёлок, не сторожевая башня, а настоящий город людей! Сразу было ясно, что город вырос из крепости – Северной Крепости нуменорцев в Арноре.

Она до сих пор возвышалась над всеми городскими постройками, главенствуя в пейзаже. Её словно не трогало время, и даже мох не селился в щелях её камней. Выстроена она была из серо-голубого камня, гладко вытесанного и точно подогнанного друг к другу. А вершины башен, проёмы окон и выступы были из белого камня: они украшали крепость, как белый воротник украшает серое платье, или белые пики вершин красят серые горы. Стены были покрыты каменной резьбой, будто кружевом, а в нишах стояли статуи, изображавшие героев в древних невиданных доспехах, мудрецов с длинными бородами в пышных мантиях, красавиц гордых и величественных в необыкновенных платьях.

Но всё это хоббиты рассмотрели позже, когда приблизились к стенам крепости, а пока издалека хорошо просматривался её план: крепость была восьмиугольная, с четырьмя большими башнями и четырьмя малыми по углам, а в центре возвышалась главная башня – её купол словно вырастал из четырёх пониже. Все крыши были островерхие, и покрыты медью. Медные листы, вероятно во дни юности крепости сверкавшие на солнце розовыми бликами, теперь были синими как небо, и на их шпилях развевались серебристые флаги города.

Северная Крепость когда-то возвышалась над долиной у подножия синевшего на севере нагорья. Теперь эта долина была застроена красивыми каменными домами. Среди них попадались и деревянные, но они не уступали каменным в красоте резьбы, количестве балконов и украшений.

Город поразил хоббитов величием и красотой. Гномы и Гэндальф бывали здесь много раз, но всё равно было видно, что город всегда добивается своего: производит впечатление на гостей, долгое время видевших в пути лишь поля, леса и деревни.

Они поселились в маленькой гостинице недалеко от одной из рыночных площадей города. Гномы занялись торговлей, а Гэндальф и хоббиты помогали им доставлять товар утром на рынок, а вечером забирать непроданное обратно в гостиницу. Весь остальной день они были предоставлены сами себе и посвящали это время прогулкам, осмотру улиц и площадей. А особенно нравилось им гулять под самыми стенами крепости.

Крепость была отделена от остального города рвом с водой, высоким валом, поросшим яркой зелёной травой, а соединялась с городскими улицами с помощью нескольких мостов. Маг и хоббиты часто устраивались на берегу рва на зелёной травке перекусить очередной раз и полюбоваться видом крепостных стен. Лили и Лай считали то количество окон и бойниц, то статуи в нишах, а Гэндальф рассказывал им о знакомых ему персонажах древних скульптур: королях и слугах, людях и эльфах, героях битв и мирных правителях, о прекрасных волшебницах и мудрых провидцах.

Лили же рассказала ему одну из своих историй, о которой напомнили ей стены города.

Time is a great healer.

Время – лучший лекарь.

Это произошло в городе, похожем на Форност, – начала Лили свой рассказ. – Только город был белый, весь белый, и стены его сверкали, а называли его Крепостью Солнца – Минас Анором.

Я видела дворец его правителей и лужайку перед ним. Оттуда было видно весь город на юго-западе, а на северо-востоке город прикрывала гора с синей вершиной. Перед дворцом было много людей – все в праздничной одежде, музыка звучала со стен дворца: на балконах выстроились трубачи. Всюду были белые флаги. На середину лужайки вышел человек, которого я уже видела раньше – в своём самом первом видении. Я уже знала, что его зовут Исилдур, – при этих её словах грустная улыбка пробежала по лицу Гэндальфа, а Лили продолжала: – Он вышел и вынес с собой саженец – маленький тонкий прутик с ослепительно-белой корой. В уже приготовленную ямку они посадили его вместе с другим человеком – тот был гораздо моложе Исилдура – почти юноша. А потом Исилдур обратился к людям с поздравлением в победе над врагом, со скорбью о потерях родных и близких. Сказал, что садит это спасённое из Крепости Луны Белое Дерево Нуменора здесь в Крепости Солнца в память о погибшем брате Анарионе. И что передаёт правление Гондором сыну Анариона Менельдилу, с которым они посадили Дерево. И что пока живо Белое Дерево, будет жить Гондор и не прервётся династия Нуменорцев – Королей Гондора и Арнора. А сам он в память погибшего отца берёт в руки правление Северным Княжеством – Арнором и отправляется с сыновьями туда».

Лили замолчала, любуясь серебристым флагом, играющим с ветром на фоне уже по-осеннему пронзительно-синего неба. «А что было дальше, ты не видела?» – спросил Гэндальф. Когда Лили мотнула головой, он погрузился в какие-то раздумья, нахмурив брови и наморщив лоб.

* * *

За две недели, проведённые в городе, Лаилот обошёл его вдоль и поперёк. Он многое узнал о жизни горожан, о том, как поддерживается порядок и охраняются торговые пути, о том, что за стенами крепости довольно сильный гарнизон, а стражники встречаются на улицах и площадях чуть ли не чаще, чем разносчики воды и лепёшек, снующие между прохожими и громко расхваливающие свой товар.

Гномы каждый день, возвращаясь с торговой площади, закрывались у себя. Лили думала, что они пересчитывают выручку и раскладывают деньги по мешочкам, а хранят их в том самом сундуке, что привёз сюда серый ослик. Теперь сундук всегда был заперт – а открыть гномий замок без гномьего ключа – затея пустая. Лили и Лай проверяли его наполняемость по весу, поднимая сундук за ручки, приделанные к его бокам. И, если судить по этим проверкам, пополнялся он не так уж быстро, потому что тяжелел ненамного по сравнению с предыдущим разом. Однако количество товаров у гномов неумолимо уменьшалось. И тут Лаилот выдвинул версию, что гномы хранят в сундуке вовсе не деньги, а может быть скупают какой-то другой товар. Но какой? Так или иначе, спросить у гномов хоббиты не решались, а маг давно дал им понять, что торговля гномов его нисколько не интересует.

Гэндальфа больше интересовал Аннуминос. Он спрашивал у горожан и приезжих о том, как добраться туда, живёт ли кто в забытом городе. Однако неизменно получал один и тот же ответ: «Ничего не знаем, никто туда не ездит, и вам не советуем». А один старичок даже добавил что-то о «проклятии старого города, укрывшемся в озере Эвендон». Больше ничего вразумительного узнать не удалось.

Тем временем стало заметно приближение осени. То и дело срывался дождик, ночами стало холоднее. Гэндальф предложил гномам вскладчину купить хорошую крытую повозку. Подумав, гномы согласились и предупредили, что тогда ещё придётся запастись пилами и топорами: кое-где дорога основательно заросла, и нужно будет прорубать для повозки путь.

Вы только не подумайте, что хоббиты всё это время без дела слонялись по городу! Лаилот тут же устроился к хозяину их гостиницы посыльным и помощником: разузнав все закоулки города и обладая ловкостью и быстротой маленького хоббита, он без труда совмещал свои прогулки с поручениями. Заработав немного денег, он купил холст и нитки для Лили, которая за две недели успела вышить три чудесных гобелена со своими любимыми цветами. Хозяйка гостиницы купила их, не торгуясь: таких не встретишь на рыночных площадях. Гобелены тут же украсили главный зал гостиницы. На вырученные деньги хоббиты запаслись ещё тремя одеялами, тёплыми плащами и припасами. Оставшееся отдали Гэндальфу на покупку повозки и всего другого, необходимого в пути, «полагаясь на его опыт и доверяя полностью его мудрости», как было сказано удивлённому магу при передаче мешочка с монетами. Пробормотав в ответ что-то вроде: «Никак не привыкну к их сюрпризам…» – Гэндальф спрятал мешочек.

A rolling stone gathers no moss.

Катучий камень мохнат не будет.

Из Форноста выехали в первый день сентября через западные ворота. Погода была хорошей, и хоббиты долго оглядывались на синие крыши Северной крепости: им было немного жаль покидать этот город.

На следующий день пути кончились пригородные деревеньки, а дорога стала напоминать о редкости проходящих по ней: то тут, то там каменное полотно тракта пересекали заросшие травой трещины, местами камни провалились и были залиты неглубокими лужами.

На третий день стали попадаться пышные кусты и чахлые кустики, росшие прямо через щели в камнях. Сначала с ними не приходилось бороться: они были гибкими, и повозка, запряжённая двумя крупными пони, преодолевала их играючи – только ветки скреблись о дно и хлестали по бортам. Но через пару дней заросли стали покрепче, и в ход стали пускать топоры. Хорошо, что такие участки были не сплошными и перемежались с чистой от зарослей дорогой иногда лигой или двумя длиной.

Из-за расчистки путники продвигались медленно, иногда на привале возникала идея бросить повозку, навьючить коней и двинуться дальше пешком, но она тут же отпадала, едва взгляды падали на сундук гномов – теперь уже не только большой, но и не пустой. И потом, все понимали, что осенние дожди будет лучше пережидать в сухой повозке.

Дорога до Аннуминоса была почти вдвое короче пути от Пригорья до Форноста, но давалась она тяжело. Через неделю пути гномы объявили, что отряд прошёл только половину. Чтобы сэкономить припасы, Лили во время остановок для расчистки стала собирать по обочинам, представлявшим из себя молодой лес, грибы, ягоды и пряные травы, съедобные корешки и орехи. Чутьё на поиски полезных растений у хоббитов в крови: сказывается их происхождение от лесных жителей Ясного Бора. Кроме того, хоббиты в лесу бесшумны, ловки и проворны. Лили быстро набирала всякой всячины, да ещё и умела приготовить грибы и коренья так, что за уши не оттянешь.

По вечерам у костра Гэндальф рассказывал о древней столице Арнора всё, что знал: об основании города королём Элендилом Высоким, об участии его войска в битвах Последнего Союза людей и эьлфов, о его гибели в Поединке Королей, когда сломался его меч Нарсил и преломилось копьё короля эльфов Гил-Гэлада и оба они пали от руки Саурона Гортхаура. И о том, как отомстил за смерть отца Исилдур, отрубив обломком Нарсила палец Саурона с волшебным кольцом. О победе над Гортхауром и всем его войском. О возвращении Исилдура в королевство отца и гибели его и старших сыновей Элендура, Аратана и Кириона в битве у Оболони при переправе через Андуин. О возрождении династии через младшего сына Валандила. О битвах арнорцев с врагами из северного Ангмара и разгроме ангмарскими колдунами княжества дунаданов. О том, что теперь потомки правителей Аннуминоса вынуждены скитаться по просторам своего разорённого княжества, лишь вспоминая былую славу Арнора. Гномы то молча кивали, то принимались наперебой рассказывать о дворцах и мостах, о пристанях на озере и реке, построенных их предками и роднёй для королей Аннуминоса. Они словно знали расположение улиц и площадей города – по их словам, из рассказов отца, деда и прадеда, посещавших город в пору его расцвета.

Через две недели пути им пришлось оставить каменную дорогу. Теперь отряд вместе с повозкой пробирался между деревьями настоящего леса, держа дорогу, а вернее то, что от неё осталось, по правую руку от себя и не отклоняясь от неё далеко. Благо погода стояла сухая, а просветы между деревьями были достаточно широки, чтобы прошла повозка. Иногда приходилось поработать и топорами, но уже редко, и путники двигались гораздо быстрее, чем три-четыре дня назад, когда приходилось рубить и пилить чуть ли не с утра до вечера.

While there is life, there is hope.

Пока живу – надеюсь.

Ещё через неделю лес внезапно расступился, и отряд вышел к берегу большого озера. Берега скрывали заросли тростника и рогоза, уже начинающие желтеть. Гладь озера морщила серая рябь лёгкого осеннего ветра, и маленькие волны с шелестом плескались в тростнике.

«Эвендон – озеро Морок, – грустно сказал маг. – Так его прозвали за изменчивый нрав, густые туманы и странные видения, возникающие над ним в хорошую погоду, – объяснил он хоббитам. – Из него берёт начало Брендивин – ваша хоббитанская Коричневая Река. В том самом месте и должен быть Аннуминос».

Путники повернули налево и двинулись по берегу озера на юг. Не прошли они и пол лиги, как развалины великого некогда города показались из-за леса. Цель их тяжёлого пути лежала перед ними, но не вызывала такого же удовлетворения и восторга, как встреча с Форностом. Вид мёртвого города кого хочешь ввергнет в уныние. От былого величия столицы, какой они представляли её, не было и следа. Не осталось ни одного целого здания, ни даже моста или башни. Сплошные руины и посвист ветра в камнях…

День уже стал клониться к вечеру, поэтому решили заночевать на окраине – соваться на ночь глядя в заброшенные развалины дело опасное. В этот вечер не хотелось ни петь, ни говорить. Все словно скорбели по погибшему городу и только вглядывались в лунные блики, освещающие белые камни, и вслушивались в несмелые редкие трели последних осенних сверчков.

На утро начали пробираться к центру города – надо было отыскать королевский дворец, в котором когда-то хранился палантир. Нашли небольшую окраинную улочку, вернее то, что от неё осталось, и постепенно – где-то проулками, где-то расчищая завалы или перетягивая через них повозку, добрались до широкой городской улицы, ведущей к центральной площади. Дальше дело пошло легче, и к полудню они уже пытались определить, какая из развалин в центре города была когда-то дворцом короля.

Нейн настаивал на обширных скоплениях обломков стен на северном краю центральной площади. Нойн спорил, что дворец был с западной стороны ближе к озёрной пристани. А Гэндальф хотел исследовать самые высокие развалины на холме посреди города. После долгих споров решили, что обследуют все три места, но только по очереди. Идею Нойна, что пусть каждый сам ищет доказательства в свою пользу, отвергли, памятуя события на Заветри – когда развалины сторожевой башни чуть не погребли под собой мага и хоббитов. Начать решили с ближнего к месту, где стояла теперь повозка.

Остаток дня потратили на заготовку дров и устройство нового лагеря. Закрепили повозку с помощью камней и обломков стен на месте, превратив её в маленький домик. Под защитой ближней к ней крепкой стены устроили кухню с печкой – гордостью Лили, которую они с Гэндальфом сложили из булыжников мостовой, скрепив их озёрной глиной. Впоследствии устроили над печью крепкий навес из собранной на руинах черепицы. Нашли неподалёку старый колодец – вполне ещё целый и полный чистой родниковой воды.

A word to the wise.

Мудрому – одно слово.

Обследования руин ничего не давали. Нигде не было ни одной вещи, принадлежавшей людям: ни посудины, ни обрывка ткани, ни обломка мебели. Кругом только камни да сгнившие доски, не было найдено даже ни одного осколка стекла – а ведь гномы рассказывали о сказочной красоты витражах, украшавших окна дворца. Неужели всё было уничтожено и разграблено вплоть до осколков? Этот вопрос все задавали друг другу, и все недоумевали в ответ. Даже маг терялся в догадках.

Лили сказала, что раз нет возможности определить место поиска, то может быть надо попробовать задать вопрос камню? Гэндальф достал палантир. Теперь тёмный гладкий каменный шар покоился в специально для него изготовленной шкатулке из тёмного дерева, на крышке которой красовалась затейливая резьба из древних рун. Он лежал там на красной шёлковой подкладке и таинственно мерцал…

Лили подумала о том, как долго она не видела этот камень, и удивилась, что охватывавшая её когда-то тяга к нему так ослабела, что почти сошла на нет. На всём протяжении пути сюда она представляла себе этот момент и боялась даже подумать о том, что вдруг она ничего не услышит, не сможет узнать, где второй палантир. Теперь с ней были связаны последние надежды на успешные поиски. Теперь не она поражала всех тайной своего знания, а наоборот – все ждали её слова и было невозможно обмануть эти ожидания. И никакие скидки на юность и неопытность не могли идти в счёт. Сердце Лили бешено прыгало, и руки дрожали от волнения. Ей вдруг показалось, что всё происходящее не настоящее, а просто сон, и она вот-вот проснётся и облегчённо вздохнёт, а сон провалится куда-то и больше не вспомнится никогда. Она даже набрала воздуха, чтоб вздох облегчения получился лучше, и тут же ясно поняла, что это её не спасёт. Нет никакого сна, и сейчас надо сделать то, что надо. Лили ощутила жуткую пустоту внутри: не было спасения, не было и страха. Она увидела, как её рука легла на камень, закрыла глаза и мысленно спросила: «Ты где?» сразу же ей стало легко и спокойно. Внутри отозвался далёкий голос, как будто она отвечала самой себе: «В гнезде…» Лили открыла глаза. Искорки в палантире блеснули в последнем вихре и исчезли. Она отняла руку – камень казался холодным и чужим. Все смотрели то на неё, то на палантир. Гномы от усердия даже выпучили глаза. Тут только Лили поняла, что они ничего не слышали. «В гнезде! Камень в гнезде!» – облегчённо и громко обрадовалась она.

Necessity is the mother of invention.

Необходимость – мать изобретательности.

Все долго обсуждали слова Лилиэн. Гномы предлагали искать камень в дуплах деревьев в лесу вокруг города, утверждая, что круглый и блестящий он мог быть утащен какой-нибудь птицей, принявшей его за яйцо.

– Какой же должна быть эта ваша птица? – недоумевал Гэндальф, предлагая в свою очередь обыскивать вершины развалин в поисках орлиных гнёзд. – Такой крупный камень могли унести только орлы, уж поверьте мне на слово!

Лаилот вспомнил о встречавшихся ему во время поисков гнёздах озёрных птиц, но Гэндальф и гномы даже слышать не хотели его версию о катящемся под уклон камне, нашедшем пристанище где-нибудь в топком берегу…

Лили сидела грустная – она понимала, что её помощь совсем не облегчила поиски, а скорее даже запутала их ещё больше.

* * *

Сентябрь близился к концу, а отчаянные поиски не давали результата. Ночи становились всё холоднее, озеро всё чаще покрывалось густым холодным туманом. Он клубился, а казалось, что внутри него бродят тени – озеро действительно оправдывало своё название.

Лили с каждым днём становилась всё грустнее. Гномы обыскали все ближние лесочки. Гэндальф ежедневно возвращался весь пыльный, в его плаще появлялись всё новые дыры. И только Лай не унывал, он, как мог, поддерживал сестру и каждый вечер говорил, что уверен – завтра он найдёт нужное гнездо – оно в следующей заводи.

Пошли разговоры про обратный путь. Гэндальф собирался построить лодку и вместе с хоббитами спуститься на ней по Брендивину до Хоббитании, а там – ему направо, а им налево – пусть возвращаются домой по прямой хорошей дороге Восточного тракта к Заветри. Гномам доставалась повозка, на которой они собирались продолжить путь, цель которого держали в тайне.

Уже заканчивали лодку, и отъезд был назначен на 3-е октября, если не пойдёт дождь. И тут произошли события, перевернувшие все планы…

День уже клонился к вечеру, когда Лаилот решил обследовать ещё один очередной выступ речной косы на отмели между озером и рекой. Густой туман не рассеивался весь день, и теперь Лай шёл вперёд по узкому гребню косы, покрытому сочной травой, почти наугад. Лягушки то и дело выскакивали у него из-под ног и плюхались в воду, покрытую туманной дымкой. Когда он дошёл до конца косы, уже стали сгущаться сумерки. Однако, не смотря на это, Лай различил впереди, там, где вода обступала узкую полоску суши с трёх сторон, маленький островок посреди тумана.

Это был один из сотен таких же островков, встречающихся ему в последнее время. Но всё же он чем-то отличался. Вглядевшись в уже почти непроницаемую темноту, Лай понял, что берега островка были необычно высоки – выше, чем середина острова, и весь он напоминал больше продолговатое блюдо с бортиками.

Несколькими прыжками Лай достиг островка, стал его осматривать и заметил что-то белое, как будто тускло светившееся в свете восходящей луны. Подойдя поближе, он поднял небольшой белый шар. «А вот и яйцо! – подумал Лай. – Значит, я нашёл гнездо… хотя, откуда яйца осенью?..» Он не успел додумать свою мысль, как толчок сзади по ногам подкосил его колени, и он стал падать назад навзничь, хватаясь беспомощно за воздух. Руки наконец упёрлись в землю, и он понял, что лежит на спине на самом краю островка, а руки его барахтаются в озёрном иле уже под водой. Ему совсем не хотелось нырять головой в воду, поэтому он извернулся на бок, подтянулся и сел.

Вокруг было темно и тихо. Только чуть плескалась вода о края островка… «Фу ты, чего испугался? – рассердился сам на себя Лай. – Просто поскользнулся, немудрено в такой-то сырости… Впрочем, – огоньком согрела его приятная мысль, – пора показать им всем, что Лаилот тоже бывает прав!» Он побежал обратно по узкой косе, не обращая внимания даже на то, что наступал не всегда на твёрдую землю, а временами шлёпал и прямо по воде.

Запыхавшись, он вывалился из тумана прямо на площадку перед костром

– Я нашёл гнездо! – выпалил он. – Там, на косе! На речной отмели. Вот!

Без лишних разговоров он решил сразу предъявить доказательство – яйцо. Как же удивился Лай, и не только он, когда в его испачканной илом руке в свете костра засверкал белый идеальный шар размером чуть больше голубиного яйца…

Гэндальф привстал, гномы подались назад, а Лили засветилась от радости.

– Нимфелос… – тихо выдохнули оба гнома разом и переглянулись.

– Жемчужина Тингола? – удивился маг. – Откуда ты взял её?

– Нашёл в гнезде… Я думал – это яйцо… – и сам удивился Лай.

А Лили просто залюбовалась красотой сияния жемчужины…

– А что такое эта Нимфелос? – спросила она.

– Посмотри на луну, – показал в её сторону Нойн, – Мы называем её Великой Матерью Нимфелос…

Мягкий лунный свет переливался и искрился в темноте, отражаясь в совершенной округлости небольшого белого шара. Надо сказать, что луна и её свет всегда были чем-то необыкновенным для гномов, ведь именно они придумали специальные чернила для лунных рун, показывающиеся только в свете луны. Это потому, что ночное светило было создано когда-то не без помощи этих маленьких горных работяг.

Love laughs at locksmiths.

Любовь смеётся над замками.

Весь оставшийся вечер прошёл в рассказах и толках о находке. Гномы очень оживились и без умолку рассказывали о древних королях гномьего царства в Синих Горах.

А Гэндальф поведал легенду о предводителе племени эльфов, встретившем в лесу волшебницу и полюбившем её. Он стал править в эльфийской стране и называться Королём Тинголом. А когда с севера стали угрожать враги, он построил дворец-крепость внутри горы. Гномы помогли ему в строительстве, и он расплатился с ними жемчугом – даром моря. Самой большой среди жемчужин, подаренных гномам, и была Нимфелос.

Нойн спел балладу о жемчужине, в которой говорилось о городе гномов в Синих Горах Габилгатхоле, о его правителе, принявшем дар Тингола. Жемчужина Нимфелос украсила корону государя гномов и стала почитаться как святыня Габилгатхола. Лили вспомнила, что видела эту корону в своём видении.

– Этот город гномов по-эльфийски назывался Белегост – Великий Город, – добавил маг.

– И у него был город-побратим Тумунзахар, по-эльфийски – Ногрод – Пещеры Храбрых, – вставил своё слово Нейн. – Он стоял там же в Синих Горах, – и нараспев прочитал:

Был край цветущих городов

На гномьем тракте старом,

В тени прекрасных Синих Гор,

Что выше облаков…

И славился Габилгатхол

Непревзойдённой сталью,

А брат его Тумунзахар –

Искусством мастеров…

Все притихли, глядя на огонь и свет Нимфелос.

– Что стало с ними? – нарушила повисшую в воздухе тишину Лили. – И почему жемчужина здесь?

Гномы посуровели и замолчали, а Гэндальф задумчиво изрёк:

– Многие государства постигает участь упадка и забвения. Пирмером служит и это место. Посмотри вокруг – что стало с цветущим некогда городом? Где его величие?.. А ты, хоббит, – обратился он к Лаю, – не забудь дорогу к своему «гнезду» – завтра же мы отправимся туда и ответим на наши вопросы.

Ночью пошёл дождь.

Don`t halloo till you are out of the wood.

Не кричи от радости, пока не выбрался из леса.

Серое утро было наполнено шумом дождя – он шипел, шуршал, шлёпал и булькал в лужах. А Лай был наполнен нетерпением – ему ужасно хотелось показать свою находку остальным.

Под навесом вся компания насладилась горячим завтраком: кашей из собранных Лили зёрен диких злаков, растущих на прогалинах руин, и грибного соуса.

После завтрака Гэндальф предложил Лаилоту прогуляться к воде. Они надвинули на глаза капюшоны своих плащей и вдвоём отправились к озеру. Гэндальф сказал при этом, что мокнуть под дождём всем пятерым вовсе не обязательно.

Когда они дошли до озера и нашли вчерашнюю косу, Лай увидел, что вода поднялась и почти вдвое сократила ширину выступающей суши. На поверхности оставались лишь кочки и кустики травы, по которым можно было догадаться о направлении косы. Пока хоббит ловко семенил босыми ногами и прыгал по кочкам впереди, маг, проклиная свою лень и то, что он не отправился сюда вчера, скользил по глинистым местам, спотыкался, и дважды чуть не потерял свои башмаки. Если бы не посох, которым он отмерял то и дело глубину и отталкивался от кочек, ему пришлось бы туго.

Все усилия промокнувших и сверху, и снизу смельчаков были вознаграждены. Достигнув островка, Гэндальф и Лаилот были просто ошарашены увиденным: вчера при сумеречном свете Лай не заметил всех этих подробностей. «Гнездо» состояло из тех вещей, которых они не могли отыскать в развалинах Аннуминоса. Под ногами хрустели черепки битой посуды, повсюду были разбросаны металлические вещи – от лошадиных подков и чайников до монет и украшений. По краям островка, словно бортики гнезда, были навалены обломки красивой мебели, ещё украшенные кое-где резьбой и позолотой. Всё перемежалось с кучами полуистлевшей ткани и было густо посыпано драгоценными камнями.

Лай очень обрадовался. Они с магом стали обыскивать островок.

– Да, хоббит!.. – повторял Гэндальф. – Ты полон сюрпризов, как полон сюрпризов и этот остров-клад. Но нам надо торопиться – если дождь не прекратится, очень скоро это место и проход к нему скроются под водой. Как я жалею, что мы не взяли Лили с собой!

– Мы взяли с собой меня, – утешал его Лай. – Я нашёл первый камень, найду и второй!

Вода уже стала просачиваться через борта «гнезда», когда Лай увидел в углу островка остатки развалившегося письменного стола и решил проверить содержимое его ящиков. В нижнем сломанном ящике в скважине замка торчал ключ. Открыв ящик, Лай смог выдвинуть его лишь на ширину ладони: мешали другие обломки, скопившиеся вокруг. Просунув руку в отверстие, Лай нащупал там что-то мягкое – какую-то тряпку, потянул её, и, когда показался край мешка, содержимое его тут же застряло в проёме ящика. На помощь подоспел маг, и вдвоём они вытащили мешок из стола, раскрыли его, и оттуда выкатился палантир. Он точь-в-точь как две капли воды был похож на палантир с Заветри.

Радость охватила их и прогнала все мысли! Гэндальф смеялся и потрясал палантиром, а Лай скакал вокруг него по лужам, черепкам и драгоценностям. Они подставляли лица дождю и не обращали внимания на подступающую воду. Они были счастливы.

Но не долго…

В серой завесе дождя возникла неясная тень. Она приближалась не с берега, а со стороны озера. Первым почуял неладное Гэндальф. Не говоря ни слова, он быстро спрятал палантир, подтолкнул хоббита к краю островка, туда, где начиналась коса, крикнул: «Беги!» и перехватил посох двумя руками.

Лаилот только успел краем глаза увидеть высунувшуюся из воды у самого края «гнезда» отвратительную зеленовато-синюю, утыканную шипами и бородавками, бешено вращающую выпуклыми жёлтыми глазами морду раза в четыре больше лошадиной. Увиденное быстро прибавило ему сил, и он помчался по едва видневшимся из воды зелёным кочкам, а то и мимо них, сам удивляясь, как это он не падает. Из-за спины доносилось страшное глухое шипение, через которое слышались слова: «Положите на месс-с-сто то, что взяли» и «Вернитес-с-сь…» Оглядываясь назад через плечо, Лай видел, как огромная сине-зелёная тварь, покрытая водорослями, уже почти выбралась из воды и заняла собой весь островок. У неё были четыре короткие лапы с очень длинными пальцами и когтями, тонкое длинное тело футов тридцати с маленькими неразвитыми крылышками на спине. Шея была невероятно длинной – такой же длины, как и всё тело от передних лап до задних, и, наверное, такой же длинный хвост, который ещё оставался в воде.

Чудище высоко поднимало на тонкой длинной шее безобразную зубастую голову с растопыренными ушами. Оно шипело и пыталось укусить отступающего назад по тропинке мага, а тот отбивался с помощью посоха, вершина которого сейчас светилась и выбрасывала короткие молнии. Эти молнии, наверное, больно кусались, потому что, наталкиваясь на них, тварь начинала рычать и мотать головой.

Гэндальф был на полпути к берегу, когда на уже почти скрывшейся косе он вдруг оступился и стал падать, заваливаясь на бок. Бежать назад и помогать магу было бы поздно, и Лай сделал то, что мог. В этот момент он уже достиг берега, усыпанного крупной речной галькой. Рука сама потянулась за камнем. Чудовище, собиравшееся вонзить зубы в руку Гэндальфа, державшую посох, так и не узнало, откуда пришла беда. Камень просвистел в воздухе, пролетел над головой мага и попал прямо в разверстую пасть, застряв в глотке водяного чудища. Сделав несколько судорожных движений и издав бульканье, зверь попятился назад и исчез за завесой дождя.

Лаилот уже успел добежать до мага, и они вместе благополучно выбрались из воды. Гэндальф промок до нитки, а Лая всего трясло – он и сам не мог понять от страха ли или от смелости.

– Вот что за проклятие, значит! – повторял Гэндальф.

У Лая в памяти всплыло сморщенное лицо форностского старика, его прыгающий подбородок и скрипучий голос: «Старый город боится проклятия, скрытого водами озера Эвендон…»

– Что это было? – оглядываясь назад на озеро, и ожидая каждый момент нападения, спросил Лай.

– Это исчадие зла незапамятных времён, – ответил Гэндальф, – накер – похожее на дракона существо, но не дракон: те боятся воды, а накеры живут в ней. Я читал, что в безводных местностях они даже забирались в колодцы, если могли там уместиться. А здесь для него раздолье: и река, и озеро. Думаю, что обосновался он здесь не зря – ты видел, сколько разного добра он стянул в своё логово-гнездо? Вот почему мы не могли найти в развалинах ничего ценного. Накеры жадны не меньше драконов. А защищаются и нападают не с помощью огня, а благодаря ядовитым зубам. Если бы он всё-таки укусил меня, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Спасибо тебе, Лаилот, ты спас меня.

Лай засмущался и в ответ буркнул что-то невнятное, упоминая соревнования в меткости у себя дома. И опять он вспомнил родную деревню, свой дом, улыбку отца, глаза Кармины. Какая-то тревога заворочалась в душе.

– Если эта тварь так свободно ползает по городу, – размышлял идущий впереди Гэндальф, – надо торопиться и предупредить остальных… Да, мы разозлили его не на шутку, и поэтому наш отъезд откладывать нельзя. И ни о какой лодке теперь не может быть и речи! Выходит, мы старались зря с её постройкой. Ты и Лили отправитесь назад вместе с гномами. На повозке они доставят вас прямо в Пристенок. Вот радости-то будет у всех! А, Лай?

Гэндальф шагал бодро и даже весело.

– А как же ты?

– Отправлюсь с вами, но только до перекрёстка, а дальше у меня свои, ещё не законченные дела – ещё один палантир. В Башенных Холмах мне ваша помощь уже не понадобится. А пока, я подумаю, как вознаградить вас с Лили за помощь.

Так они рассуждали, пока не повернули за последний перед стоянкой угол. Увидев площадку, расчищенную ими между обломками стен и остатками фундаментов, оба обомлели. Повозка исчезла. Но самое главное – нигде не было ни души. Они бегали крича и зовя гномов и Лили, заглядывая за углы, в подвалы и даже в колодец. Напрасно. Промокнув полностью и окончательно под непрекращающимся дождём, Лай и Гэндальф остановили поиски, вернувшись к исходному месту. Повозки по-прежнему не было. Они так привыкли за последнее время, что она – неотъемлемая часть пейзажа, что сейчас эта пустота на месте повозки казалась им невероятной. Под навесом лежали припасы, аккуратно сложенные горкой – ровно половина того, что было у них с утра. Зола в печке была ещё тёплой. Когда Гэндальф приподнял верхний узелок с сушёными ягодами, под ним обнаружился маленький клочок истрёпанной бумаги, на котором аккуратными рунами было выведено углём: «Простите. Мы не могли поступить иначе». Отчаяние сменилось недоумением.

– Ну, теперь мы хотя бы знаем, что их не сожрал накер! – облегчённо вздохнул Гэндальф. – Только никак не пойму, что взбрело в голову гномам?..

Лай сидел, прижавшись к печке спиной. Капли дождя, стекавшие по его лицу с кудрявых волос, смешивались с заливающими глаза слезами.

– Я не брошу сестру! – упрямо, уставившись вперёд невидящими глазами, повторял он.

Гэндальф развёл огонь, нашёл под припасами мешки с одеждой для себя и хоббита. Переодевшись в сухое и отогревшись у огня, они поели и стали собираться в путь. Оба почти не говорили друг с другом, но делали всё как-то слаженно и быстро, как будто для принятого решения не нужно было слов.

Miserylovescompany.

Беда не приходит одна.

Собрав в заплечные мешки всё, что можно было унести, набросили просушенные плащи и двинулись в путь. К вечеру достигли границы города, за которой начинался лес. Стали искать следы и быстро обнаружили их на мягкой лесной земле. Они вели из города по окраине леса вдоль берега озера на север.

Решили преследовать повозку пока хватит сил. Дождь закончился, облака разошлись и чистые ясные звёзды посмотрели на путников с высоты. Перед полуночью взошла луна – полная, жёлтая, словно голова сыру, и хорошо осветила путь. На сырой и скользкой после дождя земле следы было видно и ночью. Остановились только под утро – нашли в буреломе, оплетённом плющом, сухое место и решили поспать хоть немного. После всего пережитого два путника просто валились с ног. Разожгли костерок и под его тёплым крылышком провели остаток ночи и раннее утро.

Когда проснулись, Гэндальф первым делом спросил у Лая, где жемчужина. Убедившись в том, что она у хоббита в маленьком кожаном мешочке на крепком шнурке висит на шее и спрятана за пазуху, маг ещё раз удивился:

– Не могу понять, зачем они сбежали и почему забрали с собой Лилиэн? Ещё загадочнее то, что направляются гномы не на восток, а на север по бездорожью. Ничего не понимаю!

– Я больше беспокоюсь о том, что они ничего не знают о накере, и следуют вдоль озера, – хмуро добавил Лай. – Как бы не было поздно в тот момент, когда мы их догоним.

За прошедшие сутки хоббит повзрослел будто бы лет на десять. Из беспечного смешливого парня он превращался в мрачного сурового мужчину. Только усилием появившейся мужской воли он не давал выхода отчаянию и страху, от которого сердце его сжималось в крошечный холодный колючий комок. Он прятал глаза от мага и старался держать голос ровным, но Гэндальф понимал, хотя и не мог представить, что творилось у Лая на душе.

На третий день преследования берег озера слева стал топким, а к середине дня Лай и Гэндальф вышли к болоту, преграждающему путь. Следы колёс повозки сначала тянулись по краю болота на северо-восток, а потом свернули на северо-запад и повели прямо в топь. Это болото образовали многочисленные ручьи и маленькие речушки, стекающие со склонов, лежащих впереди на севере и западе взгорий. Они питали озеро Эвендон в дождливое время, и теперь в конце осени заболотили приозёрную низину.

– Что они делают? – недоумевал маг. – Хотят сами утонуть и Лили утопить? Полезли в болото от нас, словно с ума сошли! Как будто Рудаурские взгорья – их вожделенная цель.

– Полезем в болото за ними, – твёрдо сказал Лай. – Другого пути у нас нет!

– Похоже, здесь вообще никакого пути нет, – попытался шутить Гэндальф. – Хотя, я слышал, что где-то по краю взгорий раньше проходил хороший тракт, – уже серьёзно добавил маг. – Он был построен гномами во времена процветания Белегоста и Ногрода. Только я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь пользовался им. Так или иначе, но по-другому я объяснить поступок гномов не могу. Они ищут старый гномий тракт, поэтому не могут сворачивать далеко от Рудаура.

– Это уже не важно. Теперь они точно завязнут с повозкой, а мы налегке и догоним их быстро!

– Как бы нам самим не завязнуть, – проворчал маг, вспоминая, что на косе возле гнезда накера чуть не потерял башмаки…

К вечеру лежащее впереди взгорье придвинулось, и Гэндальф сказал, что они где-то на середине болота. Решили идти вперёд до сумерек, а потом передохнуть, ожидая восхода луны, при свете которой можно было продолжить путь. Пока шли, встретили несколько раз места, где повозка, наверное, увязала больше обычного – там болото было взбито копытами коней и истоптано сапогами, ни одной целой кочки. Каждый раз на таком месте у Лая сердце проваливалось, будто в пустоту. И каждый раз, найдя продолжающийся след колёс, надежда маленькой птичкой трепетала в груди.

На закате они увидели такую же вытоптанную поляну, которая была необычно шире остальных и посередине которой была огромная грязная лужа. Болотная трава вокруг неё была вся вырвана или смята, а когда нашли выводящий из этого места след колёс, рядом стоял небольшой, сложенный из болотных кочек и кусков грязи, подушек мха и коряг, холмик. В его вершину были воткнуты несколько палок с прибитой к ним доской из борта повозки. На доске были нацарапаны руны.

– Что это, Гэндальф? – почти прокричал Лай. – Читай же скорее!

– Это руны гномов… – бормотал маг, разбирая царапины и прищуриваясь. – Здесь написано: «Нейн сын Глейна».

– Это что, могила?

– Думаю да, – Гэндальф снял шляпу, повернулся к болоту, изрытому и просевшему посередине, и отвесил поклон. – Мир тебе, Нейн сын Глейна из Подгорного Царства, покойся и знай, что я верю: цель твоя была благородна, а поступок имеет свой смысл… Может быть… – и маг задумался и пригладил свою бороду.

– Он утонул? – содрогнулся Лай. – Какая ужасная смерть… А может быть, это расплата за то, что он сделал…

– Может быть…

Они оставались возле холмика с надписью, пока не взошла луна, чистая и яркая, совсем не такая, какой её видите вы. Надо сказать, что в те далёкие времена на луне ещё не было ни единого пятнышка.

Лаилот подумал, что если они найдут Лили живой и невредимой, то он, пожалуй, простит и Нейна, и Нойна. «Лишь бы они только нашлись», – повторял он про себя.

Взошедшая луна осветила путь, и болото заблестело, засеребрилось в её свете, словно очень старое растресканное зеркало, найденное на пыльном чердаке. Лай и Гэндальф продолжили путь, и вскоре выбрались на твёрдую землю. Взгорье было совсем рядом. Земля под ногами стала каменистой, и они больше не видели так отчётливо след от колёс. Собрав кое-как немного хвороста, они согрелись у огня и заснули до света.

Проснулись от холода. Под утро трава и кусты внизу покрылись инеем. Стали искать потерянный ночью след, и нашли маленький обрывок ткани, зацепившийся за куст. Рядом были следы копыт и колёс. Совсем свежие. Вскоре обнаружили ночную стоянку беглецов – кострище и следы стреноженных кормившихся коней. Удача удвоила силы преследователей. Когда след запетлял по взгорью, Лай нередко забирался на участки повыше, чтобы оттуда увидеть цель, сосредоточившую все его желания.

И вот, когда повозка оставила каменистые откосы и выехала на ровную широкую и очень старую дорогу, Лай, забравшись на вершину придорожного холма, увидел вдалеке на дороге тёмную точку.

Теперь уже не теряя времени на подъёмы, хоббит и маг стали догонять беглецов, не разыскивая следов. Догадки Гэндальфа оправдались – Нойн и Лили едут по старому гномьему тракту. Не останавливаясь на ночёвку и даже питаясь на ходу, на второй день после болота, они догнали повозку.

Дорога в этом месте проходила через ущелье. С обеих сторон к тракту вплотную спускался лес. Он был густой и дремучий, но на дорогу не выходил. Лишь нависал над ней с обеих сторон кронами деревьев, превращая её в тёмную аллею. В конце этой аллеи и стояла повозка. В ней был сундук и деревянный ящик с припасами. И никого вокруг – ни коней, ни гнома, ни Лили.

Гэндальф принялся громко и повелительно свистеть в разные стороны. А Лай обшаривал всё вокруг повозки в поисках следов. Через несколько минут они услышали топот железных подков по камню, и пони появились между деревьев на дороге. Признав своих, они обрадовано заржали и подошли к магу, который гладил их по голове и хлопал по шее.

– Никаких следов, – сокрушался Лай. – Трава уже выпрямилась, а земля в лесу покрыта листьями, и падающие новые листья закрывают любой след.

– Не отчаивайся, – успокаивал Гэндальф. – У тебя есть нечто, что лучше носа ищейки. Послушай своё сердце – оно подскажет, куда идти.

Лаилот сосредоточился, закрыл глаза, прислушался. Сердце стучало быстро. Потом стало успокаиваться. А потом его словно потянуло в сторону леса на север. Он открыл глаза и вошёл в лес. Через три десятка шагов среди шелеста падающих листьев он услышал тихий плач. Повернул на звук и побежал тихо, как умеют только хоббиты. Звук стал отчётливее и слышнее. И вдруг он выбежал на полянку с большим старым деревом посередине. Плач доносился из-за дерева. Обогнув огромный в три обхвата ствол, Лай увидел Лили, стоящую на коленях перед лежащим между выступающими из земли корнями дерева Нойном. Гном как-то неестественно запрокинул голову, гримаса невероятной боли исказила его лицо.

Don`t strike a man when he is down.

Лежачего не бьют.

Увидев брата, Лили вскочила и бросилась ему на шею. Она и плакала, и что-то быстро говорила, и тянула его к Нойну, но Лай ничего не мог понять из её бессвязной речи. Сзади зашуршала под ногами листва, и из-за спины Лая появился Гэндальф.

– Ну и мастер же ты бегать по лесам… – пыхтел маг, — …а-а, вот и пропажа! Что это с Нойном?..

Гэндальф склонился над гномом, ощупывая его осторожно, и обнаружил под рваной в клочья одеждой глубокие раны, закрытые повязками и свежими лекарственными травами.

– На него кто-то напал?

Лили вцепилась в брата и всё бормотала навзрыд, захлёбываясь слезами. Гэндальф встал, подошёл к ней, обнял за плечи, рывком оторвал от Лая, развернул лицом к себе и стал трясти.

– Лили, скажи, что случилось? Успокойся и скажи! – тут он возвысил голос и сказал самым своим грозным тоном: – «Отвечай!»

Лили как будто опомнилась, её сознание вернулось из далёкого страшного места. Она тихо сказала: «Нойн умирает. На нас напал медведь. Нойн защитил меня. Я собрала травы, какие только могла, но боюсь, что раны его слишком глубоки…» Она опустила голову и вновь тихо заплакала.

Лай, всю дорогу думавший, что при встрече с гномом если не разорвёт его, то, по крайней мере, вцепится ему в горло, теперь был совсем растерян. От былой злости не осталось и следа. Гном лежал перед ним беспомощный и жалкий – он недавно в болотах потерял младшего брата, а теперь и сам растерзан зверем. Он защитил Лили от страшной смерти, и Лаилот мгновенно простил все страхи, невзгоды и трудности дороги, причинённые ему. Его обиды были несравнимы с потерями Нойна.

Соорудили носилки и перенесли гнома в повозку. Развели огонь, и Гэндальф долго колдовал над какой-то жидкостью, а Лили и Лай по его поручению разыскивали в лесу хорошо им известные травы и корешки, ещё не отмершие на зиму. Затем, остудив свой отвар, маг ещё долго возился с ранами Нойна, который то тихо стонал, то впадал в забытьё.

Спустилась ночь. За ужином маг и хоббит стали спорить, кто из них первым заступит в дозор. Лай говорил, что моложе и не так сильно устал. А Гэндальф утверждал, что хоббит, валящийся с ног, уснёт, не пройдёт и часа. Лили решила их спор. Она сказала, что всё равно не сможет заснуть, и поэтому пусть они оба отправляются в повозку на ночлег. Возразить ей не посмели ни брат, ни друг. Они даже не стали расспрашивать её о произошедшем в подробностях. Решили, что она расскажет всё сама, когда сможет.

Всю ночь Лили просидела у костра. Нет, она не думала ни о каких диких зверях, не боялась никаких нападений, не вздрагивала на шорохи и звуки ночного леса. Ей было спокойно так, как будто она принцесса, сидящая в высокой неприступной башне и знающая, что внизу её охраняет целое войско стражи.

Только радости не было в её душе, зато была решимость. Решимость ещё большая, чем та, которую она проявила при встрече с магом на вершине Заветри. Из-за той решимости хоббиты покинули дом, из-за этой, Лили знала об этом, могут больше не вернуться назад…

* * *

Однако, оставим Лилиэн у костра наедине с её мыслями, и поведаем читателю о тех событиях, что Лили сама скоро откроет брату и Гэндальфу.

Ill-gotten goods never prosper.

Худо нажитое впрок не идёт.

В ночь, когда Лай принёс в лагерь жемчужину, гномы не могли заснуть. Пошёл дождь и заглушил своим шумом их голоса, а они не смолкали до утра. Гномы тихо спорили между собой, и предметом их спора было решение об уходе.

— Другого такого случая не будет! — настаивал Нойн.

— Я не могу так поступить с ней, — отказывался Нейн.

— Ты видел Нимфелос? Она настоящая королева!

— Лили-то королева? Разве что королева грибной похлёбки. А если мы ошиблись?

— А если нет? Послушай же, Нейн: во-первых, Гэндальф — волшебник. Так?

— Так.

— Во-вторых, у Лили волосы цвета меди. Так?

— Так.

— В-третьих, Лай — хоббит, значит полурослик. Так?

— Так.

— Ну, и, если жемчужина, которую он принёс сегодня — не Нимфелос, я отрублю себе руку…

— А если забрать жемчужину и оставить девочку в покое? Уедем завтра, как ты и хотел?

— Ты что, Гэндальфа не знаешь? За жемчугом он не погонится никогда. А вот Лили — другое дело. Да и Лай не бросит свою сестру. Если мы просто уедем с Нимфелос и сундуком, мы не спасём народ Нарихора от проклятия.

— А что, если всё рассказать? Я не могу так поступать с друзьями…

— Не забывай о клятве отца! И подумай о тех, кто ждёт тебя в Синих Горах. Надо торопиться — скоро начнутся заморозки — и что тогда?

Так они препирались всю ночь. К утру Нейн согласился, но с условием, что они не будут связывать Лили, а опоят её сонной настойкой, которую видели среди вещей мага.

Когда Лай повёл Гэндальфа посмотреть «гнездо», гномы предложили Лили заварить чай с сушёными ягодами малины, чтобы не простыть от сырости дождя. Несколько капель настойки на дно кружки Лили, и она стала зевать. Нейн предложил ей забраться в повозку и завернуться в одеяла потеплее — в такой дождливый день можно и отдохнуть. Как только она уснула, гномы собрали свои вещи, вещи Лили, вещи Лая и мага сложили под навес, там же оставили и половину припасов. В последний момент Нейн предложил написать записку. «Так они быстрее отправятся за нами, — сказал он, — а то будут прочёсывать развалины ещё неделю». Нойн согласился.

Их расчёт был таков: у них повозка, кони и фора времени, по крайней мере, в несколько часов. Но нужно давать отдых коням и пасти их. А маг и хоббит, скорее всего, будут гнаться за ними без отдыха и сна, но пешком, не имея возможности срезать где-нибудь путь — ведь они не могут узнать, куда направляются гномы. Чтобы Лай и Гэндальф не отставали далеко, решено было постараться оставлять отчётливый след, а где не получится — какие-нибудь приметы вроде обрывков ткани или кострищ на привалах. Об одном только старались не думать гномы — что будет, если их настигнут раньше времени.

Дорогу для повозки через развалины Аннуминоса гномы расчистили ещё раньше, когда отправлялись в лес за дровами, на поиски «гнёзд» и просто в свободное время. Это не могло вызвать подозрений — ведь они и говорили, что отправляются в обратный путь на повозке. только направление этого «обратного пути» теперь менялось с восточного на северное. И гномы действительно, как и догадался Гэндальф, искали старую дорогу, ведущую через Рудаурские взгорья на запад — к Синим Горам.

Вдоль берега Эвендона они выехали к болоту. Такое препятствие рушило их планы: по болоту повозку пускать было опасно. Решили объехать, но, когда к середине второго дня отвернули от намеченного пути три лиги, а болотистой низине не было видно и края, решили рискнуть. Вернее решил рискнуть Нойн. Он убеждал брата, что так их догонят раньше времени, а если болото не такое уж топкое, тем более, что от озера они отъехали достаточно далеко?

— Мы рискуем и Лилиэн, и сундуком! — возражал ему Нейн.

— Верь в пророчество! Что может случиться с королевой? Время её подвига ещё не пришло.

Скрепя сердце Нейн согласился, и они повернули. Шли возле повозки с разных бортов, набрали с собой как можно больше длинных крепких жердей. В топких местах, когда повозка начинала вязнуть, Нойн принимался стегать коней, чтобы вытянули, а Нейн подкладывал жерди под колёса. Двигались медленно.

Солнце уже клонилось к закату, когда очередное топкое место поймало их в свою ловушку. Гномы страшно устали — брести по болоту, где каждый шаг даётся с трудом — это вам не по бульвару гулять. Взмыленные пони барахтались в грязи, проваливаясь всё глубже. Казалось, что наступил конец. Повозка медленно, но неуклонно погружалась — задние колёса уже почти до оси. Никакие крики и понукания Нойна не помогали: пони выбились из сил. Тогда Нейн, собрав все оставшиеся жерди в пучок, бросился под повозку. Он протиснулся под её дно и подставил жерди сразу под оба задних колеса, а сам лёг на спину в жидкой взбитой грязи и приподнял заднюю ось насколько смог. Колёса сначала заскользили по жердям, потом зацепились за них, в этот момент пони, почуяв облегчение, рванули вперёд и медленно выволокли свой груз из грязевой ямы. Обернувшись назад в уже сгущающихся сумерках, Нойн не увидел брата. Он понял всё сразу, но не хотел поверить в случившееся. Он звал Нейна, а отпущенные поводья в это время позволили коням не останавливаясь вывезти повозку из болота. Там, на твёрдой земле, пони остановились — у них больше не было сил.

Тихо было в наступившей темноте, и только голос Нойна разносился далеко над болотом. Он звал брата, зная, что никто не ответит ему…

Только через несколько часов гном вышел из болота, распряг коней и стреножил, чтобы паслись. Он развёл костёр и приготовил отвар, напоил сонную Лили, оторвал от борта повозки доску и снова ушёл обратно на болото.

Взошла луна — почти полная, огромная, серебристая. «О, Сияющая Изиль! — обратился к ней Нойн. — Ты, светоч, почитаемый детьми Махала и заключённый ими в прекрасный сосуд! И ты, сопровождающий её Тилион — хранитель последнего в мире Серебряного Цветка! Как жить мне теперь с такою виной? Как могу я спасти других, если не уберёг брата?» Тут он словно что-то вспомнил, достал из потайного кармана на поясе листок истёртой бумаги, от которого был аккуратно оторван кусочек с краю, и подставил под лунный свет.

На середине листа засветились витиеватые знаки — руны, сложенные в двенадцать строк, а чуть ниже них — там, где был оторван клочок — тринадцатая строка. Нойн удивился — её раньше не было. Строка гласила: «Пророчество исполнится, если за него заплатят самым дорогим…» Дальше был оторванный кусочек. Теперь этот клочок находился во многих лигах от Нойна — в разрушенном Аннуминосе с надписью, сделанной углём…

Misfortunes never come singly.

Беда не приходит одна.

Гном плакал и рвал на себе бороду до рассвета. А когда взошло солнце, он запряг лошадей и двинулся в путь на поиски старой дороги.

Петляя среди взгорья, он наткнулся на гномий тракт в середине следующего дня. А на закате он остановил повозку в том самом ущелье, где нашли её Гэндальф и Лай. Стреножив, как всегда, на ночь коней, Нойн собрался провести ещё одну бессонную ночь — после болота он не мог заснуть и на минуту.

В предрассветный час Нойн услышал, как тревожно заржали пони. Мгновение, и он понял, что Лай или Гэндальф не могли вызвать такого беспокойства, а значит одно: или чужие, или дикий зверь. Схватив топор, гном бросился к коням. Те храпели и испуганно жались друг к другу. Одним взмахом Нойн перерубил путы, связывавшие ноги коней и прошептал: «Спасайтесь, братцы — потом сочтёмся». Пони исчезли в темноте. Гном метнулся к повозке, сгрёб в охапку сонную Лили, вытащил её и понёс на руках к лесу.

«Просыпайся, моя королева! Лили, очнись!» — приговаривал он на бегу. Сзади уже стали трещать ветки. «Значит, не волки, а кто-то побольше», — подумал вслух Нойн. Лили открыла глаза, но пока ещё ничего не могла понять. Тут гном и выскочил на полянку с огромным дубом посередине. Подбежав к нему, он подсадил Лили к тому месту, где на высоте нескольких футов ствол разветвлялся и образовывал площадку с поднимающимися вокруг толстыми ветками. «Залезай как можно выше!» — приказал Нойн и сам стал подтягиваться за ней.

Зверь выскочил на полянку внезапно. Это был огромный медведь. Шерсть на нём висела клоками. Страшная пасть издавала жуткий рёв. Он сразу же направился к дереву. Лили замерла на высокой тонкой ветке, обхватив её руками и ногами. Нойн затаился в расселине ветвей. Медведь встал на задние лапы и стал принюхиваться, шумно втягивая ноздрями воздух. Уже рассвело и Лили видела его налитые кровью глаза.

Тут только Нойн понял, как он ошибся, решив, что дерево их спасёт: площадка между ветвями заканчивалась тёмным провалом. Огромное дупло скорее всего было убежищем самого медведя. Карабкаться вверх теперь не имело смысла, и Нойн, перехватив топор посередине, спрыгнул с дерева прямо перед зверем. Сверкнуло лезвие топора, скользнув по правому уху медведя, и разрубило ему плечо правой лапы.

Зверь страшно взревел, и его левая лапа с огромными когтями прошлась по спине гнома, подминая его и направляя поближе к раскрытой пасти. Нойн упёрся топором в грудь зверя и удержался на ногах, увернувшись от клыков.

При следующем замахе топор гнома целил в голову медведя. Но тот, обезумев от боли, рванулся в сторону и с необыкновенной проворностью взобрался на дерево. Он как будто искал защиты в своём доме.

Нойн понимал, что схватка в ветвях будет неравной — там топором не размахнёшься. Но он также и понимал, какая опасность грозила Лили. И он снова был виноват во всём.

Не раздумывая гном полез на дерево. Что происходило там Лили не могла видеть. Когда стихли все звуки битвы, и она перестала слышать рёв зверя, Лили спустилась вниз. Туша медведя осталась в дупле — он не двигался. Лили осторожно спустилась с дерева и нашла Нойна под ним. Он был весь изранен и без сознания.

Лили по следу, оставленному медведем, вышла к повозке и, набрав чистых тряпок и вскипятив воды, вернулась к гному. Промыла раны, собрала травы, какие знала, и постаралась перевязать Нойна как можно лучше. Когда переворачивала его, чтобы добраться до ран на спине, гном очнулся. Он стал говорить быстро и отрывисто, так, будто хотел успеть. Лили просила его молчать, но он не унимался, пока не рассказал ей всё с момента её похищения до прошлого вечера. Он умолял её о прощении, велел отыскать на поясе бумагу и читать её ночью при луне. Он говорил, что Лили — единственная надежда народа Синих Гор, что она не должна сворачивать с пути и довезти сундук в Габилгатхол. Последние его слова были: «Я заплатил…» Потом он потерял сознание.

Лили не могла отнести или даже оттащить его к повозке, не могла разыскать пони. Так она провела всю ночь и почти весь следующий день. Она была в отчаянии, пока не появился Лай.

* * *

Теперь ты, прозорливый читатель, догадываешься о многом, а вот магу и хоббитам ещё предстоит узнать обо всём этом.

Truth is stranger than fiction.

Правда диковиннее вымысла.

Незадолго до рассвета Лили разбудила Лая и Гэндальфа. Она рассказала им о последних словах Нойна — о бумаге, которую надо было читать при луне. Они нашли на поясе гнома тайник, вынули записку. Гэндальф развернул её и присел возле костра. Луна стояла ещё высоко и ярко освещала и повозку, и дорогу, и лес вокруг. Едва лунный свет коснулся бумаги, на ней сквозь запёкшуюся кровь засеребрились красивые крупные изогнутые завитками руны. Гэндальф держал бумагу перед собой, а хоббиты заглядывали ему через плечи.

— Я много слышал о тайнописи гномов, — сказал маг, разглядывая надпись под разными наклонами, — однако, лунные руны держу в руках впервые.

— Ты сможешь их прочитать? — с волнением спросила Лили.

— Секрет этого письма — в чернилах, — задумчиво продолжал Гэндальф. — Их тайный состав передавался от гнома к гному лишь по линии родства. И разгадать его секрет я, пожалуй, не смогу. Руны светятся в лунном сиянии, и здесь видны двенадцать строк. И вот что в них написано:

Томиться всем гномам

Под властью дракона,

Покуда не минет сто лет,

И Серый Волшебник

К порогу Ногрода

Спасителей выведет след.

Приметы их броски,

Ведь у королевы,

Сияющей медью волос,

Есть брат — полурослик,

Король от рожденья,

Который Нимфелос принёс.

Воцарилось молчание. Все уставились друг на друга. Потом все вдруг разом заговорили:

— Брат-полурослик — это я что ли? — удивился Лай. — Ведь это я нашёл жемчужину!..

— А я что тогда королева? — больше возмутилась, чем удивилась Лили.

— Зато Серый Волшебник ни у кого не вызывает вопросов, — подытожил Гэндальф. — М-да-а, — протянул он, — здесь больше вопросов, чем ответов на них. И боюсь ответы нам с вами не очень-то понравятся. Ведь когда речь идёт о драконах…

Он не успел закончить, как Лили вскочила вдруг с горящим взором и сжатыми кулачками. Она заговорила быстро и уверенно, чтобы её не перебили. Вся её фигурка излучала решимость:

— Что бы там ни было, нам надо отправиться дальше по этой дороге. Тайна, которую скрывали гномы, нам ещё не ясна. Но я чувствую, как важно исполнить просьбу Нойна и найти старый город в Синих Горах. От нас теперь зависит жизнь целого народа. Давайте посмотрим, что в сундуке.

Тем временем стал заниматься рассвет. Сначала проверили, как там гном. Он лежал неподвижно на спине в углу повозки. Казалось, что он умер, однако мерное дыхание выдавало в нём ещё теплящуюся жизнь. Нойн очень изменился. Лаилоту даже показалось, что это совсем другой гном. Посеревшее и осунувшееся лицо, ввалившиеся глазницы, поредевшая борода и совершенно белые волосы. Даже страшно было на него смотреть. Лили опустилась на колени, взяла его руку в свои и всё гладила и приговаривала что-то, что Лай не слышал, но по интонации её голоса понял, что она что-то горячо обещает гному. Гэндальф проверил повязки, внимательно всматриваясь в лицо Нойна. Ни малейшего движения.

Сундук стоял позади гнома. Он был такой большой, что занимал всю заднюю часть повозки. Чтобы открыть крышку, надо было снять его. Кое-как Лай и Гэндальф спустили сундук на дорогу. Он был тёмно-зелёный, обитый кованым серебром, потемневшим от времени. На крышке сундука было нарисовано дерево. Ствол и ветви его были голубыми, а листья — розовыми и от этого оно казалось сказочным. В вещах гномов Лили нашла подходящий ключ. Гэндальф вставил его в замок и повернул. Раздался тихий щелчок, и замок раскрылся. Хоббиты подались вперёд, Гэндальф откинул крышку сундука.

Внутри сундук был обит белым шёлком. До верху его заполняли небольшие полотняные мешочки, завязанные шнурами и верёвочками. На каждом стояли руны, аккуратно начерченные углём. Гэндальф взял один из верхних и прочитал: «Луковицы за маленький топорик». Раскрыв мешочек, он высыпал оттуда на ладонь несколько маленьких белых луковичек, которыми был полон мешочек. Лай и Лили изумлённо смотрели то друг на друга, то на содержимое сундука. Они брали другие мешочки, развязывали их, смотрели и недоумевали ещё больше. В одних были семена, в других клубни, в третьих луковицы и корешки, на дне — пара мешков побольше с зерном.

— Они что, все деньги потратили на семена? — ошарашено подытожил Лай. — А мы-то думали, что в сундуке — сокровища…

— Может, это и было самым ценным сокровищем для них? — предположила Лили. — Семена и клубни нужны, если ты заводишь новый огород.

— И ценными они становятся только, если у тебя их нет, — закончил её мысль Гэндальф.

— Значит, народ Синих Гор хочет завести огород, а Нойн и Нейн везут им из Форноста семена, — медленно произнёс Лай. — Причём же здесь драконы и короли?

— Везли, — поправила его Лили, — а теперь будем везти мы.

И тут начались споры о том, как им продолжить путь. Лили горячо настаивала на том, что надо дальше отправиться по гномьему тракту, выйти к Синим Горам и затерянным в них городам гномов. Находка в сундуке ещё больше убедила её в важности последних слов Нойна — она решила исполнить обещанное ему, во что бы то ни стало. Гэндальф поддерживал её в том, что раненного гнома необходимо доставить к его сородичам — они ближе других к ним и точно смогут помочь — в этом маг не сомневался. Лаилот же указывал им на недостойное поведение гномов и очень сомневался в важности всех этих семян и луковиц. Он всегда недолюбливал огородничество, считал его женским занятием, и не видел в нём большой важности. Вот только тайна, связанная с лунными письменами, разжигала его любопытство, а особенно — упоминание в них о короле-полурослике и жемчужине Нимфелос. Недолго поворчав, Лай согласился отправиться по пути гномов к Синим Горам.

На споры много времени не ушло, и, подкрепившись, они собрались и отправились в неведомый никому из них путь.

Старая дорога была выложена когда-то из голубовато-серого камня. Каждый из камней был мастерски подогнан к другим так, что и волос нельзя было бы просунуть между ними. Никто из путников не сомневался, что дорога — дело рук гномов. Других таких каменотёсов, чувствующих камень будто живое существо, больше не рождает земля. По такому надёжному тракту повозка катила легко и быстро. И благодарность строителям была послана и мысленно, и вслух ещё не раз.

Если вы читаете эту историю с самого начала, то вы-то уже знаете, что любой обыкновенный день может стать необычным.

Посреди невыдающегося обыкновенного дня из череды дней, затягивающихся друг в друга, смывающихся из памяти без подробностей, выцветших и опалых, словно старые листья, вдруг вспыхивает чудо. Волшебство жизни. Волшебство без повторения. Тот момент, который запечатлеется в памяти навсегда и пронесётся с тобой до конца дней.

Так и сейчас. Лай случайно взглянул в сторону и обомлел. Он подозвал друзей, и все они уставились туда, куда мгновение до этого смотрел только он — на ту картину, которая, то ли намеренно была показана им, то ли случайно подсмотрена ими у природы.

Солнце садилось за горизонт и последними своими лучами творило настоящие чудеса. Оно позолотило все бывшие до этого жёлтыми, красными, бурыми листья. И все они налились бронзой и заблестели, отливая позолотой. Но не на запад, не на заходящее солнце смотрели все, а в противоположную сторону — туда, где в обрамлении этих золотых листьев, сквозь них, словно сквозь тяжёлую дорогую резную раму, в безоблачное сиреневое небо тихо поднималась зелёная полная луна…

Сколько длилось это, не скажет никто. Может только мгновение, а может несколько минут. Все смотрели восторженно охая, понимая, что это чудо. И что оно не повторится уже больше никогда. И что только они это видят, и больше никто на свете не видит зелёную луну на сиреневом небе в просвете рамы из золотых листьев…

Ещё мгновение, и луна стала обычной, небо стало обычным и листья, ещё недолго порозовели и снова стали жёлтыми, красными, бурыми. И чудо стало бы обыкновенностью, если бы не запечатлелось в памяти видевших его. Друзья продолжили свой путь, но ещё долго обсуждали увиденное, рассуждали о мимолётности этого момента и думали о том, как невозвратимо каждое прожитое мгновение, и как прекрасен окружающий их мир…

Тракт плавно забирал всё больше на север. Уже позади было Рудаурское взгорье, и перед ними раскинулась покрытая кустарником чуть холмистая равнина. На западе уже виднелась длинная горная цепь, и путники с нетерпением ждали её приближения. Они торопились.

Handsome is as handsome does.

Красив тот, кто красиво поступает.

Лёгкие заморозки по утрам тревожили Лилиэн. Она стала вставать рано — ещё до света и своим одеялом и всем, чем могла, укутывала сундук, чтобы семена не погибли от холода.

Одним таким утром после утепления сундука она отправилась за хворостом для утреннего костра. Обогнув холм, у подножия которого они провели ночь, Лили вышла на его восточную сторону, чтобы увидеть рассвет. Она тоже повзрослела за эти дни. Печать тревоги и заботы не сходила с её лица.

Рассвет занимался медленно. Солнце несмело показывалось из-за осенних туч. Было очень тихо. Трава засверкала инеем, заблестели ветки кустарника с яркими, но уже редкими листиками. И вдруг запела какая-то птичка, приветствуя новый день. Она пела так радостно и торжественно, будто там, где она сидела, начиналась какая-то церемония. Лили улыбнулась этим своим мыслям, представив птиц, важно вышагивающих в церемониале.

Тут к голосу птицы стал примешиваться ещё один. У Лили перехватило дыхание — это была песня. Песню пела женщина, и голос её был прекрасен. Она пела на неизвестном Лили языке. Звуки песни словно взлетали и таяли в небе, как птицы. Они то вдруг превращались в журчание ручья, то в шелест травы. А то начинали складываться и разворачиваться, как крылья бабочки, присевшей на цветок: вот они распахнулись — и звуки грянули с новой силой и краской.

Ноги сами вели Лилиэн на голос. Она продиралась сквозь жёсткий спутанный кустарник, не замечая цепляющихся за волосы и одежду веток. И вот, отодвинув последнюю ветку, Лили вышла прямо в сад. Всё это было, как во сне. Только она успела подумать: «Откуда здесь взялся сад?» — как песня прервалась и Лили получила ответ: «Этот сад вырастила я со своими сёстрами». Ответ прозвучал прямо в голове Лили. Она посмотрела вокруг. Её окружали деревья — чудесные деревья. Лили показалось, что таких она не видела никогда: бархатистые стволы и гладкие ветви отливали в первых солнечных лучах голубым и сиреневым, а на ветвях, в которых ветерок перебирал розовые с алыми прожилками листья, покачивались изумительные плоды. Лили никогда не смогла бы описать, какого они были цвета, потому что плоды сияли мягким приглушённым светом, а их чудесный аромат наполнял всё вокруг какой-то неизбывной надеждой и радостью жизни.

И тогда только Лили вспомнила, что видела такое дерево раньше, только не живое, а нарисованное на крышке гномьего сундука.

Чудесная песня приближалась из глубины сада, тогда как Лили не могла даже двинуться с места. Ноги, так быстро принёсшие её сюда, теперь словно приросли к земле.

И тут из-за деревьев вышло… дерево. Да, вышло именно дерево, хотя нет, скорее это было деревце — молодое, тонкое, гибкое, с множеством ветвей. Солнце на его коре отливало золотом, а ветви без листьев украшали… цветы! Эти цветы, словно нежная розовая дымка обнимали каждую веточку, сливаясь в розовое облако.

Деревце подошло ближе, и чудесная песня смолкла. Лили не могла понять, как дерево может ходить, но оно именно ходило, хотя ствол и корни его казались неподвижными. Не успела Лили подумать о том, что только что произошло, как она увидела перед собой лицо этого дерева. Нет, оно не росло из ствола и не висело на ветке. Но оно было, и это лицо заполнило всю Лили — весь мир уменьшился и сузился до этого лица. Сначала черты его было трудно разобрать, но потом они стали всё отчётливее, и Лили увидела миловидную девушку с изумрудно-зелёными глазами и очень светлыми волосами — таких светлых сияющих волос Лили раньше не видела. Что-то знакомое, и в то же время очень далёкое было в этом лице.

Девушка-деревце внимательно посмотрела Лили в глаза и улыбнулась. И тут перед Лили прямо в её голове пронеслась вся её жизнь. Только пронеслась она не с начала, а наоборот — с этого момента через все события, мелькавшие, будто раскрученная карусель на ярмарке, в прошлое. Круговерть остановилась на том месте, где Лили протягивала свои очень маленькие ручки к склонившейся над ней маме. Мама поправила подушку и приблизила к ней своё лицо. Изумрудные глаза улыбнулись, и Лили поняла, что лицо дерева и мамино лицо — одно и то же.

Очнулась Лили от голоса. Голос исходил изнутри самой Лили, при этом она была очень спокойна и понимала, что так дерево разговаривает с ней.

— Этот сад вырастила я со своими сёстрами, — повторило свою фразу дерево.

— Кто вы? — мысленно задала Лили свой вопрос.

— Мы пастушки садов — жёны и девы пастырей леса — энтов. Элвар из созданий Йаванны были завещаны нам. Наш народ был поставлен охранять и разводить леса и сады ещё до прихода на землю людей. Наш век не соразмерен со скоротечной жизнью смертных. И видите вы нас, лишь когда мы сами этого захотим. Мне стало интересно одно твоё воспоминание… Не знаю, как твой короткий век сохранил в душе такую древность?.. Наверно, это штучки эльфов. Покажи мне его ещё раз…

И тут Лили ярко и отчётливо вспомнила веденное ею в палантире. Раньше она не могла разобраться в этом своём видении, где человек разговаривал с деревьями. А теперь всё стало ясно и понятно.

* * *

Высокий человек в сотканной, будто из чёрной мглы одежде — теперь Лили узнала в нём Саурона — прохаживался между рядов прекрасных плодовых деревьев и, обращаясь к ним, говорил, почти кричал: «Энтицы и энтинки! Достойные жёны и юные девы Пастырей Деревьев! Я пришёл сюда, чтобы разделить ваше горе! Страшная, непоправимая беда обрушилась на вас — вы лишились ваших чад и воспитанников! Я никогда не забуду, как трепетно и заботливо взращивались вами на этой земле пышные сады и тучные нивы! И где же они теперь? Пали! Пали от топоров и костров смертных, для которых приумножали вы свои труды! О неблагодарные создания! Они так легко и так быстро разрушили всё, создаваемое вами в веках! Чёрная мгла и пепел поглотили все ваши труды! Где справедливость? Кто понесёт наказание за содеянное зло? Что может заглушить вашу боль? Только месть! Месть за сожжённые поля и сады! Месть за поруганную землю! Наложите проклятие на эти места! Пусть не вырастет здесь ничего, полезного людям! Пустыня пусть станет вашим отмщением! И пусть никогда не пересекутся ваши пути с путями смертных! Пусть их дар — дар смерти — станет их проклятием! И возопят неблагодарные, и будете вы отомщены!»

Он закончил свою пламенную речь в полной тишине. Затем среди деревьев пронёсся шорох листьев — тихий шелест, будто налетевшего порыва ветерка, и всё вновь смолкло.

Прекрасные деревья, какие-то в цвету, а какие-то с плодами, стояли посреди необъятного — до горизонта — чёрного смрадного пепелища. Кроны их смыкались друг с другом, а по ветвям и листьям стекали вниз капли — то ли вода, то ли смола… Там, где каждая капля достигала чёрной обугленной земли, словно вспышка звезды на чёрном небе, мгновенно раскрывался цветок. Ослепительно белый с перламутровым венчиком и ярко-алой, словно капля крови, серединкой. Едва раскрывшись, он тут же увядал, сохнул и превращался в золу…

Forbidden fruit is sweet.

Запретный плод сладок.

Видние исчезло… Лили почувствовала, что что-то изменилось. Она больше не видела лица у дерева. Теперь она смогла рассмотреть поближе цветы, украшавшие его крону. Они были совсем не такие, как простые белые цветы из видения. Эти были нежно-розовые с двумя рядами лепестков и необыкновенно длинными тычинками, каждую из которых венчал ещё один маленький цветочек. Каждый из цветков казался совершенством.

— У тебя имя цветка… — задумчиво сказало дерево.

— А почему у тебя цветы, ведь сейчас глубокая осень — не время цветов, — спросила Лили.

— Посмотри вокруг — разве не время? — удивилось дерево.

Лили опустила взгляд на землю — и правда — она была вся покрыта лиловыми, розовыми, сиреневыми и белыми цветами. «Цикламены и бессмертники — последние цветы осени», — пронеслось у неё в голове. Цветочный ковёр устилал весь сад.

— Я ношу цветы не потому что сезон, а потому что я дева своего народа. Жёны носят плоды, а девы — цветы. Я родилась в конце Второй эпохи по летоисчислению людей. Мой народ тогда жил в счастье, которое у энтов выражается в воплощении трудов — в цветущих долинах и пышных горных лесах, в лугах и степях, в мелколесье и чащах… Мы Пастыри Деревьев, и наше дело — защита и забота. Мужчинам нашего рода в удел отошли леса, а женщинам — сады. Так мы и жили врозь, но рядом. Каждый мужчина единожды приходил в стан женщин, чтобы из дев выбрать себе жену. Жёны покидали иногда свой стан, чтобы встретиться с мужем по его зову. Шли века, наши творения становились всё краше и совершеннее, а творения наших мужей всё больше дичали и огрублялись. Лесов становилось всё меньше, а садов и полей всё больше. Мужчины становились всё угрюмее и молчаливее, многие из них засыпали и проводили в спячке целые века. Чтобы не увянуть без их внимания, жёны отдавали себя заботам и трудам. А в конце Второй эпохи пришла большая война. Люди, которым мы помогали, вдруг сошли с ума. Они нападали друг на друга, разоряли богатые земли, выжигали поля и вырубали сады. Всё, что создавалось тысячелетиями, было уничтожено. Не было предела нашей скорби, горе невыносимой болью сковало наши сердца. И тогда явился Аннатар — мы знали его как великого правителя времён Первой эпохи, одного из древнейших существ Средиземья. Он говорил с нами — ты знаешь, о чём. Я тогда была ещё совсем маленькой. Вместе с матерью и сёстрами мы ушли вслед за другими энтицами и энтинками. Мы покинули эти земли, в горе подвергнув их проклятию — и теперь там лишь мёртвые солончаки и пустыни. Люди зовут их Бурой Равниной и больше не селятся там. Отчаяние толкнуло нас на это. Мы ушли далеко на север, оставив не защитивших нас мужчин одних. Прошло уже много веков, но мы не можем вернуться — проклятая нами земля просит отмщения. Мы воссоединимся лишь после того, как энты потеряют всё — как когда-то потеряли энтицы. А пока мы скрываемся и от людей, и от своих мужчин, и я не могу стать женой энта. Цветы — и моё украшение, и моя доля…

У Лили в голове пронеслась тревожная мысль, и тут же энтинка ответила на неё: «Не беспокойся, никто тебя не ищет — они все очень крепко спят», — она улыбнулась. Лили не видела эту улыбку, но знала, что энтинка улыбнулась — наверно поняла это по голосу.

— Твои друзья — благородные люди, — продолжала энтинка. — Я уже много веков не встречала таких, хотя, если честно, я уже много веков не встречала и других. Один из них найдёт своё счастье у моря, а другому не стоит спускаться под горы. А вот для третьего у меня есть дар.

Энтинка протянула руку-веточку к ближнему дереву. Чудесный сияющий плод словно сам перешёл с ветки дерева на руку-веточку, которая через мгновение оказалась перед Лили. Она протянула руку и взяла яблоко — теперь Лили разглядела, что это было яблоко, очень большое и необыкновенно красивое. От него исходил такой аромат, что у Лили закружилась голова. Она тут же подумала, что никогда в жизни не решилась бы откусить…

— А пока и не надо, — ответила на её мысли энтинка. — Этот плод исцеляет болезни и продлевает отмеренный смертным век. Это мой свадебный подарок тебе. Не удивляйся, плод сохранится до свадебного пира, и ты разделишь его со своим избранником. А пока положи его возле больного…

— Почему ты помогаешь мне? — не удержалась спросить вслух Лили.

— Твоя мама не зря дала тебе имя цветка… А ты знаешь, что значит её имя? Нет? Ведь её звали Нимлот — на старо-эльфийском языке это значит «Белые Цветы». Так звалось Белое Древо Нуменора — оно росло во дворе короля в городе Аменелосе, построенном на прекрасном острове. Этот остров был подарком Валаров людям. Но люди не оценили подарка по достоинству, и Андор — «Дарёная Земля» стала Аталантэ — «Землёй-под-водой». Остров погиб, расколотый землетрясением и затопленный морем. Вместе с ним погибло и прекраснейшее дерево Средиземья. А вот имя его осталось жить.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Меня тоже зовут Нимлот.

И тут все деревья растаяли в воздухе, словно и не было их никогда, и только голос ещё продолжал звучать у Лили внутри: «Не забудь воду — даже капля её, растворённая в источнике, передаст ему силу целительницы Эстэ…» И голос затих вдали.

Лили стояла посреди большой поляны в густом кустарнике. Земля по-прежнему вся была покрыта цветами. А посреди поляны из небольшой кучки крупных камней, словно маленький фонтанчик, бил родник. Лили испугалась, что и поляна, и родник могут исчезнуть в любую минуту, как исчез волшебный сад. Бежать за ведром? Нет времени. Да и если уйдёшь — как потом отыскать это место? Страх сковал мысли. Все, кроме одной. Лили быстро скинула своё платье, подбежала к роднику и стала промокать его тёплые не по-родниковски (ведь обычно в родниках вода холодная) струйки своим платьем. Вода быстро напитала ткань. Теперь как её донести?

Лили прижала руки к животу, пытаясь создать нечто вроде лодочки, подобрала в неё мокрую одежду, чудесное яблоко, сделала несколько шагов… И вернулась, чтобы намочить ещё и волосы. Ну вот, теперь в путь.

Тут надо сказать, что пробираться через густой кустарник, даже в крепкой одежде не так-то легко! А без неё? Вы не представляете себе, как колются и царапаются ветки! А если ещё их даже нельзя раздвинуть или придержать руками? Если бы не ловкость, свойственная хоббитам, Лили ни за что не донесла бы яблоко целым.

Но вот, замёрзшая (учитывайте время года!) и с ног до головы покрытая красными царапинами, Лили уже выглядывала из последних на её пути кустов. Убедившись в том, что все действительно спят, она бросилась к ближайшему котелку. Бросив в него мокрую одежду, Лили первым делом принялась отжимать волосы. Как она крутила их! Ведь каждая капля драгоценной влаги могла спасти чью-то жизнь! Затем Лили предстояло прокрасться мимо спящих мужчин за сухой одеждой, и только после этого она вернулась к котелку и довершила начатое. Яблоко уже покоилось в изголовье гнома, мягко освещая его лоб и длинную седую бороду.

An apple a day keeps the doctor away.

По яблоку в день — и обойдёмся без доктора.

Разбудив Лая и Гэндальфа, Лили сразу же принялась рассказывать им о своём утреннем приключении. Лай был поражён смелостью и находчивостью сестры, а маг только щурился или поднимал многозначительно брови. Однако за завтраком Гэндальф стал объяснять хоббитам некоторые загадочные вещи.

«Элвар, — начал свой рассказ Гэндальф, отвечая на вопрос Лили и Лая об этом слове, — на древнем, самом первом, языке Средиземья означает растения, а кэлвар — животные. Так назвали их Перворождённые Эльфы, пришедшие в этот мир задолго до появления здесь людей. А вот имя вашей матери, услышанное мной впервые, означает не только имя прекрасного дерева. Я знавал в далёкие времена эльфийскую королеву Нимлот. Правила она вместе с мужем Диором в прекрасной лесной стране Дориате. Диор был внуком короля Тингола, о котором я вам рассказывал. У них было трое детей: старшая дочь Эльвинг и два сына-близнеца Элуред и Элурин. Прекрасная была семья, и счастливо правили они своим королевством. Однако отголоски дел предков и древние проклятия не обошли их дом стороной. Враги разрушили их королевство, убили короля и королеву. Спастись удалось лишь маленькой Эльвинг. Судьба же её братьев неизвестна и по сей день. А вот от её сына Элроса и ведёт свой род династия королей Нуменора, а затем и Арнора — вашего королевства. У Элроса есть брат Элронд Полуэльф — мой давний друг. Когда-то он выбрал себе долю бессмертного эльфа, а Элрос стал смертным человеком. Ну, хватит разговоров. Лай, затуши костёр, а мы с Лили проведаем гнома».

Лаилот принялся собирать их скромные пожитки, а Лили, слив воду из родника в жестяную фляжку, отправилась в повозку вслед за Гэндальфом. Когда она забиралась уже на бортик с подножки, то услышала удивлённый голос мага: «Да твой плод действительно чудесный! Похоже, энтицы знают толк в целительстве. Недаром их благословляла на труды не только Мать Изобилия Кементари, но и хозяйка садов Лориэна Целительница Эстэ. Это её фонтаны придают силы Стихиям этого мира».

Лили и сама удивилась, увидев Нойна. Печать смерти стёрлась с его лица, появился румянец, и даже разгладились глубокие морщины. Борода по-прежнему была серебряной, но пряди её стали, как и прежде, завиваться в колечки, придавая благородство лицу гнома. Дышать он стал ровно, глубоко и спокойно. По всему было видно, что он выздоравливает. А раны при осмотре оказались уже почти затянувшимися.

Прекрасное яблоко источало свой чудесный аромат, и от него у всех стало улучшаться настроение, прибавлялось сил и бодрости. Даже пони стали везти повозку резвее, и путники в этот день одолели расстояние, большее, чем вчера, не смотря на то, что отправились в дорогу гораздо позже обычного.

Гэндальф всё время рассказывал хоббитам об энтах и энтицах — древнейших жителях Средиземья, присланных на землю, чтобы заботиться о деревьях и травах. А когда он упомянул, что энты слышат голоса даже самых маленьких семян и росточков, Лили захотелось проведать содержимое сундука.

Оставив мага с братом на козлах повозки, она пробралась назад к самому сундуку. Лили прекрасно помнила, что крышку сундука украшало то самое дерево, плод которого теперь исцелял гнома. Однако теперь на крышке не было прежнего рисунка! Вместо него она увидела тонкое гибкое деревце с золотистым стволом и усыпанной розовыми цветами кроной. Лили показалось, что она снова слышит зовущую на рассвете песню … Она стала приподнимать крышку сундука. Сквозь её скрип Лили отчётливо услышала прозвучавшие и растворившиеся в тишине слова заговора энтов:

Каждому семени — свой срок,

Каждому дереву — свой росток.

Встаньте, зелёные дети мои,

Я ваша мать — Королева Земли.

Вас призываю расти и цвести,

Вовремя людям плоды принести.

Лили закрыла крышку с твёрдым намерением с сегодняшнего же дня заняться опознанием всего содержимого сундука. Надо было правильно подписать все семена, клубни и луковицы, все корешки и зёрнышки, иначе посадить и посеять их в срок было бы невозможно. Лили прекрасно знала, что от правильного посева зависит весь урожай. И она безропотно принялась за этот нелёгкий труд.

Надо сказать, что руны гномов, которыми были подписаны полотняные мешочки с семенами, не всегда были бесполезными. Иногда вместо «куплено там-то за то-то» они называли растение прямо: «репа» или «капуста». С помощью мага Лили узнавала значение рун и запоминала их легко. Вообще, руны ей нравились больше, чем обычные буквы. Почему? Наверное, в этом было виновато обучение грамоте.

У хоббитов в почёте были не школы, а домашнее образование. Лили и лая в своё время читать и писать учил отец. Они садились за стол в самой светлой комнате норы, и изводили кучу перьев и бумаги к большому неудовольствию своего учителя. В углу комнаты в высоком глиняном кувшине, наполненном водой, всегда стояли розги. Отец пускал их в ход, когда количество испорченных учениками листов превышало меру его терпения. И, хоть розги чаще всего доставались брату, Лили всегда воспринимала это наказание как общее для них. После порки отец всегда хватался за сердце, Лай за совсем другое место, а Лили ревела так, будто били её.

Наверняка поэтому буквы, вбитые в голову отцовской рукой, были не так привлекательны, как руны, заинтересовавшие Лили ещё с той самой ночи, когда они засветились перед ней серебром в лунном сиянии.

* * *

Прошло несколько дней со встречи Лили и хозяйки чудесного сада. С каждым днём, не смотря на то, что дорога стала забирать всё выше и выше, путники преодолевали её всё легче и легче. Казалось, что все они стали неутомимы. Раны Нойна полностью зажили, а с Лили так и вовсе стали твориться чудеса. Волосы её заблестели и распушились, локоны, будто отлитые из меди, стали вдвое длиннее. Её простое веснушчатое лицо стало приобретать благородные черты. Лили просто светилась красотой! А то самое старое платье, на котором заштопанных дырок было больше, чем пуговиц, теперь казалось сшитым из лучших сортов бархата и шёлка!

Гэндальф объяснял всё это действием чудесной воды из родника энтинки, ведь Лили пришлось намочить в нём и платье, и волосы. Теперь на её поясе всегда висела маленькая жестяная фляжка.

Надо сказать ещё и то, что все трое пытались обнаружить чудесный сад ещё до отъезда от него, но все попытки ничем не закончились, как, впрочем, и предсказывал маг, ведь чудеса не ждут…

Don’t cross the bridges before you come to them.

Всему свой черёд.

Тем временем дорога стала петляя взбираться на возвышенность. От синих Гор видны остались лишь вершины, сверкавшие на рассвете древними снегами. И тут вдруг дорога оборвалась — они вышли на очень крутой берег реки. Все уже так привыкли полагаться на надёжность тракта, что теперь стояли на обрыве ошеломлённые.

Лили уже давно казалось, что по ночам горы, словно кошка на охоте, тихонечко крадучись подползают к ним, с каждым утром становясь всё ближе и ближе. А вот сейчас они словно сделали огромный прыжок навстречу путникам и снова застыли, будто и не были никогда живыми. Теперь можно было разглядеть всю их красоту и величие: и ослепительные шапки вершин, и каменистые отроги, и плотно охвативший подножие лес. И всё это было синим. Горы действительно были глубокого синего цвета, даже лес у их основания казался окутанным синей дымкой. И такой прозрачный воздух вокруг! И множество паутинок, парящих в нём предупреждали, что эти дни — последние тёплые дни в году… А впереди простиралась золотоковыльная степь, и виднелось продолжение дороги, уходящее по ней до самых гор. Остатки разрушенного каменного моста всё ещё виднелись по берегам, и огромные каменные «быки», на которых когда-то покоились его перекрытия, ещё украшали собой реку. Они разрезали водный поток на отдельные струи и вспенивали их, противостоя натиску воды.

И только все трое подумали о том, как же спуститься вниз и отыскать брод, как услышали за спиной знакомый голос. Вернее, сначала из повозки раздалось громкое кряхтение, а потом оттуда вылез Нойн собственной персоной живой и здоровый. «Да это же река Луна! Синяя река! Как я погляжу, дела у вас идут неплохо», — прохрипел он вместо приветствия, и все бросились к нему обнимать и твердить наперебой о том, как они рады, что гном наконец-то очнулся.

Солнце уже коснулось вершин Синих Гор. Все поиски пути сами собой отложились на завтра. А друзья, каковыми теперь считаем их не только мы с вами, долго просидели в ту ночь у радостно поддерживающего разговор своим весёлым треском костра. И никак не могли они наговориться и нарадоваться.

Хоббиты восхищались, каким крепким, бодрым, поздоровевшим выглядел гном. Нойн же в свою очередь уверял их, что они очень повзрослели. Особенно большое впечатление на него оказала Лили. Её внезапно расцветшая красота теперь так смущала Нойна, что он даже иногда краснел, встречаясь с ней взглядом. Так иногда бывает, когда долго не видишься с какой-нибудь знакомой девочкой, а потом встретишь её, а вместо смешной и нескладной девчонки увидишь вдруг прекрасную милую девушку — просто волшебство какое-то!

На рассказы обо всём случившемся ещё со времени стоянки в Аннуминосе ушла почти вся ночь. И лишь говорить о Нейне избегали — знали, как больно ранит Нойна в самое сердце чувство вины перед братом. Наутро Нойн обещал показать им и спуск, и брод, о котором знал по рассказам отца.

* * *

Утром начался мелкий моросящий дождик, и, хоть он и был несильный, но, как это бывает поздней осенью, всё сразу же промокло, и под ногами зачавкало.

В двух лигах выше по течению они отыскали спуск с крутого отвесного берега реки Луны. Он представлял собой врезанную глубоко в берег каменную лестницу с невысокими, но длинными и широкими ступенями. Эти ступени были полукруглыми, и вся лестница была похожа на очень сильно сдвинутую стопку монет. Зачем нужна была именно такая форма, путники могли только гадать. Нойн, называвший это место Старым Бродом, рассказал о том, что спуск строили не гномы, а кто-то задолго до них. Однако гномы пользовались Старым Бродом, пока не построили мост и дорогу. А вот прочие народы даже не подозревали о его существовании.

За долгие века бездействия лестница оказалась полузасыпанной землёй, так что только края ступеней виднелись, обозначая полукруги по всей её длине. Когда-то по этому спуску могли пройти шесть лошадей в ряд, а теперь края его осыпались и заросли кустарником. Чем дальше продвигались друзья, тем темнее становилось от поднимающихся всё выше справа и слева каменистых откосов и густых кустов, почти смыкавшихся у них над головой. Лишь узкая полоска тускло-серого неба с тяжёлыми низкими тучами освещала им путь.

В самом конце спуска справа в отвесной стене прохода среди свисающих спутанных корней и кустов зияла круглая чёрная дыра. Что это? Пещера? Или нора? Было решено оставить коней у мелкого брода на водопой и исследовать находку.

Никто не хотел оставаться с повозкой: гном утверждал, что исследование пещер и подземелий — это дело гномов, хоббиты вместе возражали, что норы-то — это их родная стихия, а маг ни за что не хотел отпускать их всех ни на шаг от себя. Итак, пошли все вместе.

Пещера сразу показалась им обитаемой: ровные стены, никакого сора и каменистой осыпи на полу — пол был чистый и гладкий, почти отполированный. Гэндальф шёл впереди широкими шагами, лишь слегка наклонив вперёд голову, освещая путь своим посохом, излучавшим неяркий синеватый свет. За ним следовал гном с топором наготове. Замыкали отряд хоббиты, взявшись за руки, они вертели головами по сторонам, внимательно разглядывая стены и свод. Ясно было, что эту пещеру не промыла вода, но и на дело рук человека или гнома она не была похожа.

Once bitten, twice shy.

Однажды укушенный — вдвойне пуглив.

Чем дальше они продвигались, тем всё труднее было дышать. «Что это за дырка? — ворчал Нойн, — Гномы так не строят. Вы бы видели гроты, огромные залы и переходы, построенные моим народом, — обернулся он, обращаясь к хоббитам. — Ничего, вот доберёмся до Габилгатхола, тогда увидите, на что способны дети Махала!» — «Да, мой друг, — согласился Гэндальф, — боюсь, что это действительно не гномья работа…»

Тут свет от посоха, до этого отражавшийся от свода и стен, вдруг словно уменьшился или ослабел, потому что лучи, исходящие от него провалились во мрак, не находя преграды на своём пути: впереди было большое расширение. Маг остановился и попытался осветить стену справа от себя. Она оказалась резко повернувшей вправо. Левая же стена так же повернула влево. Пол впереди был такой же гладкий, а свод никак не удавалось осветить — значит, потолок был слишком высоко. «Здесь, похоже, что-то вроде зала… — задумчиво пробормотал Гэндальф. — Держитесь возле меня». Он направил посох вперёд и стал что-то быстро шептать. Свет полыхнул на конце посоха, осветив большую круглую пещеру. Они были словно под огромным, перевёрнутым вверх дном, котлом. Посередине зала фута на три возвышался очень большой плоский камень. И тут всё стало происходить с молниеносной быстротой…

Послышалось протяжное хриплое шипение, одновременно с ним слева за камнем Лай успел заметить два горящих ярко-синих огня, и тут же огромная мерзкая пасть накера сомкнулась прямо поперёк его тела. Всё понеслось в какой-то круговерти, свет стал ярче, в воздухе сверкнул топор, синие огни потухли и челюсти змея разжались. Лай вывалился на пол пещеры весь в своей и чужой крови… Последнее, что он запомнил, было лицо Лили с огромными испуганными глазами. Она что-то говорила, но голос её уплывал куда-то далеко и только отдавался эхом…

* * *

Лаилот видел сон. Это был чудесный сон. Ему снилось, что он совсем маленький мальчик. Он бегал по весеннему, усыпанному розовыми цветами саду. Он играл в прятки с сестрой и никак не мог её найти. Ему было очень весело. Яркое солнышко мелькало вверху сквозь цветущие ветви, и по саду разливался чудесный аромат — так пахнет только одна вещь на свете — яблоневый цвет…

Ему было очень хорошо, и в этот момент он твёрдо знал, что если как следует захотеть, да ещё набрать в себя воздуха побольше, то можно подняться вверх над деревьями и совершенно свободно паря в воздухе, полететь куда только пожелаешь… Он глубоко-глубоко вдохнул, оторвался от земли и стал подниматься прямо сквозь ветви, ощущая их аромат всё сильнее и ярче, цветы защекотали щёки и нос… и он открыл глаза.

И увидел глаза Лили, увидел, как тревога в них сменилась радостью и облегчением. «Он живой! Живой!» — закричала она и так крепко прижала брата к себе, что в этот момент их, наверное, не смогли бы разъединить никакие силы на свете. В следующий миг над Лаем уже склонились и улыбающийся маг, и гном с почему-то мокрыми щеками.

— Я же говорил, что он крепче, чем кажется! — радовался Гэндальф.

— А я что говорил! — поспешно вытирал щёки своей бородой Нойн. — Этот парень крепче самого крепкого камня. А уж в камнях-то я понимаю, — протянул он.

— Как ты напугал нас,— тихо добавила Лили. — Гэндальф сказал, что ещё никто не выживал после укуса накера… Я почти пол фляги волшебной воды извела, но это не важно — самое главное, что ты с нами.

— Ну, вот и хорошо! — подытожил маг. — Теперь поправляйся и отдыхай, а нам с Нойном ещё надо обсудить дальнейшие планы, — сказал он и потянул гнома за рукав из повозки.

Они уселись на козлах, и гном тронул поводья. Пони весело покатили по ровной широкой мощёной дороге. До гор было уже рукой подать. О чём они вели беседу, мы поведаем читателю позже, а пока вернёмся в повозку.

Когда Лай и Лили остались вдвоём, они снова ощутили нахлынувшую радость. Нависшая на какое-то время угроза смерти одного из них ещё резче обозначила невыразимую любовь и преданность их друг другу. У изголовья Лая тускло светилось, разливая свой чудесный аромат, яблоко Лили. И в этом свете они ещё очень долго не могли наговориться обо всём.

Лили рассказала брату подробности схватки в норе накера: о том, как Гэндальф ослепил светом посоха змея, а Нойн раскроил ему голову своим боевым топором, о том, как они извлекли безжизненное тело Лая из пасти чудовища, как маг на руках вынес его из норы наружу, как они лечили его чем только могли.

Потом они вспоминали детство в Пристенке, отцовский сад, ухоженные поля и огороды, уютные норки хоббитов, маленькие чистые ручейки с аккуратными мостиками через каждый, обсаженные розами дорожки… Вспоминались простые, даже глуповатые, но добрые лица соседей и односельчан…

— А помнишь, как Суслиноры судились с Боброхаткинсами? — смеялся Лай.

— Да, за то, что ветряная мельница Боброхаткинсов скрипит по ночам, — улыбалась Лили. — А судья вынес вердикт, что Суслиноры теперь в отместку соседям могут вполне законно по ночам храпеть во всю и даже скрипеть калиткой!

И они оба покатились со смеху. А когда посмеялись, Лили спросила: «Хочешь знать, почему Суслиноры подали жалобу в суд? Потому что Боброхаткинсы отказались перемолоть суслинорскую горчицу — от неё де потом не прочихаешься и в глазах печёт!» И они снова покатились со смеху, представляя себе чихающее семейство Боброхаткинсов и красноглазых Суслиноров, затаскивающих целый мешок горчицы к себе в нору…

A friend in need is a friend indeed.

Друг познаётся в беде.

В это время на козлах повозки Гэндальф и Нойн говорили совсем о другом:

— Ах, я старый дурень! — терзался Гэндальф. — Как я мог быть таким беспечным! Если мы встретили накера в озере, почему бы не встретить его и в реке? Ведь ясно было сразу, что это именно нора! Нора проклятого зверя. Зачем я разрешил вам туда соваться? Бежать бы оттуда подальше и со всех ног. Хорошо, что всё так обошлось. Я уверен, Лай теперь быстро пойдёт на поправку…

— Благодаря Лили, — задумчиво вставил гном. — Она стала просто волшебницей. Настоящая королева. Я конечно не в курсе родословий хоббитов, но уверен, что наши маленькие друзья не простого роду-племени.

— И ты тоже почувствовал эту перемену?

— Да я это знал всегда! Как только увидел её, то сразу понял, что на её голове когда-нибудь засияет венец!

— Ну, гномов-провидцев я ещё не встречал, — улыбнулся маг.

— Смейся, смейся, — серьёзно продолжил гном. — Вот и Нейн всё не верил мне, говорил, что Лили разве что «королева грибной похлёбки»… — лицо его помрачнело. — А потом… он ведь спас её на болоте… ценой своей жизни…

— Твой брат был благороднейшим из наугримов, — без тени иронии торжественно произнёс Гэндальф, — и умер он достойным памяти своих предков.

Нойн глубоко вздохнул и замолчал на время.

— Теперь ты наверное знаешь, почему мы пристали к вам в «Гарцующем Пони»? — нарушил молчание гном.

— Да, признаться я был удивлён вашим предложением, ведь я-то знаю, как ваш народ не любит соваться в чужие дела и впутывать в свои инородцев. Особенно непонятно мне было то, что в Аннуминосе вы остались с нами так надолго — что вам было за дело до поисков эльфийского камня? Догадываться я стал, когда мы с Лаем вышли на старый гномий тракт в Рудаурском нагорье… Ну, а потом Лили дала нам прочитать пророчество…

— Сколько было в нём строк?

— Двенадцать.

— Значит, тринадцатая была только для меня… И показалась она в тот самый день, когда должна была показаться…

— А что в ней было?

— «Пророчество исполнится, если за него заплатят самым дорогим…», а дальше не было клочка, который Нейн оторвал, чтобы оставить вам с Лаем записку.

— Жаль, что мы не знаем эту строчку до конца. Однако я уверен, что в Ногроде найдётся копия пророчества, и мы всё выясним.

— Завтра к полудню, самое позднее к вечеру, мы должны будем достигнуть подножия Синих Гор. Как-то нас встретит Эред Луин?

— Надо подготовиться к встрече, — заметил Гэндальф. — У тебя парадный пояс с собой?

Гном только фыркнул в ответ. Вообще-то замечание мага было, как говорится, не в бровь, а в глаз: гномы всегда обожали украшать свои парадные пояса самыми прекрасными камнями, какие только рождают горы. И, конечно, у Нойна был парадный пояс. И, конечно, с собой…

К вечеру похолодало. С востока надвинулись низкие серые тучи. На закате они ещё не успели закутать своим тяжёлым саваном всё небо — солнце садилось за Синие Горы в узкой чистой полоске. Уходящими лучами оно окрасило тучи в ярко-алые тона — казалось, что они то пылают, словно угли в жаровне, а то светятся снизу как раскалённый металл. А когда по обеим сторонам от солнца, уже скрывшегося за горизонт, вспыхнула яркой бирюзой полоска неба, Нойн глубоко вздохнул и сказал:

— Соскучился я по молоту и наковальне… Вот доберусь до них, и такие чудеса сотворю!..

— Сотворишь, сотворишь, — усмехнулся в бороду маг. — Наверно какой-нибудь топор или кольчугу? — рассмеялся он окончательно.

Нойн что-то буркнул в ответ и отвернулся — видно было, что он обиделся на шутку мага. Гэндальф же в этот момент серьёзно и пристально посмотрел на спину гнома, тихо про себя промолвив: «Ничего, больше будешь стараться, старина Нойн, только так ты сможешь превзойти себя…» И он загадочно улыбнулся.

* * *

Утром следующего дня у самого подножия гор показались стены Ногрода. Когда путники приблизились к ним ещё на несколько лиг, они смогли различить, что город выстроен на небольшом плато, со всех сторон окружённом отрогами Синих Гор. Он не напоминал ни расцвеченный яркими красками пышный и богатый Форност, ни мрачные развалины некогда гордой столицы Арнора. Это был город-крепость.

Он занимал всё плато полностью и был окружён очень высокой стеной, толщина и мощь которой просто не поддавалась хоббитской фантазии. Стена эта словно вырастала из скал, которыми обрывалось плато. За внешней стеной на некотором расстоянии от неё поднималась ещё более высокая внутренняя стена. Огромные серые камни, из которых они были сложены, казались делом рук каких-то великанов.

Чтобы попасть в город надо было подняться на плато по узкой, петляющей по склону, дороге. Эта дорога намеренно была выстроена так, чтобы хорошо просматриваться и простреливаться со стены. По всему было видно, что город давно держит упорную оборону.

Перед подъёмом наши друзья по вчерашнему договору подготовились к встрече с жителями Ногрода. И вот теперь вверх стала подниматься маленькая процессия: впереди шагал Нойн в прекрасном бархатном камзоле малинового цвета. За его спиной реял на ветру шёлковый малиновый плащ с капюшоном, а талию украшал прекрасной ювелирной работы золотой пояс, украшенный рубинами, некоторые из которых были величиной с крупный лесной орех. Пояс оттягивали ножны из сафьяна, украшенные затейливой серебряной оплёткой. И были они не пусты, а в руках гном держал свой боевой топор. Его длинная седая борода была заткнута за пояс, а лицо и вся фигура выражали непомерную гордость и мужество, упорство и несгибаемость, на какие только были способны гномы.

Следом за ним шагали маг и Лили. Гэндальф был облачён в длинную — до самых пят — мантию из чудесной серой, отливающей серебром, ткани, ниспадающей мягкими складками. Голову его украшала неизменная старая шляпа. Левой рукой он опирался на свой посох, а правой поддерживал Лили. На ней было то самое «чудесное» платье, которое хорошело с каждым днём. Сейчас оно было золотистым и даже в такую пасмурную погоду сияло, словно на него падали лучи солнца. Когда-то платье было коротким и едва прикрывало Лили колени, а теперь оно ещё и удлинилось до самой земли, стало пышным. Так что Лили, не привыкшей к длинным подолам, теперь действительно не помешала бы поддержка мага.

Гэндальф не стал расставаться со своими старыми чёрными башмаками, а Лили наотрез отказалась надевать обувь, хотя гном и предлагал смастерить ей башмачки. И теперь эта парочка смотрелась удивительно: высокий (выше всех из процессии) старик в тяжёлых башмаках, вышагивающий рядом с маленькой босой Лилиэн, вприпрыжку поспевающей за ним. Из-за этого контраста Лили казалась ещё меньше, ещё изящнее и ещё более хрупкой. Поднявшийся сильный холодный ветер трепал и раздувал их одежды, но почему-то Лили вовсе не чувствовала холода — наверное из-за волшебного платья.

Замыкала процессию повозка. Защитный тент с неё был заранее снят, и посередине в ней красовался огромный зелёный сундук. На козлах сидел Лай. У него не было никакой «парадной» одежды, и поэтому он был одет как всегда: в коротких штанишках и светло-зелёной курточке, купленной в Форносте. Нагрудный карман курточки сильно оттопыривался, а рукава её были Лаю коротки. И тут надо заметить, между прочим, что накануне вечером, когда все стали доставать из мешков свои самые приличные вещи, выяснилось, что хоббиты-то подросли! Да, да, все куртки были лаю коротки именно потому, что они с Лили за последнее время вымахали почти на пол головы! Никто не замечал этого, пока хоббит и гном не стали меряться ростом.

Когда процессия достигла ворот города, Нойн остановился первым и крикнул что-то повелительное на гномьем языке. Сначала повисла тишина, и только из-за стены доносился тихий неясный гул. Спустя несколько минут, что-то сильно загрохотало, и верхняя часть мощных железных ворот стала подниматься. Как только это произошло, друзья увидели, что красивый кованый узор, полосой проходящий посередине от левого до правого края ворот, не что иное, как сомкнутые края зубцов, венчающих как верхнюю, так и нижнюю половину этих ворот. Когда ворота стали открываться, они стали похожи на пасть огромного зверя. Верхние зубцы достигли арки, и снова на мгновение настала тишина, а затем опять загрохотало, и стала опускаться вниз нижняя половина. Когда она полностью спряталась, внизу что-то щёлкнуло, и та ниша внизу, куда убрались ворота, скрылась за широкой железной полосой. Это было очень кстати, а то Лай уже стал подумывать о том, как же повозка преодолеет такое препятствие, как ниша в полу, ведь толщина ворот оказалась почти в локоть!

Благополучно миновав «порог» путники оказались в длинном тёмном тоннеле, ведущем через толщу оборонительной городской стены. Он причудливо освещался: на специальных подставках к стенам были приделаны железные ящички, вместо стенок у которых были вставлены стёкла, а внутри их горел огонь. Они были красиво украшены коваными вензелями и завитушками, а на переднем стекле каждого было изображение короны, увенчанной большой круглой жемчужиной. Наши друзья впервые увидели фонари — такой городской диковинки они не встречали даже в богатом Форносте. Между фонарями в стенах виднелись бойницы — высокие узкие проёмы, и все чувствовали, что за ними наблюдают. На выходе из тоннеля стояла стража: четыре гнома в доспехах и с боевыми топорами. Их лица, спрятанные в бороды, ничего не выражали, а вот глаза во всю с любопытством рассматривали путников.

Покинув тоннель, друзья оказались на очень широкой улице, с обеих сторон ограниченной множеством фасадов очень маленьких домов. Каждый из этих каменных фасадов имел крепкую дверь и был украшен соответственно вкусам хозяев: кроме каменной резьбы, ещё и фонарём или фонарями, форма и сочетание цветных и прозрачных стёкол которых никогда не повторялись. Однако сейчас рассмотреть эти достопримечательности было невозможно из-за плотной толпы гномов, запрудившей улицу. По её центру была оставлена лишь узкая дорожка для гостей.

Гномы, собравшиеся, наверное, со всего города, переговаривались между собой, внимательно рассматривая прибывших. За спинами гномов-мужчин виднелись и женские лица. Над толпой стоял тихий ровный гул, какой издаёт мирно работающий, не потревоженный, пчелиный рой.

Пони, отвыкшие за время долгого путешествия от такого количества незнакомцев, пугливо жались друг к другу и храпели. Гэндальф развернулся к повозке и легко подсадил Лили на козлы рядом с братом, похлопав легонько коней, и что-то тихо сказал им, после чего они сразу успокоились и пошли за ним без понуждения. Гэндальф и Нойн теперь вдвоём шли перед повозкой, о чём-то переговариваясь. У мага было слегка встревоженное выражение лица, хотя виду он старался не подавать. И тут в толпе стали раздаваться не то удивлённые, не то возмущённые выкрики. Лай спросил у сестры, освоившей вместе с письмом гномов и их язык, о чём кричат.

— Они говорят, что королева босая, — Лили спрятала смущённое лицо в плечо Лая и постаралась закрыть ножки подолом платья.

— Ну, это мы посмотрим, кто не станет уважать хоббитов… — и с этими словами он вынул из нагрудного кармана своей курточки Нимфелос.

Бросив вожжи, Лай поднялся во весь свой рост, и, встав на козлы, схватился левой рукой за дугу повозки, удерживая равновесие. Правую руку он поднял как можно выше, и в ней засверкала и засветилась мягким перламутровым отблеском огромная жемчужина. Толпа ахнула как один человек и тут же радостно и восторженно закричала. Гномы все захлопали и тоже потянули руки вверх, чтобы приветствовать чужестранцев. Поднялся невообразимый шум и волнение!

Гэндальф обернулся, и Лай встретился с ним взглядом. Маг улыбался, и Лай понял, что всё сделал правильно. Снова приняв торжественный вид, процессия двинулась дальше, пересекла вторую оборонную стену города, пройдя по подвесному мосту, и оказалась в центральной части. Здесь на возвышении располагалась приземистая крепость, скорее всего служившая резиденцией короля. Народу здесь было поменьше, но одеты они были побогаче.

Когда процессия поравнялась с воротами крепости, над ними на очень маленьком слегка выдающемся вперёд балкончике показалась фигура старика. Одет он был очень неброско, но при этом богато, а голову почтенного старца венчала корона. Точно такая, какая была изображена на фонарях в тоннеле, только жемчужины на ней не было.

Толпа мгновенно стихла, а Лай вернулся на своё место на козлах. Смущённый появлением короля, он спрятал Нимфелос снова в карман и склонил голову в почтении. Лили, маг и Нойн сделали то же самое. При этом все гномы обнажили головы. Когда король заговорил, Лили шёпотом перевела брату его речь:

— О, досточтимый Нойн, потомок славного Глейна из рода королей Серых Гор, приветствую тебя и твоих спутников в своих владениях! Во славу сдержанной тобой клятвы и во имя исполнения предсказанного, я, Нарихор, король Синих Гор, даю завтра пир в вашу честь! — при этих словах раздались радостные крики. — А пока прошу вас в полной мере воспользоваться моим гостеприимством, — закончил свою речь король.

Раскрылись ворота крепости-дворца, и оттуда вышли семь очень почтенных гномов с очень длинными бородами. Они пригласили гостей следовать за собой и развели их по разным покоям. Двое из них повели Нойна куда-то вниз на нижние уровни крепости, ещё двое увели Гэндальфа вверх по винтовой лестнице, устроенной в толще стены, ещё двое с хоббитами направились в дальние восточные покои, а последний увёл лошадей с повозкой в конюшню.

You have made your bed, and you must lie on it.

Как постелешь, так и поспишь.

Хоббитов поселили в трёх небольших комнатах, расположенных в ряд вдоль восточной стены крепости. Между прочим это были самые тёплые и светлые комнаты во всей резиденции короля. Войдя через крепкую дубовую дверь в среднюю из них — что-то вроде проходной гостиной — они сразу вспомнили о своей родной норке. Позже они узнали, что их поселили в покоях давно умершей жены короля Нарихора. Гномы никогда не красят и не белят стен и потолков в своих жилищах — они слишком любят красоту природного камня. Поэтому тем более удивительно, но стены в комнатах хоббитов были обиты по низу красивыми резными деревянными панелями, а по верху окрашены и расписаны прекрасными цветами: гостиную украшали крупные вьющиеся по стенам розы, цвет которых переходил из светло-жёлтого в светло-розовый, а в двух спальнях, расположенных слева и справа от гостиной, по стенам раскинулись васильки и ромашки. Каждый входивший словно оказывался в летнем саду, казалось, что вот-вот ощутишь аромат нарисованных цветов — ведь даже капельки росы блестели на листьях!

Один угол гостиной украшал камин, а в другом стояло большое зеркало в резной оправе. Напротив двери было окно, выходящее на восток. Такие же окна были и в каждой спальне с одинаковыми высокими кроватями под балдахином, с прикроватными сундучками, комодами и креслами. Лили выбрала для себя правую спальню, потому что в ней было ещё одно окошко, выходящее на юг — из него открывался прекрасный вид на отроги Синих Гор.

Гэндальфу повезло меньше — его поселили в единственной башне в северо-западном углу крепости. Наверное, гномы, как впрочем и многие другие, считали, что волшебники обязательно должны жить в какой-нибудь высокой башне, окружённые множеством книг и всяких там магических вещиц. Комната мага была почти под самой крышей и соседствовала с единственной во всём городе библиотекой, наполненной толстыми фолиантами гномовских летописей и родословных описаний. Однако комната эта была светлой и просторной, и главное — с длинной семифутовой кроватью, что несказанно обрадовало старика, мысленно уже приготовившегося к ночным мучениям на коротком гномовском ложе.

Нойна же отвели в нижние покои и устроили в одной из комнат для вельмож и приближённых короля. Надо сказать, что королевские покои также находились в нижней подземной части крепости, только в другом её крыле. Постоянно опасаясь нападения дракона, гномы все жили под землёй. Дома и вельмож, и простых мастеров представляли собой пещеры, уходящие вглубь горного плато. На поверхности оставались лишь фасады домов, составляющие улицы города.

* * *

Не успели Лили и Лай разместиться у себя, как к ним явились портные и очень вежливо с неимоверно важным видом попросили снять с них мерки. Хоббиты не посмели им возражать, а когда портные ушли, явился Нойн.

— А, ко мне тоже приставали! — усмехнулся он, столкнувшись в дверях с уходящими портными. — Но я объяснил им, что у меня достаточно приличной одежды, чтобы разгуливать по любому дворцу. А вам, — спохватился он, увидев растерянные лица хоббитов, — действительно не помешает приличный гардероб. И даже не думайте обидеть отказом короля!.. Да я смотрю, вам выделили лучшие апартаменты! Я же говорил Гэндальфу, что они считают вас самыми важными… Вы бы видели, где поселили мага! Я уже побывал в его пыльной и захламлённой башне. А сейчас мы все отправимся туда, прихватив… что там вам принесли?.. два пирога и огромный кувшин молока, — Нойн взял поднос, оставленный для гостей на столе. — Ну же, долго вас ещё ждать?

И все они отправились в башню — надо было обсудить создавшееся положение. Рассевшись на табуретах и в креслах перед камином в уже наступивших сумерках, компания принялась уплетать угощение и обсуждать дела. Гном уже успел расспросить сородичей о положении города, а Гэндальф заглянуть в последние хроники Ногрода…

What can’t be cured must be endured.

Чего нельзя вылечить, то нужно вытерпеть.

Когда дракон напал, гномы жили в соседнем Белегосте, расположенном южнее у самого подножия высочайшего пика Синих Гор — горы Двугорбой. Ногрод был покинут ими ещё в эпоху Белериандских войн.

Нападение было внезапным, как это и всегда бывает с драконами. Появившись в седловине гор, там, где когда-то проходила дорога, связывавшая города гномов с Загорьем, населённом некогда эльфами, дракон выжег окрестность и разрушил проход в горах, отрезав путь к морю на западе. Не давая никому опомниться, он стал опустошать город и его окрестности: деревни он сжигал целиком, а достигнув города, уселся на крыше дворца короля и огнём поливал городские улицы. Белегост был мирным торговым городом и построен был на манер эльфийских и людских городов с домами, дворцами, улицами и мостами, которые недолго продержались под натиском дракона. Большинство жителей погибло, некоторые спрятались в горах, а остальные бросились к Восточному тракту — искать спасение за Синей рекой.

Однако перейти реку никому не удалось… Разрушив город, дракон сжёг дотла все окрестные поселения и полетел к реке. Он застал беглецов уже рядом с мостом. Выписывая в воздухе круги, дракон на первом заходе уничтожил всех, кто уже находился на мосту — люди и гномы приняли смерть одинаково страшную. На втором заходе дракон приземлился на мост и стал рушить его, обваливая целые пролёты в быстрые воды ледяной горной реки. Затем, вновь поднявшись в воздух, он преследовал свои жертвы, лишившиеся надежды на спасение.

Гномы бросились к Старому Броду. Среди них был и король Белегоста Азагол со своей семьёй. Когда гномы уже ступили в воды Луны, в воздухе раздался ужасный шум, и на противоположном берегу на овальных ступенях Спуска приземлился дракон. Он не спеша подошёл к краю воды и расправил крылья, вытянув вперёд шею и приготовившись одним выдохом огненной пасти уничтожить всех их. И тут навстречу ему на середину реки вышел король.

— Что ты хочешь? — спросил он. — Мы заплатим тебе любой выкуп, доступный нам. Ведь тебе не нужны наши жизни — тебя снедает алчность. Алчность высушила твою душу! Утоли её и отпусти нас!

Дракон удивился, отступил на шаг назад и ответил:

— Дочь Луны! Вы, кажется, так называете её. Я хочу то, что украшает твою корону и составляет главную ценность твоего королевства, — при этих словах дракон то ли улыбнулся, то ли жадно оскалился.

— Мы зовём её Нимфелос — Белоснежная, и я готов отдать её тебе за наши жизни, только дай слово, что не обманешь! — потребовал Азагол.

Дракон зарычал, отступил ещё на шаг, а затем, склонив голову низко-низко, ответил:

— Даю.

Азагол повернулся к нему спиной и пошёл к гномам, столпившимся на берегу. Когда он вышел из воды, все гномы почтительно встали на одно колено. Азагол подошёл к маленькому сундучку, который нёс один из его слуг, вынул ключ, отпер замок и достал оттуда свою корону. Немного повозившись, он отсоединил украшавшую её огромную белую жемчужину и положил корону обратно.

Направляясь снова к реке, король подошёл к своему сыну и тихо сказал: «Прости, что оставил тебя без наследства. Как только я войду в воду, уходите. Бегите в Ногрод. Твой долг перед династией — спасти свою жену и ребёнка…» И он пошёл навстречу дракону, который не сводил глаз с Нимфелос.

Медленно переходя довольно широкую в месте брода реку, король нёс жемчужину, крепко сжимая её в вытянутой вперёд руке. Дракон как зачарованный не отводил от Нимфелос взгляда. А гномы тем временем потихоньку покинули берег, и, разделившись на маленькие группы, как велел им сын короля Нарихор, стали по кустам, овражкам и лощинкам скрытно пробираться в давно покинутый Ногрод. И лишь один, спрятавшийся на берегу, старый преданный слуга короля рассказал им, что было потом.

Пока король шёл к дракону, он непрестанно разговаривал с ним:

— Брр… какая холодная вода! Хоть бы не простудиться…

— Только попробуй выронить моё сокровище! Я изжарю Твоё Величество как барана на вертеле.

— А если я нырну и скроюсь от огня?

— Не поможет. Я выпарю огнём реку до сухого камня!

— Вода ледяная! Кажется, ноги сводит...

— Ничего, потерпишь… Давай быстрее! Мне не терпится… как ты сказал?.. алчность совсем иссушила…

— Дочь Луны… Как ты думаешь, дочерью какой Луны мы её называли?

— Ну не той же Луны, по которой ты сейчас еле тащишься! Конечно же, той Луны, что на небе освещает путь моим ночным полётам!.. При Луне так здорово гонять людишек по лесам и по болотам…

Дракон по-прежнему не сводил глаз с жемчужины. А Азагол, уже почти дойдя до левого берега, вдруг развернулся и со словами: «Ступай к своей родне!» — резко взмахнул правой рукой и забросил Нимфелос в воду по течению реки в сторону разрушенного моста. Описав плавную дугу, она ещё не успела коснуться поверхности реки, как туша дракона с невероятной лёгкостью взмыла вверх и щёлкнула пастью, коснувшись воды в месте падения жемчужины, лишь на мгновение опоздав. Вода зашипела и заклубилась паром, дракон отдёрнул свою морду, зависнув в воздухе, а Нимфелос, ясно сияя сквозь чистейшие струи Луны, стала плавно опускаться на дно…

Дракон издал ужасный рёв! В нём злоба и тоска смешались воедино. А вся ярость его обрушилась на Азагола. Драконье пламя и впрямь выпарило воду на мелком перекате брода, а короля оно превратило в пепел, серой пылью осевший в воды реки…

Ещё долго дракон пытался выпарить воду на месте падения в неё Нимфелос, но это ему никак не удавалось — видно слишком глубока была река в этом месте. Ну, а сунуться в воду целиком — все знают — для дракона равняется самоубийству. Драконы и вода несовместимы.

* * *

Уцелевшие после нападения гномы перебрались в Ногрод и укрепили его, как могли. Люди, когда-то населявшие окрестности, погибли все. Разбежавшихся овец и коров гномы ещё долго собирали то тут, то там, а тех, кого не поймали, подобрал дракон во время регулярных облётов округи. Обчистив разрушенный Белегост от всего более-менее ценного, он свалил свою добычу под Двугорбой[1] горой в подземных выработках гномов и устроил там себе логово, как и принято у всех драконов. Гномы ещё много лет наблюдали, как жарким летом, когда река мелела, дракон вылетал из-под горы и кружился над Старым Бродом, поднимая тучи пара и искр…

Многие века жившие торговлей и ремеслом, гномы давно утратили сноровку в земледелии и скотоводстве. Возможно, поэтому им никак не удавалось размножить поголовье своих стад и заготовить достаточно зерна и овощей. Приходилось во многом полагаться на охоту и дары леса. Гномы постоянно отправляли в горный лес отряды охотников и собирателей, снабжающие продовольствием жителей города-крепости.

Однако, охотились не только гномы. Дракон, вылетающий их своего логова чуть ли не каждую ночь, распугал в округе всю крупную дичь. А прокормиться кроликами и куропатками жителям Ногрода было тяжело. Поэтому по приказу короля Нарихора был заключён договор с драконом: «Дракон Имирбар[2] обязуется прекратить всякую охоту в окрестностях Двух Городов. За это гномье королевство Вирабара[3] обязуется каждую пятницу доставлять к подножию Гилбикирки одного трёхгодовалого быка. Да продлится сей договор вечно!» Дракон договору очень обрадовался, хотя и не простил гномов за обман на реке. Вскоре он стал вылетать из-под горы всё реже. Лишь по весне он особенно сильно буйствовал, забавляясь выжиганием кустарника на пустошах и ночными облётами Ногрода, приводящими в ужас несчастных жителей. Множество храбрецов из гномьего рода за многие годы и в одиночку, и отрядами отправлялись к подножию Гилбикирки. И немногие вернулись обратно, искалеченные или телом, или душой.

По прошествии полувека к дракону на поклон отправился королевский хронист. Он хотел умом или хитростью вызнать у дракона способ избавления от него. Ведь в старинных сказаниях и легендах часто драконы пророчествуют о своей судьбе. Хронист понимал, что вот уже полвека дракон ни с кем особо не беседовал, а стало быть соскучился по разговорам. Всем известно, что драконы часто бывают велеречивы и любят поболтать, особенно с умным собеседником. Он надеялся, что сможет запутать своими вопросами Имирбара, и выведать у него хоть какие-нибудь сведения о его слабых сторонах.

В очередную пятницу гномы отправились к подножию горы, чтобы принести быка в жертву дракону.

[1] Гилбикирка (Гилбилуна) на гномьем языке.

[2] Горный Ужас (гном.)

[3] Синих Гор (гном.)

Walls have ears.

И у стен есть уши.

Гэндальф достал из стопки покрытых пылью фолиантов самую толстую книгу, расстегнул искусный замочек, скрепляющий деревянные створки обложки, обшитые тёмной тиснёной кожей, раскрыл её в нужном месте и прочитал:

«Я, Дули, третий хронист Чёрной Эпохи Проклятия Вирабара, приступаю к описанию своего жуткого путешествия в недра Гилбикирки на поиски спасения своего несчастного народа от дракона Имирбара.

В последнюю пятницу первого лунного месяца мы вышли с рассветом. Накануне ночью я не мог заснуть. Две мысли не давали мне покоя — первая: «Как я решился на такое?» — и вторая: «Как перехитрить дракона?» К утру я ничего не решил ни по одной из них, потому что они путались в голове и мешали друг другу. Придётся действовать по обстоятельствам…

В предыдущий день дул южный тёплый и сильный ветер, очистивший землю от остатков старого снега, кругом пахло весной и солнце припекало в укрытых от ветра местах. В тот день всё небо затянуло свинцом туч, и метель засыпала округу тяжёлым мокрым снегом. Мы шли навстречу летящим белым хлопьям. Вся процессия была похожа на передвигающиеся снежные фигуры. Мирин и Зурин вели впереди быка, а мы с Бинли слегка отстали, чтобы затем незаметно для дракона попасть к нему в гости. Снег предательски выдавал наши следы, поэтому нам надо было разделиться ещё до Роковой пустоши и надеяться, что метель засыплет и заровняет наш след до того, как дракон пробудится.

Мы долго продвигались вдоль драконьей тропы. Идти надо было с подветренной стороны, чтобы Имирбар не учуял нас раньше времени. Метель слепила глаза и сбивала с пути. Мы с трудом узнавали местность, известную нам лишь по рассказам стариков. Прячась за большими валунами и перебегая от расселины к расселине, мы медленно продвигались вперёд. Только вот куда вперёд, мы не знали. Нам стало казаться, что по пути попадаются всё те же места и приметы, а значит, что мы просто ходили по кругу, блуждая в метели и рискуя натолкнуться на голодного дракона. И вот, когда отчаяние уже полностью овладело нами, и мы решили оставить попытки подойти к горе и искать дорогу домой, впереди чуть левее нашего маршрута раздался звук.

Это было страшное шипение — словно на тысячу раскалённых сковородок одновременно плеснули воды. Мы поняли, что это Имирбар покидает своё логово, и весь снег, попадающийся ему на пути, шипит, испаряясь от драконьего жара.

Мы прижались к ближайшему камню и тут же поблагодарили мысленно Махала и за снег, и за ветер, дующий слева и спасающий нас от прекрасного нюха дракона. В этот момент Имирбар зарычал, шумно расправил крылья, и, сопровождаемый тихим шипением летящего ему навстречу снега, поднялся в воздух. Белая непроницаемая кутерьма метели поглотила его огромную жаркую тушу, и шипение затихло вдали.

Некоторое время мы, оцепеневшие от ужаса, сидели за камнем. Но затем отвага гномьей крови всё же заставила нас покинуть укрытие. Тут на короткое время ветер стих, снег пошёл редкий и мелкий. Оглядевшись, мы увидели огромный, прокопчённый драконьим дымом, провал в отвесной скале. Когда-то это был вход в наши копи. Прекрасные врата защищали и украшали его. Две большие повозки могли разминуться в его проёме, не рискуя столкнуться, или даже зацепить друг друга, а гномы вдесятером, взявшись за руки, могли одновременно перешагнуть его порог. Теперь это была вдвое большая, расширенная и обрушенная, чёрная вонючая дыра. Тонкие струйки пара ещё вились от площадки перед входом, а камни ещё оставались тёплыми. Не знаю, откуда мы взяли мужество, чтобы переступить эту грань и шагнуть из белого светлого полного жизни мира в зияющий тёмный провал смерти…

Кромешная тьма мгновенно обняла нас со всех сторон. Она показалась плотной, и словно бы даже заткнула нам уши. Глухая темнота. В ней тонули не только лучики света, но даже и звуки. Вытаращив глаза и выставив вперёд руки, мы, как могли быстрее, зашагали вперёд, пока не наткнулись на стену поворота, и лишь здесь решились зажечь факел. Тьма будто отпрянула от нас. Она шарахалась от факела и прижималась к стенам, а мы шли вперёд, руководствуясь планом копей, составленным в Ногроде[1].

Мы шли по широкому просторному проходу. Своды его поддерживали ряды высоких колонн, а освещали искусно устроенные световые колодцы. Некогда он был целой подземной улицей, по которой в обе стороны тянулись потоки повозок для руды и других материалов, доставляемых в мастерские Белегоста. По левую руку были видны входы в бесконечные шахты с боковыми выработками и бездонными колодцами. Поговаривают, что те шахты не только пронизывали насквозь всю гору, но и, соединяясь с другими подземными копями, выводили даже на другую сторону Синих Гор. По правую руку раньше были огромные залы подземных складов — всего их было три, и в каждый могло бы войти всё население Ногрода, а высота потолков не просматривалась даже при свете тысячи факелов.

Сейчас все выходы шахт были завалены камнями, а своды двух первых складов обрушены. В третьем, самом глубоко расположенном зале, обитал дракон. Стены его покрывал толстый слой копоти. Невыносимый драконий смрад разъедал глаза. В глубине зала поблёскивали тускло груды сокровищ.

Приглядевшись повнимательнее, я заметил, что всё драконье добро не было просто свалено в кучу, а, тщательно рассортированное, хранилось в разных углах зала: серебро к серебру, золото к золоту, камни к камням, а вещи к вещам. Меня удивило то, что прокопчённые стены украшали зеркала, ковры и картины. Правда, они были так же прокопчены, хотя и не так сильно, как стены — значит, их иногда обмахивали. То, что раньше было изображено на картинах, угадывалось с трудом, иногда даже непонятно было портрет или пейзаж передо мной. А вот зеркала были в лучшем состоянии — они хоть и потемнели от жара, но ещё даже поблёскивали, отражая свет факела, и пуская в полёт по чёрным стенам рыжих «зайчиков».

Один гобелен поразил меня — казалось, что чёрная едкая тьма сторонилась его. Он висел на стене рядом с выходом и мерцал в темноте переливом шёлковых нитей. Ни копоть дракона, ни пыль подземелья, ни само время, словно не могли его коснуться. Мне захотелось рассмотреть его поближе, и я встал на один из многочисленных сундуков, выстроенных вдоль стен. Сундук был огромный и, по всей видимости, не пустой, хотя и довольно ветхий. Его деревянная крышка как-то немного прогнулась подо мной и заскрипела, когда внезапно пол пещеры содрогнулся. Тут же в проёме засветился тусклый багровый свет. Крышка сундука подо мной захрустела, я потерял равновесие, выронил факел, и провалился в недра огромного пыльного, наполненного каким-то тряпьём и посудой, сундука. В то же мгновение багровый свет заполнил весь зал до самого потолка, так, что я, упав навзничь, увидел через проломленную мной дыру, как заколыхались чёрные хлопья сажи, свисающие сверху. Пещеру потряс жуткий рёв дракона. Все внутренности мои сжались в один комок. Я не смел шелохнуться. И только одна мысль не покидала моей головы: «Где Бинли?» Вся моя храбрость покинула меня мгновенно. Я пишу это к величайшему моему стыду, но покривить душой после всего происшедшего было бы верхом несправедливости. Несправедливости по отношению к настоящему храбрецу — моему величайшему другу и учителю Бинли. Да, я всегда знал, что мало на свете таких же самоотверженных и смелых гномов, как он.

Столкнувшись с драконом в закрытой пещере склада без надежды на помощь и без выхода, он не растерялся ни на минуту. Выставив вперёд боевой топор, он не собирался дёшево сдаться дракону. А в это время дракон, уставившись на него своими выпученными немигающими глазищами, медленно наступал, загоняя Бинли в угол пещеры. При этом он мерзко шипел, припадая головой к полу, словно растревоженный гусь.

— Я не боюсь тебя, Имирбар! — крикнул Бинли.

— А мне вовсе и не нужно производить впечатление на свою закуску, — рассмеялся дракон, — ведь ты у меня сегодня на сладкое, хи-хи-хи!

Мощным движением хвоста, словно бичом, дракон выбил из рук Бинли его оружие, однако при этом гном успел увернуться и отпрыгнул в другой угол пещеры.

Тут хихикающего дракона будто подменили. Если бы я мог сравнивать это чудовище с разумными творениями Аулэ, я бы даже сказал, что он испугался. Его голос стал вкрадчивым, а движения осторожными и плавными. Перегородив своей тушей путь к отступлению Бинли из этого угла, дракон «милостиво» пообещал исполнить его последнюю просьбу, если тот больше не будет «скакать и топать, причиняя вред имуществу», как он выразился. А надо сказать, что этот угол пещеры, как, впрочем, и всё мерзкое логово, был завален какой-то рухлядью, среди которой лежали большие круглые чёрные камни, отполированные словно зеркало. Видимо за их сохранность и беспокоился Имирбар. Однако Бинли некогда было что-либо замечать. На пороге смерти этот отважный гном думал только об одном — о своём народе. И поэтому он крикнул: «Имирбар! Скажи своё пророчество! Скажи, как избавиться от тебя, и я умру спокойно, зная, что и на тебя есть управа. Ну же, ведь ты обещал!» Но тут вероломный мерзкий дракон сожрал моего друга…

Я застыл как мёртвый в своём сундуке. Всю эту сцену мне удалось увидеть благодаря щели в прогнивших досках стенки трухлявого сундука. Не знаю сколько я ещё сидел в оцепенении на груде полуистлевшего тряпья и скорбел о потерянном товарище… А дракон в это время устроился в том же углу, где и совершил своё предательское убийство.

«Дракон захочет поболтать! Какая глупая и наивная затея! И вот теперь Бинли заплатил за мою глупость жизнью…» Я совсем забыл о себе и своей участи, когда дракон стал засыпать и как будто бормотать во сне: «Ишь ты, пророчество ему подавай… Моего пророчества не видать вам, подлые гномы… как своих ушей… своих ушей?.. или, может, хвостов?.. какие же у них хвосты, ха-ха, или подков?.. или рогов?.. ха-ха-ха……. Как же, так я им и скажу… ни одному из них…» И стал мурлыкать, словно кот, какую-то песню. Когда я разобрал одну фразу, меня прошил огонь внутри: «… к порогу Ногрода спасителей выведет след…» Я весь превратился в слух. Среди неразборчивых бормотаний мне удалось разобрать несколько фраз, а так как дракон повторял их по кругу, то через некоторое время у меня в голове составился весь текст пророчества!

Вы и представить себе не можете, что было со мной, когда вызубрив эти слова наизусть, я подумал о том, какой ценой они достались! «Бедный Бинли, знай, что ты погиб не напрасно!» — так думал я, лёжа в своём затхлом укрытии. Но чтобы мои знания стали известны, мне надо было ещё выжить и добраться до своих.

Дракон храпел и ворочался во сне. Когда храп особенно набирал силу, я принимался за обследование сундука. Происходило это очень медленно и постепенно, так что до дна я добрался не меньше, чем через пару дней. Мне повезло — почти на самом дне я нашёл две бутылки старого кислого вина — оно спасало меня от жажды в этом вонючем и жарком логове. Я то засыпал, то просыпался в жутком страхе. Мне казалось, что я позабыл какую-нибудь строчку из пророчества или перепутал слова, и оно превратилось в бессмыслицу. Лихорадочно вспоминал, и порой по нескольку часов не мог найти подходящих по смыслу слов. Я боялся, что забуду его или сойду с ума. Мне надо было продержаться неделю — пока не приведут очередного быка — тогда можно будет выбраться отсюда. Но это если я не потеряю самое ценное, что у меня, и не только у меня, осталось — рассудок.

Я давно сбился со счёта дней и ночей. Пещера постоянно содрогалась от всхрапов дракона и тускло освещалась его жаром. Мои глаза привыкли к почти кромешной тьме, и я стал различать изображение на гобелене, который так хотелось рассмотреть когда-то, и который, как выяснилось, и спас мне жизнь. Да! И ещё конечно старый сундук, будь он благословен и проклят — семь дней, проведённых в нём мне не забыть никогда…

И вот, когда я уже почти спятил от постоянного твержения слов, я разглядел на этом гобелене всё, что было в пророчестве. В большом зале (я бы мог тогда поклясться, что это был зал во дворце Ногрода) на троне сидел король гномов (его лицо напоминало лицо нашего короля, только было очень старым), перед ним, преклонив колено, стоял очень маленького роста юноша без бороды и усов и весь какой-то светлый и чистый, хотя одежда на нём и была совсем простая и даже поношенная. Он протягивал королю очень большую жемчужину, сияние которой озаряло его лицо и лицо короля. И ещё две фигуры, находящиеся рядом с ним. Фигуры необыкновенные: один невероятно высокий седобородый старец в нелепой шляпе и маленькая медноволосая красавица в, несомненно, королевском платье, но босая. Жемчужину нельзя было не узнать! Хоть я из гномов, родившихся позже Бойни на Старом Броде, но легенды и песни так воспевают красоту Нимфелос, что каждый мальчишка из Ногрода мог бы описать её во всех деталях.

Уж и не знаю, помутившийся ли разум нарисовал мне эту картину, или она там так и была, но это меня спасло. Едва я вновь смотрел на неё, в голове моей как чистая тихая музыка лились строчки, и я твёрдо знал, что не забуду их уже никогда…»

— Сколько строк? — прервал мага, привстав от волнения Нойн.

— Двенадцать, — ответил Гэндальф.

Дальше в рукописи красовались ровные аккуратные руны, передававшие уже известное моему читателю пророчество, собравшее роковым образом сидящих у камина именно здесь и именно сейчас.

— Это всё? — тихо спросила Лили.

— Да. Думаю, что хронист смог исполнить задуманное и покинуть логово Имирбара, иначе он не записал бы эти слова, — ответил Гэндальф.

— Бедняги, ведь им и вправду некому помочь, — взглянул на мага Лай.

— Похоже, что так, — согласился тот.

— Почему же некому? А мы? — почти обиделся Нойн. — У жителей Ногрода осталось ещё достаточно родственников в Серых Горах!

— Где Серые Горы и где мы? И, кроме того, захотят ли гномы Серых Гор покинуть свои копи ради войны с драконом? Пусть даже и ради родичей? — скептически заметил маг.

И хоть Нойн при этих словах напыжился и стал напоминать о собственном путешествии с братом, Гэндальф быстро остудил его тем, что будь всё так, как утверждает гном, и его родичи действительно переживали бы за Ногрод, они послали бы на выручку не «семеновозов», а целую армию, и не сейчас, а ещё сто лет назад! Здесь Нойн совсем надулся, особенно насчёт «семеновозов».

— Не сердись, Гэндальф, ведь если бы не Нойн, и мы бы ничего не знали, — заступилась Лили.

— Да я и не сержусь, — большая рука мага коснулась её волос. — Я просто не знаю, чем помочь…

— Я верю в то, что всё, что происходит с нами вовсе не случайно. И раз мы здесь, значит так и должно быть. А семена нам ещё пригодятся — не может быть, чтобы все жертвы были напрасны… — Лили тронула за плечо понурившегося Нойна, и, наклонившись к нему, поцеловала в щёку, не подав и виду, что щека была мокрой.

— Уже поздно, — подытожил разговор Гэндальф. — Нам надо отдохнуть. Завтра пир у короля Нарихора. Утро вечера мудренее.

[1] Мы воспользуемся названиями эльфов, так как их язык нам больше нравится.

The early bird catches the worm.

Ранняя птичка ловит червяка.

Утро белым пушистым котёнком играло с солнечным зайчиком на стене. Лили открыла глаза. Она в кровати. Как давно она не спала в кровати? Даже не припомнить. Только тот, кто много дней делил свой сон с травой, землёй или ковриком на дне повозки может понять, как чудесно просыпаться на белых простынях!

Она спустила ноги с кровати, и босые ступни утонули в пушистой мягкой шкуре. Мех щекотал между пальцами и был тёплый, словно шкура всё ещё была живая.

В комнате было тепло, и Лили казалось, что раздвинув шторы, она увидит зелёные лужайки в росе. Тем больше ошеломила её картина за окном:

И отроги гор, и уходящая за горизонт долина были светлы словно небеса — ковёр первого снега превратил серость в великолепие. Вчерашние нищие — ивы, протягивавшие по ветру ветки в немой мольбе, сейчас кутались в пышные белые шубы. Облысевшие терновые кусты оделись в нарядные шапки, словно связанные из пушистой белой шерсти с вкраплениями синих ягод, ставших такими яркими на фоне снега. Но красивее всех стали горы, ослепительно блиставшие бриллиантами своих белых покрывал в утренних лучах.

Снег! Снег! Хотелось, как в детстве разбудить брата и бежать во двор, валяться в пушистом снегу, дурачиться и смеяться до боли в животе! Но было понятно, что всё это невозвратимо далёкая роскошь — как снежные алмазы, таявшие на ладошке — такие прекрасные, и такие невечные.

Лили оделась и вышла в гостиную. Она покрутилась перед большим зеркалом. Подумала про вчерашнее «утро вечера мудренее». Однако никакие «мудрые» мысли с утра не появлялись в голове. "Странно, но в камине лежат вчерашние дрова. Если только не нашлось точно такого же бревна с сучком, напомнившем ей вчера голову дракона… да нет, это — то же самое бревно… Дракон…" — и неприятный тяжёлый осадок с примесью скребущего сердце страха стал заволакивать все приятные чувства, пробуждённые утром… Через противное тёмное скользкое болото тягучего беспокойства пробился маленький белый росток: «Почему так тепло, если камин не топили?» Эта мысль показалась спасением, и радостно ухватившись за неё, Лили побежала будить Лая.

Немного покидавшись подушками, они вместе побежали будить Нойна. А тот уже давно был на ногах и работал в маленькой кузне в подвале дворца. Вместе с ним ловко орудовал молотом и щипцами молодой гном: если верить тому, что гномы живут по триста лет, то ему на вид было не больше ста. Лили сразу бросилось в глаза, что он чем-то отличался от других гномов — то ли светлой рыжеватой бородкой, то ли ясными серыми глазами.

Нойн представил им своего помощника как двоюродного кузена по материнской линии. Звал он его Илифан — по-гномьи это значит Сероглазый.

— Ты видел, какая красота на улице? — обратилась Лили к Нойну.

— Нет, я встал до рассвета — руки соскучились по молоту.

— Там выпал снег! Снег! Такой белый и пушистый! — от избытка радости Лили закружилась на месте как снежинка, спускающаяся с неба в тихую погоду. — Вот только не пойму, — остановившись, она склонила голову набок, словно хотела рассмотреть возникший в голове вопрос с какой-нибудь другой стороны, — почему в замке тепло, если на улице зима, а камин не топят?

Вместо Нойна ей ответил внимательно рассматривающий гостей из полутёмного угла кузни Илифан:

— Мы обогреваем свои жилища не дровами — иначе мы скормили бы печкам весь окрестный лес. Все дома — и подземные, и надземные греет Горячая Река Талинала — вода из подземных источников. Она протекает по трубам в полах и стенах, а затем уходит из города.

Его светлые лучистые глаза на миг встретились с глазами Лили. Ей вдруг захотелось убежать и спрятаться, но её глаза никак не отрывались от этого серого взгляда, а ноги стали ватными и приросли к полу. Спас её брат:

— Вот это да! — громко восхитился он, и Лили шмыгнула за его спину от непонятного тревожного чувства. — Если бы у моего папаши было такое чудо, то он обязательно построил бы теплицу, и не одну!

— А что такое теплица? — поинтересовался Нойн.

— Обычно это маленький сарайчик с пропускающей свет крышей из тонкой кожи или бычьих пузырей. В ней подращивают сеянцы, чтобы раньше получить урожай. А с вашим стеклом я бы построил теплицу большой и светлой.

— А с горячей водой она даже зимой смогла бы кормить вас, — добавила Лили, выглянув из-за Лая.

* * *

Затем хоббиты отправились проведать своих лошадок. Конюшня оказалась полупустой. Лошадей кормили сеном. «Видно овса у них нет», — подумал Лай. Он пошёл осмотреть другие загоны для животных, пока Лили причёсывала своих любимчиков пони.

С первого взгляда было заметно, что гномы мало что понимают в разведении лошадей и коров, и ещё меньше в свиноводстве и птицеводстве. А вот коз у них было много. Эти неприхотливые животные почти весь год сами обеспечивали себя пищей и кровом, а с ними главное — не дать им разбежаться по окрестным горам.

А когда Лай увидел овец, то сердце его упало — таких жалких и несчастных, ободранных и худых, он ещё не видел! Он сразу же с тоской вспомнил своих кругленьких и пушистых хоббитских барашков, которых всех в стаде знал по именам. Как они там? Кто их пасёт? Кто знает их любимые холмы и овражки? И Лай решил, что ради памяти о своих овечках, сделает и из этих бедняг таких же красавиц и умниц, что были у него дома.

Надо было возвращаться и готовиться к пиру. Королевские портные принесли им костюмы. Хоббиты примерили их и отложили в сторону — в этих нарядах они и сами себя не узнали. Обилие золотой парчи и бархата очень смущало глаз и сковывало движения. Всё-таки им была по душе одежда попроще — в ней и приятнее, и спокойнее.

The appetite comes with eating.

Аппетит приходит во время еды.

Лай и Лили были готовы уже давно, но ещё долго сидели у себя, сдерживаемые Гэндальфом, который устроил им целую лекцию по гномьему церемониалу, вычитанному им у себя в башне. «А ещё, — добавлял он, — гостям приходить на торжество раньше назначенного крайне невежливо. Представьте себя на месте хозяев, застигнутых врасплох торопыгами-гостями», — резонно заметил он. Хоббиты были согласны, однако они так волновались, что просто не могли сидеть, а всё время вскакивали, проверяя и перепроверяя свой наряд и то, что ещё можно или нужно было захватить с собой. Ведь они никогда не были на королевских пирах, и пирах вообще, если не считать столетнего юбилея дедушки, который отмечали всей деревней, хотя разве можно сравнивать?

На Лили было её «волшебное» платье, которое сегодня отливало розовым перламутром. Этот нежный цвет прекрасно сочетался с её пухленькими розовыми щёчками и медными кудряшками. А Лай был в своей зелёной простой курточке. Рукава на ней Лили успела удлинить, а саму курточку вышила переплетающимся узором из изумрудно-зелёных цветов — не забывайте, что имя Лаилот означает Зелёный Цветок.

И вот, наконец, они отправились. В большой зал дворца вёл широкий коридор, ярко освещённый фонарями с королевским гербом: на тёмно-синем поле сверкали золотом какие-то инструменты, среди которых знакомыми были только маленький молоточек и что-то похожее на щипцы для колки орехов. Сверху герб прикрывал балдахин из меха горного барса — белого с крупными серебристо-серыми кольцами, увенчанный королевской короной — такой же, какую гости видели при входе в город.

Перед залом коридор раздавался ещё шире, и через полукруглую арку, украшенную невероятной сложности орнаментом каменной резьбы, гости попали в огромный ярко освещённый зал. Стены зала были отделаны розовым с белыми прожилками камнем, причём совершенно необыкновенно обработанным. Может быть, вы когда-нибудь видели, как на разломе некоторых камней, словно морозный иней, сверкают маленькие вкрапления слюды? Если да, то можете себе представить, как будут искриться стены из таких камней — а они были именно такими. Идёшь по такому залу, а искорки перемещаются по стенам вслед за твоим движением, словно стайка преследующих тебя мальчишек, бегущих и машущих руками. Эти искорки словно кричат: «Посмотрите на нас! От нас нельзя отвести взор!»

Потолок уходил ввысь и оттуда спускался огромными коваными люстрами, украшенными горным хрусталём. В невероятно гладком чёрном полу можно было разглядеть своё собственное отражение. Хоббитам этот чёрный пол напомнил первый тонкий лёд на пруду, от которого их всегда отгоняли взрослые, но заглянуть в который так и тянуло.

Вдоль стен стояли длинные ряды крепких дубовых столов, покрытых белоснежными скатертями с лавками по обеим сторонам. Все лавки были устелены белыми пушистыми бараньими шкурами, рыжими лисьими шкурами, серыми волчьими шкурами, пятнистыми рысьими шкурами.

В дальнем конце зала на возвышении стоял королевский стол. За столом виднелись спинки шести кресел. Два центральных из них были выше, с позолоченными изголовьями, украшенными гербами. Над ними нависал балдахин, действительно, как и на гербе, с мехом горного барса.

За пустыми столами сидели важного вида гномы в своих лучших нарядах. Все в круглых парчовых шапочках, у всех бороды расчёсаны и заплетены в причудливые косы.

Как только гости ступили в зал, все гномы дружно поднялись со своих мест, повернулись лицом к гостям и отвесили учтивые поклоны. Нойн и Гэндальф не торопясь направились к королевскому столу, раздавая поклоны и приветствия направо и налево. За ними шагали хоббиты, так же непрестанно кивая головами.

Когда гости оказались на середине зала, из потайной двери в дальнем конце зала вышел король. Его седая борода показалась ещё длиннее, чем тогда на балконе, когда он впервые приветствовал гостей. Король был необыкновенно стар, и, хотя не хотел показывать своей немощи и гордо держал свою голову, увенчанную наверное тяжёлой короной, ноги его плохо слушались, и он опирался на руку Илифана, сопровождающего его.

При появлении короля воцарилась полная тишина — подданные ловили каждое его слово и движение. Гости остановились в ожидании. Подойдя к краю стола и опершись на него свободной рукой, другой рукой опершись на Илифана, король произнёс приветственную речь:

— Наш наиславнейший родич, — сказал он, посмотрев на Нойна, — …один из тех немногих, кто откликнулся на нашу беду… — при этих его словах Нойн немного покраснел, — …удостоил нас не только своим посещением и выполнением возложенной на него тайной миссии, но и осчастливил наше королевство, способствуя исполнению давнего пророчества!

Нойн покраснел ещё больше и склонился в глубоком поклоне. Король перевёл дух и продолжил, обращаясь к остальным троим:

— Я приветствую вас, Предречённые избавители от проклятия Ногрода! Мои глаза ещё помнят те чёрные дни нашествия Имирбара. Мой отец погиб тогда, и он завещал мне беречь мой народ и спасти династию. Мою жену и двоих старших сыновей я не смог удержать на земле. Но город ещё стоит, и мой младший сын готовится взойти на престол. И сейчас я счастлив, что Махал позволил мне дожить до этого дня. Я видел явление Предречённых. Надеюсь, что увижу и падение Имирбара. Так или иначе, теперь я могу умереть спокойно. А пока будем праздновать, и прошу вас за мой стол! Поднимем кружку доброго эля за скорое освобождение Ногрода!

Грянули приветственные крики гномов. Гэндальф и хоббиты поклонились королю. И маг произнёс свою ответную речь:

— О, Нарихор, досточтимый король Синих Гор и вы, благородные дети Махала! — обратился он ко всем гномам. — Мы явились сюда по вашему зову, услышанному далеко отсюда. Судьба вела нас извилистой тропой не для того, чтобы мы отступили в последний миг. Мы останемся и поможем вам в вашей беде. Пока не знаю как, но нужное решение, я верю, придёт.

С последними словами Гэндальфа Лай вынул из нагрудного кармана куртки жемчужину, и все четверо двинулись из середины зала к королю Нарихору. При виде Нимфелос все гномы снова ахнули, а король даже пошатнулся, и два гнома, что были поближе к нему, поднесли королю его кресло и усадили старика.

Поднявшись на возвышение, Лаилот преклонил колено перед королём и совсем просто, без всяких церемоний, протянул ему жемчужину.

— Я знаю, как это чудо дорого вам и вашему народу, — сказал он. — Мне она досталась случайно, так же легко я и расстаюсь с ней: судьба Нимфелос — сиять в короне горных королей!

Король дрожащей рукой принял бесценный дар, Илифан помог ему вставить жемчужину в навершие короны, и она вновь воссияла на троне.

Что тут началось! Словно по мановению волшебной палочки у гномов в руках появились самые разные музыкальные инструменты, кажется, они их достали прямо из-под столов! Грянул дружный гномий оркестр. Понеслась под своды зала радостная песня! Гимн восхвалял королевство и воспевал красоту Нимфелос.

Гостей усадили за королевский стол: по правую руку короля Нойна и мага, по левую сидели Илифан и хоббиты. Стали разносить блюда и приборы. Вся посуда из чистого серебра: не только вилки и ножи, но даже вазы и кувшины — всё сияло и весело отражало смеющиеся лица и счастливые глаза.

Веселиться гномы умели! Бесчисленные блюда сменяли одно другое, кувшины наполнялись снова и снова, музыка и песни не смолкали до вечера.

Лили танцевала, порхая по залу, сначала с братом, а потом её пригласил Илифан. Они кружились, ничего не замечая вокруг, всё было словно в сказке — в одной из тех, что она сама любила рассказывать детям. Стало совсем жарко, и они вышли в боковую дверь зала, чтобы отдышаться.

Небольшая лестница спускалась в прохладный полумрак. Лили сбежала вниз и остановилась, заметив под пролётом спрятавшихся там детей. Словно игра в прятки застала их врасплох, но испуг этот был вовсе не от разоблачения их убежища. У Лили дома оставались три пары таких же круглых удивлённых глазок, и читать их она могла сердцем, понимая всё без слов.

— Привет, вы чьи? — удивилась она.

— Что вы здесь делаете? — строго спросил Илифан. — Вы разве не знаете, что детям на пир нельзя?

— Да они же голодные! — вступилась было Лили.

— Они гномы! — гордо заявил он и, обводя взглядом испуганные детские лица, твёрдо добавил: — И они должны научиться терпеть голод.

— А по-моему, это тебе надо научиться быть добрее, — вспыхнула Лили. — А злишься ты потому, что тебе стыдно за своего отца… — и она заглянула ему в глаза.

Илифан побагровел, потом побледнел и бросился прочь в пиршественный зал.

— Дети, никуда не уходите! — крикнула Лили.

Она тоже вернулась, подскочила к ближайшему столу, за которым захмелевшие гномы распевали какую-то песню. Подпевая и весело пританцовывая вокруг них, Лили ловко собирала в подол со стола лакомства. Потом, так же весело пританцовывая, она покинула зал, вызвала из-под лестницы обладателей голодных глаз и раздала в маленькие ручки еду. Дети рассыпались и скрылись в темноте, словно стайка вспугнутых воробьёв. А Лили присела на ступеньку и горько-горько заплакала.

Сейчас ей хотелось самой побежать к дракону — и пусть он заберёт её, только её жизнь, и оставит всех в покое — пусть он даже спалит её огнём, лишь бы только все жили в мире и счастье, лишь бы эти дети были бы сыты и веселы… Но Лили знала, что одной её жизни для откупа будет недостаточно. Поэтому горячие слёзы нельзя было удержать, а перед закрытыми глазами вставали воспоминания о весёлых и изумлённых мордашках маленьких братиков и их сверстников, внимательно слушающих очередную сказку, как их пухленькие розовощёкие личики меняют выражение, следуя событиям истории…

— Спасибо, добрая королева, — Лили не заметила, как к ней подошли две женщины: одна молодая, другая постарше. — Твоё сердце так же открыто к нашим бедам, как и твои ноги открыты к сырой земле… Я Гекабара[1], а это моя старшая дочь Геланида[2], — представилась та, что постарше. — Наш народ терпит нужду так давно, что никто не помнит уже сытые времена, когда чёрствый хлеб отдавали собакам… Мы, конечно, должны терпеть и учить этому наших детей. А ещё верить в то, что вернутся покой и достаток, и прекратится тиранство дракона.

Они сели на ступеньки рядом с Лили и запели грустную протяжную песню:

Неси, река, мою тоску,

Низвергни слёзы с высоты,

Когда достигнешь серых скал,

Разбей о них мои мечты…

Темна, горька моя судьба,

В беде просвета нет пока,

Но верю — сгинет ворожба,

Спасёшь меня, моя река.

Нужду и голод одолей,

Надежду в горе подари,

Зови, река моя, скорей

Тех, кто подарит свет зари…

Шатмазар, нала, аркели

Менту ред лон мида…[3]

Закончив свою песню, они встали, и Геланида сказала: «Мы верим в тебя и твоих друзей!» И они ушли, не услышав шёпот Лили: «Мне бы вашу уверенность…»

[1] Гекабара — Радость Гор на куздул — гномьем наречии

[2] Геланида — Зелёная Земля

[3] Зови, река моя, скорей / Тех, кто подарит свет зари — на куздул

Constant dropping wears away a stone.

Капля камень точит.

На следующий день Нойн повёл всех осматривать город. Как вы уже знаете, это был город-крепость. Неприступные стены обрамляли отвесные утёсы горного плато, образовавшего площадь города. За этими стенами возвышался ряд ещё более высоких внутренних стен, за которыми и располагался основной город с центральным замком. Резиденция короля действительно больше напоминала крепость, чем дворец. Огромные валуны её стен лишь изредка были прорезаны узкими окнами-бойницами, а по углам замок украшали полукруглые башенки. Одна башня в северо-западном углу возвышалась над всеми сооружениями и над самим городом. Сейчас в ней жил наш маг, а когда-то она видимо была сторожевым постом города. Лили подумала, что если бы этот замок украсили шёлковые знамёна и флаги, он не казался бы таким мрачным.

Улицы города с нарядными фасадами выглядели куда веселее. Витиеватые кованые крылечки, перила, навесы, решётки были здесь таким же лёгким ажурным украшением, как кружева, рюши и оборки на дамских платьях. Даже металлические скаты крыш были увенчаны и обведены узорчатыми просечками.

Особенно гостей удивляли фонари, во множестве развешенные на фасадах. К вечеру хозяева стали зажигать их, и город засветился множеством многоцветных сияющих картинок. На одних вспыхивали всеми цветами радуги фамильные гербы, на других — сцены охоты и битв, на третьих — причудливые, переплетающиеся в такт кованым козырькам, узоры. Всё это было так необыкновенно, так празднично и весело, что всем захотелось запеть, а Лили и Лай пустились в пляс прямо по улице, словно купаясь в отсветах разноцветных огоньков.

Ещё удивительнее оказалось то, что за этими фасадами нет домов! Домов в привычном нам виде — со стенами, этажами, мансардами и чердаками. Дело в том, что все жители Ногрода живут под землёй — в пещерах, пронизывающих всё каменное нутро горного плато города. Эти пещеры имели выход наружу именно в том месте, где стоял фасад дома. И, таким образом, дома были построены не на земле, а под ней. Открыв парадную дверь такого дома, вам придётся ещё долго спускаться по ступеням, пока, наконец, не покажется прихожая, освещённая световым колодцем, уходящим куда-то вверх.

Именно так город и оправдывал своё название на языке гномов — Тумунзахар — Множество Пещер, Рождённых Водой.

* * *

Гэндальф с утра пригласил к себе Лили и Лая. Как он выразился, «попить чайку и обсудить планы». К чаю были сухарики и варенье.

— Положение серьёзнее, чем я ожидал, — признался он. — Мне кажется, что гномы голодают, хоть гордость и не позволяет им признаться в этом.

— А мне и не кажется, — добавила Лили и рассказала о голодных детях под дверьми королевского пира.

— Да-а, — протянул маг. — Сдаётся мне, что на этом пиру мы съели весь месячный запас провизии. И теперь Нарихор посылает вдвое больше отрядов охотников, не смотря на наступившие холода. Нам нужно подумать, как помочь жителям города пережить эту зиму.

— У них есть прекрасные горячие источники. Надо построить теплицы, — предложил Лай.

— Это хорошая идея, — согласился маг. — Я думаю, что семена, которые мы привезли, теперь, благодаря Лили и её знакомой энтинке, смогут одарить нас небывалым урожаем даже зимой!

— А если для полива взять мою «живую» воду, — добавила Лили, — то получить этот урожай можно будет гораздо быстрей! Пожалуй, я «оживлю» все источники в городе, и тогда жители станут здоровыми и легче будут переносить все тяготы их положения.

— Ты умница, — улыбнулся Гэндальф. — Как мог я подумать, увидев вас в первый раз, что вы — просто капризные дети? — он обнял обоих и поцеловал в лоб. — Лай, возьми себе в помощь Нойна и Илифана — они смогут организовать работы. А мне теперь надо подумать, как бы помягче преподнести этот план королю. Старик совсем выжил из ума, — вздохнул маг, — и слушать ничего не хочет о военном походе на дракона. Всё твердит, что Предречённые спасут гномов… А что могут сделать с драконом старик и двое детей? — спросил он словно у себя самого.

— Наш отец часто говорил, — вспомнил Лай, — что из любой беды нас выведут умелые руки, сметливая голова и доброе сердце.

— Твой отец — мудрый хоббит, — улыбнулся ему Гэндальф…

Beauty is in the eye of the beholder.

Красота — в глазах смотрящего.

Лили влюбилась. Это было так ужасно! Она тихонько плакала по ночам, а когда видела его, всё вокруг замирало, и в сердце прыгали солнечные зайчики…

Ей хотелось видеть его каждую минуту. И каждую минуту хотелось спрятаться от него. Это было ужасно!

Лили знала, что краснеет при каждой их встрече. Но с этим ничего нельзя было поделать. Оставалось лишь научиться убедительно разыгрывать равнодушие и отстранённость. Если бы это было так просто?!

Временами ей казалось, что все знают о её влюблённости, и шепчутся, и хихикают за спиной. Временами она была уверена, что никто не догадывается. Главное — чтобы не догадывался он. Она даже представить себе не могла, что будет, если Илифан скажет ей об этом — казалось или жизнь оборвётся, или земля разверзнется, или небо упадёт — а лучше об этом и не думать…

* * *

Прошёл месяц, и намеченные планы стали сбываться. Гномы невероятно быстро построили множество теплиц — вся плоская крыша королевского замка была ими занята, каждый пустой и светлый клочок земли в городе. Лили учила их сеять, рассаживать, поливать и ухаживать за растениями. Семена прорастали прямо на глазах, так же быстро пускалась в рост рассада, и созревали плоды. Только успевай работать!

После постройки теплиц Лай переключился на конюшни, хлевы и птичники. Получая питьё и питание от «живой» воды и правильный уход, цыплята вырастали с индюшку, а куры неслись по два раза в день! Все животные стали лосниться и приносить потомство, не смотря на время года, коровы доились как никогда раньше, а овцы обросли необыкновенно длинной мягкой и шелковистой шерстью.

Стали сбываться мечты Лили о сытной и здоровой жизни для ногродцев. Однако главный вопрос — о драконе — страшил и портил всю радость от успехов.

Гэндальф много времени проводил в библиотеке и подолгу беседовал с королём. Он всё пытался найти способ извести дракона, не прибегая к битве с ним. Король Нарихор панически боялся затевать с драконом войну — и то верно, ведь отдавать дракону быков — это одно, а посылать на смерть своих подданных — совсем другое.

— Как часто мы думаем, что стоит только начать дело, и оно дальше исполнится само собой, — сетовал маг. — Однако, выполнив первую часть пророчества, мы даже и не думали, что придётся выполнять и вторую… Иногда мне кажется, что эти обманчивые слова словно уводят нас в сторону, путают, мешают храбро ринуться в битву. А может быть Нарихор прав, и всё исполнится само собой, стоит только подождать?..

* * *

— Я всё хотела спросить… Почему ты сразу не сказал, что ты сын короля?

Лили сидела с вышивкой перед окном. Яркое солнце искрило морозный узор. Илифан расположился в кресле у камина.

— Не знаю, наверно побоялся отпугнуть тебя этим титулом. Ведь ты такая… простая, искренняя…

— Совсем не похожа на королеву. Я вовсе и не «босоногая королева», как прозвали меня ваши подданные. Мой отец держит маленькую ферму в Пригорье, — Лили покачала головой и добавила: — Я слишком мало ценила его любовь и заботу, поэтому и оказалась здесь.

— Не обижайся, но я этому рад. И благодарен твоему отцу. Уверен, что он — благородный хоббит. По крайней мере, благороднее тебя и твоего брата я не встречал.

Лили улыбнулась.

— Расскажи мне о своей семье, — попросила она.

— Мой отец из династии королей Габилгатхола — одного из двух городов гномов, основанных в Синих Горах. В очень далёкие времена короли нашей династии прославились в битвах и в славных делах. Король Азагал в Год Скорби и Слёз погиб в битве с прародителем всех драконов, ранив его. Есть предание, что за полученные раны дракон проклял все возрождения Азагала. У гномов есть поверье, что Семеро Первых возрождаются в своих потомках через поколение. Поэтому мальчики в династиях получают имя, схожее с именем деда. Праправнук Азагала король Азагол был сожжён Имирбаром — от него не осталось даже пепла. Он был моим дедом.

— Да, мы читали летопись. Это было на мосту, — вспомнила Лили. — Только не пойму, зачем он бросил жемчужину в реку?

— В этом месте река затопила глубокие подземные жилища первых гномов. Дракон никогда не смог бы достичь её дна. Об этом месте есть красивая легенда. Хочешь, расскажу?

— Конечно.

The best is oftentimes the good.

Лучшее — враг хорошего.

Каждый маленький гном ещё из маминых колыбельных знает о Первых Гномах — Праотцах Королях, давших начало гномьему народу. А было это так…

Хозяин земных недр Махал создал Первых Гномов задолго до появления эльфов и людей. Он спрятал своё творение в глубинных пещерах и усыпил детей своих на долгие века.

Когда же настал срок, Махал пробудил Первых Гномов и разрушил отделявшие их от мира преграды. Дети земных недр вышли под небо и удивились великолепию звёзд, сравнимых лишь с блеском драгоценных камней. С тех пор полюбили они всё красивое и блестящее.

Были гномы крепки, как корни гор и неутомимы, как горные потоки. Стал Махал учить их ремёслам, и сам удивлялся, как прилежны и послушны были его ученики. Многими умениями овладели гномы, и в каждой работе находили они свою красоту и гармонию. Каждую вещь старались они сделать особенной, и мастерство их росло, и знания умножались. Много прекрасных вещей для мира сотворили их руки. Сердца же их были обращены к недрам земли, из которых они вышли на свет.

Изначально Махал поселил своих детей в глубоком ущелье реки, высокие стены которого были пронизаны пещерами, промытыми водой. Углубляясь в недра этих пещер, гномы постепенно создали семь подземных дворцов — работа с камнем была их любимым делом. Чтобы река не заливала в паводки их жилища, они построили выше по течению крепкую плотину, и теперь сами могли управлять глубиной реки.

Плотина перегородила ущелье надвое, и перед ней от того места, где когда-то река водопадом спускалась в ущелье, образовалось узкое длинное и глубокое озеро. Теперь, обуздав реку, гномы могли копать и вширь, и вглубь…

Многие годы им не приходилось скучать, и ни о чём, кроме своей работы, гномы не думали. Но однажды всё изменилось.

Перемены приходят, откуда не ждёшь, и тогда, когда ты меньше всего к ним готов…

* * *

Однажды в заповедное ущелье ступила прекрасная нога эльфини. Её тихая песня отразилась от скал и слилась с журчащей песней воды. Ступая босыми ногами по крупным камням, любовно сглаженным и отточенным рекой, она добралась до владений гномов. И тут, внезапно поднявшись из-за поворота реки, плотина, упиравшаяся в звёздное небо, преградила ей путь.

Оглядевшись вокруг, эльфиня заметила пробивавшийся из глубины горных жилищ свет. Направившись за тонким лучиком, она скоро вышла в красивый пещерный зал с колоннами, освещённый факелами и большой кованой люстрой над длинным столом. За столом сидели все семь гномов и ели (понять обедали они или ужинали было ещё нельзя — ведь ещё не было ни утра, ни дня, ни вечера). От неожиданности у некоторых попадали ложки, всклокоченные бороды отвисли вместе с подбородками, а глаза выпучились в изумлении.

Нет, гномы конечно же знали от Махала о Перворождённых эльфах, но впервые увидели своими глазами одну из прекраснейших Детей Эру. Когда же она со счастливым взглядом направилась к ним, обрадовано говоря что-то по-эльфийски, гномы тут же повскакивали из-за стола, кланяясь и приглашая её сесть с ними, ни слова не понимая из того щебетания, что вылетало из её прекрасных уст.

Отведав простой пищи гномов, эльфиня тут же принялась изъясняться с ними. С помощью жестов и догадок они вскоре познакомились. Братьев звали Дарин (Первый), Гурин (Огневой), Торин (Кузнец), Барин (Горный), Фурин (Крепкий), Азарин (Водный) и Нарин (Умный). А их гостья по-эльфийски звалась Виндвэн — Дева Морской Пены. Но гномы тут же по-своему назвали её Налакадуца — Песня Реки.

С этих пор жизнь братьев очень изменилась. Нала осталась с ними и стала учить их всему, что знала сама. Впервые гномы узнали нити и ткани — до этих пор они довольствовались кожей и шкурами. Братья построили для своей гостьи ткацкий станок и научились прясть нити из разных растений и окрашивать их в разные цвета. Нала шила им одежду и украшала их жилища — повсюду был виден её любимый рисунок: два древа золотое и серебряное сплетаются ветвями и посылают миру благодать света. Гномы даже придумали для этих деревьев золотые и серебряные нити, переливавшиеся в свете звёзд. Лона — Светлая — так теперь они звали свою гостью.

Нала рассказывала им (их язык она выучила быстро) о далёких королевствах и скрытых в лесах поселениях эльфов, о недосягаемых землях Двух Древ, населённых богами и богинями, о благословенном свете, разливающемся в тех краях и о своей мечте увидеть Деревья Света.

Гномы были очарованы своей гостьей. Сердца их потянулись к свету и красоте. Теперь красота стала занимать в их работе первое место — что бы они ни делали, всё хотелось им сделать красиво. Всклокоченные бороды теперь были заплетены в косы. Все братья обзавелись подаренными Налой разноцветными кушаками и капюшонами, стали делать ожерелья и перстни для Лоны, а самым первым подарком ей были кожаные туфельки, украшенные сверкающими камнями. Эти туфельки теперь переливались в сиянии звёзд и на горных тропинках, и в зарослях леса, и на берегах реки. А самым любимым местом Налы, где она мечтала о свете, была вершина плотины, куда она поднималась послушать дыхание неба и песню реки…

Незаметно в сердца гномов прокралась любовь. Все разговоры их были теперь о Нале, вся работа посвящалась ей, все мысли витали лишь вокруг её светлого образа. Однажды за столом Дарин решился спросить у неё то, что мучительно хотели и боялись спросить гномы: почему она покинула свой народ? Прекрасное лицо Налы стало грустным, и она рассказала братьям свою историю просто и ясно, как и всё, что она делала.

— Я родилась далеко отсюда на берегу моря. Морская пена одарила меня красотой, но вместе с даром я получила ещё и проклятие — зависть преследовала меня повсюду. Когда я нашла себе избранника среди своего народа, завистливые сородичи погубили его — столкнули в море с отвесной скалы. Я долго горевала, но ничего не могла поделать — несчастья сыпались на всех, кто пленялся моей красотой. Много достойных эльфов пострадало, пока не предложил мне заступничество и своё сердце наш король. И я подумала: «Кто может ему угрожать? Вот здесь-то уж все смирятся…» Да не тут-то было. Слава обо мне дошла до соседнего королевства. Воспетая в песнях, я полюбилась и их королю. А услышав о скорой свадьбе, он двинул свои войска на нашу страну… И тогда я сбежала — оставила отчий дом, родных и весь свой народ, дабы не обрушилось моё проклятие и на их головы. Я пошла вдоль берега моря, чтобы смыло оно мои следы и уберегло от погони. Дошла до того места, где в море впадала река, и стала подниматься вверх по её течению, пока не пришла сюда. Я хочу остаться с вами. Вы — другой народ. В ваших сердцах нет алчности и злобы. Здесь я впервые счастлива…

И она запела одну из своих прекрасных песен на переливчатом эльфийском языке.

* * *

Время шло. Однажды, когда Нала пела вместе с рекой в своём любимом месте, гномы явились к ней все семеро. Встали в круг. И Дарин сказал, опустив глаза долу: «Ты счастлива, а мы нет. Выбери одного из нас, чтобы ему стать женой, а остальным сестрой. Твой выбор мы не посмеем оспорить».

В страхе стояла Нала посреди гномов. Тщетно она объясняла им, что они все для неё как братья, что не может она выбрать никого из них, что лучше она покинет их дом и понесёт своё бремя подальше от их чистых душ. При этих словах отчаяние и тоска охватили братьев. И стали они упрекать друг друга за то, что теряют Налу. И отчаяние превратилось в ярость. И подняли братья друг на друга руку. И впервые топор из орудия превратился в оружие. Чем бы закончилась эта первая в истории гномов битва, если бы не взметнулся белый плащ, и не раздался крик Налы, стоящей на самом краю плотины: «О, всемогущие боги, сколько же раз я просила избавить меня от красоты и заменить её счастьем! Глухи вы к этим молитвам, а я не могу больше сеять раздоры и множить убийства на свете! Примите же вы мою жертву!»

Застывшие гномы успели лишь глазами проводить скользнувшую вниз лёгкую фигурку. И с нею вместе ринулись и вмиг разбились без следа их сердца… Пустыми сосудами — странными и ни на что не способными стали гномы. Боль и тоска вынимали все силы и иссушали тела. Братья сложили протяжную грустную песню и пели её под звёздами в память о Нале, когда к ним явился создатель Махал.

— Вы совершили великий грех, — сказал он им. — Из-за вас рассталось с жизнью бессмертное творение Эру. Однако, ваша вина лежит и на мне. Как мог я, неопытный создатель, подумать, что, явив в мир, созданный любовью, существа разумные, могу оградить их от любви? Я больше думал о ваших руках, чем о сердцах — и вот результат. Одно прощает вас — то, что вы скорбите. Но я постараюсь помочь вам. Я создам для вас жён — добрых и покладистых, а вы дадите мне слово, что никогда не возьмёте себе жены без её согласия. Но получив этот дар, вы потеряете другой. Отныне вы лишитесь бессмертия. Это огорчает меня, ведь я создал вас себе в помощь… Я дам вам возможность возрождаться в своих потомках, и тем не нарушу своих планов. Ещё одно — имя вашей гостьи не должно быть забыто.

Так сказал он и ушёл, оставив своим детям надежду на прощение.

* * *

Братья не могли оставаться жить в ущелье. Всё здесь напоминало о Нале: только сейчас они поняли с какой нежностью и вниманием она относилась к ним. Прекрасные деревья сверкали повсюду, напоминая о той, кем они были вышиты, вытканы, связаны, нарисованы…

При выходе из ущелья река пробила туннель под высокой скалой. В этом месте гномы закрыли ей проход, и тогда река постепенно наполнила ущелье и затопила все подземные дворцы и мастерские, все места, помнящие шаги Налы и её песни. Над плотиной братья построили каменный мост — мост в самом глубоком месте реки. А реку назвали Нала Лона — Светлая Река — так, как они называли Виндвен.

Затем, забрав своих жён, гномы разошлись по разным местам Средиземья. Дарин ушёл в Баракбар — Мглистые Горы и основал там великое Царство Гномов. Гурин отправился в Белые Горы — Баразин. Торин — в Серые Горы — Барафан. Барин — в Железные Горы — Барафунд, а Фурин — в Барагрим — Красные Горы. Только два брата не смогли расстаться — Азарин и Норин поселились неподалёку от Налы Лоны в Синих Горах Баравир и основали там два города-побратима Габилгатхол и Тумунзахар. Иногда они приходили на мост послушать песни Налы, которые звучали в водах её реки, как всегда с тех пор звучала для гномов притягательная и незабываемая эльфийская речь — такая прекрасная, и такая печальная…

* * *

Сейчас эта река зовётся Луна, а мост разрушен драконом, но память о прекрасной Нале живёт, пока живы потомки семерых братьев.

Absence makes the heart grow fonder.

Разлука заставляет сердце любить сильнее.

Какая грустная история… — Лили краешком шитья вытирала мокрые глаза. — Постой, — вспомнила она, — так, если твоего деда звали Азагол, то почему тебя зовут не в его честь?

— Илифаном меня называют только близкие и друзья. А династическое имя у меня Азагрим — Спасённый Водой.

— Как интересно, — обрадовалась Лили, — а ведь у Лая тоже есть второе имя, и почти такое же, как у тебя — Изенгрим. Он жутко стесняется его и никому не говорит, — хихикнула она.

— Так значит, вы тоже из знатного рода?

— Род-то у нас, может быть и знатный, да только наша семья не в почёте у родичей из-за бедности. Таном могут выбрать только богатого хоббита… Расскажи лучше о своей маме, — попросила она.

— Мама — самое светлое, что было у меня в жизни, — признался Илифан. — Она из рода Короткобородых, дочь Барадраса — Горного Кедра. Звали её Лоникара — Дочь Света. И она действительно была светла, как солнечный луч. Я помню, как она расчёсывала свои длинные светлые волосы, стоя у этого окна. Она любила солнце и цветы, зверей и птиц. А ещё прекрасно пела… — Илифан задумался на минуту. — А потом она умерла, ушла вслед за старшими братьями… Умерла в тот день, когда родился мой младший брат. С тех пор я не люблю детей. А брата тем более.

Лили замерла, не смея вспугнуть его воспоминания.

— Я не могу полюбить своего младшего брата, — признался Илифан, — как только вижу его, сразу вспоминаю, что это из-за него не стало мамы…

— Наша мама тоже очень рано умерла, — погрустнела Лили. — Я помню только её улыбку… А то, что ты сердишься на брата — глупо, ведь он в сто раз несчастнее тебя. Всё твоё детство прошло с мамой. И пусть она осветила твой путь ненадолго, как падающая звезда, но у тебя осталось много воспоминаний, которые согревают твоё сердце. А у него мамы не было никогда! Даже вспомнить нечего… Я думаю, он мечтает, чтобы ты о ней рассказал…

* * *

В следующий раз, когда Лили видела Илифана с братом, они оживлённо и весело что-то обсуждали. «Как хорошо», — подумала Лили и солнечные зайчики запрыгали в сердце.

* * *

От самого начала пути хоббитов воспоминания о доме с каждым, отдаляющим от него днём, становились всё тяжелее, всё сильнее наливались, напитывались обречённостью и какой-то виной, отдавались в душе неприятным болезненным чувством. Будто ты виноват, и знаешь, что виноват, и все знают, и будто ты знаешь, что не признаешься в том, что виноват. И от этого знания виноватость только увеличивается.

Поначалу было легче. Возможно, от того, что вспоминались не родные, а только друзья, случайные знакомые, приятные моменты разных встреч. О них печалишься, но не так остро. А вот потом, когда каждую ночь снится дом и родные, тогда по-настоящему задумываешься о том, почему и для чего ты их оставил.

И вот однажды, сам не замечаешь как, но тяжесть начинает спадать. Она легчает, светлеет и постепенно улетучивается, оставляя нам лишь самые светлые и добрые моменты прошлой жизни.

Для Лили такой переломный момент наступил в Рудаурских горах. После потери Нейна и воссоединения с Гэндальфом и Лаем тяжесть с её души постепенно начала спадать.

А вот Лай никогда не вспоминал о доме с печалью. Для него эти мысли всегда были светлы и даже в чём-то наивно возвышенны. Каждый полученный опыт он примерял к условиям Хоббитании, каждое новое знание представлял, как будет передавать своим друзьям, думал о том, какое из новых ремёсел подойдёт тому или иному знакомому хоббиту. Так он словно и не уходил от них никуда, словно и не покидал их никогда насовсем. Он твёрдо знал, что вернётся домой и ещё долго-долго будет вспоминать о том, что происходит с ним сейчас.

Truth lies at the bottom of a well.

Правда лежит на дне колодца.

Башню, в которой жил маг, гномы называли Мазарбул (Книги Времени) — так же, как и летописи, хранящиеся в ней. Лили очень нравилось проводить свободное время у Гэндальфа. Комнату мага наполнял запах старых книг — чудесный запах бумаги и чернил, кожаных переплётов и жжёных свечей. Узкие окна-бойницы изнутри расширялись и пропускали много света, отражённого в белых стенах. Верхние части оконных рам были заняты цветными витражами, словно иллюстрирующими многие эпизоды летописей: битвы, строительство, ремесло, путешествия. От витражей на белых стенах высоченного зала библиотеки ложились цветные пятна света, перемещающиеся с ходом солнца. Лили нравилось любоваться оттенками и переходами, игрой света и тени. Хотя в основном взор её устремлялся вниз — на страницы старинных книг.

Как-то Лили помогала Гэндальфу разбирать старые летописи. Она уже очень бегло читала и писала на гномьем языке[1]. А также Гэндальф учил её эльфийскому. И теперь, раскладывая по годам несшитые страницы древних хроник, она наткнулась на листы, исписанные гномьим письмом. Однако слова, записанные этими рунами, были не из языка гномов. Это больше было похоже на язык эльфов, неуклюже переданный с помощью гномьих рун. Лили решила разобраться с этим текстом и забрала листы к себе в комнату, чтобы заняться совершенствованием знаний как гномьей, так и эльфийской речи.

Когда же она начала свой «перевод», первые же строки заинтересовали её. Отрывок хроники рассказывал о какой-то древней войне между гномами и эльфами. И события этой хроники каким-то образом показались ей связанными с тем, что происходило с ней сейчас. Вот эти листы:

Записи в хрониках Белегоста

Первая Эпоха

Война Ногрода и Дориата

Война разгорелась из-за Наугламира — непревзойдённой работы Казад[2] Ногрода — ожерелья из эльфийских самоцветов, оправленных Наугримами[3] и подаренных ими эльфийскому королю Финроду Фелагунду — Пещерному Ваятелю — великому Другу Наугримов.

После гибели Финрод не оставил наследников и чудесное ожерелье попало к Тинголу — королю Дориата. Гномы Ногрода по просьбе владельца вставили в Наугламир несравненный Сильмарилл — камень, каких больше нет на земле. После этого ожерелье стало не просто прекрасным, а неотразимым. И алчность, и гордость затмили глаза гномов Ногрода. Они убили Тингола и забрали Наугламир, бежав к востоку — туда, где за цепью гор Эред Луина скрывался их город. Погоня была быстрой и беспощадной. Только двое вернулись в Ногрод без добычи и с уязвлёнными бесчестием сердцами. Они подняли Ногрод для мести и для гибели.

Все гномы Ногрода, кто только смог держать оружие, отправились к неприступному когда-то Дориату разорять построенный некогда их предками в дружбе с эльфами прекрасный пещерный дворец короля Тингола Менегрот.

Когда-то могущество Дориата держалось на любви его короля и королевы. Жена Тингола Мелиан — майя — могущественная помощница сил Арды, ровня отцу гномов Махалу. Она защищала Дориат магией от всех врагов. Теперь же Тингол погиб и Мелиан покинула землю. Пал Пояс Мелиан на границах Ограждённого Королевства, и ногродцы не встретили преград на пути. Гномы победили, Менегрот был разграблен, и все его сокровища отправились с войском гномов в Ногрод.

Однако рано гномы стали праздновать победу. Наследник Тингола Берен настиг их у переправы через Атрад. Что было в том бою, никто не знает, ибо никто не вернулся в Ногрод. В Дориате поселился сын Берена Диор с семьёй и жил там до самой гибели Ограждённого Королевства.

Гномы Белегоста не приняли участия в войне Ногрода против Дориата. Наш правитель никогда не забывал о дружбе с Финродом и Тинголом, ведь в его короне сияла подаренная ему Тинголом Нимфелос. Эту жемчужину наши поэты называют Изилью Подземного Царства, сравнивая с сияющей Владычицей Ночи Луной. Тех, кто видел её красоту, никогда не коснётся тление гордости и не помыслят они о своём на земле превосходстве…

После войны запустел Ногрод. Погибли все гномы и некому было передать сыновьям мастерство. Белегост принял жён и детей, ибо родственный долг не искупить лишь скорбью и горем. В потомках Ногродцев течёт и наша кровь, и они нам отныне как дети.

Пал Ногрод, но и Дориату не суждено было долго простоять после восстановления. Не было больше Пояса Мелиан, и её благодать покинула леса Нелдорета и Региона. А какие там остались деревья! Тысячелетия топоры и болезни не касались деревьев древнего Эгладора. Для нас это были просто сокровища — умелым рукам наших резчиков нет равных под звёздами.

Однако для эльфов деревья — друзья, и поэтому лишь самые смелые из детей Махала, населявших Белегост, решались отправиться в Регион за ценной древесиной.

В один из таких походов гномы из южной части Города Казгол и Галах нашли Сокровенных.

Было это зимой. Отправившись в Регион, гномы дошли почти до самого Менегрота. Они были очень смелы, раз решились подойти почти к самому дворцу эльфов. Именно поэтому Галах и Казгол таились как никогда. Вперёд к Менегроту их гнало любопытство — ведь стучать топорами под самым носом эльфов — это уже было слишком. Из Дворца Тысячи Пещер доносились звуки битвы. Гномы подумали, что эльфы вновь подверглись нападению смельчаков из потомков Ногрода — ведь Наугламир оставался у правителя Дориата. В этом случае Казгол и Галах решили помочь своим.

Однако, подкравшись поближе, они поняли, что битва идёт между эльфами. Такого ещё не знала земля Средиземья — Перворождённые убивали Перворождённых! Детям Махала ничего не оставалось, как только наблюдать за происходящим. Битва от ворот Менегрота перекинулась на ажурный каменный мост, сработанный над водами Эсгалдуина нашими предками, потом она продолжалась в недрах горы — покоях Королей Дориата и вскоре затихла.

Гномы изрядно промёрзли в своём сугробе-убежище, но не решались выйти. Вскоре дворец стали покидать израненные эльфы — они убегали, унося с собой немногое ценное и маленькую девочку, которая плакала, зовя мать.

После них из Менегрота вышли двое. Они несли какой-то ящик или сундук, как показалось гномам. Оттащив его подальше от дороги, они понесли его дальше в лес — прямо к убежищу Казгола и Галаха. Гномы вжались в снег и приготовили топоры к бою. Однако, не дойдя до гномов пары шагов, двое поставили свою ношу в снег и быстро скрылись во дворце.

Казгол был умный гном и сразу смекнул, что в сундуке что-то ценное, раз его сразу стали прятать в лесу. Может быть нападавшие не поделили добычу, а может быть оборонявшиеся спрятали самое ценное. Так или иначе, они с Галахом не стали ждать, а схватив сундук за ручки по обеим сторонам, понесли его куда глаза глядели, лишь бы подальше.

Но далеко им уйти не пришлось. В сундуке что-то зашевелилось, и раздался детский плач. Гномы обомлели. Откинув крышку, вместо сокровищ они увидели двух младенцев-близнецов. Дети были раздеты и обессилены плачем — видно ещё до того, как их положили в сундук. План действий созрел мгновенно. Галах сбросил шубу и куртку, прижал детей к себе, а Казгол обернул его всей одеждой Галаха, прибавив и свою шубу. Оставив товарища согревать младенцев, он кинулся обратно. Целью его был дворец — добыть еду и одежду для детей — одна только эта мысль билась в его голове.

Охраны у входа в Менегрот не было. Казгол не знал расположения дворца. Он бежал наугад. Никто не попался ему на пути. В дальних покоях уже начинался пожар. Комнаты были заперты или разрушены, в залах было пусто и холодно.

Достигнув парадного зала, Казгол увидел, что стены его украшают гобелены невиданной красоты и притягательности. Их нити мерцали не только красками, но и манили теплом, излучая неяркий свет. Не помня себя, он стал срывать гобелены со стен. Они оказались лёгкими, мягкими на ощупь, и как будто правда излучали тепло. На парадно накрытом столе всё было перевёрнуто, однако ему удалось найти целый не разбившийся, потому что был он сделан из серебра, кувшин, полный молока. Всю обратную дорогу он радовался и не понимал, почему ему так повезло?

Эльфов он встретил на выходе. Они стояли на мосту и не заметили гнома. Один из них высокий и темноволосый властно отдавал приказы. В приказах звучало только одно: искать, найти и доставить. «Ну уж нет, — подумал Казгол, — вернуть вам детей не удастся. Что нужно иметь вместо сердца, чтобы оставить младенца в зимнем лесу на смерть от холода?» Отдав приказания, эльф и сам вскочил на коня и исчез в лесу.

Казгол мчался к месту расставания с Галахом так, как не бегал ни до, ни после того в своей жизни. Он нашёл своего друга на том же месте. Дети согрелись и уснули. Вместе они завернули их в чудесную ткань, уложили в сундук и понесли домой. Молоко в кувшине Казгол запечатал и спрятал у себя на груди, чтобы согреть в пути.

Только выносливость и скорость детей Махала помогли им достичь Белегоста и сохранить младенцев живыми.

Правитель Белегоста Нарих приказал спрятать детей Дориата в копях и собирать слухи, которыми полнились дороги гномьих трактов Эстолада и Таргелиона.

Вскоре он узнал подробности гибели Ограждённого Королевства. Проклятие Феанора, лежащее на его потомках, толкнуло его сыновей на братоубийство. Желание завладеть Сильмариллом погубило троих из них. Слуги одного — Келегорма — в отместку бросили на погибель в зимнем лесу сыновей Диора — близнецов Элуреда и Элурина, а их сестра Эльвинг была спасена, но пропала где-то в просторах Белерианда вместе с Сильмариллом.

Нарих решил, что открыть тайну спасения близнецов будет слишком опасно и для детей (ведь братья Келегорма Маэдрос, Мэглор, Амред и Амрос были живы, искали Сильмарилл и жаждали мщения), и для Белегоста (кто знает, на что способны эти эльфы, проклятые Мандосом и убивающие даже своих родичей?). Нарих был мудрым и осторожным правителем, поэтому решил скрыть детей Диора и Нимлот навсегда ото всех.

Он дал им другие имена. Гномы зовут их Казаред и Казарин. Мальчики были темноволосы и крепки сложением. Выросли они в копях Белерианда, и только свет звёзд и Луны касался их лиц. То ли от того, что росли они среди гномов, то ли из-за перенесённого в младенчестве, ростом они не удались и были лишь на пол головы выше самых высоких гномов.

Когда близнецам исполнилось по двадцать лет, правитель Белегоста решил разлучить их и отправил Казареда с гномьим караваном на восток — к родичам в Серые Горы. Путь их пролегал по Великому Восточному Тракту, пересекал Мглистые Башни и сворачивал на север к Серым Горам. В самом конце пути Казаред узнал от друга — гнома Казгила — сына Казгола, что обратного пути для него не будет, ибо караван несёт послание владыке гномов Серых Гор Траину, в котором Нарих просит оставить Казареда в Серых Горах навсегда.

Разлучиться с братом было для Казареда тяжким бременем. Он покинул караван и затерялся где-то в долине Андуина между Мглистыми Башнями и Сумеречьем.

После возвращения каравана в Белегост Нарих решил не искать беглеца, чтобы не привлечь внимания эльфов Сумеречья. Их король Трандуил славился мудростью и мог бы догадаться о происхождении близнецов, если бы Казаред попал к нему. Поэтому Нарих подумал, что надо предоставить Казареда его судьбе, если конечно он не вернётся в Белегост.

Казарину сказали, что брат его погиб при переправе через реку, и он долго горевал, найдя утешение лишь спустя много лет в работе, и стал искуснейшим кузнецом Белегоста. Особенно ему удавалось оружие и доспехи.

О Казареде Нарих услышал ещё лишь однажды — слухи ходили, что он примкнул к народу людей, невысоких ростом, населявших долину Андуина в его верховьях, и даже стал их вождём. Он обучил их многому, в том числе рунам и кузнечному ремеслу. Живут эти люди в странных домах, вырытых в склонах холмов, а больше о них ничего не известно.

Когда Казарин женился, Нарих совсем успокоился и перестал заботиться о давно забытом гномами секрете.

Потомки Казарина и сейчас ещё отличаются среди гномов Синих Гор светлой кожей и эльфийским взором серых глаз. Им свойственны искусство в работе и отвага в битве. А в роду их передаётся реликвия — прекрасные гобелены, равных которым нет под Луной.

* * *

«Так вот откуда у Илифана серые глаза, — догадалась Лили. — Он наверное потомок этого Казарина, и в нём есть эльфийская кровь. А вот Казаред похоже попал к моим предкам. Тогда хоббиты населяли как раз верховья Андуина…»

На последнем листе был изображён какой-то план, подписанный как схема прямого хода между Ногродом и Белегостом. Рядом со словом «Белегост» стояло: «Гора Двойной Луны». Тут же по-эльфийски приписано: «Двугорбая». Лили помнила, что именно внутри этой Двугорбой горы живёт сейчас дракон. Что же это за план? Что же это за ход? Есть ли он сейчас? Лили решила сначала проверить, правда ли записана в хронике, или это просто старая легенда.

Её всегда смущала мысль о тех словах, что сказала ей энтинка о Лае и маге: «Один из них найдёт своё счастье у моря, а другому не стоит спускаться под горы». Что значит «не стоит спускаться под горы»? Может одного из них ждёт там беда? Лили совсем не хотелось давать спускаться под горы ни одному из них. Поэтому действовать следовало в тайне.

[1] Смотри Приложение «О языке гномов»

[2] Самоназвание гномов.

[3] Так называют гномов эльфы, в дальнейшем мы все эти названия заменим на слово гномы.

Actions speak louder than words.

Не верь словам, а верь делам.

Первым делом она, конечно, поговорила с Илифаном. Чтобы не посвящать его в свои планы, Лили, как будто между прочим, спросила его о гобеленах. Хотелось бы, мол, посмотреть на вышивки местных умелиц. На что принц сказал ей, что секрет изготовления прекрасных ковров был утерян в Чёрные Годы — время после нападения дракона. Но его мать хранила всегда доставшийся ей в наследство чудесный гобелен очень древней работы. Сейчас он украшает спальню короля как память о дорогой его сердцу жене. Илифан обещал провести Лили в королевские покои и показать реликвию своей семьи.

И вот однажды, когда король после обеда по привычке задремал прямо в кресле за столом, а придворные деликатно удалились по своим делам, Лили и Илифан прошли в спальню короля. Гобелен был единственным её украшением, и висел прямо напротив царского ложа. Лили поразилась, потому что не видела такого никогда. На вышитой картине, словно живые, персонажи застыли, застигнутые мгновением вечности. Лили узнала и сюжет изображённого эпизода. Король Дориата принимал от гномов то самое злополучное ожерелье, о котором говорилось в старых бумагах. Да, такой гобелен могли изготовить только в эльфийском королевстве! Не смотря на прожитые им века, он не выцвел, даже не потускнел! Каждая шёлковая ниточка в нём переливалась и сияла в полумраке комнаты. Драгоценное ожерелье на нём словно было выложено камнями на шёлке. Они сияли и отливали зелёным светом. Воистину волшебное творение!

Лили убедилась, что гобелен мог быть получен от эльфов. Одно смущало её — то, что он один. Ведь в хронике говорилось о двух. И тогда она решила провести ещё одну проверку.

Взяв переведённые записи, Лили поднялась в башню, чтобы вернуть их на своё место в череде других записей. Гэндальф даже не обратил внимания на то, что она пришла. Маг сосредоточенно изучал старый пергамент, как обычно бормоча что-то невнятное себе под нос. Отвлекался он только на то, чтобы мановением руки заставить новую свечу стать на место уже сгоревшей. Аккуратно сложенная горка новых толстых свечей была к его услугам. А канделябр весь заплыл воском и напоминал жёлтый вулканчик, по бокам которого стекали струйки и капли воска, застывая у его подножия.

Взяв в одну руку древние бумаги, Лили приблизилась к шкатулке, в которой хранились палантиры. Открыв крышку, она прикоснулась другой рукой к камням…

Лили уже очень давно не брала палантир в руки, и теперь остро почувствовала колкость проникновения в его память.

Перед ней проплывали образы, словно разорванные временем на части. И вот, очень чётко она увидела, как на фоне яркого белого снега чья-то рука открывает крышку сундука. Большого зелёного сундука с нарисованным на крышке деревом. А в сундуке, обитом изнутри белым, как окружающий его снег, шёлком, дети. Два младенца спят, завёрнутые в шёлковые одеяла. А на одном из одеял сверкнул зелёным светом вышитый неповторимый камень, словно приклеенный к шёлку…

Лили очнулась, ещё различая перед собой этот сияющий драгоценный камень. Да, сомнений больше нет — это тот гобелен, что украшает спальню Нарихора.

Лили, ничего не говоря Гэндальфу, вернула на место бумаги. И только последний лист с планом оставила у себя. Она стала называть его про себя Тайным Лазом, и этот план теперь не шёл у неё из головы. Она хотела, но боялась признаться брату, потому что слова энтинки ценила высоко. Украдкой она сама разбиралась в плане, и поняла вскоре, что в Ногроде Тайный Лаз начинается где-то в подвалах королевского замка. Затем Лили определила, в какой именно части подвала его надо искать. А обследование этой части замка выяснило, что Лаз начинался в королевских кладовых.

Лили долго пришлось помогать на кухне, чтобы получить ключи от кладовых. А потом ещё долго раздвигать корзины на полках и отодвигать ящики от стен, пока не обнаружилась маленькая дверца в углу винного погреба. Она на половину была засыпана мусором и битым стеклом. И если бы Лили не искала её, то никогда не обратила бы внимания на эту почти незаметную дверцу.

Дверь была заперта на замок. На облупленной шероховатой поверхности старого дерева проступала резьба. Лили различила, что на двери вырезаны два герба. Один из них — герб Ногрода, а второй показался ей тоже чем-то знакомым. Но вот почему он знаком ей, она не могла вспомнить.

Возвращаясь из кладовых в раздумье, Лили зашла за братом в мастерскую Нойна. И тут же вспомнила, где она видела раньше второй герб. Одну из стен мастерской украшала коллекция ключей. Илифан как-то рассказывал ей о том, что сам собрал эту коллекцию ненужных ключей. Замки, к которым они подходили, давно поменяли или сломали. А ключи были так искусно сделаны, так красивы, что выбросить их или переплавить не поднималась рука. Это ведь всё-таки была память о старых мастерах…

Вот на одном из этих ключей Лили и заметила тогда два герба украшавших его. Один — герб Ногрода, а второй — такой же, как и на подвальной двери.

Нойн, Лай и Илифан были как всегда чем-то заняты. И на просьбу Лили подарить ей ключик из коллекции, Илифан согласился без вопросов, предложив ей выбрать любой.

Как только выдался удобный случай, Лили проверила, подходит ли этот ключ к двери в подвале. И да, ключ вошёл в скважину замка. Лили повернула его, раздался лёгкий звон. Затем щелчок, и дверь подалась вперёд. Радостные зайчики снова запрыгали в сердце. Она нашла Тайный Лаз! Может быть как-то (Лили ещё не знала как), но эта находка поможет им в борьбе с Имирбаром. А пока надо было проверить этот Тайный Лаз.

Two blacks do not make a white.

Злом зла не поправишь.

Лили решила проверить Тайный Лаз именно сегодня. Она знала, что все сейчас очень заняты. Лай вернётся поздно и упадёт спать не раздеваясь. И никто не хватится её до позднего утра или даже до обеда. Теперь, именно теперь, когда никто не увяжется по пятам, никто не станет спрашивать и запрещать. Нет, она вовсе не пойдёт к дракону, а лишь только проверит, так ли всё просто, как ей показалось, когда она увидела план Тайного Лаза. На плане дорога выглядела прямой и короткой, без поворотов и ответвлений. Ну, а если появятся запутанные ходы или даже отводы в сторону, она тут же вернётся назад, чтобы не заплутать. Ничего опасного в этом Лили не видела.

После ужина Лили сказала, что ляжет спать пораньше и быстренько прошмыгнула к себе. Отворив сундук, она принялась было выбирать одежду потеплее, да тут вдруг у неё погасла свеча, и в сумерках комнаты она заметила, как из сундука пробивается лучик света. Это светилось то самое «чудесное» платье — Лили давно уже спрятала его на самое дно: не до праздников и веселья было ей теперь. Она достала платье, и оно засеребрилось, заискрилось ровным неярким сиянием, словно на него падал свет луны. «Как это было бы кстати, — подумала Лили, — тогда и факела не нужно». Она уже перестала удивляться всем чудесам, подаренным ей памятным утром на волшебной поляне.

Лили надела платье, сверху на него шубу и, затеплив свечу, поспешила в подвал замка. Здесь она достала из кармана ключи и стала по очереди отпирать все двери в кладовых, ведущие её к маленькой полузасыпанной дверце в углу винного погреба. Как и накануне, ключ с лёгким звоном щёлкнул в замке, и дверь подалась вперёд удивительно легко и без скрипа. Лили не стала закрывать её за собой и тут же возле двери оставила свечу. Распахнув полы шубы и озарив ровным тусклым светом проём, Лили шагнула в Тайный Лаз.

Пол, стены и свод Лаза были тщательно выровнены древними мастерами с таким искусством, что казались облицованными каменными плитами. Свет отражался гладкими поверхностями и забегал далеко вперёд.

Лаз был совсем небольшим, даже по меркам гномов — только очень маленький гном мог бы выпрямить в нём свою спину. А для Лили такая высота была в самый раз, и она торопливо прибавила шаги, лёгким шуршанием отражавшиеся от стен. Блики на стенах, словно яркие огненные белки, прыгали впереди, разгоняя тьму и очищая сердце от страха. Лили вовсе не боялась, а лишь твердила про себя, что, пожалуй, дойдёт до конца — надо же убедиться, что это тот самый Лаз, который ведёт в Белегост.

Она прошла совсем немного, а может быть, ей это только показалось, когда прямой ровный и чистый Лаз преградила стена. Хорошо рассмотрев её, Лили поняла, что стена сложена из гладко обтёсанных камней насухо — без раствора. Такую стену можно было разобрать, если вынуть из неё сначала хотя бы пару камней. Лили решила, что препятствие вовсе не серьёзное и из-за него не стоит останавливаться. Она с помощью одного особенно длинного и тонкого ключа кое-как выковыряла сверху камень побольше кирпича. Дальше дело пошло быстрее. Однако камни были тяжёлые, ведь каменный кирпич — это вам не глиняный. Да ещё Лили не подумала: а что, если там несколько рядов таких камней? Но она не привыкла отступать перед трудностями: болели руки и ныла спина, но перед ней ширилось отверстие, а вдоль стен прохода выстраивались вытащенные камни. В кладке оказалось три ряда.

Протиснувшись в узкое отверстие, Лили чуть не потеряла шубу. Она ещё отряхивала её и проверяла, не поврались ли застёжки, как вдруг свет от её платья перестал отражаться в стенах и своде Лаза. Лили, не заметив этой перемены, всё ещё занятая шубой, через несколько шагов провалилась одной ногой мимо привычного гладкого пола и покатилась по ступеням заворачивающей за угол крутой лестницы.

Ошарашенная и оглушённая падением, она плюхнулась в кучу мягкой пушистой пыли и каких-то мелких обломков. Сверху её накрыла шуба.

Всё случилось так быстро, что Лили не успела даже крикнуть или ойкнуть. Тишина, окружившая её и, словно оседающая пыль, облепляющая её со всех сторон, заглушающая звуки, вдруг взорвалась грозным и могучим рычанием.

Изнутри и снаружи Лили обдало жаром. Изнутри — от страха, а снаружи — она сразу поняла почему: Дракон!

Лили вжалась в мягкую трухлявую пыль — сейчас ей хотелось бы раствориться в ней. Дракон! Какой ужас! Мысли метались в голове словно в сумасшедшей панике. Она совсем не думала о том, что может встретиться с драконом. Она думала, что только проверит Лаз, что этот Лаз выходит где-то в городе или ещё где-нибудь, но не прямо в логове дракона!

Ей захотелось кричать. Кричать! Кричать, кричать так громко, чтобы проснуться и всё это было бы сном. Но она не могла даже пикнуть. Все вдруг покинули её: и голос, и силы, и даже мысли. Они словно сбежали от ужаса нависшей угрозы. Голова сразу стала чистой, ясной и пустой… И тут она просто встала. Это был один из тех поступков, совершая которые, мы не отдаём себе отчёт о своих действиях и совершенно не думаем о последствиях.

Шуба свалилась с Лили, и она прямо перед собой увидела огромную голову дракона в тускло отливающей серебром чешуе. Глаза его сощурились от внезапной вспышки сияния её платья. И оказалось, что это спасло Лили от уже занесённой над ней тяжёлой когтистой лапы. Дракон отпрянул немного назад и стал внимательно рассматривать непрошенную гостью.

Сердце у Лили бешено колотилось. Она очень хотела закрыть глаза. Или провалиться сквозь землю. Или мгновенно очутиться у входа в Лаз и броситься наутёк. Но даже глаза не закрывались, что уж говорить об остальном…

Тем временем дракон, неторопливо рассмотрев её с ног до головы, неожиданно учтиво произнёс: «Добро пожаловать, босоногая госпожа». И немного наклонил голову вбок.

Лили поняла, что лучше будет, если она ответит. И как можно учтивее. И как можно смелее. И, как там его зовут? Имярек… Имирук… Нет, Имирбар! Она не знала, вернулся ли голос, и не подведёт ли он её, выдав страх и волнение. Но сделав позу посмелее — как всегда делала мачеха, когда намеревалась ссориться с отцом — выставив вперёд правую ногу и подбоченясь левой рукой, правой рукой описала в воздухе замысловатый жест, и в полупоклоне наконец произнесла: «Да будет благословенно твоё жилище, могучий Имирбар!» Голос не подвёл — фраза прозвучала звонко, и отразилась эхом. Лили показалось, что она даже вызвала искорку удивления в глазах зверя. По крайней мере, тот прорычал в ответ что-то невнятное и улёгся посреди зала.

Теперь Лили краешком глаза уже разглядела, что логово было тем самым большим залом, как и описывал хронист. Однако большим залом он был бы для нас с вами или для гномов, а вот для дракона это была, пожалуй, маленькая уютная норка. Вот сундуки вдоль стен, груда сокровищ позади дракона и светлое пятно на стене — наверное тот самый гобелен… Лили не успела на него взглянуть, потому что дракон ловким движением хвоста выудил из кучи сверкающих камнями и поблёскивающих металлом вещей большое кресло, которое было когда-то троном королей Белегоста, и с грохотом поставил его в центре зала прямо перед собой. С пола от удара поднялась пыль. Лили даже удивилась, что кресло не развалилось от такого удара: и впрямь гномья работа…

— Прошу! — прорычал дракон, укладывая хвост на место.

Лили совсем не хотелось ни на шаг отодвигаться от спасительного Лаза, и ни на шаг придвигаться к дракону. Но выбранную роль надо было играть до конца. Тем более, что даже отсюда она не сможет быстро добежать до выхода. Поэтому Лили как можно более спокойно и неторопливо направилась к креслу, глядя прямо в глаза дракону.

Дракон по-кошачьи подобрал лапы и теперь был похож на лежащую рядом с кучей золота кучу серебра. Его чешуя блестела как огромные монеты. Сложенные крылья напоминали груду длиннющих клинков в серебряных ножнах. Четыре огромных серебряных рога венчали его голову. И даже глаза казались серебристыми. Всё это серебро сияло, словно начищенное. Лили даже почему-то подумала, что в этом сиянии есть какая-то странность. Что будто бы дракон когда-то был красным или зелёным, а теперь от долгого сидения под землёй просто выцвел…

И вообще Лили казалось, что это совсем не она сидит перед драконом. А она стоит где-то рядом и слушает их почти светскую беседу о погоде, о приступах ломоты в лапах дракона…

И тут стоящая незримо вторая Лили взглянула на светящийся гобелен — чудесная вышивка шёлком по шерсти, словно картина, написанная маслом, запечатлела тот самый миг, когда Лай передал жемчужину королю гномов. Лай именно в той самой нелепой, не по случаю, одежде. А на его зелёной курточке — те самые изумрудные цветы, которые Лили сама вышивала в ночь перед королевским пиром! Он и Гэндальф как живые! И король. И по правую руку от него — Илифан. У Лили забилось сердце: Илифан на картине смотрел в этот миг прямо на неё — ту, что тоже была на полотне. И в его взгляде было столько нежности, что Лили тут же перебросила взгляд на свою фигурку. Платье на ней, точь-в-точь, что и сейчас и светится так же.

Ах, вот оно что! А то, с чего бы это дракону быть таким любезным! Он узнал её. Он знает, что Лили — королева из им же сказанного пророчества! Он наверно очень удивлён. А ещё ему что-то нужно, иначе он давно сжёг бы её или сожрал. Лили не успела додумать, что же нужно от неё дракону, как тот заметил и перехватил её взгляд на гобелен.

— Я вижу, ты узнала себя, — вкрадчиво начал он.

— И не только себя, — подтвердила Лили. — Скажи, откуда ты узнал, что всё это исполнится?

— Значит, всё исполнилось! — сдерживаемая радость прорвалась в рычании Имирбара. — Не зря мои глаза прикрывались тогда, когда этот гномовский олух чихал и ёрзал в старом сундуке. Мои надежды оправдались!

— Так это были только надежды? И пророчество не предсказывало будущего?

— Всё просто. И в то же время непросто. Мне нужна была одна вещь… Этот случай был одним из способов её получить.

— Но как ты мог быть уверен, что это исполнится?

— Видишь ли, этот коврик на тисовой раме, — дракон махнул в сторону гобелена, — не гномьей работы. И даже не эльфийской. Это что-то посильнее… Я только могу догадываться, кто это сделал, но не могу даже представить, как он попал к этим грязным копателям. Теперь он — украшение моей коллекции… Я часто любуюсь им, ведь на нём…

Тут дракон мечтательно закатил глаза и замер, а Лили не смела отвлечь его от его драконьих мыслей.

— Так вот! — уже другим голосом прорычал дракон через минуту. — Ты достанешь эту жемчужину и принесёшь её мне! И я забуду про ваш гномий городок. И не позже двойной луны! А то ваши стеклянные огороды превратятся в кучу золы!

Глаза дракона, злобно сузившись, приблизились к лицу Лили так близко, что ей показалось, он съест её прямо захлопнувшимися веками. Она закрыла свои глаза, и Нимфелос так явственно всплыла перед её внутренним взором, словно руку протяни — и ощутишь её прохладную тяжесть в ладони… И голос Гэндальфа донёсся словно издалека: «Запомни, Лай, чудо родится из того, что обычно просто валяется под ногами. Помнишь, как ты поднял Нимфелос, приняв её за старое утиное яйцо? А в итоге ты обрёл сокровище, равное которому вряд ли ещё раз появится в этом мире. Хотя… море иногда рождает из сора такие шедевры!» И мягкий смех Гэндальфа растаял в темноте.

Лили открыла глаза. Дракон всё ещё смотрел на неё, словно хотел прочитать в глазах её мысли. Зачем она сюда вообще пришла? За палантирами? И где же они? Есть шанс узнать.

— Я сделаю, что ты хочешь, — уверенно ответила Лили, — но каждая сделка достойна оплаты.

— Ха-ха-ха! Вечный двигатель мира — жадность, я узнаю тебя! — оживился дракон. — Что ты хочешь?

— За Нимфелос ты отдашь мне палантиры! — смело выбросила свой козырь Лили.

— Палантиры? Что это? — серьёзно удивился дракон.

— Это круглые гладкие… вещи… похожие на… — у Лили снова пронеслось в голове: «…как ты поднял Нимфелос, приняв её за старое утиное яйцо…» «Похожее на яйцо? И как она раньше не догадалась?» — Так ты вовсе не дракон, а дракониха! Эти самые гладкие шары — не палантиры. Он увидел тогда яйца. Яйца дракона!

Эта догадка так ошеломила саму Лили, что она не замечала, как она ошеломила дракона. Платье Лили засветилось ярче, потому что серебряная туша сильно потускнела.

— Уходи!!! — проревел дракон. — И возвращайся вовремя!

Он отвернулся и направился в глубину пещеры. А Лили, всё ещё потрясённая своей догадкой, тихо встала, подобрала шубу и отправилась домой.

Best defence is attack.

Лучшая защита — нападение.

Вырвавшись из лап дракона, Лили благополучно достигла своей спальни. Всю ночь она провела в раздумьях. А на утро решила, что открыться может только Илифану.

Найдя его в кузне одного, она выложила ему всё о том, что с ней произошло, почему не хочет посвящать в это Лая и Гэндальфа. Лили боялась, что Илифан будет смеяться над её страхами, но он был поражён смелостью этой маленькой леди и неожиданно серьёзно разделил её точку зрения. Он сказал, что ведь именно из-за такого же суеверного страха и его отец не может принять решение о войне против дракона.

— Мой старик так же боится, что я сгину в пасти Имирбара, как и ты боишься за брата и за друга, — сказал он. — Он даже взял с меня слово, что я и близко никогда не подойду к Двугорбой горе. Но я готов нарушить клятву и помочь тебе, только вот не знаю как.

— Я придумала одну хитрость, чтобы обмануть дракона, — начала Лили. — Я понимаю, что ни твой отец, ни гномий народ не захотят, даже при угрозе полного разорения, расстаться с жемчужиной — реликвией предков. Поэтому надо попытаться сделать её двойник. Не удивляйся, но это возможно! Если бы у меня была большая очень гладкая бусина, то я могла бы плотно обложить её шёлковой нитью. Такой нитью, которая бела и переливчата, как жемчуг, и светится изнутри так же, как и Нимфелос.

— Ну, подходящую бусину можно сделать из стекла. Я мог бы отлить такую.

— Вот здорово! Это то, что нужно!

— Только где же взять этот шёлк?

— Это уже моя забота, — заверила Лили. — Теперь одно лишь тревожит меня: что будет, если дракониха обнаружит подмену?

— Думаю, тогда нам придётся туго. Но здесь нам может помочь секрет моего отца.

— Что за секрет?

— Короли нашей династии — владетели Белегоста издавна хранят секрет постройки подземелий в горе, где сейчас обитает, …я не ошибся — ты сказала «дракониха»?

— Да, об этом расскажу тебе потом. Так что за секрет?

— Все залы внутри горы держатся на колоннах. И все-то колонны как будто обычные. Все, да не все. Одна из них — Замковая Колонна. Такая, как бывает «замковый камень», что не даёт арке развалиться. А эта колонна не даёт обрушиться потолку. Пока стоит она, стоят и все другие колонны, а если она упадёт, то обрушатся и все остальные. Это было придумано на случай захвата копей врагами.

— Вот это да! И ты молчал! Так ведь можно обрушить залы и запереть дракониху внутри горы навсегда!

— Да, только как это сделать, пока она в логове? Ведь любого, кто войдёт туда и станет стучать молотом, она проглотит или сожжёт, не успеешь и моргнуть…

— А если её отвлечь? Например, жемчужиной. Сколько надо времени, чтобы разрушить Замковую Колонну?

— Не знаю, надо всё выведать у отца и хорошенько обдумать. Вот только времени у нас не очень много. Помнится «Двойная Луна»» — это древний праздник Белегоста, когда в одно из весенних полнолуний над Двугорбой горой садится в седловину её хребта двойная луна.

— Двойная луна? — удивилась Лили.

— Да, она раздваивается именно там, над горой, а затем уходит за горизонт.

— И когда же это бывает?

— День нужно вычислять по специальным таблицам, которые хранятся где-то в башне. Ведь уже очень много лет мы не празднуем этот праздник…. Если честно, то пир в вашу честь, в честь Предречённых — это единственный праздник, который я помню.

— Как? А как же праздники урожая и первого снега, пир первой каши и первого мёда? А другие праздники?

— Я и названия-то такие слышу впервые. Но, если мы победим дракониху, я отпраздновал бы это и все те праздники, о которых уже забыл наш народ. И ещё я очень хотел бы, чтобы эти праздники организовала ты.

Лили смутилась и торопливо добавила, словно и не было последней фразы: «Я попрошу Гэндальфа заняться вычислением времени».

В этот момент в кузню вошли, весело обсуждая что-то Нойн и Лай. Илифан и Лили, словно вспугнутая парочка голубков, «разлетелись» по разным углам. Лай и Нойн дружно засмеялись. Они подумали, что застали влюблённых врасплох.

* * *

С этих пор Лили и Илифан часто шептались по углам, уточняя детали будущего приключения. Она рассказала ему, почему считает Имирбара драконихой: Лили догадалась, что большие гладкие шары, которые упоминал хронист, это не палантиры, а яйца, которые высиживала дракониха. Вот только куда они подевались, и вывелись ли из них драконята, было непонятно.

Со стеклянной бусиной у Илифана всё получилось быстро и хорошо, чего не скажешь о секрете короля. Отец с воодушевлением воспринял предложение о возрождении древнего праздника, но наотрез отказался разговаривать с ним на темы, даже отдалённо напоминающие о драконе. Но Илифан не сдавался.

Лили же долго занималась изготовлением «подделки». Она распустила на ниточки подол волшебного платья, и теперь аккуратно виточек за виточком обматывала стеклянную бусину тончайшими ниточками чудесного шёлка. Благо платье теперь стало белоснежно-белым как Нимфелос. Работать надо было крайне точно и тайно, поэтому дело продвигалось медленно. Но с каждым новым слоем нитей, бусина всё больше походила на жемчужину.

Пока Илифан и Лили занимались своим, Гэндальф, по просьбе Лили, якобы для возобновления древнего праздника, вычислял по таблицам в башне будущий день Двойной Луны. Это так же оказалось нелёгким делом, так как таблицы местами истёрлись и были основательно повреждены мышами. Бедный маг почти заново проводил все расшифровки и расчёты. Но он не привык сдаваться и отступать перед трудностями. Тем более, что это нужно было для праздника. А ведь он так любил праздники! Это очень подбодрит жителей города. А ещё Гэндальф готовил для них праздничный сюрприз…

И вот наконец-то расчёты окончены. День Двойной Луны — 7 апреля. Явление произойдёт через час после захода солнца. И то, что это будет почти в темноте, особенно нравилось магу. А вот Лили, похоже, немного огорчилась, узнав от него дату. Правда, тут же сослалась на то, что просто не успевает подготовиться к празднику. А вот у Гэндальфа почти всё готово. Он давно никого не пускает к себе в башню, предпочитая, когда нужно, спускаться к друзьям самому.

У Лили работа была закончена. «Жемчужина» получилась на диво. Как две капли воды она была похожа на настоящую Нимфелос. Вот только платье Лили сократилось чуть ли не в половину, ведь нити его были невероятно тонки! Однако она не жалела материал — на кону стояла вся миссия Предречённых, а также возможность сохранить жизни друзьям и близким.

Гораздо больше её тревожило то, что у Илифана никак не выходило разговорить короля. Нарихор всячески избегал оставаться с ним наедине, и тем более говорить о колоннах.

It is always darkest before the dawn.

Самый тёмный час — перед рассветом.

Время неумолимо бежало вперёд.

Наступил назначенный день. Все готовились к празднику. Примерно посередине пути между городом и горой был построен высокий помост — смотровая площадка, с которой должно было быть отлично видно предстоящее явление Двойной Луны. После этого события, на котором собирались быть чуть ли не все горожане, намечалось посмотреть также на сюрприз Гэндальфа, а затем вернуться в Ногрод в замок на королевский пир. Гномы готовились заблаговременно, поэтому праздник обещал быть поистине грандиозным.

Радостная предпраздничная суета с самого утра будоражила сердца всех, кроме двоих. Лили и Илифан были в отчаянии — их план срывался, ибо выведать что-либо полезное у короля просто не представлялось возможным. Что только они не придумывали, всё было напрасно.

Поэтому Лили решила, что сегодня она исполнит хотя бы первую половину плана: отдаст дракону поддельную Нимфелос, а там будь что будет. Ведь исполняя свой план, они словно подставили под ярость дракона всех жителей города среди чистого поля на праздничном помосте. Лили содрогалась при одной только мысли, что Имирбар не исполнит обещанное. Илифан же был против такого риска и не хотел отпускать её одну. Они уговорились спуститься в Тайный Лаз вместе тогда, когда весь народ двинется к месту зрелища: в толпе никто не заметит их отсутствия.

Выход торжественной процессии был назначен на три часа пополудни.

* * *

Лили сидела у зеркала, и ничто не могло прогнать её тревогу. Ни прекрасный солнечный апрельский день за окном. Ни радостное щебетание птиц. Ни даже то чудо, что почти утраченное волшебное платье восстанавливалось само собой: на месте отрезанных рукавов и юбки словно молоденькие тонкие листочки вместо сброшенных осенью старых, «отросла» новая нежная тонкая белая ткань. Многослойная и полупрозрачная, она придала платью пышность и воздушность. Теперь Лили в нём была похожа на парящее в небе облачко. Она грустно разглядывала свой новый наряд, в котором теперь должна пойти то ли на праздник, то ли на плаху…

В два часа пополудни Лили встала, оставила на зеркале записку, взяла шкатулку и ушла.

В это время Илифан зашёл в покои к отцу, чтобы ещё один последний раз попытаться узнать его тайну. Ещё не появившись в дверях пустых покоев — все придворные участвовали в подготовке шествия — он услышал слабый старческий голос, бормочущий что-то себе под нос. Это остановило его, и он прислушался, замерев у двери. Старый король сидел перед зеркалом, так же, как и Лили в этот момент. Но вместо платья он примерял корону и разговаривал с ней.

— Нимфелос, моя чудная Нимфелос! Вот и настал долгожданный миг, когда ты вновь увидишь это чудо! Закат Двойной Луны. Мы не праздновали его почти два века! Я знаю, ты так соскучилась по шумным торжествам, — он засмеялся тихим хриплым смехом. — Гора Двугорбая — священная гора для белегостских королей. Недаром наша корона украшает даже её тайну — Замковую Колонну в центре зала. А-а-а я помню, как мы мучились, когда в колонне вырезанная корона никак не могла передать твоего блеска и величия, о несравненная Нимфелос! Отец приказывал приклеить в этом месте перламутр, и врезать белый мрамор, и смазывать горящим в темноте фосфором… Ничто не в силах передать твою, Нимфелос, силу.

Старик поцеловал корону и наконец надел её. А Илифан опрометью бросился к Лили, ликуя от радости — тайна колонны была раскрыта!

Ошалевший от невероятной удачи, он не стучась ворвался в комнату. И обнаружил лишь записку: «Прости. Я ушла раньше. Я не могу рисковать будущим королём Синих Гор. Лили». «Значит, она уже там, — подумал Илифан. — Тем более надо спешить!» И он бросился в подвал — нет, не к Тайному Лазу, ведь Лили никому не открыла, где он находится, даже ему — а в кузню, где он схватил два самых больших молота. С ними он выскочил во двор замка и побежал к конюшне.

Нарядная процессия уже покидала ворота города. Во дворе замка оставались только замешкавшиеся слуги. В конюшне Лай седлал последнего самого крупного пони — белого в рыжих пятнах. Илифан бросился прямо к нему. «Быстрее, Лили в опасности, — крикнул он на бегу. — Запрыгивай на коня!» Лай быстро затянул последнюю подпругу, вскочил в седло, следом за ним вскочил подбежавший Илифан, и они снялись с места в галоп. «Что случилось?» — уже за воротами замка удивился Лай. «Расскажу по дороге, — ответил Илифан. — Обгоняй всех и вперёд к помосту!» — скомандовал он, устраивая молоты у себя на коленях.

На полном скаку они обогнали повозку короля. «Мальчики, какие молодцы! — весело изумился старик Нарихор. — Они наверно тоже готовят какой-то сюрприз — вон как торопятся!» — беспечно махнул он рукой вслед проскакавшим вперёд двум всадникам на одном пони.

As you brew, so must you drink.

Сам заварил кашу, сам и расхлёбывай.

Перед Лили предстала печальная картина. Дракониха, всё такая же огромная, лежала, распластавшись на груде золота. Однако, она уже не была похожа сама на груду серебра. Она потускнела и почернела, словно её серебро покрылось патиной. Она угасала в самом прямом смысле этого слова — в пещере уже не сгущалось жара, когда-то исходившего от её могучего тела.

Почуяв Лили, она приоткрыла глаза: на Лили смотрели два гаснущих уголька…

— Ты принесла её? — голос драконихи стал хриплым и сипящим.

— Да, — спохватилась Лили: вид драконихи так сильно её поразил, что она на минуту забыла о плане и прочем. — Она здесь, вот в этой шкатулке.

Лили подошла и поставила чёрную блестящую коробку перед мордой зверя. Дракониха приподняла голову, и та неуверенно закачалась на ослабевшей шее. Лили вдруг стало так жалко это чудовище, хотя она не могла понять за что. И разве можно пожалеть кровавого убийцу, безжалостного монстра? Лили понимала, что дракониха хочет открыть шкатулку и увидеть жемчужину. Ведь она мечтала о ней столько лет! Она хочет увидеть Нимфелос, и не может даже шевельнуться. Могущественный дракон Имирбар, наводящий ужас на всё живое в течение многих веков, теперь лежит здесь остывающей тушей и думает, что желанная мечта вот-вот сбудется…

Лили сама откинула крышку шкатулки, и шёлковая «жемчужина» засияла, переливаясь перламутром и искрясь, словно утренний снег.

— Величайшее из сокровищ… — прохрипела дракониха, — …но оно уже не исцелит меня.

Лили посмотрела ей в глаза и увидела слёзы. «Неужели она плачет от радости?»

«Нет, — словно ответила на её мысли дракониха, — этот свет не заменит мне тайного света и жара, исходившего от моих последних детей… Да, ты правильно догадалась. Я — Мать Северных Драконов. Я прожила долгую жизнь. Такую долгую, что ты и представить себе не можешь, — она говорила прерывисто, громко со свистом дыша. — У меня было много детей… Сколько?.. Я уж и не помню сама… Но все они были мне сыновья. Драконы северных просторов. Так уж решено судьбой, что каждая Мать Драконов рождает одну единственную дочь. И рождает её последней из всех детей…

Для своих последних детей я выбрала это место. Потому что сюда влекла меня жажда обладания редким сокровищем из короны гномьих королей. Я хотела увенчать ею свою единственную дочь… И что вышло? Глупый гном отправил жемчужину в реку, которая в том месте оказалась так глубока… Шли годы, но я чуяла свою добычу там, на дне, в узких извилистых ходах. Но однажды она пропала… Долго билась я над разгадкой, но случай подсказал мне выход. Когда явились эти лазутчики, всё показалось таким простым и забавным — вот сейчас расскажу им сказку — и сюжет-то перед глазами. А они пусть ищут потерянное, пусть сами воплощают мою мечту!

Мои последние дети тогда уже были со мной. Они ещё не покинули свои тесные скорлупки, а я уже придумала им имена: самый крупный — Кулурулок — Червонозлатый, рядом с ним Уррутур — Жаркий Гнев, Балмор — Сила Тьмы, Турэред — Властелин Гор, Литангур — Испепеляющие Чары, Ангатангир — Железный Убийца, Нарфун — Тёмное Пламя и Серегдел — Кровавый Ужас. А дочку я назвала Белеганка — Могучие Челюсти. Такой драконихи ещё не знал свет…

Три года надо высиживать яйца драконов. Но не прошло и половины этого срока, как однажды весной, вылетев попугать гномов, я возвратилась под утро в пустое гнездо. Мои дети пропали! И только мерзкий орочий запах… Без сна и отдыха я обшаривала все Синие Горы, пока не сменилась луна, и силы не покинули меня…

Моё горе и жажду мести нельзя было забыть. Можно было лишь заглушить другой жаждой — жаждой сокровища. И что же? Теперь даже этого у меня нет. Все желанья сбылись, кроме самого главного…»

Дракониха залилась тихими слезами. Лили было очень жалко её. Как ни странно, но она очень хорошо понимала все её страдания: даже самая злая и кровожадная мать всегда остаётся матерью, и дети для неё главнее всего на свете. Лили попыталась утешить её:

— А вдруг Ваши дети живы?

— Даже если так, — помутневшими от слёз глазами дракониха уставилась куда-то сквозь Лили, — они никогда уже не станут полноценными драконами. Без матери даже при должном обогреве из яиц вылупятся бесполые твари. Они будут гораздо мельче своих собратьев и потеряют свой цвет. Они не станут ни красно-золотыми, ни изумрудно-зелёными, а только чёрными как уголь… Я называла свою Белеганочку Дымкой, — слёзы снова ручьём стали заливать ей морду. — Лишь я одна знала, какой серебристой звёздочкой светится внутри моя голубая Дымка — дракониха небесного цвета. Она должна была стать моей заменой — великой Матерью Драконов Севера! — и рыдание, а может быть хриплый рык, огласило пещерные своды.

И вдруг всё стихло. Дракониха посмотрела прямо в глаза Лили:

— Мой час пришёл. Я умираю. И знаю, что ты исполнишь назначенное. Бери себе в награду любую вещь отсюда, но прежде дай мне клятву, что никто не нарушит мой покой.

— Обещаю тебе, что пока я жива, я буду хранить твою тайну, — как можно торжественнее произнесла Лили. Слёзы наворачивались у неё на глаза. Свирепое чудовище, которое ещё утром она так ненавидела, теперь казалось ей несчастнейшим существом на свете…

Лили не без труда сняла со стены гобелен и вышла с ним через широкий проход в зал с колоннами. Там она увидела бегущих ей навстречу брата и Илифана.

— Как ты, всё хорошо? — разом спросили оба.

— Зачем ты ушла раньше? — упрекнул её Илифан. — Я узнал о колонне! Только как же теперь отвлечь дракона?

— Не беспокойся, она больше не выйдет оттуда, — заверила его Лили. — И всё-таки нам надо закончить наш план. Ищите и ломайте колонну без спешки. Я подожду вас у выхода.

— Ищи в центре! — крикнул Лаю Илифан, и они бросились осматривать колонны, пока не нашли нужной.

— Ломай, не бойся, — приговаривал, взмахивая молотом, Илифан. — Пока все колонны не рухнут, потолок будет висеть, и мы успеем удрать!

Лили не оглядывалась назад, даже когда торопливо и мощно застучали молоты у неё за спиной. Она была уверена, что всё благополучно завершится. Это была не просто уверенность, она знала, что будет так. Пророчество исполнилось до конца. Это произошло независимо от того кто, когда и с какой целью его произнёс. Всё вышло как в старых сказках и балладах. От этого даже мурашки побежали по спине…

Ну вот, наконец-то и выход. Свежий ветерок подхватил её кудри. Солнце послало последний луч и скрылось за Синими Горами.

Замолчали молоты в глубине горы, но грозный звук треска ломающегося камня не смолк, а только стал нарастать.

— Бежим! — услышала за спиной Лили, и все трое бросились вниз в долину, по пути захватив с собой пони.

Когда они достигли жуткого места кормёжки дракона, то услышали, как загрохотала за спиной гора. Обрушившийся зал навсегда запечатал вход в драконье логово.

Усадив Лили на пони и взяв его под уздцы, компания отправилась в обратный путь, по дороге сочиняя «официальную версию гибели дракона».

Лили наотрез отказалась прослыть главной героиней победы, а Илифан не хотел, чтобы отец подозревал его в клятвопреступлении. Поэтому все лавры решили возложить на Лая. Как он ни противился, Лили и Илифан уговорили его побыть драконоборцем.

— Пусть будет так, что Лили приготовила сонное зелье, — предложил Илифан. — Никто не усомнится, ведь все считают её волшебницей. А ты, Лаилот, опоил дракона и запечатал его в логове, где теперь он умрёт от голода. Никто не посмеет ещё долго приближаться к горе. Мы объявим её священной и запретим там копать. А о том, что было на самом деле никому ни слова!

— А как же я узнал про колонну? — указал на пробел в версии Лай.

— Колонну по древним рукописям вычислил Гэндальф! Ведь он же вычислил День Луны, — помогла им Лили. — Я думаю, что маг без вопросов подыграет нам.

Ветер свободы разносил ранневесенние запахи оттаявшей земли, когда, оглянувшись назад на Двугорбую гору, они увидели двойную луну, садившуюся в седловину в бледных вечерних сумерках. Это было давно, так давно, что ни на одной из этих лун ещё не было пятен…

Когда обе луны совсем скрылись за горизонт, в наступившей темноте раздались залпы. И в небо поднялись и рассыпались шарами и фонтанами фейерверки разноцветных огней. Это был сюрприз Гэндальфа. Почти месяц маг в своей башне готовил его. А теперь толпа гномов ликовала, дети визжали от счастья, а старый маг довольно улыбался в длинную седую бороду, поднося запал к очередному салюту. Заиграла музыка, и танцующая процессия направилась обратно в город.

Business before pleasure.

Делу время, потехе час.

Когда Илифан и хоббиты добрались до города, пир был в полном разгаре. Его было слышно «за версту». Ещё не доходя до пиршественного зала, их встретила музыка, гармонично отражавшаяся в высоких сводах. А дразнящие запахи блюд словно тянули и подталкивали в нужном направлении.

Илифан быстро проскользнул между танцующими к королевскому столу и занял своё место. А Лили и Лай так и остались стоять на пороге в нерешительности, не зная как привлечь внимание всей этой шумной веселящейся братии.

— Мы убили дракона! — крикнул Лай, но его крик потонул в шуме зала.

— Мы убили дракона!!! — крикнули они вместе с Лили, но эффект был такой же. Они кричали, а все только ещё громче приветствовали их, не разбирая слов.

Тут Илифан сказал что-то королю, оживлённо беседующему с Гэндальфом. Король сделал знак, и музыка стихла. Вслед за музыкой постепенно стихли и гномы, и по залу наконец пронёсся один-единственный крик, заставивший всех взглянуть на хоббитов.

— Мы убили дракона! — уже почти охрипшими голосами повторили они.

— Ну, …почти… — тише добавил Лай, чувствуя на себе сотни взглядов. Ему стало как-то страшно. Почему-то страшнее, чем там, в пещере дракона.

В установившейся тишине казалось, что никто не поверил своим ушам.

— Имирбара больше нет, — подтвердила Лили. И во всех красках рассказала придуманную по дороге историю (а уж она-то была мастерица на истории).

Затаив дыхание, все слушали, сгрудившись вокруг. Ещё ни одна её сказка не была воспринята так серьёзно! После завершения рассказа хоббитов подхватили на руки и понесли к королевскому столу. Пир продолжился с ещё большей радостью. Старик Нарихор бросился обнимать со слезами спасителей, а потом своих сыновей и от потрясения не мог сказать ни слова. Да никто и не ждал от него благодарностей — они итак сыпались на Предречённых со всех сторон. Один только Гэндальф выглядел слегка смущённым и озадаченным, но ничего не отрицал.

Пир продолжался до самого утра. И только с рассветом все разошлись. Предречённые отправились в башню, где Лили всё рассказала Гэндальфу и Лаю.

Мудрый маг с пониманием воспринял поступок Лили, а вот брату ещё долго пришлось мучиться сомнениями и обижаться на неё.

Вернувшись к себе после такого невероятно долгого дня, помнить о котором она будет всю жизнь, Лили первым делом сожгла план Тайного Лаза. Она боялась, как бы проклятое драконом золото не причинило вреда гномам.

Everything comes to him who knows how to wait.

Всё приходит к тому, кто умеет ждать.

Чем длиннее и теплее становились дни, тем ближе было расставание. Лай становился всё веселее — его манило предстоящее путешествие. Особенно тем, что конечной целью его был дом — Пригорье, по которому сердце его тосковало. Лили становилась всё грустнее — ей невыносимо было расставаться с обретёнными друзьями, а особенно с одним из них. Нойн решил остаться в Синих Горах надолго. А Гэндальфу надо было продолжить путь в поисках последнего третьего палантира.

Решено было отправляться по реке вниз по течению, как только сойдёт половодье. В устье Луны при впадении её в море находятся Серебристые Гавани — поселение эльфов. То самое место, которое в своих видениях описала Лили при встрече их с магом на вершине Заветри. То место, где Гэндальфа называли Олорином, и откуда он начал когда-то свой путь по Средиземью.

Лаю очень хотелось увидеть море и эльфийские корабли, а Гэндальфу — встретиться со старыми друзьями.

После освобождения от дракона местность вокруг стала оживляться. Гномы принялись отстраивать Старый Мост, основывать вокруг Ногрода сельские поселения. Все мечтали о восстановлении Восточного Тракта. Работы было много, и гномы брались за неё с удовольствием. Трудолюбию этого народа можно было удивляться и удивляться.

* * *

Настало время для официального прощания. Гэндальф, Лай и Лили явились с прощальным визитом к королю Нарихору. Король беседовал со старшим сыном на открытой веранде, выходящей во внутренний двор замка. Пока маг произносил благодарственную речь, Лили не сводила с Илифана глаз. В ответ на витиеватые фразы король как-то совсем неофициально сказал:

— Друзья мои! Я понимаю, что вы уже собрались и торопитесь в путь. Однако прошу вас задержаться ещё совсем немного. И отпраздновать коронацию Илифана!

Все стали поздравлять принца.

— И не только это… — король хитро сощурился, поглядывая на сына. — Я собирался уже давно попросить вас ещё об одном сокровище, кроме всех принесённых вами бесценных даров… Видите ли, — туманно намекнул он, — я хотел бы вместе с коронацией отпраздновать ещё и свадьбу наследника! — при этих его словах Лили словно громом поразило. — Может быть юным сердцам это не так открыто, а уж нам-то старикам, — он приобнял мага, — всё видно как на ладони. Любовь не спутаешь ни с чем, — он улыбнулся чародею и перевёл свой взгляд на Лили. — С тех пор как эта девочка появилась на Пороге Ногрода, её имя не сходит с уст моего сына. Сама она подобна супруге нашего отца Махала — богине плодородия и всего живого Хельниде[1] Матери Земли. Она научила нас возделывать землю и сделала целебными горные родники. Мы в неоплатном долгу перед всеми вами, и всё же просим её остаться с нами навсегда. У тебя, спаситель гномов, — обратился он к Лаю, — мы просим руки твоей сестры.

— Я не могу отдать вам сестру, — начал Лай, и гномы помрачнели, но он продолжил: — потому что она не принадлежит мне. Только Лили может решить свою судьбу, — добавил Лай. — Спросите у неё.

Илифан подошёл к Лили, взял её руку в свои и сказал: «Лилиэн, согласна ли ты стать моей женой и королевой Вирабара[2]?» Он посмотрел ей в глаза и увидел в них ответ ещё раньше, чем он прозвучал:

— Да! — сказала Лили.

— Да! — радостно повторили все.

* * *

Вот так босоногая девочка из маленькой деревни стала королевой Синих Гор.

Через неделю отпраздновали коронацию и свадьбу. Такого праздника не помнили даже старинные хроники из башни! Пышные торжества продолжались семь дней. Все семь дней на столе молодых стояло волшебное яблоко энтинки. А в последний день всем гостям раздали испечённый из него пирог. Говорят, что именно с этой свадьбы пошла традиция печь свадебные пироги и раздавать всем гостям. А ещё говорят, что все, кто был на той свадьбе, прожили долгую-долгую жизнь. Может быть, так получилось само по себе, а может быть из-за яблочного пирога. Ведь Лили как всегда захотела поделиться чудом со всеми.

В приданом невесты был чудесный гобелен, изображавший прибытие Предречённых. Говорили, что он был старинной работы и содержал пророчество об освобождении от дракона.

А при коронации на голову юной королевы был возложен венец непревзойдённой даже для гномов работы. Его изготовил Нойн. Он сплёл его из тонких золотых стеблей, украшенных чудесными сверкающими цветами из драгоценных камней. И «босоногую королеву» стали звать Королевой Цветов.

С тех пор цветы украшали замок круглый год. А любимым занятием королевы была вышивка гобеленов. Чудесных гобеленов, светящихся в темноте и изображавших картины прошлого, а может быть и будущего…

* * *

Ещё через несколько дней, в первое майское утро, за водопадами на реке была спущена большая лодка. Она была нагружена провизией и самыми разными дарами жителей города. Немало среди них было и драгоценных вещей. Лай и Гэндальф взошли на борт и отчалили. Провожало их всё население во главе с новым королём и его женой. На прощание Лили подарила Гэндальфу новую шляпу.

— Пусть она всегда будет напоминать тебе о нашем королевстве, — сказала она, водружая на преклонённую перед собой седую голову синий колпак с широкими полями. — Эта вещь не потеряется и не подведёт своего хозяина. Она соткана из шерсти тех овец, которых вырастил Лай, и шёлка того платья, что помогло уберечь от проклятия целый народ. Я окрасила их первыми цветами Синих Гор. И не смотри, что она немного смешная. Ведь под шляпой нелепости можно спрятать великую мудрость твоей головы.

— Благодарю, моя милая Лили, — ответил с заблестевшими на глазах слезинками маг. — Я никогда не забуду Вирабар!

И его высоченная фигура, ставшая ещё выше из-за островерхой синей шляпы, склонилась в глубоком поклоне, приветствуемая всем горным народом.

[1] Так гномы зовут Кементари — Мать Изобилия

[2] Царство гномов в Синих Горах

В Средиземье язык гномов считается самым трудным. Это так. Но не потому, что слова в нём коротки и глухи. А потому, что понять этот язык можно, лишь поняв гномов: их отношение к жизни, к миру и к самим себе. Секрет языка кроется в природе самих его хозяев.

Если речь эльфов, плавная и лёгкая, подобна журчащему ручейку, то говор гномов больше напоминает звуки стучащих камней и инструментов — звуки труда и гор. Рождённые от гор и в горах, гномы всё в мире видят сквозь камни.

Не бывает ленивых гномов — они не представляют себе жизнь без работы, без какого-либо занятия. Нет мечтающих гномов — есть гномы, обдумывающие план действий. Пустая болтовня — не в их характере. Из поэтических глупостей гномы признают только баллады и песни. Ни один уважающий себя гном и не подумает написать хвалебную оду или лирический сонет.

Их язык рождён в труде, необходим для труда и отражает он труд и гномов в своём труде. Вот топор раскалывает полено: «Барк!», и вышло название топора. «Акла!» — копьё брякнуло по круглому щиту. «Нир-р-р…» — загремели обо что-то звенья цепи. «Цар!» — стукнул молот. «Зирак», — скрипнул снег под ногой. «Ф-ф-унд!» — зазвенел клинок, вынутый из ножен. «Драс», — треснуло дерево под топором. «Нала…» — зазвучала льющаяся вода. «Тарк», — стукнул по дороге посох путника. «Ш-ш-ат-х-х-у-р-р…» — посыпались сверху камни, сползли, покатились вниз…

Гномы берегут свой язык. Не учат ему никого. Никого не пускают в свой мир, кроме тех, кто им очень уж нужен. Ценность всех других существ у гномов определяется лишь одним — их необходимостью: чем нужнее кто-то, тем ценнее он для гномов, тем ближе ему удаётся подойти к ним, глубже проникнуть в их жизнь. Только самым верным и нужным друзьям доверяют гномы Куздул — свой язык, язык своих предков — единственный из неизменных языков Арды.

Другие языки со временем изменяются, впитывают чужую речь, изобретают новые слова и обороты, стили, наречия. Они живут меняясь и приспосабливаясь, иногда отмирая за ненужностью, уходя в небытие, превращаясь в «мёртвые языки».

Куздул неизменен — он вершина традиции. Он сам по себе. Он — тайна. Даже названия гор (святые названия для гномов) и других местностей гномы переводят на другие языки не дословно, а так, чтобы смысл названия был просто красивым словом в другом языке. Само же первоназвание, даже если и известно чужакам, скрыто от них под вуалью другого понятия. Вот поэтому самостоятельно узнать смысл имени никогда не удастся, если ты не посвящён в Куздул.

Например, Габилгатхол — город гномов, что эльфы называли Белегост, они считали «Великой Крепостью». Тогда как каждый гном понимал, что его название Га-бил-гат-хол означает: «Стекло Найдя, Хрусталь Рождающий» — поговорка гномов, означающая приобретение богатства трудом и счастливый случай. И правда, ведь город стоял когда-то на оживлённом (почти единственном) сухопутном тракте, связывающим Восточные Земли с легендарным Белериандом. Гномы воспользовались своей выгодой, и торговый город процветал, пока не канул на дно моря сам Белерианд. А Тумунзахар (Ногрод) эльфы знали как «Гномьи Пещеры», хотя дословно (мы выше уже переводили его имя) он звучит как «Множество Пещер, Рождённых Водой». Наугламир — Ожерелье Гномов — его создатели звали Лондиарнир — «Ожерелье Света Драгоценных Камней».

Чтобы воспринимать новые понятия, гномам не надо было переносить их в свой собственный язык. Они пользовались другими языками. Каждый гном знал по несколько наречий Средиземья, довольно легко перенимая их в общении с чужаками и друг от друга.

Let bygones be bygones.

Что было, то прошло.

На реке было тихо. По небу беззвучно плыли облака. По берегам беззвучно проплывали пейзажи. Степи сменились лесами: вначале светлым мелколесьем, а затем тёмными борами. Справа тянулись, удаляясь на запад, Синие Горы, вершины которых сверкали вечными снегами. Всё переплеталось в этом мире — и ослепительная красота холода, и торжествующая красота тепла…

От реки шёл запах свежести и покоя. Вода была чистой и студёной, как это и бывает в горных реках, берущих своё начало от ледяных вершин. Прозрачные струи тихо журчат, свиваясь за кормой в мелкие бурунчики, плещутся о борта лодки, отражают блики полуденного солнца. Стрекозы затевают игру в «салочки». Изредка разные птицы садятся на борт лодки — то ли из любопытства, то ли чтобы передохнуть.

Устроившись на корме, Лай мог часами любоваться небом и окружающим миром реки. Река сама несла их вниз по течению. Оставалось лишь следить за тем, чтобы не сесть на мель, и время от времени приставать к берегу, чтобы развести костёр или устроиться на ночлег. Всю дорогу они беседовали с Гэндальфом. Прожив зиму в Синих Горах, Лай много узнал о жизни гномов. Теперь ему предстояло познакомиться с народом эльфов. И он очень волновался, потому что считал их высшими существами из обитающих в Средиземье.

А Гэндальф всё рассказывал и рассказывал Лаю необыкновенные истории об эльфах, когда-то населявших земли к западу от Синих Гор.

Да, да, ведь за Синими Горами простирались не бесконечные морские волны, а были прекрасные богатые земли, населённые эльфами и людьми. Там начинался отсчёт двух первых Эпох мира. Там зарождалось всё то, что сейчас продолжается здесь, в Средиземье. Да и само Средиземье получило своё название тогда, когда оно ещё было действительно в середине земель, а не с краю, как теперь….

Множество баллад и легенд поведал хоббиту Гэндальф. От этих историй у Лая перехватывало дыхание, и даже кружилась голова. Он представлял себе эльфов невообразимо прекрасными великанами, неизменно добрыми, благородными и всемогущими — такими, как Гэндальф, только вечно молодыми и сильными. Тем более печально было узнать ему о гибели тех прекрасных Западных земель от коварства и зла поселившихся в них Врагов Мира.

— Теперь эльфов осталось совсем мало, — говорил Гэндальф. — Они устают от вечной жизни на этой земле. Многие покидают Средиземье, уплывая на Запад в Заокраинные моря. Они плывут на прекрасных белых кораблях к белоснежным скалам Валинора, на зелёных просторах которого находят покой и счастье.

Говоря это, Гэндальф смотрел куда-то на запад за Синие Горы и дальше, взгляд его озарился улыбкой и глаза засветились, словно он видел эти недостижимые берега своим внутренним взором, словно вспоминал что-то родное, прекрасное, любимое… Там, куда он смотрел, начинало садиться солнце, радостно посылая свои ещё тёплые весенние лучи. Надо было искать подходящее место на берегу, чтобы пристать на ночлег.

* * *

В гостях у гномов Лаилот часто и много думал о доме. Только зимой его сознание, словно понимая невозможность скорого возвращения, старалось побыстрее переключить мысли на что-нибудь другое. Например, если он вспоминал вдруг вид из родного круглого окошка, то начинал сразу повторять на память выученные составы или способы получения красивого прозрачного цветного стекла, мечтая о том, как он когда-нибудь украсит им это окно в своём доме.

А вот теперь он давал волю своим мечтам и воспоминаниям. Они так согревали и в то же время тревожили; плавно текли, унося вдаль, и резко обрывались, возвращая назад.

Так они и плыли, отмеряя день за днём, ночь за ночью.

Через два дня приток, нёсший свои воды с ледников Синих Гор, влился в основное русло Луны. Кстати, Гэндальф сказал Лаю, что гномье название реки на эльфийском языке означает «Синяя». Получается, что Эред Луин — Синие Горы рождают Луну — Синюю реку.

Ещё через два дня Луна приняла приток с другой стороны — через Рудаурское взгорье он нёс свои воды от озера Эвендон. На Лая нахлынули воспоминания о пережитом на берегах этого озера. А Гэндальф заметил, что видимо этот приток и позволил чудовищу накеру преследовать их до переправы через Луну, и что, однако, это не объясняет, откуда накер знал, куда именно они отправились. Видимо он чувствовал жемчужину даже на расстоянии…

Прошло ещё два дня и, как и говорил Гэндальф, когда запах речной воды стал меняться незнакомым Лаю запахом моря, Луна приняла в своё русло последний приток. Он бежал с востока. С милых сердцу полей Шира. И, словно вторя ему, восточный лёгкий ветерок принёс издалека запахи родной земли. Может Лаю и показалось, а может и в самом деле ветер дохнул ему в лицо ароматом скошенного сена и молока. Лай потянулся ему навстречу, навалившись на левый борт лодки. И тут ветер принёс ещё и звук. Тонкий слух Лаилота различил в шорохе листьев и травы на левом берегу голос.

Голос был одновременно новый и такой, как будто он слышал его всегда, только не замечал его раньше, а теперь вот различил вдалеке сквозь другие голоса, доносимые ветром. Голос был прекрасен. Лай сразу вспомнил рассказ сестры о дивном пении энтинки на рассвете и недавно услышанный рассказ мага о волшебнице Мелиан, встретившей в лесу своего суженого — эльфа короля Тингола.

Эти мысли и образы кружились в голове Лая под волшебную музыку дивного голоса… Пока Гэндальф не толкнул его в плечо, чтобы показать появившийся на горизонте силуэт высоких прекрасных строений. «Вот и Гавани», — радостно и облегчённо вздохнул маг.

Когда лодка спустилась в устье, они сели на вёсла. И теперь Лаю было жаль, что гребля заставляла его смотреть в противоположную от Гаваней сторону. Он то и дело оборачивался через плечо, от восхищения замедляя свою работу, из-за чего Гэндальф сердито ворчал, ведь его гребки и без того были гораздо длиннее, чем у хоббита, и приходилось подстраиваться под Лая, потому что широкая лодка не позволяла ему грести одному. Однако, видя восхищение и восторг в глазах своего спутника, маг смягчался, скрывая в бороде улыбку. Он понимал, что Митлонд производил на Лая такое же впечатление, как и на маленького ребёнка волшебная сказка.

Лай не заметил, как берега реки быстро разбежались в стороны, словно страшась преграждать им путь в блистающие владения эльфов — Серые Гавани Митлонд. Почему их назвали Серыми? В ярком солнечном свете голубое море сливалось с голубым небом. Они перетекали друг в друга, и, впервые увидевший море, хоббит сразу не мог определить границу между ними. Казалось, небеса сами сейчас расплескались перед ними и подошли вплотную к берегу. А на берегу, окружённый светлыми лесами, возвышался порт. Только это был совсем не тот порт, какой можете представить вы. Это был каменный сад. Не сад камней, а именно каменный сад. Таких построек Лай ещё не видел. Никакие города людей и гномов не могли сравниться с Митлондом. Здесь камни не были камнями — они звучали в симфонии резьбы, играли с солнечным светом, казались невесомыми, парящими над землёй. Множество лёгких лестниц, арок и переходов поднимали Гавани ввысь. Эти лестницы словно вырастали из моря, протягиваясь вглубь берега, серебристыми лентами сшивая каменный сад.

Дальше на берегу за Митлондом поднимались скалы. Их обветренные стены, испещрённые глубокими трещинами, были необычного красного цвета.

Пристани были полны лёгких серебристых судов. Их борта причудливо изгибались. Лай так и не понял, кого они ему больше напоминали: рыб или птиц? Один корабль поразил его особенно. Белой громадой он возвышался над остальными судами. И сразу было видно, что это не судно рыбаков или мореходов. Длинный и узкий корпус его, словно стремящийся вперёд, на носу изгибался лебединой шеей. И так же, как лебедь, он был белоснежным и лёгким — то ли плывущий, то ли летящий вдаль…

Заметив, как Лай, разинув рот, разглядывает белый корабль, Гэндальф сказал: «Это творенье тэлери — благословеннейших эльфов. Редко приходят сюда такие корабли. И лишь за одним только грузом: их назначенье — увозить отсюда Перворождённых, покидающих навсегда этот гаснущий мир». При этих словах Лаю представилось, как он ступает на белую палубу, и у него похолодело внутри, и по всему телу пробежали мурашки. Мотнув головой, он постарался прогнать своё видение и больше не смотреть на величественный корабль.

Вскоре они нашли себе место на пристани между двух серебристых яликов и взошли на гранитную набережную. Никто не обратил на них особого внимания.

В Гаванях кипела работа. Вокруг со спокойной деловитостью сновали люди, каких Лай ещё никогда не видел. Это были эльфы: эльфы-мореходы, эльфы-рыбаки, лесные эльфы-охотники. Все они были прекрасные, молодые, грациозные и ловкие. На их работу можно было смотреть не отрываясь и удивляться мастерству. Однако Лай едва поспевал за широким шагом Гэндальфа, и рассматриваться особо было некогда.

Терпкий солёный воздух, раздробленный криком птиц, кружил голову Лаю. Радость наполняла взволнованное сердце. Казалось, что он попал в другой мир. Однако для Гэндальфа этот мир был привычен, и он шагал вперёд, уверенно выбирая дорогу среди лестниц, мостов и переходов. Вблизи здания Гаваней были ещё прекраснее: все стены украшали резные фигуры и сверкающие на солнце мозаики, изображающие жителей морских глубин. Таких рыб и животных Лай никогда не видел даже на картинках! Свивающие кольца спруты и разивающие пасти рыбы, невероятные узоры раковин и переплетения водорослей, крабы, медузы, морские коньки — всё удивляло и вдохновляло хоббита.

A man is as old as he feels, and a woman as old as she looks.

Мужчине столько лет, насколько он себя чувствует, а женщине — на сколько она выглядит.

Вскоре они подошли к большому просторному зданию доков. Войдя в него через открытые ворота, Гэндальф сразу поспешил своими семимильными шагами к спрятанным в глубине стапелям. Там возле маленькой недостроенной лодки возился какой-то старик. На оклик мага он обернулся и принял его в объятия. Он был под стать Гэндальфу — такой же крепкий, высокий, бодрый, только борода его была волнистой, с только ещё проглядывающими сквозь тёмные кудри седыми прядями. И такие же невероятно молодые глаза! То ли синие, то ли зелёные, то ли серые. Они меняли свой цвет, как меняет его морская вода, становясь то бирюзовой на отмели, то тёмно-синей на глубине, или свинцово-серой от шторма… Старик оказался Кирданом — старинным другом мага и управляющим Гаваней. Лай помнил это имя по видению Лили о Гэндальфе и его кольце. Он и представлял его именно таким: благородным, сильным и великодушным.

Кирдан тут же забыл о своей работе и радушно принял своих гостей, пригласив их поселиться в своём доме.

— Мы ненадолго, — с благодарностью отвечал ему Гэндальф. — Передохнём и снова в путь.

— Жаль… — огорчился хозяин, — Твой визит, Олорин, всегда приносит мне радость!

— Ничего, на обратном пути обязательно загляну ещё! — успокоил его маг. — Давно ли ты слышал что-нибудь о башнях Эмин Берайда?

— Я знаю об этих твердынях всё с самого их строительства. Я сам помогал возводить этот оплот западных границ Арнора. Ведь Элендил был моим другом, — он помрачнел. — Да, давно я не слышал адунаика — нуменорского наречия… Что стало теперь с Землёй Короля?

— Короли сокрыты до срока, ты ведь и сам это знаешь. А вот земля живёт, — Гэндальф показал на Лая. — Лаилот из народа, населяющего ныне центр Арнора — из Хоббитании.

— Да-а… — протянул, взглянув на Лая Кирдан. — и народец-то что-то измельчал…

Лай вспыхнул и отвернулся, но ничего не ответил. Признаться, проведя столько времени у гномов, он уже и отвык помнить, что он полурослик.

— Не смотри, что мал, — вступился за него Гэндальф. — Мал золотник, да дорог: он недавно избавил гномов Синих Гор от Имирбара — тамошнего дракона!

Гэндальф скосил взгляд, чтобы поймать удивление, возникшее на лице эльфа, и не увидел, как Лай густо покраснел, и торжественно добавил:

— А также возвратил им утерянное сокровище — легендарную жемчужину Нимфелос.

Тут лицо эльфа окончательно вытянулось, и Гэндальф, не выдержав, захохотал, похлопывая по плечу своего старого друга. А Кирдан тут же попросил прощения у Лая, и они все вместе ещё долго смеялись, вспоминая приключения у Эвендона и другие забавные случаи путешествия к Синим Горам.

Marriages are made in heaven.

Браки совершаются на небесах.

Дом Кирдана был небольшим и уютным, и совсем не походил на резиденцию управляющего. Скорее на дом моряка и корабела, горячо любящего море и своё ремесло. В первый же день Лай хорошенько осмотрел его и засыпал эльфа вопросами о морских тварях, изображения которых постоянно попадались ему на глаза. А потом до глубокой ночи слушал рассказы Кирдана о стихиях, владыках морских пучин, о жизни морских обитателей и, конечно, морские байки о чудовищах, неведомых глубинах и жестоких штормах.

Лай так и заснул прямо в глубоком кресле на открытой веранде, а тёплый ветерок играл с его волосами всю ночь. И всю ночь рассказы Кирдана воплощались в сны хоббита, причудливо путаясь и переплетаясь. В них корабли погибали в бурях, острова поднимались из пучин, а морские чудища гонялись за Лаем, пока утром его не спасла от них прекрасная русалка. Она вывела его из моря, увела в лес, и только собралась спеть ему прекрасную песню, как Лай проснулся.

Он выбрался из кресла и отправился разыскивать мага. Из гостиной доносился тихий невнятный ропот разговора. Женский голос напомнил ему о лесной песне перед встречей с Митлондом. Лай заглянул в комнату.

У окна, выходящего на море, стояли двое. Кирдан, показывая что-то вдали, склонился к своей собеседнице. Эльфиня была в два раза ниже его ростом. Но, не смотря на это, она была чудо как хороша.

Чудо взглянуло в глаза Лаю, …и жизнь его закончилась. Он понял это сразу. Всё! Закончилась та, другая жизнь, жизнь, которая была до этого момента. И была ли это жизнь? Поскольку, разве может быть жизнь без неё? И как? Как же будет эта жизнь дальше без неё?

Незнакомка, не отрывая взгляда, пересекла комнату и, подойдя к Лаю, взяла его руку в свои. Заглянув ещё глубже в его глаза, она своим необыкновенным прекрасным голосом произнесла: «Я знала! Я знала, что ты придёшь за мной. Я ждала тебя. Я так долго ждала тебя здесь!» И, словно отвечая на его вопрос, добавила: «Потому что только здесь мы и могли бы встретиться».

Лаю не надо было ничего отвечать. Ведь они встретились. И не расстанутся уже больше никогда…

Death is the great leveller.

У смерти все равны.

А сейчас послушайте историю, которую вскоре узнает и Лаилот — историю Эленрин — его возлюбленной.

Она была из рода Полуэльфов — тех, что имели право изменить свою судьбу, избрав жизнь эльфа или смертную долю человека. Счастливой девочкой она росла в доме своего отца… Но на тринадцатом её году настало испытание для всех. Война. Тяжёлая война. Ужасная война. Последняя война…

Эленрин потеряла всех. И даже победа Последнего Союза эльфов и людей не принесла ей утешения в горе. Забыв о пище и сне, девочка бродила по оставленному победителями и побеждёнными полю — полю битвы, полю горькой славы.

Она не могла никого найти: глаза застилали слёзы, руки обессилели и закоченели от прикосновений к холодным трупам, слух резали крики и стенания таких же, как она, но нашедших… Она не знала, сколько это продолжалось — дни или недели. И вот, когда она уже не могла двинуться с места, в ней осталась только одна сила — сила молитвы. И всю тьму, и весь холод, и всё горе вложила она в эту молитву, отдала всё последнее, что оставалось взамен на утешение. Ей захотелось умереть и уйти вслед за всеми потерянными…

Тёплая мягкая рука прикоснулась к щеке, убрав прядь растрёпанных волос, казалось, что вот-вот зазвучит мамин голос, и закончится тяжёлый страшный сон… Но зазвучал другой голос. Женщина опустилась на колени рядом с Эленрин. Она обняла и прижала её к себе так же, как это делала мама, когда хотела утешить её. Эленрин почувствовала исходящую от неё силу добра и понимания. Эта сила дробила горе, как ледяную скалу на части, раскалывала эти части на ещё меньшие, и ещё, и ещё, пока они не стали таять и растекаться слезами по всей земле…

И тогда Ниэнна, приходящая на помощь скорбящим, вознеслась вместе с девочкой над ратным побоищем. И над всей долиной прозвучал её голос: «Утешьтесь, скорбящие по погибшим в Великой битве! Не надо предавать их тела земле. Они навечно останутся с вами. И лица их до скончания времён будут взирать со дна этого моря слёз на спасённый ими мир».

И растаяло горе тысяч и тысяч, и затопило поле битвы, и превратилась тяжесть тоски в светлую память…

* * *

Мощь и сила полноводной реки свивалась в струи внизу. На высоком берегу седая женщина с молодым лицом, присев на камень, расчёсывала и сплетала такие же седые волосы девочке.

— Прошло уже почти полвека, а ты совсем не подросла, — всегда грустные глаза Ниэнны осветились нежностью. — Наверное, ты слишком много отдала другим, — она склонилась в задумчивости, рука с серебряным гребнем легла на колени, взгляд скользнул по светлым струям реки и запутался в мелких водоворотах и расходящихся кругах… — Пройдёт ещё немало времени, пока твои душевные раны затянутся. Время — твой единственный врач, хотя и самый ленивый и беспощадный из всех врачей… А когда боль всё-таки стихнет, ты обретёшь новую любовь и новую семью. Останется лишь ещё подождать…

— Всё ждать и ждать?

— Да, всё ждать и ждать. Но поверь мне, ожидание стоит того, что будет дальше…

Перед мудростью Ниэнны открылись все тайны будущей жизни Эленрин. Узнав о них, она сначала на мгновение улыбнулась, чего с ней почти никогда не случалось. Эта необыкновенная улыбка озарила радостью не только её лицо, но и всё вокруг. А затем на уже сплетённые косы девочки упала слеза…

* * *

Все оставшиеся до встречи с Лаем годы Эленрин провела в разных королевствах своего народа. Она посвятила себя искусству целительства и исходила многие земли в поисках мудрости. Бывала она и в Хоббитании. Ей очень понравилась эта земля, процветающая в гармонии дикой природы и сельского уклада её скромных жителей. Поэтому она обрадовалась, узнав откуда родом её суженый.

Man proposes, God disposes.

Человек предполагает — Бог располагает.

Кто не был на море, тот не поймёт, как прекрасен июньский солнечный полдень на открытой веранде, увитой виноградом. Ты сидишь в тени, а солнечные лучи просвечивают насквозь каждый из молодых листочков, морской ветерок колышет осторожно длинные веточки лозы, раскинутые, словно медлительные щупальца морских звёзд, в поисках опоры. Воздух нагрет и напоён ароматами цветов…

Гэндальф и Кирдан беседуют за обедом:

— Добраться до Эмин Берайд отсюда проще простого, — объясняет Кирдан. — Холмы видны из Митлонда и лежат строго на восток. Вот только новая дорога огибает их с севера, не приближаясь особо. А когда-то старая дорога проходила через центр холмов и поднималась прямо к подножию Элостириона — главной башни, — он на минуту замолчал, вспоминая о чём-то своём, а затем, нехотя вернувшись из своих воспоминаний, продолжил: — Свет Илостириона давно отвернулся от Средиземья. Теперь он направлен только на запад — на гавань Аваллонэ Одинокого Острова Тол-Эрессеа. Того, что встречает всех путников-эльфов, отправляющихся отсюда на моих кораблях в Валинор — Земли Бессмертных. Идите на этот свет и не собьётесь с пути.

Рассказывая всё это, Кирдан выложил на салфетке с вышитым якорем схему пути из пустых ракушек и каких-то семян, видимо служивших приправой.

— Свет исходит из палантира? — спросил маг.

— Конечно, ведь он связан с Главным Камнем, находящемся в Аваллонэ. Как бы мне хотелось отправиться с вами и пообщаться с тэлери — морским народом — моими родичами с Тол-Эрессеа! — его лицо просветлело, но тут же вновь стало серьёзным, — …Но много работы. Очень много работы, — он жестом словно отклонил просьбу мага о сопровождении, хотя никакой просьбы Гэндальф не произнёс. — А ещё проведал бы Эрейниона… — при этих словах голова его опустилась, и он сам сгорбился и как-то даже постарел. — Я так скучаю по нему, Олорин! Только ты понимаешь, сколько нас связывало… Он часто снится мне. Сколько мы пережили вместе! Две Эпохи! Вместе бежали на остров Балар после разорения Гаваней Фаласа, а после гибели Белерианда поселились здесь — в Линдоне… Как он радовался, что от владений его народа осталась хотя бы эта полоска земли между морем и горами! Сколько надежд связывал с возрождением нолдоров! Я потерял в Последней битве всех друзей! — Кирдан опустил голову на руки, скрывая лицо от собеседника, и окончательно превратился в беспомощного старика.

— Утешься, друг мой. Пусть скорбь твоя обратится в мудрость, — Гэндальф положил руку на седеющую голову Кирдана, и на ней блеснуло заветное кольцо.

— Спасибо тебе, Олорин, что явился в наш мир. Ты был так нужен мне, и я знаю, что ты нас спасёшь, — эльф стал понемногу успокаиваться, поднял голову и взглянул в глаза магу. — В твоих очах ещё не померк свет Валинора, и не померкнет никогда! Мне и правда полегчало.

— Я ученик Ниэнны, — ласково улыбнулся Гэндальф. — Ещё до начала Третьей Эпохи я уже являлся в этот мир незримым. Я утешал и дарил надежду. И сейчас занимаюсь тем же. Утешение и надежда — это всё, в чём нуждается мир, а всё остальное вы сделаете и сами. Ты лучше расскажи мне о другом. Зная нравы Средиземья, я удивляюсь, как это Светоч Илостириона до сих пор сохранился?

— Он защищён древней мудростью нолдоров, — Кирдан совсем успокоился и вновь стал уверенным в себе и энергичным. — Там есть секреты и ловушки для врагов, — продолжал он увлечённо. — У всех трёх башен нет ни ворот, ни дверей, ни мостов. Вход, конечно же, существует, но откроет его, — Кирдан хитро улыбнулся, — только тот, кто знает язык нолдоров, а язык этот, надо тебе сказать, — эльф оживлялся всё больше, — преинтереснейшая вещь! Ведь нолдоры так любят изобретательство, что не могут остановиться на каком-то одном понятии. Они всё уточняют и совершенствуют своё слово, да так, что от слова вскоре почти ничего и не остаётся. Чтобы понять их, надо знать всю долгую цепочку совершенствования и исканий истины этого народа. Я бы мог говорить об этом часами… — и он задумчиво закатил глаза в потолок, так что Гэндальф даже немного струхнул, что и правда придётся слушать лингвистические упражнения эльфа до вечера, однако Кирдан тут же очнулся, словно уже побывал в прошлом и увидел всю долгую историю эльфов сразу. — Но знаю, что вы не задержитесь здесь, и поэтому просто скажу тебе нужные слова, — Гэндальф при этом мысленно перевёл дух.

Kind hearts are more than coronets.

Добрые сердца значат больше, чем короны.

Эленрин и Лаилот сидели у самого края на вершине красного утёса бухты. Внизу море играло белыми гребнями волн, перебрасывая их, словно с руки на руку, с одной полоски своих морщинок на другую.

— Отчего здесь камни такого странного цвета? — спросил Лай. — Я был в горах, но нигде не видел таких.

— Это Алые Скалы, — ответила Эленрин. — Они возникли из гнева Валаров, когда в конце Начальной Эпохи Зло чуть не поглотило Землю. Прибежище Зла вместе с сушей было разрушено и поглощено морем, а эти новые берега получили цвет крови, отданной в битве за спасение этого Мира.

Лай слушал звук её голоса, и словно уносился в далёкие дни прошлого, где звучали призывы труб, грохот битв и штормовой рёв. А потом опять возвращался сюда к тихому ветерку, ясному свету и песенке крапивника в кустах.

Он был счастлив. Так счастлив он не был давно, а, может быть, и вообще никогда. Эленрин заполнила его мир, в котором открылись новые тайны, засияли новые краски, вспомнились забытые радости тихой размеренной жизни.

Они вместе мечтали о будущем, но при этом не думали о времени. Это был их второй день вместе…

* * *

Луна светила сквозь тонкое полупрозрачное облако, похожее на огромную чешуйчато-полосатую рыбину, и была окружена радужным ореолом. Эленрин и Кирдан тихо беседовали на ночной веранде.

— Неужели ты всё решила? — опять спросил Кирдан.

— Ты не понимаешь, кто он для меня, — ответила она.

— А ты понимаешь, на что ты идёшь? Бесценный дар Первых Детей Илуватара меняешь на короткий трудный век людей.

— Ты верно сказал: мы — Первые Дети, а значит мы — старшие братья. Старшие всегда в ответе за младших. Они так безрассудны, так наивны. Им нужна наша мудрость, наша сила, хоть они сами этого иногда не понимают…

— Но ведь ты приносишь себя в жертву…

— И надеюсь, что это не напрасно. Я хочу помочь им стать мудрее и сильнее. Используя свои знания, я буду продлевать им жизнь. Не сохранить себя, а растратить без остатка — в этом моё предназначение.

— Тогда я тоже буду надеяться, что это не напрасно, — тихо повторил Кирдан и посмотрел на радужную луну.

Где-то недалеко запела птица. Чудесные трели, казалось, уносятся вверх к самым звёздам.

— Я прожил много веков в этом мире, — задумчиво продолжил он, — и думал, что смысл жизни в том, чтобы накапливать знания и умения, в том, чтобы творить, наслаждаться гармонией… Но, возможно, и ты права — смысл в том, чтобы суметь отказаться от себя в пользу других…

Элли обняла его, и они ещё долго тихо говорили о чём-то на старой ночной веранде.

* * *

Башни на холмах показались на второй день пути. Покрытые густым лесом, холмы вырастали из плоской степной равнины. Всадникам пришлось свернуть с проторённой дороги и сквозь цветущие луговые травы направиться к возвышенности.

Жёлтые чашечки лютиков и белые головки ромашек волнами расходились под тёплым ветром. То тут, то там из густой травы вспархивали испуганные вторжением птицы. Они удивлённо пересвистывались невдалеке, не узнавая привычной угрозы от странных новых нарушителей покоя.

— Да-а-а… — задумчиво протянул маг. — Сюда давно не ступала нога человека. Возможно мы — первые посетители за несколько десятков или даже сотен лет.

Спешившись у опушки, путники ступили под полог вековечных дубов Эмин Берайда. Издалека три башни, возвышающиеся над лесом, были видны хорошо. А вот в лесу, где ветви дубов плотно закрывали листвой небо, ориентироваться приходилось по склону холма. Гэндальф повёл своих спутников всё выше и выше, пока среди деревьев они не наткнулись на остатки полуразрушенной мостовой.

Следуя этой дорогой, они скоро приблизились к другому более светлому лесу. Здесь среди необычных светлокорых стволов деревьев, увенчанных кронами из бело-розово-зелёных листьев, возвышались каменные статуи в длиннополых одеяниях с капюшонами, надвинутыми так низко, что скрывали лица полностью. Они были обращены в центр составленного ими круга. У каждой фигуры в руках поблёскивали металлические предметы: меч, кувшин, топор, молот, весы, серп и свиток. В центре круга стоял гладко отполированный круглый голубой камень. Он напомнил Лаю камень из пещеры накера.

— Вот они — Духовные Стражи Северного Королевства, — вымолвил, подходя к статуям, Гэндальф. — Ещё одна удача: ноги сами привели нас сюда.

— И что же они сторожат? — спросил Лай.

Элли дотронулась до статуи с кувшином.

— Это представители стихий, — сказала она, — каменные служители Валаров. Вот это — слуга целительницы Эсте, а это… — она показала на фигуру с длинным двуручным мечом, — последователь Оромэ — защитника земли от тёмных сил.

В отличие от тенистого засыпанного старой листвой дубняка, в этом светлом лесу повсюду зеленела трава и цвели цветы. Птицы перелетали со статуи на статую, весело присвистывая, и совсем не боялись пришельцев, которые направились прямо к центральному камню.

Постаменты застывших фигур обросли мхом, а металлические предметы были покрыты вековой патиной. Тем удивительнее было то, что каменный стол сиял отполированными боками, словно новый. Наклонившись над ним, все увидели своё отражение на фоне гладкого дымчато-синего в серо-голубых прожилках камня.

— Послушайте меня, мои юные друзья, — обратился к своим спутникам Гэндальф…

Good can never grow out of evil.

Добро из зла не вырастет.

Когда-то в очень далёкие времена за Рудаурским нагорьем в Ангмарских горах поселился подальше от других людских племён народ, владеющий тайным знанием знахарства и колдовства.

За свою такую необычную для смертных силу они платили тяжкую дань: чтобы не рассеять, не уменьшить свои знания, они передавали их своим детям единожды в жизни. В день пятнадцатилетия каждый юный ангмарец получал в дар к умениям ещё и магическую силу всех своих предков. На специальном священном капище самый старый человек клана во время обряда лишал себя жизни, и вся его магическая мощь переходила новому члену рода колдунов. Так каждый клан горцев ангмарцев сохранял силу своей магии, не теряя ни крупицы, но и не увеличивая количества горцев-колдунов. Это позволяло поддерживать власть в равновесии и содружестве между кланами. Однако всё когда-нибудь заканчивается…

В одну из осенних темнейших ночей безлуния княгиня горного клана — искуснейшая из колдуний своего народа — родила на свет сына, отдав ему при рождении не только его собственную жизнь и судьбу, но и свою. Такого ещё не бывало в ангмарском народе. Потеряв свою мать в момент рождения, младенец получил такую мощную магическую силу и защиту, что превзошёл всех своих соплеменников!

Когда мальчику исполнилось пятнадцать лет, и состоялся обряд «вливания» магии, то в конце его, кроме жертвующего свою жизнь старца, замертво упало ещё двое старейшин. Этот сильный юноша вскоре стал князем своего клана.

Надо сказать, что суровые горцы итак не отличались мягкостью характера, а теперь, получив столь сильного лидера, стали претендовать на господство над другими кланами. Они всюду демонстрировали свою власть и над людьми, и над природой.

Выстроив неприступные замки в горах, Ангмарский король-колдун (так он себя теперь величал) стал украшать их обществом наипрекраснейших жён. Каждый клан стремился породниться с королём, и множество невест прибывали в великолепные покои его величества.

В начале всё выглядело достойно. Но, когда король объявил о законности брака сразу с тремя королевами, в народе прошёл недовольный ропот. Однако знать из верхушки кланов сочла это всё себе на пользу — больше возможностей приблизиться к трону. Остальные претендентки на руку владыки тут же находили себе супругов среди его родичей. И клан короля, вопреки всем обычаям предков, стал возрастать.

Вот только женщины там что-то долго не жили. Уже привычными стали их родильные смерти. И гонцы королевского клана разъезжались по горным тропам за новыми невестами. «Охотниками за девицами» прозвали их в народе. Рассказывали даже, что мужья во время рождения детей сами убивают своих жён, чтобы получить могущественных отпрысков для усиления и без того безграничной своей власти. Начались бунты и сопротивление, перешедшее в войну всех против всех. А магические войны — это, надо вам сказать, что-то особенное! В ход шли все средства, и скоро от ангмарцев почти ничего не осталось.

— Я не верю, конечно, — добавил Гэндальф, — в ужасы женоубийств. Скорее всего магия предков сама наказывала своих потомков, отошедших ради власти от традиций равновесия. Слишком много магии, как и власти, не приносит в этот мир добра.

— И что же с ними стало?

— В итоге, — продолжила Элли, — осталось лишь девять потомков королевского клана. Все они были из одной семьи: отец и восемь его сыновей. Всех женщин, детей и стариков они потеряли в этой войне. Ожесточились самым крайним образом, истребив почти весь ангмарский народ. Про них рассказывали, что убить их ни одним, известным человеку способом, было нельзя. Держа в страхе все земли Ангмара, и насылая болезни и ветры на округу, они засели в своём высокогорном замке, окружённом непроходимыми пропастями, а вместо коней завели себе мелких драконов, чёрных как смоль.

При упоминании о драконах Лай дёрнул мага за рукав, а Гэндальф спокойно накрыл его руку широкой ладонью, как бы подтверждая его догадку.

— Но не все знания мира открылись чёрным колдунам Ангмара, — продолжала Элли. — Всегда найдутся силы, способные утаить от вас самое главное, в любой непроглядной мгле способен зародиться луч надежды. Эти фигуры, окружающие нас, могущественны не менее ангмарских королей. Это их сёстры — семь непорочных вошебниц. Они спаслись от войны и от своих родичей здесь — в королевстве Арнора. Узнав о бедствиях, постигших половину Средиземья, и вине в этом своей семьи, они отреклись от жизненного бытия и пребывают в бытии, недоступном для нас. Проводя обряд со священными предметами своих предков, они смогли восстановить гармонию, заключённую в этом круглом столе. И теперь и они, и их братья представляют собой изваяния — ни живые, ни мёртвые, но всё такие же могущественные, как и прежде…

Лай представил себе, как в далёком высокогорном замке в главном зале самой высокой башни за круглым столом сидят могучие изваяния в доспехах, скрывающих лица, а во дворе замка слуги кормят мерзких полудраконов и трясутся от страха в ожидании возвращения своих хозяев…

— А скоро они проснутся? — Лай передёрнул плечами от представленной картины.

— Этого не знает никто в Средиземье… — задумавшись, протянул маг. — Одно ясно: любая магия имеет своё начало и свой конец. А пока, — он встряхнулся от мрачных мыслей, улыбнулся и приобнял за плечи своих спутников, — давайте-ка совершим один старинный обычай. О его могуществе я ничего не знаю, но вот о пользе кое-что слышал. Говорят, в таких священных местах, как это, каждому, проходящему мимо, надо принести в дар что-то очень ценное для него. Возможно, это поможет закончить наш путь благополучно.

Ну конечно же всем хотелось закончить этот путь благополучно. Лай всем сердцем стремился домой. Элли радовалась предстоящей встрече с новой семьёй. Гэндальф предвкушал возвращение в Имладрис. Все трое задумались над тем, какую же вещь можно посчитать самой ценной для него.

One cannot be too careful.

Бережёного Бог бережёт.

Первым маг отыскал в складках своего плаща небольшой покоробившийся от времени свиток.

— Это самая старинная запись, сделанная на куздуле из найденных мной за всё моё пребывание в Средиземье, — сказал он и положил свиток на алтарь. — Я конечно сделал копию, но ещё хотелось бы поработать с оригиналом… Это самая ценная вещь в моей поклаже.

— А для меня, — сказала Элли, — самым ценным был вот этот сосуд, — она вынула из мешочка на поясе маленький невзрачный фиал. — Любое снадобье, помещённое в него, удваивало свою целебную силу. Его подарила мне при расставании Ниэнна. Видно пришло время расстаться с подарком и мне.

— Я тоже расстанусь с подарком! — озарился идеей задумавшийся Лай. — Гномы Валабара подарили мне на прощание клинок, украшенный золотом и каменьями. Мы, хоббиты, мирный народ — ни с кем не воюем. Зачем мне такое оружие? — сказал он, снимая с пояса ножны с клинком и кладя их на алтарь. — К тому же он больше подходит королевским особам.

Как только последний предмет был положен, все вещи погрузились в каменную толщу алтаря, словно он был не твёрдым, а жидким. А на поверхности появилась серебрящаяся надпись: «Благодарим. Эти ценности будут возвращены вам или вашим наследникам в положенное время». Элли впоследствии утверждала, что эта надпись была на эльфийском, а Лай возражал ей — ведь он прочитал её на всеобщем наречии, и написана она была обычными буквами. Вероятно, каждый из троих прочитал её на понятном ему языке.

В тот же миг три предмета в руках статуй засияли как новые: это были свиток, кувшин и меч. Лай открыл от удивления рот — таких чудес с ним ещё не было наяву. А Элли и маг, не особо удивляясь, зашагали дальше, словно такое с ними было уже тыщу раз!

* * *

Ну, а мы оставим их на подступах к башне, и отправимся сами туда вместе с птичкой, вспорхнувшей с ветки. Поднявшись над лесом, мы сразу увидим Элостирион — башню без входа и выхода. Она совсем не похожа на полуразрушенную Амон-Сул. Её как будто построили вчера, и в то же время было ясно, что она здесь уже очень давно: лес обступил её подножие плотным кольцом.

Башня была круглой, и выстроена из необычного зелёного камня. Благодаря этому цвету она, сливаясь с пейзажем, не казалась громадной или тяжёлой, а напротив, словно ствол без ветвей, вырастала из макушки холма. Гладкие стены не прерывались отверстиями окон. Вместо них башню опоясывали кольца прозрачного камня, пропускающего свет. Такого камня не представляли люди, о таком камне не догадывались гномы, лишь эльфам была под силу такая работа! Венчала башню ажурная корона из галерей и арок, выдающихся вперёд и украшенных каменной резьбой и скульптурой.

Но наши путники не могли всего этого увидеть из-за вплотную подступивших к башне деревьев. Когда они подошли к стене, Гэндальф три раза громогласно произнёс заклинание, поведанное ему Кирданом. После этого прямо в стене башни появилась лестница, винтообразно поднимающаяся к её вершине, огибая башню семь раз. Образовалась она, когда камни, составляющие стену, вдвинулись внутрь, образовав, таким образом, ступени и перила и, словно вдавленный снаружи в толщу стены, проход.

Поднявшись под самую куполообразную крышу, Гэндальф, шагающий первым, остановился на последней ступеньке лестницы и произнёс ещё одно заклинание. И тут же камни пола верхней площадки башни шевельнулись: одни из них приподнялись, другие опустились, образовав узкие мостики, ведущие к центру, где на треножнике стоял палантир.

— Не наступите на углубления! — предупредил маг своих друзей. — Там ловушки и провалы для непрошеных гостей!

И все втроём, осторожно ступая, они направились к сияющему в центре камню. Впереди Гэндальф, посохом проверяя прочность каменных плит, за ним Лай, ведущий за руку Элли. Они шли уверенно где-то до середины пути, пока Гэндальф сам случайно не коснулся посохом вдавленного в пол камня. Тут же все камни, составлявшие углубления в полу, рухнули вниз, образовав головокружительные пропасти по обеим сторонам узенького мостика. Из провалов дунул холодный воздух…

Каждый из вас, мои читатели, знает, как просто пройти по доске, лежащей на земле, и как нелегко осилить путь по той же доске, уложенной на гребне отвесной стены!

Все трое закачались, удерживая равновесие, но всё обошлось благополучно, и они достигли площадки в центре.

На сияющей серебряной кованой подставке перед ними светился последний палантир. Размером и формой он не отличался от других, но он не был тёмным и мутным как речная глубина, а напротив, словно вода горного ручья, был прозрачным и искристым. Белый Свет, исходящий из него, переливался волнами и танцевал, как танцуют язычки пламени в костре. Трудно было оторвать взгляд от этой красоты!

Не знаю, сколько времени стояли они вокруг камня, пока не услышали голос, исходящий из него: «Приветствуем вас, добрые люди, искавшие Света!» Все трое поклонились, и голос продолжил: «Вы выбрали верный путь, — тут каждый из троих вспомнил, как принимал решение, отправляясь в свою дорогу, ставшую общей для них. — Мы благодарим вас за это. Долгое время мы видели через наши камни жизнь ваших народов. Видели, как времена процветания сменялись разрушением и запустением, как на обломках старого появлялись ростки нового… Вы хотите спросить? — лучи Света вытянулись в сторону Гэндальфа. — Спрашивайте».

— Мы отправились в путь, чтобы собрать палантиры и использовать их силу, как и прежде, для связи между эльфами и людьми.

— Вы не можете использовать камни там, где нет уже ни дружбы, ни доверия. Народы Средиземья обособились друг от друга. Они живут жизнью, в которой нет места другим. Наши камни им не помогут, а напротив могут лишь навредить: камни Гондора скрыты во тьме, с ними нет связи уже давно, и судьба их настораживает нас: в плохих руках камни могут стать могущественным оружием, сея вместо истины ложь. Ложь — первое и сильнейшее оружие Врага!

— Что же тогда нам делать? — спросил Гэндальф.

— Отправьте все собранные вами палантиры вместе с этим на белых кораблях обратно к нам. — Гэндальф молча кивнул, а голос продолжил: — За все последние века мелькавших перед нами деяний мы видим, как исполняется в мире замысел Первоначальных Песен. А ещё мы понимаем, что никакие замыслы не властны над судьбами живущих, ибо каждый только сам выбирает свой путь. У каждого есть своё предназначение, а вот что с ним делать решать только ему…

Лучи вытянулись в сторону Элли.

— Здесь выбор уже сделан, а вот исполниться ему только предстоит.

Лучи перешли на Лая.

— А тебе выбор ещё предстоит и решит он не только твою судьбу.

Лучи вернулись к магу.

— Ты и сам знаешь своё предназначение, но путь твой труден и туманно грядущее…

— Я исполню вашу волю. — ответил Гэндальф. — Камни скоро вернутся к вам.

Лучи Света снова вернулись внутрь, и палантир погас.

Забрав камень с собой, друзья той же дорогой спустились с холма. Заночевали в дубовом лесу. Наутро им пришлось проститься: Гэндальф повёз палантиры обратно в Митлонд, а Элли и Лай двинулись навстречу Хоббитании.

There is no place like home.

Нет места, подобного дому.

Вскоре показались родные края. Маленькие хоббичьи деревеньки, уютно устроившиеся в холмиках, окружённые садами и полями. Здесь с большой любовью относились к каждому клочку земли: ровные выбеленные ограды, обсаженные цветущими кустами скамейки, подстриженные изгороди из барбариса, посыпанные дорожки, ухоженные колодцы и источники, мостики через каждую канаву.

Сердце Лая всё больше наполнялось счастьем, каждый шаг, приближающий его к дому, отдавался в нём щемящей любовью к этой земле. Ведь и вы никогда не узнаете, как любите свою родину, пока не покинете её надолго, и не испытаете момент возвращения. Элли во всём понимала его и разделяла его радость. Так было ещё лучше!

Ну, вот и показалась знакомая до досточки калитка! Всё было, как и раньше, но только совсем другое: родное, но не такое, как во снах и мечтах. Всё было старше, и меньше, и слегка изменилось…

У порога играли подросшие братья Лая. Он окликнул их по именам, и они, обрадовано визжа, мгновенно облепили их с Элли, прыгали вокруг, хватая за руки, тянули с криками: «Мама, папа, они вернулись!» Лай поднял самого маленького высоко вверх, и все они кружились в радостном вихре, пока не повалились у порога к ногам вышедшей на крыльцо Кармины.

Она радостно и крепко обняла Лая, заливаясь слезами. Руки её обхватили его за пояс, а Лай вдруг понял, что она тоже, как и всё вокруг, стала меньше ростом — это потому, что сам Лай теперь был высок для неё! От рыданий Кармина не могла вымолвить ни слова, слёзы застилали глаза. Отпустив Лая, она бросилась обнимать Элли, видимо приняв её за дочь.

Лай шагнул за порог любимого дома и обомлел. Навстречу ему ковылял с палочкой старик — постаревший за год как за десять отец. Подслеповатым взглядом он силился различить лицо Лая, то снимая, то надевая очки. Наконец, узнав сына, он только протяжно выдохнул и обмяк в его объятиях.

* * *

Внезапно покидая свой отчий дом, мы, дети, никогда не думаем о последствиях. Нам кажется, что весь мир сосредоточен только вокруг нас, только с нами что-то происходит. А там, сзади, всё остаётся по-прежнему…

Когда одним особенно туманным утром Лили и Лай не вернулись с пастбища домой, их родители узнали, что такое беда. Розыски быстро привели к обрушившейся башне. Несколько десятков маленьких хоббитов (по тревоге были подняты и родня, и соседи) стояли рядом с горой битого камня и кирпича. На фоне руин они казались муравьями рядом с тележкой выгруженного щебня. И, тем не менее, обняв Тари и Кармину, они принялись за работу…

Все подумали, конечно, что Лай и Лили погибли в обвале — другой причины не вернуться детям домой и представить себе не могли! Полгода хоббиты Пристенка после своего повседневного труда отправлялись к подножию Заветри с тачками, кирками и лопатами. Камень за камнем, кирпич за кирпичом они разгребали руины Амон-Сул.

Однако жизнелюбивым хоббитам всегда присуща главная черта — их хозяйственность не знает границ. Все дорожки и дороги хутора теперь были основательно отсыпаны битым камнем, а из обломков башни возведены изгороди, мосты и мостики, сараи и амбары по всей округе.

К весне все завалы были расчищены и ничего не найдено. Скорбь родителей Лая и Лили сменилась тоской неизвестности. А кто знает, что лучше?

Старый Тари теперь полностью оправдывал своё прозвище, мгновенно превратившись в дряхлого старика. Всё хозяйство легло на плечи Кармины. Малыши теперь всё меньше беззаботно играли и всё больше помогали матери, взрослея не по дням, а по часам.

* * *

Лаилот не ожидал такого. Они с Лили даже и не думали, что родители будут так страдать без них! Дети, они никогда не были на месте родителей и плохо представляли себе эту роль, думая, что заключается она лишь в попреканиях, указаниях, заставлениях и поучениях. Без особенных раздумий они решили уйти и избавить свою семью от себя. Никто из них даже не подумал ни о любви, ни о привязанности. И это совершенно естественно — когда приходит время покидать своё родное гнездо, птенцы думают лишь о себе, о своих крыльях и о будущей жизни, о свободе мира, открывающегося перед ними…

А ещё Лай был очень тронут участием всех жителей хутора в поисках их с сестрой, и той огромной работой, которую проделали хоббиты для этого. В его душе проснулась безграничная любовь к своему народу, гордость за то, что он принадлежит к этим удивительным людям! Он всегда представлял их слишком простыми, обыкновенными, слишком заурядными, чтобы совершать какие-то поступки, а тем более, подвиги. Теперь он считал свой народ героическим, и узнал, что в каждом хоббите скрыта огромная жизнеутверждающая сила. Он решил никогда не покидать больше эту землю, этих людей, свою семью.

All is well that ends well.

Всё хорошо, что хорошо кончается.

Через месяц после возвращения сына Старый Тари закатил свадебный пир! Всё как полагается — по старым традициям: с шатрами, музыкантами и соблюдением всех обычаев. Лаилот и Эленрин восседали во главе стола на мешках, набитых лучшей шерстью. Стол ломился от угощения. Молодожёны были счастливы, а уж как счастливы были их родители!

На третий день празднования явился Гэндальф. Его появлению почему-то никто даже не удивился. После всего-то, что произошло! Да и как было вполне уместно его поздравление, сопровождаемое снопами искр, появлявшихся прямо из воздуха, жонглирование огнями и громкие весёлые «бабахи», раздававшиеся тут и там!

А ещё говорят, что дальние родственники привезли на свадьбу необыкновенный чай, который надо было не заваривать, а раскуривать. Именно там многие гости впервые познакомились с табаком и трубками. Обычай этот на многие годы охватил хоббитов и других жителей Средиземья.

На свадьбу приехала Лилиэн со своим мужем. И тут же по Хоббитании пронёсся слух о том, что дочь Старого Тари — та самая «чудная Лили» — околдовала своими сказками гномьего короля, и что теперь она богата, как в сказке, особенно, судя по подаркам, которые она привезла для брата и его жены. Далее шёл невообразимый список подарков, среди которых фигурировали три кровати ручной работы, сундуки, набитые тканями и посудой, серебро и золото и много всякой мелочи. Чем дальше от хутора отходили слухи, тем большее количество кроватей и сундуков упоминалось в них. Ну, да ведь это слухи — что с них возьмёшь?

А Лили и Илифан действительно одарили молодых на славу. Вскоре семья Туков перебралась из хутора в Хоббитон. Лай купил новую просторную нору и забрал с собой всё своё семейство. Через год у Лая и Элли появился превенец, и тогда же Лаилота избрали управителем Хоббитании (в этом немалую роль сыграли слухи о его сестре). Теперь Лай именовался своим официальным именем — Изенгрим II, а сына назвали Изенгрим III.

* * *

В течение следующих десяти лет Изенгрим Тук успешно управлял своим народом и прославился как истинный отец всех хоббитов. У самого же Лая родились ещё пять девочек (все с «цветочными» именами — с тех пор это стало модным) и младший сын Брандобрас — могучий богатырь, в юности получивший прозвище Бычий Рёв.

Сами Лай и Элли прожили счастливо положенный им век и вместе умерли в 1160 году в конце Времени Смертного Голода после Нескончаемой Стужи 1158 — 1160 годов, сохранив жизни всем своим детям.

Лили так же прекрасно прожила свою жизнь с Илифаном. Вместе со своими тремя дочерьми они продолжили династию искусных ткачих и вышивальщиц Синих Гор. Всю жизнь Лили помогала всем, обращающимся к ней за помощью. Не забывала и родичей: даже в самое трудное время Голодовки, когда летом от морозов погибал весь урожай, продовольствием и семенами для посева делились с хоббитами гномы Синих Гор. Вода из целебных источников Вирабара спасла немало хоббичьих жизней.

Прошли тяжкие времена, забылись страх, холод и смерть. Вновь цветёт Хоббитания. Сын Лаилота управляет своим народом, помня наказы родителей любить и беречь свою землю и относиться ко всем как к своей семье.