Полная чаша (джен)

Лететь было неудобно — но это показалось ему мелочью в сравнении с притупившимся, как выяснилось, умением сохранять в темноте направление. Впрочем, жаловаться было некому — да и странно, так что он летел, стараясь держаться повыше и ориентироваться на огни полузабытых маггловских городов. Руки быстро замёрзли, спина затекла, и когда Родольфус наконец увидел внизу знакомые очертания берега, у него болело всё тело. Странно — он не помнил, чтобы в первый побег ощущал подобное. А ведь когда Лорд их вытащил, они просидели в Азкабане почти в три раза дольше. Или он тогда слишком нервничал? Да — тогда ему хотелось свободы…

Дверь была заперта, и Родольфус, не пытаясь её открыть, с силой постучал в неё кулаком и уверенно приказал:

— Открывайте.

Та открылась: эльфы знали, разумеется, про существование оборотного зелья, но они так же знали, что закрытый дом отыскать могли лишь хозяева. Они радовались — Родольфус ясно читал это по их лицам, но у него самого сейчас не было сил им ответить. Потому он просто кивнул и, распорядившись приготовить ванну и какой-нибудь — любой — ужин поднялся к себе.

Как же хорошо, что сейчас стоит лето! Отогреть дом зимой было не такой уж простой задачей — а ему сейчас невероятно хотелось тепла. В спальне было прохладно — и он, разводя камин, думал о том, куда бы он пошёл и что делал, если бы родился не Лестрейнджем. Вот куда бы он направился без крыши над головой, без палочки и без денег? «Ну, всегда ведь можно утопиться», — чётко прозвучал у него в голове голос Рабастана. Да, пожалуй, брат бы пошутил как-то так…

Ванна вышла, пожалуй, даже слишком горячей, но Родольфус был не в претензии: обжигающая кожу вода помогла, наконец, согреться. Надо где-то достать… сколько стоят палочки? Мерлин — он забыл! Галлеонов десять, кажется? Или меньше? Да, Родольфус, жизнь тебе предстоит воистину новая: ты ведь не привык считать деньги. Что ж, учись. Что он может продать? Драгоценности он тогда, перед арестом, уже продал… нет, конечно, кое-что фамильное у него осталось, но не продавать же это теперь. Пожалуй, можно посмотреть книги: у них очень неплохая библиотека, наверняка там отыщется что-то стоящее. Да и покупатель найдётся — можно, например, начать со Снейпа. Десяток галлеонов у него наверняка есть — да, пожалуй, так получится быстрее всего. Надо будет перебрать библиотеку — а ещё гардероб. Вот уж где наверняка отыщутся всяческие драгоценные пуговицы, золотое и серебряное шитьё — такое точно не жалко.

Впрочем, это временное решение. Он не сможет жить на это всегда: во-первых, не так дорого всё это и стоит, а во-вторых и в-главных — это попросту омерзительно. Стыдно. Beggar. Да, Родольфус, именно так ты и будешь называть себя до тех пор, покуда не изменишь свою реальность.

Ужин показался ему роскошным — впрочем, после Азкабана это было несложно. Он прекрасно помнил этот эффект по своим прошлым возвращениям — и сейчас ему это было очень на руку. Надо будет утром осмотреть дом и понять, в каком состоянии хозяйство — например, сад. Судя по тому, что ему подали, огород эльфы не забросили — но вот садом они вряд ли занимались. Хотя кто их знает… посмотрим. А ещё они когда-то, когда Родольфус с Рабастаном были маленькими, держали, как и многие старинные семейства, сохранившие свои родовые дома, птиц и кроликов — сейчас вряд ли от них хоть что-то осталось, надо будет завести… иными словами, купить новых. Нет, голодным он, конечно же, не останется: огород и сад есть, ну и он всегда был приличным охотником, да и одежды у них в доме хватит ещё на несколько поколений. Но…

Мысль, что возникла в его голове, вызвала у Родольфуса глухое, но отчётливое раздражение. Почему он, собственно, должен жениться? Продлевать род… зачем? Кому станет хуже от того, что в их мире не останется больше британских Лестрейнджей? Да и что он передаст своим детям — вымазанные в грязи имена? Пустой сейф? Нет уж — так позорить их он не станет. Никому он ничего не должен — он свои долги заплатил. «Думаешь?» — насмешливо прозвучал у него в мозгу голос брата.

— Им нельзя помочь, — возразил он вслух. — Невозможно. Четверть века прошло, ни один целитель не смог — а я даже не колдомедик.

«Нет, конечно, — вновь «сказал» у него в голове Рабастан. — Но они же всё равно не смогли».

Не смогли… Даже если он всерьёз займётся целительством, то уж точно не ради Лонгботтомов, а ради брата. А Лонгботтомы… в целом, там ведь нет уже никакого проклятья — просто мозг повреждён и, похоже, необратимо. Чем он сможет помочь? Да ничем. Если уж никто ничего не сумел сделать сразу — значит, ничего и не выйдет, и он только потеряет время. Безнадёжно.

Но в любом случае для начала ему следует как-то решить проблему с деньгами.

Впрочем, завтра. Завтра он отыщет у себя что-нибудь интересное… или, например, срежет пуговицы с каких-нибудь мантий — и приобретёт, наконец, палочку.

Мысль эта, вечером показавшаяся ему разумной и естественной, утром выглядела иначе. И хотя Родольфус легко нашёл нужное, он надолго замер над одной из отобранных мантий, на которой было нашито не меньше трёх десятков мелких золотых пуговиц, отчаянно глуша поднимающуюся в нём волну отвращения. Beggar. Только нищие торгуют срезанными с чужих мантий пуговицами или книгами из домашней библиотеки.

Что же у него есть ещё? Родольфус огляделся было — а потом, ругнувшись, срезал пуговицы, сунул их в карман и вышел из гардеробной, от души хлопнув дверью. Нет, Родольфус, ты не станешь прятаться от самого себя — beggar ты или нет, но себе ты врать не будешь. И скрываться от людей ты не будешь тоже. А ещё следует вернуть чужую метлу, — благо, собственных предостаточно. Кроме того, можно ведь просто открыть камин, хотя бы на время, до тех пор, покуда он не восстановит навыки аппарации. Тогда снова можно будет закрыть дом ото всех, кроме кровной родни… то есть просто — ото всех. У него не осталось кровников — никого, кроме Рабастана. Но тот вряд ли воспользуется аппарацией.

…Пуговицы и пряжки продались на удивление быстро — продавец косился на Родольфуса с нелепой смесью удивления и испуга и назначил, на его взгляд, вполне приличную тему. Вышло даже больше, чем требовалось — и Лестрейндж, выходя из лавки, задумался, на что бы потратить остаток. Ощущение это было новым, и он посмеялся над собой — а потом задумался. Почему он так стремится избавиться от только что полученных денег? Значит, правду говорят, что легко полученные деньги жгут руки?

Размышляя так, он дошёл до магазина Олливандера — и, входя, с порога буквально натолкнулся на его взгляд. И подумал, что поймёт, если тот сейчас откажет ему в обслуживании.

Лестрейндж замер возле самой двери и сказал:

— Я пойму, если вы откажете.

— Стоило бы, — отозвался Олливандер, не трогаясь с места. — Сколько раз тебе их ломали?

— Трижды, — Родольфус постарался ответить как можно спокойнее.

— И тебе хватило наглости явиться за четвёртой? — Олливандер чуть подался вперёд.

— Мне следует пойти к Кидделу? — очень ровно поинтересовался Родольфус.

— Стоило бы, — тяжело уронил Олливандер. А потом вдруг велел: — Подойди.

Лестрейндж подчинился — и, остановившись прямо перед прилавком, позволил старику себя разглядеть. Тот смотрел долго — а потом развернулся и, порывшись на полках, вытащил старую коробку и положил её на прилавок. Палочка внутри оказалась светлой — сосновой, и Родольфус с некоторым недоверием махнул ей, не ожидая ответа. Однако же та отозвалась — и когда он сунул было руку в карман, чтобы расплатиться, Олливандер вдруг резко качнул головой и проговорил неприязненно:

— Уходи. Денег я твоих не возьму — не к добру они. И не приходи сюда больше — эта последняя.

— Не приду, — отозвался Родольфус тихо — и вышел, чувствуя, как горят щёки.

Словно от недополученной пощёчины.

…В Мунго было на сей раз очень шумно и весьма многолюдно, но в палате Рабастана стояла мирная тишина — заклинания отсекали лишние звуки, и Родольфусу на миг стало жутковато. Словно склеп. За искусственным окном шумело искусственное же море, и Родольфус прошептал, коснувшись пальцами плеча брата:

— Я тебя заберу домой. Не скажу пока, когда — но заберу. Здесь так… — он умолк, не желая произносить это вслух.

— Мистер Лестрейндж?

Сколько он так просидел? Родольфус улыбнулся вошедшей без стука мисс Патил и поднялся.

— Я принёс метлу, — Лестрейндж кивнул на стоящий в углу артефакт. — Благодарю вас — я понятия не имею, как бы я иначе вчера добрался до дома.

— Полагаю, что камином, — она тоже улыбнулась. — Отсюда или же из «Котла».

— Вряд ли, — возразил Родольфус. — Я закрыл камин перед арестом — можно было бы, разве что, постучаться к соседям… впрочем, это всё равно далеко: мы живём весьма обособленно. Я не знал, что вы любите, — продолжал он, беря с прикроватного столик купленную им коробку шоколадных конфет, — и взял наугад. Если не угадал — я надеюсь, вы поправите меня, и я в следующий раз исправлюсь.

— Говоря по правде, — Падма посмотрела на него очень серьёзно, — вряд ли существуют съедобные вещи, которые я не съела бы к концу смены, — она рассмеялась и, забрав коробку, добавила: — Большое спасибо. Я, на самом деле, люблю шоколад. У меня сейчас мало времени — зашла на минутку, посмотреть, всё ли хорошо — но если вы здесь будете часов в шесть, я вам покажу, как делать массаж. И даже поучу вас немного — если вы захотите.

— Да, я буду, — ему всё равно некуда и незачем идти. Ну а думать — думать можно где угодно. Здесь ничем не хуже, чем дома — даже лучше. Спокойнее…

Ему просто не хотелось домой. Замок был большим — а теперь, когда Родольфус остался там в одиночестве, тот казался и вовсе огромным. И пустым — большим пустым домом, местом, требующим куда больше сил, времени и, наверное, денег, нежели сейчас у него имелось.

Что же ему делать? Он, конечно, проживёт и так: пищи в доме достаточно, плюс охота, рыбная ловля, сад, огород, а одежды хватит на столетья. Пребывание Рабастана в клинике и уход оплачены… так что он, если хочет, может просто запереться в Лестрейндж-холле — и жить там. Доживать век — или сколько ему осталось. Рыться в книгах, заниматься огородом и садом… и зачем тогда было выходить на свободу?

Но если он выберет другой путь, то ему нужны деньги. Много разом — чтобы начать какое-то дело — или некий постоянный доход. Он и сам не знал, что бы предпочёл — но пока никакого выбора у него не было. Как и денег.

Кстати. А ведь Патил нужно будет чем-то заплатить. Знал бы он ещё, сколько это стоит…

Он успел задуматься над этим — но не успел дойти даже до мысли о том, что можно попробовать спросить об этом кого-нибудь из его коллег, когда Падма Патил вернулась — и, увидев его в том же кресле, спросила:

— Вы хоть ели?

— Нет, — признал он. — Не тревожьтесь — я не голоден.

— У нас здесь наверху есть буфет, — сказала она укоризненно. — Кормят там довольно просто — но, по-моему, съедобно. Вы сходили бы — они…

— Я в порядке, — повторил он — и она вдруг вспыхнула:

— Ох, простите… — Патил опустила залитое краской лицо, и он понял, что она догадалась обо всём — о его финансовом крахе, о его растерянности, о его нежелании возвращаться в пустой дом… обо всём.

— Я не думаю, что хоть в чём-нибудь из случившегося есть ваша вина, — мягко пошутил он. — Вы пообещали научить меня — я вам буду признателен. Только я не знаю расценок — назовите и…

— Что вы, — перебила его Падма. — Я же вас не в ученики беру, — она улыбнулась. — Даже если бы я и хотела — мне пока что нельзя. Мне не трудно показать вам пару верных движений — и я рада помочь. Вы позволите?

Родольфус некоторое время молчал — а потом сказал всё же:

— Да.

Надо же, как странно порой отзывается прошлое. Он вообще забыл об этой девочке — а она… сколько времени она потратила на его брата? Времени, которого у юной, красивой и много работающей девушки вряд ли может быть в избытке.

Если б только ещё от этого был толк. Хоть какой-нибудь…