Нам не Свет (гет)

Если бы в хрупких пальчиках был кол из белого дуба, то жить бы ему осталось не долго...

Зеленоглазая неблагодарная злючка воткнула бы смертельное оружие ему в грудь без колебаний и сомнений. Это несмотря на то, что он ее не только благородно спас, но и доставил домой, между прочим на своем горбу. Тут, правда, была маленькая пикантная деталька: домой — это к себе домой... Поэтому Грета так и злилась.

Клаус закатил глаза. Да сколько можно дуться на него, будто маленький о-очень-очень капризный ребенок? Судя по упрямству на миловидном личике и еще большему в зеленых глазах — вечность можно. И еще пару столетий для разогреву. Ослица! Прекрасная комната, которую слуги для нее подготовили, удостоилась сморщенного надменного, но все равно премилого носика и нелестного эпитета для него самого. Вот и старайся угодить женщине.

Он не злился — очень нетипично для себя. Скорее веселился этой надменной вскинутой головке, царственной небрежности в пожатии хрупких плеч и даже тому, как мисс Поттер его обзывала. Первородный терпел. Она в безопасности, поцеловала его сама и отныне живет в его доме. Никлаус был уверен, что возражения, которыми так щедро сыпала Грета, рано или поздно закончатся. И он этому поспособствует.

Во всяком случае, после того, что между ними случилось и что беспардонно прервал Кол, ей будет куда как тяжелее играть в безразличие. Грете он нравится, и она его тоже хочет... Это обнадеживало. Нет, Клаус по-прежнему считал ее колючки весомой частью непередаваемого очарования. Однако во всех попытках стать ближе наталкиваться на них одних было утомительно не только для его эго. А тут оборона девушки так резко и воодушевляющее пала к его ногам.

И ничего он не раздулся от самодовольства, по саркастичному замечанию старшего брата.

Который привел свою девушку повидаться с пленницей особняка.

Клаус был у себя и старался не подслушивать разговор двух девушек за стеной. Комната Греты — как кстати и "случайно" — прямиком возле его апартаментов. На все возмущения колючки был один ответ — разве мог он поселить дорогую гостью в менее удобные покои? А как же священный долг гостеприимства? Почему-то зеленоглазка не поверила. Выставила его из комнаты и захлопнула перед носом дверь. Которая, они оба это знали, совсем не была для него преградой.

Это знание будоражило кровь Первородного гибрида — она, такая желанная с первой встречи, так близко. Беззащитна и в его полной власти... Это и отрезвляло Клауса. Напоминало, кем он будет, если воспользуется своей силой. Его, конечно, как только ни называли, но женщин он к близости никогда не принуждал. Насильником он не был. И с Гретой так не поступит тем более.

Их поцелуй показал, что в ее броне неприступности есть бреши. Немного терпения, еще больше времени — и она сама к нему придет — добровольно! Потерять такой шанс из-за похоти? Да он отродясь не был таким идиотом.

Никлаус рисовал и банально грел уши.

Что не мешало ему думать.

Грета как раз изливала свое негодование по его поводу лучшей подруге. В звонком голоске звенела смущенная злость. То бишь она и не злилась по-настоящему. Только признать этого не могла: гордость мешала. Тут Первородный хмыкнул, очень понимающе так. Ему тоже гордость всю жизнь мешала сказать важное и нужное. О чем он мог жалеть потом столетиями. Благо теперь Клаус считал, что ошибки не повторит. Он больше не калека, разорванный проклятьем любящей матушки надвое; Майкл мертв — нет причин молчать.

Он победил.

У него тысячи лет опыта, так что за глупое упрямство винить Грету он не будет. Роль мудрого в их паре Никлаус примерял на себя. А что? Он старше на целую бездну времени. Куда как более невообразимую с простой девушкой, но его Поттер никогда не была просто. Все то горе, вся та боль, что Грета пережила, заставили ее рано повзрослеть. Закалили ее дух, как сталь в горниле. Она была не только крайне занятным созданием, но и настоящим алмазом среди речной гальки.

Достойная королева.

Эта мысль даже у паранойи не вызывала отторжения.

Клаус хотел с полным правом и осознанием назвать Грету так. Не только своей... неважно — очередной победой или очередным трофеем, нет, она была бóльшим. Он хотел видеть ее рядом. Хотел получить строптивое сердце, мятежную душу. Не только тело, пусть его привлекательность для себя не собирался отрицать.

С ней все было легко и очень сложно одновременно.

Несмотря на все свое тепло, свет, который его порой слепил в ней, в Грете была безжалостность. Как в обращенном к врагу острие копья. Когда он был молод и полон человеческой жизни, таких женщин уже не бывало. Мать, Аяна безусловно обладали твердой волей, слабыми их язык не повернется назвать, как и сестру, но они не были воинами. Грета же была. И воином, и достойной его внимания девушкой. Бесценный камень, которым он увенчает свой венец правителя.

Клауса не очень волновало то, что королевства в полном смысле этого слова у него пока нет. Он уже раздумывал над этим вопросом. Вспоминал город, который построила его семья, а он вложил душу. Новый Орлеан... Он не возвращался туда с момента изгнания Майклом. Было слишком больно даже для него.

Но сначала неприступная доныне крепость падет к его ногам. Завоевание Орлеана и Греты одновременно ему, как ни прискорбно, скорее всего, не потянуть. Да и с лекарством стоит разобраться раз и навсегда.

Ярость же после спора и болезненных уколов колючки есть на ком снять. Полный подвал пленников, и Кэтрин Пирс присоединилась. Кол все-таки вытащил суку, а уже после сжег все там. Хотя Клаус был бы не против сжечь и Петрову. От этого соблазнительного намерения его отговорила Поттер, которой после поцелуя было необычайно трудно отказать в таком капризе. Пусть Кэтрин такой доброты, скорее всего, не оценит, не поймет.

— Как долго ты здесь будешь?

— Столько, сколько понадобится, чтобы довести эту скотину Первородную до ручки.

В голосе Греты было слишком много нарочитой беспечности. Губы гибрида разошлись в обаятельной улыбке: о милая, ты совсем не умеешь лгать. Значит, уже что-то задумала. Будет любопытно посмотреть что. Клаус даже великодушно собирался изображать, что совсем не замечает интриги под самым своим носом, лишь бы Грета задержалась в особняке. Пусть развлекается. Он пресечет игру, когда зеленоглазка впутается во что-то реально опасное.

Ничтожная цена за возможность быть рядом, слышать стук ее сердца. Ведь дать иллюзию свободы и выбора, отпустив, он пока не может. Плохому злому волку физически плохо, стоит представить ее оставленной без присмотра. Грета в руках культа Сайласа разбудила и так чутко дремавшую в нем паранойю. Ему нужно время, чтобы взять взвинченные инстинкты под контроль.

Раньше Клаус бы не отказал себе в удовольствии срыва. Но вряд ли Грета оценит залитый кровью, вымерший городишко. Свою нецивилизованную сторону Первородный ей показывать не хочет так долго, как это только возможно. Ведь ничего ужасного он пока что не сделал — убийства, шантаж и все прочее не считается. Те, кто считают, что видели его худшую сторону, ошибаются — наивные дети веков, уже глубоко тронутых путами цивилизации и морали.

Они забывают, из какой тьмы времен он пришел, что видели его глаза и что он вершил историю человечества.

О детях, кстати... Порог его дома только что переступили Елена Гилбер и Деймон Сальваторе. Джереми до сих пор сидит в камере. Запасной вариант охотника. И одновременно кандалы и замок предохраняют младшего Гилберта от попытки убийства его глупой сестрички. Елена забывает, что она вампир — естественный враг и раздражитель для члена Братства. Кровные узы никакой роли не играют для прошедшего инициацию.

Орден Пяти пускает свои корни в прошлые столетия, когда ведьмы, создавшие его, соображениями гуманности не слишком заморачивались. Поэтому мальчишка с легкостью прикончит сестру и всех, до кого сможет дотянуться. Такая головная боль Клаусу ни к чему на свободе. Поэтому он его не отпустит. Кроме того, Елене ему нечего предложить. Да она и не так важна, ведь есть Кэтрин с той же кровью двойника.

И пацан тронул Гермиону... Его высокоморальный рыцарственный брат вырвет ему сердце, стоит Гилберту переступить порог камеры. Истеричная, недалекая Елена, конечно, этот фактор не учитывает. Просто потому, что видит в Элайдже только приснопамятное благородство, напрочь забывая, что он такой же Первородный и помнит времена, когда цивилизации рождались и приходили в упадок. Элайджа вообще рассусоливать, когда дело касается дорогих людей, не способен. Сугубо функционально жесток.

Клаус откладывает незаконченный портрет и готовится лицезреть спектакль.