Полная чаша (джен)

Морозини оказался совсем не так прост, каким, похоже, хотел казаться — и каковым его многие и считали. Следующие две недели Родольфус потратил с пользой — и то, что он сумел разузнать об этом человеке, снова всколыхнуло в нём надежду. Синьор Алессандро, как выяснилось, во-первых, принимал очень заметное участие в войне с Гриндевальдом, а во-вторых, тогда же излечил Альбуса Дамблдора от какого-то редкого и непростого проклятья. Никаких подробностей Родольфус узнать не смог — но и этого было немало. А ещё поговаривали, что жена его тоже из Блэков — какой-то боковой ветви, и, подобно Андромеде, когда-то ушла из дому, порвав с семьёй раз и навсегда, уехав в чужую страну из-за этого загадочного господина. Странно — Родольфус отчётливо осознал, что слухи об этой женщине — Виоле, кажется, — неожиданно добавили доверия к личности Морозини. Уж ему-то, Родольфусу, было хорошо известно о характере женщин с фамилией Блэк... И всё равно надежда просыпалась сама собой — а вдруг...

С этого момента сколько он ни запрещал себе думать об этом — ничего не выходило. Время тянулось, словно патока, а письма от Морозини всё не было, и однажды за работой Родольфус впервые в жизни поймал себя на том, что не понимает, чем, собственно, занят. Толку от него в работе сейчас было настолько мало, что Крокер поинтересовался, не нужен ли ему отпуск — и, получив отрицательный ответ, подчеркнул, что без проблем и вопросов его предоставит.

А письма всё так и не было…

Сова от Морозини прилетела дождливым вечером, когда Родольфус с Падмой едва сели за стол. Прочитав письмо, он молча протянул его Падме, сушившей потоком тёплого воздуха из кончика палочки недовольную промокшую птицу, и, взяв с тарелки кусочек курицы, отдал его сове.

— Я сейчас напишу Сметвику, — заулыбалась Падма, едва взглянув на письмо. — Мы с ним обсуждали это — он меня отпустит.

— Спасибо, — искренне ответил Родольфус. — Знаю, это будет стоить вам выходного — но вы нужны здесь завтра.

— Всё равно погода плохая, — легкомысленно отозвалась Падма. — Не погулять и не полетать — зачем такой выходной?

— Выспаться? — к Родольфусу почти вернулось хорошее настроение.

— Я же рано встаю, — возразила она. — Всегда просыпалась рано — на рассвете, а зимой и до него... никогда не понимала, как люди умудряются спать до полудня.

— Вы встаёте с солнцем? — тихо переспросил Родольфус.

Как и Рабастан. Почему-то это показалось ему хорошей приметой, тем совпадением, что обещает удачу в завтрашнем предприятии — и он тут же сам над собой посмеялся. Дожил. Скоро он начнёт примечать, в какую сторону летит первая увиденная им поутру птица, а потом начнёт гадать на кофейной гуще и зеркалах.

— Более или менее, — кивнула Падма. — Сейчас раньше — лето же… так что, — вернулась она к прежней теме, — как видите, в выходном на этой неделе нет даже этого смысла.

— Вы давно были в отпуске? — спросил он, думая, что если Морозини и вправду поможет…

— Ну, — Падма задумалась, — у меня были каникулы. Пасхальные. На седьмом курсе.

— Так нельзя, — покачал головой Родольфус. — Вы должны…

— Я должна учиться сейчас, — перебила она. — Я хочу учиться. И не хочу ни в какой отпуск — зачем? Я давно решила, — она заговорщически улыбнулась, — что когда получу, наконец, лицензию целителя, побываю в Индии. И на континенте. Но не раньше. Мне вполне хватает для отдыха выходных — и потом, я ведь нужна здесь, разве нет?

— Не настолько, чтобы я не смог без вас обойтись пару недель, — возразил Родольфус.

— Ну, я не хочу рисковать, — улыбнулась она чуть натянуто, и Родольфус, в очередной раз обругав себя за неумение думать о подобных вещах заранее, добавил:

— Хотя мне и не хотелось бы. Я привык к вам, Падма, — признал он. — И когда вы дома, мне спокойно.

— Ну и о каком тогда отпуске идёт речь? — укоризненно спросила она и, закончив, наконец, сушить сову, принялась за еду.

Потянулись часы ожидания… Лестрейнджу казалось, что время почти что не движется — ощущение это было настолько реальным, что он с некоторым трудом отказался от мысли проверить, не остались ли на нём после их с Крокером очередного эксперимента какие-нибудь чары — хотя и был уверен, что нет.

…— Полагаю, — сказал Морозини, расставляя на прикроватном столике несколько флаконов, — что сейчас ваш брат умрёт. Ненадолго, минуты на две. Очень важно, чтобы вы не вмешивались, — предупредил он Родольфуса с Падмой. — Вам придётся мне довериться.

— Это безопасно до пяти минут, — успокаивающе сказала Падма Родольфусу. — Ну, пусть даже до четырёх — здесь довольно тепло.

— Я несколько снижу температуру, — Морозини медленно провёл палочкой над обнажённым телом Рабастана, задержав её над его головой. — Впрочем, полагаю, что мне хватит двух минут. Начнём, — он взял ближайший к нему флакон и, приоткрыв рот Рабастану, осторожно влил в него зелье.

Ничего не произошло, лишь охватывающий запястье Родольфуса браслет привычно нагрелся, и Лестрейндж ощутил рывок аппарации — но поскольку он и так находился в нужной комнате, он остался на месте, только голова заныла от неосуществившейся в последний момент попытки.

Лестрейндж замер, отсчитывая про себя секунды и неотрывно следя за движениями Морозини. Десять… Тридцать… Пятьдесят… Он прекрасно знал, что это иллюзия, что за это время ничего не могло проявиться, но Родольфусу казалось, что губы Рабастана постепенно бледнеют, приобретая сиреневатый оттенок. Семьдесят… Девяносто… Сто… Сто десять… Сто двадцать… Почему он медлит? Сто двадцать пять… Ну же!

Однако же Морозини продолжал методично вырисовывать палочкой по мёртвому сейчас телу сложный непонятный узор — и Родольфус уже едва сдерживался, когда невидимые линии засветились, наконец, бледно-красным. В пальцах Морозини в тот же миг возник флакон тёмного стекла, и он, капнув из него в приоткрытый рот Рабастана пару капель, быстро и уверенно ткнул концом палочки ему в грудь: раз, два, три. Рабастан вдохнул — глубоко, грудная клетка поднялась — и медленно опустилась, а Морозини, выбрав два флакона, слил их содержимое в один, затем добавил туда несколько капель из третьего и четвёртого и, заткнув хрустальной пробкой, взболтал длинными и какими-то ленивыми движениями. А затем, с искренним, как показалось Родольфусу, интересом поглядев на Рабастана, вновь открыл флакон и медленно вылил почти половину зелья в рот младшему Лестрейнджу.

— Полагаю, это предотвратит приступы, — сказал он, накрывая Рабастана одеялом. — Мы проверим это в ближайшие пару недель — а затем, если всё пойдёт правильно, я, возможно, смогу ввести вашего брата в естественный сон.

— В естественный, — повторил Родольфус — и, захваченный неожиданной, невозможной надеждой, медленно проговорил: — Это значит, что потом вы сможете его разбудить? А проклятье?

— Не смогу, — возразил Морозини с отчётливым сожалением. — Как и не могу пока сказать большего — я приду через две недели, и тогда мы вернёмся к этому разговору.

…Морозини оказался прав: приступы действительно прекратились. И когда он появился в Лестрейндж-холле в следующий раз, Родольфус встретил его словами:

— Вы сделали чудо. Он действительно просто спит.

— Пока нет, — возразил Морозини. — Но раз зелье сработало, теперь будет. Чары, что я наложу, потребуется поддерживать — я вас научу, как. Ваш брат будет просто спать — вполне естественным, просто очень глубоким сном. Большего я сделать не могу.

— А проклятье? — напряжённо спросил Лестрейндж.

— Оно тоже будет спать, — пообещал Морозини. — Вместе с ним. Это всё, что можно сделать — пока. Вы меня спросили в прошлый раз, и я скажу ещё раз: хотя сон и станет естественным, разбудить его я не смогу. И никто не сможет.

— Как в детской сказке, — очень тихо прошептала Падма, но они оба её услышали.

— Так и есть, — согласился Морозини. — Это древние чары — несколько трансформированные, но идея та же. Способ-то ведь старый: многие проклятья засыпают вместе с объектом. И я обещаю, — он улыбнулся, и улыбка вышла на удивление тёплой, — что однажды он проснётся. Но он должен захотеть этого сам — тут я не помощник. Когда это случится — напишите мне. Полагаю, тогда я смогу полностью снять заклятье. Не тревожьтесь — время у вас будет, я достаточно ослабил его.

— А если вы не доживёте? — жёстко спросил Родольфус. — Вы намного старше — а Рабастан может проснуться лет через пятьдесят.

— Может, — подтвердил Морозини. — Это, действительно, представляет некоторую проблему… думаю, мы поступим так: я вам опишу в подробностях, что и как нужно будет сделать. Пришлю через пару дней — но я всё же советовал бы оставить этот вариант действительно на случай моей смерти: потренироваться вам будет не на ком, а делать в первый раз подобные вещи всегда рискованно.

— Разумеется, — Родольфус немного расслабился, и теперь на его лице проступило нетерпение. — Я хотел спросить вас: что он чувствует? Мне никто не дал однозначного ответа.

— И я тоже не дам, — разочаровал его Морозини. — Я могу сказать с уверенностью, что ваш брат не чувствует боли — но осознаёт ли он что-нибудь и снятся ли ему сны, я не знаю.

— Понимаю, — Родольфус сдержанно кивнул. — Я вас не спросил в прошлый раз — сколько я вам должен?

— Ничего, — Морозини махнул рукой. — Я ведь не целитель — просто согласился помочь бывшему ученику. Да и случай интересный. А теперь давайте начнём, — он достал свою палочку. — Мистер Лестрейндж, мисс Патил — подойдите, пожалуйста, ближе и встаньте напротив. Предупреждаю: работы предстоит много.

Морозини оказался прав: они закончили почти к ночи. Проводив его, Родольфус какое-то время стоял внизу у камина и невидящим взглядом смотрел в тёмное окно. Чуда не случилось — вернее, в некотором смысле оно даже произошло, только оказалось не таким, как он надеялся. И Родольфус пытался справиться с совершенно неуместным разочарованием — но не мог: горечь, затопившая его, постепенно стала настолько сильной, что он даже ощутил на языке её вкус. А ведь он бы должен был сейчас радоваться: Морозини сумел справиться с изводившими Рабастана приступами, а Родольфусу подарил надежду.

Надежду… Вот недаром он всегда терпеть не мог это чувство, с лёгкостью способное портить всё, к чему прикасалось — как и всё, что неподвластно своему обладателю. Не питай он её две прошедшие недели, он бы был сейчас почти счастлив — или хотя бы обрадовался, так же, как и Падма. А не стоял тут один, в темноте, и не глотал горькую слюну, унимая спазм в горле.

Ему остро захотелось вдруг увидеть Андромеду — просто оказаться рядом с ней и поговорить о чём-нибудь отвлечённом. Интересно, слыхала ли она что-нибудь о той женщине, жене Морозини? Или это всего лишь досужие сплетни? Лестрейндж глянул на часы — время было за полночь. Но ведь, с другой стороны, она сама говорила: «Приходи в любое время»…