Полная чаша (джен)

— Там скандал, — сказала Турпин, заходя в лабораторию, где весь их отдел уже третий день бился над одной из модификаций стабилизирующих чар.

За те месяцы, что Родольфус работал здесь, он так и не привык до конца к своему новому положению. Он прекрасно помнил день своего появления здесь, как и свои впечатления: столько странного он не видел и не ощущал, пожалуй, с ранней юности, с тех времён, как пришёл к Лорду.

Они встретились тогда с Крокером у министерства, и тот сам провёл его внутрь — и Родольфус, идя вслед за ним через Атриум, думал, что впервые может спокойно всё здесь рассмотреть — например, ту же статую, показавшуюся ему вблизи и безвкусной, и претенциозной.

Они спустились на лифте на самый нижний этаж, и Родольфус изумлённо увидел совершенно не то, чего ждал. Перед ним был небольшой коридор, оканчивающийся тремя совершенно одинаковыми дверьми — ничего похожего на то, что он помнил с той битвы, что отправила их с братом когда-то в Азкабан во второй раз.

— Мы тут всё немного переделали со времён вашего последнего визита, — невозмутимо заметил Крокер.

— Вижу, — отозвался Родольфус.

— Выбирайте, — любезно предложил ему Крокер, указывая на двери.

— Что, любая дверь ведёт туда, куда мы идём? — поинтересовался Родольфус.

— В целом, да, — Крокер сделал приглашающий жест. — Открывайте же.

Лестрейндж взялся за ручку средней двери и, потянув её на себя, обнаружил за ней длинный и пустой коридор, уходящий куда-то вдаль.

— Прошу вас, — Крокер ободряюще кивнул.

Лестрейндж вошёл первым, сделал несколько шагов, остановился у первой же двери и вопросительно поглядел на своего спутника, вежливо поинтересовавшись:

— Нам сюда?

— Вам решать, — совершенно серьёзно ответил Крокер. — Вы же впереди. Ведите.

Лестрейндж несколько секунд внимательно на него смотрел, пытаясь понять, шутит тот или нет, а потом кивнул и пошёл по коридору, рассматривая совершенно одинаковые двери. Они шли довольно долго, когда Крокер, кашлянув, вежливо поинтересовался:

— Далеко ещё?

— Вы спешите? — Лестрейндж понимал, разумеется, что проходит некое испытание, только вот понятия не имел о его условиях.

— Не то чтобы, — отозвался Крокер. — Надоело немного. Мы тут можем ходить хоть до Рождества.

— Что ж, давайте остановимся, — Лестрейндж свернул к ближайшей двери и уверенно, одним жестом её распахнул. За нею оказался довольно большой холл с разлёгшимся посреди него существом, больше всего напоминавшим гигантскую, ярко-голубую в красных и синих пятнах, саламандру. Шерстяную.

— Опять сбежал, — прокомментировал Крокер и, вытащив из кармана блокнот, вырвал из него лист, написал на нём что-то, сложил самолётиком и запустил его в сторону третьей из семи выходивших в холл дверей — тот с лёгкостью прошёл через дерево и скрылся за ней. — Нам сюда, — он кивнул на крайнюю дверь справа и на сей раз открыл её первым.

Так Родольфус увидел «Отдел практических изобретений», и первой, с кем он там познакомился, была Орла Уоррингтон, напоившая их с Крокером чаем и угостившая их изумительными сконами с топлёными сливками и клубничным джемом, как Родольфус позже узнал, собственного изготовления.

С того дня прошло почти что четыре месяца, но Родольфус так и не привык ещё до конца ни к коллегам, ни к самому факту их наличия — как и к собственной работе в отделе. Впрочем, делать дело это ему не мешало.

— Там скандал.

— У нас тоже, — Акерли, худощавый длинноносый шатен лет, наверное, сорока, внимательно изучающий только что в очередной раз разлетевшуюся на обломки сферу, ткнул один из кусочков своей палочкой. Тот негромко пискнул и, отрастив три мышиные лапки, попытался отползти, но Акерли, немедленно вернув ему прежний вид, тут же пододвинул его к остальным.

— Что, опять не вышло? — Турпин подошла поближе. — Может, сделаем перерыв? — предложила она. — Третий день тут сидим — явно же не туда движемся.

— Да, пожалуй, — Крокер, собирающий со стены вязкую, насыщенного брусничного цвета субстанцию, отправил очередную её порцию в парящий рядом с ним сосуд. — И подумаем до завтра, где ошибка, — он осторожно потянул на себя краешек новой вязкой кляксы, и по лаборатории пронеслось отчётливое кряхтение.

— А скандал где? — Стреттон, полноватая и невероятно симпатичная кудрявая шатенка лет шестидесяти, неуловимо и настойчиво напоминающую Лестрейнджу Молли Уизли, отошла от клетки с белыми мышами, которых она методично перекрашивала в оранжевый, исчезавший, к её вящей досаде, едва она отворачивалась от клетки. Это же произошло и сейчас — и Родольфусу отчётливо почудилось, что на острых мордочках подопытных отразилось довольное ехидство.

— Суд над Харпером закрыли, — Турпин глянула на Лестрейнджа, тоже безуспешно пытавшегося загнать в колбу плывущий под потолком серебристо-розовый дым. — Журналисты в ярости. Но это, по-моему, правильно.

— Хочешь посмотреть — скажи прямо, — сказал Крокер. Почти полностью отделённая им от стены клякса вырвалась и прилипла обратно с громким чмоканьем.

— Хочу, — не стала Турпин отнекиваться. Лестрейндж посмотрел на неё с удивлением, и она ответила на невысказанный вопрос: — У нас есть возможность видеть заседания Визенгамота. Не все, правда — некоторые, особенно важные, закрывают по-настоящему. Но здесь нет политики, и посмотреть можно. Показать вам, как? — предложила она.

— Я пока что никого не отпустил, — буркнул Крокер. — И не отпущу, пока мы здесь не уберём всё.

— Мы потом уберём! — Турпин подошла к нему. — Ну хотите, я сама всё сделаю? После заседания.

— Договорились, — согласился он, мгновенно потеряв интерес к вязкой дряни на стенах. — Я надеюсь увидеть завтра лабораторию чистой, — сказал он и кивнул Турпин: — Идёмте, я вам выдам ключ.

— Я вам помогу, — пообещал Лестрейндж. — С благодарностью схожу с вами.

— Я сейчас вернусь с ключом — и пойдём, — Турпин двинулась вслед за Крокером, а оставшиеся сотрудники радостно начали расходиться.

В отделе их было семеро — и, на первый взгляд, только Крокер и в какой-то степени Турпин соответствовали представлению Родольфуса о невыразимцах. Джеймса Акерли в его вечных твидовых пиджаках и штанах вполне можно было принять за средней руки фермера, Агнес Стреттон в её разноцветных широких платьях — за заботливую домохозяйку и мать большого семейства (последнее, впрочем, было не так далеко от истины: она в самом деле вырастила четверых сыновей и порой смешила весь отдел историями о своих пятерых пока внуках), не читающую ничего сложней книг по бытовым чарам. Энгист Стамп, молодой человек лет двадцати пяти, выглядел как помесь драконолога, игрока в квиддич и какого-нибудь пирата времён Непобедимой Армады: ростом футов в семь с половиной, он обычно заплетал свои длинные, до лопаток, чёрные волосы в косу и носил ботинки и куртки из хорошей драконьей кожи. Орла Уоррингтон же, чей возраст Родольфус бы не взялся даже предположить, вне лаборатории больше всего напоминала картинку из модного журнала, наряжаясь в шелка, а зимой — в меха и самый лучший бархат. Именно она сейчас и выползла из-под одного столов на коленях и, подняв вверх правую руку с зажатой в ней колбой, с гордостью истинного охотника, получившего, наконец, заветный трофей, сказала:

— Вот она, наша проблема! Знакомьтесь, — она выпрямилась и торжественно водрузила колбу на стол. — Это маленький магнатимус⁽¹⁾ — остался, я так полагаю, с предыдущего эксперимента.

— Это не мы! — тут же вскинулась Турпин.

— Вот тебе и аргумент за наличие собственной лаборатории, — жизнерадостно сказала Крокеру Стреттон.

— Это аргумент прибирать всё тщательно, а не как обычно, — проворчал тот. — Но записку составь — чем Мерлин не шутит. Я попробую. А вы вычистите тут всё получше, — бросил он Лестрейнджу и Турпин. — Не хотелось бы опозориться точно так же.

— Непременно, — Родольфус подошёл к той стене, с которой Крокер провозился всё утро, и задумчиво тронул палочкой напоминающее брусничный джем нечто на стене. Да, возни предстояло немало — впрочем, монотонная работа никогда его не пугала. А взглянуть на суд ему хотелось. Интересно, для чего невыразимцам подобные привилегии?

— Всё равно нам тут ночевать, — жизнерадостно проговорила у него за спиной Турпин. Выражение её лица, впрочем, было слишком довольным и хитрым, и Лестрейндж уточнил:

— Вы этому радуетесь?

— Я надеюсь на то, что Сол сжалится над нами и выдаст хроноворот, — сказала она.

— Я слышал, что они все разрушились во время битвы здесь, в девяносто шестом, — сказал Лестрейндж с отчётливым удивлением.

— Я тоже это слышала, — кивнула Турпин — и, лукаво улыбнувшись, заговорила уже вполне деловито: — Мы не можем войти в зал суда, но увидим процесс со стороны. Должна вам сказать: я предупредила Падму, что мы с вами там будем. Вернее, — поправилась она, — я упомянула, что приду сама и предложу вам присоединиться.

— Я признателен, — Лестрейндж наклонил голову и, осенённый догадкой, спросил: — Вы предпочитаете эклеры от Фортескью или от Розы Ли?

— Смотря какие, — ничуть не удивилась она. — У Розы изумительны ванильные и фисташковые, а у Фортескью шоколадные. Хотя кофейные тоже неплохи.

— Вы не любите море? — спросил он, кивнув ей в ответ. Турпин глянула на него с удивлением:

— Вовсе нет… не могу сказать, что мне его не хватает — но там хорошо, конечно.

— Почему же не заходите в гости? — они шли по коридорам к спрятанной за лифтами лестнице, о существовании которой знали, по всей видимости, исключительно невыразимцы.

— Мы обычно совершаем набег на Фортескью или Розу Ли, — Турпин слегка обернулась. — Но вот будет жара летом — и я с радостью. Спасибо за приглашение, — сказала она очень серьёзно.

…Видеть зал Визенгамота со стороны Родольфусу было странно. Комната, в которой они расположились, находилась прямо над ним, и её прозрачный пол создавал ощущение присутствия: зритель словно парил над залом, имея возможность, при желании, в деталях рассмотреть лица любого из участников процесса.

Они вошли в тот момент, когда Падма, судя по всему, только-только закончила давать показания — и на лицах судей застыло смешанное выражение отвращения и сочувствия. Первое из них предназначалось подсудимому — который, Лестрейндж с неохотой признал это, держался пока что неплохо. Правда вот на Падму он не смотрел, напряжённо разглядывая то свои колени, то лица судей, выражение которых не обещало ему ничего хорошего.

Падму, между тем, на свидетельском месте сменила незнакомая Родольфусу дородная волшебница — авроратский легиллимент, вызванная Фосетт после, судя по всему, формального и вполне ожидаемого отказа Паркера от использования Зелья Правды и применения легиллименции к нему самому. Смысла в этом отказе Лестрейндж не видел: мадам Флорэс оказалась превосходным специалистом, размеренно и методично делилась с судом подробностями, демонстрируя через Омут Памяти восстановленные воспоминания потерпевшей. Падма слушала её с видимым спокойствием — только кончики её пальцев, что сжимали ручки кресла, белели, всё сильнее вжимаясь в дерево.

— Я сама управлюсь в лаборатории, — вдруг сказала Турпин. — Вы идите потом домой.

— Вы до завтра не успеете, — возразил Лестрейндж. Мерлин, как же он досадовал, что тогда, в бою не убил Харпера!

— Да не в первый раз, — слегка пожала она плечами. — Если что — попрошу помочь Грэма.

— Грэма? — проговорил Лестрейндж вопросительно, подняв голову.

— Грэхем Монтегю, — пояснила Турпин.

— Он ведь не из нашего отдела, — ещё больше удивился Лестрейндж. — Я считал, посторонних просто так привлекать нельзя.

— Нельзя, — кивнула она. — Но мне можно, — она слегка улыбнулась и пояснила: — Грэм не совсем посторонний — он мой муж. И поэтому Сол обычно закрывает глаза, если он мне помогает с уборкой. Мы и поженились поэтому, — добавила она вскользь.

— В смысле? — всё равно он не в силах был больше видеть воспоминания Падмы — ему с каждой минутой всё больше хотелось разнести потолок и… нет, определённо, лучше было отвлечься. Тем более что сказанное его удивило: ему довелось пару раз увидеть Грэхема Монтегю, и Родольфусу потребовалось некоторое усилие, чтобы представить его рядом с Турпин. Огромный, едва ли не восьми футов ростом, широкоплечий Монтегю имел лицо вышибалы из Лютного и, казалось, интеллектом вряд ли сильно от него отличался — однако же, судя по тому, что он вообще здесь работал, впечатление это было обманчивым. Так что пара выходила весьма необычная: маленькая, тоненькая, хрупкая Турпин должна была смотреться рядом с ним весьма странно.

— Мы бы не спешили с браком, — пояснила она, — но так проще проходить друг к другу. Ну а когда наш отдел вновь открыли, и я начала там работать, то довольно часто застревала в лаборатории на всю ночь. Грэхем приходил помогать, и когда Сол в третий раз его выдворял, он сказал, что для Грэма есть два способа избежать серьёзного наказания: никогда больше так не делать или заключить со мной брак. Мы подумали и решили, что второе нам нравится больше.

И только тут Лестрейндж вдруг понял, что Турпин вовсе не проговорилась — она просто отвлекла его от рассказа Флорэс. И признал, что это было к лучшему — он не сделал бы, конечно, ничего опасного, но…

Они замолчали. Лестрейндж с некоторым усилием отвёл взгляд от Падмы и принялся разглядывать её родителей — и внезапно сообразил, что знает её отца. С Хогвартса — тот был старше и учился, как и Падма, в Рейвенкло, но Родольфус запомнил колоритного старшекурсника. Значит, близнецы родились, когда ему было уже под сорок… нет — чуть меньше. Падма по возрасту вполне могла бы быть его дочерью… да и не только по возрасту. В ней был стержень, и была столь близкая Лестрейнджам храбрость — и Родольфус, глядя на неё, вполне мог представить, что она носит их фамилию. Как она сказала: «Если бы я пожалела — я бы согласилась, чтобы вы его убили». Их слова…

Приговор — четырнадцать лет Азкабана — Лестрейнджа почти удовлетворил. Он бы предпочёл, конечно, чтобы Харпер получил пожизненное, но прекрасно понимал, что подобного не случится. Что ж, это будет восемнадцатый год — двадцатая годовщина смерти Лорда… и двадцатый день рождения его странной дочери.

Он запомнит.

1) Алаптус магнатимус — это наименьшее насекомое планеты, известное на сегодняшний день. Длина его тела не превышает 0.12 миллиметра. Относится к отряду паразитических наездников. Обитает на яйцах и личинках более крупных насекомых.

Вернуться к тексту