Нам не Свет (гет)

Во-первых, самолет и новообращенный вампир над океаном в течении энного количества часов — это плохая идея. Даже она, отбитая на всю голову Героиня выигранной войны, понимала. Поэтому портключ. Объяснить американским спецслужбам и Макуса самолёт, полный кровищи и трупов, будет сложнее, чем Кингу подмахнуть разрешение. Пусть министр магии очень не хотел, чтобы Девочка-Которая-Выжила покидала родину.

Однако Грета Лили-Бет Поттер друзей не бросала никогда.

Даже если они обзавелись клыками, скверной привычкой пить кровь из вены и вспыхивали на солнце аки факел.

Гермионе она сейчас была явно нужнее, чем тертому калачу Кингсли, который рулил и без ее дилетантских советов. Кроме того, Грета, конечно, наивная девочка, но быть пешкой в политических игрищах не желала. Не для того она сначала подставила голову под Аваду, а потом таки кокнула Тома. Теперь ей хотелось пожить для себя. Там, где ее и лучшую на свете подругу не знает каждая собака. Где не тыкают пальцами и где нет вездесущей прессы.

То, что случилось с Гермионой, было ее виной. В битве подругу укусили, и тот долбаный кровосос влил в Гермиону свою кровь. Мерзкой твари оторвали башку, но исправить ничего было нельзя. Сердце умнейшей ведьмы своего поколения или столетия остановилось. Она вернулась к ним всем уже не человеком и не ведьмой — вампиром.

Мало кто был готов принять Гермиону в таком виде. Несмотря на то, что Пожиратели проиграли, магическое общество не отказалось от своих предрассудков. Среди магов «кровососущей твари» не было места. Поэтому Грета решила уехать далеко настолько, чтобы их никто не знал. Чтобы Гермиона, не сломленная, но искалеченная своим проклятием, смогла начать жизнь с чистого листа.

Да и сама Грета хотела для себя того же. Покоя.

Дом был куплен в тихом и глухом городке с романтичным названием Мистик-Фоллс.

По правде говоря, Гермиона просто наугад ткнула пальцем, и с первой попытки город отвечал всем их требованиям. Не маленький и не слишком большой, удаленный и такой, в котором ничего интересного не происходило. Вещи были давно собраны. Только Грета моталась в Гринготс: гоблины, хитрые твари, не забыли их «маленького» погрома и угнанного дракона. Так что утрясала дела с наследством крестного Героиня долго и нудно. Примерно до тех пор, пока не предупредила управляющего, что свой знаменитый визит может повторить. У нее после убиения некоего Темного Лорда магия не стабильна. Даже справка из Мунго есть. Нервничать нельзя, иначе — как бабах. Нужно сказать, зеленошкурые после такого «нежного» вступления резко стали понятливей. Да и как не стать, если Грета воспроизвела тот самый взгляд Того-кого-можно-было уже называть, но ни хрена не хотелось, для провинившихся слуг?

В любом случае начинать с начала нужно, сперва стерев все прошлые долги в мелкую пыль. Страшным был не переезд — Грета ведь и Лондона нормально никогда не покидала. Вечно на хвосте Избранной висели проблемы, причем на любой, даже самый взыскательный вкус. Грета к этому привыкла.

Пугало ее другое.

Гермиона больше не могла использовать магию. Либо ты ведьма, либо вампир — третьего не дано. Ее лучшая подруга вместо силы, которой дышала и с которой сроднилась, получила вечную жажду. Потерю контроля, за что Гермиона просто ненавидела себя. Она не хотела быть чудовищем. Но стала им и была обречена жить так вечно.

Любой другой человек с характером послабее сломался бы.

Её Гермиона держалась, казалось бы, вопреки.

Грета хотела помочь. Если есть малейший шанс что-то исправить, то он в новом свете. Все легенды о вампирах вели туда, а не в старушку Европу. Мисс Поттер нужны были ответы, и она собиралась их найти. Проследить, чтобы подруга хоть как-то начала жить, а не прятаться в закрытом от всего на свете доме.

От чувства вины Грету попытки найти лекарство от вампиризма не избавят, но сидеть сложа руки не выход. Гермиона всегда за неё сражалась как в последний раз. Теперь черёд Греты защищать и оберегать.

Да и горькая истина состояла в том, что у Девочки-которая-победила ничего не было в Англии. За что стоило цепляться. Она одинока по-прежнему. И лавры убийцы Ридлла это только усугубили.

Грета крайне мало верила людям теперь. Зато четко видела, как её хотят использовать для своих целей. Прожив жизнь пешки в заботливых руках Альбуса, повторения она не хотела. Да и кто в здравом уме бы захотел? Сражаться она устала. Мыслимые и немыслимые долгие «обществу», занятому только своим комфортом, она отдала. В Аврорат, к горю писак и охочей до дармовых сенсаций публики, не рвалась. Грета успела побывать и в роли добычи, и в роли охотника. Именно поэтому никаких иллюзий насчет работы аврора не питала.

Ей хотелось понять без постоянного давления, чем же она на самом деле хочет заниматься.

Гермиона, боящаяся людей, потому что боялась теперь себя, и та строила планы. Наверное, эту черту в ней и конец света не смог бы изменить. Если бы ее не укусили, то мисс Грейнджер бы уже проламывала своей особой закостенелые законы или занялась бы наукой. Теперь у подруги было все время мира и полная невозможность жить, как всегда мечтала.

Грета развалилась в тот первый самый страшный месяц после Победы. Никакой радости Девочка-Которая-Выжила ощутить была не способна. Не после того, что случилось с друзьями, не после списков погибших и не после того, что стало с Гермионой. Она банально замкнулась в себе, оживая только ради Гермионы. Подруга каким-то образом это поняла и буквально силком оттащила Поттер к психологу. И это борясь со всеми прелестями вампиризма. Никто и никогда не заботился о ней так, как это делала Гермиона.

Именно поэтому Грета не хотела слышать, что ломает себе жизнь, уезжая в никуда. Чушь собачья!

— Все собрала?

Поттер с тревогой вгляделась в бледное лицо подруги. Губы пока не посерели… Дело в том, что мисс Грейнджер пила кровь лишь по самой крайней необходимости. Морила себя голодом. Была готова приковать себя, чтобы не было никакой опасности для Греты. Процесс кормления, пусть она никого не убивала, давался Гермионе очень тяжело. Грета самолично переливала кровь из пакета в стакан с трубочкой и следила, чтобы подруга выпивала.

— Да? Безмерный чемодан — это прелесть.

Гермиона была в светло-лавандовой пижаме. Грета в старых джинсах и черной футболке на два размера больше, делающей ее похожей на истощенного ребенка, причем мальчишку, если бы не тугие черные кудри. Завтра они покинут Англию. А перед этим она запечатают Блэк-холл наглухо. Ведь многое из темного наследия рода крестного так и оставалось в доме. Грета слишком не хотела проблем с американскими мракоборцами, чтобы тащить все с собой.

— Волнуешься?

Подруга ответила не сразу, повертела на тонком пальце кольцо с лазуритом. Вторая попытка обеих левых и кривых рук Греты сделать для Гермионы защиту от солнца. И пофиг, что дом подруга не покидала почти никогда. Поттер предпочитала, чтобы на новом месте Гермиона перестала, пусть и постепенно, быть такой затворницей.

— Почти нет.

В прохладном голосе проскользнула насмешка. Грета привычно ухватила подругу за холодную руку и потянула на себя. Пусть Гермиона теперь предпочитала избегать обнимашек. Серьезно, только мисс Грейнджер могла верить, что может навредить той, о которую дважды убился аж целый Темный Лорд.

Грета пыталась устроить подарок Невилла как можно лучше.

Правда, у цветка и Девочки-Что-Победила были несколько разные представления об этом самом "лучшем". Солнышко — так звали невероятно редкого монстра от волшебной флоры — хотел стоять именно на столешнице, а никак не на подоконнике. Но Невилл говорил, что растению нужно солнце. Пока Грета только уговаривала, не спеша применить магию.

Тренировала, то бишь, терпение...

Да и когда она злилась или колдовала не "подумав", последствия выходили интересными. Это еще мягко сказано. Справляться с возросшей в десятки раз магической мощью было Грете пока трудно. И до победы подруга была сильной ведьмой. Однако выигравшему схватку насмерть отходит не только палочка проигравшего. А Грета и Лорд были связаны слишком долго и слишком прочно, чтобы смерть одного прошла без последствий для другого.

Гермиона волновалась, и имела на это право.

Грета Поттер держалась отлично. Но сколько в этом самообладании было отчаянного желания быть нормальной? Поход к психологу ей помог. Грета отпустила часть боли и призраков. Но Гермиона при всей своей бесконечной любви к подруге понимала, что та не оправится до конца уже никогда.

Такова цена победы.

О том, чем ей лично пришлось пожертвовать, мисс Грейнджер старалась малодушно не думать.

Невыносимо больно быть той, кем она стала навсегда. И навсегда теперь для нее — вечность.

— Куплю тебе ужин.

Она взяла из чашки ключи от джипа веселого желтого цвета. Гоблины позаботились и о правах для них. Только Гермиона действительно умела водить, а Грете лучше давалась метла и самоубийственные пируэты на ней. Первые уроки ей дал отец... Не думать! Нельзя думать о родителях. Грете хватит груза на плечах и без ее постоянной агонии.

В зеленых глазах была настороженность — Поттер просто боялась отпускать ее одну.

Но здесь не Англия, и Гермиона никому не интересна.

А еще там была радость. Все же в Лондоне она не стремилась покинуть дом — частично из-за жажды, из-за страха навредить невинным, а еще потому, что в Магическом мире Гермиона отныне была опасным монстром. Такое, знаете, желание гулять и наслаждаться свежим воздухом отбивает напрочь. Они за тысячи миль от дома, и теперь пора начать хоть что-то менять.

Нерациональная часть Гермионы надеется, что этот маленький городок станет не только убежищем, но и настоящим домом для них.

Значит, она не должна вести себя здесь, как заключенная в тюрьме.

Может выйти, сесть в машину и привезти подруге ужин из ближайшей забегаловки. Ведь Поттер, кажется, совсем не думает о потребностях своего и без того худосочного организма. Гермиона ее знает — будет носиться по всему дому встрепанным ураганчиком: наводить порядок, накладывать дополнительные защитные чары, и поесть точно забудет. Никакой привычки заботиться о своих нуждах в первую очередь.

Гермиона выезжает, помахав ладонью застывшей на крыльце фигурке в оранжевом безразмерном кардигане.

Навигатор ведет ее к "Мистик-Гриль"... И она очень надеется, что еда там съедобная. Не то чтобы ее подруга была большой привередой. Просто первый завтрак-обед-ужин на новом месте обязан быть вкусным. Грета заслужила награду за часы нервного напряжения в самолете, когда сама она спала под действием магии Греты. Нелишняя предосторожность.

Гермиона бьет по тормозам...

На белокурую девушку прямо у нее на глазах нападают — трое — и тащат к машине. Багажник открыт... Очень похоже на похищение. Своим обостривимся слухом она слышит, как кричит женщина: "Кэролайн!" — звук идет с лежащего на дорожке телефона.

Пусть она стала вампиром — гриффиндоркой на всю голову от этого быть не перестала. Поэтому проехать мимо Гермиона просто не может. Даже с учетом того, что магии в ней нет. Придется полагаться на силы вампира. Гермиона гипотетически знает, что справится с тремя взрослыми мужчинами, но она не хочет никого убивать. А это может случиться, если она банально силу не рассчитает.

И все равно — дверь открыта, и она ускоряется до вихря.

Первому незатейливо дает ногой в живот так, что похититель отлетает и врезается спиной в фургон. Второй получает по лицу, а третьего Гермиона слегка придушивает, не обращая внимания на попытки вырваться. Она сильная, очень сильная. Улица пустынна, к ее большому облегчению. Грете не придется никому стирать память — никто не видел, как она отколотила трех здоровых американских парней, которые будто из качалки не вылезали.

Гермиона склоняется над блондинкой. Жива... Однако вырубили ее капитально.

Подобрать телефон и успокоить ту женщину. Вызвать копов — так ведь поступают нормальные и законопослушные люди?

Ничего из этого она не успевает сделать. Над ней тень, и что-то жгучее впивается в шею. Секунда — и в глазах темнеет и двоится. Гермиона падает на колени. Горло горит так, как будто туда засыпали раскаленного угля. А по телу нарастает слабость и боль. Она пытается подняться, и ее бьют по голове.

Встреча лица и асфальта неизбежна.

В себя мисс Грейнджер приходит в кузове едущего в неизвестность фургона, спеленатая, как младенец, веревками. И неспособная их порвать. Они лишь впиваются в кожу и жгут ее. До пытки суки Беллатрикс далеко, конечно, но все равно больно. И да, она между двух блондинок. Той самой, что пыталась спасти, и второй, которую вообще не знает.

Вторая вообще привязана настоящим канатом.

Ситуация, конечно, плохая — ее вырубили, похитили и везут непонятно куда с явно недобрыми намерениями. Съездила за покупками!

Только паники в Гермионе совсем нет... Грета скоро поймет, что ее нет слишком долго, и начнет искать. А значит, похитители скоро пожалеют, что тронули ее. Подруга, несмотря на всю свою природную доброту, бывает резкой. Очень резкой, когда обижают тех, кто Грете дорог.

— Веревки пропитаны вербеной. Похоже, Аларик сдал всех нас Совету...

Та девушка, что Гермиона спасала, очнулась и говорит это второй, что только приходит в себя. Причем обе уже на мисс Грейнджер смотрят с недоумением.

— Я Гермиона, и я спасала тебя, но не получилось, — сочла нужным представиться она. И тут удар... Чертова тарантайка переворачивается. У Гермионы желудок и сердце, кажется, местами меняются, а кости трещат. Не будь она вампиром, такая остановка для нее закончилась бы печально. Двери открывают, и показывается смазливый качок. Он освобождает первую блондинку. И собирается их бросить.

— Эй, а как же я?

— Займи их чем-нибудь, сестренка.

На лице второй написан полнейший шок. Она бормочет о том, что это невозможно, и дергается. Гермионе не до чужих драм — выворачивает запястья, терпя адскую боль. Только освободить одну руку. Она не успевает. Полицейская сирена, топот ног в ботинках и выстрелы в живот.

Похоже, она так и останется пленницей. Удар прикладом по голове... Да чтоб вас Мордред сношал...

Тошнит.

Грета всегда верила, что главное несчастье в их троице — она...

Ведь опыт магнита для неприятностей, работающего без отказа и выходных, бесценен. Гермиона же была умной — это прежде всего — и осторожной. Уважала планирование, а не лихой кавалерийский наскок. Пусть все их "планы" на каком-то моменте летели хвостороге под хвост. Однако подругу наличие выверенных пунктов будто успокаивало, дарило чувство хоть какой-то безопасности.

Пусть они понимали, что это всего лишь иллюзия. В безопасности они за все те годы бывали крайне редко. Гермиона множество раз рисковала всем, чтобы спасти непутевую голову Избранной. И ни разу не упрекнула Грету. Даже после того, как ее укусили и человеком — ведьмой — она быть перестала. Словно ее сломанная жизнь и будущее стоили спасения жизни Поттер.

Вредный подарок Невилла так и остался на облюбованном им самим месте.

Грета устала, чтобы воевать еще и с цветком. Она разобрала посуду — не магией, а просто руками, находя успокоение в таком обыденном действии. Все тарелки, блюдца, глубокие пиалы были ярких цветов. Долой серость — вот чем она руководствовалась, когда выбирала кухонную утварь.

Гермиона пока не вернулась... Девочка-Которая-Не-Сдохла пыталась честно унять беспокойство и паранойю. Может, очередь или Гермиона потерялась на улочках незнакомого города. Может быть сотни причин для задержки — кроме плохих и еще более ужасных, которыми полна была голова Греты. Она еще подождет. И купит им наконец телефоны. Поскольку подруга не может колдовать — они теперь нужны как воздух.

Грета уселась на крыльцо и честно целых двадцать минут гипнотизировала дорогу.

Желтого яркого джипа не было видно.

Плохие варианты стали обрастать большей четкостью. Просто потому, что Гермиона никогда бы не задержалась без веской на то причины, особенно зная размер паранойи Поттер. Она бы не заставила ее волноваться. Значит, что-то случилось. Грета только молилась Магии, чтобы у Гермионы не было срыва. Если она убьет кого-нибудь, то может с этим не справиться. Ведь и так считает себя монстром, которому не место среди людей.

Грета наложила на себя чары невидимости и аппарировала.

Сначала нашла джип, стоящий посреди дороги. Открытую дверь какого-то дома и помятый по самое не могу газон. Явно следы борьбы. Не то чтобы Девочка-Которая-Выжила стала великим следопытом. Джип Грета быстро отогнала на обочину и закрыла — ключи оказались в замке зажигания.

Значит, Гермиона ехала себе спокойно, потом что-то увидела, затормозила и исчезла.

Чары поиска вели Грету куда-то за пределы Мистик-Фоллс.

Какая-то ферма — домик в типичном американском стиле, как его показывают в сериалах. Машины и несколько полицейских. Гермиона не в доме, а в сарае. Версия с похищением пока лидировала по очкам. Но как? Подруга была очень сильной, прям офигеть какой сильной. Как ее могли вырубить и привезти сюда? Пускай Гермиона была не склонна к бессмысленному насилию, однако себя в обиду она не давала.

А после произошедшего в Малфой-меноре плен был ее едва не самым главным кошмаром.

Грета вообще-то злилась, а не рассуждала так спокойно. Просто она четко расставила приоритеты — сначала вытащить Гермиону, а уж потом надавать обидевшим ее так по щам, что свои имена позабудут. За домом, кстати, Грета наблюдала не одна. Только она делала это максимально скрытно, а те двое были явно альтернативно одаренными. Стояли на открытом месте, пялились на дом и болтали.

Она поперхнулась воздухом, когда один с темными волосами (с такого расстояния и в темноте Грета не могла рассмотреть лица) укусил второго за шею. При этом ускорившись. Вампир. Все веселее и веселее. Укусил и отпустил. Значит, приманка. Кровосос хочет выманить наружу тех, кто окопались в доме. Вполне логично, ведь войти без приглашения вампир не может. Но кусать союзника — какая-то часть Греты, гриффиндорская, конечно же, этого не одобряла.

Можно было найти и иной способ.

Конечно, то, что в спокойном городишке в жопе мира есть вампиры — ну как минимум один, — хорошей новостью для нее не стало. Правда, говорить и вообще показываться этим двоим она не стала. Сейчас не время, и, может статься, ей придется прикончить черноволосого. Гермионе нужен покой, а не сосед с такими же "проблемами", как у нее, да еще и, очевидно, бесчеловечный и агрессивный.

Темненький проорал что-то о "большом и страшном" вампире и прекрасно отвлек этим внимание.

Грета переместилась внутрь сарая. Клетки, клетки... Блондинка, какой-то парень, девушка, труп, заливший кровищей пол, и Гермиона без сознания. В груди справа кол и в животе парочка. Руки в крови. Бледная до синевы.

Если вначале Грета хотела просто уйти, а потом вернуться разобраться, то теперь претензий у нее стало больше, а причин тормозить меньше. Она снесла магией решетку и упала на колени перед подругой, выдернула колья и порезала запястье, пытаясь напоить кровью и привести в чувство.

То, что незнакомка с серым лицом слизывала с пальцев кровь, ее не шокировало. Как и то, что блондинка и тот второй свои клетки уже покинули. Гермиона — вот что было важным. Ресницы дрогнули, и она приникла губами к ране. Грета вскрикнула: больно. Взгляд у Гермионы был в никуда. Значит, не понимает, что делает. Нужно просто потерпеть: очнется — сразу же отпустит. На крайний случай палочка в правой руке.

— Грет... Грета?

— Нет, Годрик во плоти. Тише, Гермиона, все закончилось. Встать сможешь?

Рану Девочка-Которая-Выжила сразу же залечила. Чтобы не искушать и не видеть слез вины в карих глазах.

— Могу. Я не специально.

— В этом я не сомневаюсь, — Грета потерла шею. — Полезла кого-то спасать? Гермиона, в Мистик-Фоллс ты не единственный вампир. Хотела увезти нас подальше от неприятностей — и мы их тут же нашли на новом месте.

Хотя Поттер дала себе поджопник — нашла время раскисать и рассуждать о карме. Снаружи больше не было слышно выстрелов, зато были слышны разборки. Нужно было выходить. Грета прям-таки жаждала понять, какого черта здесь происходит. Гермиона, судя по задумчивости, с помощью своего суперслуха слышала больше, и услышанное ей мало нравилось.

— Девушка, которая была здесь со мной, только обратилась. Там еще два вампира... А эти люди действовали по указке какого-то Совета.

Грета хмыкнула и схватилась за руку вставшей Гермионы — у них все как всегда: абсурд, драма и комедия, только успевай уворачиваться. Из сарая на свежий воздух она вывалилась первая, почти наступая на труп. И попадание в поле зрения голубых глаз. Черноволосый вампир был чертовски красив даже для кровососа. Рядом с ним стояла девушка с трагичным выражением на личике. Похоже, они прервали выяснение отношений. Только вот Грете плевать.

— Здравствуйте, я Гермиона, а это Грета. Может, расскажете, что тут происходит?

Мисс Грейнджер не дала ей открыть рот, взяв роль переговорщика на себя. Вполне разумно, ибо у Поттер на языке вертелась парочка проклятий из семейной библиотеки рода Блэк. И больше ничего. Вежливой, видимо, сегодня она быть не способна. Испугалась, застав единственного родного человека в полумертвом состоянии. А испуг у Греты — такое состояние, в котором она творит и странное, и невозможное одновременно.

— Ты не поверишь, цыпа, хочу спросить, откуда вы обе взялись? Ты вампир, раз попала в клетку, твоя подружка ведьма, ведь так?

Голубоглазый был не самым милым типом. Еще и самовлюбленным жутко. Выбить ему, что ли, все клыки разом?

На Елену Гилберт Грета Поттер смотрела с явным и скептичным интересом... Который даже не собиралась прятать, скорее всего, послав в пень самые элементарные правила вежливости. Кареглазая девушка — двойник некой стервозной вампирши и магнит для неприятностей Мистик-Фолсс — была ей интересна с научной точки зрения. Если так можно обозначить их схожесть с Гретой. От которой ее подругу откровенно передергивало.

Только вот Гермиона видела отличия, и очень явные. Мисс Гилберт прекрасно вжилась в трагичный образ жертвы. Ее спасали... А Поттер же была еще тем колючим ежом и спасала всех всегда сама. А еще была храбра, импульсивна и не использовала чувства других, как точно делала красавица Елена.

Ее история могла бы показаться кому-то страшной, если бы не война, в которой они выжили. Которую несли в себе до сих пор. И не другой пример: Грета Поттер осталась сиротой еще младенцем, и с защитниками у нее было не густо. Зато ответственности было побольше, чем у девчонки, которая никак не может определиться, чего или кого хочет. В общем, исток неприязни, что исходила от Девочки-Что-Выжила, Гермиона прекрасно понимала.

А еще эта Елена была...

— Ну ты и тупа! Нашла психа, который убил твою тетю и тебя в качестве жертвы, чтобы спасти другого психа, который вместе с первым горы трупов за собой оставляет, — Грета сжала кулачки и потрясла ими в воздухе, хрупкая до нелепости. — Елена, у тебя есть опекун, живой брат... Ты хочешь, чтобы они умерли тоже? Ты ведь уже сама мертва.

Ну вот — знаменитая "сдержанность" Избранной. Озвучила выводы Гермионы громко и не выбирая слов.

Тот голубоглазый вампир закрыл собой Гилберт и посмотрел на Поттер с угрозой. Бедный красивый двухсотлетний мальчик; Поттер, когда ей было всего двенадцать, тысячелетний василиск подавился — причем буквально. Куда уж тебе... Грета, естественно, на угрозу, исходящую от мистера Сальватора, даже не почесалась, продолжая называть его подружку идиоткой.

Детские травмы — они такие, не отпускают.

А Грета все отдала бы ради семьи. Быть у нее брат... Она бы не искала никого больше.

Преданность — вот что было константой мира Избранной. Поэтому Грета выбрала ее, проклятую навеки, предпочтя карьере, жизни в Англии и славе. Отмахнулась от всего, уехала и была счастлива на новом месте уже тем, что Гермиона рядом. Тем, что подруга может жить, как хочет, где о ее тайне никто не знает. Где Гермиона просто девушка, а не монстр с клыками в людских глазах.

— Не смей с ней говорить так!

— Не ори тут на меня, комар. Иначе неделю будешь не кровь сосать, а слизнями рыгать.

— Грета, хватит, пожалуйста.

Обнять и прижать к себе. Ведь если они с мистером Сальваторе продолжат в том же духе, то тот набросится на Грету, а Грета нашинкует его на мелкие куски. Трупов и так более чем достаточно. Особенно тот, с торчащим из груди ружьем, впечатлил Гермиону. Она ведь верила, что больше не будет свидетельницей массового убийства. Малое утешение, что Грета и она сама никого не прикончили лично, пусть Поттер и жаждала отмщения после того, как вытащила из нее колья.

— Деймон...

— Я спокоен, Стефан, — огрызнулся на брата вампир и пошел к машине.

— Нам придется жить вместе в одном городе, по крайней мере пока, — Гермиона отпустила подругу и улыбнулась сладкой парочке — Давайте не создавать друг другу проблем. Мы вам не враги, поэтому просто не лезем в чужие дела. Хорошо?

Грета же, упрямое создание, продолжала сверлить старшего Сальваторе взглядом и так же смотреть на Гилберт. Только Стефан, кажется, оставался спокойным, и с ним Гермиона говорила, пытаясь донести мысль, что им нечего делить и нет причин для вражды. Они просто хотят тихо пожить, без резни и крови. Правда, городок, кажется, неудачный для такой светлой идеи выбрали. Но это решаемо.

— Это отличный план, Гермиона. Только пусть ваша подруга будет более вежлива.

"Вежливая" Грета оскалилась так, что маньяк бы испугался.

Гермиона себе напомнила о терпении и о том, что колотить эту конкретную Избранную — бесполезное занятие. Грета просто очень сильно испугалась за нее — вот откуда эта агрессия. Ей просто нужно время, чтобы прийти в себя. Сама она злиться не спешила. Да, ей досталось из-за чужих, посторонних разборок... Но разве впервые? Кроме того, Гермиона сама полезла спасать ту блондинку.

Ее на аркане в новое "приключение" никто не тянул.

Поэтому продолжать конфликт было глупо. Пусть Грете никто из новых знакомых не нравился категорически. Однако пора уходить. Гермиона пусть и была бодрой от крови подруги и насытилась полностью (со своей виной она собиралась разобраться позже), но причин торчать у них здесь нет. Разбираются с трупами пусть те, кто их такими сделал.

— До свидания.

Поттер все поняла правильно и аппарировала прямиком в дом. Гермиона посмотрела на свою залитую кровью одежду и постановила: сначала душ. Тем более Грета помчалась наружу, бормоча что-то об усилении защиты. Ну что же, выпустит пар и заодно и правда обезопасит их получше. Хорошее дело.

Она поднялась наверх в просторную комнату, которую выбрала себе, морщась от запаха крови и осознания того, что могла легко погибнуть. То-то Грета так бесится. Гермиона, несмотря на все силы, была на диво беспомощна, и пленение это только доказало. Будь она ведьмой, сладили бы с ней так легко вооруженные, но просто люди? Горько осознавать, насколько ты беспомощна теперь без магии.

А наличие сверхестественной составляющей в "тихом" городишке только все усложнило.

Рассказ Елены много кого мог привести в ужас. Если бы они с Гретой не пережили кое-что похуже. Примерно раз этак в сотню.

Гермиона включила воду. Первые вампиры... Одновременно оборотень и вампир — разве так бывает? Нужно узнать все что можно. Маги наверняка сталкивались с этими Майколснами, и должны быть упоминания. Нужно в библиотеку — улыбка — конец света быть может, а ей все равно нужны книги. Некоторые вещи не изменились. Пусть она уже не может назвать себя прежней.

С удачей Греты и их общим здравомыслием, они могут столкнуться с Первородными.

Нужно во всяком случае быть готовыми к такой встрече. Да и такие древние вампиры — это увлекательно, даже если смертельно опасно. У Гермионы лично есть к ним вопросы, если повезет мирно поговорить. Да и Грета не отказалась от сумасбродной идеи найти лекарство для нее. Как будто вампиризм излечим.

Но эта семья была первой, с них все началось, и у них же могут быть ответы.

Безрассудная, отчаянная надежда... Так по-гриффиндорски. Гермиона завернулась в громадное полотенце и прошла к шкафу. Грета гремела посудой на кухне и ругалась на чем свет стоит. Гермиона представляла, как тоненькая Поттер мечется от шкафа к столу и бурчит, корчит рожи и гневно сверкает глазами цвета чистейшего изумруда. Не любить ее — такую живую — было невозможно.

Грета Поттер — единственный свет, что ей судьба оставила.

Они старались жить как обычно следующие несколько дней...

После того, как выяснилось, что Мистик-Фоллс для провинциального городка дивно населен всякой нечистью. Прям почти каждой твари по паре. Правда, Грета Поттер впала в одно из своих малоприятных состояний, то бишь паранойю. Подруга трогательно считала, что ее, стоит переступить порог, обидят, похитят и так далее по списку. Будь Гермиона по-прежнему собой, Грета так сильно бы не психовала.

Оказывается, без своей магии она беспомощна со всеми новыми силами, что подарило Гермионе ее проклятие.

Грета не хотела больше никого терять. Тем более в этой новой жизни, которую Девочка-Которая-Выжила надеялась построить для себя. Гермиона не возражала против добровольного заточения в доме. Еще на Гриммо она предпочитала стены между собой и обычными людьми. Происшествие же с похищением сделало невозможное — Грета перестала ее тормошить и оставила попытки наладить социальную жизнь прям срочно для них обеих.

— Трагедия на ферме пастора Янга.

Местная газета в красках описывала взрыв, в котором погиб сам пастор и члены Совета. Гермиона прочла заметку несколько раз, пытаясь выудить из словоблудий что-то полезное. Но безуспешно. Правда, в "роковую" случайность и утечку газа она не поверила совершенно. Можно было заподозрить Поттер — Грета весьма экспрессивно грозила поменять мистеру Янгу местами руки и ноги. Но Гермиона знала ее слишком хорошо, чтобы думать так.

Грета бывала резкой, сдержанностью нрава или благоразумием вовсе не могла похвастаться... После Войны все выжившие были малость без тормозов.

Однако Девочка-Которая-Выжила не была хладнокровной массовой убийцей. Максимум, что пастору грозило, — неприятное проклятие с ее стороны. Она бы не стала убивать сразу стольких людей, не смогла бы. И даже не оттого, что им на новом месте не нужна была шумиха и лишние проблемы.

— Это не я... — показательно открестилась Поттер.

— Я и не думала, что это ты. Но в несчастный случай тоже не верю. — Гермиона сложила газету и подвинула к себе кружку с кофе. — Грета, мне это не нравится.

Поттер потерла шрам на лбу — почти исчезнувший, — сдула челку, упавшую на глаза, и прошлась туда-сюда, бурча очень выразительно проклятия. Стало быть, она думала. И наверняка пришла к тем же выводам, что и Гермиона. Если это не они, значит, кто-то другой. Вероятно, один из пойманных в тот невезучий день вампиров избавился таким образом от проблем, угрозы разоблачения. Только кто?

Тот, с кем Грета едва не подралась. Или второй — поспокойней? Или та вторая блондинка?

Все это время за их домом наблюдали. Гермиона несколько раз удерживала подругу, готовую отловить шпиона и поступить с ним, наплевав на Женевскую конвенцию. Они договорились о нейтралитете, и новая стычка ни к чему. А то, что за ними следили, понять было можно. Гермиона сама не стала бы верить чужакам, забредшим на чужую территорию.

— Думаю, это тот черноволосый хам.

— Поспешные выводы.

— Герми... То есть Гермиона, ты тоже так думаешь.

Грета, вначале сократившая ее имя — что она ненавидела органически, — быстро исправилась, но канючить не перестала. Наверняка жаждала одобрения, а следовательно, повода встретить того вампира для "разговора".

— Даже если так, то тем более нужно держаться от их компании подальше. Грета, давай хотя бы попытаемся действовать взвешенно?

Именно поэтому службу в церкви они пропустили. Только на следующий день сообщили, что в сына мэра Локвуда стреляли прям там. Гермиона еще раз убедилась, что этот город точно не спокойный и не тихий. Как и в том, что решение не идти туда самой и не пускать Грету было верным. Лучше уж познакомиться с соседями и засадить подругу за учебники. Грета хотела в колледж, так пусть подтягивает знания, а не бегает за полоумными вампирами с целью допросить или линчевать.

Ей же самой очень надоело сидеть дома. Гермиона понимала, что на самобичевании далеко не уедешь. Пора как-то приспосабливаться к новым реалиям. Например, найти работу. В городской библиотеке было мало посетителей, а еще была крайне низкая вероятность напороться на кого-то из "нежелательных" лиц. Туда требовался сотрудник. Помощница библиотекаря пала жертвой дикого зверя, и желающих не нашлось за те пару месяцев, что прошли с трагического инцидента.

В общем, ее взяли даже без внушения и магии Греты, которая очень радовалась этому проблеску нормальности.

Гермиона таскала на руке браслет-маячок, чтобы Грета не дергалась лишний раз, всегда зная, где она. Брала джип, так как пешком было далеко. И когда рабочий день заканчивался, она заезжала в Мистик-Гриль за ужином "на двоих". Грета делила свое время между маггловскими учебниками, изучением артефактов и играми с соседскими детишками. В общем, наверстывала то, чего не было в ее детстве.

Также у них появилась приставка, скейт и подписка на Нетфликс.

Гермиона всегда забирала заказ не у того парня, которого видела на той ферме, окровавленного. Она не хотела пересекаться с человеком, который знает о вампирах и знает в том числе правду о ней. Мэтт — кажется, так его звали — мог начать задавать вопросы. А грубить она ему не хотела. В конечном итоге это его выбор — быть закуской для своих друзей.

Она всегда оставляла щедрые чаевые, и ее заказ был собран в лучшем виде.

В этот раз даже для вечера в Мистик-Гриль было многолюдно. И многих из крепких парней она здесь никогда не видела. Хотя те пили и играли в бильярд — это не было поводом напрячься. Гермиона подошла к стойке, чтобы, как обычно, забрать свой заказ. Ей хотелось домой к валяющейся сейчас наверняка на диване Грете. Она замешкалась, пропуская качков, и почти упала, когда один из них будто специально толкнул ее плечом.

Встреча с полом была бы неизбежна, если бы ее не придержали чьи-то руки.

Благодарность застряла в горле, потому что, стоило вывернуться и посмотреть на своего спасителя, ее словно током прошило. Перед ней стоял абсолютно точно бессмертный.

— Не ушиблась, дорогуша? Парни, нужно быть осторожней с дамами и смотреть, куда идете.

У него был просто чарующий баритон с выразительным британским акцентом. Корчить из себя англичанина в американской глуши? Позер. На шее амулеты, одет просто, но со вкусом. Все вещи качественные. Красивые серо-голубые глаза, щетина и ямочки, когда улыбается, очаровательные. Только вот она очаровываться не спешит.

Ведь, судя по тому, как он ее держит, различил и испуг, и все остальное. Понял, что Гермиона точно не человек. Вот и забрала ужин.

— Спасибо, что не дали упасть.

— Англичанка? Как необычно. Не за что, amore.

— Да. Может, отпустите меня?

Будь вежливой и милой — это Гермиона повторяла себя как мантру. Ей правда очень хотелось уйти, ну или сбежать поскорее. Правда, кто ее отпустит? Ведь по взгляду видно — чудовище (почему-то и тени сомнений в том, что именно чудовище, не было) явно заинтересовалось. И теперь отвязаться без потерь будет не так просто. Гермиона отвратительно лгала и еще хуже корчила из себя дурочку.

У страха много лиц... Правда, Волдеморда мертв, и бояться его Грете больше не было необходимости. Но она стала жутким параноиком — от слова жуть, — и иногда сама себе напоминала покойного Грюма. Что уж совсем нехороший симптом, если не клиника. Страх — это то, с чем ты либо учишься жить, либо он становится всей твоей жизнью.

Девочка-которая-выжила больше никогда и никого не хотела терять.

Лучше не обретать новые привязанности, имея ее анамнез. Грета Поттер могла сколько угодно пытаться жить тихо. Однако вся правда состояла в том, что ее тощая задница была просто магнитом для неприятностей. И выбор города в американском захолустье это только подтвердил. Только Грета абсолютно наобум могла ткнуть в местечко, где от нечисти прохода нет. Где вообще-то пастор устраивает массовое убийство.

Грета обещала Гермионе быть "хорошей" девочкой и не лезть первой. Она и не соврала, и почти не нарушила обещание. Ведь данное Поттер слово касалось вампиров в частности и темноволосого хама в целом. Не то чтобы Грета не мечтала выбить ему все клыки и скормить ему же. Но это так, мечты... Девочка-которая-выжила просто отправилась на ту самую ферму, где произошла трагедия. Почти весь совет города погиб в единый миг.

Она просто дождалась, пока Гермиона уйдет на свою скучную и, прости их Мерлин, обычную работу. Аппарировала по знакомым кординатам и имела удовольствие ощущать эманации множественной гибели. Это определенно не просто самоубийство — слишком плотная темная аура, характерная скорее для жертвоприношения чем для акта слепого отчаяния.

И целая прорва дармовой силы.

Не то чтобы Поттер была сильна в темных ритуалах... Хотя постойте, таки была! С тех пор как стала чуточку Блэк на всю голову. Пережила не один такой над собственной тушкой. Одна ночь на том кладбище чего стоит на финальном этапе Турнира. Грета настолько параноила, что после победы явилась туда, где Том возродился и она увидела родителей и Седрика. Не поплакать. Тогда слез у Поттер уже не осталось.

Она пришла обезопасить себя и весь остальной мир от попытки возродить Того-кого-уже-можно-было-называть.

Да, крестражей уже не было. Зато были иные способы создать лича с остатками и без того изувеченной личности Тома, имея кости его отца. Вот от них Грета и избавилась. Перемазалась как хрюха, немного напилась (огневиски из запасов Сириуса) для храбрости и ушла оттуда почти довольная жизнью.

Еще один гештальт был закрыт.

Теперь она бы назвала сгоревшую ферму готовым источником силы для чего-то уж очень нехорошего.

Гермиона, конечно, просила ее не лезть, но это было выше сил Греты. Кроме того, мисс Грейнджер обычно одобряла лишнюю перестраховку. Поэтому Грета была рада, что шило в заднице не дало ей усидеть дома. Нужно было сделать так, чтобы энергией смерти никто не мог воспользоваться. Грета признавала, что городишко их надежд на тихую жизнь не оправдал, но провала в Инферно и он не заслуживал. Пускай некоторых его жителей она бы туда сама пнула.

Поэтому она занялась привычным для себя делом — спасала... Даже если ее об этом никто не просил. Комплекс героя — он такой: легко приобретается и потом не лечится.

Грета больше часа там провозилась. Чуточку продрогла и почти познала дзен. Едва не упала и перепачкалась пеплом. В общем, по возвращении домой она хотела двух вещей — есть и в душ. И есть все-таки больше, чем помыться. Гермиону ее непрезентабельный вид нисколько не шокирует, а на остальных ей пофиг.

Гермионы не было. И готовой еды тоже.

Поттер вынужденно поперлась в душ. Под завывания желудка... После победы она стала есть как птичка, чем всерьез всех беспокоила: был серьезный недостаток массы. Грета глотала зелья и ела по часам, чтобы не выглядеть, как жертва концлагеря. После переезда она слезла с зелий, но аппетит не упал. Она наконец стала есть как растущий организм, и кое-какое мясо на костях наросло.

Гермиона оптимистично называла ее худобу изяществом. Говорила, что Грета миниатюрная, как балерина, и такая же воздушная.

Подруга была всегда на редкость добра. Сама же Девочка-которая-победила считала, что ее мослами оборотень в полнолуние подавится. Грета не хотела стать такой, как кузен, — упаси Мерлин, Моргана и фея Нимуэ. Но стать чуть больше она бы не отказалась. А то этот вид заморыша, которого первый порыв ветра снесет, будил во всех только жалость.

Когда хлопнула дверь, Поттер как раз разрывалась над дилеммой века — привычная безразмерная футболка или белая майка, которая таки показывала, что Грета не мальчик и у нее есть грудь. Когда Грета различила в их доме мужской голос, проблема перестала быть актуальной. Она так и осталась в этой майке, забыв о футболке.

Похер на девичью скромность.

Гермиона не привела бы постороннего, не предупредив. А сам сквозь чары он не мог войти.

Грета скатилась по лестнице, готовая убивать. Темные волосы окутывали хрупкую фигурку грозовым облаком, а в зеленых глазах горели ведьмовские огоньки. Она заметила сначала Гермиону — цела. И только потом обратила внимание на постороннего. Это, наверное, было стратегической ошибкой.

Во-первых, от его взгляда ее кинуло в жар. Как все белокожие брюнетки, Поттер была проклята. Она краснела удивительно легко, порой завидуя подлецам Малфоям, которые этого, кажется, вообще делать не умели. Высокий, красивый и совершенно беспардонный. Грету будто взглядом сначала облизали, а потом им же трахнули. Улыбочка еще эта... А еще он точно не человек. Древность и такая же неимоверная сила.

Он был странным.

Поттер сделала первый шаг вниз и как завороженная положила маленькие ладошки на широкую грудь.

Раздвоенная природа от самого начала, след проклятия и то, что его не рвет надвое, несовместимое в нем. Он сам невозможное...

— Привет, grazioso. Я Никлаус Майколсон. А кто ты?

— Грета Поттер я.

Она очнулась, и в кадык потрясающего мужика уперлась палочка. Пусть он уже удобно расположил горячие ладони на ее талии. Этот жар сквозь ткань опалял, а еще его пальцы касались обнаженной кожи ее живота. Грета зашипела, словно злая кошка. Когда успел? И как она могла позволить? С каких пор это она тает, словно озабоченная дурочка, пусть от магнетизма этого коленки подгибаются.

Это вовсе не повод лапать ее, словно он имеет право так себя вести.

— А теперь отпусти. Гермиона, кто он? И что здесь забыл?

— Я первородный гибрид, милая.

Это тот, кого якобы нельзя убить? Еще немного, и Поттер это на практике проверит. Тем более он прижал ее еще ближе с этой мерзкой ухмылочкой. А она так ненавидит самодовольных упырей. Если у тебя есть член, это вовсе не значит, что ты пуп земли. Грета за пару секунд почти стала радикальной феминисткой. Особенно когда он наклонился и оставил чувственный поцелуй у нее на запястье, прекрасно ощущая, как он на нее действует. Специально смущая, словно юную девственницу. О том, что у нее никого не было... Девочка-которая-выжила вообще сейчас думать не собиралась. Грета надавила острым кончиком сильнее на кожу, намекая, что пора бы отпустить. Иначе башку она ему таки отчекрыжит и посмотрит, прирастет ли обратно.

Грета бывала взрывной, а еще чертовски непредсказуемой. И нет, Гермиона не собиралась тащить своего нового "знакомого" в их дом, поскольку хорошо представляла, какую реакцию это вызовет. Но джентльмен настаивал, причем пребольно сжимая ее запястье. Мысленно мисс Грейнджер хмыкнула и решила, что если так хочет, то пусть получит. Ведь с желаниями нужно быть поосторожней.

А леди Поттер-Блэк бывала жуткой сукой, когда обижали ее друзей.

Все равно он и она... То бишь Девочка-которая-выжила и Первородный гибрид встретятся. Гермиона не была столь наивной, чтобы верить, что этой встречи можно было как-то избежать. А так она хотя бы будет присутствовать и, если что, вмешается. Не то чтобы Грета обычно нуждалась в защите. Нет, ее лучшая подруга решала свои проблемы зачастую сама и почти всегда радикально. Просто Поттер была эмоционально уязвима.

Мистер-зовите-меня-Клаус был манипулятором до кончиков ногтей и тем еще нарциссом.

В общем, тем типом человека или нелюди, которых Грета органически не переносила. Гермиона предполагала, что они не поладят. Для такого вывода даром прорицания обладать не нужно было. Немного формальной логики, капля фантазии и знание характера Греты. Итог вообще-то предсказуем. Когда большую часть своей сознательной жизни ты оберегаешь зеленоглазое чудо с шилом в пятой точке, становишься немного философом. Гермиона всего лишь хотела, чтобы первая стычка прошла под ее присмотром.

Никлаус Майколсон — альфа-самец — попробует Грету на прочность. Не может не попробовать... Узость мышления того, кто тысячи лет считал себя выше и лучше всех, не позволит поступить по-другому. Зрелище обещало быть интересным. Кроме того, пусть лучше Первородный войдет в их дом как гость. Приглашенный почти добровольно, ведь Грета принуждения по отношению к себе никогда не простит.

И ответит тем, что попробует покромсать бессмертного на неравные куски, распихать по сейфам и утопить в разных частях океана.

Чего она, такая умная, не ожидала — это шального напряжение между ними. Грета сбежала вниз, одетая так, что воображению ничего не оставалось. А гибрид смотрел на нее, как на изысканный и очень желанный десерт. Хотя за секунду до этого его глаза были океанами равнодушия с редкими искрами насмешки. И тут такая резкая перемена, которая выбила из колеи не только Грету. Что-что, а мужское внимание Героине казалось то ли насмешкой, то ли издевательством. Грета была невинна и абсолютно не умела флиртовать. Она была солдатом, оружием в Войне и своим в доску парнем. То, что в ней увидели девушку, смутило Девочку-которая-победила почти до слез. А еще вызвало злость. Гермиона сама не была такой уж опытной в общении с мужским полом. Но отношения у нее все-таки были — пусть их можно было описать одним словом — "фиаско"...

Грета трогательно розовела, если бы кончик Старшей палочки не упирался в горло Майколсону.

Пухлые искусанные губы в любую секунду могли произнести "Бомбарда"... И тогда их гостиная украсилась бы кровавыми потеками и брызгами мозгов. Нужно было срочно что-то предпринимать. Башка у гибрида скорее отрастет. И Гермиона хотела бы на это посмотреть как несостоявшаяся ученая. Однако до прямой конфронтации лучше не доводить, потому что у мужчины, прожившего не одну жизнь, очень хрупкое эго. Задевать его им сейчас не нужно.

— Грета, мистер Майколсон, может, отлепитесь друг от друга?

Этот вопрос Гермиона задала совершенно невинным тоном той-самой-отличницы.

Удар острого кулачка в грудь, смех Первородного — и он все-таки отпускает юркую фигурку. Грета яростно сопит и убирает волосы за уши, превратившиеся за время плотного контакта с мужчиной в две милейшие помидорки. Гермиона делает себе заметку расспросить ее потом. Потому что раньше Грета на мужчин так не реагировала. Пусть Майколсон хорош собой до потери пульса, однако раньше Грета и не к таким красавцам равнодушной оставалась.

— Зачем он здесь?

Грета поворачивается к ней лицом и говорит о Первородном как о предмете мебели. Причем делает это специально. Тому это, естественно, не нравится, судя по прищуру бесстыжих глаз. Но когда Поттер колебало чье-то мнение? Тем более мистер Майколсон одновременно смутил и взбесил ее.

— Познакомиться.

В бархатистом голосе мед и патока, а также убивающая серьезность. Гермиона не успевает ответить, так и остается статистом в противостоянии этих двоих. Определенно, если убрать из уравнения гнев, то Грете он интересен. Только она этого ни за что не признает... Гермиона не собирается играть заботливую "мамочку" — подругу достаточно опекали, одновременно подставляя под удар. Грета может и должна решать за себя. Ее интерес к такому, как Никлаус, не есть хорошо, но это ее выбор, и Гермиона будет его уважать.

Ну и присматривать за кое-кем импульсивным, кто мечет Авады взглядов в Первородного.

— Видишь ли, сладкая, совсем недавно убили почти весь Совет — на них плевать. Но кто-то покушался на моего гибрида... И тут в городе появляетесь вы, когда оба происшествия произошли. Ведьма и вампир.

— Мы никого не убивали. И с каких пор такие, как ты, играют роль добрых полицейских?

Грета сам сарказм. Но за стакан с соком, что ей подает подруга, хватается с удовольствием, сжимая на стекле тонкие пальцы, словно на чьем-то горле. Темные брови сходятся на переносице, и вообще у Поттер насупленный до безобразия вид. Правда, выставлять гибрида вон она не спешит, хотя и может. Грета думает.

Им и самим выгодно понять, кто стоит за убийством и покушением на него же. Потому что гарантий, что их обеих не зацепит, нет. Гермиона не хочет стать снова пленницей или трупом — при худшем исходе. Первородный гибрид из города, пока не выяснит правду, не уберется. Им есть смысл если не сотрудничать, то быть нейтральными.

— А какой я, по-твоему, mon chéri?

— Чудовище, зачем-то играющее роль шута.

— Хочешь увидеть чудовище — посмотри в зеркало, дорогуша.

Мудак... интересно, первых из бессмертных берет Адское пламя? С Греты более чем достаточно. Она не делает никаких эффектных жестов — просто разводит руки, и постороннего выбрасывает из дома. Причем выбрасывает не абы куда — в местное озеро прямиком. Охладиться — самое то. Больше защита его не пропустит. Грета дышит минуты три, считая до сотни. Потому что едва ли хорошо себя сейчас контролирует.

Она обходит Гермиону и шуршит пакетами. Сначала жратеньки, а потом вопросы.

— Если все из семейки Первородных такие, то я не впечатлена совсем.

Тон Поттер категоричен, и пофиг, что она жует огромный кусок пиццы, отчего слова невнятны.

— Гермиона, он тебе угрожал?

— Я бы не сказала. Но сегодняшнего купания мистер Майколсон точно не забудет.

От легкого укора удержаться нет никакой возможности. Хотя Грета всего лишь выставила его вон, но не попробовала сжечь живьем. Несмотря на огромные зеленые печальные глазища и внешность птички-недокормыша, Избранная бывала на редкость агрессивна. Тем более что ей ни один местный вампир пока не пришелся по душе.

Грету мало колеблет собственная безопасность. Так уж она устроена... Ее пытались убить достаточное количество раз, чтобы страх как таковой ушел. Она всегда в конечном итоге находит способ выпутаться. Первородный хоть и жуткий мудак, однако ей иметь дело с бессмертным маньяком уже приходилось. Правда, Том ненавидел ее точно сильнее мистера Майколсона, которого Грета всего лишь выставила из дома, и выставила "целым куском", эгоистичного ублюдка. Хотя велик был соблазн сделать все точно наоборот.

Гермиона на ту вчерашнюю резкость отреагировала почти спокойно. В духе: Грета, я приблизительно знала, что так и будет. И даже без нотаций. Не люби Грета ее так сильно, то легкое самодовольство могло бы раздражать. А так Поттер только доела свой завтрак и последовала за подругой на работу.

Майколсон наверняка желал отомстить за свое водное унижение...

И Гермиона могла быть его целью. В общем, Девочка-которая-победила без лишнего пафоса назначила себя в личные телохранители мисс Грейнджер. Пусть Грету через полчаса выставили из библиотеки с приказом поесть, погулять и не мешать людям работать нормально. Ведь чары все равно дадут знать ей о нападении.

Грета съела шоколадный батончик, мороженое и пошла в магазин за ковриком для йоги. В парке, оказалось, каждый день проводили занятия на открытом воздухе. Она уже записалась в студии. Будет повод торчать возле работы Гермионы и форму подтянуть. Как показала Война и их прятки по лесам, магия — не все. Нужно быстро бегать, не задыхаясь, как умирающий от ожирения тюлень.

Игры с детишками соседей по улице нагрузку дают, но недостаточно.

Она как раз читала книгу по истории города. Весьма занимательную, кстати, когда заметила блондинку и вторую — с глазами "раненного в попу олененка Бэмби", да простит Грету классика Диснея. Но эта Елена была плаксой, еще и мелодраматичной дурой. Грета таких не выносила. Не из комплексов, а скорее потому, что привыкла огребать сама, но не подставлять других под танки.

Они ее, конечно, заметили.

И уползать кустами было мало того что поздно, но и ниже достоинства Греты Поттер-Блэк. Если у этих двух вампирш есть капля мозгов, то они просто пройдут мимо... Но нет. Не с ее удачей. Блондинка (имени Грета не помнила) потащила Елену к ней. Судя по энергии на кукольном личике, у нее и претензии имелись, и вопросы.

— Привет, я Кэролайн, мы тогда не познакомились.

Голосок оказался звонким и с нотками командирши. Ясно — привыкла быть на первых ролях и вообще в центре внимания. Уверена в себе, неглупа и в то же время не способна увидеть дальше своего носа. Бэмби, кстати, неловко дергала ремешок своей сумочки и молчала. Чем заслужила себе балл. Для вампира Кэролайн была уж слишком яркой, точно тот фейерверк. Новообращенная? Хотя контролирует себя отлично. Еще и за плаксой приглядывает. Скорее всего, вытащили трагичную героиню за покупками, оторвав от страданий и сердечной драмы.

Цинично? Ядовито?

Так Грета этого не отрицала. В самом деле, она циник и стерва.

— Привет, ты не много потеряла тогда. Я Грета Поттер. Чему обязана чести лицезреть вас?

Обороты Найджелуса, чтоб-ему-Блэка, и Вальбурги, мегеры-иже-Блэк, — это основной признак, насколько Грете сейчас некомфортно и как она близка к конфликту. Ну вот о чем им говорить? Блондинка, видимо, таки на всю голову, глухой враждебности Поттер не замечала. Перла напролом, словно та пресловутая хвосторога, которая Грете долго снилась в кошмарах. Только у драконихи, несмотря на ярость, взгляд осознаней все же был, она четко понимала, чего именно хочет — убить мелкую мошку на метле и вернуть яйцо. А тут голый энтузиазм без торомозов.

Грета уже предвкушала головную боль от " беседы".

Бэмби-с-клыками поджала губы... А Кэролайн зависла, видимо, непривычная к сумрачному британскому юмору и хмурой физиономии одной конкретной Греты Поттер. Правда, это не значит, что Девочка-которая-выжила собиралась падать ниц перед местной звездой. Вот зазвездить в нос — очень даже да. Если конкретно выбесит. Грета, конечно, понимала, что агрессивна почти всегда с момента приезда в этот славный городишко.

Но у нее тяжелое детство. ПТСР в анамнезе по умолчанию и в целом наклонности уголовника со стажем.

— Мы хотели поговорить.

— Это прекрассно, и о чем же?

Шипению Героини могла позавидовать покойная Нагайна. Интересно, в благоустроенном парке водятся змеи? На этих двоих куриц Поттер бы с удовольствием натравила гадюку. А потом компенсировала змее стресс мышью пожирней. Голубые глазки, несмотря на все недоумение, были безоблачны и лучились светом — бээ... Ее сейчас жестко стошнит. Осталось дорисовать блонди очки-половинки. Альбус тоже, помнится, из себя дурачка корчить обожал.

Что не помешало Дамблдору поиметь величайшего Темного Лорда из могилы, да еще руками семнадцатилетней пешки.

Поэтому Грета на невинную мордашку и все это сияние-обаяние вестись не собиралась. Она вообще была бы рада их не видеть. Хороший ведь был день. И две кучи того самого привалило, и все четко на ее дважды меченную Авадой голову. Для полного счастья не хватает только особи под кодовым наименованием "Первородный мудак"...

Бля!

Накаркала.

Палочка сама собой скользнула в руку. Неважно, как ее потом будут полоскать в МАКуСа, — защищаться она все же собирается. Да кроме того сомнительно, что Майколсон устроит кровавый спектакль в центре города. Свидетелей уж очень много. Да и эти две курицы могут отвлечь его от нее. Грета думала стратегически, поэтому почти возлюбила блондинку и Бэмби.

— Добрый день, chéri...

— Клаус...

Блонди закатила глаза и ответила с особенной интонацией. Даже полный профан в отношениях навроде Греты понял, что между этими двумя таки что-то есть. И это было феерично и забавно. Серьезно, мужик? Грете хотелось хохотнуть и спросить у Первородного в голос. Потому что он и эта Кэролайн — такое клише, что Грета внезапно нашла их встречу даже очень полезной. Давно ей так не везло на веселье и повод для троллинга одновременно.

— Привет, твоя злобность, — все-таки напомнила о себе Поттер, причем вполне себе солидарная с Бэмби насчет тошнотворности переглядок Барби и Первородного гибрида. Плаксу так хорошо перекосило, словно лимон сожрала. И еще она большого злого волка отчетливо боялась. Уж страх Грета всегда могла распознать.

— Как нынче водичка?

Ну, удержаться было выше ее сил. Тем более он смотрел с явным гневом, а Елена и Кэролайн с недоумением, явно не понимая, о чем это они... Поттер в открытую потерла руки. И принялась живописать вчерашний визит Майколсона и то, что она с ним сделала. Да, ее инстинкт самосохранения взял отпуск в тот момент. Причем не впервые. Однако он смутил ее почти до слез, заставил почти всю ночь проворочаться без сна на такой, как оказалось, неудобной постели.

Грета думала и грезила наяву... О его прикосновениях... от том, как близко они были. Касалась места, куда он ее поцеловал.

Потом с утра перед зеркалом всерьез думала утопиться в умывальнике. Потому что с каких это пор? Да это вообще позорище. И он ей нисколько не нравится. Она терпеть не может самоуверенных и жестоких ублюдков, а этот Майколсон мало того что старпер, да еще и эталон такого урода. Вот в это мгновение Грета еще частично мстила за томное приветствие для блодники.

Она не ревновала!

— Мы с тобой еще не закончили, ведьма, так что не нарывайся.

Ого, какое рычание, даже глаза слегка пожелтели. Зато вспомнил, что она здесь есть. А не пустое место на лавочке.

— В твоих мечтах, мистер Майколсон, и только.

Голос Поттер был сам сладчайший мед. И пофиг, что на них смотрят эти две швабры. У них тут эмпирический конфликт личностей. Да и милейшей Кэролайн будет полезно понять: она вовсе не центр Вселенной. Грета вовсе не без тормозов, она доброе дело делает: просвещает блондинку об истинном положении вещей. А то у нее ухажер — слишком скользкий тип.

— Было не очень приятно поболтать. Пока.

Грета встала — гибкая, невысокая, но неуловимо изящная. Налетевший ветер растрепал черные кудри, убранные в неплотную косу. Первородный закрыл глаза и вдохнул запах поглубже, не в силах противиться ни самому себе, ни инстинкту. Природу которого Никлаус до конца не понимал. Было в ней что-то необъяснимо притягательное.

Может, дерзость? Или высокомерие королевы при нарядах мальчишки?

Или эти глаза? Зеленые омуты, полные непогашенного пламени. Глаза не девочки, а женщины, повидавшей очень многое. Тонкие черты лица, освещенные этим огнем, делали ее, смертную, похожей на вечную загадку. Сфинкса — не того, что стоит среди песков, нет, в ней было жизнелюбия с избытком для вечности, воплощенной в единую форму. Стертый со страниц истории египетский зодчий, тот самый, что создал Стража, увидел бы в ней богиню Бастет. Саму переменчивость и первозданную тьму... С противоречащей себе открытостью и исходящим светом. Магия и тайна — мало ли, чтобы заинтересовался даже такой, как он? Чьи глаза за тысячи лет видели очень много.

Любая тьма заканчивается, и наступает рассвет...

Только тяжело верить в торжество света, когда само светило сжигает тебя до пепла.

За одну победу добра Гермиона заплатила собственной жизнью и магией. Лицемерием было бы сказать, что ее не посещали сожаления о цене. Их с Гретой еще больше душами породнила смерть. Им ведь обеим пришлось умереть и воскреснуть, чтобы мир изменился. Только подруга все же вернулась собой... А она потеряла себя безвозвратно.

Зачастую, смотрясь в зеркало, Гермиона с трудом узнавала красивое, но печальное лицо. Нет, она не примеряла венец мученицы. Вовсе нет. Для такого сюра у нее все еще оставалось изрядно гриффиндорской гордости и запала. Просто ей уже не повзрослеть. Она навечно останется юной девушкой. Не станет матерью или женой. Обрекать кого-то на такую жизнь для Гермионы было жестоко. Да и сомневалась она в своей способности полюбить.

Ей довериться было тяжело, не то что прыгнуть с обрыва в любовном угаре.

Да, она всегда мечтала о карьере, о переменах, которые сможет принести. Революционерка — и это мягко сказано. Гермионе нравилось бороться и побеждать. У нее было блестящее будущее... Вот именно было. Сейчас только дружба с Гретой согревала внутреннюю пустоту. Полную растерянность, которую она умело прятала. Даже эта работа была скорее попыткой не сойти с ума. Гермиона не смогла бы постоянно сидеть дома без дела и только думать о худшем, ведь никакие иные мысли ей в голову не лезли.

За ссорой в парке Гермиона наблюдала из окна. Обостренный слух вполне позволял ей это. Грета была типична для себя. Избранная всегда так себя вела, когда ее бесили. А Первородный как раз это и делал. Провоцировал, бесил и не замечал. Хотя Гермиона как не затронутая эмоциями и наблюдательная могла бы поручиться — мистер Майколсон только на Грету и смотрел. Весь этот томный флирт с блондинкой был привычной игрой. Теперь ему скучной.

Циничная скотина выверила каждый свой жест так, чтобы задеть Грету. И та повелась на провокацию, но затем отомстила, прям эталонно по-гриффиндорски припомнив мужчине его недавнее фиаско. Поттер аж распирало от детской радости и совсем не детского злорадства, когда она описывала, как именно остудила самого Первородного гибрида. Это не могло не заставить не улыбнуться.

Пускай мисс Гилберт и мисс Форбс, кажется, были скорее напуганы, чем готовы разделить смех Греты.

Гермиона могла бы волноваться, но, во-первых, ничего он ей не сделает. Этого просто нет в его намерениях. Майколсон скорее любуется ее безрассудной подругой. Завороженный и почти беспомощный, будто видит нечто иное. И вся его грозная, яростная сила подевалась неведомо куда. Во-вторых, Героиня-на-всю-голову — не легкий противник. Большой-злой-волк рискует Гретой просто фатально подавиться.

Так что кого там еще спасать нужно — большой вопрос.

Волнует Гермиону не безопасность единственной подруги, а то, зачем подошли эти две вампирши к Грете. Явно не просто так, и Майколсон не дал им договорить. Да и сама Поттер была настроена на переговоры в лучшем стиле Дарта Вейдера. Иногда ПТСР вылазит очень не к месту. Помножить его на привычку Греты чуть что вставать в защитную позу — привет Дурслям... Шансов у блондинки и Елены не было совсем.

В то же время молчание девушек относить только к страху перед местным пугалом не стоило. Гермиона думала, что они оборвали беседу потому, что банально не хотели, чтобы Майколсон слышал, о чем пойдет речь. Это не настораживало, просто заставляло задуматься. Грета наверняка такими мыслями не задавалась сейчас. Не потому, что была глупее, а потому, что все силы уходили на противостояние с Первородным.

Эти двое так яростно выясняли отношения, что зрителей просто не замечали. Клаус даже любезничать с блондинкой забыл, чем оскорбил ее таким отношением до глубины души. Ее, очевидно, никогда раньше с пьедестала не сводили до предмета обстановки ради другой девушки. Теперь мисс Форбс искала в Грете что-то особенное, что так задело Никлауса Майколсона, — и не находила. Сравнивала Поттер с собой — естественно, в свою пользу.

Гермиона хмыкнула с насмешливым пренебрежением — мне бы твои проблемы, девочка...

К большому сожалению, до таких, как Кэролайн, не быстро доходит, что жизнь не сказка вовсе и только как принцесса ее не проживешь. Однако это не забота Гермионы — рушить чьи-то воздушные замки. Ее работой и главной заботой было оберегать Грету. Если понадобится, то и от самой себя.

— Куда так быстро собралась, épine?

Ох, не стоило ему называть Грету Поттер колючкой. Пусть это и было верным в своей сути. Грета отрастила шипы не от хорошей жизни. Стала резкой, недоверчивой, склонной к насилию тоже не от большой радости. Она умела любить, но боялась это делать. Первородный так и напрашивался на трепку.

— Если хочешь знать, мистер-высокомерная-задница, то подальше от тебя и этих двоих тоже.

Взгляду, которым Поттер смерила заступившего ей дорогу гибрида, позавидовал бы и василиск.

— У меня остались вопросы, и за свой дерзкий язычок, épine, пора отвечать.

Героическая Героиня сбывшегося пророчества, несомненно, хотела поведать Первородному, куда он может засунуть свои претензии. Грета набрала воздуха побольше и сжала кулачки. В сравнении с ним неправдоподобно хрупкая. Их образ лицом к лицу — слишком очевидная метафора на Красавицу и Чудовище. Только вот сомнительно, что в сказочных персонажей стреляли из снайперской винтовки.

Разлетевшееся стекло осыпало Гермиону целым градом режущих осколков.

Это был второй выстрел. Первый почти задел Грету... Гермиона только успела увидеть, насколько молниеносно среагировал на угрозу Первородный, закрывая "колючку" собой. Бережно роняя ее на газон и придерживая затылок рукой. Принимая удар о землю на свою руку.

Гермиона пополза к выходу. К счастью, в помещении библиотеки посетителей не было и заморачиваться эвакуацией паникующих гражданских не было необходимости. Она собиралась выйти через черный вход, добежать до другого края площади, взобраться на крышу и обезвредить стрелка. Причем не прикончив его. Им нужны были ответы. Если этот снайпер целился в Первородного или в вампиров, то хрен с ним, откровенно говоря.

Гораздо хуже, что это может быть приветом из Англии и прошлого. То бишь убийца пришел за ней или Гретой или за ними обеими.

Тогда нужно отыскать заказчика и прикопать его. Или сдать аврорам. Причем вариант с "прикопать", скорее всего, Поттер зайдет больше. Грета особыми отрыжками гуманизма не страдала, раз и навсегда получив жесткую аллергию на философию Альбуса, которая предполагала всеобщее прощение для такого же блага.

Грета тоже рвалась в бой, при этом активно отбрыкиваясь от Майколсона, который все еще ее удерживал, вполне разумно решив, что пуля в птичьем тельце уж точно будет лишним элементом. За что мужчине Гермиона была благодарная. С запалом Избранной киллера они потом по частям будут собирать — в лучшем случае.

Ей нравилось то, настолько она теперь быстрая. Как хорошо слышит...

Например, заполошный стук сердца стрелка, который уже спустился с крыши и спешил к своей машине. Гермиона бросилась вперед и схватила его... Но он точно был сильнее просто человека. Вывернулся и вогнал ей в живот кол. Она зашипела и толкнула его. Спиной прям в машину, да с такой силой, что он оставил вмятину. Потом пнула ботинком по лицу без жалости. Чтобы точно вырубить.

— Не убивай! Это Охотник.

Объяснение Первородного ей, собственно, ничего не объясняло. Да и убивать его Гермиона не собиралась. Но то, что Майколсон его, похоже, знал, ее очень радовало. Значит, целью был он, а не они с Гретой. Трясущимися руками она вытащила кол — сквозь боль и противный хлюпающий звук. Рана заросла, но одежду можно было выкинуть.

— Цела?

Грета налетела на нее, как ураганный ветер. Встревоженная и одновременно злая, как сто демонов. Ничего удивительного: самое интересное она благодаря Майколсону пропустила. Поэтому благодарности Первородный от Поттер не дождется.

Грета не очень слушала весь этот бред о "великом предназначении Братства Охотников"... Она таким идиотизмом была сыта по горло. И терпеть не могла фанатиков. Но этот одержимый хрен сказал кое-что очень интересное — лекарство. Способное излечить от вампиризма. Вот эта часть недушеспасительной речи очень заинтересовала Избранную.

Она все еще искала способ вернуть подруге ее жизнь и магию. Честно говоря, Грета ради шанса исцелить Гермиону небо и землю местами готова была поменять, не то что найти окаменелого говнюка. Даже если этот парень был первым из бессмертных и целой страшилкой.

Россказнями о великом и ужасном Сайласе ее было не впечатлить.

Поттер и сама кого угодно могла застращать после того, что видела в башке Лорда, и того, что довелось пережить. Поэтому предупреждения безумного Охотника она к сведению приняла, но не более того. Несмотря на все нетерпение, которым Поттер отличалась, и безрассудство, все же жизнь научила ее так легко не отмахиваться от предостережений.

Безумец или нет... Однако в части целей создания своего Братства Охотник ничуть не лгал. Она бы различила ложь. Да и то, как несносный Первородный ублюдок напрягся, подсказывало Грете, что лекарство — это не миф. Значит, она его получит. Неважно, через сколько трупов придется переступить и какие жертвы она принесет. Плевать, что над памятью и сознанием наделенного магией силами выше человеческих Охотника кто-то тщательно поработал. Ей не впервой разгадывать ребусы.

Осложнением было то, что Клаус Майколсон тоже вел охоту за лекарством и у него была фора в несколько столетий. Первородный уже встречался с представителями этого ордена убийц вампиров. Нужно ли говорить, что встреча для них закончилась фатально? И теперь Первородный мешал ей. Хотя ему лекарство абсолютно не нужно было. Гибрид не хотел становиться человеком. Он был доволен своей кровавой вечностью.

Чертов пароноидальный сукин сын опасался, что лекарство зальют ему в глотку, чтобы убить.

Имея столь отвратительный характер и такое количество врагов, Грета не могла судить его за этот страх. Даже заверила, что сам Никлаус ей на фиг не сдался... Она переступила через свою гордость и предложила искать вместе. Объединить силы. Грета уверяла мужчину, который бесил ее едва ли не до звезд перед глазами, что она не хочет его убить. Ей нужно это лекарство, чтобы исцелить ту, что ближе и дороже кровной сестры.

Естественно, успеха она не добилась.

Мистер Майколсон везде и всюду искал подвох. Обещал ей подумать и свалил... Ну и хрен бы с ним, но Первородный забрал свежепойманного Охотника, из которого Поттер собиралась вытащить все, что можно и нельзя. Подвал в их доме, сыворотка правды, легилименция и пытки, если понадобится. То-то брюзга Кричер порадовался, что молодая хозяйка стала почти истинной Блэк... Но Клаус ей все обломал.

И как тут его громко не ненавидеть?

Он обещал позвонить. Бесстыжие глаза, казалось, оставили след на ее коже. Грете хватило, что этот маньяк лежал на ней, когда вроде спасал от пули. Срочно в душ и не думать о нем. Лучше решить, как убедить Гермиону, что это не очередная байка или химера, а реальный шанс. Потому что подруга, казалось, совсем потеряла веру в свое спасение.

Во всяком случае, рассказ недоубийцы выслушала полностью равнодушно, словно он говорил о чем-то незначительном вроде погоды. Та Гермиона, которую Грета знала и любила большую часть жизни, никогда не сдавалась. Она упорно боролась за девочку-сироту и Героиню поганого пророчества. Сражалась, не считаясь с потерями и болью. Теперь черед Греты сделать для нее то же.

Тут речь не о гордости и не о гордыне, неприязни, питаемой к Первородному, — она стерпит. Только пусть он не мешает отыскать спасение для Гермионы и у них не будет никаких проблем. Иначе, если его невозможно убить, Грета засунет его в стальной сейф и похоронит на дне Марианской впадины — это как минимум. Правда, для угроз время еще не настало.

Они вернулись домой в полном молчании.

Гермиона прошла на кухню к холодильнику, где достала и респечатала пакет с донорской кровью.

— Я знаю, насколько ты воодушевлена. Буквально чувствую это, но, Грета, прошу, давай не будем терять головы.

После пары щедрых глотков она все-таки заговорила. Звеня невыплаканными слезами в голосе. В карих глазах было больше настоящей паники, чем радости. Наверное, или скорее наверняка, Гермиона боялась нового разочарования, удара. Ведь сколько способов они уже испробовали, и каждый раз их ждал только провал.

— Мы будем осторожны, клянусь, и все же мы попытаемся.

Поттер вот точно почувствовала, что данный момент не для ее бравурных речей или оптимизма. Какой уж тут оптимизм, если Гермиона не разрешала себе чувствовать надежду? Грета в какой-то момент поняла, что не может говорить ей хорошие, правильные слова, ведь они в сущности ничего не значат. За ними пока только пустота. Она совсем не хотела, чтобы сердце Гермионы треснуло и надломилось во второй раз.

Поэтому Грета ее просто обняла, позволила поплакать у себя на плече. Совсем никакой гриффиндорской бравады, которая обычно позволяла им выплывать из ситуаций под кодовым обозначением "звиздец тотальный"... Сейчас у них есть только робкий луч надежды, и Грета все сделает, чтобы он сбылся для подруги.

Грета переоделась, впервые за пару лет надолго зависнув перед собственным шкафом. Как последняя идиотка перебирая свои вещи, в сущности, непонятно зачем. И все это под дрожание пальцев — не такое, как остаточный тремор от Круцио... Нет. Она вздыхала и бурчала, потому что внутри спорила сама с собой. Прям очень разумное занятие, когда нужно только думать, — разрываться между диаметрально противоположными чувствами.

Тут и гнев, и смущение, и абсурдная глупая тяга к... Без имен. Он и так уж очень самодовольный тип.

Правда, все эти муки не отменяли того факта, что Поттер была далеко не слепой. Она точно видела, что интересна мистеру Майколсону. Да, тому самому — древнему, как некоторые цивилизации, упырю. К которому в гости Грета сейчас и собиралась. Злясь, потому что не могла точно определить природу интереса Первородного к ней. Расставить все точки над i, так сказать.

Легкости не добавлял какой-то скребяще-шипящий клубок внутри. Грета видела, как на него смотрела та блондинка. Вот же никчемное создание, которое упорно делает вид, что ей дела нет до Майколсона. Поттер вот тоже делает вид, но это другое — она просто ненавидит гибрида. Да и тот факт, что им придется сотрудничать.

А еще то, что Грете придется убеждать его поделиться информацией. И что-то Избранной Героине подсказывает, что Майколсон не из тех не-людей, которые делают что-то просто так. Знать бы, что он еще попросит. Вот причин нервничать у нее более чем достаточно. И как, скажите на милость, Грете одеться красиво, но так, чтобы Первородный не понял, что она старалась именно для него? Ее гордость насмешек не снесет.

В конечном итоге Грета выбирает черные джинсы и белую рубашку, закатывает рукава и оставляет пару пуговиц расстегнутыми. Пусть смотрит на ее шею и ключицы. Впиться в себя клыками Поттер точно не даст, но почему бы не подразнить хищника? Каблуки? Пфф... Грета хочет выглядеть уверенной в себе, а не огородным пугалом на ходулях. Поэтому сапожки вообще без каблука.

Темные кудри треплет ветер, она рассматривает особняк Майколсонов. Грета только что к нему аппарировала.

Даже не зная, чей это дом, по пафосу, величию и изысканности — тут она не может не отдать должное вкусу построившего это чудо с белыми колоннами — сразу понятно, кто в нем живет. Наверное, странно ожидать от парня, который помнит Францию времен Короля-Солнце, что он будет жить в коробке под мостом.

Грета недолго топчется на месте. Решительней ей уже не стать.

Она просто вспоминает уроки этикета от портретов почивших Блэков и, гордо подняв голову, идет вперед — стучать. Хотя более чем уверена, что Первородный слышит стук ее сердца, как она дышит, и хлопок аппартации тоже. Грете хочется надеяться, что кроме прислужников в доме никого нет. Ей нужен только Клаус... С остальной семейкой она, пожалуй, не готова знакомиться.

— Какой очаровательный сюрприз.

Конечно, Никлаус намеренно раздражает эту тоненькую, как былинка, черноволосую девочку... Едва ли не ребенка. То, каким престранным огнем горят глаза брата, говорит лучше всяких слов. Никлаус всегда был не скуп на ложь, но никак не на истинные чувства. Поэтому ему пришлось давным-давно научиться самостоятельно различать, что скрывается за коварством младшего брата.

Элайджа по-прежнему сидит в своем кресле, не спеша встревать в беседу. Несомненно, удар по физиономии вреда Нику не причинит, однако, быть может, напомнит, что столько самодовольства в одном месте не к добру. Тем более что девушка, кажется, не робкого десятка. Никлауса уж точно не боится. Скорее с любопытством разглядывает изысканную обстановку библиотеки и намеренно игнорирует рисующегося перед ней гибрида.

Брату осталось только перья распустить, и будет павлин павлином...

Быть может, очередное семейное "воссоединение" не будет таким отвратительным, как обычно.

Элайджа вернулся в город ровно по двум причинам: первая — Братство Охотников и опасность для семьи, вторая заключалась в том, что несносный, совершенно неисправимый брат, кажется, впервые был в ком-то заинтересован. О, поверьте, флирт с мисс Форбс был всего лишь игрой. Получив девушку, Никлаус тут же бы потерял к ней всякий интерес. А тут Клауса прямо подбрасывало, когда он говорил о зеленоглазой ведьме, которая неизвестно как оказалась в такой глуши, как Мистик-Фолс.

Это даже из телефонного разговора было хорошо различимо.

Брат то со смехом, то с ругательствами описывал все их встречи с юной леди. И Элайджа с радостью различал — не безразличие.

Из века в век он сражался ради семьи. Делал все, чтобы спасти их узы... Уберечь Никлауса даже от самого себя. И все это, казалось, впустую. Каждая благая попытка оборачивалась предательством, кинжалом в сердце. Элайджа прощал и продолжал надеяться, что такая мятущаяся душа, как его младший брат, еще обретет свое спасение.

Глаза у нее и правда как два драгоценных камня.

И дух мятежный.

— Раз мой младший брат совсем растерял представление о хороших манерах... То позвольте представиться — Элайджа Майколсон.

Он оставляет бокал с бурбоном на столике и встает. Берет тонкую ручку и оставляет на коже короткий почтительный поцелуй, совершенно ничего в этот жест не вкладывая. Он все же старомоден и воспитан. Правда, такой мелочи хватает, чтобы дражайший Ник взбесился от ревности? Элайджа отходит от леди, которой, кажется, даже понравился. Ему улыбку подарили.

Пусть "улыбками" Девочки-которая-выжила не стоило обманываться. Да, Элайджа навел справки, предпочитая быть подготовленным. И ведь среди бестолковцев с манией величия в их семье должен быть хотя бы один приличный вампир? Который сначала думает, а потом уже делает.

Раз брат так увяз по самые свои волчьи уши, то кто-то из них должен остаться в своем уме.

— Приятно познакомиться. Я могу называть вас Элайджа?

— Нет, не можешь...

— Не рычи на меня!

Элайджа вновь ощущает себя третьим лишним. Как тогда, стоило Поттер появиться на пороге дома. Никлаус метался по библиотеке, слушая стук ее сердца, не в силах ждать, пока один из его прислужников-гибридов проведет ее к ним. За этим было весело наблюдать. Не хватало Кола — о, он бы точно не удержался от замечаний и даже подбил бы всех сделать ставки. Только теперь этого у них нет... Произошедшее, казалось бы, навсегда разбило семью.

Кол далеко. Путешествует и познает мир заново. Бекка в городе, но она скорее умрет, чем переступит порог сего дома, спроектированного как семейное гнездо... Как тут не стать пессимистом?

— Не я к тебе пришел, jolie salope, а ты ко мне.

Милая злюка?

Нет, и правда милая малышка. Только стержень совсем не тот, что у обычных пассий брата. Тут такой характер огненный, что сжечь может. Элайджа всегда хотел быть справедливым... Так вот, он уверен, что Никлаус опять все испортит. Свой шанс на что-то большее, чем вечное кровавое одиночество. А ведь вместе они смотрятся просто чудесно. Как горько, что это ничего не меняет.

Клаус никого не впускает в свое сердце. А эта девочка-колдунья никогда не будет с тем, кто не сможет ее любить как равную.

— Для разговора, но не ссоры. Мы можем поговорить наедине, пожалуйста?

Умоляющий взгляд изумрудных глаз, общий беззащитный на фоне пламени камина вид... Старший Первородный уверен, что она играет.

Права была Ребекка, что их Ники иногда сущий идиот. Вот и сейчас он покупается на этот спектакль. Правда, Элайджа не собирается вмешиваться и рушить планы леди. Остаться в дураках младшему будет полезно. Пока дети играют в то, что совсем, нисколечко друг другу не нравятся, ему будет чем заняться. Ведь он не собирался возвращаться в город, и только новая угроза заставила его приехать.

Грета чуть расслабляется, когда дверь комнаты за ними закрываются. Старший брат этого несносного ублюдка божественно красив, иначе сказать будет преуменьшением, но несмотря на манеры принца — ей страшно рядом с ним. Этого Майколсона — Грета смотрит на Клауса — она не боится, несмотря на всю его свирепость... Старший же другой.

Рациональное, цивилизованное и обходительное чудовище. Нет чувств, только расчеты, и это как раз страшнее вечного вулкана — гибрида. Тот хотя бы на эмоции способен, пусть сплошь отрицательные. И все ей с ним легче, что ли...

— О чем ты хотела просить?

Он с намеком приподнимает бровь и погано так ухмыляется. Грета, конечно, закипает тут же, но отвешивает себе пинка для усмирения страстей. Сейчас ей нельзя взрываться на каждый чих Первородного, как котел с нестабильным зельем. Она знает, что мерзавец это делает специально, и будет спокойна. Вежлива, прах Мерлина их всех побери! Каких бы усилий это ни стоило.

Вместо ответа она рассматривает мастерскую художника, в которой они вдруг оказались после библиотеки.

В большой комнате страшный бардак, воняет красками и скипидаром... Грету так и тянет рассматривать картины. Правда, она здесь не за этим. Хватит того, что не смогла поговорить с ним сразу. Ведь, увидев в комнате двух Первородных вместо уже знакомого одного, она остолбенела, словно проклятие словила.

— Я помогу найти лекарство, но выпьет его Гермиона.

— Мало похоже на просьбу.

Девочке-которая-победила так и хочется заорать — сделай что-то со своим голосом, ты, мудила бессмертный... Чтобы он не звучал так, будто шелк скользит по ее коже. Грета сглатывает и остается максимально расслабленной. Прогресс, однако: они две минуты наедине, и ей уже сбежать хочется и утопить Клауса в фонтане, который видела во дворе. Сарказм, однако.

— Это не просьба, Майколсон. Я предлагаю выгодную нам обоим сделку. Я спасаю лучшую подругу, тебе же перестает угрожать лекарство.

— Я тебе нужен больше, чем ты мне, девочка.

Его пальцы отводят черные кудри с шеи, ласкают щеку. Вообще, как он успел оказаться так близко? Поттер просто ненавидит эту скорость вампиров. Но и лицом не хочет к Первородному поворачиваться. Пусть воин в ней понимает, как глупо держать противника за спиной. Только вся отвага и бравада вечно готовой к бою Поттер куда-то подевались. Она снова смущена.

— Не у меня целый сомн врагов, Клаус.

— Да, у тебя их чуть меньше, знаменитая Грета Поттер, дитя Пророчества и убийца Темного Лорда. Я навел справки о тебе.

Грета все же отходит, делая вид, что ее заинтересовал пейзаж на стене. Мордред побери эту сволочь...

— Майколсон, теперь ты знаешь, что со мной не стоит шутить?

Она поворачивается: взгляд прямой, твердый, и теперь перед ним только боец. Нежную девушку в Грете убила Война... Хватит, она больше не позволит с собой играть. Не тогда, когда речь идет о судьбе Гермионы. Если Грета в двенадцать лет не дрогнула перед василиском, то почему должна бояться сейчас? Или она боится вовсе не его, а скорее себя?

Договорить они не успевают...

Это уже традиционным становится. Чертов тупой охотник, который должен был сидеть на привязи, пытается сбежать. Грета видит его из окна и аппарирует тут же. Он, блядь, им еще нужен. Когда она его поймает, то обязательно скажет Клаусу, что ожидала большего от прислуги Первородного и от него самого.

— Ступефай!

Тормозит и опрокидывает беглеца. Возле дверей валяется тело того самого гибрида, который ее встретил. Поттер вынуждена признать, что ведьма, создавшая Братство, отобрала верных кандидатов в него. Этот упрям как черт. И скоро предстоит проверить его живучесть. Она близко не подходит, мало ли... Оказаться заложницей по собственной глупости — это последнее, чего Избранная хочет. Магией она переворачивает охотника на спину. И связывает еще веревками.

— Я сама его тащить буду?! И после этого ты говоришь, что тебе помощь не нужна?

Грета кричит и посылает издевательский воздушный поцелуй замершему в окне Первородному.

— Блядский же цирк... Жаль, что колдовать Гермиона не может, значит, в твоих мозгах копаться буду я и сжарю их, скорее всего.

Это она уже охотнику адресует, хорошенько его пиная. Не то чтобы Грета не уважала чужое упрямство, однако этот конкретный гавнюк ее едва не пристрелил. И не хочет сотрудничать добровольно.

— Для твоего же блага, брат, я надеюсь, ты не пойдешь тем же путем, что и всегда...

Никлаус едва уловимо поморщился и сжал перила лестницы. Старший брат, должно быть, вернулся только для того, чтобы читать ему морали. Ну и совсем чуточку помочь. Ведь тема с "лекарством" не могла не беспокоить Элайджу, это наивная до полной тупости Бекка видела в лекарстве спасение, а не угрозу им всем. К счастью, после их ссоры он не только согласился выслушать, но и приехал почти сразу.

Отлично, когда есть хотя бы один родственник, на которого можно положиться.

Элайджа привез из Лондона не только весь свой гардероб, но и информацию о его головной боли — ведьмочке, которая точь-в-точь повторяла ошибки всех тех, кого Никлаус знал до... Правда, она его недооценивала и мнила себя сильной. Да, стержень в мисс Поттер был. Но он пока не стремился ее сломить. Скорее только и делал, что спускал очередную выходку чертовке с рук.

— Это каким же?

Клаус в принципе знал, что сейчас последует душеспасительная речь. Тошнило его, конечно же, заранее, правда, в занудстве Элайджи были некоторые неочевидные плюсы. Кроме того, зудение над ухом очень отвлекало от планов сломать младшему Гилберту пару-тройку костей. Мальчишка недоохотник был призван в его дом с вполне определенной целью — срисовать татуировку Охотника, но никак не флиртовать с Гретой.

Свой гнев Первородный гибрид самодовольно списывал на то что, не привык к тому, чтобы трогали его игрушки. А мальчишка совсем не умел держать язык за зубами и был так же туп, как сестрица. Двойник-Елена, огорчившая его своей смертью почти так же сильно, как когда-то Кэтрин своим побегом.

— Обмана и насилия.

Если бы физиономия старшего братца могла стать еще более пафосной, чем обычно, то стала такой. Еще и трагизма в свой голос добавил. Клаус закатил глаза. И чего Элайджа от него ждет, спрашивается? Раскаяния? Или признаний в коварных планах? Все-таки в Элайдже умер великий актер. Не зря в те времена, когда театр только зарождался как вид искусства в Европе, Первородный стал его покровителем.

— Я не собираюсь отдавать ей лекарство.

Врать смысла вообще-то не было.

Именно поэтому Майколсон сказал правду. Все равно Элайджа о чем-то таком давно догадался.

Если бы он отправил сумасбродную зеленоглазку прочь сразу, то этим все равно ничего бы не добился. Грета ожесточенно путалась бы у него под ногами, срывала планы, стремясь опередить в гонке. И тогда пришлось бы с ней поступить совсем не по-джентльменски. Никлаус быть чудовищем в этом случае совсем не хотел, поэтому пришлось делать вид, что он готов принять ее предложение. Теперь ведьма помогала ему.

То, что мисс Поттер его возненавидит, когда лекарство примет двойник вместо ее подруги — ну что же, в любом, даже лучшем плане есть изъян... На самом деле Клаус не обязательно напоит им Гилберт. Ему достаточно просто его уничтожить. Как последнее, что может оборвать вечность их семьи.

— Она попытается тебя убить. И, Ник, одного одержимого маньяка юная леди уже прикончила.

— Ты только что сравнил меня с каким-то там колдунишкой? Элайджа, тебе известно, я — зло совсем иного порядка.

— Гордыня — первая причина падения.

— Брат, давай без проповедей... Тем более мы своими глазами видели, как писались многие из них.

Клаус сжал плечо брата. Просто чтобы убедиться, что Элайджда промолчит. Хотя какие были сомнения? Он-то всегда выбирал семью, чего бы этот выбор ему ни стоил. А на этот раз сам Никлаус всего лишь защищал их всех. Брат должен был понять его мотивы. Понять и помочь.

Первородный гибрид вернулся к наблюдению за девушкой. Не будь в ней магии, он все равно был заворожен тем, сколько в Грете жизни. Неодолимой прелести, что ставила с начала времен мужчин на колени. Такой была царица Эсфирь, чей свет поставил перед ней на колени тирана и деспота. Правда, это дела давно забытых дней, и та любовь мертва, как и все под этими звездами, чему отмерен свой срок и предел.

Ему было бы даже неплохо, если бы пацан Гилберт смог найти дорогу к ее сердцу. Только вот пока ухаживания "художника" Грету скорее умиляли. Так смотрят на дурачащихся у твоих ног щенят, а не на мужчину, который нравится. В сущности, личинке Охотника повезло с этим... Клаус не собирается делить споры с этой особой еще с кем-то.

— Сальваторе...

Деймон еще в передней пререкается с одним из его гибридов. Видимо, решил стать героем и спасти брата возлюбленной из лап монстра. Только несмотря на отличную возможность развлечься, на этот раз Деймон не вовремя. Потому что никогда не держит язык за зубами и умеет ляпать то, о чем стоило молчать. И Грета его терпеть не может.

Никлаус уже выслушал от нее пространный монолог, насколько вампиры здесь убоги.

Он закрывает за собой двери. Очень надеясь, что его гостя никто не услышит. Мисс Поттер как раз снова пытается вытащить хоть что-то из головы Охотника... Ругаясь такими словами, что можно заслушаться и восхититься. Однако не ее успехами, о чем Клаус ей не преминул заметить. За что птичка-невеличка выгнала его, категорично заявив, что его "самодовольная физиономия мешает ей сосредоточиться... и не потому, что он ей нравится", прелесть, не правда ли?

— Деймон Сальваторе, у тебя ровно две минуты, чтобы объяснить мне, что ты забыл в моем доме.

Угрозы Никлаус оставляет за кадром. Право, этого отморозка, когда он мчится впечатлить Елену, мало что может впечатлить. И потом, они достаточно долго знакомы, чтобы понять, насколько он может быть неласковым. Особенно если его раздражать.

— Елена хочет убедиться, что с Джером все хорошо. Я просто принес поесть ему. В этом доме ведь только кровь и алкоголь есть.

— Не помню, чтобы кто-то жаловался на мое гостепреимство.

Перепалка с Сальваторе была неплохим способом развлечь себя. Особенно учитывая, сколько раз они пытались друг друга убить. Веселил тот факт, насколько эгоистичный жестокий вампир старался стать "хорошим" ради любви... Ублюдок Деймон из шкуры вон лез, чтобы Гилберт его заметила. И снова повторялась история противостояния между братьями. Только объектом страсти была не Кэтрин.

— Ты хочешь вылечить Елену, я этого хочу.

— Сказ об общности наших интересов — это прекрасно, конечно.

Никлаус позволил себе максимально отвратительную усмешку, но он-то видел, как этой историей Деймон себе кол в сердце загоняет. Гилберт, ставшая человеком, никогда не выберет его. А сам Сальваторе не захочет — не сможет — жить просто смертным. Так что это будет крайне противоречивый спектакль. Клаусу даже интересно, сколько чудовище сможет играть в героя ради прекрасных глаз? На сколько Деймона хватит?

— Но Елена-человек всегда выберет Стефана. И мы оба это знаем. Не в твоих интересах давать ей лекарство, Деймон.

— Я сделаю все, чтобы она была счастлива.

— Сколько самоотверженности, клыкастик.

Грета, видимо, закончила пытать Охотника и появилась в холле. Напряжение в каждом мускуле хрупкой фигурки означало, что она слышала их разговор. Разве Элайджа не должен был задержать ее? И теперь ему, видимо, придется объясняться с ведьмочкой, которая решила, что он ее обманывает, пусть это так и есть... Только сейчас Никлаусу плевать на кровь рода Петровых. Ему важнее просто уничтожить ту величайшую угрозу, что в себе несет лекарство.

— Майколсон, ты лживая гибридская задница.

Если на Деймона она смотрела с просто презрением, то для него приберегла коктейль эмоций погорячее.

— Когда ты собирался мне сказать, что лекарство тебе нужно для той девицы? Больше похожей на жертву дешевой мелодрамы, чем на нормального человека или вампира.

Грета подошла совсем близко, и он позволил... Несмотря на то, что девушку, очевидно, распирало от желания пнуть его, да побольнее. Она запрокинула голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Глаза, окаймленные темными ресницами, пылали яростными кострами. И он поступил предсказуемо, но не разумно. Положил ладонь на затылок, зарываясь пальцами в ее волосы, и наклонился, целуя. Грязной брани в свой адрес Клаус уже наслышался.

Теперь пусть леди платит за сквернословие в его адрес.

Грета бурчала, Грета стенала...

Нет праздника тупей на свете, чем соревнование за корону королевы красоты в провинциальном городишке. Однако ей этот парад лака и тупости пришлось с первого ряда наблюдать, избегая при этом одного ублюдочного Первородного. И все потому, что мэрия и лично мэр припахали к участию в знаменательном событии даже сотрудников городской библиотеки. То есть Гермиону в том числе.

А после их недопоцелуя тут Избранная краснела аки викторианская леди.

В общем, целоваться с трижды ублюдочным Майколсоном было по-настоящему упоительно. Он касался ее так, будто она была самой желанной и в то же время самым хрупким, драгоценным, что Клаус держал. Грета выругалась... Ну как так можно?! Лгать даже поцелуем. Потому что того, что она, наивная дурочка, ощутила с ним, — просто быть не может. Просто потому, что он лицемерный упырь, а она вовсе не роковая красавица.

Поэтому долой тщетные надежды и глупые мечтания. Все равно до добра они с этим конкретным типом не доведут. Никлаус, чтоб его, Майколсон уже показал, что ему нельзя доверять. Героиня сбывшегося Пророчества могла смутно мечтать — о всяком разном с ним... Но это не значит, что Грета забыла о цели. Мудак ее времени не стоил.

Гермиона была прелестна в своей юбке цвета такого густо-синего, что он казался почти черным. В белой блузке с прозрачными рукавами, в соломенной шляпке на уложенных волнами волосах и в черных лодочках на среднем каблуке. С неброским макияжем, где красная помада — единственный яркий тон — влекла все взгляды к ее губам. Она выделялась из толпы одетых в платья, накрашенных, как на войну, девиц естественной красотой и неуловимым благородством облика. Ей невозможно было не залюбоваться.

А еще, в отличие от самой Поттер, мисс Грейнджер заниматься мероприятием, кажется, даже нравилось.

По крайне мере, той белокурой вампирше в золотистом, не оставляющем простора воображению платье Гермиона помешала свести праздник к полной безвкусице. Хотя та явно старалась. Однако все-таки победила привычка Гермионы всем командовать и всех строить.

Грета пила шампанское — что уж там, налакаться и скрасить унылый день у Героини надежды не было. Яд василиска и слезы феникса в ее крови делали задачу "набухаться" не тривиальной даже для такого упрямого создания, как Поттер. Поэтому кислым шампанским Грета заправлялась больше от безвыходности. Из развлечений был профессор — зовите меня просто Шейн... Неслабо смахивающий на сумасшедшего ученого.

Несмотря на все обаяние, профессор был явно с гнильцой. Поэтому на все его реплики Поттер отвечала мычанием и усиленно косила под пьяную малолетку. Чувак со своими "занимательными историями" о магии доверия вызывал все меньше. Грета всерьез размышляла, в какие именно кусты тащить мистера профессора для допроса. Намеков она вот в упор не понимала и ненавидела, если честно уже. Но ему что-то от нее нужно было.

Только сквозь словесный туман она была не настроена пробираться.

— Очаровательно выглядишь сегодня, sucré...

— Майколсон, ты что, приперся мне окончательно настроение похерить? — простонала намеренно грубо Грета. Она взвесила пока еще полный бокал в изящной руке и представила, как резко оборачивается и выплескивает его содержимое прямиком в самодовольную морду гибрида. И плевать на скандалище, который за этим последует. Майксолсон — она уже успела убедиться — был на короткой ноге с мадам мэром и еще таскался с вульгарной девицей Кэролайн прям у Поттер на глазах. Из-за последнего быть ласковой она была не намерена.

— Вижу, ты соскучилась, épine.

— Еще слово — и я дам тебе по породистой физиономии, Майколсон, — буркнула Грета, ежась...

Ну что за блядская, скажите на милость, привычка стоять сзади нее? Да еще укладывать свои Первородные грабли ей на талию. Дышать в ухо, почти прихватывая мочку порочными, как все грехи мира, губами. На них уже косятся. А от ее лица уже прикуривать можно. И все из-за этого ублюдка.

— Что, к славе местного "мецената", — Поттер сделала пальцами кавычки в воздухе, — славы соблазнителя школьниц не хватает?

— Ты ревнуешь?

Показному изумлению в его голосе не поверил бы и младенец. Грета зарычала и ужом повернулась в его руках. Хватит гипнотизировать скатерть на столе. Она не трусиха и сейчас выскажет этому лжецу все, что накипело. А претензий у Поттер накопилось вагон и маленькая тележка в придачу.

Его вид в чертовом, трижды какого хера, смокинге чуть убил ее пыл.

Ну почему идиоту, который ее бесит с первой секунды знакомства, досталась внешность мистера Вселенной как минимум?! Где справедливость? Будь Клаус чуть менее... У Греты не было бы таких проблем с тем, чтобы в его присутствии не чувствовать себя влюбленной корейской школьницей. Блядь.

— Повторяю: в твоих мечтах лишь, Никлаус. Оставь меня в покое по-хорошему.

Когда героическая Героиня говорила таким сумрачным тоном, большинство наделенных разумом предпочитали отвалить как раз по-хорошему. Да что там, этот взгляд даже на неимоверную суку Скитер действовал как изгоняющее заклинание. Грета теперь не злилась впустую, она действовала. Не позволяла себя обижать.

— Сколько жара...

Ублюдок улыбнулся той самой улыбочкой... Той, что окончательно сорвала тормоза на хрупкой нервной системе Избранной. Дерьмо... Гермиона будет просто в ярости. Но это будет потом. А больно она ему сделает прям сейчас. Мужские пальцы нежно смахнули закрученный локон с личика Поттер. Вместо насмешки и жестокости на лице Первородного гибрида проступило совсем другое выражение.

Словно весь мир исчез и они сейчас одни на белом свете.

Только Грета на всю эту хрень не купится больше....

— Брат? Мисс Поттер?

Магия благослови Элайджу Майколсона за то, что он пришел так вовремя и разрушил эти дофига стремные чары, от которых она соображалку совсем теряла и в какую-то амебу превращалась. Грета непринужденно вывернулась и обошла столик, хватая свое шампанское. Этот сраный магнетизм Первородного ублюдка нужно точно запить.

— Добрый день, Элайджа.

Старшему Первородному Грета подарила напоказ солнечную улыбку. Такую, что делала ее лицо не обычно упрямым или шкодливым. Нет, когда она улыбалась так, то лед в зеленых омутах таял. И пацанка Грета Поттер превращалась в сильфиду. Нечто прекрасное, но эфемерное. Обманчивое до самого донышка. Просто потому, что сия улыбка не была правдой, лишь новой маской Избранной.

— Грета?

Непонятно, что Клаус хотел сказать своему родственнику... Но на его лице четко читался, пожалуй, один только гнев. Гермиона быстрыми шагами шла к ним. Легкая, оживленная и, спаси их Мерлин, с румянцем на щеках. То ли выпила совсем недавно крови, то ли выиграла очередную баталию с бывшей мисс Мистик-Фолс.

— Ты мне нужна.

Она кивнула Клаусу, как старому знакомому. И на мгновение карие глаза задержались на Элайдже. И тут — вот честно, Грета не могла ее винить — у этого Первородного были манеры короля. А уже выглядел он так, что впору влюбиться сразу. Только прах ее дери, если Грета подпустит к лучшей подруге кого-то из этой склочной семейки на пушечный выстрел.

— Твои девицы таки подрались за право выхода? Или нужно спрятать труп блондинки?

Поттер шагнула вперед так, чтобы своим тщедушным тельцем скрыть старшего Первородного. И она представлять Элайджу подруге не собиралась — вот еще... Только Грета упустила, что здесь был еще один участник, точнее сволочь по состоянию души и карме.

— Мой дорогой брат Элайджа, позволь тебе представить очаровательную мисс Гермиону Грейнджер. Мисс Грейнджер, мой старший брат Элайджа, лучший из вампиров и людей.

Только тонкие руки Гермионы на плечах помешали Грете с места в карьер затолкать этот пафос Клаусу обратно в глотку. Ее пыхтение только повеселило гибрида. Он наслаждался каждым мгновением бессильной ярости Греты так явно, что та уже была готова совершить глупость. К счастью, не понадобилось. Рассекая, как ледокол льды, к ним шла Кэролайн, которая потеряла своего кавалера. Поттер расплылась в самой пакостной своей улыбке и тут же сменила ее на губки бантиком авторства бешеной суки Лейстрендж.

Это, в общем, было то, что нужно. От томности на лице своей вернейшей сторонницы Лорд и тот шарахался. И в данный момент Грета не представляла, как еще изобразить неебическую страсть, чтобы все это не выглядело как приступ диареи. Она таки повисла на опешившем от такого поворота Первородном, наблюдая через его плечо, как кукольное личико экс-Мисс Мистик-Фолс перекашивает просто неописуемая гримаса злости.

Руки этого нахала на заднице можно было ради такого потерпеть.

Теперь блондинка за один вечер вынесет ублюдку весь мозг. Причем с упорством пилы-циркулярки.

Не зря же Шляпа хотела отправить Героиню на Слизерин. Коварство Поттер был не чуждо.

Верность была главным.

И Никлаус опять искал ее где угодно, только не в кровных узах. Правда, Элайджа с самого начала сомневался, что затея с гибридами обернется для него чем-то хорошим. Верность нельзя получить насильственным обращением или из уз. Она дается добровольно. Плохо, что такой умный Ник не желал этого осознавать. И говорить с ним — впрочем, как всегда, — было просто бесполезно.

Печально было наблюдать, как брат своими "игрушечными" солдатиками пытается заменить семью. Да, они в ссоре, но сколько таких конфликтов было за вечность? Элайджа не уставал предлагать примирение. Еще верил, что у них может получиться.

Однако эту веру разделял он один.

Собачки брата взбунтовались не ко времени. У него вообще было такое ощущение, что этот "бунт" потешных идиотов кто-то тщательно срежиссировал, оставаясь в тени. Сомнений не было, что разъяренный Никлаус всех перебьет. Быстро и максимально жестоко. Потом впадет по своему обычаю в крайнюю форму паранойи на ближайшие лет сто. Предсказуемо, впрочем.

Элайджу тревожила личность режиссера. Того, кто устроил этот кровавый фарс и пока остался неузнанным.

Мисс Маршалл крайне наивно полагала, что может сбежать. У нее, быть может, и были шансы скрыться. Ник слишком был занят резней, вымещая ярость из-за очередного предательства. На этот раз брату было и больно, ведь предали его же создания. Волчица могла уйти, будь Никлаус в городе один. Но Элайджа быстро сложил два и два.

Приезд девчонки, то, что она помогла Локвуду освободиться от власти Клауса раньше, и то, что она сделала то же с остальными гибридами. Тайлер был, скорее всего, в курсе и возглавлял бунт против создателя, за что жизнью также поплатится. Брату будет полностью плевать на слезы Кэролайн Форбс.

Конечно, брата, который получил очередной болезненный удар, было жаль. Правда, жалость Никлаус никогда не сможет принять, как и сочувствие. Элайджа хорошо это понимал и не собирался лезть с бесполезныи вещами. Зато он мог прикрыть спину этого гордеца. Еще раз доказать Клаусу, что их узы — это то, что в конечном итоге не подводит.

— Я не хочу тебя калечить, поэтому стой.

Девушка была напугана. Он — совершенный хищник — это чувствовал. Заполошное биение одного волчьего сердца. Видимо, мисс Маршалл рассчитывала угнать машину, раз оказалась на стоянке в самый разгар праздника и под занавес бойни в лесу. По его расчетам, Никлаус уже должен был всех прикончить и отправиться на поиски Локвуда.

У его охоты был зритель.

На пригорке, наполовину скрытая пышными кустами сирени, стояла мисс Грейнджер. Гермиона...

— Во все времена цена предательства высока. Однако если ты предаешь Майколсонов, она вовсе непомерна.

Почти смешно осознавать, что ты, видевший рождения и закат цивилизаций, незатейливо красуешься перед девушкой. С которой не удалось даже поговорить. И все из-за ее глаз. Карих... Но совсем не похожих на чувственные Татьи или соблазняющие Катерины. Элайджа тогда смотрел в них и не видел призраков прошлого в этом широко распахнутом взгляде цвета шоколада и солнца.

Она стояла спокойная, полная какого-то особенного внутреннего достоинства. С выдержкой истинной леди наблюдала за безобразием. То бишь "милейшим" общением его буйного брата и своей лучшей подруги. Старший Первородный видел, как она думает. Эта девочка видела то же, что и он: не жаркую ссору двух противоположностей, избыточную ненависть, которую эти двое так щедро выплескивали в пространство и на друг друга — нет... Гермиона, как и он, видела связь между Никлаусом и Гретой.

Прелестное личико. Нежное, словно едва раскрывшийся бутон розы, и такой хваткий ум.

У нее были цветочные духи — фиалка. Она была бессмертной и проклятой, как он. Была вампиром.

И в то же время Гермиона оставалась слишком живой для их неестественной вечности. Завязанной на магии и тьме, материнской любви и одержимости. Повенчанной с жаждой и пустотой, обрекающих их — бессмертных — на скитания. Она была другой. Дело не в том, что в сравнении с ним девушка был новорожденной как вампир. В Гермионе было так много жизни. Она не пала за грань, о которую перерезаны все нити живых и обращенных, нет, чудная девушка все еще скользила по этой грани.

Это увлекало. Его, видевшего так много.

Каблук, скользнувший по камушку, — и вот он знает, где она. Для вампира расстояние не столь важно, а время — условная субстанция. Он не жесток, вовсе нет. Элайджа предпочитает быть практичным. Поэтому оборотень всего лишь оседает ему на руки. Для разговора она нужна живой. У Охотника будет компания.

Ведь с тех пор, как Никлаус и мисс Поттер поссорились, тот скучал. Клаус не спешил форсировать события, против своего обыкновения. Да если Грета что-то вытащила из защищенного магией разума, то она точно ничего брату не сказала. А они просто ждали, пока в Италии будет найден меч, служивший ключом к разгадке.

Ребекка сперва очень эмоционально послала их к дьяволу под хвост.

Пускай Никлаус почти искренне извинился — без дурацкого кривляния. А он сам попросил о помощи... Правда, гордость малышки Бекки требовала больше времени и лести для того, чтобы быть исцеленной. И все-таки сестра осознавала опасность для них и, как ни прискорбно, горела тайной надеждой — снова стать человеком... Ребекка не хотела, чтобы ту древнюю часовню, где она похоронила своего возлюбленного, разнесли по камню. Никлаус бы так сделал просто назло, откажись она помочь.

Так что Ребекка улетела в любимую ею Италию. В город, где время, казалось, остановилось, и должна была вернуться с мечом.

Пленницу Элайджа аккуратно сгружает в багажник джипа Ника. Оправляет манжеты и морщится: у девушки на редкость приторные духи и посредственный вкус в одежде, если судить по вульгарному клочку ткани на ней. Он захлопывает крышку и оглядывается.

Ее нет.

Укол разочарования Первородный никак не хочет объяснять. Ему еще брата-проблему искать, пока тот в ослепляющей кровожадной ярости не перебил всех. Пора поставить точку во всей этой истории. И убрать трупы. Столько тел сразу привлекут внимание не только местной полиции. Иметь дела с властями всегда утомительно.

Элайджа собран, чуточку ироничен и заранее устал — это от грядущего спора с Никлаусом.

Зажгли гирлянды и включили лампы. Люди танцуют, общаются и, как всегда, слепы к любым трагедиям, которые их не задевают. Не ему на это жаловаться. Подобная ограниченность стада удобна. Трубку Клаус не берет. Банальное игнорирование? Или телефон не пережил приступа иступленного гибридского гнева?

Он почти уходит в сторону леса. Там ведь была ловушка, уж очень наивно звучит, на Ника? Когда слышит слабый вскрик. Сквозь музыку, голоса других людей и все остальные звуки. Элайджа потом не сможет себе объяснить, почему не ушел, как намеревался. Но инстинкт заставил его искать источник звука.

Майколсон успевает уж точно в последний момент. Не думает — действует.

Потому что Джереми Гилберт занес кол над грудью распростертой на земле девушки. Медовые волосы волной рассыпались, мешаясь с грязью и асфальтовой пылью. На блузке видны следы крови. Он не просто убивает, он мучает. Элайджа отбрасывает его... Сошедшего с ума или тайного садиста — совсем неважно. Не дает подняться, но не убивает. Всего лишь ломает руку и вырубает затылком о тот же асфальт.

Его теперь тревожит как это не парадоксально звучало в отношении вампира — жертва.

У нее в шее игла — вербена... Жжет ему пальцы, когда он осторожно извлекает ее, стараясь не причинить еще больше боли хрупкому измученному созданию. В чьих карих глазах, сейчас почти черных от боли и борьбы вампиризма с ядом, блестят слезы звезды. Он помогает ей сесть. Не смотрит на разорванную одежду — так рвут не убийцы, а насильники. Первородный видел многое за бесчисленные войны людей и разницу замечает сразу.

— Спасибо...

Она растерянно благодарит за пиджак, опущенный на свои плечи. И цепляется испачканными кровью пальцами за его руки в той же алой субстанции. Только это ее кровь. Элайджа секунду думает, что молодой Гилберт еще легко отделался. Нужно было и вторую руку ему сломать. Может, Первородный это и сделает, когда будет спрашивать, какого черта здесь случилось?

— Я на него не нападала... Он просто набросился на меня, а потом затащил в этот тупик. Он почти ребенок... Как... Он знал, что я вампир, и мучил.

Сбивчивая речь, рыдания, которые она сдерживает, и правильные вопросы сквозь шок и панику. Майколсон считает свое восхищение полностью неуместным в такой ситуации, но восхищается ей. Сжимает тоненькие пальчики своими и позволяет выговориться. Ник и его бойня немного подождут.

Грета назвала бы себя скептиком после всего пережитого. Она мало что принимала просто на веру, ведь наивность ей в свое время стоила так много. Клаус Майколсон был еще тем параноиком — это если цензурно... В чем-то Грете было его даже жаль. Поттер не отрицала, что этот гибрид — деспотичный ублюдок, которому ее жалость что мертвому припарка, но она понимала его. Наверное, так хорошо только потому, что ожидание удара в спину стало привычным и для нее.

Но это не значит, что она бы позволила утопить невинную женщину в фонтане.

Когда Клауса позвал один из его ручных песиков, она была рада. Грета, конечно, веселилась над той экзекуцией ушей, устроенной блондинкой своему неверному ветреному ухажеру, и в то же время она не могла справиться сама с собой. В ней что-то сломалось: ощущать взгляд Первородного на себе, несмотря на расстояние, — не есть норма. Поттер бы заподозрила хитрое проклятие, но ничего такого не было.

Это просто она истерила, как девчонка.

Когда местные, то есть Кэролайн-мать-как-же-ты-меня-бесишь-Форбс, исчезла, и тот голубоглазый уродец тоже, захватив с собой плаксу Елену, можно было заподозрить что-то не то. Ведь бежали они, как крысы с горящего корабля. Грета потеряла чертового Первородного в лесу, в который последовала по наитию. Поисковая магия не работала. И теперь, вернувшись, она и Гермиону отыскать не могла.

Это конкурс красоты заканчивался отвратительно.

Грета уже просто хотела домой — подумать и отдохнуть. Прогулка по лесу ей легко не далась. Но тут — картина маслом — гибрид в ярости и голова неизвестной женщины в фонтане. Поттер действовала на рефлексах. Звать Майколсона или просить остановиться было бесполезно. Он упивался каждым все более слабеющим подергиванием своей жертвы. Не сказать, что отбитую Героиню пророчества сие зрелище шокировало... Грета ведь в нем никогда не видела заколдованного принца. Она знала, что он чудовище, и похуже многих.

Его не спасти поцелуем.

Такая наивность в ней давно выгорела до донышка.

Зато Поттер по-прежнему ненавидела, когда обижали слабых или беспомощных. Всей жестокости есть предел. И она как раз в силах была его прочертить. Одно движение палочки — и палача с жертвой растащило. К женщине Грета применила Эверевейт... Откачивать руками не было времени. Первородный прокатился по земле, и когда поднялся одним слитным движением, в нем было столько первобытной ярости.

Теперь Грета поняла, что злым она его еще не видела. Это было устрашающее зрелище. Обаятельный мерзавец исчез, остался только разъяренный хищник. В чьи желтые жестокие глаза Грета смотрела не дрогнув. Ей не впервые сталкиваться со смертью. В любом случае к бою она готова. Если Майколсон не услышит разумных аргументов — придется проверить, насколько первый из бессмертных смертен в самом деле.

— Если хочешь выместить злобу — выбери противника себе под стать.

Поттер была очень похожа на отца. Только зеленые глаза от матери — так ей говорили все детство и юность. Она не была нежной или возвышенной барышней. Скорее своим в доску парнем, потом воином, да таким, что не привык отступать. Ему ее не испугать. Но какая-то часть видела в звере целый океан боли. Жизнь — такая короткая жизнь собственной матери — научила Грету не судить поспешно, не рубить с плеча.

Ее мать отдала все, чтобы Грета жила... И она раз за разом рисковала этим даром. Как сейчас, и более безрассудно.

— Убьешь ее и докажешь всем в том числе, что ты только монстр, Клаус, и ничего больше.

— Ее сын лишил меня гибридов и планировал почти убить... Для чего мне оставлять ей жизнь?

Желтизна ушла. Снова эти невозможные глаза цвета сумерек и стали... Опустошенные. Как ледники. Он осмотрел свою окровавленую одежду, руки и усмехнулся, не пряча горечи. Будто все пережитые века навалились на его плечи разом. Грета спрятала палочку, хотя осознавала, что глупит. Но хватит быть солдатом, и это не война. Ему нужна помощь — не бой насмерть. Продолжать обвинять Первородного и будет великой трусостью.

Он ведь ей свою слабость показал.

Грета лишь на миг посмотрела на спасенную — дышит, но в отключке. Играть в доктора она не собиралась.

— Убей его. Но не вымещай злобу на той, кто ни при чем. Ну, кроме того, что родила дебила.

Поттер улыбнулась. Робко и чуть криво... Это ее настоящая улыбка. Та, что не напоказ. Жизнерадостно сверкала Героиня только для газет и для друзей, что за нее тревожились. Притворяться рядом с Майколсоном не было смысла. И это было облегчением. Да и он бы сразу различил ее неумелую попытку быть не собой. Они знакомы так мало, и все это странно. Правда, Грета почти всегда поступала, как велит сердце, не голова. Пусть за этот выбор часто приходилось платить.

— Для героини Света ты категорична не на шутку.

— Могу выдать и не то. Но для этого нужно выпить и отдохнуть. Я чуть себе ноги не переломала, пока искала тебя в том блядском лесу, — пожаловалась Грета.

— Это предложение перемирия? Я не ослышался?

— Клаус, не будь скотиной. Давай найдем Гермиону и уедем с этого дурацкого праздника, который с самого начала у меня в печенках.

Грета беспечно болтала, отвлекая его. Переключая... Сама первая подошла и взяла за руку, вложив свою маленькую ладонь в его — окровленную — без малейшего колебания. Сердце бьется ровно. Словно для нее все это привычно и нормально, будто он для нее друг, с которым безопасно, несмотря ни на что. Первородный хочет уличить ее во лжи, но не может. Иррационально он — Клаус Майколсон — сейчас боится остаться один. Наедине со своим гневом и горем.

Эта девушка с глазами, как изумруд, с самым дерзким язычком на свете — та, с которой он так спорил с первой встречи. Теперь она не кажется ему вечной загадкой, вещью в себе... Секрет прост — Поттер милосердна в самом настоящем понимании этого слова. Она также добра, несмотря на все свои колючки.

Не сказать чтобы он ощутил трепет от чистоты, которую узрел в этой маленькой занозе. Колючке, как он вслух и мысленно более нежно ее называл. Просто мотивы ведьмы стали ему яснее. Подобный склад характера может изумлять, восхищать и приводить в трепет только высокомерных моралистов вроде Элайджи. Сам Никлаус понял, какими картами можно играть с Гретой Поттер.

И так уж и быть, он вытерпит ее жалость. Полностью опустив тот факт, что крошечная ладошка в его руке — сейчас его путеводная нить. И ему, коварному гибриду, так приятно ее держать, ощущая биение пульса без капли жажды. Того проклятия бессмертия, от которого даже тысячелетия избавить не могут.

Правда, блаженствовал Клаус недолго. Появился тот самый зануда Элайджа, костюм которого был не так безупречен. Брат был в одной рубашке, пиджаком укрыв ту, что бережно держал на руках. К ней-то, вырвав свою ладонь, бросилась Грета, испуганная, как маленькая пташка.

— Я в порядке. Элайджа меня спас...

Братца наградили таким взглядом, словно он был сказочным рыцарем. Ланцелотом или сиром Галахадом из легенд. В глазах обхватившей его за шею девушки сияли звезды. Клаус был весьма возмущен. Почести, фанфары и благодарные девицы, причем воспитанные, достались старшему. Ему — побоище, предательство и вздорная дикарка, которая к тому же о нем сразу же забыла.

Грета прижалась лицом к лицу подруги, Элайджа стоял, терпеливо выжидая, пока девушки успокоятся, а он был лишним.

— Кто напал?

Клаус подал голос и постарался, чтобы он был менее обиженным и склочным. Он не настолько мелочный, чтобы чувствовать себя внезапно забытым в этой сцене чудеснейшего воссоединения. Ахи и охи — это хорошо, однако нужно переходить к фактам. А этот вечер и так слишком богат на неприятности. За этими прелестными сантиментами они до сути ой как не скоро доберутся.

— Джереми Гилберт. Он в багажнике твоей машины, как и волчица Маршалл. Не говори спасибо, брат.

Не застонать в голос было подвигом. Ну за что ему такие самодовольные родственники? И откуда в педанте Эле эта новая страсть к дешевым эффектам? Как только они останутся одни, Никлаус тут же просветит безупречного старшего брата, что тот вел себя ничуть не лучше распустившего хвост павлина. В его-то возрасте и с его опытом.

Искать оправдания сейчас значило выставить себя слабым и беспомощным… И все же он искал. Хотя прекрасно знал цену “слабости”, любой слабости в их жестоком мире. Тысячелетия насилия ожесточили бы любое, даже самое милосердное сердце, а уж вкупе с вечной жаждой — вовсе не оставляли и призрачного шанса быть человечным в любой мере. О цене своей проклятой вечности он предпочитал слишком долго не размышлять на трезвую голову. Велик шанс стать “философом”.

В их семье уже был один зануда, и этого, уж поверьте, вполне достаточно. Брат бывал невыносим в своем “благородстве” и даже обычно больше, чем чертенок Кол в своем кровавом веселье. Клаус оправданий себе просто не искал. У него была необходимость выжить и сохранить семью. Раз уж оба родителя их ненавидели. Он не мог позволить себе такой роскоши, как сантименты.

И все же взгляд, подобный изумрудам, тревожил его черное сердце давно забытой болью. Он мог получить практически все что угодно… Кроме этой девочки, в которой колючки были отравлены совсем не детским ядом.

Каждая их встреча — чертово столкновение.

Никлаус не привык, чтобы ему столь нахально давали отпор. Бесстрашие Греты было восхитительным, особенно от кого-то столь хрупкого. Он был бессмертен и мог позволить себе недолгие иллюзии. Сладость заблуждения, самообмана — видеть в ней только девушку, не воина и не ведьму.

Пусть стали в мисс Поттер было предостаточно.

К пленому Охотнику прибавился Джереми Гилберт, обладающий тем же даром. А вот с волчицей дело обстояло проще и сложнее одновременно. Никлаус поморщился… Он сорвался. Маленькая дрянь лишила его преданности гибридов и обрекла их на смерть. Нет, Клаус не сожалел, что убил взбунтовавшихся слуг. Дело было в другом: у него снова отобрали создание его рук. Стаю, которой Первородный хотел заменить оборванные и искареженные семейные узы.

Словно заколдованный круг. Сначала предательство матери и ее заклятие, разорвавшие его суть надвое, и теперь, после особождения от ненавистных оков, — снова разочарование, удар в спину. Неудивительно, что он взбесился и оторвал шлюшке голову.

— Ты, как всегда, не одобряешь?

Этот риторический вопрос можно было и не озвучивать. Но молчание в комнате было столь густым и тягостным, что Клаус хотел его разорвать, и все равно — как. Лучше уж проповедь от старшего братца, чем его осуждющая поза — величаво великолепная. Элайджа даже в сей момент будто снисходил с неведомых далей на грешную землю, и эта манера брата Никлауса бесила всегда. Он не был идеальным, да и не стремился таким стать… Но тяжело выдерживать Эла и его манеры. Особенно если тебя не очень изысканно послали на хер.

— Думаю, мисс Поттер донесла общее мнение предельно четко, брат мой.

Идеально очерченные твердые губы Элайджи разомкнулись, и красивый баритон наполнил библиотеку ничем не сдерживаемым ехидством. Старший Первородный намеренно травил нанесенную самолюбию брата рану. Ник уже получил взбучку от юной колдуньи, но еще немного злости ему не помешает. Если цинично воспринять аксиому, что озлобленный на весь белый свет братец думает лучше и быстрее.

Во всяком случае, быть снисходительным Элайджа не был настроен. Они показали себя только чудовищами. И он тоже… Элайджа не хотел, чтобы она видела в нем только монстра. Поступок Никлауса не оставил для девушек иного суждения об их семье.

— Специально злишь? — спросил с расстановкой гибрид, не думая свирепеть.

Он уже один раз поддался ярости, о чем, признаться откровенно, сожалеет. Ну кто же знал, что на банальное убийство Грета отреагирует столь “нервно”. Если отвлечься от увлекательнейшего диалога, то бишь спора с самим собой, то выходило, что у Поттер для такой реакции должна быть причина. Безжалостная расправа над предательницей что-то задела в самой Поттер. Но что именно? Никлаус очень хотел знать ответ на сей вопрос.

Потому что на те же грабли дважды наступать совсем не по нему.

— Она же не трепетное создание… Войну выигрывают, убивая.

Его рассуждения брат слушал и пока не комментировал. Правда, Клаус не сомневался, что до Элайджи быстрее дошло — что именно он сделал не так, прикончив волчицу. Какой кошмар в Грете Поттер разбудил. Только чтобы спросить, Никлаусу нужно было через свою гордость переступить, а он не был к такому пока готов.

Сам догадается: в конечном итоге самый умный и коварный из Майколсонов — он сам.

— Дело не в факте убийства, брат.

И снова эта проклятая снисходительность усталого скептика. Решительно, из Элайджи с течением тысяч лет совсем исчез викинг. Брату с таким настроением только проповедником быть. Тьфу, одним словом. На что-то более изысканное и ядовитое Клаус сейчас был не способен.

Юная ведьма будила в нем что-то помимо похоти, и это было уж очень непривычно. Опасно, и прежде всего для самой колючки. Он насчет своего характера не заблуждался. Он Никлаус Майколсон, великий и ужасный, чудовище не того калибра, чтобы быть спасенным любовью… На такой исход Клаус даже не надеялся, потому что и в его извращенной коварной голове сие звучало абсурдно. Нет, он выбрал свою дорогу давно, и ни одной женщине не дано спасти того, кто сам не желает быть спасенным.

— Поговорим завтра.

Никлаус безразлично поставил свой бокал на столик и кивнул старшему брату.

Ему нужно побыть одному.

Не потому, что Клаус собирался принять какое-то решение. Он его уже принял. Цель неизменная, и точка. Он уничтожит лекарство и получит Грету — добровольно. Сама к нему придет. Первородный себя вполне нормально оценивал — ему будет легко получить девичье сердце. Он утолит жажду и забудет.

Так было всегда и будет впредь. Грета станет просто еще одним эпизодом в его вечности. Как бы девушка ни хорохорилась, она его хочет. Трепет желания ему различить легко.

Никлаус отправился к себе, но не спать, а в свою мастерскую.

Сотни женских лиц. Прекрасных, неповторимых в своей прелести, и мертвых. Женщины в его жизнь приходят и уходят, однако власть и вечность остаются навсегда. Сожалеть Никлаус разучился…

И тем не менее он берет чистый холст и карандашом набрасывает ее портрет. Своей “загадки”, колдуньи и искушения. Искушения, которому он с радостью поддастся. Осталось только помириться с леди. Найти ключик к гордому созданию, которое магия, бурлящая за непроницаемой зеленью глаз, за белизной хрупкой плоти, делает еще желаннее.

Быть для нее самым несносным из чудовищ, конечно, весело... Но опять же, юной леди полезно познакомиться с настоящим чудищем в обличье проказливого шута. То есть Колу пора прекратить шляться ради своего удовольствия и принести пользу семье. Под патетическим “семья” Никлаус, конечно же, имел в виду себя — любимого, единственного и неповторимого.

Он был стратегом и уже понимал, что в стратегическом плане от Элайджи не будет никакого толка. Ведь он умудрился почти влюбиться и совсем скоро совсем потеряет голову. За сотни лет вместе симптомы этого душевного недуга брата были Клаусу прекрасно знакомы. Толку от рыцаря, да еще беззаветно преданного своей даме. Под дамой он подразумевал лучшую подругу злюки Поттер.

Для дальнейшего ему нужен разбойник, не способный на глубокие чувства. И младший брат под эти параметры подходил просто идеально.

Правда, быть самодовольным Первородному все равно пришлось недолго.

Дьявол забери, что во мне настолько испугало Грету Поттер, что она предпочла сбежать?

Этим вопросом он терзался вновь.

Грету было не напугать жестокостью, даже самой изуверской. Деля мысли с Темным Лордом, Девочка-Которая-Выжила и не на такое насмотрелась… Том надеялся ее сломать ужасом, пускай до самого последнего момента не понимал природу их “связи”. Что уж там, возрождение окончательно покорежило мозги Тома; а что удивительного, что из котла вылезло то, что вылезло, если зелье готовил Петтигрю? Грета вообще потом разобрала ритуал, который наблюдала, по секундам и вообще удивилась, что у Тома вышло отделаться одним носом и змеиными повадками. Могло быть много хуже…

Избранная знала теперь, о чем говорила, к сожалению: многие знания — многие печали. Библиотека Блэков дала ей отличное представление о том, что с собой на самом деле сотворил Риддл.

Но это было дело прошлого. Того прошлого, которое Поттер не была в силах окончательно похоронить и отпустить. Однако взбесилась и испугалась она не кровавой казни, что устроил Майколсон, вот еще. Грета могла и похлеще устроить. Ну не любила Девочка-Которая-Победила предателей и тех, кто идет к своей цели, устилая путь трупами.

Это как раз к чертову Клаусу и относилось.

Показательная казнь Грету отрезвила, как ведро воды со льдом за шиворот. Флиртовать, злиться и вообще эмоционально влипать в такого, как Первородный, она не имела права. Грета сама далеко не святая. Но в тот момент она увидела в Майколсоне только неуправляемого скорого на гнев монстра. Ее именно эта схожесть с Лордом испугала… Том был ее худшим кошмаром на все времена.

Да, их смертельная борьба закалила Грету, как ни одно пламя на свете. Именно благодаря ему она стала той, кто сейчас есть. Искалеченная глубоко внутри, но живая, можно сказать — профессиональная убийца чудовищ. И в этом тоже дело — Грета наконец осознала опасность собственных чувств к Первородному. Увидела бездну, в которую ее вела собственная же увлеченность этим гибридом.

Покойный профессор прав: до нее и правда туго доходит.

Грета никогда не была властна над собственным сердцем. Ей от природы не было дано обуздывать чувства железной волей. Если она не остановится, то полюбит Майколсона. Станет очередной игрушкой в руках того, кто сам, очевидно, любить вовсе не способен.

Нет!

Она мало чего боялась…

И все равно — сердце себе разбить Грета не позволит.

Им с Клаусом не по пути, значит — пора остановиться. Действительно остановиться. Именно поэтому высказала свое недовольство мужчине она предельно ясно. Они еще не враги, но играть Грета была больше не намерена. Все равно победы ей в этом случае не видать как собственных ушей. А с собственной грустью Поттер привычно совладает. В ее-то годы пора научиться делать правильный выбор.

Чтобы отвлечься, Избранная решила заняться полезным делом. Мертвая волчица дала им и Первородным все нужные подсказки. Поттер хорошо помнила свою инстинктивную неприязнь к профессору… Теперь лживый сукин сын пропал. Его нужно было найти и навести справки о Сайласе. Маг такого уровня и с такими амбициями не мог не оставить след в истории.

Грета с подозрением относилась к магам, которые хотели обмануть смерть и жить вечно. Паранойя в таких случаях как раз и была самой здравой реакцией.

Сайлас вылез из такой бездны веков, что все же покопаться придется. Тем более, судя по легенде, “накуролесить” сильно маг не успел. Преданная невеста остановила бессмертного достаточно быстро и эффективно, раз он никак не проявлял себя столько тысячелетий. Грета считала, что самоуверенность — это большое свинство в ситуации, когда от подготовки зависит жизнь.

Лекарство и Сайлас стоят под знаком равно.

Поттер хотела быть уверена, что гарантированно сможет закопать бессмертного, когда они найдут лекарство, если поиск потревожит Сайласа. Она не была готова выпустить такую чуму в мир, а потом спать спокойно. Нет, Грета привыкла убирать за собой.

К противостоянию с Клаусом добавилась еще одна переменная.

Гермиона работала. Ну, то бишь в библиотеке было пусто, и ее подруга читала нудный талмуд из библиотеки Блэков. Какие-то исторические хроники начала восемнадцатого века авторства Ориона Кайлуса Блэка. Достопочтенный мертвый Блэк не скупился на словоблудие, и среди всего этого мисс Грейнджер упорно искала факты о Первородных. Грета предпологала, что эта семейка наследила достаточно, чтобы можно было написать не один трактат. Только она не хотела на это тратить время.

Ведь с Никлаусом покончено, и ни к чему травить себе душу.

— Добрый день.

Этот приятный голос… Поттер не услышала, как Элайджа Майколсон приблизился: вот уж правда, помяни “дьявола”… Дергаться было поздно и позорно. Тем более этот Первородный как раз и не был тем, кого Грета очень не хотела видеть. А еще он спас Гермиону. Неблагодарной Поттер быть категорически не хотела.

— Добрый, — ответила Девочка-Которая-Выжила в своей привычной неприветливой манере. За них обеих. Гермиона ведь только книгу захлопнула и ласкающе-грациозным жестом заправила медово-золотой локон за ухо. Впору было бы завистливо вздохнуть, наблюдая, как от этого вполне естественного жеста — ведь подруга не рисовалась — Первородный вампир прикипел к ней взглядом. Однако Грета и не думала завидовать. Каждому свое.

Пусть ей так заворожить мужчину не дано.

— Чем обязаны чести вас лицезреть?

Поттер мучительно выкручивалась. Потому что Гермиона вроде как и не собиралась открывать рот. Только улыбку — ясную, как первый солнечный луч, и такую же робкую — подарила Майколсону. Грубить повода вроде как не было, но все, что связано с мудаком Клаусом, Грете сейчас что в сердце нож. Да к тому же она сильно сомневалась, что внезапное появление старшего Майколсона — просто визит вежливости.

Благородный красавец был тем, кого она опасалась почему-то больше, чем бескультурного и грубого чудовища-гибрида. Вот такой парадокс. Правда, от Клауса как раз знаешь, чего ждать. Он Грету так не напрягал, как этот возвышенный образчик прекрасного принца. Который, ради панталон Мерлина, нравился Гермионе… Пусть та сей факт смело отрицала.

— Гермиона, как вы себя чувствуете?

Властный, абсолютно лишенный тонов голос в секунду сменился теплым. Непритворным, поскольку удивительно гармоничные черты Первородного вместо насмешливого превосходства несли теперь на себе только нежность. Грета сразу обратилась в статиста. С ней Майколсон говорил с оттенком усталого снисхождения, которое, впрочем, от этого вампира Поттер готова была выносить без попыток стереть его с морды лица кровососа, как бы поступила с любым другим. Но в случае с Элайджей что-то Грету останавливало. Она пока не могла понять что.

— Мне уже лучше.

Такая краткость от Гермионы? Точно нехороший признак.

Грета потерла шрам. И утешила себя, что это все же не Рон или какой-нибудь слизняк. Что подруга имеет полное право увлекаться кем угодно. Избранная решила, что пока рано параноить по поводу того, что Гермионе нравится этот конкретный Первородный.

Ему хрен знает сколько тысяч лет; Гермиона с ее безупречным, взвешенным, логичным умом — и все равно переглядываются, словно смущенные школьники. Поттер одновременно распирает от желания хихикать и тут же исчезнуть. Просто Грета давно не чувствовала себя настолько “лишней”.

А что?

У нее как раз есть дело.

Завернутые в бумажку пара черных волосков ждут своего часа. Не зря же Грета ползала по квартире профессора — лживого урода Шейна. У нее к нему столько вопросов накопилось, что прям страшно. Она, конечно, здорово отвлекалась на душевные терзания, но это вовсе не значит, что потеряла способность думать. Клаус ищет профессора, и между злым гибридом (фиаско со своими ручными рабами этот маньяк забудет не скоро, если вообще забудет) и относительно доброй ею профессор выберет быстро. Грета просто найдет его, даст по голове и немножко — самую капельку — убедится, что выбор будет правильным.

Меч у Клауса, как и потенциально спятивший Охотник Гилберт и просто Охотник, от которого она — обидно! — ничего не добилась. Так что Грете срочно нужен туз в рукаве. И профессор сойдет. Она была уверена, что тот многое знает. Осталось убедить его поделиться информацией.

Так что Поттер откашлялась: пора помочь этим влюбленным. Да, Грета, почувствуй себя Купидоном.

— Гермиона, у тебя обеденный перерыв, может, выйдете подышать и заодно скажешь мистеру Майколсону спасибо?

За ее почти тактичную и своевременную помощь лучшая, между прочим, подруга наградила Грету просто убийственным взглядом. На что в ответ получила ангельскую улыбку — или нервный оскал. Зато Первородный оказался благодарней: с надеждой смотрел на смущенную Гермиону и не пытался сделать в тушке Греты дыру взглядом.

Старость, конечно, не радость, но Девочка-Которая-Победила всегда была решительной. В общем, Грета вытащила Гермиону из-за стола и передала из рук в руки Майколсону. Даже ручкой им обоим помахала с крыльца, жаль, что без платочка.

Конечно, предупредить мужчину, что она с ним сделает, если он обидит подругу, Поттер не смогла. Ну и пусть, Грета не волновалась: Первородный не сделает Гермионе ничего плохого, а раслабиться ей давно пора. В общем, дружеский долг она выполнила и была собой довольна.

Так что пора на охоту.

Он был воплощением рыцаря в костюме от Тома Форда… Еще Гермиона не чувствовала в нем фальши. Внимательный, галантный, как в эпоху трубадуров и цветных плюмажей на рыцарских шлемах. О нет, она не растеряла под напором обаяния Первородного вампира все мозги. И понимала, что эпоха расцвета “рыцарства Европы” была далека от любых принципов гуманности и человечности. Однако то, кем был ее кавалер, не могло не волновать столь пытливый ум, как у мисс Грейнджер.

Что он видел?

Элайджа умел покорять, завоевывать, и делал это с тактом. Джентльмен и чудовище — еще тот контраст. Как давно Гермионе не было так легко в беседе? Что даже неотступный стук чужих сердец — жажда, ее проклятие, отныне и навек отсупала. Даже за это можно было оценить Майколсона. Кроме того, собеседником он был блестящим.

И она действительно ощущала себя рядом со своим недавним спасителем в безопасности. Гермиона знала, насколько легко обмануться в людских побуждениях и сердцах. Однако с Элайджей ей, словно распоследней дурочке, об этом думать не хотелось. Гермиона была не слишком опытна в плане отношений — ее опыт уж точно не назовешь богатым. Мало логичного ума, склонного к анализу, чтобы играть в любовь и побеждать.

Мысли о том, какой по счету она была для мужчины, смущали… и одновременно злили. Гермиона со свойственной ей рассудочностью считала собственную ревность просто нелепой. Он ее спас — всего лишь, — а клялся любить вечно. И в этом слове теперь для Гермионы была заключена одна сплошная горечь. От которой не убежать, сколько ни беги.

— Это не коварный план, я просто хотел тебя увидеть.

Для одаренного оратора, коим его многие признавали, сегодня и с ней Элайджа был удивительно косноязычен. Причем точно зная, что желал бы сказать, но не находя слов. Пожалуй, сам побывав в столь “бедственном” положении, он несколько поумерил градус насмешки над младшим братом, чьи попытки очаровать мисс Поттер сводились к одному громкому слову — катастрофа…

Вампиры все рано или поздно гасли. Внутри оставался только голодный или сытый хищник, сдерживаемый или отпускаемый на волю, света в проклятых не было подавно. Он видел не один пример, как бессмертие извращало природу бывшего человека. Вседозволенность вытаскивала только худшие черты. Ничего в этом поучительного не было — просто одна сплошная обреченность, спасибо маме за непрошенный дар. Элайджа хотел сейчас обмануться, ведь в идущей рядом с ним совсем юной и бессмертной без ее желания девушке этот пресловутый свет горел так, что слепил.

— Я…

Ради панталонов Мерлина, давай, ты же гриффиндорка, а они бывшими не бывают. Гермиона себя уговаривала не смущаться — наконец посмотреть на Первородного — нет, Элайджу — прямо и поблагодарить. Потом же расставить все точки над i.

Потому что его социопатичный брат-гибрид и ее лучшая на свете заноза Поттер теперь связаны крепко, насколько оба этот факт в почти идентичном бешенстве не отрицали. Гермиона хотела позаботиться о Грете, как всегда. Избранной и Клаусу Майколсону нужен кто-то разумный, чтобы приглядывал за ними. А она не была настолько самонадеянной, чтобы верить, что может справиться с гибридом и Избранной одновременно.

Из всего вышеперечисленного выходит, что с Элайджей они просто обречены на сотрудничество. Во избежание трагедий.

Гермиона сглатывает и наконец смотрит на него прямо. Красивый… просто заглядение. Но впадать в грех уныния по поводу своей самой обычной, заурядной внешности просто некогда. Она просто запрещает себе мечтать о несбыточном. И в то же время мисс Грейнджер понимает, что интересна Первородному, а это уже радует.

— Я благодарна за откровенность и за то, что спас меня. Спасибо, Элайджа.

Несмотря на прохладу первой части, вторую она заканчивает чарующей улыбкой. Яркое солнце путается в кудрях, подсвечивая их, она вся сияет необычайным теплом и совсем этого за собой не замечает. Живая, без капли фальши и кокетства. Майколсон с легкостью признает, что Гермионе не нужно завлекать — он и так вновь очарован.

— Всегда рад помочь.

Несколько суховато, правда, Элайджа сейчас вот совсем не хочет переходить к теме болвана брата и мисс Поттер. Лучше наслаждаться беседой с чудной девушкой. Замечать в карем омуте игру тонкого и быстрого ума. Да и вообще Никлаус обладает поразительной способностью все портить. Но об этом Элайджа думать не хочет.

— Насколько ты хорошо знаешь Магическую Британию?

Гермиона спрашивает не только для того, чтобы спастись от взгляда опасного мужчины. В ее жизни были лишь мальчишки, и сравнивать с ними Первородного — это безумие. Она снова не уверена в себе, поэтому цепляется за любую возможность отвлечь от себя этот взгляд, значение которого она с такой легкостью расшифровывает. Отчего Гермиону в жар кидает. Глупышка, хоть и вампир.

— Достаточно. Ваш Темный Лорд был не самой приметной персоной, но характер… мда…

И понимай как хочешь.

— Воландеморт искал вашей помощи? Помощи твоей семьи?

Опасение комом сдавливает горло. Ей неприятен сам факт собственного испуга. Еще Гермиона понимает, что если узнает от Элайджи о связи с Пожирателями и их почившим лидером, даже самой мимолетной, — для нее все навсегда изменится. Она не сможет на него больше смотреть, как в этот момент. Потому что война отняла у нее слишком многое. На войне полутонов не бывает, а Гермиона не была уверена, что когда нибудь покончит со своей личной битвой.

— Майколсоны не слуги — никогда. Иного союза этот ограниченный психопат не принимал. Да и мы не воюем на чьей-то стороне. Всегда только на своей.

Во рту горчит, но Элайджа говорит отчего-то напрягшейся девушке истинную правду. И лишь потом констатирует, что идиотизм — это семейное, и не только Ник этим болен. Он тоже дурак. Ведь Гермиона воевала и умерла в той войне, о которой он говорил с таким пренебрежением. Да, для него это только стычка после тысяч лет войн, человеческих и сверхъестественных, но для нее все по-другому. Страшнее…

— Гермиона, прощу прощения, я не думал тебя обидеть.

Куртуазные фразы на французском и любом другом языке, которые так щедро сыплет его младший брат, Элайдже не идут. Он лишь с облегчением дожидается ее легкого кивка — извинения приняты. И поспешно переводит тему на Ронсара, Шекспира и поэтов, которых знал. Хватит скользких тем. Его прекрасная спутница, кроме собственно красоты, отличалась завидной эрудицией. Что было приятно. Элайджа словно сбрасывает в обществе Гермионы весь тот нелегкий груз, который привык нести. Настолько привык, что уже без этого давления себя не мыслит.

Она с радостью хватается за предложенную тему — утопающая за соломинку, и аллегории здесь совсем нет. Ведь Гермиона действительно тонула в собственном душном ужасе, в той бездне, в которую обратилась ее такая распланированная жизнь. Строить планы в бегах и посреди войны — безумие, скажете вы? Но ей так было легче и не так безнадежно страшно. Каждый справлялся по-своему... Гермиона же думала, каким будет мир без Темного Лорда. Хранила веру в подругу и успех их дела.

Слова Элайджи о мертвом враге подтолкнули ее к страшному выводу — она на секунды подумала, что вампир, обративший ее, был послан Первородной семьей. Такого она бы ему и вообще Майколсонам никогда не простила. Есть вещи, через которые не переступить.

И в этой связи Гермиона не очень понимала мисс Форбс. Да, милую и совершенно беспардонную куколку Кэролайн, с которой была вынуждена сотрудничать некоторое время. Девушка, которая не скупилась на черные краски, описывая зверства Майколсонов, одновременно вешалась на шею убийце тети лучшей подруги и многих других. Такого Гермиона не понимала совсем. Мисс Форбс была слишком кукольной и слишком выпячивала это качество, чтобы они могли поладить.

Агитация против Первородных ушла в никуда.

Она лучше местных понимала, насколько первые вампиры опасны. Гермиону скорее разозлил тот факт, что вся славная компашка защиты Елены Гилберт думает, что ей так легко промыть мозг. И это лишь потому, что она не была настолько откровенно враждебна, как Грета. Поттер лишь не считала необходимым изображать приязнь. Гермиона же, в отличие от лучшей подруги, была чуть более сдержанна, но лишь до топорной попытки перетащить ее на свою сторону. Конечно же, сторону добра и света, правильную сторону... От такого дежавю и изжогу заработать впору.

— Элайджа, союзники твоего брата в поисках лекарства играют не очень честно.

Не было нужды называть имена братьев Сальваторе и остальных. Майколсон ее прекрасно понял. Гермиона же почувствовала тень удовлетворения. Первородные, конечно же, понимали все и без ее откровений. Однако удержаться было выше ее сил. Детишки из Мистик Фолс отличались липучей навязчивостью.

Мерзкого профессора Лживые-Глазки Шейна занесло аж в Нью-Йорк. Еще его скрывала магия, так что Грете пришлось повозиться. В конечном итоге Поттер особо не мудрила с хитрой защитной магией: пошла в своем стиле — напролом. Грубая сила, однако, срабатывала у нее лучше всяких обходных путей.

Для Гермионы она оставила короткую записку, что отлучится по важным делам — почти не ложь. И нарисовала энное количество пошловатых сердечек в тщетной надежде, что возмущение отвлечет подругу от анализа. Гермиона никак не должна была сообразить, куда именно сунула свою бедовую голову Избранная… Иначе скандала не избежать. Ведь Поттер отлично понимала, что поисков мутного типа Гермиона бы точно не одобрила.

Однако Грета думала иначе.

Им жизненно важно было преимущество. Очевидно же, что один конкретный ублюдок Первородный опережает их. Грету такое положение вещей не устраивало. Она не могла рисковать единственным шансом исцелить Гермиону. Клаус же показал, что сотрудничать он категорически не умеет.

Почему-то “ублюдок”, сказанное по отношению к нему, царапало Грете горло… Жалеть Никлауса она не имела права. Особенно после принятого решения. Все ее метания бесконечно глупы, только устает и злится еще больше.

Шейн, казалось, знал о лекарстве, не дохлом Сайласе и Кэтсии все.

В общем, он ей был нужен.

Грета, оказавшись в какой-то развалине, поморщилась — плесень и запах туалета. Но ее чары поиска показывали, что профессор где-то здесь. Фу… Избранная зажала пальцами своенравный носик и, плюнув, наложила чары головного пузыря. Если эта, с позволения сказать, помойка — злодейский штаб, то зло сильно обмельчало. У того же Тома был менор посреди лесов и полей. С оранжереей, великолепным садом и, прости Годрик, курятником — для павлинов.

Свои кеды Поттер однозначно выкинет. Не так уж они ей и нравились. Несмотря на черепа и крошечных веселых василисков. Брезгливость — наше все.

Невидимость, скользящий шаг настороженной кошки — она готова к бою. Тем более, чем дальше в глубь здания, тем четче ощущалась магия. Комком льда, ползущим по позвоночнику. Значит, Шейн здесь, и скорее всего не один. Героиня не применяла поисковые чары… Просто сделала выводы. Сучий профессор при их последней встрече магом не был. А значит, кто-то колдовал за него, защищая здание от чужого внимания.

Грета была насторожена — присутствие неучтенного мага слегка нервировало ее.

Особенно в свете того, что она узнала о культе Сайласа. Жутенькие сведения, к слову. Те, кто поклонялись первому бессмертному и его, к слову, мертвой любви — кровь лить уж точно не боялись. Скорее наоборот. Поттер, как любой нормальный человек, фанатиков не жаловала.

Да и сама легенда о Сайласе, брошенной невесте и безымянной рабыне отдавала фальшью. Словно саму суть истории, самое важное упустили, оставив миру сладкую ложь о великой любви. В такой сплошной сахар Грете не верилось. Ради подштанников Салазара, нельзя все дерьмо мира спихивать на несчастную любовь или отсутствие оной.

Просто люди и нелюди те еще твари — без вариантов.

Ощущение магии шло из подвала, и туда вела зловещая лестница… Конечно, с грандиозностью Тайной комнаты не сравнить, правда, Девочка-Которая-Победила таки закатила свои изумрудные глаза. И начала осторожно спускаться. Профессор, несмотря на мощную защиту, капитально палил свое убежище по элементарной причине — лестница все же была на порядок чище остальной недостроенной бетонной конуры.

Свет на кончике Старшей палочки Грета не спешила зажигать, нет, просто заклятие кошачьего глаза — и вот она уже отлично видит в темнотище. Пиктограммы, нарисованные безнадежно кривыми руками, и безбожно безграмотная латынь. Именно призывы к Повелителю Зла.

Профессор для такой халтуры был слишком образован.

Значит, героическая Героиня себя поздравила с тем, что бредет по бывшему месту сбора сатанистов. Длинный и узкий, как кишка, коридор безнадежно перегородила металлическая дверь, даже с виду крепкая, несмотря на ржавчину. Петли были, кстати, тщательно смазаны. Этот факт Поттер отметила отдельно. Ей пришлось ради выживания стать очень наблюдательной.

С вязью сигнальных чар Грета провозилась минут пять, а вот дверь элементарно открыла Алохоморой… Даже ностальгию словила — первый курс, запрещенный коридор и Пушок, которому Гермиона так легко открыла дверь. Тогда очарованная “чудесами” девочка из чулана даже не задумывалась о странностях защиты Философского камня. Стоило признать: думать она научилась очень поздно.

Все семь лет Хогвартса и войну включая сюда, Грета скакала с одних грабель на другие.

За дверью вонять перестало.

Обстановка комнаты была скудной — подушки на чистом полу, свечи и затянутый черной материей алтарь. Молельня? Пустая. На стенах фото людей. И в чаше на самом алтаре — эту жидкость Поттер тут же опознала — кровь… Сосуд серебряный и явно старинный. Гадать, кому здесь поклонялись, долго не приходилось. Три таблички из глины, повествующие легенду о Сайласе, стояли тут же возле чаши.

Грета саркастично поздравила себя с тем, что забрела в логово секты, впрочем даже не допуская мысли о том, чтобы повернуть назад. И вернуться позже с планом и подкреплением. Гриффиндорцы, как известно, легких путей не ищут. А уж тем более так не поступают дважды зааваженые героини пророчеств.

Следующее помещение, поменьше, напоминало помесь штаба и библиотеки.

Там-то губки Поттер сложились в хищную типично Блэковскую улыбку. Грета блеском глаз и этим оскалом очень напоминала покойную Беллатрикс. Исключая наряд и более приличную прическу, чем у той суки.

Вообще их схожесть в некоторых вещах принявшую род Блэк Грету очень пугала.

Кто, скажите на милость, гордился бы сходством с полоумной мегерой, пытавшей лучшую подругу и убившей крестного? Точно не Грета. Ей вообще память о безумной любимице Тома поперек глотки стояла. Хотя, думалось ей в тех редких случаях, когда Поттер перебирала огневиски, — не будь Том одержимым только властью и трахай он, прости Мерлин, тетушку Беллатрикс, для них обоих и для всего Волшебного мира все могло обернуться совсем по-другому.

Обычно от таких мыслей она быстро трезвела и потом мечтала вымыть мозг мылом. Право слово, звучало так же безумно, как все бредни Альбуса, которые тот вдохновенно провозглашал из директорского кресла в Большом зале перед первокурсниками. Грета не хотела быть похожей на директора. Пускай его руки процентов на девяносто сделали ее такой, какая она есть сейчас.

Шейн был один и вроде что-то читал.

Девочка-Которая-Выжила собиралась его вырубить, а потом устроить в логове последователей Сайласа хороший такой пожар. А с профессором побеседовать приватно — только она, он и Сыворотка правды как быстрая альтернатива пыткам. Но когда у нее что-то шло по плану?

Жизнь — сука.

Поэтому появились новые действующие лица.

На девицу на высоченных каблуках и с идеальной укладкой Поттер пялилась неприлично долго. Она была вампиром и была точь-в-точь как Елена плакса-Гилберт. Только без этого постного выражения кроткой овечки на хорошенькой мордашке. От этой с декольте разило опасностью и змеиной хитростью.

Именно поэтому Грета упустила вторую даму, на которую ей и следовало обратить внимание. Потом она утешит себя, что старая сука была почти незаметна за эффектной мисс Пирс. И от неклассической атаки магии вуду стандартные щитовые чары не укроют… А других на Грете не было. Боялась обнаружить себя.

Сначала ей стало больно: голову тиски сжали, потом слетела невидимость, и Грета застыла блядской статуей самой себе. К ней шагнула чернокожая старушенция, гремя золотыми браслетами на руках и серьгами-дисками в ушах. Карга держала куклу в покрытой пигментными пятнами руке.

Грета быстро затолкала панику глубже и потянулась к тому, что ненавидела использовать. Три дара Смерти собраны ей… И от вечного статуса Повелителя или Повелительницы отделаться не удалось.

Только пока вампирша оскалила клыки, а профессор хлопал глазами, карга и ведьма-вуду действовала. Проткнула голову кукле иголкой, и Грета позорно вырубилась.

Грандиозное фиаско, в общем. Особенно после того, как в семнадцать лет ушатала целого Темного Лорда. А до этого прошла квест с крестражами на выживание. Грета еще пару недель себя поедом ела и считала никчемной. Расслабилась, называется… А потом стало не до самокопания и стыда.

— Как она нашла нас? Ты, Шейн, уверял, что это невозможно. И что будем делать со знаменитой Гретой Поттер?

Кэтрин так долго бегала от Клауса Майколсона, что от внезапного вторжения оправилась быстрее подельников. Об истории Девочки-Которая-Выжила был наслышан весь сверхъестественный мир. Осведомители держали Пирс в курсе того, что происходило в Мистик-Фолс. Все равно долго плыть в одной лодке с сектантами бывшая Катерина Петрова не собиралась.

Ей не нужно воскрешение их пророка и бога Сайласа. Нет!

Кэтрин нужна была свобода в обмен на лекарство...

Несколько часов с Элайджей промелькнули, словно чудесный сон…

Сон, от которого так трудно и жалко пробуждаться.

Они медленно шли к их с Гретой дому. Элайджа держал ее трепещущую руку в своей сильной ладони. И ради феи Нимуэ и Морганы, в этом таком простом жесте было больше интимности, чем во всех ее поцелуях за всю жизнь. Которых было, к слову, не так много.

Элайджа был мужчиной, а не мальчишкой. Это отражалось в каждом его поступке, в спокойствии, которое, словно теплый плащ, укрывало все вокруг Первородного. В немногословности и удивительном красноречии. Он мало хвалил себя — точнее, почти о себе не говорил. Зато рассказывал и отвечал на все ее вопросы. Что для мисс Невыносимой Всезнайки, привет вам, профессор Снейп, было очень ценно.

Гермиона прекрасно знала, какой, в сущности, навязчивой может быть ее неистощимая любознательность. Одно из двух: либо Майколсон был самым терпеливым на свете существом — в чем Гермиона здраво сомневалась, либо ему действительно нравилось отвечать ей и говорить с ней. И что толку скрывать? Второй вариант ей был гораздо приятнее, чем первый.

Они больше не касались болезненных тем.

Просто пытались узнать друг друга чуть лучше.

И за это она испытывала к темноволосому благородному викингу нешуточную благодарность. Гермиона и сама не понимала, насколько сильно нуждалась в передышке, в затишье. Ведь вся ее жизнь была нескончаемой борьбой, которая, по идее, после переезда в Штаты должна была затихнуть.

В своих с Гретой планах на мирное обыденное существование они многого не учли.

Приглашать его на кофе было опрометчивым шагом, на который Гермиона все равно не решилась — даже если бы могла впустить Первородного в дом. После постоянных стычек с гибридом Грета позаботилась, чтобы к ним никто не вломился — без приглашения или с оным. Но стоять на крыльце и просто смотреть на его лицо, как зачарованная, было глупо.

Отчаянно глупо.

Правда, Гермиона все равно ничего собой поделать не могла. Совершенно заполошно в груди билось как бы мертвое сердце. И он это слышал. Так, можно сказать, она горела на костре совершенно идиотского смущения. Мечтала, чтобы из-за двери беспардонно вывалилась Поттер и оборвала их неловкий те-а-тет. Грета не появлялась… Либо занозы таки и правда не было дома, либо подруга просто издевалась, затаившись возле любого окна.

В любом случае Гермиона уже снова злилась на Избранную. И кроме всего прочего, что хотела высказать нахалке, она еще хотела отомстить. Устроить Грете свидание с Никлаусом. Все равно тот от нее не отвяжется. Так пусть подруга займется своей личной жизнь вместо попыток вмешаться в жизнь Гермионы.

— Гермиона, спасибо за чудесный день.

Голос Элайджи прозвучал как-то особенно тепло.

Он в невесомом поцелуе коснулся нежной кожи, остро сожалея, что достаточно хорошо воспитан, чтобы не перевести джентльменский поцелуй во что-то большее. Ведь руку Гермиона не спешила отнимать и мимолетно пожала его пальцы своими тоненькими. Он себя от этого жеста почувствовал внезапно окрыленным. С ней вообще легко дышалось, несмотря на вечность их проблем.

— Я ведь могу тебе позвонить?

— Да.

Гермиона потупилась, мысленно моля Магию, чтобы мужчина перестал смотреть так. Улица пуста, за ее спиной дверь дома и широкая постель. А он… Весь этот наполненный беседами и смехом, пронзенный мириадами солнечных лучей день Элайджа Майколсон вел себя легко и непринужденно, словно со старым добрым другом. А тут Гермиона прочла в его враз потемневшем взгляде тяжелую, властную страсть.

Жар желания. Перед которым вся ее логика — хоть формальная, хоть нет — совершенно бесполезна. Беседуя об истории, магии и философии, она была в безопасности. Но там, где дело касалось чувств, Гермиона была откровенно неуверенна. Чувства — вообще зыбкая почва.

— Элайджа, отпусти, пожалуйста, мою руку.

Голос девушки стал прерывисто-смущенным. В медовых глазах, которые она сейчас прятала за густыми ресницами, таилась настоящая мука. Не потому, что его напор напугал Гермиону, а потому, что она боялась как раз не его, а саму себя. Тех чувств, с которыми не умела справляться.

И вновь ни капли фальши. Извечного женского кокетства, в котором так легко обмануться. Татья превосходно владела искусством сулить все, не обещая на самом деле ничего. Катерина… Кэтрин прежде всего хитрила, а лишь затем чувствовала.

Он опустил руку, как требовали, напоследок позволив себе маленькую вольность — погладить хрупкие пальчики. Хватит. Пока все не зашло слишком далеко. Не то чтобы Элайджа видел в этом проблему лично для себя, но он вампир чести. А Гермиона пока не готова, как бы его плоть ни жаждала повторения.

Тем более — тут благородные черты его лица ожесточились — он просто не имел права сравнивать ее с двойниками. Эта девушка — алмаз чистой воды. Из тех, кто не крошатся и сияют ослепительно-ярко. Создатель, в которого вампир не верил, наделил Гермиону в дополнение к разуму редкой силы сердцем.

— До свидания, Гермиона.

Она привалилась спиной к закрытой двери. Ноги почему-то не держали… Этот его голос и все не менее великолепное остальное. Гермиона прижала холодные руки к горящим щекам. Сняла босоножки, двигаясь как лунатик. Девушку, что на нее смотрела из зеркала, было трудно узнать: не книжный червь Грейнджер — незнакомка, радостная какой-то особой радостью. Красивая не-я… На которую Гермиона смотрела несколько долгих минут. Не понимая — неужели она может быть такой?

— Грета, мать-твою-Поттер, хватит прятаться, я все равно тебя придушу! — громко пообещала Гермиона, почти уверенная, что подруга поджидает ее на диване в гостиной, будто и не подглядывала за сценой на крыльце. Но в комнате было пусто. Как и наверху. Никаких следов долгого присутствия Поттер, словно та весь день провела где-то не дома.

Чарующий сон лопнул со звоном и осыпался хищно-острыми осколками ей под ноги.

Гермиона изо всех сил боролась с плохим предчувствием, когда читала записку этой сумасбродки. Беда, беда… Если Грета отправилась за профессором и до сих пор не вернулась, значит, что-то случилось. И что, спрашивается, делать?

Бумага выпала у Гермионы из пальцев.

Она ведь беспомощна, в этом случае особенно. Магии у нее нет. И возможности найти Поттер самостоятельно и быстро — тоже. Здоровая злость на вечно сующую голову в пасть василиска подругу вытолкнула Гермиону из прострации. Она нашла телефон и набрала Элайджу. Молясь, чтобы тот не ушел далеко и согласился помочь.

Он ответил после второго гудка и выслушал деланно спокойную речь. Заверил, что сейчас будет и что они найдут Поттер — обязательно. Гермиона села. Скорее всего, совсем скоро под ее дверью окажется не только Элайджа, но и его братец-гибрид. Реакцию младшего Майколсона легко просчитать. Тут Гермиона издала сухой смешок — будет Грете запоминающийся урок. И нет, за то, что вмешала Первородных, виноватой она себя не чувствует.

Не сказать, чтобы Избранная сразу же впала в отчаяние и безволие. Все же для Поттер ситуация из разряда “жопа” привычна и в целом нормальна. Как говорится, даже если тебя сожрали — есть два выхода. И Грета знала, о чем говорила — милая зверюшка Тома, чтоб ему ни дна ни покрышки, ее почти проглотила на втором курсе.

Антураж темницы Грету в целом не впечатлял. Не после подвалов Малфой-менора, чтоб Люциуса дементор взасос поцеловал… Цепи, поперечная балка, к которой она прикована, та самая кукла, из-за которой колдовать не выходит. Но это пока что не выходит. Поттер почти уверена, что ей повезет и она найдет способ. Стол с травами, мертвыми варанами и целый аквариум в углу со змеями.

Эт они зря!

Перепачканное, шкодливо-миловидное личико перекашивает оскал.

Змеи Грету вдохновляют, и как только старая ведьма уберется, Поттер собирается с ними поболтать. Тем более все они ядовиты, и десяток укусов и вампира с ног свалят. Это она о Кэтрин Пирс, которая ее сторожила вместе с каргой. Сука Шейн смылся. Грета неохотно признавала, что у профессора чуйка работает здоровски.

Она пришла за ним, и хоть ее пленили, мужик не доверял ни надежности оков, ни своим подельницам. Профессор прискорбно быстро слинял, словно был полностью уверен, что Поттер скоро вырвется. Избранной такая вера в ее силы прям согревала сердце. За исключением маленького “но”: в следующий раз найти пронырливого кучеряшку будет сложнее.

Ведьма что-то мешала в ступке, ругаясь себе под нос на смеси португальского и совсем неизвестного Героине языка. Звучало немного безумно, зловеще, и вообще, Поттер дожив до возраста этой карги, собиралась тоже выглядеть так круто сумасшедше. Все равно до истерически-высокомерно-аристократической стервозности любой дамы из почивших Блэков ей никогда не дорасти. Прошлое оставило свой отпечаток. Девочку можно вынуть из чулана, но чулан из девочки — нет.

Да и в целом Хогвартс никак не помог проявиться благородству крови, а вот уголовным наклонностям Греты, наоборот, дал расцвести. Так что она так и осталась нелюбимой сиротой, обреченной бороться за собственную жизнь любым способом. Вечная хулиганка и пацанка. Тощее несчастье для Темных Лордов, теперь, слава Мерлину, без очков.

— Жалко, что Елена твердости характера от тебя не взяла, прапрапрабабка…

Пирс на нее пялилась так, будто у Греты на лбу секретный код зашифрован. Этим пристальным взглядом здорово нервировала. Нет, ей не привыкать к бесцеремонным взглядам. Просто вампирша, очевидно, силилась о ней что-то понять. Будто репутации Героини недостаточно. Грета не любила, когда ее пытались разгадать и лезли тем самым в душу.

Там и так, в смысле в душе, было натоптано усилиями одного доброго дедушки.

— Подделка никогда не превзойдет оригинал, — фыркнула почти польщенно Петрова. Обычно их с Еленой сравнивали далеко не в ее пользу. Тот же Элайджа восхищался “добротой” этой вечной страдалицы.

— Если мы говорим об оригинале, то это Татья или вообще Амара, та самая, с которой все это блядство началось.

Поттер категорически не умела удержать язык за зубами. Ни раньше, ни теперь. А что вы хотите? Сдержанностью она никогда не отличалась, кротость нрава испарилась. По зубам ей никто не дал. Все же у Кэтрин и ведьмы манеры оказались получше, чем у господ Пожирателей — сплошь и целиком цвета магической аристократии. Те бить, помнится, ее не брезговали. Лорд ведь требовал всего лишь не убивать. Хотел прикончить лично.

И чем это для Томми закончилось? М-м-м…

— О Татье Клаус рассказал или Элайджа?

— Вообще-то я читать умею. — Грета умолчала, что нужные книги нашла не она, а Гермиона. — С мистером красавчиком в Армани мы недостаточно близко знакомы для таких тем.

Мило болтают… Почти подружки.

Могло создаться обманчивое впечатление, что Поттер совсем забыла о сосредоточенно что-то смешивающей ведьме. Нет, это не так. На самом деле Грета старалась опознать каждую составляющую и примерно представить, что она может готовить. Нужно было больше слушать Снейпа и меньше на него злиться — пусть покойный профессор вел себя часто как козел. Теперь была бы чуть меньшей дубиной и понимала бы чуть больше в вареве, которое в нее, наверное, влить собираются.

Избранная, конечно, тревожилась, но не слишком… Отравить из-за смеси яда василиска и слез феникса, так и гулявшей в ее крови, можно было, конечно, попытаться, но в результате получишь только от нее в лоб. На Грету даже элементарные лечебные зелья действовали через раз.

— А Клаус?

— Идет вон той тропкой на хер.

Гремя оковами, Грета указала куда-то в стену. Об этом Майклсоне она думать, а уж тем более говорить не собиралась. Вот еще! Пусть Кэтрин звонко, точно девочка, рассмеялась на ее грубый ответ, но при этом выглядела, как собака, взявшая след. Поттер типа дружелюбием Пирс не обманывалась — ищет свою выгоду всего лишь.

Было даже чуть жаль эту стерву… Клаус — жуткий тип и упрямый — жуть.

Грета знала, о чем говорила. Эта сволота гибридская за короткий период их знакомства ей все нервы вымотала. А Катерина Петрова от него несколько столетий бегала. Тут и не так остервозишься. В общем, одни проблемы от мужиков в целом и от Первородных в частности.

В их милый те-а-тет — почти ведь подружились — вмешалась ведьма.

— Хватит болтать, возьми у нее немного крови.

Протянула серебряный нож и такую же чашу.

Длины цепи, даже если бы не было чертовой куклы, все равно не хватало, чтобы нанести карге тяжкие телесные. Героиня не придерживалась принципа, что пожилых людей бить нельзя. Темный Лорд был тоже старичком, правда вылез сучий потрох из котла лысым бодрячком.

Поттер ненавидела, когда у нее брали кровь. Немного утешила себя тем, что Томушка или конкретно Хвост для него уже брал у нее кровь.

— Давай культурно порежешь мне палец, а не распахаешь половину руки, — тоскливо предложила Поттер, справедливо полагая, что без магии с ее субтильным телосложением вампиру ее сопротивление курам на смех. — Эй, уважаемая, вам ведь пару капель нужно, не ведро, надеюсь?

К счастью, карга кивнула.

Грета зажмурилась и выставила указательный палец. Пирс, нужно отдать ей должное, была предельно аккуратна. Но все равно больно, блядь! Поттер уже сама не удивлялась странности своих нервных окончаний: ебануться с метлы или получить бладжером — норм, некогда лежать, нужно снитч поймать. Малюсенький порез на пальце — нашатырь несите или нюхательную соль.

— Все-все, открывай глаза.

Голос Пирс звучал насмешливо.

Избранная выдохнула. Прижала вату к пальцу, вместо того чтобы сунуть его в рот. Вампирской крови ей никто предлагать, чтобы зажило тут же, не собирался. А печалька же. Карга вылила кровь в ступку и что-то зашептала. Грета прищурилась, ощутив мощную магию.

Ведьма откинулась назад и закатила глаза — белки глаз на смуглом лице смотрелись жутко. Пирс насторожилась. Героическая героиня пострадавший палец баюкала, ей не до мелочей было. Да и кроме того Грета понимала, что ведьма вошла в транс. Ничего страшного… Некоторая часть Поттер надеялась, что жестко проломившуюся в спине бабульку так и скрючит и она не разогнется. А что? Возраст, радикулит… свобода. Странный, конечно, ассоциативный ряд. Но какой уж есть.

Грета на нобелевку не претендует, разве что на премию Дарвина, и то постоянно.

Старуха начала бормотать, то бишь изрекать:

— В тебе яд Великого Змея и слезы огненной птицы Круга Жизни. И жизнь, и смерть…

Поттер начало подташнивать: пророчества, блядские же маракасы, она ненавидела. Поэтому на шум наверху отреагировала радостным прыжком. Палец даже перестал болеть. Остальное, что имела сказать старая ведьма, Грета не хотела слышать. Истинное или нет, пророчество — это петля обреченности на горле, как только услышишь его. Она таким дерьмом сыта по горло.

— В крови твоей… Вечность и дар жизни для мертвых и в то же время живых. Противоестественно, невозможно… Нельзя пить. Нельзя… Гнев Природы… Равновесие будет нарушено… Дитя придет из звездной тьмы, от магии рожденное, отцом ему будет первый из вида своего.

— Бабулька, ты лучше заткнись. А то кандалы, не кандалы — я тебя прокляну, — предельно четко произнесла Грета Поттер.

Она злилась, нет, не так: она была в блядском бешенстве!

Только что ее судьбу снова пытались определить за нее. Она не согласна…

Он полагал, что самым взбалмошным, непредсказуемым существом в его жизни была Реббека, к тому же абсолютно, кромешно бестолковым... Но нет! Если бы все было так просто и легко. К капризам и извечному непостоянству младшей сестренки Клаус как-то притерпелся. Все-таки вечность — немалый срок. Правда, он не предполагал, насколько тяжело будет ладить с мисс Поттер, которая только и делала, что злила его с первой встречи. Его, Первородного гибрида, и больное эго тут ни при чем... Хотя он почти слышал задорный и в то же время надменный смешок этой занозы.

Грета была наваждением. За их короткое знакомство он — такой бесчувственный — думал о ней постоянно.

Пусть то с гневом, то с раздражением, но думал, и ничего с этим поделать не мог.

Клаусу без самодовольства казалось — он все испил в женщине... Не осталось ни тайн, ни загадок, ни самого влечения души. О телесном отдельно он, в отличие от шута Кола, ни разу не был монахом. Тот ради шутки принял обеты ордена францисканцев в тринадцатом веке. Очень в его стиле. Казалось, он мог только желать в самом примитивном смысле. Нет, в его чувстве к колючке как раз того самого желания было в избытке, но было и другое, чего он избегал веками.

Любовь — самая большая слабость бессмертного?

Он влюблен — Никлаус этот факт с ощутимым скрипом своего черного нутра признал.

Признал в то время, когда она окончательно отстранилась, фактически выбросила его из своей жизни. Старший брат называл его гордым идиотом, намекал, что неплохо бы извиниться. Клаус же нетипично для себя решил взять тайм-аут. Не давить на нее, не ожесточать тем самым против себя это упрямое создание. Дать остыть... Но, как известно, добрыми намерениями выстлана дорога в ад.

Пока он насиловал свою авторитарную, склонную к тирании натуру — Грета пропала...

Вот и играй по правилам, веди себя как джентльмен — чертов Элайджа и его высокоморальное занудство. Результат блестящий: Поттер неизвестно где, ее подружка роняет слезы на мужественное плечо брата. И почему Элайджа снова во всем белом, весь такой рыцарь, а он мечется в бешенстве? Талант, однако.

Звонок оборвал его матерную тираду и хождение туда-сюда.

— Да?! — рявкнул Первородный. Потому что этот абонент точно не был той ведьмой, которой он поручил отыскать Грету Поттер. И неизвестному, набравшему его в самый несчастливый для себя день жизни, сейчас перепадет гибридского гнева. Просто потому, что время шло, а новостей не было. С зеленоглазой занозой последователи Сайласа могли сотворить все что угодно. Не Клаусу Майколсону жаловаться на бедность фантазии, если дело касается живодерства и злодейства. Он волновался, осознавал это и злился.

— Ник, не рад меня слышать?

— Кол, — уронил он чуточку обреченно под укоряющим взглядом Элайджи. Он как-то забыл, что сам пригласил младшего брата в город и что "забыл" сообщить об этом старшему брату. То бишь Кол не утратил своей выдающейся способности приходить как нельзя более вовремя. Чудно. Клаус назвал адрес и попрощался. Младший братец разбирался в магии получше многих знаменитых ведьм и в данной ситуации может помочь, как ни странно, а не привычно довести проблему до абсурда в любимом стиле.

В доме пахло Гретой. Не идиот ли? Она жила здесь, и запах должен был быть по определению. Он был и лишал Клауса некоторой доли концентрации. Хотелось закрыть глаза и просто дышать им... Представить, что она здесь. Стоит обернуться, а Грета за спиной. Если ничего не делать, то ему только и останется память о их стычках. О том, как сияют ее глаза, о том, насколько ему хочется сцеловывать с алых губок вызывающую, а порой — редко — для него смущенную улыбку. Такой исход не устраивал гибрида категорически.

Он Никлаус Майколсон, и он всегда получает желаемое.

Сейчас он хочет найти Грету и вернуть домой целой и невредимой. Стоит ли уточнять, что домой — это именно к себе домой.

— Гермиона, сейчас вам выпадет счастливая (и счастливая — это чистой воды сарказм) возможность познакомиться с еще одним Майколсоном.

— Брат...

— Элайджа, прошу, побереги этот тон и взгляд для Кола.

Пить в этом доме совершенно нечего. Телефон все не звонит, а значит, у ведьмы нет результатов.

Никлаус подумывает вырезать ее ковен, но это работу по поиску Греты нисколько не ускорит. Даже наоборот. Поэтому приходится ждать, а он это с момента всей катавасии с мамочкиным проклятием ненавидит. Да и кроме того, в одной женщине не больше трех литров слез — все не выплачет. Да и тискать Элайджу мисс Грейнджер это не мешает. Пусть братец не только объятия получает, но и сопли терпит. Кроме того, Кола он правдиво отрекомендовал, ничего не приврав. Это ценить нужно.

Правда от того, кто ложь в ранг искусства возвел.

Естественно, вставать, отрывать тем самым от себя даму старший брат не стал, пришлось топать и открывать двери Колу самостоятельно. Хотя толку-то? Мисс Грейнджер все равно придется его пригласить. Кол улыбнулся жизнерадостно и, кажется, даже лицемерил самую малость. Выглядел брат сытым и полностью вникшим в современную жизнь.

— Ник, привет. Где Элайджа? И кто там еще внутри? Перекус мне с дороги?

— Здравствуй, Кол, и даже не вздумай. Гермиона, мой младший брат Кол, Кол это Гермиона, и к ней нужно обращаться вежливо.

Вышедший следом Элайджа корректно, прохладно и нарочито расставил точки над "i". Лишив всякого простора для взаимного обмена уколами и издевательств. Мисс Грейнджер во все глаза рассматривала младшего Майколсона, одетого как малолетка. Драные джинсы, стоптанные кеды и футболка с невозможным принтом, в ушах наушники. Нетипично для любящего ненавязчивую роскошь младшего. Очередной бунт?

В карих глазах с золотистыми крапинками проскальзывало удивление. И осознание той силы, которую собой являл незнакомый Первородный... А еще она явно замечала сходство между ними. Кол был красив, как все они. На совершенных линиях его лица лежала тень схожести с Элайджей. Только их не перепутать: слишком разные.

Все-таки в первую очередь умная — этот вывод о новой пассии брата делает сам Клаус.

Не медовые кудри, красивые глазки и нежная кожа, а именно ум — вот что наверняка оценил Элайджа. Значит, мисс Грейнджер не была его очередной попыткой найти тень Татьи в другой женщине. Все же их общая проклятая любовь, мертвая любовь зацепила Элайджу сильнее, чем самого Клауса. Он давно исцелился, видя в двойниках лишь насмешку над памятью. Да и он давно не был тем Ником, любившим ту девушку.

Их историю с Татьей, какой она была на самом деле, помнят только звезды, но они молчат... И хорошо. Прошлое прошлому.

— Привет.

Очаровательная улыбочка демона — пробная стрела в Гермиону. Правда, попытки пофлиртовать сам Никлаус грубо обрывает: ему не до того. А Кол еще успеет "поиграть" и подонимать тем самым Элайджу, который прекрасно помнит, чем такие фокусы их непредсказуемого брата могут закончиться. Правда, Никлаусу почти плевать: оберегать девушку — не его забота. Ту, которую он хотел стеречь, он же и благополучно проворонил.

— Я смотрю, вы оба влипли.

Кол поднимает руки, когда раздраженный и без того сверх всякой меры Клаус шагает к нему с вполне очевидными намерениями. И да, Элайджа коротко и емко рассказал младшему о всей сложной ситуации. Сам Ник предпочел молчать. Он прекрасно понимал, что время лучше не терять, а Кол просто не упустит шанса его подразнить. В результате изложение истории затянется. И дом пострадает... Пускай он не собирался позволять Грете больше здесь жить.

— Идеи есть? Ну, кроме злорадства.

— Есть. И только ради того, чтобы посмотреть на ту, которая тебя так зацепила, Ник, набирай свою бестолковую ведьму — пусть делает то, что я скажу.

К счастью, обряд, выуженный из бесконечной памяти Кола, дает результат: испуганная истощенная ведьма называет город и даже район. Терять время на самолет он просто не собирается. Первородные и вообще вампиры не устают, а еще они все очень быстрые. Пусть в этом веке машину водить Клаусу нравится. Но по старинке все же будет быстрее.

Элайджа еще убеждает свою девушку подождать, когда они с Колом покидают дом и несутся в сторону Нью-Йорка, избегая дороги.

Он отвык бояться... Он убил главный ужас своей жизни — Майкла, и теперь нет никого, кто мог бы ему угрожать. Все же тревога не уходит никуда. Клаус боится не успеть. Тем более что Кол сразу теряет дурашливость, когда понимает, что речь идет о секте Сайласа. В свое время младший брат вырезал несколько таких под корень. Жестокость для него обычна, но Кол совершенно равнодушен к верованиям людей. Эта же секта привлекла его внимание.

Клаус собирается выяснить почему.

Как только спасет Грету и выпорет ее же.

Если в ад водили экскурсии, то Никлаус Майколсон...

Хотя в пень этого гибридского мудака и аваду вдогонку.

Грета и забыла, как это "замечательно", когда тебя спасает человек, которого ты ненавидишь всеми фибрами души. Пусть в случае Майколсона она совсем чуточку преувеличивала. И все равно, оттого, что ее вызволила эта сволочь, Героиня почувствовала себя уязвимой — снова... И этого чувства Грета, несмотря на благодарность, весьма смутную, кстати, Первородному простить не смогла.

Она обещала себе давным-давно, что "девица в беде" — это больше не про нее. И успешно сдерживала данное слово, несмотря на Лорда, его шайку оголтелых убийц и всех прочих охочих отравить жизнь Девочке-которая-выжила. На ней более чем достаточно штампов, чтобы быть вечно спасаемым ничтожеством, скоро и человека под ними не будет видно. Грета справлялась, но Клаус почему-то решил: раз спас, то имеет право поучать.

Очень большая ошибка с его стороны. На букву "Оч!".

Тогда в подвале, прикованная, она мечтала, чтобы старая ведьма перестала нести свою ахинею, которая имела шансы стать судьбой Поттер. И в кои-то веки ее матерные молитвы Магия услышала. Колдунья булькнула горлом и свалилась на стол. Свалив всю магическую поебень и, к большому облегчению Греты, то самое адское варево, что вызвало такие зачетные галлюцинации у старухи.

Преспокойно шагнувший в проем Никлаус Майколсон стал кошмарным сюрпризом для Кэтрин. Вампирша так мгновенно сбледнула, что по серости могла соперничать с лондонскими туманами. Видимо, посчитала, что на этот раз гибрид ее точно прикончит. Эх... Грете Пирс только начинала нравиться. В отличие от своего блеклого потомка, стерва имела характер. Поганый, конечно, но комплекса вечной жертвы не имела.

Первородный удостоил пытающуюся прикинуться ветошью Кэтрин воистину мимолетным взглядом. И сосредоточил все свое сиятельное внимание на более лакомой добыче, то бишь на Поттер. Чему Девочка-которая-победила была не рада. Добрыми эти взбешенные глазки даже самый последний на свете оптимист не назвал бы. Грета дурой не была... Хотя засмотрелась на эту сволочь, в очередной уже раз.

Нужно запретить Первородным мудакам быть настолько охуительно красивыми.

Грета была, правда, уверена: как только Клаус откроет свой рот — она его красивым, даже симпатичным тут же считать перестанет.

— И как прогулка? Удобно висишь?

Светский тон с горловым рычанием ее не обманул. Захотелось показать гибриду средний палец... Но все-таки каким-то, пусть и ущербным, инстинктом самосохранения она была наделена: в общем, Грета сдержалась. Всего лишь выразительно погремела кандалами и наградила спасителя зверским взглядом. Нет, он не прекрасный принц, который спасает свою принцессу. Так Поттер на звание особы королевских кровей и не претендовала.

— Клаус, сними эти цепи, пожалуйста, и я буду благодарна.

Ей только освободиться — и она сама кого угодно спасет только так.

— Я тебя уже спас, милая... И жду благодарности.

Почему-то невинной до встречи с этим ублюдком Поттер показалось, что под благодарностью Первородный имеет в виду вовсе не спасибо. Хотя какой хер — показалось? Щеки Греты полыхнули от дурацкого смущения — это просто клиническое ее состояние, когда Клаус рядом.

— Иди ко мне...

Томный нежный голосочек Грете не давался совсем, ну вот не видела она себя в роли роковой соблазнительницы. Нужное выражение лица еще тяжелей было держать. Но, Мерлиновы панталоны, кажется, Первородному и не нужно было много. Так, сладкая улыбочка, честно подсмотренная у незабвенной Долорес Амбридж, и чуточку ноток Лаванды, когда она обращалась к Бон-Бону.

Клаус непроизвольно сделал шаг к деланно беспомощно повисшей на цепях Поттер, смотря на бледное сейчас личико, на котором особенно ярко горели глаза-изумруды.

— И я задушу тебя в объятиях!

Это Поттер уже рявкнула своим нормальным голосом, звеня теми самыми кандалами, как Пивз доспехами. С уст Кэтрин Пирс сорвался короткий смешок. Вампирша честно хотела сдержаться, но лицо великого и ужасного Никлауса Майколсона не позволило ей этого. Бояться кого-то с таким беспомощным изумлением... Кэтрин только успела подумать, что ее осведомители правы насчет этой пока не парочки, что Поттер ей нравится почти. Да хотя бы за то, как провела гибрида.

...Как мир померк, и она перед этим четко расслышала хруст собственных позвонков.

— Вот зачем?

Избранная без особых эмоций посмотрела на тело практически у своих ног. Пирс очухается. Да и, можно сказать, шею Майколсон мечтал свернуть вовсе не ей. Кэтрин просто под горячую руку попала, и дальше ей безопасней будет в отключке поваляться. Потому что ярости в Первородном меньше не стало. Грета не очень хотела, чтобы кто-то видел дальнейшую безобразную сцену. Вину за свой сволочизм она быстро отбросила — он сам напросился. И вообще, Клаус в этом зачуханном Мистик-Фоллсе — зло мирового масштаба, доводить его до ручки не грех. Конечно, если сможешь пережить ярость первого гибрида.

— Она мешала, il mio adorabile barbe. ⁽¹⁾

— Клаус, я устала, поэтому, пожалуйста, раз пришел меня спасти — хватит игр.

Грета внезапно решила сменить с этим чудовищем тактику, раз насмешка и привычная язвительность не работали. То, как он на нее сейчас смотрел, действительно выбивало из колеи... Не потому, что она боялась, что Майколсон что-то сделает. Просто на нее так никто не смотрел. Словно видел что-то драгоценное и желанное по-настоящему. И это притом, что она его бесила и пререкалась с ним при каждой встрече.

Ей что-то внутри подсказало, что нужно проявить каплю слабости. Не строить из себя стальную деву... То ли в ней еще была капля женственности, то ли поттеровская удача пришла на выручку.

Цепи звякнули и упали на пол. А сам Первородный деликатно поддержал ее за талию. Обнял и позволил на пару секунд спрятать лицо у себя на груди. Теплый, надежный, как скалы... Грета закрыла глаза и вдохнула его запах. Бля! Нельзя так. Тем более она чувствовала поцелуй в макушку. И горячие руки на своей спине. Это недопустимо.

— Как ты узнал, что я пропала?

— Твоя подружка сообщила.

На самом деле связать появление Первородного и участие Гермионы было делом трех секунд. Просто Грета не отваживалась спросить о том, что ее на самом деле интересовало — почему он пришел? Особенно учитывая, как они расстались в последний раз. Зачем искать и спасать ее? Ему, который ни о ком не заботился. Тому, кто сделал бессердечие своей визитной карточкой.

Несмотря на свой гнев, чуточку иррациональный сначала, сейчас в его объятиях Грета себя защищенной чувствовала.

Жаль, идиллия, или перемирие между ними, просто не могла продлиться долго.

1) моя очаровательная колючка

Вернуться к тексту

— Никки, ты ли это? Хотя… какие глазки. Мадмуазель, я покорен.

Этот нахальный голос прервал сцену “трогательного” ввосоединения. И заставил Грету резко вспомнить, кто она, где она и с кем она вообще. Избранная возмущенно затрепыхалась в крепких руках гибрида. Ведь Клаус и не думал ее отпускать. Просто зло смотрел на того, кто все испортил.

— Меня зовут Кол Майколсон, лучший из братьев.

Красивый. Непринужденное нахальство так и прет. Обаятельная улыбочка и глаза, во тьме которых можно потеряться. Он был похож на Элайджу и не похож одновременно. Ставший вампиром совсем юным, Кол Майколсон был полон той же первозданной жестокой силы, что и остальные.

Грета еще и магию в нем чуяла… До смерти ребенок Эстер был ведьмаком, который и сотой доли своего потенциала реализовать не успел. В нем чувствовался роковой надлом, рана… И Героиня не поверила шаловливой улыбке ни за что.

Они были устрашающе похожи. Искалеченные судьбой, гордые, чтобы признавать раны, и носящие маску — шута — просто потому, что так жить проще. Неспособные плакать.

— Грета Поттер. Клаус, убери свои грабли.

Она мимолетно представилась и сосредоточила взгляд огромных гневных изумрудных глаз на своей головной боли. Чертов Клаус устроил руки на ее талии так, как будто оно так и должно было быть. От жара его тела, запаха у Греты мысли потекли куда-то не туда. Она ведь никогда не была озабоченой. Теперь, видимо, стала.

— Я терпелив, Грета, но ты раз за разом пересекаешь грань моего терпения.

Они с Колом Майколсоном фыркнули одновременно, одним этим синхронным звуком выражая свое отношения к его так называемому “терпению”... Этот тиран заявляет, что терпелив? Не смешите ее тапки. Младший Первородный кивнул ей, явно забавляясь. На секунду мелькнула соблазнительная мысль натравить на него парочку гадюк… Однако этот Майколсон бесил Клауса, за что веселье над ее персоной Грета была ему готова простить авансом.

— Клаус, давай поступим, как взрослые люди. Ты отпустишь меня, и я перенесу нас в Мистик-Фоллс. Гермиона там, наверное, с ума сходит.

Голос Греты был спокойным и даже ласковым… Она ведь о малом просила, о разумном компромиссе. Вместо этого этот пароидальный ублюдок жестко зафиксировал пальцами упрямый подбородок Поттер и заорал как бешеный:

— Взрослые люди?! Бестолковая девчонка, зачем ты пошла одна?! Ты представляешь, что с тобой могли сделать…

Поттер поморщилась. Демонстративно поковыряла в левом ухе.

— С каких пор тебе, злой волк, не все равно?

— Ты моя.

Отвел глаза и бескомпромисно заявил. Самонадеянный маниакальный засранец… Грета воздух ртом хватала. Кол выдал серию жидких аплодисментов — вот кому было весело и интересно. И пошел смотреть на магическую дрянь, сложенную на столе. Первородный был уверен, что скандал тут надолго… Зеленоглазка его ожидания пока оправдала. Давненько он не слышал, чтобы с Ником так говорили. Девушка не собиралась прогибаться и беречь эго брата.

— Полегче на поворотах, Майколсон. Я своя собственная.

Ядом в ее голосе можно было подвал затопить.

На мгновение на красивом мужском лице мелькнула тень то ли боли, то ли гнева, а затем оно снова стало непроницаемым. И каким то совершенно нехорошим. На руках Греты оказались те самые кандалы — что блокировали магию. Только без цепи. Пока она хлопала ресницами и открывала рот, как выброшенная на берег рыба, ее забросили на плечо, как костлявый куль с мукой.

— Кол, нужен бензин: подожжем здесь все.

Героиня начала упрямо брыкаться и бить похитителя по спине. Впрочем, прекрасно осознавая, что гибриду ее удары что слону дробина. Грета сорвалась на визг, когда ей хлестко прилетело по обтянутой джинсами попе. А потом еще раз для закрепления результата, или Клаусу просто понравилось.

— Сволочь, — вяло констатировала Грета куда-то ему в спину.

Сожрет — вряд ли… Но унижение Поттер не скоро забудет. Да и кандалы на тонких запястьях не удержат ее слишком долго. Куклы-вуду больше нет, и контролировать ее больше никак нельзя. Снять их сейчас или позже? Ломать себе палец откровенно не хотелось. Грози ей смерть, Грета не рассусоливала бы, но в случае Первородного точно знала: ничего он ей не сделает. Орать разве что только способен, ну и лапать, целовать… Блядство!

На воздухе ее поставили на асфальт.

— Злишься?

— А ты как думаешь, Клаус?

Младший Майколсон исчез, а у них же в планах поджог колдовского логова.

— Почему мы всегда так? — спросила Поттер скорее саму себя, чем его. Она ведь закипела еще в первую встречу с ним. Сорвалась, хотя Никлаус не первая самодовольная тираничная эгоистичная сволочь в ее жизни. Почему она так осторо реагирует? Почему смущается? Что за чертовщина происходит, стоит им оказаться рядом?

Она ведь давно не такая безбашенная гриффидорка. Научилась думать иногда, прежде чем делать. Да и он — бессмертный, жестокий, тотально равнодушный ко всем, кто не семья… Что его в ней так цепляет? Почему Первородный так легко теряет контроль и спускает ей то, за что любого другого убил бы?

Ответа не было.

Грета решила его найти и перестать бежать.

Она не боялась и не боится Клауса… Скорее боится себя. Того, что невозможный гордец в ней будит. Грета не умеет сражаться с чувствами. Они всегда вели ее по жизни.

— Это моя неотразимость и твоя непосредственность, любовь моя.

Героиня закатила глаза. Ну и чего, собственно, ждала? Уж точно не мягкой улыбки и необидного подтрунивания от того, кто ее вновь заковал. Клаус смотрел странно. То бишь не как обычно странно, словно она его до ручки довела. А так, словно любовался ею. Ага, после плена и висения на цепях, стремного пророчества… Грета в целом знала, как выглядит — всклокоченной, как ежик после встречи с трансформаторной будкой, жизнерадостной, как дементор, и уставшей как собака. Точно — только и любоваться такой красой неземной.

— Ты ведь понимаешь, что они меня не удержат?

Грета погремела кандалами. Первородный поморщился и вдруг резко перехватил ее ладонь, прижался горячими губами к запястью — там, где заполошно бился пульс. Потерся носом о ее ладонь, как… Подлец такой! Грета ощутила знакомую томную слабость и дрожь. И дважды аваженую головушку торкнуло — хватит ему уступать, она тоже может. Только что конкретно может — не бывшая гриффиндорка не дала себе труда продумать.

Просто набросила тонкие руки на шею Клауса, замыкая свою цепь вокруг него. Совершенно естественно прижалась хрупким телом к нему — идеально совпадая. Ого как она может?! И на волне офигения, приятного ощущения от близкого контакта с мерзавцем Грету уже несло — сама поцеловала. Отбросив робость. Припомнив все недобровольные уроки, что он ей же и давал.

Пальцы гибрида тут же вплелись в ее темные волосы, лаская.

Языки боролись в страстном танце за главенство.

В общем-то, это было более чем увлекательно.

— Вам снять номер, что ли?

Кол Майколсон с грохотом опустил канистру на асфальт и сделал фото. Волшебство пропало… Но Грета не стала прятать лицо. В конце концов, она может целоваться с кем захочет. Даже если этот кто-то — Клаус.

Если бы в хрупких пальчиках был кол из белого дуба, то жить бы ему осталось не долго...

Зеленоглазая неблагодарная злючка воткнула бы смертельное оружие ему в грудь без колебаний и сомнений. Это несмотря на то, что он ее не только благородно спас, но и доставил домой, между прочим на своем горбу. Тут, правда, была маленькая пикантная деталька: домой — это к себе домой... Поэтому Грета так и злилась.

Клаус закатил глаза. Да сколько можно дуться на него, будто маленький о-очень-очень капризный ребенок? Судя по упрямству на миловидном личике и еще большему в зеленых глазах — вечность можно. И еще пару столетий для разогреву. Ослица! Прекрасная комната, которую слуги для нее подготовили, удостоилась сморщенного надменного, но все равно премилого носика и нелестного эпитета для него самого. Вот и старайся угодить женщине.

Он не злился — очень нетипично для себя. Скорее веселился этой надменной вскинутой головке, царственной небрежности в пожатии хрупких плеч и даже тому, как мисс Поттер его обзывала. Первородный терпел. Она в безопасности, поцеловала его сама и отныне живет в его доме. Никлаус был уверен, что возражения, которыми так щедро сыпала Грета, рано или поздно закончатся. И он этому поспособствует.

Во всяком случае, после того, что между ними случилось и что беспардонно прервал Кол, ей будет куда как тяжелее играть в безразличие. Грете он нравится, и она его тоже хочет... Это обнадеживало. Нет, Клаус по-прежнему считал ее колючки весомой частью непередаваемого очарования. Однако во всех попытках стать ближе наталкиваться на них одних было утомительно не только для его эго. А тут оборона девушки так резко и воодушевляющее пала к его ногам.

И ничего он не раздулся от самодовольства, по саркастичному замечанию старшего брата.

Который привел свою девушку повидаться с пленницей особняка.

Клаус был у себя и старался не подслушивать разговор двух девушек за стеной. Комната Греты — как кстати и "случайно" — прямиком возле его апартаментов. На все возмущения колючки был один ответ — разве мог он поселить дорогую гостью в менее удобные покои? А как же священный долг гостеприимства? Почему-то зеленоглазка не поверила. Выставила его из комнаты и захлопнула перед носом дверь. Которая, они оба это знали, совсем не была для него преградой.

Это знание будоражило кровь Первородного гибрида — она, такая желанная с первой встречи, так близко. Беззащитна и в его полной власти... Это и отрезвляло Клауса. Напоминало, кем он будет, если воспользуется своей силой. Его, конечно, как только ни называли, но женщин он к близости никогда не принуждал. Насильником он не был. И с Гретой так не поступит тем более.

Их поцелуй показал, что в ее броне неприступности есть бреши. Немного терпения, еще больше времени — и она сама к нему придет — добровольно! Потерять такой шанс из-за похоти? Да он отродясь не был таким идиотом.

Никлаус рисовал и банально грел уши.

Что не мешало ему думать.

Грета как раз изливала свое негодование по его поводу лучшей подруге. В звонком голоске звенела смущенная злость. То бишь она и не злилась по-настоящему. Только признать этого не могла: гордость мешала. Тут Первородный хмыкнул, очень понимающе так. Ему тоже гордость всю жизнь мешала сказать важное и нужное. О чем он мог жалеть потом столетиями. Благо теперь Клаус считал, что ошибки не повторит. Он больше не калека, разорванный проклятьем любящей матушки надвое; Майкл мертв — нет причин молчать.

Он победил.

У него тысячи лет опыта, так что за глупое упрямство винить Грету он не будет. Роль мудрого в их паре Никлаус примерял на себя. А что? Он старше на целую бездну времени. Куда как более невообразимую с простой девушкой, но его Поттер никогда не была просто. Все то горе, вся та боль, что Грета пережила, заставили ее рано повзрослеть. Закалили ее дух, как сталь в горниле. Она была не только крайне занятным созданием, но и настоящим алмазом среди речной гальки.

Достойная королева.

Эта мысль даже у паранойи не вызывала отторжения.

Клаус хотел с полным правом и осознанием назвать Грету так. Не только своей... неважно — очередной победой или очередным трофеем, нет, она была бóльшим. Он хотел видеть ее рядом. Хотел получить строптивое сердце, мятежную душу. Не только тело, пусть его привлекательность для себя не собирался отрицать.

С ней все было легко и очень сложно одновременно.

Несмотря на все свое тепло, свет, который его порой слепил в ней, в Грете была безжалостность. Как в обращенном к врагу острие копья. Когда он был молод и полон человеческой жизни, таких женщин уже не бывало. Мать, Аяна безусловно обладали твердой волей, слабыми их язык не повернется назвать, как и сестру, но они не были воинами. Грета же была. И воином, и достойной его внимания девушкой. Бесценный камень, которым он увенчает свой венец правителя.

Клауса не очень волновало то, что королевства в полном смысле этого слова у него пока нет. Он уже раздумывал над этим вопросом. Вспоминал город, который построила его семья, а он вложил душу. Новый Орлеан... Он не возвращался туда с момента изгнания Майклом. Было слишком больно даже для него.

Но сначала неприступная доныне крепость падет к его ногам. Завоевание Орлеана и Греты одновременно ему, как ни прискорбно, скорее всего, не потянуть. Да и с лекарством стоит разобраться раз и навсегда.

Ярость же после спора и болезненных уколов колючки есть на ком снять. Полный подвал пленников, и Кэтрин Пирс присоединилась. Кол все-таки вытащил суку, а уже после сжег все там. Хотя Клаус был бы не против сжечь и Петрову. От этого соблазнительного намерения его отговорила Поттер, которой после поцелуя было необычайно трудно отказать в таком капризе. Пусть Кэтрин такой доброты, скорее всего, не оценит, не поймет.

— Как долго ты здесь будешь?

— Столько, сколько понадобится, чтобы довести эту скотину Первородную до ручки.

В голосе Греты было слишком много нарочитой беспечности. Губы гибрида разошлись в обаятельной улыбке: о милая, ты совсем не умеешь лгать. Значит, уже что-то задумала. Будет любопытно посмотреть что. Клаус даже великодушно собирался изображать, что совсем не замечает интриги под самым своим носом, лишь бы Грета задержалась в особняке. Пусть развлекается. Он пресечет игру, когда зеленоглазка впутается во что-то реально опасное.

Ничтожная цена за возможность быть рядом, слышать стук ее сердца. Ведь дать иллюзию свободы и выбора, отпустив, он пока не может. Плохому злому волку физически плохо, стоит представить ее оставленной без присмотра. Грета в руках культа Сайласа разбудила и так чутко дремавшую в нем паранойю. Ему нужно время, чтобы взять взвинченные инстинкты под контроль.

Раньше Клаус бы не отказал себе в удовольствии срыва. Но вряд ли Грета оценит залитый кровью, вымерший городишко. Свою нецивилизованную сторону Первородный ей показывать не хочет так долго, как это только возможно. Ведь ничего ужасного он пока что не сделал — убийства, шантаж и все прочее не считается. Те, кто считают, что видели его худшую сторону, ошибаются — наивные дети веков, уже глубоко тронутых путами цивилизации и морали.

Они забывают, из какой тьмы времен он пришел, что видели его глаза и что он вершил историю человечества.

О детях, кстати... Порог его дома только что переступили Елена Гилбер и Деймон Сальваторе. Джереми до сих пор сидит в камере. Запасной вариант охотника. И одновременно кандалы и замок предохраняют младшего Гилберта от попытки убийства его глупой сестрички. Елена забывает, что она вампир — естественный враг и раздражитель для члена Братства. Кровные узы никакой роли не играют для прошедшего инициацию.

Орден Пяти пускает свои корни в прошлые столетия, когда ведьмы, создавшие его, соображениями гуманности не слишком заморачивались. Поэтому мальчишка с легкостью прикончит сестру и всех, до кого сможет дотянуться. Такая головная боль Клаусу ни к чему на свободе. Поэтому он его не отпустит. Кроме того, Елене ему нечего предложить. Да она и не так важна, ведь есть Кэтрин с той же кровью двойника.

И пацан тронул Гермиону... Его высокоморальный рыцарственный брат вырвет ему сердце, стоит Гилберту переступить порог камеры. Истеричная, недалекая Елена, конечно, этот фактор не учитывает. Просто потому, что видит в Элайдже только приснопамятное благородство, напрочь забывая, что он такой же Первородный и помнит времена, когда цивилизации рождались и приходили в упадок. Элайджа вообще рассусоливать, когда дело касается дорогих людей, не способен. Сугубо функционально жесток.

Клаус откладывает незаконченный портрет и готовится лицезреть спектакль.

Грета — фееричная гриффиндорка, поэтому стоять в стороне при скандале и разборках не способна. Она и сама о себе это прекрасно знает. И вообще этим своим качеством почти гордится, пусть оно усложняет ей жизнь. Теперь тоже ноги ее выносят "посмотреть" быстрее даже, чем мозг понимает, куда она поперлась. А что вы хотите от дважды контуженной Авадой?

Тем более склочная сволочь, он же большой плохой волк, он же Никлаус Майколсон был там... А Избранную к нему тянуло. Особенно сильно после того, как она сама его поцеловала. Похотливая ее часть — оказывается, и такая в ней есть, намекала, что совсем не против потерять невинность конкретно с этим мужиком. Несомненную совершенную физическую привлекательность надменного засранца Поттер отрицать не собиралась. Никлаус был опытен: еще бы, тысячи лет практики... Тут Грета некстати закипала. Но ревность ее опустим за скобки.

Просто она в кои-то веки решила не сушить себе мозг. Да, блядь, она хочет Клауса, а эта бессмертная сволота — ее. Двадцать первый век, блин, и секс без обязательств — более чем практичная вещь. Можно было не бояться залететь... Или того, что твой первый раз окажется ужасным. У нее от одного его голоса ножки подкашивались. А тут перспектива в горизонтальной плоскости. Грета была уверена — если с этим представителем кровососущих ей не понравится секс, то больше ни с кем.

Он не сделает ей больно... Только не так. Она как только его не злила. И все заканчивалось рычанием и желтизной его красивых глазок. Он не видел в ней только Девочку-которая-выжила. Для Никлауса она не легенда и не Избранная героиня Света. Нет, она для него просто смертная колючка. Та, которую можно желать за то, что она со всеми своими костями, язвительным языком и мальчишеской одежкой оставалась ничуточки не притязательной собой. Такое отношение Грету ужасно подкупало.

Она устала оттого, что в ней отказывались видеть просто Грету Поттер. Люди, возводя ее на пьедестал или повергая в грязь, забывали напрочь, что она не символ, а живая! И хочет просто жить. Но никак, ради панталонов Мерлина, не соответствовать чьим-то ожиданиям. И секс с Клаусом должен стать в этой жизни потрясающим опытом. Или она латентно ничего не понимает в мужиках и отношения точно не для нее.

За развязными мечтаниями промелькнули ступеньки.

И Грета расплылась просто в кошмарной улыбке (принятие Рода Блэк даром не прошло), когда увидела, кто именно пожаловал.

— Какие вампиры, да без охраны... Светлейший Деймон Сальваторе и бледная копия Кэтрин Пирс. Да, Елена, я познакомилась с твоей очаровательной прапрапрабабкой. Старушка живее всех живых и даст тебе сто очков форы в силе характера. Зачем приперлись, убогие? Я тут с некоторых пор живу... И по субботам не подаем.

Хамить она научилась, еще живя у Дурслей. Кузена не очень останавливало то, что она девочка и противостоять Дадли и его дружкам могла только словесно. Поливать их помоями у Греты получалось преотлично. Потом в школе профессор Снейп, мир праху его, неустанно учил держать удар. Раз свой длинный язык Поттер сдерживать не умела. В целом, несмотря на мечты трахнуть Клауса, у нее было плохое настроение. Она не хотела жить в доме Первородного, оставлять Гермиону одну... Да и вообще не с той ноги встала.

Психическая разрядка была нужна.

— Мисс Поттер, вы чья конкретно шлюха? Раз живете здесь.

Вот честно, пусть она и провоцировала Сальваторе, лучше нужно было выбирать слова. Потому что Клаус был тут как тут... И во-вторых, даже без магии она могла дать по яйцам. Деймон захрипел, когда ему в горло влетел карандаш, пробивая гортань и застревая.

Героиня даже не стала препираться с защитником на традиционное "я могла бы и сама". Просто позволила Никлаусу себя обнять, с удовольствием опираясь на его спину. Пока Елена пыталась вытащить из глотки Деймона посторонний предмет, пачкаясь в крови. Зрелище было жалким. Карандаш то и дело выскальзывал из пальцев, Сальваторе хрипел и дергал ногами. Изо рта шла кровавая пена.

— Что вы забыли в моем доме? И по какому праву, войдя сюда без приглашения, оскорбляли мою королеву...

Грета честно поперхнулась и посмотрела на Первородного, как лунатик. Злорадство с красивого личика как родниковой водой смыло. Почему-то слова Никлауса не казались оговоркой. Нет, так не оговариваются. Он знал, как ее называл. И, сволочь этакая, опять ни о чем не спрашивал. Поттер потерла лицо и шрам, не болевший уже пару лет. Какого ху?! Она только оценила прелесть секса без обязательств, и тут эта сволота шерстяная ей все осложняет.

Конец мучением Сальваторе пришел с самой неожиданной стороны. Гермиона сострадательно свернула ему шею, чтобы затих, а потом вытащила тот злосчастный карандаш. Вытерла перепачканные алым руки об рубашку и вернулась на ступеньку, на который стояла до.

— Гермиона?

— Что? Я не одобряю пытки, ты же знаешь, Грета. Елена, прости меня, но ты бы его продолжила мучить... И да, убийство я тоже не одобряю, Грета, без веской причины.

В хрустальном голоске звучало то самое конкретное упрямство мисс Всезнайки. Героиня вздохнула: весело оторвать Сальваторе голову не выйдет. У Гермионы действительно есть принципы, и ей ли не знать, что у подруги они несгибаемы? Элайджа чуть откашлялся и с улыбкой подал Гермионе влажное полотенце, чтобы окончательно привести руки в порядок. Вот это мужчина — никаких варварских заявлений и головной боли, как от этого чудовища. Который, стоило ей вздохнуть чуть глубже, видя заботливую галантность старшего Первородного, сжал руки просто тисками у нее на талии, вжимая в себя.

— Еще раз, Елена, зачем пришли?

— Мой брат...

— Будет сидеть в моем подвале. Юный Джереми пробудил в себе сущность Охотника и без колебаний убьет любого вампира. Включая тебя, несчастная дурочка.

Клаус явно снизошел до пояснений. Что не мешало поглаживать живот Греты сквозь футболку. Поттер наступила ему на ногу из чистой мстительности. Ей нравилось... как он к ней прикасается. Теплые волны мурашек расходились вниз и оттуда по всему телу. Но им еще предстояло разобраться с его недавним заявлением о королеве. А с поплывшим в розовый кисель мозгом это будет сложновато. Так что право ее лапать Грета у Клауса только что забрала. Пока не объяснится, гибридский коварный подонок.

— Гилберт, забирай это тело и шуруй отсюда. Твой брат едва не убил Гермиону... И плен у этого монстра скорее спасает его от моей мести. Но я вполне могу пытать его просто для развлечения. Он ведь нашему злому волку нужен живой, но не целый.

Поттер почти не блефовала.

Она и не такое была способна ради дорогого человека. И в случае с Гилбертом ее останавливал не запрет Клауса, не его гнев, а скорее понимание, что мальчишка не виноват. Он не выбирал родиться одним из Пяти. Он в некотором роде был так проклят и обречен одновременно. Ей ли не принимать такое? При условии, что он не представляет опасности для Гермионы, пусть живет.

Дальнейший лепет никто не стал слушать. Поттер все наскучило, и она выбралась из загребущих лап Клауса и потопала на кухню. В злодейском логове должны были отлично кормить. Не все тут питаются кровью и чужими страданиями — это гибрид дополнительно. Ей вообще-то кушать нужно вовремя.

— Гермиона, мне нужна помощь в расшифровке пророчества... Эта дрянь, которую я услышала от той карги, как всегда, мутная. Не хочу в него вляпаться в попытке просто его избежать. Но сидеть на месте, как мама с отцом, тоже не стану. Покопай, пожалуйста.

Грета не умела строить логические цепочки — у нее вообще навык анализа хромал.

Ее талант в другом: находить на тощую жопу все шишки в округе разом и прикапывать всяких подонков.

Пока она сооружала самый огромный бутерброд, делала кофе и доставала печеньки, попутно создавая бардак, Гермиона спокойно думала. Поигрывая серебряной чайной ложкой. Медовые волосы были убраны за уши, в глазах мерцал необычно притягательный блеск — живой, влекущий, — и если это последствия романа с Элайджей, то Грета ни много ни мало способна их благословить. Старший Первородный не такой мудила сказочный, как Клаус, и он возвратил подруге радость жизни. Грета умела ценить такие перемены.

— Тут что-то связанное с твоей кровью. Не зря ведьма упирала на это... Но вариантов много, Грета. Мы не можем отрицать и той счастливой возможности, что старуха просто ошиблась и выдала бред. Однако я бы не ставила на это. Не с нашим счастьем. Скорее всего, пророчество возьмет свое, если оно истинное. И нам обеим известно — сопротивляться бесполезно.

Грета прочувствованно матюкнулась и впилась зубами в бутерброд, сразу становясь похожей на плотоядного хомячка. Хомяк — за туго набитые щеки, а плотоядный — за голодный блеск глаз. Гермиона чуть улыбнулась и потянулась за хлебом — делать второй. Несмотря на воздушное сложение, в Избранную влезало много.

— Кстати, та вампирша, что была в подвале... сотри ей память. Грета, она единственная из живых, кто кроме тебя слышал слова. Рисковать не будем.

Грета была колоссально шилопопым существом; и в какой-то степени, в чем, конечно, Гермиона никогда не признается, она была рада, что за ней будет присматривать большой злой волк... В то, что он сожрет Красную Шапочку с зелеными глазами, в огромном особняке не верил никто. Гермионе же было достаточно поймать взгляд Первородного гибрида, когда он смотрел на Грету, когда та этого не видела, чтобы поставить очевидный диагноз.

Грета с вселенским злом, коим мнил — не без оснований — себя Никлаус, в большей безопасности, чем где-либо еще.

Она была почти готова их благословить. После того, как Клаус вытащил Грету из плена сектантов, баллов в глазах Гермионы он заработал достаточно. Только ее одобрение взбесит подругу и усложнит жизнь Первородному. Грета бывала чудовищно упряма в ущерб себе... И Гермиона не хотела обострять эту фазу замечательного характера подруги. Гибриду и так не сахарно придется.

В своей первой взрослой любви Поттер была настолько трогательна, что у Гермионы все внутри сжималось от желания ее обнять и пообещать, что все будет хорошо. Никто и ничто не отберет у Избранной это ее счастье. Но обещать такого она не могла. Никто не знает, что будет дальше. И в этой канве мутное пророчество виканской ведьмы заставляло насторожиться. У Греты были причины параноить, ведь пророчества и раньше ломали ее судьбу. Оставалось надеяться, что "счастье" с ямочками и пляской чертей с факелами в глазах окажется достаточно зубастым и мудрым — удержит Грету.

О себе Гермиона приготовилась привычно не думать. Она нужна подруге. Свои робкие мечтания, от которых она краснела и в которых не было ничего определенного, нужно было отложить. Тем более — тут мисс Грейнджер грустно вздыхала — они с Элайджей никуда не двигались, то занятые бурным романом Греты и Клауса — их все-таки нужно было иногда растаскивать, иначе дом не выстоит, — то Гермиона сомневалась в себе.

Благородный вампир никуда не спешил, оставаясь все таким же деликатным, милым джентльменом.

Ей вроде было на не что жаловаться, но Гермиона чувствовала, что, придерживаясь рамок, они отдаляются от друг друга с каждым днем. Ей переступить через границы мешал страх быть отвергнутой, неопытность и смущение, но что останавливало Первородного? Право слово, Гермиона не могла спросить прямо. Потому что сгорела бы на месте от вселенского стыда. Все выглядело бы так, что она навязывается, предлагает себя Элайдже.

Даже ради его красивых глаз она не могла упасть так низко... И тут поневоле задумываешься, не лучше ли ругаться в режиме двадцать четыре на семь, как Клаус и Грета, чем быть церемонными с друг другом, как на официальном приеме? У не-сладкой парочки такая страсть была, что шутки Кола были неистощимо оригинальными, благо Грета и Никлаус сами подбрасывали младшему Первородному идеи.

Гермиона сегодня приехала, чтобы поговорить с подругой. Ну и проследить, чтобы той вампирше Грета точно стерла память. Потому что Поттер может просто забыть, занятая перебранками с гибридом, а им потом ее ветреность боком вылезет. Она не рассчитывала увидеть Элайджу — именно поэтому была в синих джинсах, черной майке, которая не скрывала, а подчеркивала плоский живот, грудь и белизну кожи. Именно поэтому ее волосы свободно падали на плечи, а на ногах были кеды. Элайджа видел ее только в платьях и в юбках — при параде.

Она засунула в шкаф очередное платье и оделась более расслабленно. Пусть он увидит ее без футляра строгости.

Стучать и звонить не стоило: почти все в особняке слышали ее приезд и шаги к крыльцу.

Гермиона вошла в холл и едва не споткнулась о чемодан. Их тут аж пять штук было, и все валялись неаккуратной кучей. Впору было задаться вопросом, кто из Первородных переезжает. Ее никто не вышел встречать: ни прислуга — убийства которой очень не одобряла она сама и Грета тоже, — ни члены семьи Майколсонов. Что стряслось?

— Привет, Белль, твое благородное чудовище как раз пытают.

Кол возник за спиной из пустоты так, что даже рефлексы вампира не смогли предупредить ее о его приближении. Первородный обнял ее, совсем не целомудренно прижимая к себе спиной, и поцеловал в щеку, пройдясь носом по нежной, бархатистой коже. Если возлюбленная Ника напоминала характером строптивую фурию, то та, что завладела вниманием Элайджи, несмотря на то, что была вампиром, будила в нем инстинкт хищника во всей его красе.

Смертная ведьма Ника была явно опасна: к добыче хрупкую Грету совсем не получилось отнести.

А вот перешагнувшая порог жизни Гермиона оставалась притягательно живой, не павшей за грань, которая отделяет вампира от человечности навсегда. В карих глазах мелькал испуг, делая их просто неправдоподобно трогательными. Сердце — мертвое — начинало биться так же быстро, как у живой. Она замирала, как сейчас, как лань предо львом. Искушала... И он не мог сдержаться, чтобы не ощутить ток крови, не коснуться фактически запретной. Нет, Кол ничего такого не собирался делать — Элайджа его убьет, но немножко — самую капельку — поиграть ему никто не запрещал пока.

Тем более несмотря на нарочитую строгость, девушка старшего брата была теплой, живой куда больше, чем все вампиры, которых он знал за бесчисленные века. Кол не хотел навредить, он хотел согреться у этого костра жизни среди алого-и-черного бытия вампира.

— Я не Белль, Кол, отпусти, пожалуйста...

Дернулась, начала вырываться, и он в последний раз коснулся губами теплой, явственно заалевшей щеки. Гермиона всегда была горячей, теплой, словно живая, хотя крови пила недостаточно много, чтобы поддерживать свой измененный организм так близко к человеческим параметрам температуры. Из всех них только Никлаус был настолько горяч благодаря своей сдвоенной природе и крови волка в венах. Остальные же без крови в течение пары часов становились прохладными клыкастыми демонами.

— Наша сестренка Бекка приехала. И поскольку Клаус вывез твою колючую подружку на прогулку, которая точно не свидание — не в этой жизни, Майколсон, — он с удовольствием передразнил Поттер, — то удар принял на себя Элайджа. Идем, я обязан увидеть ваше знакомство с Ребеккой.

Гермиона попробовала его остановить, но куда ей, птенцу, против сил Первородного? Кол просто перенес ее в одну из гостиных. Элайжда — черные брюки, расстегнутая на груди рубашка. Можно увидеть красивые ключицы и кожу. Рукава закатаны — обнажают мощные предплечья с выпуклыми венами. Стоит у окна. Обернулся и смерил Кола неласковым взглядом, но стоило глазам Первородного остановиться на ней — тут же появилась ясная улыбка.

И присутствие Кола перестало ей так досаждать. Она в безопасности. В том числе от нахальных ручонок младшего Первородного.

— Очередная Элайджи? Вы тошнотворны.

Ребекка Майколсон оказалась неканонично златоволоса. Голубые глаза — синие, как весеннее небо... Красива, капризным абрисом губ похожа на Клауса. Бесцеремонность и умение выражать презрение — точно от Кола. А королевская осанка, непринужденная грация роднили ее со старшим братом. На прелестном личике Первородной капризная досада мешалась с чем-то схожим с завистью.

— Бекка, хватит оскорблять Гермиону, — уронил веско Элайджа, припечатывая сестру одним взглядом к креслу. Он подошел к Гермионе и взял ее пальцы, поцеловал, а затем перевернул руку и прижал к своей щеке. Улыбка, горячее дыхание и взгляд карих глаз обволакивали ее. Элайджа этим всем показывал, что он рядом, что не даст в обиду, что она нужна и важна. Невербальная демонстрация вместо пустых громких слов.

— Гермиона, позволь представить: наша младшая сестренка Ребекка. У нее дурное настроение после перелета, но она исправится.

— Мечтай, брат... Можете продолжить миловаться. Я к себе, и мне нужен чертов Никлаус. У него час, чтобы явиться домой, иначе я его сама найду. Позвони ему, Элайджа, раз трубку, когда звоню я, эта гибридская задница не берет.

Первородная намеренно толкнула Гермиону плечом, доказывая, что поладить им будет очень сложно. Ощущение было, что Ребекка возненавидела ее, даже не видя ни разу. Гермиона очень хотела понять причины такого враждебного отношения.

Клаус был реально милым, и Грета ловила себя на странном ощущении, что это ее не бесит. Плохой злой волк, она — и не бесит? Как минимум странное сочетание, учитывая непростую и насыщенную историю их знакомства. Она-то ненавидела его так, что то мечтала убить, то боролась с дурной нежностью к этому гибриду, то таяла, как последняя идиотка, от его взглядов... И все это действо сопровождалось таким неслабым эмоциональным накалом.

Чтобы вы лучше представляли температуру — примерно как в жерле вулкана. Правда, покоя с невозможным, противоречивым Героиня сбывшегося пророчества не чувствовала совсем. Грете и вовсе казалось, что покой не для нее. Она может бежать куда угодно, но своих заклятых демонов заберет собой. Ее сделали сильной не чьи-то наставления, а бесконечные удары судьбы.

— Ты загрустила, потому что со мной?

Во взгляде Первородного был не только интерес, а даже некое опасение, что она скажет "да"... Зеленоглазая строптивица топнула ножкой в ботинке: с каких пор, ради Мерлина, она может так легко читать Клауса? Читать и тянуться к нему, видя не притворные маски великолепного лжеца, а настоящие чувства. Что это — судьба или мазохизм? Грета очень хотела бы знать. А также понять, почему из всех парней на планете выбрала именно Майколсона.

— Нет. Не все на этой планете связано с тобой, о великий Никлаус Майколсон.

Вышло колюче и даже грубо. Но он лишь запрокинул красивую голову и расхохотался в безбрежно голубое сегодня небо. Поттер отвернулась — вот еще, будет она им любоваться, как влюбленная кукла... Сдался он ей! Однако она все еще оставалась гриффиндоркой, поэтому верить в собственную ложь не научилась. Еще как сдался. Раз гуляет с ним практически под ручку. Согласилась поехать, хоть и огрызалась. И все еще живет в его доме на непонятном положении.

— Ты смущена, поэтому все очаровательные колючки нацелены на меня. Не нужно, Грета, я не обижу.

Клаус осторожно проводит пальцами по фарфоровой щеке, настолько нежной, что кажется — его пальцы художника и убийцы оставляют на коже след. Горящую метку, которую хочется проследить губами, только она не позволит такой вольности. Поэтому он сдерживается. Не хочется все сводить к их жаркой привычной перебранке. Нет, сегодня у них свидание, и ругаться на нем — это не способ очаровать девушку. Даже если она самое строптивое создание на свете.

— Никлаус, ты не можешь мне этого обещать.

Она прикрывает глаза, пряча испуг, обвинение и покорность в темно-зеленом омуте... Тянется за его рукой, подставляясь под неспешную ласку, как зачарованная. Грета позже будет корить себя за безволие пред ним. Однако сейчас ей хочется побыть просто девушкой. На первом нормальном свидании. В Хогвартсе было как-то не до того. Что ни год — так визит Тома обеспечен. Никогда падла не давал нормально доучиться своей противнице. Грета была для мальчиков таким же мальчишкой и ничего страшного в этом не видела. Лучше свой парень, чем неуклюжее нечто. Все равно флиртовать она не умела.

— Могу, по крайней мере, на сегодня, — серьезно обещает он ей и нависает сверху — над такой хрупкой. Обвивает руками талию прекрасной сильфиды, создания воздуха и света, и притягивает к своему телу, где через край бьется животная мощь. Сковывает, чтобы не упорхнула в небо от него — того, кто волчьей половиной прикован крепко-накрепко к земле. От контраста его, такого опытного, прошибает дрожь. Клаус вдыхает ее дурманящий запах, трется носом о маленькое ушко и наконец накрывает полуоткрытые губы своими. Втягивая в неторопливый, нежный поцелуй. Сегодня он не хочет сожрать свою девочку-беду целиком, нет, он будет ее нежить. Ведь обещал же...

— Целовать тебя мне нравится гораздо больше, чем продираться через колючки, — легко признается Клаус, наклоняется, чтобы она перестала стоять на носочках и смогла дотянуться до него и удобнее уместить руки на его шее. Его маленькая... Додумать он не успевает. Потому что тонкие пальчики вплетаются в его волосы, Грета наклоняет его голову и с решительностью, горящей в изумрудных глазах, целует в ответ, прикусывая ему губу, тут же зализывая место укуса. Гибрид рычит глухо и надреснуто. Она была сама невинность до встречи с ним и поэтому не понимает, что творит. Но как тут сдержаться?

И с любой другой Никлаус бы уже не сдерживался. Но Грета — особый случай.

— Мне нравится... провоцировать тебя, и целовать тоже.

Горящий взгляд, бардак из золотистых на концах кудряшек, созданный ее пальцами, — такой Клаус казался близким и неопасным. Почти плюшевым волком. Опасное, очень опасное заблуждение. И что с того? Грете хотелось поддаться ему. Ощущение власти над ним делало ее безрассудной. Наполняло хмельной радостью и пьянящим ощущением жизни в каждой жилке. Самой себе она уже не казалась изможденным призраком. Обреченной девочкой без дома.

— Я ведь могу не сдержаться, Грета, я ведь не джентльмен, а чудовище, зеленоглазая моя.

Это Клаус выдохнул ей в губы, прежде чем убрать черные пряди за уши, целуя щеки по очереди.

— Кто сказал, что я боюсь чудовищ?

Грета вся горела мятежным вызовом, но свое же собственное предложение не закончила: она не боится — она убивает чудовищ. Поттер против воли посмотрела на рукав куртки — там прятался шрам, оставленный клыками тысячелетнего Василиска. Ее первое убитое чудовище, не считая несчастного Квиррелла. Напряженный бой, который должен был закончиться для двенадцатилетней соплюшки смертью, и все же она дышит. Лорд и Змей — уже нет.

— Откуда этот шрам?

Клаус бережно приподнимает ткань и с яростной обреченностью смотрит на тоненькое запястье. Белую-белую кожу уродует рубец так, как будто эту ручку-веточку пробили насквозь. Он давно зажил и не причиняет ей боли. Первородный знает историю Девочки-Которая-Выжила, но знать и видеть наглядные доказательства — не одно и то же. Великий и бесчувственный Никлаус Майколсон ненавидит свидетельства того, что Грете причиняли боль. И одновременно восхищается ее стойкостью, отвагой и силой как викинг и художник... Невозможное сочетание в одном, возможное благодаря бессмертию и неисчислимым годам, оставленным позади.

— Того, кто его оставил и отравил меня, я заколола легендарным мечом. Оставь это, Клаус, мои шрамы не стереть даже твоим порочным губам... Это прошлое — его не изменить. А я — живая — здесь, с тобой.

Маленькие ладошки ложатся на его щеки, и он, прежде чем поднять голову, целует запястье — иступленно и невыразимо страстно. Гибрид не может сказать: "прости, что не защитил", потому что это бессмысленно и сентиментально. Он тогда ее не знал и не мог защитить. Кроме того, он за свои-то преступления не извиняется никогда, так отчего сейчас Клаус хочет повиниться за чужие?

— Любовь моя, ты считаешь меня порочным?

Грета закатывает глаза: эта самодовольная, полная открытого превосходства и чертят улыбочка мигом стирает меланхолию между ними. Она сама просыпается от сна запоздалых сожалений. Отходит от Первородного, благо тот отпускает, и берет его под руку. Грета хочет зайти перекусить: ей, в отличие от некоторых, нужна нормальная еда. И быть может, если он будет паинькой, она расскажет ему о старой Шляпе, фениксе и Великом Змее. О дурости и отваге, что вели ее тогда. И до сих пор непонятно, чего в ней больше.

— Да?

Но звонит мобильный Клауса, и тот в мгновение превращается в раздраженного тирана.

— Передай сестре, что я вернусь домой, когда посчитаю нужным. И Ребекке меня лучше не злить. Элайджа, я все сказал.

— Так я познакомлюсь с единственной девушкой среди вас?

Грета спрашивает с заметным воодушевленным предвкушением. Он сам настроен скорей обреченно-скептически. Потому что Бекка — это Бекка. Она не выносит все его живые игрушки и наверняка посчитает Грету очередной такой. Чего Клаусу не хочется. Как и того, чтобы сестра разболтала Поттер о его давних похождениях. Грета, разумеется, знает, что он не ангел, но Ребекка из чистой мстительности обязательно припомнит и вытащит на свет худшие из его деяний. Покажет зеленоглазой, какой он ублюдок. И тогда на поцелуи нечего рассчитывать.

Это понимание для него — такого гордого — словно пощечина.

Никлаус не станет молить девушку о взаимности... Тем более когда она такая, как Грета, — сам живой свет. А сама она отвернется от него. Так было всегда. Чувства не только величайшая для бессмертного глупость, но и извечный дамоклов меч сожалений. Он сам добровольно возложил голову на плаху, а палачом, о ирония, выступят волшебная сильфида и собственная сестра. Дурак...

Этот остров, лес, камни и туманы, а еще неизбежность океана вдали… Грета ощущает здесь всем своим существом магию едва ли младше темных валунов на склонах холмов. Ей здесь не нравится, о чем Девочка-Которая-Победила сообщает громко и без оговорок, дающих двойную трактовку. Хотя как место заточения зла блядский остров неплох. Сейчас, в двадцать первом веке, сюда трудно добраться, а тысячи лет назад это был настоящий край света. 

Сайласа, зуб василиска ему в печень, захоронили — живьем — где-то здесь. 

Они ищут гробницу. 

И временами Грета думает, каково это — провести тысячи лет в склепе? Причем имея путь к спасению, но упорно не прибегая к нему. Ведь испив лекарство, ты тем самым потеряешь любовь. Древняя драма, казавшаяся Поттер такой скучной на материке, теперь — здесь — ее увлекает… Право слово, Грета настолько размякает, что даже думает, что понимает, почему Сайлас предпочел бесконечную муку благословенному дару смерти. Впрочем, новорожденная сентиментальность в ней не помешает его убить, если первый бессмертный станет у нее на пути. 

Грета помнит еще, как оказалась в «гостях» у сектантов. 

Они двигаются медленно, в основном из-за нее и из-за того, что на острове они точно не одни. Клаус как у себя дома — уверен, небрежен и, кажется, наслаждается дикостью первозданной природы, ну точно — волчара… Элайджа безупречен, всегда готов поддержать, но насторожен и при этом не отпускает от себя Гермиону. Сестра Первородных раздражает, провоцирует и ноет. Грета в принципе уже привыкла. Только самый младший в семье, Кол, молчалив и готов убивать. Ему эта затея категорически не нравится. 

Во вторую их ночь на острове, сидя у костерка, Кол Майколсон рассказал ей, как вырезал под корень секту последователей Сайласа. Почему испугался, а не заинтересовался учением этого «бога», несмотря на всю свою бесшабашность. И, кажется, Грета принимает его аргументы. Потому что они разумны. Да и ее магия от проклятого острова не в восторге. 

Она многое знает о безумцах… В конце концов, прожила долгие годы с частью гения и безумца в голове. Грета смотрит на огонь и думает, что же свело Тома с ума? Жестокость жизни сироты? Одиночество? Или собственная магия, а потом осознание величия и позора собственной крови? Поттер себя с этими размышлениями поздравляет и называет идиоткой. Нашла кого вспоминать и о ком думать. Разве остров недостаточно зловещий и унылый для того, чтобы еще тащить из памяти призрак Темного Лорда? 

Тому здесь бы понравилось. У нее от концентрации магии покалывает кончики пальцев, гудят кости, и временами, точнее ночами, раскалывается голова. Грета плохо спит. Она слышит крики, стоны, вопли. Словно здесь только кости, только неупокоеный прах. 

Ни теплый взгляд Гермионы — она-то сразу заметила, насколько ей не по себе. Ни объятие Клауса, которое она принимает чисто из шкурного интереса — ночами холодно, зуб на зуб не попадает. А этот большой злой волк такой горячий, что Грета к нему приникает и прячет холодный нос в сгибе чужой вкусно пахнущей шеи. Ни мрачноватые шутки Кола не изгоняют из нее напряжения. Бывшая Героиня достает и вертит в руках свою легендарную палочку. Проводит тонкими пальцами по теплой древесине и успокаивается ненадолго. 

Грета обрела круги под глазами, привычку огрызаться больше положенного и походку готовой к бою кошки. Ей кажется, что они идут в ловушку. В зеленых глазах мрачные тени, не похороненные от той войны, через которую она прошла. Она оставила надежду на мирный исход, только ступив на этот пляж. Грета поставила перед собой цель — лекарство для Гермионы. Что бы там ни планировал Клаус и что бы там для себя ни хотела его истеричная сестренка. 

Гибрид пытается к ней пробиться, но за исключением ночи, когда она не спит и согревается в его руках, Поттер холодна, как арктический лед. Ее смущение, все глупые мысли о нем, даже влюбленность истаяла. Грета понимает, что сейчас игры кончились: они временные союзники. Однако стоит дойти до склепа Сайласа, все переменится в тот же миг. Лекарство Майколсоны не получат. Она не станет первой их предавать, но готова к удару с их стороны. 

С высоты скал озеро внизу кажется свинцовым зеркалом, мертвой водой. Первой прыгает Ребекка, за ней рука об руку Гермиона и Элайджа, с которой у нее не получается поговорить наедине. Слишком много чутких, всеслышашащих ушей… Потом Кол. И наконец пред обрывом остаются они одни. 

Грета угрюмо пинает кирпич вниз. 

— Иди ко мне. 

Клаус действительно просит, подходит ближе, берет ее ладошку и целует пальцы. Бережно, деликатно, будто она из стекла и фарфора. Не в туристических ботинках, штанах с карманами, не в свитере с высоким горлом, не в куртке аляске и перчатках с обрезанными пальцами. Так, будто у нее не обветренное лицо, сломанные ногти (не спрашивайте, где поломала) и взгляд убийцы. На голове высокий хвост. Где тут прекрасная дама, которую он воображает, что видит, судя по отношению? Грета раздражается. Она сейчас скорее маггловский тяжелый танк — сомнет все на своем пути, а него нежности. 

— Я ведьма, если ты не забыл, Клаус, справлюсь сама. 

Его мягкость к ней сейчас раздражает сильнее, чем приказы. 

Грета воспаряет дымом и летит через озеро — туда, где гробница Сайласа. Остальным придется обойти воду. Она выиграла минут пять или шесть. Поттер смотрит на вход безо всякого благоговения, в уши забивается шепот. Что-то там о маме и папе, Сириусе, Тонкс и Ремусе… Лицо еще больше ожесточается. Грета ненавидит такие игры. Мертвых нельзя вернуть. И их уж точно не возратит колдун, который думает, что вечен. 

Поттер помнит такого же ловкача, который верил, что ускользнул от Госпожи… 

Она достает палочку и вырезает над входом цепочку рун. Ничего слишком сложного, зато незыблемо, как камень… Гермиона мгновенно прочтет и расшифрует. Да и Майколсоны тоже, они ведь викинги. Однако из пещеры не выскользнет дух и не выйдет никто одержимый им. Привет тебе, несчастный заика Квиррелл. Грета научилась быть предусмотрительной. Тяжко, долго и через смерти тех, кого любила, но научилась. И теперь меры приняты: можно подождать. 

На сером камне руны как черные порезы — не заживить, не стереть. 

— Зачем это? 

— Не прикидывайся. До обращения Сайлас был магом, когда они упокаиваются легко? И тысячи лет прошли — и глядите-ка: он не забыт. Поэтому, Кол, давай не будем делать вид, что рассчитываем там найти только труп, ок? 

Кол ей вообще-то нравился, несмотря на налет трикстера в нем, всякие нехорошие вещи, на которые был способен. Он был умен, очень многое знал о магии, и был забавным. И не умолкая дразнил Клауса, то бишь постоянно. За это Грета многое готова была ему простить. 

Сейчас особенно, потому что Кол Майколсон смотрит с пониманием и едва уловимой жалостью. Он-то знает своего параноика брата. Знает то, что знает и Грета Поттер — их «не сказка» о любви с Клаусом Майколсоном закончена. Да хотя бы потому, что они у цели. И каждый хочет забрать лекарство себе. Они больше не союзники. Грета понимает, что потеряла порочного, невыносимого, самоуверенного мужчину, и ей больно по-настоящему. Однако она не отступит. 

Парни появляются и уходят, а дружба остается. 

Гермиона для нее гораздо важнее ее разбитого сердца, мечтаний и робких надежд на что-то вместе с Никлаусом. Подруга смотрит на нее с болью… Что же, в их парочке Гермиона всегда была умной. Поэтому уже сообразила, что их сказка закончилась. Принц, который так нежно удерживает ее ладонь в своей руке, скоро обратится в чудовище. Об Элайдже Майколсоне можно многое сказать с восхищением, но он всегда выбирает семью. А значит, Клауса. 

— Судя по решительно нахмуренным бровкам, любовь моя, ты приготовилась к бойне. Так? 

Клаус соткался из воздуха прямо перед ней, и лишь на миг палочка дрогнула в руке бывшей Избранной. Но Грета умеет подавлять, иначе не победить. Не выжить, что важнее. Он, верно, решил: она готова к бою. И куртуазным обращением подвыпившего аквитанского трубадура это не исправить. Не в этот раз… — качает головой Грета. 

— Даже не отрицаешь. Жестокость тебе не к лицу, Грета. Я предлагаю договариваться, а чего ты, Грета, ждала? Что я оглушу тебя, вырву сердце мисс Грейнджер, чтобы ты меня возненавидела? Мне нужно уничтожить лекарство — оно последнее, что может нас убить. Если она, — Клаус тыкнул пальцем в Гермиону, — хочет отказаться от вечности, какая мне разница? 

— Ник, ты не можешь! 

Конечно, Ребекка кричит, в голосе и глазах отчаянные, злые слезы. Кажется, Первородная вот-вот бросится на брата с кулаками. Золотые волосы растрепались, по миловидному личику ползут черные вены, и чернота постепенно заливает яркие глаза… И вот уже не отчаянно красивая девушка перед ними, а чудовище. Которое готово атаковать. 

— Кол, — с показательной и небрежной скукой роняет Клаус…

Сотая доля мига — и кричащая гадости Ребекка падает в руки поймавшего ее Кола. Из спины Первородной торчит прихотливая рукоять кинжала. Элайджа трет лицо и укоризненно смотрит на Клауса; впрочем, предпринимать какие-то действия и протестовать он и не думает. Идея того, чтобы Ребекка стала человеком после стольких тысяч лет вечности, кажется ему, всегда такому доброму к ней, абсурдной. Он не хочет терять сестру. Как и девушку рядом собой — ведьмы смертны, а он нет. 

Значит, им с Гермионой суждено расставание. 

Первородный это понимает, но готов ее отпустить… Потому что она не Ребекка, она еще не забыла, каково это — быть смертной. И даже сейчас пьющая кровь Гермиона слишком живая для вампира. Может, эти доводы по отношению к родной сестре покажутся лицемерными, но каков итог? Его сестра забыла, насколько люди слабы, уязвимы и как быстро сгорают. Ее мечты иллюзорны и не дадут ей ничего. Клаус, как ни странно, хочет спасти Ребекку, только метод выбирает, как обычно, такой, который она ему никогда не простит. Как и Колу, который выполнит приказ, как и ему — что стоял и смотрел. Бездействовал. 

— Никлаус, чего-то такого я ждал. 

Голос благородного вампира звучит устало. 

— Кол, останься, пожалуйста, снаружи и присматривай за сестрой. Думаю, мисс Поттер, теперь вы можете быть уверены в искренности Никлауса? Лекарство получишь ты, Гермиона. 

Даже если это сожжет мое сердце… 

Этого, впрочем, Элайджа не прибавляет, потому что его чувства несущественны.

Мир населен хорошими и плохими людьми, монстрами, чьей жребий Тьма… Но никто не может жить вечно. Ее лучшая подруга доказала это на примере Темного Лорда. Гермиона не хотела быть бессмертной и одновременно мертвой. Бытие вампира убивало в ней человечность. А существовать бесконечность как чудовище она не хотела.

Поэтому, казалось, для нее выбор был очевиден — принять лекарство.

И получить все, о чем она мечтала, и обречь милого, любимого — в этом Гермиона себе призналась — бессмертного еще на одну потерю. Однако готова она на такую жертву, это существование вампира, пусть ради бесподобного и влюбленного в нее Элайджу? Кроме того, еще профессор Снейп отучил ее брать в рот то, в чем полностью не уверена.

Именно поэтому Гермиона не спешила стать смертной еще там, на острове. Стояла над изувеченным Деймоном Сальваторе и его братом. Над бессознательной Бонни и Еленой, у которой срастались конечности. Всем им стоило сидеть в Мистик-Фолс и не пытаться их остановить. Но эти “герои” вломились в дом Клауса и освободили охотника Гилберта, Кэтрин Пирс и поперлись за ними на проклятый остров.

Грета действовала предельно жестко.

Особенно когда старший Сальваторе, чтобы разжать окаменевшие ладони древнего мага, попытался скормить Сайласу саму Грету. Вспышка магии пронеслась по всему лабиринту, и Грета стала действовать так, как когда сражалась за свою жизнь, особенно не оценив, что ведьма Беннет пыталась убить Клауса. Откуда у этих оказался кол из белого дуба, еще предстоит выяснить.

Но пока они победили. Только Гермиона не чувствует радости, что на ее тонкой ладошке лежит фиал с рубиновой жидкостью. Тем, что, по преданию, может сделать вампира человеком. Она скорее потеряна.

— Я не буду пить неизвестно что, основываясь на предании.

— Умно. — Грета, казалось, облегченно выдыхает.

Героиня боялась, что Гермиона примет опрометчивое решение. Да, она сама настаивала, что лекарство — это выход для лучшей подруги. Но личное знакомство с Сайласом и тем злом, что он являл собой, несколько поколебали решимость Поттер. Именно поэтому она держится близко-близко к дерзкому Первородному гибриду. Тонкая, хрупкая, с черными локонами, рассыпанными по плечам… Словно это и не она недавно раскидала всех пришедших им помешать. Однако Грете впервые не хочется быть сильной. Может, она и дура, но доверилась Клаусу Майклсону.

— Что будем делать с ним?

— Оно живое, Гермиона. — Грета нервно пожимает плечами. — И я честно не знаю, что нам делать. Каждого можно убить, даже Первого Бессмертного, но пока я не знаю как.

— Amore mio, ты хочешь оставить его здесь как есть?

— Нет. Это будет глупо. Гермиона, варианты?

От этого вопроса ей сразу легче. Ведь Гермиона уходит тем самым с зыбкой почвы сомнений в собственном выборе. И сразу занимается решением привычной задачи — бессмертный злодей, Поттер и необходимость не довести все до новой войны. Грета права в одном: эти дебилы — Гермиона смотрит на беспомощных Сальваторе и девиц — нашли остров, значит, и другие смогут.

Гермиона, далекая от беспричинной паранойи, не хотела выпускать такое чудовище, как Сайлас, в мир. Но и бросить его здесь… это слишком самонадеянно.

— Тело — это только тело. Его подвергли заклятию окаменения, и все равно он смог влиять на тех, кто приходил сюда. Грета, мы можем раздробить тело на куски и утопить в разных частях света. Но его дух. Он древний и…

— Бессмертный.

Поттер, кажется, поняла к чему ведет подруга. И была — вот честно — шокирована. Потому что Гермиона обычно была более этична в том, что касалось темной магии. А то, что она сейчас предлагала, было сущим изуверством, темнейшей магией. И они обе — вот же не повезло в прошлом! — прекрасно знали, как ее использовать. Только Грета вовсе не был уверена, что хочет этого.

— Что такое, Грета?

Вечный соблазнитель был предельно серьезен. Он коснулся пальцами ее щеки.

— Он уже проклят. И так озлоблен… Я могу разорвать его душу на части, и без вместилища эти части погибнут. Клаус, это темная магия. Я боролась против такой.

Гибрид понял, почему она, такая отчаянно храбрая, задрожала, почему ее глаза потемнели. Сомнения и память о пережитом ужасе. Клаус понимал: в его жизнь вошла жестокость, когда он был еще маленьким мальчиком, и Грета испытала то же самое. Более того: она воевала… Первородный был впечатлен ее силой. Решимостью противостоять даже ему. Он чувствовал сожаления о том, что ей довелось вынести, и вместе с тем восхищение, что Грета не была сломлена.

В ней не было жестокости. В отличие от него, она смотрела на мир с бесконечной добротой. Она была более стойкой, чем он — легендарный Клаус Майклсон.

— Элайджа?

— Такая магия оставляет свой след. Поэтому нет, брат, мы не будем рисковать так. Грета, а если засунуть его в ящик, который станет совершенной темницей? Чтобы Сайлас был не способен проникать в головы других? То, что ты предложила, Гермиона, оставим лишь на самый крайний случай.

Элайджа переплел тонкие пальчики девушки со своими. То, что она, так желающая быть человеком, ведьмой, остановилась, чтобы дать им еще немного времени. Элайджа боялся того, что Гермиона примет лекарство в тот же момент, когда оно окажется в ее руках. Это бы разделило их навсегда… Для смертной и вампира не бывает счастливого финала. Потому что, как бы ни была велика любовь, один вечно будет хищником, а другой — его пищей. И вампиры эгоистичны даже в своих самых светлых чувствах.

Первородный понимал, что не хочет, чтобы она старела и умирала. И если бы Элайджа ее обратил насильно, не в силах вынести мысли о потере, Гермиона его бы никогда не простила. Все то прекрасное и доброе между ними стало бы ненавистью.

— Теоретически это возможно. — Грета улыбнулась. — И даже практически возможно.

Девочка-Которая-Выжила подняла руку, и на ее тонких пальцах появилось кольцо с грубым камнем в темной оправе. Один из даров смерти. Тот, который имел бесконечную власть над духами. Воскрешающий камень. Способный дать ей силу подчинить и заключить даже бессмертного. Власть его неизмерима. И Сайлас почувствует ее на себе, ведь Грета — полноправная владелица даров.

— Клаус, нам нужен железный ящик для этого.

Отдирать Сайласа от его ложа, очевидно, будут Первородные. И они же найдут ему “гроб”. Грета подошла к Гермионе и обняла ее. Она видела, что подруга уже терзается, казалось бы, таким простым выбором. До того, как на пути Гермионы возник галантный Элайджа Майклсон, который поразил ее сердце, Гермиона точно знала, что хочет вновь стать смертной. И теперь Гермиона должна была выбрать между чувством к Первородному и жизнью, которую она всегда хотела для себя.

— Я не знаю, что мне делать, Грета. Растеряна, как никогда.

— Ты его любишь?

Кивок в ту сторону, куда ушли Первородные братья и костоломка, в сторону младшего Сальваторе, который пытался прийти в себя. Грета повертела палочку в руках, ожидая ответа от Гермионы. Она-то была готова принять любой выбор подруги. Но сделает ли то же Майклсон?

Грете не по душе было пачкаться в чернейшей магии, и нет, святой Девочка-Которая-Победила себя не не мнила. Однако у нее были моральные границы и список того, что она делать ни в коем случае не хотела. И разрыв чужой души, пусть души одержимого и злобного чудовища, в ее планы не входил. Она была благодарна, что Первородные — оба — приняли это без вопросов.

С Колом же было сложнее. Он так орал… Похоже, был буквально готов пристукнуть их за решение тащить тело Сайласа на материк. Да еще Поттер не позволила ему убить Деймона и всю остальную шайку-лейку. Поэтому причины злиться и у без того вспыльчивого Первородного были.

Грета понимала, что наживает себе врага.

И уже нажила в младшей сестренке Никлауса врага. Ребекка ей не простит крушения своей иллюзии в том, что она сможет жить как смертная. После тысяч лет бессмертного бытия… Повезло, что Гермиона не спешила принимать решение. Пусть была вампиром не колоссально долгий срок, как Ребекка Майколсон. Гермиона понимала, что потеряла и что приобрела. И совершенно не собиралась спешить.

Она была взрослее и сознательнее такой древней белокурой вампирши.

— Ты даже не помнишь, каково это — быть человеком.

Ребекка на нее зарычала… на что Поттер и бровью не повела. Перед оскаленной пастью василиска рык Майколсон не впечатлял совсем. Тем более Грета не боялась Клауса, чтобы дрожать перед его взбалмошной сестрицей. Героиня вернулась к своему бокалу с шампанским. Правда, непонятно, что они праздновали. Обстановочка на борту частного самолета была напряженной донельзя.

— И хочешь, чтобы по твоему требованию твои братья отдали тебе лекарство, а затем смотрели, как ты стареешь и умираешь.

Грета осознавала, что ее увещевания Ребекки — это тот еще мартышкин труд. Но ведь Героиня всегда была упрямой. А братьев Первородная слышать категорически не желала, упрекая их в эгоизме и злобе. Хотя даже недовольный Кол был целиком и полностью на стороне старших в вопросе лекарства и Ребекки. Что ее тоже бесило… Она осталась одна, братья ее предали. Даже благородный Элайджа.

Последнему Грета сочувствовала от всей души, потому что сестра устроила ему просто грандиозный скандал. Назвала лицемером. За то, что тот предпочел “родной крови девку” — если что, Первородная это о Гермионе. Ребекка не понимала, почему то, чего она хотела больше всего на свете, должно достаться очередной девушке старшего брата.

Хотя девушка — это поправка, на самом деле Майколсон назвала Гермиону шлюхой.

Поттер от немедленного палочкоприкладства остановило только то, что они в самолете на высоте семи тысяч. И если она и Первородная подерутся, то приземление вряд ли будет мягким. Ну и просьба Гермионы не трогать эту стерву. Которую Грете очень хотелось проигнорировать. Потому что Майколсон явно забывалась. Пусть Элайджа двумя предложениями заставил сестру извиниться и Гермиона великодушно приняла извинения.

— Им будет плевать. Так же, как Нику плевать на тебя… Как только он тебя трахнет, может забыть о ваших тошнотворных нежностях.

— Ребекка.

Клаус прорычал имя нерадивой сестрицы, и его глаза пожелтели, он намеревался встать, однако не успел. Грета встала из своего кресла и села ему на колени. Она его уже достаточно знала, чтобы понять, что просто просьбы угомониться будет мало. Ребекка братьев достала, и изрядно. Правда, только один мог всадить ей в сердце кинжал и уложить в гроб на пару десятилетий. И Грета грубиянку от этого исхода только что обезопасила.

Руки Никлауса тут же легли на тонкую талию, прижимая невеликую, но драгоценную тяжесть на его коленях ближе. Гибрид улыбнулся и поцеловал темную макушку. Для него, чья бессердечность была настолько общеизвестна, что вошла в легенды, было облегчением, что она оттаяла. Клаус помнил, какой она была на том проклятом острове. Когда думала, что он предаст ее.

И невероятно, но факт: недоверие, холодность и даже боль Греты Первородного гибрида задели сильнее, чем он мог бы представить раньше. Он не хотел стать ее разочарованием или разбить сердце. А отчаянная Грета, по всей видимости, себя к этому подготовила заранее.

Никлаус мог бы восхититься ее целеустремленностью и силой духа, если бы невероятно упрямой зеленоглазке не было больно. Конечно — Майколсон чуточку самодовольно улыбнулся — ее эмоции показывали, что Грета к нему далеко не равнодушна. Сейчас Клаус был доволен: проблема с лекарством будет решена.

Либо Гермиона его выпьет и разобьет его старшему брату его сердце рыцаря. Либо он его лично уничтожит как последнюю угрозу их вечности. Но Ребекка может дуться и орать сколько угодно, она его не получит для ее же блага. И не потому, что они ее ненавидят, как заявляет сама Бекка.

Конечно, оставался Сайлас и придурки.

Клаус посмотрел в хвост, где они валялись на полу. Братья Сальваторе, ведьма Беннет, двойник и Кэролайн. И ему было все равно, что девушка, которая вызывала интерес, лежит в общей куче. Во-первых, Кэролайн вампир, и ей ничего не будет, во-вторых — до нее должно дойти, что его симпатия больше не является индульгенцией. И если Форбс еще раз пойдет против него в угоду своим тупым друзьям, то Никлаус будет жесток.

— Иди на хрен, Ник, я буду пить. Смотреть на вас не желаю, слышать тоже.

— Пожалуйста, бара до приземления должно хватить.

Грета прижала палец к губам Первородного, потому что Ребекка наконец решила затихнуть и перестать делать перелет для всех остальных невыносимым. Поэтому она не позволит Никлаусу испортить эту воистину благословенную тишину. Даже если это означает довольную гибридскую морду и немалую долю смущения для нее лично.

У нее достаточно причин для беспокойства, кроме разборок в семье Первородных. Тысячелетние склоки — это слишком для той, из кого проклятый остров почти выпил все силы. Грета рада, что они улетели… Даже тому, что в багажном отделении летит Сайлас в ящике.

Клаус берет ее запястье и целует. Глаза плута и демона из темных сказок мягко сияют. И это не притворство. Грета совсем не хочет обвинять сейчас мужчину в расчете или далеко идущих планах. На самом деле она рада расслабиться чуточку. Отпустить ситуацию, пока они в воздухе, а проблемы остались на земле.

— Спасибо. — Тихо ему в шею, практически борясь с желанием уснуть у него на руках. Грете всю жизнь не хватало покоя. Сначала жертва войны и чужого безумия, потом пешка в игре, которую она не могла понять. Но не забавно ли: сейчас Грета нашла покой в объятиях того, кто жутко раздражал ее с первого же мгновения, с первой их встречи? С Клаусом, мать его ведьма, Майколсоном.

Никлаус умиротворен. Насколько это возможно для такого, как он… Непривычное ощущение, но, кажется, он даже может им наслаждаться. И еще немного он беспокоится за Элайджу. Если у них с упрямой, своевольной и совершенно очаровательной Гретой мир, то у сладчайшей парочки — не самый легкий этап.

Элайджа даже сел подальше от своей девочки… Мда. Если он не вмешается и не вправит мисс Грейнджер мозги, очень может быть, “благородство” старшего брата его же доконает. Клаус не хочет на это смотреть. Тем более став снова смертной, кареглазая станет очень интересна другому брату. А чем может закончиться для умной, красивой и сильной девушке интерес его младшего брата, Никлаус видел на протяжении веков.

Грета ему такого никогда не простит.

Хотя ситуация была сложной. Во-первых, потому, что с девушкой Элайджи и одновременно лучшей подругой своей возлюбленной он не может быть таким уж чудовищем. Значит, привычная практика запугивания и ультиматумов не сработает. Может, это и не плохо. Клаус любит сложные вызовы.

Гибрид абсолютно убежден, что лекарство никакого счастья Гермионе не принесет. И слепому видно, что она влюблена по уши. И без Элайджи больше не сможет. Так зачем все усложнять?

Можно долго говорить о свете и тьме. О демонах внутри нас и о том, что делает из человека чудовище… Только Гермиона не хотела обо всем этом думать. Она уже была обращена в монстра, хотя отняла первую жизнь еще до того, как стала вампиром. Война никого не щадит. Уж тем более девочек, мнящих, что одними умом и добротой можно спасти мир.

О нет, спасают его не так. И когда тебя пытаются прикончить, последнее, о чем ты думаешь, — это спасение мира. Проверено на себе, поэтому Гермиона знала, о чем говорила. Она стала убийцей, защищая свою жизнь, до того как ее человеческое сердце стучало свои последние удары. Именно поэтому не важно, кто ты, а важен твой выбор.

И сейчас перед ней лежал предельно простой выбор.

Гермионе действительно позволили выбирать: принять лекарство и стать снова смертной, человеком и ведьмой. Или выбрать вечность вампира. Ту вечность, которую Гермиона никогда не просила для себя. Она не искала бессмертия, но получила его в дар как проклятие. И до встречи с Элайджей Гермиона о своей вечности вампира думала так.

На нее никто не давил.

Элайджа был слишком благороден, чтобы довлеть над ней, и умен, чтобы просить не принимать лекарство от вампиризма. А еще то, что он к ней чувствовал, было настоящим. Именно поэтому он смотрел в иллюминатор, пил свое виски мелкими глотками и молчал. Давал ей выбор и не желал, чтобы она его возненавидела, если выберет неправильно.

Грета же была занята своим невыносимым гибридом, с коим помирилась, и психующей Первородной. И Гермиона была благодарна Героине за то, что Грета не вмешивалась. Хотя Грете было проще, чем влюбленному в нее Первородному — подруга примет любой ее выбор. Примет и одобрит.

Гермиона вспоминала свою жизнь ведьмы. Полную магии и приключений. Такую яркую. Магия подарила ей сказку, друзей и раскрыла ее таланты. А также вмешала в войну, ожесточила и научила убивать. Гермиона осознавала, что, став вновь ведьмой, она может рассчитывать на блестящую карьеру в Министерстве Магии. Это то, чего она, умная и амбициозная, когда-то хотела. Недостаточно спасти мир, его нужно еще и изменить. И она могла это сделать. Только вот хотела ли?

Карие глубокие глаза остановились на красивом профиле мужчины… Элайджа сел непривычно далеко от нее, и Гермиона уже чувствовала пустоту оттого, что Первородный не рядом. Раньше ее бы такая зависимость обеспокоила. Но не теперь.

До встречи с ним Гермиона действительно считала себя априори чудовищем. Хотя как вампир не убивала и не пила кровь у живого человека. Именно Элайджа смог ее переубедить, показать, что она не монстр. Что в вампире может быть больше человечности, чем в большинстве представителей рода людского. И она его любила… Гермиона, стоя перед этим простым и в то же время страшным выбором, нашла в себе силы признать, что любит Элайджу Майколсона.

Любит настолько, что не хочет делать больно. И терять тоже… Что неизбежно, выбери она лекарство. Но оставшись вампиром, она не сможет колдовать никогда. Гермиона не лгала себе — без магии она задыхается, как рыба, выброшенная на берег. Эта агония была с ней постоянно и утихала в те моменты, когда Грета ее обнимала, рядом с Элайджей. И всегда возвращалась. Гермиона не была уверена, что справится с этой пыткой.

Дети.

Вампиры бесплодны. Не способны порождать жизнь.

Гермиона именно поэтому понимает отчаянное желание Ребекки Майколсон стать человеком. Первородная не выбирала участь вампира — ее обратили, не спросив ее согласия. Она хотела быть женой и матерью, любить и дарить жизнь. Не быть мерзостью на лике природы, как называли вампиров особенно радикально настроенные ведьмы.

Сама она не задумывалась всерьез о детях. Когда? Нужно было учиться лучше всех, доказывая, что она достойна своей магии, спасать тощую задницу Избранной, а потом воевать за свободу. Гермиона планировала карьеру, то, куда отправится, если переживет войну, и лишь отдаленно задумывалась, что после, как встретит своего человека, о детях. Годам так к сорока. Маги живут намного дольше магглов.

Сейчас она понимает, что хотела бы, хочет ребенка… Только вот не от “своего человека”, а конкретно от мужественного, прекрасного Элайджи Майколсона. Только от него. И это невозможно априори. Лекарство только для одного, и выпей она его, он останется Первородным вампиром.

Ее смертность в их случае ничего не изменит.

У них не будет детей и “долго и счастливо”. Элайджа останется бессмертным, а она умрет и разобьет ему сердце — снова. Этого Гермиона хочет меньше всего. Она понимает, что жизнь даже с магией без него — это не то, что ей нужно.

— Элайджа, обними меня, пожалуйста?

Она тянет к нему свои хрупкие руки и видит, как на красивых чертах промелькнула боль. Он думает, что это прощание… Гермиона улыбается и утыкается носом ему в грудь. Ей трудно, но она должна. Прежде всего ради самой себя. Тянуть дальше сил нет, иначе она никогда не решится.

— Кол, можешь принести ящик с Сайласом?

— Гермиона?

Она поднимает голову, привстает на носочки и целует, смешивая сладость поцелуя и соль слез. Тонкие пальцы зарываются в волосы Первородного. Гермионе кажется, что от боли она задохнется, но ничего: она привыкла делать трудный выбор. И уверена, что рядом с Элайджей не будет сожалеть. За настоящую любовь магия — не такая большая цена. Тем более когда понимаешь, что без него жизни у тебя не будет.

— Я приняла решение. Мы вольем лекарство в Сайласа, а потом убьем его.

— Ты уверена?

Гермиона отстранилась и посмотрела на обеспокоенную Грету. В зеленых глазах стоял вопрос — ты не пожалеешь после? И Гермиона не могла быть уверена, что не пожалеет, это ведь жизнь. Но все равно жить ее смертной, без Элайджи, она смысла не видела.

— Да, уверена. Элайджа, — хрупкие ладошки легли на мужские щеки, — я люблю тебя и хочу разделить с тобой вечность.

Им не мешали. Ни Кол, ни Клаус, державшие ящик с Сайласом. Ни улыбающаяся сквозь слезы Поттер… Элайджа накрыл ее руку своей и передвинул к губам, чтобы поцеловать ладонь. Гермиона видела, что он многое хотел ей сказать, но пока не мог найти слов. Да и были ли они? Элайджа осознавал, какую жертву ради него она приносила.

— Уверена, девочка Бэмби, ты об этом пожалеешь… Ни одна любовь моего брата не была счастливой.

Бокал Ребекки полетел в стену, а сама она с трудом встала. В голубых глаза стояли слезы… Она яростно смотрела на братьев: они снова выбрали своих девок вместо родной сестры. Как всегда. И спрашивается, на что она рассчитывала? Ребекка была готова расхохотаться и одновременно вскрыть горло пассии Ника. Ее все равно уложат в гроб, так пусть ублюдку будет больно.

— Не смей.

Кол охнул, когда Клаус отпустил ящик и тот грохнулся ему на ногу, а все ради того, чтобы заслонить свою хрупкую зеленоглазую колючку. Кол посмотрел на сестру — серьезно? Больше драмы, Бекка! Причем такой, после который она в гробу проведет пару веков минимум.

Первородный поставил ящик так неаккуратно, что иссохший труп снова долбанулся о стенки. И врезал ногой в лицо Деймона Сальваторе — кретин пытался дергаться. Кол бил так, чтобы вдолбить переносицу и зубы вовнутрь. А затем, подмигнув заплаканному двойнику, сломал обоим братьям еще и шеи.

— Кол, открывай ящик. Элайджа…

Ребекка и пикнуть не успела, как старший брат оказался за спиной и обнял ее, обездвиживая. Бывший ведьмак закатил глаза и сорвал замок. Очевидно, челюсти мумии разжимать ему. Эл выполняет грязную работу для Никлауса, за что Бекка его возненавидит — вот уже ревет… Сам гибрид обнял и зарылся носом в волосы своей ведьмочки. Ну, Кол себя утешил: лекарство принесет ему очаровательная Гермиона, которая никогда не станет смертной.

Ему не было жаль Ребекку: ее идея стать смертной была полной хренью. Дорогая сестренка и пары месяцев бы не продержалась. И отсутствие всех преимуществ вампира, скорее всего, убило бы ее. В этом вопросе Кол бы на стороне старших братьев.

Именно поэтому он наклонился, преодолевая брезгливость, со скрежетом разжал челюсть Сайласа — судя по звуку, сломав ему ее, — и с улыбкой забрал у милашки Гермионы лекарство. Погладив тонкие пальцы — намеренно. Элайджа же это видит, и ему будет полезно побеситься.

Кол влил рубиновую жидкость в пасть первого бессмертного. Мумия содрогнулась, послышался хрип, и она задергалась в попытке вдохнуть. Первородный дернул за голову, отрывая ее и пальцами ломая кости черепа, и одновременно погружая левую руку в грудь, где билось сердце, вырывая его и раздавливая. Пара капель черной, густой, как битум, крови упала на пол, стекая с его руки.

Сайлас был мертв.

Грета мало что знала о вечности… Она, несмотря на самый разнообразный травматичный опыт, была очень юной. Храброй, чаще всего неуместно упрямой и просто собой. И еще в самолете Грета осознала всю трагичность и определенность выбора лучшей подруги. Гермиона — такая рациональная — поставила все, что могла иметь, на любовь — хотелось бы верить — вечную. Отказалась и от магии, по которой столь остро тосковала, и от возможности снова стать человеком. Грета не осуждала за то, что Гермиона выбрала мужчину.

Трудно осуждать на самом деле, если этот мужчина таков, как великолепный Элайджа Майколсон. Сама безупречность в обертке тела античного бога, манер принца и бесконечной нежности к Гермионе. Бывшая Героиня сбывшегося пророчества видела, что Первородный ее любит. Утонченные черты Элайджи дышали не только благородством, но и настоящим чувством, стоило ему посмотреть на Гермиону. Грету эту обнадеживало: под повадками мальчишки скрывалось сердце, которое жаждало романтики.

О себе Грета Поттер могла сказать, что устала быть воином и своим в доску парнем.

И, кажется, Клаус видел в ней кого-то иного, и она позволяла ему многое, на самом деле игнорируя свой страх быть отвергнутой и другие. Там, на проклятом острове, Грета боялась, что Майколсон ее предаст и они окажутся по разные стороны баррикад. Лишь недавно она всерьез хотела проверить, так ли бессмертен этот конкретный Первородный. Но сейчас Грета была не уверена, что у нее хватит духу убить его.

Прервать кровавую вечность Никлауса Майколсона.

Мысль, что ее за этот подвиг многие и многие нарекут Героиней, вызывала у Греты омерзение. Она не потеряла разум, чтобы рисовать Клауса белым и пушистым. Но видеть в нем чудовище и только Поттер перестала давно. Смирилась с тем, что он нашел путь к ее сердцу.

По прилете Клаус не стал никого убивать. Грета могла бы приписать это своему благому влиянию, но настолько самодовольной все же не была. Просто избавляться от этих не было смысла. Сайлас мертв, лекарство он принял, и воевать им больше не за что. Ну, кроме мести Первородным и им с Гермионой. С каких пор она себя причисляет к Майколсонам, Грета думать не хотела.

Она была уставшей. Просто села в джип и позволила Клаусу отвезти себя в особняк Первородных, без возражений и эпичного спора с гибридом, который она бы проиграла. Грета не хотела оставаться одна. А ее лучшую подругу увез Элайджа на своем Астон Мартин.

— Ты притихла, любовь моя?

Горячая ладонь Клауса очутилась у нее на колене, поглаживая. Грета могла бы прожечь в нем дыру возмущенным взглядом огромным зеленых глаз или возмутиться… Но опять же сил не было на это все. И о — чудо! — Поттер не хотела перечить мужчине только ради того, чтобы перечить. Гриффиндорский буйный запал куда-то подевался.

— Думаю, — руки откинули черные волосы за плечи, открывая маленькие изящные ушки, — и я устала, Клаус, просто устала, очень по-человечески.

Жизнь Грету не учила жаловаться или же тем более высказывать капризы. У нее была вполне суровая закалка, а потом война, сделавшая из тоненькой девочки символ Победы, далась Грете страшной ценой. А здесь и сейчас в салоне джипа Первородного она призналась в слабости и не ощутила себя никчемной, не такой, недостойной. Нет, Грета осталась собой.

— Понимаю, мы скоро приедем. Горячая ванная, постель и ужин в нее.

Гибрид взял ее ладошку и сжал, утешая и согревая.

На самом деле то, что она — вечная непреклонная колючка — вот так просто призналась ему, что устала, не польстило эго Ника. Нет, он ощутил нежность и желание позаботиться, не ища никакой выгоды. А также Клаус оказался почти тронут этой внезапной доверчивостью Греты. Прежде Зеленоглазка его таким не баловала. Слишком ванильный спектр эмоций для столь темного существа, как он? Первородного это не беспокоило, он старше иных цивилизаций и может чувствовать все что захочет.

Клаусу было приятно ощутить что-то такое теплое, светлое и осязаемое, как солнечные лучи. Он поглаживал тонкие пальчики и вел машину, обещая себе позаботиться.

— Ты в ней предполагаешься? — Грета сама почти задохнулась от собственной смелости. Это же она сказала? Точно-точно она? Пригласила Клауса к себе. Мерлин…

И ей не нужно было поворачиваться, чтобы увидеть, как полыхнули голубые глаза Первородного. Жаркий взгляд мужчины и без того заставил Грету вспыхнуть. Однако она не привыкла брать свои слова назад и отступать. И Грета предчувствовала, что не уснет этой ночью, так пусть из-за Клауса и того удовольствия, что он сможет ей подарить. Но не из-за старых “друзей” — кошмаров.

Его пальцы скользнули по хрупкому запястью, лаская нежную кожу. Никлаус проклинал необходимость ехать дальше. Правда, если сейчас они остановятся, то больше никуда не поедут. Он ведь не железный… И сдерживал полыхнувшее Везувием желание только из-за того, что понимал: Грете действительно нужно сперва отдохнуть. Клауса знали беспощадным, внушающим ужас и благоговение, однако грубым животным с женщинами, что делили с ним постель, Майколсон не был.

А своей зеленоглазой колючке Никлаус хотел подарить все возможное наслаждение и комфорт. Поэтому машина — плохая идея, особенно для секса. Грета и он сам заслужили большего, чем быстрый трах в тачке. И стараниями Элайджи кое-какие манеры у Никлауса были, как и представления о том, чего заслуживает девушка, которую он собирался сделать своей.

— Грета, я весь твой. Но сперва ты отдохнешь. А потом можешь просить у меня все что захочешь.

Первородный переплетает ее пальцы со своими, не отпуская чужую руку: ни единого шанса теперь сбежать от него. Все Майколсоны — страшные собственники, без исключения, но Ник превзошел в этом всех членов своей семьи. И все же Грету он пугать не готов.

Грету Майколсон из машины просто вынимает и несет на руках в особняк. Она слишком вымоталась, чтобы возражать, тем более ей уютно лежать, прижимаясь так к сильной груди. Даже то, как Ребекка фыркает пренебрежительно, а Кол свистит им вслед, ее не задевает. Она блаженно закрывает глаза, когда ее осторожно опускают на кровать; голова гудит, и Грета не сразу понимает, что Клаус никуда не ушел. Он сидит рядом, дожидается, пока она откроет глаза, и, наклонившись, целует ее.

И Грета отвечает со всем пылом, что остался в усталой тушке. Закинув руки за шею Клауса, пальцами нажимая на затылок, чтобы он был ближе. Ей нравится лежать под ним, целоваться и слышать сумасшедший стук собственного сердца.

— Отдых…

Глаза Греты сияют, но она все равно выглядит измученной. Никлаус тяжело дышит, и именно поэтому он отстраняется, пока может, пока соображает хоть что-то. С такой Гретой ему невероятно тяжело держать себя в руках.

— Ты прав, будет нехорошо. — Озорная улыбка на зацелованных губах. — Если я засну в процессе.

Ник чертыхается в голос: ведьма!

— Я принесу ужин сюда. — Никлаус отводит взгляд от Греты, которая лежит на постели. — Грета, ты уверена?

Она садится, пораженная, что циничный, властный и эгоистичный мужчина, тиран и чудовище, так отчаянно спрашивает ее. Что Никлаусу вообще важно, не будет ли она жалеть о их близости после. Грета могла бы сказать, что секс это только секс и вообще не повод для знакомства… Но ведь это для нее не так. И, кажется, Клаус понимает это лучше, чем она сама.

Грета раздраженно поворачивается и подкладывает под спину подушку, а затем хлопает ладонью по кровати рядом с собой, зовя его. И — диво дивное — Никлаус подчиняется ей. Подходит и садится рядом.

— Я хочу тебя, устала бегать от себя. — Она смотрит в глаза Первородного гибрида со всей серьезностью. — Мы оба знаем, что это случится, — к щекам приливает краска, — и почему нет? Если ты думаешь, я жду предложения руки и сердце, Майколсон…

Клаус закатывает глаза: а вот и шипы от прелестного создания.

— То я не сентиментальная дура, — экспрессивно заканчивает Поттер.

— Ты сильная, невероятно храбрая, — обрывает он ее монолог, поглаживая нежную щеку самыми кончиками пальцев. — И уж точно не дура, Грета, я восхищаюсь тобой.

За тысячи лет не было женщины, которой Никлаус мог сказать это без лукавства и лести. И вот он встретил ее… Грета — все, что он хотел в своей одинокой вечности.

Гермионе не тревожно, она не несчастна, хотя пару часов назад отринула свой последний шанс стать человеком. Она выбрала мужчину, вернее Первородного, и его любовь. Вечность с ним… Ну, мисс Грейнджер надеялась на это. И в то же время Гермиона была достаточно храброй, чтобы принять последствия, если она ошиблась и ее «нет» лекарству не было верным.

В конце концов, глупо бояться жить, если ты уже мертв.

По розовым аккуратным губам пробежала тень печальной улыбки. На самом деле Гермиона стоит в футболке, которая ей велика, босая у окна, потому что не может уснуть. Тишина особняка умиротворяет — это так, но пережитое ее не отпускает. Она слишком взволнована, чтобы уснуть. И да, она выпила целый пакет первой положительной, и голод ее не терзает.

Шаги Элайджи она слышит лишь потому, что он ей это позволяет. Его учили быть воином еще до того, как был основан Хогвартс. А тысячи лет жизни вампира отточили смертоносные умения, он может быть бесшумным, как сама смерть, при желании.

Когда теплые руки ложатся на ее плечи, Гермиона ежится.

Она понимает, что замерзла, поэтому делает шаг назад и прижимается к мужчине. Элайджа в белой рубашке, брюках, и его карие глаза кажутся почти черными — это не ярость делает их такими, а иное чувство. Гермиона легко поворачивается в его руках, тонкие руки ложатся на грудь Первородного.

— Босая и несчастная. Ты в порядке?

Тон Майколсона нисколько не снисходительный по отношению к ней. Только нежность, только мягкость. Гермиона поджимает пальцы: пол прохладный, и внизу гуляет сквозняк. И тут же оказывается на руках у Элайджи. Тот не спрашивая несет ее в свои комнаты. Все, что ей остается, — это обнять его и уткнуться носом в шею. Ей не страшно. Ее порыв вжаться с силой в тело — это лишь потребность стать ближе, что горит внутри как тысячи солнц.

Элайджа опускается на постель, не спуская своего невероятно ценного груза с рук. Такая хрупкая — и вся его. Примитивный эгоизм собственника? Или то, что ему без нее физически плохо. Втрое. Ведь пока Гермиона выбирала — бессмертие или смертность, он едва не умер внутри. У Элайджи никогда не было трудности, чтобы найти нужные слова… Но сейчас нет таких слов, чтобы описать то, что он чувствует к Гермионе, после того как она выбрала его.

— Я хорошо. А с тобой особенно. Элайджа, не нужно себя винить: это мой выбор, и я не жалею о нем.

Она задыхается, когда ее голову фиксирует мужская рука, а губы сминают в поцелуе. Элайджа целовал ее и раньше, но не так. Гермиона привыкла чувствовать себя в его руках почти эфемерной. Первородный нежен, а сейчас на нее обрушивается едва сдерживаемая страсть мужчины. И ей остается только отвечать, зарывшись пальцами в его волосы. Млея и алея щеками.

— Это было слишком?

Они оба тяжело дышат, и его руки забрались под подол футболки. Он поглаживает нежную кожу бедра, задевая пальцами край трусиков. Ну да, очень вовремя спрашивать, находясь с ней так близко к точке невозврата. Однако при всей своей выдержке и опыте Элайджа не может по-другому. Ему сложно быть сдержанным, когда хочется сожрать чудесное создание в своих руках.

— Нет, и я хочу еще.

Гермиона сама тянется к нему, полностью отдавая себе отчет, что в чем-то безупречный Майколсон, ее Элайджа, совсем не железный. И ей не страшно. Потому что это Элайджа. Он не обидит, и Гермиона хочет его — по-взрослому. Полностью осознавая последствия, которые… хм… упираются ей в попу. Жар внутри и снаружи.

— Уверена?

Пальцы Элайджи проходят по кромке трусиков, он внимательно следит за выражением ее лица. Он готов ждать. И не хочет, чтобы Гермиона пожалела о близости с ним, как бы сам Элайджа ее ни жаждал. Вместо ответа она чуть отстраняется и стягивает футболку. И это контрольный выстрел прямиком в голову. Бархатистая даже без касаний кожа, безупречная грудь как раз под его ладонь, ключицы и округлые плечи. Она хрупкая. Очень. А его контроль впервые за тысячу лет так непрочен.

— Это — да? Или недостаточно?

— Дразнишься?

Гермиона ахает, когда его руки ложатся на грудь, пока что просто поглаживая. Взгляд карих глаза обжигает, она цепляется пальцами за его плечи, встает и садится так, чтобы обхватить коленями мужской торс. Уязвимо? Да. Но ей уже все равно. Особенно когда Элайджа встает вместе с ней и осторожно опускает ее на кровать. Ложится сверху, опаляя дыханием лицо.

— Гермиона, люблю тебя… а сейчас просто чувствуй.

Элайджа старается, чтобы ей было с ним хорошо.

Он никогда не был животным в постели, всегда заботился об удовольствии партнерши. Ему важно не испугать, не оттолкнуть, не поспешить. Много всяких «не»… Элайджа забывает о себе. Лаская, нежа, изводя только ее. Элайджа обласкает губами каждый сантиметр кожи: Гермиона сладкая как мед. От нее невозможно оторваться.

Когда губы Элайджи целуют пупок, ей кажется, что она сейчас взорвется, разлетится на тысячи осколков. Длинные музыкальные пальцы Элайджи на ней и в ней. Она всхлипывает, насаживается на них, и ей мало. Гермиона давно перестала зажиматься и стесняться, страсть снесла такой ясный прежде рассудок. Кроме того, она видит восхищение, голод, желание в его глазах.

— Элайджа, пожалуйста, пожалуйста.

Он гасит губами вскрик, рвет пальцами простынь; она одуряюще тесная, горячая, узкая. Страсть? Похоть? Да, и вместе с тем счастье. Такое глубокое, что для Первородного женщина в его руках — целый мир. Элайджа ощущает себя сейчас цельным как никогда. Все остальное просто перестает иметь значение.

Гермиона лежит на его груди; ритм их сердец выровнялся. Его пальцы рисуют узоры на ее обнаженной спине. Они побывали в ванной, где её бережно обмыли. Элайджа высушил ей волосы, пока она почти засыпала. Гермионе кажется, что она плывет на волнах неги…

— Секс человека и вампира очень отличается, — роняет она задумчиво, тут же готовая прикусить себе язык. Потому что зачем она это сказала? Элайджа не был ее первым мужчиной. Но то, что она испытала с ним, ни в какое сравнение с той короткой и болезненной попыткой. Привычка все анализировать может выйти ей боком. Он ничего не сказал на то, что она не невинна… Гермиона даже не уверена, что этот факт имел для Майколсона хоть какое-то значение. Наличие у нее опыта не делает ее хуже и грязнее — в этом Гермиона уверена.

Однако он рожден в другой эпохе и… Это сложно. Она знает, что ее Элайджа презирает бóльшую часть людских предрассудков. Но все равно теперь она терзается.

— Ты права: вампиры намного выносливей и чувствуют глубже.

Гермиона поднимает голову и смотрит на него, ведь ей чудится в голосе Майколсона улыбка. Нет, не чудится: он улыбается.

— Но все зависит не от того, кто ты, а с кем. Я люблю тебя еще сильнее, если это только возможно. Гермиона, не думай о глупостях. Мне неважно, что у тебя был кто-то до меня. И знаешь, будь это важно, нужно было меня бросить. Потому что ты заслуживаешь лучшего, чем такой урод.

Она почти открывает рот, чтобы спросить… И осознает: ну да. Элайджа не был сторонником патриархальных нравов. За тысячи лет он знал не одну женщину, и требовать от нее невинности — это мудачество. Так он и не требует. По-прежнему боготворит ее взглядом. Ничего между ними не изменилось.

— Поспим? — спокойно предлагает Первородный. Чудесно, когда в уме своей женщины не сомневаешься, даже если в сравнении с тобой у нее нет опыта. Но его Гермиона действительно поразительно умна и сильна характером. Она цельная личность, независимо от того, есть ли он у нее или нет. Элайджа восхищен в ней этим, как и многим другим. И чуточку ревнует, самую малость.

Он осознает, что такая, как Гермиона, в нем не растворится полностью. Как бы нежен и бережен с ней он ни был, они на равных. Просто не в природе Гермионы искать обиды там, где их нет. Она идеальна.

А его порывы древнего викинга — это то, с чем он справится.

Они почти засыпают. Ладно — засыпает она, используя его как живую подушку. Элайджа не возражает, он занят, он любуется и пытается не пыжиться от самодовольства слишком явно. Ведь живое чудо с медовыми кудрями теперь его. Поэтому грохоту откуда-то снизу и дыму Первородный совсем не рад. Какого дьявола случилось? Опять.

Грета могла бы проклясть одного конкретного Майколсона за то, что тот дал ей время подумать… Хочет ли она с ним быть. Клаус испытывал ее решимость. И вот о нем она так бы никогда не подумала. Грете казалось, что Никлаус из тех, кто приходит и берет то, что хочет, а ее он хотел. И все равно, исходя из сраного благородства, которое уж очень неожиданно было обнаружить в Первородном гибриде, не спешил с ней. Давал шанс одуматься.

И вот по этому поводу она на него почти злилась. Ей было бы проще, если бы Клаус не стал тянуть, тем более она свои желания выразила прямо, отчего едва со стыда на месте не сгорела. И деликатность невыносимого чудовища Грете была не к месту совсем.

К вечеру Грета, конечно, отдохнула. Ей даже поспать удалось… И все равно она себя накрутила сверх всякой меры. Ее просто потряхивало — не от желаний в горизонтальной плоскости, а от напряжения. Потому что ну сколько можно мучить ее заботой? А ведь Грета не могла на него даже наорать, именно потому что Клаус действительно исходил в своих действиях от заботы о ней.

Она ведь была измотана и измучена. И решение лечь и отрубиться было просто отличным, а потом поесть и снова залечь в ванной после сна. Клаус был с ней, когда Грета не спала. Приносил поесть, говорил, обнимал, целовал, черт возьми, в висок — и все. Никаких неприличных поползновений. Он держал слово и давал ей отдых.

Вечера Грета ждала не только с раздражением, но еще и с колотящимся суматошно под ребрами сердцем. У нее был опыт — теоретический… Как-то не до отношений и секса, когда ты цель номер один у убийцы и маньяка. Грета сомневалась, что в физическом плане Никлаус Майколсон ее разочарует: опыта у тысячелетней скотины завались. Скорее она переживала, как Клаусу будет с ней.

Грета красавицей себя не считала.

Ей вообще некогда было думать об этом всем до Победы. От нее требовалось быть солдатом и знаменем, и какие тут романтические позывы? Выжить бы. И это практичное соображение для Девочки-которая-выжила занимало все остальное целиком.

Когда Клаус постучал к ней, Грета в последний раз провела расческой по волосам, нервно потеребила пояс белого шелкового халатика и посмотрела на себя в зеркало. Бледная мордашка и горящие лихорадочным зеленым пламенем глаза. Вот сейчас, когда шелк обрисовывал изгибы и выпуклости, не скрывал длинные ноги, она себе нравилась. И ничуть не походила на субтильного мальчишку.

Гермиона много раз твердила ей, что она красивая, изящная и очень хрупкая. Грета отмахивалась, видя только кости там, где подруга находила то же изящество. Но вот сейчас ей удалось поверить в слова Гермионы о себе. Она повернулась, покрутившись, так чтобы полы халата взлетели, и повернула ручку, впуская Никлауса.

Грета прыснула, увидев его лицо, когда он понял, в каком виде его встречают.

Изумление пополам с неверием и искры темного, жгучего желания на дне глаз. Клаус наверняка ждал иного от неопытной девственницы. Но прежде всего Грета была собой и не собиралась играть монашку перед тем, с кем должна была спать. И лишиться этой невинности наконец. Она не притворялась с ним и не собиралась делать этого впредь.

— Нравлюсь?

— Да. — Хриплый красивый голос Клауса, ладони, которыми он огладил плечи. — Ты красивая… Просто я не ждал, что ты встретишь меня так, Грета.

Она фыркнула.

— Дрожать под одеялом, как викторианская девственница, я не собираюсь, Клаус. Зачем? Если это мое желание быть с тобой.

Тонкие пальчики пробегают по мощной груди, по животу и по кромке ремня. Грета чувствует себя если не уверенно, то свободно. Она не жертва на заклании, нет — она равная ему. Шагнуть в руки Клауса кажется верным, как и обнять его, уложив голову ему на грудь. Грета храбрая, конечно, но спешить ей не хочется. Тем более зачем быть отчаянной, если он хочет ее нежить? Приятно побыть хоть немного слабой, уязвимой и хрупкой. Тем более в объятиях того, кто не уронит, удержит и не сделает больно.

Клаус целует темные волосы, ушки и лоб. Он не напирает, просто обнимая ее. Чувствует, что для Греты сейчас стоять с ним вот так гораздо важнее пресловутой страсти. И ему не проблемно дать ей это — всего себя, если до конца быть откровенным.

Приятно, конечно, осознавать, что он ее приручил. Однако Никлаус очень далек от того, чтобы раздуваться от самодовольства. Грета для него не очередной трофей, который он добыл. Поэтому его гордыня в палитре чувств к девушке в его объятиях играет далеко не первую скрипку. Казалось бы, Клаус забыл, что такое нежность, но с ней он и не хочет быть иным. Пусть козлить он начал с момента их славного знакомства, завороженный с первого мгновения — теперь это в прошлом.

— Я тебя поцелую?

Робкий вопрос Ника умиляет, он чуть отстраняется и наклоняется, чтобы ей было удобно. Раз дама так очаровательно просит, то кто он такой, чтобы отказывать? Тем более Грета для него — чистый концентрированный соблазн. Он с радостью откликнется на любую ее инициативу.

Грета поверила, что сейчас все будет хорошо с ним и с ней. Им вместе. Тем более целоваться с Клаусом — это круче, чем полет на метле. В ее личном топе — уж точно. Но загорелась штора, полыхнула постель — да так, что Клаус повернулся и закрыл ее собой от огня, который тянулся к ней. Она и пискнуть не успела, когда ее вынесли в коридор.

А потом голова просто взорвалась от шепота, крика и ора с проклятиями. Десятки голосов. Горело, дымило, а она цеплялась пальцами за плечи Клауса и стонала от боли. Их атаковали духи, точнее духи ведьм. Давно мертвые, злобные, как фурии из ада, пытающиеся расплавить Грете мозг. Она не собиралась долго терпеть: на пальце появилось кольцо с Воскрешающим камнем, и тут же наступила блаженная тишина.

— Эти тупые суки обломали нам секс, — Грета закашлялась. — Помоги встать.

Слов Девочка-которая-победила выбирать не собиралась.

— Клаус, ты цел?

— Даже не прикоптился, но комнату нужно тушить все-таки.

Его пальцы заботливо убирают темные пряди с лица, Ник держит ее крепко. Пульс ровный, дышит нормально, и, судя по гневному сверканию глазок, Грета очень зла. Клаус испугался за нее. И сам он дико зол, просто сдерживается. Почему ведьмы вечно так не вовремя?

— Сейчас. — Грета сосредотачивается, и пламя гаснет. — Мебель на выброс, и нужен ремонт. Нам нужно найти проводницу, через которую духи устроили нам фаер-шоу.

Грету уже не трясет, скорее она чувствует себя дурой — босая и в халатике. И настроение делать что-либо отвалилось. По ее просьбе Ник отпустил девицу Гилберт, ведьму, блондинку и братьев Сальваторе. Их не убили потому, что она этого не хотела. Им ведь, поскольку лекарство Кол залил в глотку Сайласа, просто нечего больше делить. И Грета попросила Первородных не убивать идиотов. Как говорится, результаты ее доброты налицо.

Ее и Клауса духи придурошных ведьм пытались сжечь живьем. А проводником служила Бонни Беннет. Грета отрешенно смотрит на камень в своем перстне. С мертвыми суками она побеседует еще, камень их держит крепко. Это же какими тупыми нужно быть, чтобы переть на владелицу всех трех даров?

— Грета, Ник, вы целы?

Поттер заценила великолепный торс Элайджи — тот был без рубашки, чем вызвала ревнивое сопение откуда-то сбоку, и то, что ее буквально сграбастали. Она покосилась на Клауса и пожала плечами — ей что, на красивое смотреть нельзя? Тем более старший Первородный был прекрасен и целиком принадлежал Гермионе. Так что Грета смотрела на него словно на статую в музее.

— Да. Ведьмы, — последние слово Клаус просто выплюнул. — Кол.

— Какого хера это было?

Младший был в пижамных штанах, и там тоже было на что попялиться. Все-таки природа Майколсонов не обделила, а побаловала. Грета нервно хихикнула: уж больно лицо Никлауса было однозначное. Она на всех его братьев без футболок посмотрела, а его так и не увидела. Обидно!

— Где-то возле особняка валяется Бонни Беннет, — серьезно произнесла она. — Ей откатом досталось, когда я старых перечниц угомонила. Нужно ее найти, пока не сбежала.

— Зачетные ножки, Грета, — фыркнул Кол. — Пядьсят метров влево от этого окна слышу стук сердца. Скорее всего, это наша маленькая шоколадная ведьмочка. Пойду заберу.

Оторвать братцу голову Клаус не смог, потому что Грета повисла на нем и качнула головой, сразу дав понять, что ей никто кроме него не нужен и Кол может сколько угодно облизываться.

Кол не скрывал насмешки… Морда лица Ника была крайне выразительной: секса братцу не обломилось. Он помнил, в каком виде застал несладкую парочку. Сладкая же парочка сидела вплотную друг к другу на диване. Братец Элайжда всегда был везучим сукиным сыном: ему обломились и секс, и потрясающая девушка, которую Кол даже зауважал, когда вместо жизни и магии Гермиона выбрала их благородного зануду— без расчета или жажды привязать к себе Первородного. Элайджа, стоило признать, не мог ничего ей дать выше магии и возможности иметь детей. Или возможностей легендарной Греты Поттер. Так что Элайджу кареглазая выбрала из любви, и только.

Кол считался самым большим циником семьи.

Он не кричал громко о вечной любви, как любила делать милая Бекка, ища ту самую любовь с каждым смазливым проходимцем. Но Кол верил, что любовь существует, просто не видел смысла озвучивать свою веру. Просто ему — паяцу, кровавому шуту — такой любви не перепадет никогда.

Но кроме сарказма и иронии, Кол в глубине души радовался за Ника и Элайджу. Просто не умел этого показывать иначе, чем подколками. Правда, братья понимали, что он чувствует за личиной весельчака, который всем портит кровь. В том прелесть бесконечности вместе — вы понимаете друг друга без слов.

— Что будем делать с этой? — «идиоткой» Кол добавлять не стал, он все-таки был иногда джентльменом. Но сделал столь выразительную паузу, что все поняли, что он имел в виду, даже распятая на ковре магией ведьма из рода Беннет. Хотя Кол величия в последней живой представительнице семьи не видел, как и особых умений. Зато гонор был еще какой.

Ведьмочка, кажется, совсем не думала, насколько она смертна. И насколько плохая идея — злить одновременно двух Первородных братьев и оставлять неудовлетворенной ведьму. Особенно такую, как Грета Поттер, в которой ханжеского лицемерия истинных служительниц природы и в помине не было. Грета была слишком огненной для такого постного дерьма. Это и привлекло к ней Ника.

— Пусть сначала скажет, зачем пыталась сжечь нас живьем. Либо сама, либо я вскрою твою голову, как консервную банку, Бонни Беннет.

Грета смотрела мрачно, говорила веско и угрозы не скрывала. И что-то Кол не сомневался, что если Беннет заупрямится, то возлюбленная его брата выполнит то, что обещала. Интересно, насколько у Беннет с инстинктом самосохранения все туго? В любом случае это будет интересно.

— Зачем?

— Вы мерзость…

Движение тонких пальцев — и Бонни Беннет захрипела. Впечатляющее применение удушающего, и Кол видел, что Грета чужой агонией не упивается. Она не мучила, она профессионально принуждала к сотрудничеству и не получала от этого вообще никакого удовольствия. Хм… Где научилась? Хотя, может, он пропустил все на свете, но Ник просветил его о некоторых фактах биографии двух хрупких девушек. Обе воевали.

Одна умерла на той войне, вторая была на самом острие. Неудивительно, что навык палача у нее есть… И старине Нику нужно быть осторожнее. Такая, как Грета, его скотский нрав терпеть не будет.

— Это я уже слышала, и не раз, от других фанатичных идиотов. — Глаза Грета полыхнули зеленым пламенем. — Отвечай мне, иначе сдохнешь прямо тут.

— Грета, пожалуйста, давай мягче.

Бонни Беннет рыдала и головой двинуть не могла. Откуда ей было знать, что ее банально разводят? Ведь жалости на красивом личике Гермионы Кол совсем не различил. Скорее Грета и Гермиона прекрасно работали в паре, и Первородный мог поставить свою коллекцию артефактов, что обе девушки играли с Беннет, как две кошки с мышкой. Добрый и злой коп, старая классика.

— Духи… духи моей родословной, — всхлип и новый поток слез. — Они явились ко мне во сне, я не собиралась к вам приходить. Но они не оставили мне выбора, я должна была защитить баланс.

— Под защитой вы, Бонни, имеете в виду убийство Греты и моего брата?

Гермиона подалась вперед и потерлась носом о щеку Элайджи, тонкие пальчики сжали его ладонь. Мягкий тон и безупречные обороты речи не обманули бы даже глупца. Эл был в шаге от того, чтобы оторвать ведьме голову без изысков.

— Ведьмочка, — Кол встал и навис над Бонни, — вампиры ходят под солнцем уже тысячи лет. С тех пор, как матушка обратила нас. И что случилось сейчас, что изменилось? Мы всегда были ошибкой природы для вас, служительниц природы. Так чем балансу угрожают мой брат и Грета?

Ник посмотрел с уважением, словно Кол озвучил правильный вопрос. Правильный, но очевидный… Потому что ведьмы, конечно, были суками, но о своих потомках заботились. А сейчас духи клана Беннет отправили последнюю свою живую представительницу фактически на смерть. Ради чего? Это Кол хотел понять.

— Я и моя семья недавно оказали вам услугу, и твоей семье, Бонни, тоже, напрямую. Мы избавили мир от Сайласа, и теперь он вечность проведет на той стороне с Кетсией — твоим предком, как она того и хотела. Что не так?

— Они сказали… что… она и Клаус породят на свет нашу погибель. Ребенка, который будет оборотнем, вампиром и ведьмой одновременно. Монстра, которого еще не бывало.

Не часто Кол Майклсон был поражен настолько, что, говоря на современном сленге, «провалился в охуение»... Нет, малышка Беннет не врала. Все они ложь чуяли. Значит, в этот бред Бонни Беннет верила; конечно, все друзья бывшего кровяного мешка Ника — великой страдалицы Елены Гилберт — ебанутые, и даже не малость. Однако вот это уже было запредельно.

Никто из них не мог дать новую жизнь. Плата за кровавую вечность, что создала темной магией их мамочка. Или? Мозг Кола пронзила фееричная догадка. Он все же был неслабым ведьмаком до обращения в вампира. И тысячи лет не только устраивал кровавые феерии и изводил родных, но и изучал магию.

Ник был не только вампиром, но и оборотнем. Невозможное сочетание в едином, что делало Никлауса уникальным. И он снял заклятие матушки, вернул себе отобранные возможности. Стал гибридом. А ведь волки не были бесплодны.

Блядь!

Он повернулся к братьям, чтобы огорошить их… Но Элайджа, судя по вытянувшейся прекрасной физии, подумал о том же, о чем и он. А Клаус в ярости, судя по желтым глазам, и ведьма Беннет еще дышит только потому, что на его щеке лежит хрупкая ладошка Греты Поттер, которая волчьего взора могущественного Первородного не боится.

Они приплыли.

— Мне нужно выпить. Эл?

— Мне скотч.

— Ник?

— Виски.

Кол дергает уголком губ и идет к старинному бару из эбенового дерева. Ник, очевидно, перевез бар из своего поместья на юге Франции. Себе Кол наливает виски, девушкам тоже — совсем чуточку. Потому что нужно спустить пар без убийства и вырванных кишок. А в их семье либо бойня, либо пьянка — вот два способа расслабиться. Учитывая обстоятельства, бойня неуместна.

А еще он малодушно радуется, что Бекка настолько пьяна сейчас, что спит у себя и ничего из этого не слышит. Им только ее истерики не хватало, а она будет — несомненно. Когда Ребекка поймет, что Ник может иметь детей — единственный из них. Клаус никогда их не хотел, в отличие от Бекки, которая страдала от невозможности стать матерью.

— Ты гибрид, а значит — волк… — Грета вливает в себя крепкий напиток и начинает говорить. — Нужно проверить. Если это так, то поздравляю тебя, Клаус, но спать мы будем после того, как позаботимся о контрацепции.

Глаза у Никлауса почти квадратные от спича этой храброй пичуги. Кол смеется, как давно не смеялся. Она все-таки невозможная, и понятно, почему Ник в нее вцепился.

— С ней что делаем? — Кол указывает рукой на ведьму, которая прекратила рыдать и все попытки вырваться. Отпускать нельзя. Как бы Грета ни приструнила духов родословной Беннет, девчонка знает слишком многое, и если брат способен зачать ребенка, то об этом не должны узнать. Кол без особых мук совести свернет Беннет ее шейку — прехорошенькую, но все же. Семья важнее всего. Кажется, к нему это понимание наконец пришло.

— Пусть лежит пока здесь. Сбежать или пользоваться магией она не сможет. Ник, мне нужно описание обряда, которым ты снял проклятие, и если можно — то заклинание, которым Эстер вас обратила в вампиров. Я поклянусь не вредить.

— Не нужно, Грета, я тебе верю.

Элайджа просиял от этих слов Клауса. Но вот Кол решил, что от такого финта ушами — Никлаус, который кому-то верит! — Солнце просто обязано упасть на Землю. Конец света, не иначе! Потому что даже им — своей семье — Никлаус давно не верил. Он и Элайдже не доверял, хотя старший братец вечно был на стороне Ника.

Кол, покачивая бокал, из которого так и не отпил, осознавал тот факт, что у него может быть племянник или племянница. Ладно, лучше девочка, мальчишку с генами Ника мир может не выдержать.

Гермиона оторвалась от гримуара, когда рядом опустилась чашка с кофе. И в горьковатом запахе она улавливала аромат крови. Они почти шестнадцать часов работали с заклятием Эстер. Та, судя по рассказам Элайджи, была бессердечной сукой, но сукой очень-очень умной. Гермиона оценила красоту решений ведьмы, а Грета матерно восхитилась тьмой магии, что Эстер использовала, чтобы обратить своих детей в бессмертных.

— Вторая отрицательная? Спасибо.

Элайджа перехватывает тонкие, совсем холодные пальчики. Опускает на ее плечи собственный свитер и греет ладони дыханием. Отпуская не так легко, как кажется… Потребность касаться горит в нем неугасимым пламенем во всем том мраке, который заполнил каждый уголок его души. Но он втискивает в ее руки кофе с кровью. Просто кровь Гермиона пила и больше не станет. У его света — его девочки — есть принципы.

И Первородному вовсе не хочется над ними насмехаться или считать их нелепыми. Он принимает Гермиону целиком, даже с тем, что она себя ограничивает в питании. Элайджа достаточно мудр и терпелив, чтобы не давить и не торопить события. Ей просто нужно чуть больше времени, и Гермиона смирится со всеми аспектами бытия вампира.

— Ник кормит Грету.

Он правильно оценил обеспокоенный взгляд Гермионы на закрытые двери. Там мисс Поттер проводила практическую часть изучения крови Ника и матушкиного заклятия. Уже два раза что-то рвануло. И за тем, чтобы мясо не сгорело, пока Никлаус летел наверх и проверял целостность своего строптивого сокровища, следил Кол.

Младший если не смягчился, то не спешил сбежать от семьи, послав их всех подальше. И такая перемена в Коле Элайджу радовала. Брат не думал, как предать их, а действительно пытался помочь. Причем Кол мягко направлял обеих девушек в их поисках, и когда они определились с направлением, оставил. Абсолютно не рвавшись командовать ни Гретой, ни Гермионой. Кол вел себя как взрослый.

Зато Бекка, не потрудившись выслушать их, взяла Астон Мартин Элайджи и умчалась. На звонки и сообщения сестра не отвечала, игнорируя их всех. Другого от нее ждать не приходилось. Ребекка категорично решила, что они ее предали и обманули. Он знал младшую сестру и понимал, что сейчас она их выслушать и услышать не способна. Поэтому давал ей время — остыть, одуматься (это вряд ли) и быть готовой понять мотивы семьи.

— Она не слишком-то сопротивляется…

Гермиона невероятно светло, нежно улыбнулась и отставила опустошенную чашку в сторону. Хрустнула шеей, потянулась и встала — лишь для того, чтобы обнять Элайджу. Она устала, и даже выносливость вампира не слишком спасала. В глаза будто песка насыпали.

— Я рада, что они поладили, — призналась Гермиона, уткнувшись носом в его рубашку. — Пусть путь к этому был… э-м-м… шумным.

Смех Элайджа и его любимая разделили на двоих, вспоминая, как именно было шумно. У них все было куда более мирно. И Гермиона об этом не сожалела. Огонь и страсть Элайджа показал ей в сексе, а в остальном он ее отогревал, оберегал, нежил и — в конце концов — любил. Ей чужды были ссоры и громкое, публичное проявление страстей. Гермиона ценила, как трогательно Элайджа оберегал ее душевный покой.

— Элайджа, я на девяносто девять и девять десятых процента уверена, что твой брат способен породить жизнь. Грета скажет то же самое. Она закончила работать с кровью, но пока упрямится.

Отчего упрямится? Да оттого, что у них с Клаусом только все наладилось — и вновь появились сложности. Тема детей была в какой-то степени больной для Гермионы… Но она радовалась за Майколсона. Но это она, а Грета? Грете страшно, тем более долбанутые ведьмы, пророчество опять же и неясные перспективы пиздеца. Плюс тяжелый характер Никлауса и собственная неуверенность в себе бывшей Героини.

Гермиона тревожилась за них. Очень. Однако вмешиваться не собиралась. Пора понять, что подруга выросла, влюбилась очень взрослым чувством, и вообще: умение отпускать близких в свободный полет — это тоже дар. Дар себе и им. Грета в состоянии решить, чего она для себя хочет. И если дети в ее планы не входят — есть специальные заклинания или презервативы. Захочет Клаус секса — потерпит как миленький.

Суровые Первородные братья — местами очень сладкие булочки, если знать правильный подход. Гермиона вот знала, поэтому сейчас млела в сильных руках. Спокойная и счастливая, несмотря на всю неопределенность. Она не одна… у нее есть Элайджа, и она у него есть.

— Мне нужно в сад. У Греты закончились дубовые листья.

— Не хочу тебя отпускать, — признался Элайджа, целуя ее макушку и накручивая шелковистые сияющие локоны на пальцы. — Бекка, — его телефон зазвонил. — Иди, я выйду сразу, как отвечу сестре.

Она привстала на носочки и поцеловала Элайджу в губы. И сразу же отстранилась и легко побежала вниз. Счастливая. Карие глаза смеялись, а розовые губки то и дело расходились в улыбке. Кол Майколсон схватился за сердце и шутовски сполз по стене, якобы сраженный ее красотой. Гермиона остановилась и присела перед ним в реверансе, приподняв юбки своего фиолетового платья. А потом открыла дверь, где зажмурилась от солнца, бьющего прямо в глаза.

На самом деле Кол и вправду был впечатлен девушкой брата, переполненной светом и радостью. Он как-то не верил, что женщина рядом с ними — любым из них — может быть такой… Он и братья умели только ломать, уничтожать и гасить женские глаза, но не зажигать в них звезды своей любовью.

Видимо, ему с этим убеждением придется расстаться. Раз братья могли. Ладно Элайджа, но Ник… От него Кол такого не ждал. Но Грета оставалась такой же огненной и дерзкой. Ник ее не ломал, менялся сам — медленно, но верно. И с его-то паранойей Клаус не мог не замечать, каким его сделала смертная девушка с самыми необычными глазами, какие видел Кол. Она была сильной — в самый раз для Ника и его демонов.

Кол не лелеял обиды. Нет, он желал братьям счастья от всего своего черного сердца. Тем более у него, быть может, появится племянница. Милая такая девчушка…

Он почти повернул на лестницу, когда услышал слабый вскрик.

Гермиона!

Ее к стволу дерева прижимала Кэтрин Пирс, судя по кудряшкам и каблукам. Вот же сука тупая. Кол ее просто снял, смял, ломая кости и точеные скулы. За то, что посмела тронуть возлюбленную Элайджи, девушку, которая ему самому нравилась и могла стать семьей. Монстр внутри него не видел ни единой причины жалеть стерву. Заслужила каждую секунду страдания за то, что покусилась на Гермиону.

Кэтрин лежала изломанной куклой у его ног. Кол моргнул, прогоняя вены, черноту глаз и пряча клыки. Не хотел напугать Гермиону. Он услышал Элайджу, Ника и крик Греты.

— Я цела, цела.

Элайджа ее поднял, а Грета налетела, обнимая, и лишь Никлаус, убедившись что Гермиона в порядке, подошел к нему. Кивнул с облегчением на лице и с наслаждением пнул Кэтрин, которая пыталась ползти, цепляясь маникюром за траву.

— Я успел вовремя. Она пыталась вырвать Гермионе сердце. Не дом, а проходной двор, честное слово.

Гермиона не плакала, просто опустила руки подруги и шагнула к Элайдже.

— Я даже испугаться не успела. Зачем она это сделала?

Губы Греты дрогнули в жалкой пародии на улыбку. Она уже и забыла, каково это — бояться отпускать дорогого человека. Им постоянно опасность каждую секунду не грозила. Вот она и расслабилась. А ведь ей почти понравилась эта прямолинейная сучка. С чего Кэтрин так рисковала? Неужели не совладала с ревностью к Элайдже? На взгляд Греты, если это так и она пыталась убить Гермиону из-за мужика, пусть такого выдающегося образца, как Майколсон, то все равно дурища. Мужиков много, а ты у себя одна.

— Вот сейчас и выясним, логичная моя.

Голос Элайджи чуточку дрожал, выдавая испуг, который он пережил. Он смотрел на тело бывшей — еще живой бывшей, и Поттер, видевшая много всякого дерьма, даже вздрогнула от выражения глаз Первородного. Пиздец Кэтрин, теперь она точно отбегалась.

Клаус был по-настоящему разъярен… Без всяких прикрас.

Об Элайдже было лучше промолчать, чем сказать. Гермиона перестала дрожать, всхлипывать и жаться к возлюбленному. Успокоилась. Она вообще умела себя в руки брать, начиная с первого курса. Своего первого несостоявшегося убийцу Гермиона не забыла — туалет, вечер Хэллоуина и тролль. В конечном итоге она уже умирала, поэтому Кэтрин Пирс не так уж ее перепугала.

Линчевать ее сразу, на месте, Гермиона не позволила. Она хотела понять, зачем хладнокровная стерва так рисковала. В доме трое Первородных братьев и Грета, которая, удайся Пирс ее атака, достала бы вампиршу из-под земли. Бывшая Героиня точно бы сделала все, чтобы отомстить за своего лучшего друга, то есть Гермиону.

То бишь мотив для убийства у Кэтрин должен быть серьезный.

И Гермиона не верила, что та пыталась вырвать ей сердца только потому, что Элайджа предпочел ее Кэтрин. Нет, Пирс о чем угодно, но не о любви.

— А она ведь мне нравилась… — огорченно призналась Грета. — В сравнении с ноющей Гилберт, у бабы были яйца. Что?

Никлаус обнял ее и хрюкнул куда-то в шею. Гермиона же улыбнулась, ее Элайджа остался спокоен, он представлял примерно, какая Грета, но вот Кол был удивлен. Ну да, Поттер была, мягко говоря, необычна, и по своим реакциям — прежде всего. То, что подруга говорила о Пирс в прошедшем времени, Гермиону не удивило. Кэтрин уже мертва, с тех пор как пришла ее убивать, пусть пока и дышит.

— Ничего, Грета. Зачем ты пыталась меня убить? Грет, дай ей немного свободы.

Ковер скатали, чтобы не заляпать его кровью, «хозяйственная» Грета выпросила у садовника Майколсонов пленку, на которую и бросили Пирс. Все в той же гостиной, где по-прежнему лежала измученная Бонни Беннет. Отпускать ее или давать шанс воспользоваться магией Грета не собиралась. Так и лежала ведьма Беннет, не в силах пошевелиться или кричать. Тоже вид пытки, пока не смертельной. А чего она ждала?

Грета реагировала на покушение на свою жизнь адекватно и жестко.

Поттер дернула плечиком, посмотрела на Кэтрин, и отчетливый хруст костей прекратился. Все это время магией Грета ломала Пирс косточку за косточкой. Учитывая регенерацию вампира, умереть от этого Кэтрин не грозило, но боль была непереносима. Кое-что от Блэков в Грете проявилось очень ярко. Учитывая, что Первородные ее за такое осуждать точно не будут, то она и не сдерживала свой порыв.

— Двигать пустой головой и челюстью сможет. Сейчас, только срастется.

— Больно…

Кэтрин зарыдала.

Гермиона вздохнула… Спектакль должен был разжалобить ее, или Грету, или рыцаря Элайджу, но опять же, кажется, мисс Пирс совсем заигралась, раз мнит их всех такими идиотами, которые ведутся на крокодильи слезы. Она намеренно дала Пирс порыдать, и Грету от повтора экзекуции удержали руки Клауса. Та была готова за этот дешевый спектакль Кэтрин что-то оторвать.

— Еще раз: зачем ты пыталась вырвать мое сердце? Иначе Клаус отпустит Грету, и тебе будет еще больнее. Поверь, Грета может, она у меня с фантазией.

Поттер, как под заказ, оскалилась в лучшем стиле Беллатрисы Лестрейндж. Вышло убедительно. Кол, которого Пирс видеть не могла, показал Грете два больших пальца. Гермиона поймала себя на мысли, что, несмотря на два покушения на них, сейчас ей легко. Она ощущает себя на своем месте. Не только Элайджа и Грета, но и Никлаус и Кол ощущаются семьей. Родными.

— А что мне оставалось? Лекарства нет благодаря вам… а фанаты Сайласа остались.

— И это все?

Гермиона обошла Пирс по кругу, цокая каблучками. Пока что логики в рассказе Кэтрин она не видела. Судя по взгляду черных глаз любимого, Элайджа тоже понимал, что его бывшая им недоговаривает. От кучки фанатиков такая, как Кэтрин, которая их изначально использовала только для того, чтобы заполучить лекарство, легко ускользнула. Она от Клауса бегала шесть веков — и успешно.

— Кэтрин, либо ты говоришь правду, либо Грета тебя поджарит — не до конца, но поджарит.

— Эстер! Эстер…

Элайджа сжал подлокотники так, что те рассыпались под его пальцами. Кол вскочил и пнул стул, выругался — очень емко и грязно. Мать Первородных, та самая ведьма… Гермиона переглянулась с Гретой, и они обе задались вопросом: какого хера мертвым сукам есть дело до мира живых так остро? Предки рода Беннет, теперь Эстер Майколсон.

— Что она тебе сказала или пообещала, Катерина?

Кэтрин сжала зубы и замотала головой. Гермиона пожала плечами — не хочет по-хорошему, значит, будем по-плохому. Она по крайней мере пыталась. Грета вытащила палочку, и в Кэтрин полетело Круцио. Грета сжала ее ладонь: все же пытки удовольствия ей никакого не приносили. Но Кэтрин много и не понадобилось.

— Она пообещала мне защиту и что вы все умрете… на вас гневаются духи ведьм. Эстер сделает все, чтобы вас убить, и тебя, очередная пассия Элайджи, в первую очередь. Почему — она не пояснила, у меня мозг плавился, когда она отдавала приказы.

— Грета?

Гермионе надоело. Вот так просто: она устала от загадок без ответа. От того, что им за второй день так прилетает — и что дальше? Вся нечисть Мистик-Фоллз их попытается убить? С Эстер Майколсон станется. Поэтому Гермиона и просила Грету решить вопрос радикально. Им много слов не нужно было, чтобы понять друг друга.

Поттер крутанула палочкой и раз и навсегда оборвала историю Кэтрин Пирс.

— Клаус, ты мне нужен. Выцеплю вашу мамашу и побеседую невежливо. Мне нужна ваша кровная связь и якорь. Ты подходишь, учитывая природу моих чувств к тебе.

То, как загорелись глаза Первородного гибрида после этих небрежных, чисто деловых слов Греты, Гермионе многое о Никлаусе сказало. Грета же ничего такого не заметила: она была занята. И сосредоточена на том, чтобы поиск Эстер прошел успешно и не стоил им проблем. Подруга не очень любила использовать Дары, обходясь без них. Корни недоверия Греты были глубокими, и она опасалась коварства даров Смерти.

— Держи меня крепко. И не зыркай так… я знаю, что делаю. Гермиона, найди соль и насыпь круг. И еще бы пару свечей зажечь. Нужно же где-то удержать Эстер, пока говорить будем.

Кол кивнул каким-то своим мыслям и начал заворачивать труп Кэтрин Пирс в пленку. Грета пробила ей грудь и разорвала магией сердце, так что крови было не так много. Но все равно нужно было убрать… Тем более зеленоглазка все делала правильно и даже якорь для себя толковый выбрала. Он одобрял. Ник хоть и скотина, но точно ее не отпустит. По предкам Бонни Беннет бывший ведьмак видел, на что способна девушка его брата, поэтому вообще не нервничал. Скорее злорадствовал, что мамочке скоро придется несахарно — за все ее сучьи козни.

Мусор Кол вынес за задний двор, полил бензином и поджег. Вся прислуга особняка ходила под внушением, и поэтому садовник-француз легко согласился присмотреть, чтобы останки Пирс сгорели полностью.

Элайджа напряженно следил за Ником и Гретой, которые застыли с закрытыми глазами в центре комнаты. Кол обошел их и протянул открытую ладонь Гермионе, она вложила в его руку тонкие пальчики, и он помог ей встать. Она как раз закончила два круга: соль и свечи. Кажется, Грета Поттер предпочитала надежные как кирпич решения. Он одобрял.

Ветер из ниоткуда ударил в лицо, поднял легкий тюль на окнах и заметался, ударяясь в стены. От магии воздух почти потрескивал. Чисто на всякий случай Кол закрыл Гермиону собой. И, переглянувшись с Элом, решил, что если что, он ловит Грету, а от Ника не убудет, если он на пол шмякнется как мешок с дерьмом.

Пламя свечей затрепетало и взмыло ввысь.

Гермиона сперва различала смутный силуэт в круге, миг — и на них всех смотрит красивая золотоволосая женщина с пронзительно-синими глазами. Гордая и величественная.

— Здравствуйте, мама, — Элайджа учтиво кивнул, — понимаю, вы не рады нас видеть, и смею вас заверить, мы тоже не сияем от счастья. Но нам нужно поговорить. Итак, зачем вы приказали Кэтрин убить мою Гермиону?

Он был более чем уверен, что повод у матушки должен был быть. Да, она ненавидела их — дело рук своих… И давно отреклась от материнской любви. Элайджа считал, что еще в тот момент, когда пошла на поводу Майкла и обратила их в бессмертных. Однако мама не была дурой. Ее попытка с Катериной отдавала отчаяньем и идиотизмом. Элайджа хотел понять, что толкнуло Эстер Майколсон — ведьму, что, по сути, создала темную магию — послать за его любимой такую, как Петрова.

Эстер должна была понимать, насколько ее попытка глупа и безнадежна.

— Элайджа, сын, я не хотела делать тебе больно. Все дело в проклятии, которое падет на мир, в пророчестве, что сбывается… я хотела вас спасти. И в твоей крови, Грета Поттер, которой ты так щедро поишь подругу-вампира, даже не понимая последствий.

Ребенок…

То, о чем став проклятой и бессмертной, Гермиона запретила себе думать. Она не хотела быть такой, но заплатила цену за победу. Вот только сожаления, пожалуй, не оставляли ее никогда. Кроме моментов с Гретой и тогда, когда Элайджа обнимал, целовал, касался ее. Однако Эстер — матушка Первородных братьев и сестры — была серьезна. И более того: она с ненавистью пялилась сквозь ткань платья на плоский живот Гермионы, пока Грета с рыком не развеяла ту.

Ругалась бывшая Героиня как сапожник, так что Гермиона прыснула от изумления, которое появилось на лицах Никлауса, Кола и, наконец, на любимом лице Элайджи, ее Первородного. Да, у них драма, а ее лучшая подруга кроет матом ведьм и сучьи пророчества.

Гермиона понимала. Одно пророчество уже сломало Грете жизнь, поэтому она имела полное право взорваться, пока Никлаус не прижал ее к себе, нежно укачивая и шепча глупости ужасно хрипло-сексуальным голосом. Все же образ душки-гибрида с Гретой бил в самое сердце: слишком был разительным контраст с тем, каким Клауса Майколсона знал мир.

Она положила руки на живот, замерла… Пока было рано, даже магия определить ничего не могла. Но Эстер Майколсон была уверена, что она беременна. Кровь Греты, которую Гермиона пила, позволила свершиться невозможному прежде. Именно поэтому Эстер послала Кэтрин Пирс убить ее.

Неверие, шок, отрицание и… несмелый трепет внутри. Прежде Гермиона думала, что построит карьеру или уйдет в науку, изменит мир, поможет лучшей подруге победить, а потом дети. Когда-нибудь. Ей казалось, спешить не следовало с этим, но, как оказалось, этот путь был для нее утерян до того, как она повзрослела. И теперь Гермиона боролась с собой, чтобы не потерять то хрупкое счастье в погоне за напрасной надеждой.

— Думаю, эта, эта… — Грета запнулась, мрачно сверкнула глазами и выдохнула, — маниакальная сука верила в то, что несла. Сколько там прошло часов с тех пор, как ты переспала с мистером Само Совершенство?

Гермиона вспыхнула.

— Грета, пожалуйста!

Подруга тут же подняла руки, сдаваясь.

— Ждем пару дней — и я тебя проверяю магией, еще и зелье сварю для чистоты эксперимента, — Поттер обняла себя руками, — блядь, блядь, я стану тетей, возможно.

Элайджа, Клаус и Кол оставили их. На некоторое время. Точнее, Грета посадила Гермиону на диван и выперла троих мужчин вон, еще и барьер магический поставила. Им действительно нужно было поговорить. Вчера не получилось. Элайджа, после того как Эстер исчезла, сграбастал Гермиону на руки и так и не отпускал. Она даже смогла забыться сном под его голос. Первородный рассказывал ей легенды викингов. О потенциальном ребенке они не говорили.

Точнее, Гермиона прижала пальчики к твердым губам своего мужчины и попросила время. И он не стал настаивать, спрашивать или обсуждать. Понял по муке, горевшей в ее глазах, что этого будет для Гермионы слишком много. Она заслужила немного тишины. Заботы, без необходимости решать, что именно ведьмы, пророчества и возможность зачатия в ней сломали.

— Грета, вампиры не могут дать жизнь… А что, если я не смогу выносить? — тихо-тихо, почти на грани слышимости произнесла Гермиона. Она озвучила Грете тот страх, в котором едва могла признаться самой себе. И уж тем более Элайдже, который и так был за нее напуган. Если это слово вообще применимо к ее волшебному любимому.

— Гермиона, думаю, все завязано на моей крови, а у тебя ее хоть залейся, — решительно отрезала Поттер, — и мы найдем выход, даже если мне придется линчевать каждую мертвую ведьму в этой стране. Они бы не пытались нас убить, не будь у ребенка шанса родиться на свет. Логично же?

Гермиона потерла лицо и скользнула в объятия Греты, чувствуя, как подруга целует ее в макушку. Поддержка, чувство всеобъемлющей любви и безопасности. Грета ей больше, чем кровная сестра. Она давно вся семья, которая у Гермионы была. До Элайджи Гермиона не верила, что способна впустить в свою жизнь кого-то, кроме лучшей подруги.

— Что будем делать с Беннет? Если бы Кол не поил ее водой, она бы уже отключилась.

— Я бы выжгла ее силу самым мучительным образом, — воинственно и зло буркнула Грета. — Клятва. Поклянется за себя и своих потомков. Мордред только ведает что будет, если прервать такой древний род.

М-да… вот до чего Поттер довели темные Блэки. Гермиона улыбается. Она сама хотела просить о том же, о милосердии. Впрочем, таком, которое гарантировало бы, что Бонни Беннет больше не сможет им навредить. Все же отпустить ее просто так было бы невероятной тупостью. Ни Гермиона, ни Грета давно на такое не способны. Они выучили страшные уроки и на те же грабли стараются не наступать.

— И чего это Кол такой милосердный?

— Ну, мы о ведьме забыли, а ему ее труп не улыбается, — Гермиона пожала плечами. — Он не такой ужасный, каким хочет казаться. Грета, не улыбайся так.

Поттер качает головой и встает. Кажется, концепция «не ужасного» Кола ее веселит. Ну да, Грета с удовольствием язвит с ним и, кажется, собирается подружиться. Уже не просто чтобы побесить своего Клауса. С Колом уютно, он уже не кажется еще одной опасностью. Более того — они обе ему верят, спокойно повернутся спиной и доверят свои жизни.

Вниз они спускаются рука об руку. Гермиона ловит тоскливый взгляд Клауса на Грету. У них ничего не было, они просто проспали эту ночь в обнимку. Кажется, Поттер откатило назад и с Клаусом: она пока что не хочет именно физической близости. Гермиона понимает даже… Элайджа подарил ей чистое удовольствие, но теперь она вроде как беременна. Ну почему все так сложно?!

Грета закрывает глаза, сдвигает медную фигурку на столе — и вот Бонии Беннет может пошевелиться. Ведьма скулит, руки-ноги и все тело ужасающе затекло, ей больно. Она пытается сесть. Гермиона вздыхает и опускается перед ней на колени, не замечая, как напрягся Элайджа, Грета, Кол и даже Клаус. Она просто помогает Беннет — и все.

— Позвоню любому из Сальваторе, пусть забирают.

— Не сейчас, — Грета мимолетно целует Клауса в щеку, ускользает от его рук и присаживается перед Бонни Беннет на корточки. — Хочешь уйти отсюда живой? Клятва: поклянешься больше никогда не трогать ни меня, ни Гермиону, ни тех, кто с нами связан кровью. И, само собой, Майколсонов: они мне дороги.

Гермиона держит Бонни за плечи, пока та в слово в слово повторяет за Гретой хитро сформулированную клятву. Золотистые нити магии тянутся от одной ладони к другой, закрепляя ее. Грета вытирает ладонь о штаны и милостиво кивает Клаусу.

— Минус ведьма. Клаус, перенеси ее на диван, не будет же Бонни валяться еще час на полу, а сама она не встанет.

Грета довольна. Ее пытались сжечь живьем, и это достаточная причина, чтобы быть жестокосердной. Клаус действительно поднимает ведьму с пола, и даже не за шкирку. Только Беннет нужно в туалет. И туда, несмотря на возражения, тащит ее уже Гермиона, она щадит гордость Бонни. Девушка измучена и сломлена, а чужое унижение Гермионе никогда удовольствия не доставляло.

Она как раз укутывает Беннет в плед и вливает в нее бульон, когда входные двери хлопают и раздается цокот каблуков, слышится голос Ребекки. Первородная вернулась.

— Ник? Элайджа, Кол, черт возьми… А, ну хоть ты. — Хорошенькое личико Ребекки отражает всю неприязнь, голубые глаза чуть расширяются. — Бонни, мать ее Беннет, ты теперь спишь с моим единственным свободным братом? Раз находишься у нас дома?

— Бекка, — роняет Элайджа, закрывая и Гермиону, и Бонни собой. — Я рад, что ты вернулась домой. — Голос Первородного теплеет. — Где ты была?

— Нигде. Отдыхала от вас… Что у нас дома забыла ведьмочка Беннет?

Гермиона предчувствует, что рассказ будет долгим и сестра Элайджи воспримет новости не то чтобы радостно. Она ведь считает, что лекарство у нее отобрали только из мелочной злобы. Гермионе как-то не до обид Ребекки Майколсон. Она даже не уверена, что хочет с ней поладить, вооруженного нейтралитета будет довольно. Ссориться первой она точно не будет, ведь Ребекка — семья ее Элайджи.

Элайджа уводит сестру на второй этаж — поговорить без лишних ушей.

Гермиона оставляет ведьму Беннет лежать, а сама садится в кресло и берет книгу. Грета ушла обедать, точнее — ее утащил Клаус на террасу. Кол где-то в доме… Впрочем, она не беспокоится: стоит появиться любому Сальваторе, Первородные будут рядом. Чтобы вампир не думал, что сможет сделать глупость. Ей даже немного горько, потому что подруга Елены, Кэролайн, Деймона и Стефана пропала на пару дней, и никто из них не обратил на это внимания.

Говоривший с Клаусом Деймон Сальваторе явно не ждал услышать, что ведьмочка у них. Бонни для этой компашки так мало значила, что то, что она никому не звонит, не пишет, не выходит из дома, не стало причиной начать ее искать. Гермиона надеялась, что Беннет сделает выводы. Тем более, поклявшись Грете, в борьбе против Первородных она стала бесполезна. Что давало ей шанс зажить нормально, без проблем, в которые Бонни втравливала эта дружба.

Гермиона явственно не понимала такого безразличия тотального к человеку, которого они все звали другом.

— Любовь моя?

На самом деле в эти насмешливые прежде слова Никлаус вкладывает как никогда много настоящего чувства и еще больше серьезности. Он не играет с Гретой ни капли. И хочет, чтобы зеленоглазая ведьма это понимала. Ему не хочется отравлять их отношениях недосказанностью. Он перерос ребяческое желание помучить ту, что важна ожиданием признания, неизвестностью. Эти игры двоих для Клауса не новы, как почти все под Луной.

Ему тысячи лет, и он будет жить вечно, поэтому не самоутверждает свое эго так примитивно пошло. И вообще Никлаус в некоторых моментах жалеет, что показывал Грете так много скотства своей натуры. Нет, Первородный не хочет, чтобы Грета любила его сквозь дымку розовых очков.

Да и не думает он, что можно было так. Все же зеленоглазка видела, что он чудовище, с самой первой встречи достаточно ясно. Однако то, что Грета на него еще тогда реагировала, приводит Клауса восторг. Его неправильная девочка с такими «правильными» принципами.

Грета зависла над пачкой творога. Она вообще часто проваливалась в себя с того дня, когда у них ничего не случилось. Сучьи ведьмы. Ник гордится своим самоконтролем: он ведь даже эту героическую дурищу Бонни не убил. Хотя было за что. Раньше он бы порвал ведьму на куски и взял женщину, которую желал, не отмывшись от крови жертвы. Однако с Гретой Клаус так не может, он не грязное животное, что бы Майкл и Эстер ни думали о нем.

— Прости, я сама не своя.

Она обходит тележку и обнимает его, жмется и поникает головкой ему на грудь. Никлаусу понадобилось время, чтобы смирить своих демонов и страстное желание обладать Гретой. Клаус вожделеет ее, хрупкую и такую сильную. Но это не значит, что он готов переступить через ее «нет». Среди его преступлений нет такого рода насилия, и он не собирается быть насильником. Не только с драгоценной Гретой Поттер, но с любой другой женщиной.

В конечном итоге у него есть сестра… и Эстер, какой бы тварью ни была, она его мать и тоже женщина. У него тоже есть принципы, пусть весьма далекие от блистательных канонов старшего брата.

— Устала?

Никлаус целует макушку, пахнущую медом и яблоками. Он был против этого похода по магазинам. Продукты вполне могли купить слуги, как всегда. С тех пор, как в его дом переехала Грета, он позаботился, чтобы персонал наполнял холодильник всем самым свежим и лучшим. Более того: Клаус лично готовил для Греты вместо повара.

Но Грета предположила, что кроме крови Гермионе и ребенку нужны просто продукты, человеческая еда. И вот они в супермаркете. Он таскается за Гретой, толкает тележку и чувствует себя счастливым и спокойным. У нее есть удивительное свойство: она не только вызывает бури внутри него, все сметающие тайфуны, но и успокаивает его.

— Есть немного. Мне не по себе, — тихо признается Грета, и это ее признание цепляет Клауса. Он знает, насколько Грете важно быть сильной — всегда. Ее жизнь так часто била, что Никлаус иногда в ее привычках и защитных реакциях узнает себя. Только его зеленоглазка, его сильфида не озлобилась и не сломалась. Осталась цельной и светлой. Но в слабости Грета Поттер кому попало ни за что не признается, ему же сказала легко.

Не то чтобы Клаус не понимал, что важен и нужен ей, но лишнее подтверждение этого факта греет его черную душу. Его любило множество женщин, но ни одна не пыталась любить его как равного. Страх, ожидание милостей или расчет всегда присутствовали в их чувствах. Грета этого напрочь лишена. Ей ничего от Клауса Майколсона не нужно.

— Давай расплатимся, и возвращаемся. Я не могу звонить Гермионе каждые четыре минуты.

Он хмыкает.

Так, как будто над подругой Гермионы не бдят Элайджа, Кол, у которого прорезался инстинкт заботливого дядюшки, и даже мрачная Ребекка, категорически трезвая и в очередной раз обиженная на весь мир. Но не стремящаяся сбежать, что Никлауса удивило. Бекка даже не разнесла половину дома и не перебила всю посуду до последнего блюдца от новости, что у брата будет ребенок.

Правда, Клаус думал, что Ребекка так спокойно среагировала, потому что ребенок был у Элайджи. Ник сомневался, что новость о ребенке его и Греты сестра восприняла бы так же благосклонно… Был еще один момент, который он не собирался игнорировать: Бекка могла быть одержимой. Она тысячи лет искала свою истинную любовь, выбирала, правда, смазливых мудаков, но кровь Греты — она все меняла, сестра могла решить, что достойна стать матерью, а цена не важна. Ребекка могла бы попытать счастья, попытаться забеременеть и выносить, пойдя по пути Гермионы.

Он сам недавно использовал двойника как мешок с кровью. До того, как великая и трагическая Елена Гилберт стала бесполезна. Но мысль, что Ребекка могла бы поступить так же с Гретой, убивала Клауса. Настолько, что он засунет сестру в гроб, пока та не одумается. Элайджа был занят, чтобы думать о такой вероятности.

Но вот Кол… Он подумал то же самое, что и сам Клаус. И наблюдал за Ребеккой. Оба понимали, что с сестры станется вместо того, чтобы попросить Грету дать крови, сделать эксцентричный шаг, если цензурно. А если называть вещи своими именами — укусить возлюбленную Ника и украсть.

Они доходят до машины, где Ник грузит пакеты в багажник.

Стефан и Деймон — оба, и Кэролайн. Ник с силой захлопывает багажник; он вообще не в настроении: только вот было все прекрасно — и тут эти рожи. Ему даже любопытно, как много им рассказала Бонни Беннет. Ведь Грета почему-то не потребовала от нее молчания. Обвинять свою зеленоглазку в глупости Никлаус не спешил.

Сальваторе повезло, что они почти в центре Мистик-Фоллс, то бишь прямо сейчас он их не убьет. Ну, конечно, если Грета не скроет щелчком миниатюрных пальчиков побоище от людей. Но Ник ухмыляется: она, к сожалению, против отрывания голов и вырывания сердец без особой на то причины.

Клаус игнорирует попытки неприступной прежде красавицы Кэролайн Форбс построить ему глазки. Сейчас она кажется прелестной, но пресной, лишенной огня и красок. Кроме того, Клаус уже не очарован и понимает, что юная вампирша ищет плохих парней, чтобы спасти… А с ним такой фокус обречен на провал еще от начала. Он не станет прекрасным принцем от поцелуя влюбленной девы, потому что злых чар на Первородном гибриде нет.

Те, что были, Никлаус уничтожил сам.

Он рад, что у них не получилось. Кэролайн стоит забыть о той власти, что она имела над ним. Клаус был уверен, что после того, как он оставил ее валяться в общей куче на борту самолета, девушка что-то поняла. Совсем уж дурой Кэролайн не была, иначе бы не понравилась ему. Но, видимо, ощущение своей особенности вскружило хорошенькую головку, и теперь мисс Форбс цеплялась за того монстра, которого до сих пор яро отвергала.

— Не добрый день, малыши, какого черта вы здесь забыли?

— Улицы общие, Клаус, гулять еще не запрещено.

Деймон наверняка самому себе кажется дерзким и остроумным. Только Ник ощущает слабое, приглушенное раздражение, словно рядом зудит комар. Хотя оно так и есть. Эти вампиры для него комары, он легко раздавит любого, правда троица этого, похоже, не осознает. Тупость? И недостаток опыта. Кроме того, до сих пор Никлаус убивал из необходимости и ничего уж совсем дикого с «сопротивленцами» не делал. Может, зря…

— Вот и гуляйте где-то еще.

Голос Греты, ее рука на его плече и то, как она прижалась к нему. Ярость утихла.

— Зачем вы похитили Бонни?! — звонкий голосок Форбс и возмущение в голубых глазах. Только легко читающий чужие души Никлаус видит, что Кэролайн, милая и пустая, сейчас так кипятится не из-за подруги. Ей неприятно видеть его и Грету на одной стороне и так близко, рядом. Она его ревнует.

— Пропажу которой вы заметили, когда Клаус позвонил Деймону; настоящие друзья, что сказать.

Голос Греты просто полон яда и гнева, она коротко и сухо аплодирует, очень издевательски, обозначая вполне вербально и с достоинством, кто есть кто. Никакой детской истерики перед его не-бывшей. Никлаус ей гордится, и так, немного, прозорливым собой — «скромно» опуская тот факт, что не он выбрал Грету, а она его.

— Новые правила, — зеленые глаза Греты зажигаются. — Я не хочу вас видеть, а уж тем более слышать. Вы сидите тихо и мирно, молча, Форбс, или умрете. Стефан, у вас, кажется, мозгов побольше будет — я не Первородные, я вас просто убью, без пыток.

Деймон пытается рычать, Кэролайн хватает воздух ртом, и лишь Стефан молчит.

— А чтобы вы поняли, что это не шутки, — Грета хмыкает, — ваши кольца теперь только побрякушки на ближайшую, скажем, неделю. Удачной ночной жизни, кровососики. Раз, два…

Деймон сообразил и, закинув Кэролайн на плечо, схватил брата за руку и на вампирской скорости понесся к ближайшему зданию. Клаус хохочет, а потом целует каждый пальчик, который Грета загибала, считая. До заката им не выйти наружу: солнце сожжет.

— Вряд ли Беннет в состоянии колдовать и заклясть новые украшения. Клаус, мы едем?

Ни одного упрека вслух или укоризненного взгляда. Грета уходит к машине, полная королевского достоинства, с которым отмела его прошлую увлеченность Кэролайн Форбс. Его чудо-девочка.

Выпал снег.

Грета стряхивала его с сапожек и стаскивала зеленые, словно мох, перчатки — как раз под цвет ее глаз. Периодически она проверяла поставленную ею же защиту на поместье. Отдельно на сам дом и территорию. Она не параноила, просто не хотела никаких инцидентов. Ради спокойствия Гермионы Грета была готова отрывать головы, не дожидаясь враждебного шага от кого-либо. Поэтому многослойная адаптивная защита была малым из того, что она могла сделать.

Она отдала пальто подошедшей горничной и прошла в гостиную. Платье до колен подчеркивало хрупкую фигурку. Брошь в форме трилистника и улыбка… Грета теперь часто улыбалась и изменяла своей привычке всегда носить джинсы. За эти месяцы спокойствия она чисто внешне расслабилась. О том, что она ночью просыпается, сжимая палочку, знал только Клаус. Он же молчал об этом. Никто из них не был готов нервировать Гермиону и будущего папашу, который под своей красивой маской несокрушимого спокойствия прятал едва ли не панику.

— Ну, я ему говорю: простите, мадам занята…

Гермиона смеется, Элайджа, голова которого лежит у нее на коленях, улыбается. И лишь Клаус с карандашом и скетчбуком хмыкает из кресла. Почти рождественская история от будущего дядюшки Кола — это жуткая похабщина, порой с кровью и массой интересных исторических подробностей. Первородный — просто ужасный сплетник, готовый обсуждать свои прошлые победы под видом баек.

Мягко сияет огнями ель. Пахнет хвоей и сладким. Грета присаживается на ручку кресла Никлауса, чтобы тот отложил рисование и мгновенно пересадил ее к себе на колени. Становится совсем хорошо. В своей вечной бесприютности бывшая Героиня иногда позволяла себе мечтать о семье. Вот только получила ее в неожиданной форме, и не то чтобы Грета роптала за этот дар.

Поттер не волновало, что ее семья — это первые вампиры и «мерзость», по словам сильно торкнутых на голову ведьм. Первородные стали ей близкими, более того — родными; а насчет клыков — у всех есть свои мелкие недостатки.

— Проверила защиту?

— Да, все отлично держится. — Грета прикрывает рот, гася зевок. — Талант не пропьешь, Гермиона, тем более расчеты делала ты.

Клаус целует ее в висок. Кол показывает большой палец и тянется к серебряному кофейнику: он видит, что зеленоглазка слегка замерзла. Холодный циклон принес за собой снег, ветер и даже мороз — для Мистик-Фоллс такая погода очень необычна. Кол лично приносит Грете чашку с кофе, ведь Ник не собирается отпускать ее с рук. Он горячий и согреет ее собой, но и горячий напиток не помешает.

Привычка заботиться о возлюбленных братьев возникла у Кола сама собой.

Прежде он не давал себе труда запомнить имена новых пассий Элайджи и Клауса. Однако его равнодушие на Гермионе и Грете дало сбой. Кол с девушками чувствует себя старшим братом, и это чертовски приятное ощущение. Тем более на фоне того, что обе, зная, что он такое, его совсем не боятся. Скорее доверяют полностью.

Гермиона поглаживает волосы, кожу головы Элайджи, наверное, уже час. Временами тонкие пальцы задевают губы, и тогда Первородный ловит ее руку и целует. У нее есть живот — едва заметно, но она уже не такая стройная, как раньше. Она слышала сердце своего ребенка не только благодаря слуху вампира, но и на УЗИ. С ней или с ним все хорошо, развивается отлично. Ее огромный страх, что организм вампира убьет жизнь внутри, не сбылся.

Грета каждый день делится своей кровью, и после каждого глотка Гермиона ощущает прилив сил и тепло в районе груди, которое стекает в живот. Кровь ее лучшей подруги позволит ей выносить и родить чудо-ребенка. Гермиона знает, что Грета отдаст ее всю до капли в случае необходимости, но такие жертвы им не понадобятся.

Тысячи лет назад все Первородные братья умели делать всякое из дерева. На пару часов в день они уходят в здание рядом с гаражом, где устроили мастерскую, и делают колыбельку. Своими руками. Ник, Кол и Элайджа вместе.

Гермиона уже выбрала комнату под детскую, и скоро там начнется ремонт.

— Грета, может, поешь?

Скорее всего, Грета выложилась на полную, и после таких затрат магии перекус необходим. Кофе — это тоже неплохо, но Гермиона хочет о ней позаботиться. С ней теперь постоянно носятся, будто она из хрусталя. Хотя беременность не болезнь, даже ее — волшебно-мистическая.

— Мы скоро будем ужинать. Я всего лишь проверила защиту, а не собирала ее заново. Кол, рассказывай дальше, на чем ты там остановился.

Грета почти дремлет, свернувшись клубочком на мужских коленях. Она согрелась и вернула пустую чашку на стол. Покидать объятия Клауса не хочется, Грета на ужин так и поедет — на ручках. Он ее сам избаловал. И Кол — действительно одаренный рассказчик, так что история адюльтера с участием Первородного, которая произошла более четырехсот лет назад, занимает внимание Греты. И ей даже почти жаль мужа той графини: выносить Кола — это подвиг даже без учета того, что он спал с его женой.

— Нет, Кол, ты захотел выпендриться, поэтому были шпаги. Драться на дуэли, будучи бессмертным, не очень честно. — Разомлевший Элайджа, который слушал, как бьется сердечко его ребенка, подал голос. В основном потому, что Кол основательно заврался. Хотя стоило отдать ему должное: делал он это красиво.

— Элайджа, ты был моим секундантом и…

— Вы двое были мертвецки пьяны. — Клаус закатил глаза. — Бочка бордо. Несчастный граф даже сумел тебя ранить, Кол. И я до сих пор не уверен — ты его проткнул или он сам на лезвие упал, надышавшись перегара.

Смеются все пятеро. Кол не выглядит огорченным, что его красивую ложь разоблачили. В конечном итоге он сделал любовницу счастливой вдовой и ушел из ее жизни. Второй не договорный брак был для графини более счастливым и более долгим. Для него это была сущая малость — избавить женщину от мота, картежника и бретера. Развод в то время был невозможен, даже если муж скотина.

— Оставим эти мелкие детали, — величественно отрезал Кол, вызывая новую порцию смешков.

Им хорошо вот так быть вместе, делить время и эмоции. Элайдже не хватает только сестры. Но Ребекка все еще винит их в том, что лекарство ей не досталось. Злится и не желает принимать правду о том, что человеком она бы уже жить не смогла. Хрупким и ужасающе быстро смертным. Хуже того — Бекке трудно видеть остальных счастливыми. И она пытается задеть Грету при каждом удобном и неудобном случае.

Хотя, учитывая остроту языка мисс Поттер и то, что Грета Бекку совсем не боится, сестре можно посочувствовать. Ребекка неизбирательно льет яд на всех, кроме Гермионы. Они с братьями привыкли — к исходу столетия, быть может, перебесится…

Ребекка уехала два дня назад и не звонила до сих пор. Только самолет Никлауса унес сестру на Бали. Отдохнуть от «тошнотворной идиллии» особняка. Бекка, как маленькая девочка, не может смириться с тем, что братья получили то, чего она так хотела — семью. Но ей в голову даже не приходит спокойно, как Кол, стать частью нового, вместо этого сестра лелеет обиды.

Элайджа пытается ей позвонить уже вечером. Но слушает автоответчик.

— Ты в порядке?

Тонкие руки Гермионы ложатся на его обнаженные плечи. Она оставила расческу, и волосы благоухающим облаком струятся по спине. Халат распахнут, и под ним лишь полупрозрачная ночная рубашка. Нежная, слепяще красивая — такая, что у Первородного дыхание перехватывает.

— Да, Ребекка в очередной раз меня игнорирует.

Он поворачивается, обнимает ее и целует едва обозначившийся живот. Поглаживает жадными ладонями тонкую спину; от Гермионы одуряюще пахнет цветами и карамелью. Новая пена для ванной и ее естественный запах. Глаза Элайджи на секунду темнеют, но он справляется с наваждением и жаждой сильнее притяжения земного.

Первородный встает, кончиками пальцев касается нежной, бархатной щеки и жарко, подавляюще властно целует. Элайджа никогда не был ревнивцем и временами считал, что слишком холоден… С Гермионой иначе. Она целый мир. И ему страшно ее потерять. От этой мысли Элайджа теряет флер человечности, и остается только чудовище — более жестокое, чем когда-либо прежде.

— Люблю тебя…

Ее карие глаза блестят, губы зацелованы, Гермиона почти лежит у него на груди.

— Попробуешь завтра позвонить? Уверена: Ребекка снова дуется, вот и все. Она в порядке. Хочешь, попросим Грету проверить?

Элайджа гасит смешок.

— Ник меня проклянет, если я сейчас вломлюсь к ним в спальню. Спать, сердце мое.

Изящные пальцы проходятся по его груди, по животу и ниже… Гермиона смотрит так, что он пылает. Они окажутся в постели, чтобы там не спать. Он просто не способен ей отказать.

Грета знала, что в мире полно непуганых идиотов и идиоток….

Но по странной иронии к ним ломились исключительно ведьмы, и пока только женского пола. Правда, эти четыре дуры собирались не убивать чудо-ребенка, а похитить мамочку. И увезти аж в Новый Орлеан, чтобы шантажировать Первородных и заставить свергнуть некоего Марселя Жерара. Грета в душе не ебала, кто это, и, ради Мерлина, ей было чихать. И вообще, что за ведьмы пошли, раз не могли целым кланом справиться с вампиром?

Позорище, да и только. Слабая магия, отсутствие плана по похищению. Они, просто взявшись за руки, попытались проломить ее защиту. В лоб, без затей. Сложным в разборках с гостями было уговорить Элайджу не отрывать им головы сразу, на месте. Грета хотела их допросить — и добилась своего. Насладилась историей о противостоянии ведьм и вампиров в городе, который построила семья Первородных.

История с принесением в жертву юных девушек, почти детей, не нашла в ней отклика.

Поэтому сломанные шеи, лопаты, багажник — и лес. Кстати, одна из дур — чернокожая с кучеряшками — оказалась чуть умнее товарок и поставила защиту. Должна была очнуться даже после перелома шеи, ведь создала куклу-аватару для физической защиты. Грета ощутила странность и порвала нити, связавшие куклу и ведьму.

Вообще эта была со странностями: душа на порядок старше тела. Сабина — так ее звали в этой жизни — не раз меняла тела. И историю с Элайджей имела давнюю… Поттер, правда, жалостью не прониклась и просто сделала так, чтобы ведьма не смогла провернуть фокус с переносом в новое тело. Умерла здесь и сейчас.

Пока Кол и Никлаус копали, она пила кофе из термокружки и скучала. Грета стала настолько толстокожей, что четыре тела вызывали у нее ноль эмоций. Думать нужно было, приходя в дом Майколсонов и собираясь похитить беременную девушку, ее лучшую подругу. А еще раньше — не убивать собственных дочерей ради силы, потрудившись найти другой способ удержать ускользающее могущество.

— Клаус?

— Да, любовь моя?

Гибрид был весь в грязи. Но Грету это не оттолкнуло, она подошла к краю ямы и поймала взгляд серо-голубых глаз. Щелкнула пальцами, избавляя обоих Первородных от грязи и просушивая их одежду. Заболеть гибриду и вампиру не грозит, однако Грета привыкла заботиться о своих близких даже в мелочах. До Клауса ей казалось, что слова — шелуха, ей довелось услышать слишком много их — слов.

Но Никлаусу — с его взглядом, что только для нее предназначался, теплотой в голосе — Грета верила. Пускай сперва в его ласковых обращениях видела только издевку над собой, запрещала сердцу екать и отзываться. Теперь все иначе.

— Ты ведь не поедешь в Новый Орлеан?

Этот город был важен ее Клаусу, и того самого Марселя он знал, по-видимому. Как Элайджа и Кол, который выбрался из ямы и сбросил первое тело вниз.

— Нет, он не поедет, Грета, поеду я. Ненавижу эту дыру и никакого трепета своего семейства не разделяю. Зато прекрасно прослежу, чтобы новоорлеанские ведьмы закрыли рты и забыли о нашем существовании.

Глаза заботливого дядюшки Кола почернели от сдерживаемой ярости. Во-первых, он в роль старшего брата для Гермионы и Греты прочно вошел, во-вторых — не чувствовал себя чужаком и изгоем в собственной семье впервые за бездну столетий. А это дорого стоило. Роль отщепенца отыгрывала Бекка со свойственной ей мелодраматичностью. И самое главное — он не позволит Нику потащить свою самодовольную задницу в Орлеан и застрять там из-за сантиментов с приемышем.

— Давным-давно я спас мальчика-раба, вырастил его как сына и обратил. Назвал его Марселем и думал, что он был убит Майклом, когда тот сжег мой город.

— Но твой почти сын и возлюбленный Бекки поимел всех нас, выжил и даже объявил себя королем. Боже, Ник, бери лопату и кончай ныть, нам нужно зарыть трупы до сумерек.

Что удивительно, Клаус только закатил глаза и взял лопату: судя по всему, экспрессивная речь Кола его взбодрила, но не привела в ярость. Они бодро работали лопатами, у Греты кофе кончился, и она маялась дурными предчувствиями. Хотела бы она сказать, что это только ее паранойя бывшей Героини, но… желудок сводило совсем нехорошо.

Чертовы ведьмы! Чертов Новый Орлеан.

Ей это все опротивело. Грета хотела готовиться к рождеству а не это все. Закапывание трупов в этот перечень тоже входило, даже если она по факту ничего не делала. Оба Майколсона родились в то время, когда понятие джентльменства еще не изобрели, но у обоих был пунктик насчет грязной работенки. Так, как будто Поттер до этого не приходилось пачкать руки.

— Поехали. Пока ты совсем не замерзла. Кол, ты уверен?

Клаус усадил Грету на сиденье, пристегнул ремень безопасности и лишь затем посмотрел на брата, который запихнул лопаты в багажник. Никлаус давно не видел Кола таким. И даже несмотря на то, что, узнав о том, что Марселус жив, он ощутил себя преданным, Никлаус не хотел его смерти. Кол же в таком настроении, что, стоит Марселю начать путаться под ногами, оторвет ему голову и все прочие конечности. Фальшивая корона брата не остановит. В конечном итоге Марсель посягнул и присвоил наследие их семьи.

— Элайджа нужен Гермионе. Не Бекку же туда посылать? Поехали, Ник.

Кол обошел его и сел на заднее сиденье.

Видимо, Кол решил, что, увидев любимые улицы Орлеана, он решит остаться там. Вернуть своё королевство, которое у него забрал Майкл. Клаус не отрицал, что у него было такое побуждение. Однако его семья, все они ясно дали понять, что против переезда в Новый Орлеан. Кроме того, он хоть и эгоистичный монстр, но тащить возлюбленную Элайджи, беременную его племянником или племянницей, в эпицентр бойни между сверхъестественными созданиями?

Клаус не идиот и так рисковать не намерен. Тем более у него впереди вечность, и если он захочет вернуть свой город, то это подождет пару лет или даже десятилетий. Жадность и самоуверенность губили много великих людей, и он не хотел наступать на эти грабли.

— Ребекке придется вернуться домой.

Кол с заднего сиденья кивнул и показал экран телефона — он писал ей. Ведь звонки Бекка игнорировала. Ее загулы проблемой до сих пор не были. Однако сейчас, с появлением ведьм Нового Орлеана в Мистик-Фоллс, Клаус не хотел терять из виду родных. Тем более Ребекку, которая вечно влипает в неприятности. Кол думал о том же, судя по тому, как писал ей.

— Кланы ведьмы Орлеана привязаны к своей земле? Связь с предками, верно? Источник их сил? — Грета постукивала тонким пальчиком по губам и уже не ежилась, как в лесу.

— Те четверо как раз и тянули на четверть нормальной ведьмы. Учитывая, что Жерар запретил им колдовать, дела у них плохи. Кол, расскажи о ритуале Жатвы.

«Моя умница», — с нежностью подумал Клаус. Грета думала в верном направлении. И братец, который разбирался в ведьмовских делах лучше всех них. Кол ведь до того, как Эстер и Майкл убили, был ведьмаком. Очень сильным, к слову. Этой части жизни брату до сих пор не хватало, он любил покровительствовать ведьмам и изучал магию разных народов. Кол был чрезвычайно образован и помнил много давно забытого ныне.

— Если ритуал не завершить, их магия выгорит, они утратят силы и связь со своими предками, процесс уже начался, Грета, — закончил Кол.

— Значит, вот почему эти четверо решились на такой отчаянный шаг.

— А выжившая девушка? Та, которую они ищут.

Грета пошарилась по головам ведьм, пока Первородные задавали вопросы и делали больно за ложь. Там она увидела образ юной девушки, которую теперь хотели найти и таки принести в жертву. Грета знала, как опасны незавершенные ритуалы. Вряд ли бедняжку, которую предали свои же, ждало что-то хорошое. Но она хотела убедиться в этом.

— В нее ушла сила трех убитых девушек, и со временем она вырвется, сожжет город и убьет носительницу. Раз до сих пор дышит, то изначально избранная Жатвы сильна. Я найду ее, — с убежденностью сказал Кол Майколсон.

Они ждали Кола почти месяц.

Элайджа, который пытался скрыть тревогу от нее, Клаус и Грета — эти целовались почти постоянно. Ну и Грета проверяла артефакты, которыми обвешала младшего Первородного, как рождественскую ель игрушками. Раздраженная, но ставшая молчаливой Ребекка, которую домашний арест угнетал, однако с братьями она больше не спорила. Ждали. Звонков от Кола и его возращения домой. В просторный роскошный особняк, где закончили ремонт в детской. И где стены не сотрясались больше от семейных разборок. Все берегли покой Гермионы. Да и были ли у них причины ссориться? Она хотела верить, что нет. Они с Гретой не только влюбились в Первородных братьев, но и принесли с собой относительный мир в их жизни. Ее Элайджа был не просто одаренным, талантливым рассказчиком — его глаза видели столь многое, что Гермиона могла слушать его часами. Но их собственную историю, историю Майколсонов, ее любимый не приукрашивал.

Кровь, смерть, власть, насилие. Утраты. Неизбежные для тех, кто обречен жить вечно.

— Кол сегодня должен вернуться. — Никлаус улыбнулся им троим, но больше Грете.

Сегодня они выехали в Мистик-Фоллс: Гермиона хотела уволиться из библиотеки и снять внушение с тех, кто не замечал ее отсутствия на работе. Больше в нем необходимости не было. А Грета просто не хотела отпускать ее одну, как будто Элайджа не был постоянно рядом. Клаус увязался за ней — и чтобы проследить за Гермионой в том числе. Гибрид стал мягче и учился заботиться, не прибегая к угрозам, шантажу и ударам кинжала в сердце.

Все это уже очень не одобряла Грета.

— Сюрпризом — живым.

Голос Элайджи был сложным, однозначно сложным: он не одобрял. Не то, что Кол возвращается, а то, что привезет к ним в дом незнакомку, ведьму и к тому же жертву незавершенного ритуала Жатвы. То есть настоящую бомбу с часовым механизмом. Он чрезмерно за нее беспокоился. Гермиона была всего лишь беременна и повторяла это более сотни раз в день. Но кто ее, спрашивается, слушал?

Даже Клаус — и.о. мирового Зла — и то заваривал ей чай, таскал фрукты и следил, чтобы она не поднимала ничего тяжелее книги. Всем тем же, только в большем масштабе, занимались лучшая подруга и любимый мужчина. Гермиона и шагу не могла ступить без присмотра, хотя животик у нее едва обозначился.

Правда, капризничала Гермиона в меру. На подвиги у нее не было никакого желания рваться. Более того — после того как за ней пришли ведьмы аж из Нового Орлеана, Гермиона вообще не хотела покидать защищенную территорию особняка без необходимости.

— Все ворчишь, Элайджа?

Они сидели в Гриле, игнорируя недовольство бармена… Мэт, кажется? Парень боялся Первородных. Но выгнать мецената Клауса не мог, как и его брата. Ну и двух новых жительниц города тоже. Это бы выглядело странным, вот и мучился Мэт, успев написать друзьям, кто пришел в Гриль.

— Никлаус.

Знаменитый занудно предостерегающий тон Элайджи Майколсона казался ей совершенно волшебным. Как и суровый взгляд, на которой Никлаус лишь закатил глаза, а Грета постаралась скрыть смешок за кашлем. На самом деле никто из них не был легкомысленным в вопросе безопасности. Четыре трупа новоорлеанских ведьм — хорошее тому доказательство. Но одна юная девушка вряд ли представляет угрозу.

— Кол везет ее, надеясь, что с моей силой и его знаниями мы сможем помочь Давине. Она поклянется не причинять вреда. Все будет хорошо, Элайджа.

Грета долила чай им всем и подвинула тарелку с тортом к Гермионе, пытаясь закончить на этом спор. Они обе понимали, что в голосе Кола Майколсона, когда он говорил об обреченной на смерть юной ведьме, что-то было. Необычная его холодность под маской веселья, а не что-то, чего Кол сам до конца не понял. Они дадут ему время понять.

Правда, нужно, чтобы Элайджа перестал быть так категорично против. Иначе легко не будет. Удобно, что с Гретой они по-прежнему могут говорить обо всем на свете.

Гермиона вонзает вилку в шоколадный торт и отламывает кусок бисквита. Поправиться ей не грозит, как и многое другое. Утром она выпила пять больших глотков крови Греты и чувствует себя превосходно, живой как никогда.

— Намеренно — да, Грета, но случайным образом? — Элайджа смахивает пару темных прядей со лба и смотрит на Грету. — Девушка, которую мой брат пожалел, скоро не будет контролировать свои силы. Не будет отвечать за собственную магию — и что тогда?

Гермиона кладет пальцы на руку Элайджи и гладит его по ладони.

— По моим прикидкам — расстояние между Мистик-Фоллс и Новым Орлеаном ослабит действие связи ритуала Жатвы, и это даст нам время. Послушай меня, пожалуйста: Колу это важно, и мы должны попытаться помочь.

Не говоря уже о том, что судьба этой девочки породила в сознании Греты парочку кошмаров прошлого. Гермиона это знает, пусть Грета и не жаловалась вовсе. Просто скрывать что-либо бывшая Героиня может от кого угодно, но только не от той, что была подле нее годами. Грета очень хочет помочь девушке, которую без ее ведома обрекли на заклание, и Гермиона тоже. Они могут это сделать… И стоять в стороне не будут.

Выражение его красивого лица становится мученическим. Элайджа — ее Элайджа — не может сказать, что не ожидал такого. Нет, не может, потому что он умный и просчитал ее и Грету еще с момента звонка Кола. Элайджа догадался, что они захотят помочь вопреки всему, и все равно выглядит так, будто это сюрприз для него.

Ну, ощутить себя предательницей измученным взглядом раненного в самое сердце олененка Бэмби Элайджа ее не заставит. Он знал, с кем связался. Пусть будет мужчиной и терпит.

— Ладно.

Линия челюсти любимого смягчается, и они с Гретой сталкиваются ладонями, празднуя победу. На самом деле это было почти не трудно. Только Клаусу слегка прилетает по руке за насмешливый взгляд в сторону брата. Грета Поттер справедлива, но карает мгновенно. И Нику стоит привыкать, что злорадство — это нехорошо: у него своя такая же головная боль.

— Меня-то за что? Я, в отличие от брата, не возражал против вашей безрассудной идеи.

— Злорадствовать было необязательно, Клаус, — решительно отрезает Грета. — И у нас гости.

Она кивает на мисс Елену — великую страдалицу — Гилберт.

— Спокойно, Никлаус, мы не хотим огорчить Ребекку еще больше, чем сейчас. Здешний бармен ей нравится, поэтому ведем себя прилично.

Гермиона инстинктивно прикрывает рукой живот: Елена — вампир, она может услышать стук еще одного сердца. О том же подумал, очевидно, Клаус, собираясь убрать ее из Гриля. Учитывая его методы, Гилберт сильно рисковала, являясь сюда вот так, одна. Хотя с братьями Сальваторе все было бы еще хуже, тогда бы встала Грета и эти двое легли бы — под землю и навсегда.

— Ее брат работает здесь, и его смена начнется через десять минут. Елена, скорее всего, пришла проследить, чтобы Джереми не нарывался и ты не оторвал ему голову.

Элайджа объясняет все просто и ясно. Кроме того, если это действительно так, то повода для конфликта Гермиона не видит, тем более они уже уходят. Если отрешиться от того неприятного, что ей про мисс Гилберт известно, то Гермионе ее жаль. Смерть родителей, потеря тети и обращение в вампира, чего Елена, как она слышала, никогда не хотела. Правда, о чем она думала, встречаясь с вампиром тогда? Играя в любовь с бессмертным кровососущим хищником? Что он ее бы в конечном итоге не обратил? Такое бывает лишь в сказках, реальность другая, и зверь всегда возобладает. Она вампир против своей воли и знает, о чем говорит. Именно поэтому, когда Гермиона теперь пьет кровь Греты прямо из вены, рядом всегда Никлаус. Тот, кто сможет ее остановить и не дать причинить сестре — подруге — вред. Гермиона не настолько сентиментальна и глупа, чтобы верить, что монстра внутри можно приручить без срывов.

— Мы уже уходим, я хочу домой.

Гермиона встает первой, подавая пример другим. Им нечего делить с девушкой и незачем встречаться. После истории с лекарством и других эпизодов Елена их терпеть не может. Грету — так точно, на что той, конечно, плевать. Правда, ссориться не стоит. И дома Гермиона хочет быть до темноты, а зимой темнеет быстро.

Кол в своем вояже в Новый Орлеан учел просьбу Ника не убивать его приемыша, который возомнил себя королем. И то, что обе девушки просили лично его быть более осторожным. А Грета еще и защитой обвесила. И она ему пригодилась — когда Кол отрывал головы, вырывал сердца и вообще решал вопросы с ведьмами. Их слабые попытки колдануть против Первородного даже легкого дискомфорта ему не приносили. Наглая морда Клаус отхватил в этот раз настоящее сокровище.

Чего Первородный не ожидал — так найти на чердаке зловещей заброшенной церкви другое «сокровище»... Юную девушку, жертву Жатвы и ту, что держала ведьм под колпаком у Марселя Жерара. Он бы мог ее убить. Тем самым лишить короля сил, ведьм — шанса вернуть свою магию и спасти город от сожжения и прочих катаклизмов. Но не стал. Пожалел — тот, кого прозвали безжалостным за дела.

— Не бойся, они все — моя семья.

У Давины вообще не было теплых вещей. В Луизиане они ей были не очень нужны. Но когда они покинули город и штат и приземлились, девушка могла замерзнуть. Сначала он закутал ее в свое пальто — до ближайшего магазина, по прилете их ждала машина, на которой они, собственно, и доехали до Мистик Фоллс.

Кол затормозил прямо перед крыльцом. Улыбнулся, перед тем как покинуть машину, обойти ее и открыть дверь для Давины, наклонился, расстегнул ремень безопасности и подал ей руку. Хотя она, скорее всего, предпочла бы спрятаться за ним. Их встречали Элайджа, Никлаус и Грета — единственная, кто сиял улыбкой сразу за всех.

— Грета, привет, и вам, хмурые рожи. Это Давина.

Он поставил хрупкую фигурку прямо перед собой, положив руки на плечи. Эл прищурился и сделал выводы — по тому, как Кол ее держал рядом. Ник просто фыркнул. И лишь Грета сбежала по ступенькам с обнимашками. Где солнышко-Гермиона, спрашивать смысла не было. Элайджа из дома ее, скорее всего, не выпустил.

— Я Грета Поттер; надеюсь, тебе Кол обо мне рассказал. Ты Давина, добро пожаловать.

В магическом восприятии зеленоглазка была похожа на штром колоссальной силы. И как успел понять Кол, Давина — жертва Жатвы — осязала все вокруг больше, чем магию. Неудивительно, что ведьмочка чуть зависла, созерцая такое чудо магии, как Поттер. Он лишь придержал ее за плечи и подождал, пока отомрет, правда глазами приказывая старшим братьям отмереть и, черти их дери, включить вежливость.

— Да, привет, я Давина. Спасибо, что согласилась помочь.

— Теперь я вижу, что Кол тебя все-таки не похитил в ночи.

Грета подхватила Давину под руку и увела, оставив Кола почти что с чувством утраты чего-то очень важного. Впрочем, шпильку он оценил. Как и то, что Грета начала диагностику Давины прямо сейчас, болтая и ведя ее внутрь дома. Давая ему время объясниться с братьями так, чтобы девушка этого не слышала. Ей ведь нельзя нервничать — совсем. «Приступы» случались все чаще, и удавка незавершенного ритуала грозила вот-вот затянуться на тонкой шейке.

Он, привезя Давину Клэр сюда, так далеко от предков и места силы, выиграл им время. Кол был уверен, что он и Грета найдут способ спасти девушке жизнь. Плюс сделать это так, чтобы Жатва не была завершена, а это целое поколение ведьм, ставших еще более бесполезными. Хороший выигрыш, учитывая, что новоорлеанские ведьмы — одержимые сучки через одну и уже напали на их семью.

Кол был уверен, что предки этих дурищ ради сохранения мифического Баланса натравят их на ребенка Элайджи без колебаний. Поэтому ослабление одного из самых больших американских ковенов почитательниц природы на руку Первородным. И что Ник, что Элайджа это понимают так же хорошо, как и он сам.

— Она стабильна, Ник, — закатывает Кол глаза. — Но пугать ее не нужно — делайте рожи попроще. И, Ник, если Марсель ее хватится, а я думаю, хватится и явится сюда со своей недоармией — о пощаде для него можешь не просить.

Он считал, что проявил достаточно снисхождения к бывшему Бекки, которая какого-то черта даже не вышла его встречать. Последние три века отношения у них ни к черту, но не до такой же степени?

— Меньше экспрессии, Кол. Грета и Гермиона уже заставили нас смириться, — тяжко выдохнул Элайджа и первым обнял его.

— Ты совершенно их очаровал, и они обе, заметь — обе, готовы нам головы оторвать, если мы будем тебе мешать.

Колу показалось или его идеальный старший брат жаловался? Хотя нет, не показалось. То, что Клауса и Элайджу надежно загнали под каблук, для него секретом не было. Даже веселило… Но то, что Гермиона и Грета будут за него вступаться, стало приятным сюрпризом. В семье так никто не делал. Нытик Финн проспал почти всю вечность, а сестра всегда выбирала Никлауса. Кол привык, что не было никого, кто был с ним, для него.

— Идемте в дом. С Марселем я решу проблему, будь уверен. Кол, Бекка в городе — свидание с тем квотербеком, которого ты почти убил.

— Ник, надеюсь, Ребекка догадается не болтать о том, что у нас происходит?

Они вошли в холл, где дворецкий принял куртку Кола. Он удивился, увидев новый круглый стол и большую вазу с громадным букетом роз, подставку для зонтов, которой раньше не было, и целых два пейзажа кисти Ника на стенах. Сицилия и Венеция, девятнадцатый век. Кол даже помнил, как брат их рисовал, но они лежали годами среди того, что художник Никлаус относил к хламу. И сам бы он их не повесил на стены ни за что — значит, девочки постарались. Но определенно в гулком помещении стало уютнее.

— Мы ее предупредили, но Бекка уверила, что говорит со своим парнем точно не о братьях. — Никлаус звучал неуверенно. — Но я более чем уверен, что Сальваторе могут решить, что использовать Ребекку — хорошая идея.

— Подай чай в гостиную, насчет ужина я распоряжусь позже.

Элайджа отдал распоряжение дворецкому и толкнул дверь в гостиную. По чуть более резким движениям и интонациям стало понятно, что Элайджа нервничает. Но тем не менее он позволил Грете привести Давину в дом и более того — оставил ее с Гермионой почти наедине. Кол оценил этот жест старшего брата. В кои-то веки Элайджа показывал, что ему не все равно на желания Кола.

— Здравствуй, Кол.

Гермиона в белой блузке и темно-синем джинсовом комбинезоне встала ему навстречу. Обошла столик, кресло и обняла. От нее пахло цветочными духами, ванилью, шоколадом и самой жизнью. Кол осторожно сомкнул руки за ее спиной и слегка покачал девушку в руках. Он отчетливо слышал стук сердца ребенка, и у Гермионы уже был виден живот.

— Привет, солнце, тебя мой братец-зануда не совсем затиранил?

Он был ей очень рад. Но все равно смотрел на ковер, где на подушках сидели сосредоточенная Грета и напряженная Давина. Они держались за руки, и ветер из ниоткуда слегка трепал локоны их волос. Поттер с порога взяла быка за рога, и очень серьезно. Ему бы радоваться, но Кол переживал за Давину. Она устала с дороги, с ней у него не выходило забывать, насколько Давина хрупкая на самом деле. Неужели что Ник, что Элайджа думали со своими девушками о том же самом постоянно?

Кол отпустил Гермиону до того, как Элайджа обозначил недовольство. Она выглядела здоровой. Все точно так, как ему сообщали, когда он звонил.

— Можно?

Первородный осторожно кивнул на живот, и Гермиона сама приложила его руку к нему.

— Кол, я в порядке, действительно все хорошо.

Другую руку Гермиона протянула Элайдже.

— Все. Тебе бы поесть и поспать нормально, дальше будем думать, но я уверена, что смогу помочь.

Кол помог встать Давине, погладив напоследок своего племянника или племянницу. Ревнующий Эл — это как минимум интересно с точки зрения побесить. Но сейчас Кол обеспокоен другим. Вернее, другой… Которую долго убеждал поехать с ним и не ждать смерти ради сохранения Марселем короны. Ведь помочь ей Жерар не мог ничем.

Он был готов увезти Давину силой, но, к счастью, это не понадобилось. Она ведь была напугана теми повторяющимися выбросами магии, которые разносили церковь, где ее запер Марсель. И тем, что после каждого впадала в сон, больше похожий на смерть. Жить юная Давина хотела очень сильно.

— Придется адаптировать ритуал, и будет больно и сложно, но жить ты будешь. Правда, Давина, то, что я сделаю, навсегда разорвет твою привязку к предкам и земле Нового Орлеана.

— Пусть.

Давина вскинула голову.

— Я готова, и эта связь мне не так уж дорога. Но, — ее голос дрогнул, — Грета, я останусь ведьмой?

Красивый лоб Греты прорезала морщинка, она оглянулась и чуть расслабилась, когда Никлаус ее обнял. А затем лишь посмотрела на Давину и Кола.

— Останешься; дар, если он дан, нельзя забрать или украсть. Просто колдовать придется учиться заново и не так, как делают представительницы здешней классической школы.

— Здесь красиво.

Грете тепло, даже жарко. Свитер, рубашка, футболка, два теплых пледа из верблюжьей шерсти, в которые она закутана, и, наконец, главный источник тепла — сам великий и ужасный Клаус Майколсон, который не против побыть ее подушкой. Ведь именно он увез ее за пределы города этим вечером. И теперь они лежат на надувном матрасе. Каменная беседка посреди леса, чуть дальше руины большого дома. Уединенное место — несмотря на следы времени и разрушение, волшебное без капли магии.

Теплые губы Никлауса прикасаются к ее виску.

— Спасибо, — Грета поворачивается в кольце его рук. — Мне… вернее нам, нужно было отдохнуть и побыть вдвоем. Спасибо, что понял это.

В объятиях Ника ее оставляет постоянное беспокойство за Гермиону. Да и за новую девушку в их компании. Она просто должна спасти красавицу Давину, чтобы темные глаза Кола сияли всегда, когда он на нее смотрит. Грета готова поставить на кон Старшую палочку, что Первородный влип, и влип крепко. Влюбился трикстер, и влюбился крепко-накрепко, раз дышать боится в сторону беглянки. То, как Кол оберегает Давину, говорит больше, чем все слова.

— Ты постоянно в напряжении, Грета, и пытаешься это скрыть, но я вижу, что устала.

Мед, яблоки — и сегодня терпкий аромат жасмина, от которого кружит голову. Сердце, которое бьется через тонкую кожу и ребра ему в ладонь. Никлаус не в меру нагл: Грете тепло, и он пробрался через свитер, рубашку и футболку. Она не возражает. Хотя это мучительно — касаться ее так, гладить нежную кожу кончиками пальцев, и ничего больше. Клаус украл свою дивную зеленоглазку, чтобы она отдохнула.

— Так и есть, — Грета поднимает голову с его груди и закусывает губу, хмурится. — У меня беременная лучшая подруга; Давина, которую я просто обязана спасти. Это трудно.

Она тянется за поцелуем… И когда у Греты заканчивается дыхание — чуть саднит губы, зато напряжение уходит. Она буквально растекается поверх своей живой горячей подушки. Жарко. И Ник — основная причина того, что она почти задыхается. Да и он не так спокоен, каким хочется казаться.

— Мы справимся, — тихо обещает Первородный гибрид, целую тонкую ладошку. — Только не все сразу.

Грета сползает с него, сбрасывает плед и садится, чтобы стащить свитер: чертовски жарко. Неудобно, она тут же зябко ёжится. Зима же… Клаус обнимает ее, набрасывает плед и снова укладывает на себя. Греет. Грета движением пальцев гасит магических светлячков, которых зажгла. Ночь холодная и очень ясная. Такая, что небо и звезды кажутся близкими.

— В конечном итоге, если что-то пойдет не так, Кол обратит свою юную ведьмочку.

Клаус спокоен, когда говорит об этом варианте. Кол и Грета работали над ритуалом разрыва круга Жатвы несколько дней. И все равно оставался высок процент плохого исхода. Девушке повезло, что она понравилась его брату настолько, что он ее просто увез. И да, Никлаус осознавал, что это не обычная одержимость Кола новой игрушкой. Нет, это нечто глубже… И Клаус не собирался мешать.

Раньше — да. К чему отрицать свои недостатки? Но теперь он не будет мешать младшему брату влюбляться все больше. Они больше не бегут ни от кого. Необходимости рвать связи не осталось. Никлаус не боится, что его бросят, у него есть семья, и он не собирается мешать им быть счастливым.

Грета сделала его спокойным чудовищем.

— Давина, — Грета качает головой. — Она вряд ли будет счастлива вампиром. Хотя Кол говорил о еретиках, можно попытаться сделать ее такой же аномалией.

В зеленых глазах Клаус видит расчет. За взрывным характером и нежным личиком прячется мощный разум, склонный к необычным решениям. Грета умеет думать. А еще она так искренне печется о Коле и его маленькой ведьме, что у Клауса внутри теплеет. Грета не эгоистка: приняв его, она также приняла остальных Майколсонов. Всех разом и без раздумий назвала своей семьей.

Телефон Греты вибрирует. Она высвобождает руку из теплого кокона и читает сообщение.

— Они ужинают. И Ребекка привела того парня, бармена из Гриля. Все хорошо.

Клаус хмурится, но тонкие пальчики ложатся на его лицо, Грета садится на его коленях, небрежно бросает телефон к краю матраса. Когда она смотрит так, он предпочитает затыкаться вместе со своим ценным мнением. Клаусу не нравится, что Бекка притащила в их дом одного из компашки Гилберт. После великолепной демонстрации его Греты эти сидят удивительно тихо.

Однако он помнил, что братья Сальваторе иже с ним — настоящая заноза в заднице. Поэтому Клаус пытается образумить сестру, чтобы та не таскалась с квотербеком. Только Ребекка и слышать его не хотела. Так, будто на этом Мэтте свет клином сошелся. Клаус не исключал, что сестра просто мстила им.

— Нет, Никлаус, никакого убийства Мэтта темной ночью, и днем тоже. Сестра тебе этого не простит, и если он разобьет Ребекке сердце это — будет лишь ее выбор.

Первородный переворачивается, и вот Грета уже лежит на спине, а он нависает сверху, прижав ее тонкие руку к матрасу. Другой рукой скользит вниз, обводит пальцами пупок. Она всхлипывает ему почти в губы.

— Строгая — ты чертовски сексуальное зрелище, моя колючка.

Пуговица джинсов очень тугая, и, блестя желтизной глаз, Никлаус ее просто вырывает. На что Грета сначала хлопает ресницами пару раз, а потом кусает его за губу. Перспектива ехать домой в штанах, которые ни на чем не держатся, ее не слишком вдохновляет. На самом деле ее выгибает — от его взгляда, наглых пальцев и тяжести крепкого тела. Оттого, что Клаус расчетливо медленно касается ее там — и смотрит, смотрит… Будто сожрать готов, а Грета не просто горит, нет — она плавится.

Это восхитительно — быть с ним.

Даже в самый первый раз — через короткую вспышку боли — Грета взлетела в небо. Ей нравится — очень — «летать» с Клаусом. И им обоим мало — всегда. Губы гибрида скользят по ее шее, клыки чуть царапают кожу, и она впивается пальцами ему в плечи, стаскивает с него футболку. Стальные мышцы под ее пальцами, горячая кожа все ближе… а она все еще одета. Потому что этот бессмертный читер совсем не боится холода.

— Клаус… ах.

Джинсы снова треснули, Грета уже обнаженными ногами обхватывает его торс и вдруг хихикает. Ну да: фиолетовые носки с белыми совами — прям секс. Вскрик, который Клаус заглушает губами. Она царапает ему плечи, старается дышать. Глубоко, на всю длину, почти до боли.

— Еще… — Грета просит, мешает приказы с признаниями в любви. Ну да, она из тех девушек, которые говорят в любви, когда крышу от удовольствия унесло. Никлаус каждый раз устраивает ей ураган и тайфун. Толчки, поцелуи, его шепот — старофранцузский и английский. Хриплый голос, в котором страсть, нежность, обожание. Хорошо, что такими их видят только равнодушные звезды.

Она пытается собрать конечности и мысли в кучу. Ник бережно натягивает на нее свою же футболку и закутывает заново, прижимает к себе. Покачивает бережно, целует в глаза, в губы.

— Секс — это вещь, — устало, полностью удовлетворенно заключает Грета и зевает. — Но я едва не сдохла. И хорошо, что взяла запасные штаны: как чувствовала, что этим кончится.

Ей прекрасно… Но ворчит она для порядка. Никлаус смеется, и под ее головой дрожит его грудная клетка. Он убирает черные пряди ей за уши, трется носом о нос, приподнимая ее на руках выше. Клауса не беспокоит то, что он полностью обнажен. Это неважно, ничто не важно — только юная женщина в его руках.

— Ты очаровательна, сердце мое.

— Угусь, я посплю чуточку — и можем ехать.

Клаус целует ее в лоб. Им некуда спешить. Пусть отдохнет. Ведь план быть сдержанней с Гретой летит в тартарары. Его зеленоглазка категорична, и если любить ее — то с полной отдачей, до звезд под веками. Грета полумер не признает. Контроль ускользает от него очень быстро, с ее первого стона. Однако Никлаус ни разу не сделал любимой больно. Страсть, силу, его огонь Грета принимает с восторгом и полыхает вместе с ним. Его живое чудо, самое прекрасное, что дарила ему проклятая судьба.

— Все отлично, мистер Майколсон, и мама, и ребенок в норме.

Доктор находилась под внушением. Клиника была частной, одной из лучших в штате. И с Гермионой здесь носились, будто она была из хрусталя. Персонал не задумывался над странностями вампирской беременности и тем, что некоторые анализы у Гермионы просто не брали. Они ездили сюда ради узи и консультаций доктора, чтобы быть уверенными, что их чудо-ребенок развивается нормально. Четвертый месяц — и в принципе можно узнать пол.

Однако пока Гермиона не хотела знать.

— Гермиона, у вас цветущий вид.

Она едва не прыснула на слова врача — ну да, учитывая, сколько крови Греты она буквально пьет. Глаза сияют, чуть пополнела даже. Движения легкие. Ни головокружения, ни тошноты, ни слабости. Утром и вечером по четыре глотка крови из вены. Грета давала бы и больше, только Гермионе и этого хватало, чтобы почувствовать себя полностью сытой. Тем более она всегда могла выпить кровь из пакета или попросить прислугу.

— Все отлично, с чем я вас и поздравляю.

Гермиона села и начала вытирать гель с живота. Мягкий белый джемпер был ей чуточк мал. Жал в груди. Как и песочное пальто, и джинсы. Ей нужны были новые вещи, и побольше. Поэтому сегодня они с Элайджей задержатся в городе. Она не хотела ходить по магазинам в Мистик-Фоллс: во-первых, сплетни, во-вторых — возможность неприятных встреч.

И малый выбор. Она была привередлива в качестве вещей. Элайджа еще и разбаловал ее… но таскать вечно рубашки, футболки и свитера своего мужчины она не могла. Элайджа помог ей встать, застегнул сапожки, присев на корточки, и поцеловал пальцы.

Они обсудили дату следующего приема и ушли.

— Все хорошо?

Было не холодно, очень солнечно. Гермиона застыла на крыльце и просто дышала. Запах лекарств, антисептика и крови — едва уловимый, но все же. Она острее реагировала на запахи, даже для вампира. Ее едва не мутило временами. Гермиона шагнула к Элайдже и обняла его, пряча лицо на груди. Вот чей запах действовал на нее словно дурман, она не могла надышаться.

Поцелуй в макушку.

— Все прекрасно. Я люблю тебя.

Гермиона подняла лицо и встала на носочки, чтобы поцеловать его. Аромат ветра, гвоздики и моря стал таким густым, что она вцепилась в плечи Элайджи. По красивому нежному личику поползли вены, обращая ее в монстра. Гермиона моргнула.

— Я нормально, но что это было?

Элайджа отключил сигнализацию на машине, подвел ее к темно-синему феррари и усадил. Гермиона от этой спокойной заботы сама пришла в подобие нормы, положила руку на уже очевидный живот, погладила. Это не было жаждой… Она не хотела разорвать Элайдже или просто людям рядом горло. Это было что-то другое. Гермиона повернулась в кресле, чтобы смотреть на водителя.

— Эмоции, сильные эмоции. У юных вампиров так бывает.

Элайджа погладил ее лицо костяшками пальцев, провел большим пальцем по нижней губе. Он не удивился. Видел уже такое за очень длинную жизнь. Бич всех новорожденных вампиров: жажда и потеря контроля, эмоции. Гермиона до того прекрасно себя контролировала, раньше с ней такого еще не случалось. Поэтому он не стал ей ничего сразу объяснять. Скорее переключил на другое. На повседневные вещи, естественные для нее — принятие его заботы.

Дисциплина и ясный ум — вот что определяло его Гермиону. Поэтому она до этого избегала обычных срывов молодых вампиров. Справлялась.

— Ты ведь не испытывала жажду? И потребность выпить всех людей вокруг?

— Нет. Это может повториться?

— Да, но ты не становишься опасной, любовь моя. А заставить случайных свидетелей забыть твое прекрасное личико не составит труда. Гермиона, ты ведь не собираешься винить себя?

— За что?

Она выгнула бровь и пристегнулась наконец. И до беременности она правилами дорожного движения не пренебрегала, а теперь тем более. Безопасность ребенка прежде всего — даже в таких мелочах.

— Я никого не убила и не сделала никому больно. Нет, я не настолько совестливая дура, Элайджа, и логика мне не чужда. Я беременна, Элайджа, ради Мерлина.

Он одобрительно улыбнулся, облегченно выдохнул и выехал с парковки.

— По магазинам?

— Конечно, или я ополовиню твой гардероб.

Гермиона потащила его в кофейню, как только они припарковались на фешенебельной улице, полной бутиков. Захотелось кофе и торта. Просто еда ее не насытит, но это не значит, что она перестала чувствовать ее вкус. Пока они ждали заказ, она написала Грете с новостями об узи и о том, что они сегодня задержатся. Хорошо, что Давина перестала их дичиться и им удалось найти общий язык. Грета же покажет девушке Кола, что не всех ведьм ей стоит теперь бояться. Пусть побудут вдвоем, пообщаются.

— Ты очень-очень красива.

— А ты вроде как джентльмен.

Гермиона поправила кружево кремового бюстгальтера. Очень красивая посадка и цвет, который лишь подчеркивал нежность и сияние ее кожи. Она уже выбрала четыре новых комплекта, две ночные рубашки, халат и пижаму — очень милую, к слову. Девушки-консультанты ушли еще за парой комплектов. Еще бы: нижнее белье за пару тысяч долларов в таком количестве покупают не так часто.

Элайджа отодвинул штору и вошел в просторную в белых с фиолетовым тонах комнату для примерок. Смотрел на нее, заложив руки в карманы брюк. Взгляд карих потемневших глаз оставлял огненные метки на коже Гермионы. Она повернулась, чтобы он лицезрел ее грудь не в отражении большого зеркала.

— Берем?

В свой мягкий вопрос Гермиона вложила столько соблазна и подразнивания, она и не думала, что умеет так… До встречи с ним. Флиртовать, соблазнять, сводить с ума и повергать к своим ногам. И живот ее совершенно не портил. Беременна или нет, но выглядеть как монашка она не собиралась. Для самой себя хотелось быть красивой и, конечно же, желанной.

— Да. Все что ты захочешь.

Слова Первородному дались с трудом; Гермиона предполагала, что ему очень трудно стоять и просто смотреть. Бездействовать, когда выражение его лица ясно говорило, что он хотел совсем другого. Хотя, учитывая, что ее мужчина смирно сидел на диванчике, пил кофе и ждал ее почти час… Немного красивого он заслужил.

— Элайджа, тебе лучше уйти.

Цокая каблуками туфель, возвращались консультанты.

— Мы сегодня не поедем домой. Переночуем в гостинице, — она улыбнулась с обещанием. В конечном итоге это лишь одна ночь. И, если что, Грета аппарирует к ней в любую секунду. Романтический ужин и целая ночь вдвоем. Подальше от Мистик Фоллс и проблем. Отдых.

Гермиона выбрала еще два комплекта и начала одеваться, оставив Элайджу расплачиваться и забрать пакеты. Если он продолжит так на нее смотреть каждый раз, то ей даже начнет приносить удовольствие шопинг.

Элайджа переплел их пальцы и почему-то повел ее к ювелирному. Но дойти им не удалось. На дороге вырос чернокожий мужчина и несколько других. Вампиры. И трупы. Даже если бы здесь был один ее Элайджа. Но ведь на Гермионе огромное количество защитных чар и не одна сигналка. Скорее через пару секунд Грета, Клаус и Кол будут здесь тоже, потому что магия отреагирует на испуг и тревогу Гермионы.

— Марсель, советую исчезнуть с моего пути, и быстро.

Элайджа задвинул ее себе за спину, и Гермиона мгновенно повернулась к тем двоим, что были сзади. Она все еще боец, несмотря на свое положение. Хотя драки она хотела избежать как никогда сильно.

— Так приветствуют нынче старых друзей, Элайджа? Может, представишь меня своей очаровательной спутнице?

Белозубая улыбка. Только зря он вообще смотрел на Гермиону и зря нарывался. Никлаус огорчится, конечно, ведь убивать бывшего протеже не планировал. Но Марсель пересек грань его терпения, прервав их с Гермионой отдых и появившись не один, а со своими шавками. Как будто парочка дурных вампиров что-то значат перед мощью Элайджи.

Глупо было так рисковать и заигрываться в короля. Элайджа не атаковал только потому, что вокруг полно людей, и потому, что Гермиона стояла за ним. Но скоро здесь будут Грета и Ник, скорее всего. И ситуация изменится кардинально. Элайджа не выносил, когда ему пытались угрожать.

— Гермиона, ты в норме?

Подруга неуверенно кивнула. Грета чуть выдохнула, но обнажила свое запястье. Блядь… Как только она закончит с Гермионой, она убьет их всех, и самозванного короля Нового Орлеана в первую очередь. Грета поморщилась от легкой боли, когда клыки пронзили плоть, но продолжила гладить Гермиону по волосам, выбирая из них листочки.

— Спасибо.

Черные вены исчезли с лица, глаза вновь стали карими и ясными. Гермиона привычно порозовела и перестала опираться на Грету фактически всем весом. Того кудрявого, который ее толкнул, Элайджа впечатляюще порвал на несколько неравных частей, залив кровью все.

— Элайджа…

Гермиона позвала тихо, и Первородный тут же откликнулся. Грета передала ему Гермиону, очищающие она кинула в Элайджу чуть раньше. Поэтому он не измазал Гермиону кровью. Она тихо всхлипывала у него на руках: с ребенком все хорошо. Грета, которая обновила свои познания в колдомедицине, это подтвердила. И как бы ей сейчас ни хотелось отрывать головы, Грета продолжала стоять рядом с Гермионой, зная, что нужна сейчас подруге. Та очень сильно испугалась. Понятно почему: ее толкнули, ради панталон Салазара, беременную!

Кол держал того самого Марселя. Причем ноги у того должны были срастись ой как нескоро: Грета мимоходом бросила проклятие. Все остальные были уже мертвы: Первородные братья абсолютно не церемонились. Но с Жераром Клаус хотел поговорить, прежде чем… Закрыть вопрос навсегда.

Иного варианта Грета лично принимать не собиралась. Да, она осознавала, что оставляла за собой трупы, но терзаться по этому поводу не могла. Все они не были невинными жертвами, и она не трогала никого первая. Напротив: ее семью атаковали первыми, и Грета лишь реагировала соответственно. Она убила впервые в одиннадцать — несчастный заика Квиррелл, поверивший Тому Реддлу. И Грета хорошо выучила урок: врагов за спиной оставлять нельзя.

Кол выкрутил руки чернокожего вампира, намеренно ломая кости. Вот кто был не просто в ярости, а в бешенстве — так это он. Кажется, Кол воспринял Марселя Жерара как угрозу — забрать у него Давину.

— Зачем ты явился? Марсель, тебя от смерти отделяет лишь миг.

Голос Клауса был убивающе ледяным. Еще бы… Его черное мертвое сердце оборвалось, когда Грета почувствовала угрозу Гермионе. Такую сильную, что аппарировала, едва успев прихватить его и Кола, который весьма кстати увязался с ними.

Никлаус оглянулся на старшего брата и его беременную возлюбленную — сердце ребенка билось. И Грета успокоила их всех, что малыш в порядке. Но этого вообще не должно было случиться. Неужели его бывший воспитанник настолько позволил себе забыться? Элайджа того, что только что случилось, Марселю не простит.

И Клаус не уверен, хотел ли он вступиться. Даже при условии, что Кол одним ударом ладони отделит голову Марселя от тела. Брат точно не будет мучиться от того, что оборвет жизнь почти что члена семьи в прошлом. Кол не хотел подпускать Марселя к своей куколке. И девочке лишний стресс ни к чему — в этом его Грета была категорична.

— Давина…

Грета поморщилась от очередного треска-хруста. Кажется, Кол за одно имя своей не-девушки сломал Жерару позвоночник. Зарастет, конечно, но очень больно. Зря Жерар вспомнил девушку, чью судьбу Первородный принял так близко к сердцу. И чья судьба была предрешена на том чердаке, где Кол ее нашел.

— Значит, ты пришел за ней, — Клаус хмыкнул. — Зачем напал тогда на моего брата и его девушку? Марсель, ты идиот, раз приехал и вообще посмел явиться после всего. Но зачем? Элайджа, несмотря на свои манеры, не прощает такого.

Грета поцеловала Гермиону в щеку, обняла и позволила Элайдже отойти туда. Хотя ей хотелось тоже поучаствовать в событиях, она сомневалась, что в живодерстве превзойдет древних. Поэтому быть с подругой было важнее, а еще лучше — увезти Гермиону к врачу и лишь затем домой. Правда, Грета ее знала и понимала, что Гермиона не согласится, пока Элайджа здесь с тем придурочным ублюдком.

Кем бы Элайджа ни был для Первородных, Клауса и Ребекки, персонально Грета не смогла бы забыть ему сделанного. Да ради подштанников Мордреда, он и его шавки устроили драку с вампирскими «спецэффектами» прямо на оживленной улице. То бишь Жерар казался каким-то отбитым, потому что вампиры пытались сохранить свое существование в тайне всеми средствами, и так было на протяжении тысяч лет.

— Мне нужны были аргументы, чтобы ты приказал Колу отпустить Давину. Что мне оставалось?

— Марсель, — вмешался Элайджа, — ты надеялся, что твои «соратники», — сие было сказано с невыразимым презрением, — отвлекут меня, а ты похитишь мою возлюбленную? Все было так?

Значит, шантаж.

Гермиона в обмен на Давину. Очередной мерзкий хруст: Кол сорвался и доломал Марселю позвоночник и частично ребра. Грета даже оценила то, как Первородный это сделал — быстро и привычно. Ну, друга и будущего отличного дядюшку Кол играл только для них, своеобразно оберегая от другой своей части, но ни Грета, ни Гермиона не забывали, каким он мог быть. Все они монстры, просто эти конкретные чудища — ее семья, та, за которую Грета готова убивать.

— Да. Хватит… Кол…

— Грета, — позвал её Никлаус. — В Марселе, скорее всего, вербена, и выпускать ему всю кровь и ждать, пока она выйдет, непрактично. Я хочу знать, чего он нам не сказал.

Грета отпускает Гермиону и идет к живописной группе. Правда, задерживается, чтобы проверить, как, собственно, Клаус, потому что то, что для нее просто кусок клыкастого мяса, для ее любимого мужчины — ребенок, которого он растил. И понимание этого даже сквозь ярость пробивается. Она не хочет, чтобы от всего этого пострадал Клаус, ей важно, что чувствует он в своем черном сердце.

— Ты в порядке?

Такой простой вопрос, но сколько зеленоглазая ведьма вкладывает в него нежного чувства. Настоящего беспокойства, такого, что с легкостью пробивает броню цинизма Первородного гибрида. Никлаус действительно видит, что это не манипуляции им, а любовь. Любовь светлого и чистого создания. Он слишком плох для Греты? Да, это так. Однако никому и никогда Ник не отдаст свою обожаемую колючку.

— Зол, расстроен, но переживу это. Грета, спасибо, что ты есть. А теперь, пожалуйста, вскрой Марселю мозги.

Он, коротко ее обняв, отпускает. И Грета не обижается такой сухой реакции от Никлауса, она девочка умная. Поэтому то, что Клаус показал что-то личное, среагировал на ее вопрос не приказом, а открылся и продемонстрировал слабость — это очень много. Он ведь великий и ужасный, но ради нее показал человечность, перед врагом к тому же. Теперь Жерар знает, какое значение Грета имеет для его создателя. Не то чтобы у Марселя были шансы хоть как-то воспользоваться этим знанием против них.

И все-таки Клаус Майколсон не имеет слабостей, он абсолютное чудовище. И тут она…

— Грета, как его держать?

Она фыркает на беспечный вопрос Кола, который снова натянул маску рубахи-парня и вообще весельчака. Не опасного такого — ага, щас, мы верим! Грете забавно — Кол так боится их с Гермионой отпугнуть, что делает себе труд изображать что-то посреди этого пиздеца. Интересно, какой он тогда со своей Давиной? Грета что-то сомневалась, что монстра в себе Кол ведьмочке позволил увидеть.

— Так и держи. Будет больно, — с удовольствием, мстительным таким, сообщила она Жерару; в руку скользнула Старшая палочка. — Попытаешься мне противиться — мозги закипят, я как раз тот случай, что сила есть — умений не надо.

Вот сейчас Грета Поттер абсолютно не сожалела, что она посредственность в тонких науках. От работы кувалдой в собственной башке Жерару как вампиру помереть не грозило. Но Грета даже с учетом регенерации клыкастых обеспечит ему просто аццкую головную боль. Причем сделает это с удовольствием.

Грета увидела Новый Орлеан, то, как Жерар воспринял приезд одного из Первородных, причем самого непредсказуемого из них, в его город. Пропажа Давины… к которой Марсель действительно был привязан как к дочери, и золотые волосы, голубые глаза и красивое личико — Ребекка? Жерар заметался, силясь закрыться, и Грета лишь усилила напор, буквально продавив стену, которую вампир пытался построить в своем разуме.

Рыжая ведьма Женевьев, запрет Клауса на отношения и отчаянье влюбленной парочки. И то, как они позвали худший кошмар в город, который Никлаус построил и назвал домом. Жерар и Ребекка вызвали Майкла.

Грета дернулась, палочка в ее руке дрогнула, и она замерла, не понимая, как ему сказать. Ведь это разобьет Клаусу сердце, но она не могла скрывать от него такое. Даже если понимала, какой это будет страшный удар. Капризная куколка Бекка действительно имела шансы стать концом семьи Первородных.

Потому что Никлаус захочет ее убить… Элайджа не сможет ему этого позволить. И они вновь станут по разные стороны. Грета не обольщалась, понимая, в какой ярости будет любимый и единственный мужчина. Ребекка отдала его Майклу — такое не прощают.

Кол всегда был убежден, что их драгоценная Бекка немного дура. Правда, подтверждения своим мыслям он желал получить не в столь грандиозном масштабе. По его мнению, Марселус был червяком, которого Ник по ошибке пригрел. И в том, что червяк вырос в змею, ничего удивительного не было. Но то, как он ужалил Ника и Элайджу… Да блядь! Это уже было слишком. Даже для Первородных, которые с предательствами сроднились и свыклись.

То, что она выбрала мужчину, тоже в принципе ожидаемо. Ребекка и ее вечные поиски великой любви, которой становился практически каждый встречный смазливый проходимец. Хотя Кол признавал, что Клаус с опекой перебарщивал. Их Бекка не могла остаться с разбитым сердцем, она любила красивую сказку о любви, которую себе придумывала. А мужчина был лишь вторичен.

Но тогда почему он сам так разочарован? Он, вечный циник, для которого мало что под небесами ново. И Колу впервые так больно за братьев. За Элайджу тоже, вот кто такого дерьма не заслужил за свою преданность — так это их старший, который делал все, чтобы сохранить семью.

А ему лично еще предстояло объяснить Давине, почему ее спаситель и покровитель до недавнего времени умрет. Иного пути для бывшего воспитанника Ника не было вообще-то. Вряд ли Клаус сможет простить Марселя, а Элайджа тем более.

Кол сидел в кресле около постели Давины.

Мягкого света ночника хватало, чтобы он различал нежное прекрасное личико. Спокойное. Ей совсем недавно перестали сниться кошмары. Грета делала все, чтобы к моменту проведения ритуала Давина была спокойна и максимально здорова, так что они начали налаживать ее сон, который в Новом Орлеане никто бы не назвал здоровым.

Первородный сдерживает желание коснуться теплой кожи, наклониться и погладить ее пальцы, которыми она так трогательно сжала уголок подушки. У него паршивое настроение, а в таком Кол опасен. Он не хочет ее пугать, поэтому просто сидит, покачивает бокал виски в руке, но не пьет. Кол знает, что сколько бы он ни выпил, забыться у него не получится, потому что у них на пороге не очередная семейная драма и даже не кризис. Это тотальный, как выразилась Грета Поттер, трындец… И ему, такому языкастому обычно, нечего добавить. Зеленоглазая любимая Клауса права, лучше и не скажешь. Паршиво то, что Кол выхода не находил. Он умен, пусть за экстравагантными выходками это тяжело заметить. Еще одна маска из тех бесчисленных, что он носит.

— Кол?

Одеяло соскользнуло, открывая тонкую ночную рубашку и силуэт тела под ней. И в пекло, если он скажет, что она ему не желана. Но в данном случае Первородный не собирается быть эгоистом. Потерпит.

— Что-то случилось?

Пока он думал, Давина отбросила одеяло и села. Бля… Длинные ноги, крошечные ступни. Отброшенные за спину пряди длинных волос и беспомощный взгляд. Кол ведь знает, что эта хрупкость очень обманчива, она сильная. Но как объяснить чудовищу внутри него? Монстру, который хочет ее себе, хочет определенных вещей настолько сильно, что мертвая кровь обращается в жилах едва ли не в лаву. Правда, Первородный умеет собой владеть, поэтому силу его страстей Давина не ощутит на себе.

Кол слишком боится ее сломать.

Тем более теперь, когда ей предстоит пройти через сложный обряд, который она может и не пережить. Не зря же их с Гретой запасной план, если все станет совсем плохо, — это обратить Давину Клэр. А тут его хотелки, как всегда, не вовремя.

— Ничего и все, Давина, на самом деле я просто охраняю твой сон. Как там, на чердаке, помнишь?

Ее лицо озаряет, словно солнце, смущенная улыбка. Конечно, она помнит… Давина решительно встает, забыв о тапочках. Делает четыре шага и опускается на ковер, прямо у ног Первородного. Она сама не понимает, откуда в ней столько решимости поступить так. Опыта у Давины никакого, и все же она хочет быть нужной именно ему, Колу Майколсону. Поэтому она рискует; рискует еще и потому, что в любой момент может умереть.

Его взгляд темнеет, Давину целиком от макушки до пальцев на ногах опаляет огнем. Это не больно. Она вообще привыкла, что с Колом ей не страшно и ни в коем случае не больно. Первородный смотрит на нее так, будто она совершенно особенная. Уникальная и неповторимая. Давине хочется, чтобы он смотрел так и дальше.

Дьявол!

Ее фигурка у его ног, темноволосая головка, доверчиво лежащая на его бедре. Девочка, что же ты творишь? Этот вопрос Кол задает, конечно, в пустоту. Потому что не должен ей показать, что же она с ним творит, иначе испугает. Откуда невинной малышке знать о страстях чудовища, которому не одна тысяча лет и который кое-что знает о контроле. Именно поэтому он сейчас не срывается. Просто протягивает ей руку, чтобы поднять с пола. Кол, как никто, понимает, что такого преклонения и такого доверия не заслуживает. Он вообще ее не заслужил… Любопытно, как с этим ощущением его братья справляются? Спросить, что ли? Что Ник, что даже безупречный Элайджа не заслужили своих любимых девочек.

Его пальцы обжигает поцелуй…

Давина держит его ладонь и прижимается своими губами к коже, сжигая, выжигая свою метку на нем. Кол не против. Для него мир вспыхнул и погас. Он роняет бокал, и пока тот летит, чтобы осколки не брызнули и не задели ее, наклоняется и подхватывает на руки. Первородный чертовски быстрый, и это должно отрезвить Давину Клэр, по его расчету. Напомнить, с кем она имеет дело на самом деле.

— Я…

Трепет в голосе и поволока в красивых глазках. А в его теле вибрирует напряжение, кровать так и манит опустить на нее хрупкую ношу и взять свое. Она ведь позволит, и Кол это знает. Но ему зачем-то приспичило поступить правильно, поэтому ничего этого не будет.

— Ты, Давина, играешь с огнем.

У Кола сейчас хриплый и очень тихий голос, взгляд такой, что у Давины мурашки по всему телу ползают. И это вовсе не от страха, это другое чувство, с которым ее никто не учил справляться. Ей стыдно, как же стыдно. Давина лишь приникает к стальному телу ближе, забрасывает руки на плечи Первородного вампира. Она не хочет, чтобы он ее отпускал. Давина точно знает, что не уснет, не после такого.

— Тш-ш, ну что ты, маленькая, солнце мое, я не злюсь.

Кол целует ее в макушку, видя, как она, такая смелая лишь мгновение назад, поникла. Он вовсе не хотел ее стыдить или отчитывать. То, что Давина с ним сделала, было прекрасным, но кто виновен в том, что он монстр? Точно не она. Поэтому отчитывать Кол ее не хотел.

Ему ли быть ханжой?

По лицу Первородного змеится усмешка, он скорее воплощение семи смертных грехов в бессмертной плоти. Поэтому не хочет испугать Давину и не может позволить себе испачкать ее собой. Не сейчас, по крайне мере, когда Давина настолько зависима от него и уязвима. Кол не настолько лицемер, чтобы отрицать, что захочет получить девушку в своих руках целиком себе, просто позже.

Когда Давина будет более цельной, а не жертвой Жатвы. Когда лучше поймет, с кем имеет дело, и будет способна мыслить более трезво. Быть вечно рыцарем из сказок Кол не способен, истинное нутро прорвется. Первородный достаточно мудр, чтобы знать: даже ради нее ему не стать прекрасным принцем. Он не желает быть принятым наполовину девушкой, которая тронула ту черную бездну, что у него вместо души.

Кол садится на постель вместе с драгоценной ношей у себя на руках, натягивает на Давину одеяло. Снова целует в макушку.

— Я не злюсь, Давина, на самом деле — пекло! — как бы я хотел большего. Но мы не можем; неизвестно, как отреагирует лишняя сила Жатвы в тебе на меня.

Он приподнимает ее лицо.

— Но я не уйду. Хорошо? Если ты не захочешь, конечно, чтобы я тебя оставил.

Давина мотает головой и сползает с колен Первородного, ей неловко и сладко. Но она решительно хлопает по постели рядом собой. Ей страшно представить, что она себе может напридумывать без Кола сейчас. С ним не страшно… Давина умиротворенно выдыхает, когда Кол ложится рядом, и устраивает свою голову у него на груди. Ей удобно, несмотря на то, что над головой раздается короткий смешок. Так он точно от нее не сбежит.

Первородный решает, что все это дерьмо; Марсель, предательство сестрой семьи он обсудит с Давиной завтра. Что Жерар кукует в ожидании своей участи в их подвале в том числе. Сегодня он просто будет хранить ее сон.

— Я не собираюсь вынимать кол из Белого дуба и убивать Ребекку. Не беспокойся об этом, Элайджа.

Никлаус не лицемерит — для разнообразия… Он слова Бекке не сказал, когда волок ее милого любимого предателя в подвал и приковывал его там. Даже орать и обвинять сил не было. Клаус был опустошен примерно так же, как тогда, когда мать выбрала сторону Майкла и прокляла его, разделив его суть надвое.

Взгляд Элайджи остается тяжелым. Сочувствие старший брат спрятал, прекрасно понимая, что сейчас его доброту Клаус просто не вынесет. Он и без того удивительно спокойно держится, учитывая, что родная сестра и парень, которого Никлаус считал сыном, воткнули ему нож в спину. Но это лишь благодаря Грете.

Зеленые глаза — его якорь; ее сердцебиение, запах. Та нежность, что Грета на него изливает, и та боль, что Никлаус в ней увидел. Она плакала, не замечая этого, когда, обняв, рассказывала ему правду о предательстве Марселя и Бекки. Жерар не умер там, на месте, потому что она была рядом.

Рассвет нового дня они встречали так — вдвоем.

Грета же ушла к Давине для подготовки к ритуалу — скоро новая луна, в первую ночь которой ритуал и будет проведен. Она не выспалась, всю ночь обнимая его и говоря с ним. Никлаус ощутил укол вины и вместе с тем колоссальную благодарность. Без нее эта долгая ночь была бы ужасной.

— Что ты сделаешь?

— Сам бы хотел знать ответ на твой вопрос, брат. Убить? Марсель заслужил смерти. И я бы легко приговорил его к ней.

— Но?

— Ребекка увидит, как он умрет, это будет прекрасной карой для нее. — Глаза Никлауса пожелтели, выдавая его ярость и сдвоенную природу. — Он забрал наш дом, Элайджа, и бросил эту дурочку, не пытался найти после. Интересно, сестра это понимает?

Грациозное пожатие плеч Элайджи и мелькнувшая печаль.

— Ее в очередной раз использовали. Думаю, думать о Марселе так Бекка себе запретила. Она обладает способностью забывать ради любви.

Клаус хмыкнул.

— Ради того, что вообразила любовью, Элайджа, и мы оба знаем, что я прав. Кол сказал Давине о нашем «госте»? Еще одна проблема, если ей станет плохо от убийства Жерара: младший на меня будет зол.

Элайджа, кажется, восхитился его прогрессом. Клаус сейчас думал о чувствах Кола, чем обычно всю их вечность себя не утруждал. Но у них и так раскол в семье, он Ребекку видеть не может — опасается не сдержаться… Она забилась в свою комнату и сидит там. Хотя Никлаус надеялся, что сбежит, покинет город и исчезнет. Он бы не стал искать сестру, изгнание было бы хорошим вариантом. Ведь если он ее убьет, то потеряет Элайджу.

И, быть может, Кола. Об эмоциях Греты думать не хотелось… Клаус не хотел быть большим чудовищем в ее глазах, чем есть сейчас. Убийство Ребекки не добавит им безоблачности в отношениях.

— Сказал, утром еще. Он ночевал у нее… Сомневаюсь, что Колу довелось поспать. Но он уже разговаривал с Ребеккой.

— Орал, ты хочешь сказать, Элайджа?

— Она ждет меня, — Элайджа поморщился. — Но пока что я не готов говорить. Особенно в свете выходки Марселя.

Клаус очень даже понимал. Его бывший воспитанник напал на Элайджу, когда с ним была Гермиона. Поэтому если старший брат будет говорить с Беккой сейчас, одними криками вряд ли ограничится. Все-таки всегда сдержанный Элайджа был зол до потери контроля, которым так гордился.

— Хочет заручиться твоей защитой от меня, я угадал? Элайджа, Ребекка уедет сегодня же с запретом приближаться к семье. Весь мир будет в ее распоряжении: пусть живет и любит кого хочет. Вот мое наказание.

— Мне нужно ей сказать?

Несмотря на их клятву «всегда и навечно», на лице брата читается одобрение. Элайджа ждал чего-то более жестокого от него, а не такой уступчивости и мягкости. Клаус ведь даже не запретил им общаться. Кому, как не Элайдже, понимать важность правильно расставленных акцентов в словах.

— Да. Не хочу ни видеть, ни слышать ее. Пусть убирается вон. Можете видеться, когда захотите, но рядом с собой Ребекку я больше не хочу видеть.

От благодарности, которая легко читается в карих глазах брата, Клаусу почти противно. Именно что почти… Потому что он не собирается разрушать свою семью, убивать любовь Греты к себе и убивать сестру. Да и вряд ли бы он смог. Бекка пробила дыру в его черном сердце, но убить ее, а не отправить в гроб на пару столетий, — это не то, на что он способен. Как бы ни был жесток.

Элайджа кивает, поднимается и на пару секунд сжимает его плечо. Прежде чем уйти — молча. Что уж точно настоящий подарок. Неожиданный, но приятный. Все же Элайджа понимал его лучше всех, поэтому проглотил свои благодарности за такое «милосердие» к непутевой сестре.

Клаус мог устроить резню, упиваясь алкоголем и кровью, как в прошлом… Мог закрыться на недели в мастерской, убивая и рисуя. Но нет. Клаус спускается вниз, ему нужно увидеть Грету. Лишь так в груди перестанет невыносимо жечь.

Крики Бекки с проклятиями настигают его на середине лестницы. Клаус хмыкает и идет дальше. Чего-то он такого ждал. Ребекка явно не оценила его милость и даже не думает быть благодарной за доброту. Но весь шторм примет на себя Элайджа, и он же, если понадобится, запихнет ее в чемодан и отправит из города.

В гостиной пусто. Лежит один из гримуаров из коллекции Кола. Клаус улыбается, когда видит в записях почерк любимой зеленоглазки. И слышит голоса из бального зала. На улице моросит дождь. Поэтому он все там, в большом зале, где сухо и тепло.

Клаус проходит через музыкальную комнату, маленькую гостиную и наконец толкает двойные двери бального зала. Гермиона, Грета, которая помогает встать Давине, и Кол, который не лезет. Позволяет своей и его девушкам смеяться в попытках не поскользнуться на скользком паркете. У Кола сложное лицо: всегда безразличный, он тревожится за Давину Клэр без притворства и далеко идущих целей.

Для него она не оружие, коим он мог внушить страх.

— Давина, я могу с тобой поговорить? — Клаус настолько мягок, насколько может это сейчас. — Кол, конечно же, может пойти с нами, и Грета с Гермионой тоже.

Еще бы Кол не пошел. Он сделался на диво подозрительным, когда дело касалось мисс Клэр. Клаус его не осуждал, он многое сделал в прошлом, чтобы Кол не мог относиться к нему как-то иначе.

— Марсель Жерар напал на Гермиону и Элайджу, он пострадал, и он жив, в подвале.

Брат тут же сжал тонкие плечики своими ладонями, поглаживая в попытке успокоить. Бесполезно, впрочем, если судить по сразу подскочившему пульсу, Кол не может ее успокить. Но для справедливости — Давина не набросилась на Клауса с обвинениями во лжи. И не заявила, что Марсель не мог такого…. Все-таки в хорошенькой головке были совершенно не птичьи мозги. И она прекрасно осознавала, на что способен ее бывший защитник.

Нападение на Первородного и его спутницу было мелочью. Марсель убивал ведьм Нового Орлеана пачками. И это не назовешь неагрессивным поведением.

— Ребенок?

— Все хорошо с нами обоими, Давина.

Гермиона сжала маленькую ладошку, что к ней тянулась. Успокаивая.

— Почему вы сразу мне не сказали? И вот почему ты пришел ко мне ночью, Кол.

Это, к счастью, не было обвинением.

— Я не смог тебя огорчить, и Ник взял на себя эту миссию.

Клаус закатил глаза: судя по тону младшего братца, вряд ли Кол ему благодарен. Но саркастичное и весьма злое замечание Никлаус проглотил. Грета обняла его со спины, устроив подбородок на его макушке. Она умиротворяла его сразу и гарантированно. И, судя по всему, не злилась, что Давина Клэр узнала правду накануне ритуала. Это было необходимо, чтобы после девушка не обвинила их во лжи и заговоре. Не придумала себе чего-то страшного.

— Что с ним будет? — Давина сжала кулачки и спросила ровно, справившись с собой.

— Все несколько сложно. У моей семьи и у Марселуса давняя история. Он говорил, что именно я его создатель?

Все могло бы завершиться мирно, если бы в гостиную, почти выбив дверь, не влетела разъяренная Ребекка, очевидно недовольная его мягким наказанием и настроенная на масштабный скандал. А ведь только что было неплохо…

— Не смей орать. — Грета встала и заслонила собой Клауса. — Ты жива, потому что брат тебя отпускает.

Жалость? Пожалуй, то, что она не могла чувствовать к ней. Грета не прощала предательств. Но она не хотела, чтобы Клаус вечность корил себя за то, что в ярости убил родную сестру. Ради него она собиралась выставить Ребекку подальше. Вон. Раз до той не доходило, что устраивать истерики и качать права она не имела права.

— Ты!

— Ребекка, замолчи.

Элайджа дернул сестру за руку. Ее истеричное недовольство было чудовищной глупостью… Бекка всегда была импульсивна. Однако с каких пор она себя как дура ведет? Тем более после всего. Он ее защищал, не мог по-другому. Но сестра будто забыла, что не только у Никлауса отняла дом. Новый Орлеан был таковым и для него. Он пытался добиться от Бекки хотя бы извинений — не вышло. А теперь, вместо того чтобы исчезнуть, она затеяла скандал.

Старший Первородный посмотрел на Грету — зла. До чертиков зла. Элайджа знал, что она опасна. Помнил, как девушка давала отпор Клаусу и как доводила его до ручки. А еще она защищала Никлауса — от всех. Как давно кто-то делал это для брата? Грета любила Никлауса и сейчас явно мечтала выдрать Ребекке все волосы. Уж очень ожесточенным было милое личико.

— Элайджа, пусть она говорит.

Клаус встал и аккуратно вернул свое зеленоглазое сокровище себе на колени. Грета пробовала, правда, брыкаться, но не всерьез. Воинственная валькирия. В нем сейчас даже ярости не было, так — отвращение. Решимость выслушать Ребекку, раз ей так хочется высказаться. Хотя скандалы в их семействе — вещь вечная, и Клаус еще должен решить, что делать с Марселем. Хорошо, что Кол молчал, поглаживая хрупкую ладошку своей ведьмочки.

Безрассудство и обида. Гермиона оценивала все происходящие равнодушно. И честно — эта драма должна была завершиться. Пусть Ребекка выскажется и покинет город. Она же сама мечтала избавиться от обузы виде семьи. И, может, это и эгоистично, но рядом со своим ребенком тетку-истеричку Гермиона видеть не хотела.

— Да оставь меня, Элайджа, как всегда, выбери его.

Кол закатил глаза, встал и бережно подхватил на руки Давину. В этом скандале обойдутся без них, ей все еще вредно нервничать. А драгоценная Бекка кого угодно до ручки доведет. Он вышел через другие двери в музыкальную комнату, а оттуда уже начал подниматься на второй этаж под вопли сестры. Хватит.

— Он ее не тронет?

— Давина, солнышко, у Ника лучший стопор — Грета, так что нет. Не волнуйся. Это еще не самый громкий скандал от Ребекки.

Он знал, о чем говорил. Вот просто знал. Бекка всегда умела закатывать представления. Однако сейчас Кол такого от нее не ждал. Она была виновата перед Ником и ними. И все это из-за Жерара, что вообще-то приводило Кола в бешенство. Он никогда особо не ценил приемыша Клауса, который слишком много себе позволял. Кол ведь предупреждал Никлауса, и во что это вылилось? В предательство. Ник лишился города, который назвал домом, и своего королевства. М-да… У Кола даже позлорадствовать не выходило.

— Если бы ты позволил мне любить, то…. — всхлип. — Я бы никогда. Ты душил меня, Ник, убивал — и теперь смеешь винить? Вы не позволили принять мне лекарство и прожить жизнь человека, как я всегда хотела, как того заслуживала.

Гермиона поморщилась. Она вампир не так долго, в сравнении с Первородной — вообще малый срок, но уже стала забывать, каково быть хрупкой, смертной и уязвимой. Учитывая, что Ребекка привыкла быть неизменно юной и прекрасной, то насколько сильно ей не понравится стареть? Болеть?

— Ребекка, мне стоило, отдав тебе лекарство, выпустить в мир бессмертного психопата-ведьмака? Чье появление предрекает конец света, пусть сверхъестественного?

Клаус даже ироничен. Ну, потому что ему уже очевидно, что они не способны услышать друг друга, а значит — понять. И Ребекка сотрясает воздух напрасно: у них слишком многие взгляды на то, что она пафосно называла любовью.

— Я заслужила жить, а не существовать у тебя на побегушках, Ник!

— Так живи, я тебя отпускаю, Ребекка, ты свободна.

До него наконец дошло, что, отпустив Бекку, он не останется один. Есть Грета, есть Элайджа и Гермиона, будет его племянник или племянница. Кол и Давина. Раз сестре он так ненавистен, так к чему мучить друг друга? Их клятва, кажется, изжила себя. К чему продлевать агонию? У него теперь есть настоящее, чей теплый вес он ощущает у себя на коленях, в объятиях. Ерзает и хмурится, но пока молчит.

— А Марсель — что ты сделаешь с ним?

Вот, значит, в чем дело! Жерар… Она до сих пор печется о нем. Пусть Марселус отобрал у их семьи Новый Орлеан и вычеркнул Ребекку из своей жизни. Так легко забыл о своей любви к ней и что она ради него сделала. Клаус не зря само зло во плоти. Убить Марселя было бы слишком легким, он придумал кое-что получше.

— Грета, любовь моя, ты сможешь связать мою сестрицу с ее возлюбленным? Они так хотят быть вместе — вот я и подарю им вечность на расстоянии трех метров друг от друга.

Элайджа промолчал. Хотя он понимал, как Никлаус удружил сестре и Марселю. Наказал их обоих в своей своеобразной и злой манере. Причем сделал это так, будто выполнял их желание наконец воссоединиться. Только Элайдже жаль сестру, потому что он сомневается, что она для Жерара так же ценна, как его корона и город. Также Марсель ее и раньше предавал. Он чувствует беспокойство, но знает, что Клауса теперь не переубедить: он уже все решил для себя. И Ребекка сама добилась этого.

— Могу. Есть такое заклинание, и не одно.

— Ребекка, дорогая, если ты прямо сейчас согласишься, то я оставлю Жерара в живых и даже отпущу его в Новый Орлеан. Твой выбор, сестра?

Взгляд гибрида жесток и лишен веселья. Он вообще мало кому дает выбор, но эти двое как бы семья. Одна по крови, другой по выбору Никлауса. Он щедр, не правда ли?

— Согласна. А Марселя ты спросить не хочешь?

— Боишься, что между вечностью с тобой и смертью от моих рук он выберет смерть? — хмыкает Клаус. — Кол, приведи сюда Жерара.

Младший наверху, но прекрасно слышал каждое сказанное слово. Никлаус уверен, что уж Колу его идея очень понравилась. Ребекка же показывает средний палец ему. Хотя он видит, что вопрос ее задел, она не уверена, что Марсель любит ее до сих пор. И обижена на него, ведь Марсель ее бросил и предал. Однако это уже не проблемы Никлауса — пусть сами разбираются.

— Грета, тебе что-то нужно?

— Ничего, кроме этих двоих, их крови. Наказание добавлять за попытку снять мое заклятие? Например, будут гореть заживо.

Братья Майколсоны оба поперхнулись. Ребекка обожгла возлюбленную Клауса ненавидящим взглядом. И лишь Гермиона осталась спокойной. Она Грету знала и ожидала чего-то подобного. Была уверена, что Поттер сделает все, чтобы ее магию, ее проклятие могла разорвать лишь ведьма, что сильнее нее. А такую будет почти невозможно найти. Все-таки Ребекка очень разозлила Грету, вот и огребает сейчас за все хорошее.

— Доставлен.

Марсель обескровлен и в кандалах — магических. Кол волочит его по полу. Ну и не делает себе труда не злорадствовать. Зачем? Сейчас Ребекка их всем скопом ненавидит. Но Колу, пожалуй, плевать.

— Марсель, либо сейчас тебя и мою сестру связывают так, что вы не сможете отойти на расстояние более трех метров от друг друга, либо я вырву твое сердце. Твой выбор?

Ребекка всхлипывает. Элайдже приходится приложить усилия, чтобы не сорваться ее утешать. Все взгляды скрещиваются на Марселе Жераре. Но тот смотрит на своего создателя и пытается понять, насколько Клаус серьезен. Ищет выход из положения, в которое угодил, и понимает, что его нет. И быть с Беккой все же лучше, чем сдохнуть. Кроме того, Марсель не может ее снова бросить — после того, что она ради него сделала, чтобы быть с ним. Он не настолько тварь. Он ее любил и предавал по приказу Клауса прежде. Теперь это, похоже, его последний шанс.

— Я согласен.

Король Нового Орлеана вспоминает Ками, милую девушку-барменшу, и обрывает сам себя. Она всего лишь человек, у них бы все равно не вышло. А откажись он сейчас, на этом ее история закончится. Причем он умрет дважды предателем. Может, это их новый шанс с Ребеккой построить семьи? Марсель вспоминает спрятанные чертежи дома, их мечты, ее мечты. Он любил ее… Только обстоятельства оказались сильнее их чувств.

Марсель протягивает закованные руки и бережно берет ладони заплаканной Ребекки.

— Долго и счастливо, по версии дражайшего Клауса, станет у сестренки поперек горла.

Кол жарит блинчики для девочек… Гермиона, Грета и Давина. И он просто не может промолчать. Во-первых, это совсем не в его духе, и во-вторых, Гермиона и Грета знают Ребекку достаточно, чтобы понимать, что он прав. Кроме того, несмотря на всю свою заботу, он таков. И язвительность — лишь часть его магнетической притягательности. Ну и вишенка на торте — от него примерно этого и ждали — озвучивания неприятной истины.

— Кол.

— Я твой самый любимый Майколсон, — он шутливо грозит Гермионе лопаткой. — Ты знаешь, что я прав; я знаю, что я прав. Даже Грета знает, что я прав. Что не так?

Грета сортирует травы на другом конце стола. Она спорить точно не будет. Потому что Кол, скорее всего, прав, и ей Ребекку не жаль. Скорее она устала от всего этого. Если Грета за кого беспокоится — так это за Никлауса, и не считает, что виновна в бесчувственности. Ребекка не была им другом и не пыталась им стать. Без нее проще дышится.

— Давай остановимся на том, что твоя сестра и Марсель живы. Могло кончиться хуже.

Гермиона гордилась своей способностью к анализу. Именно поэтому она понимает, какую роль в такой терпимости Первородного гибрида сыграла ее лучшая подруга. Без Греты Клаус был бы жесток и смертоносен в своем решении. Именно она помогла Клаусу найти верную дорогу и не потерять, кроме сестры, еще и Элайджу. На самом деле ситуация ее вымотала в нехорошем смысле.

— Согласен. Гермиона, ты нормально себя чувствуешь?

Элайджа и Клаус уехали на пару часов решить вопросы с мэром. И он остался как бы за главного. Должен был присмотреть за тремя цветками. Кол в целом поумерил свою привычную беспечность. Гермиона беременна, Давина ему безмерно дорога… а Грета… Клаус будет орать на него вечность, если вдруг что. Поэтому, несмотря на то, что сцена вполне домашняя и на нем дурацкий фартук, Кол не теряет бдительности.

Гермиона расслаблена. На ней белое платье под горло, балетки, волосы рассыпаны по плечам. Животик легко различим. Сердце бьется ровно и мощно, Кол слышит и сердцебиение ребенка тоже. Гермиона выпила крови и поела обычной еды.

— Все хорошо, Кол, правда.

К врачу они должны ехать на следующей неделе, но причин паниковать не было. Просто беременность развивалась, и она и Элайджа хотели держать руку на пульсе.

— Готово.

Кол кивает. Он выкладывает готовые блины на три тарелки, достает вилки и ножи. Он умеет быть заботливым и очень хочет это показать Давине. И готовка лишь один из его талантов. Кол осознавал, что красуется: ну и что, нельзя? Клаус был намного хуже него, когда его «колючка» игнорировала гибридскую морду. Кол не собирается устраивать Давине стресс на пустом месте.

— Приятного аппетита, дамы. Я пожарю еще порцию. Кому чаю?

— Мне зеленый. Кол, мы пойдем на прогулку? — Давина улыбается ему. — Грета разрешила.

Резонное уточнение, ведь сегодняшняя ночь — та самая: ритуал. Поттер просто не видела смысла дальше откладывать. Тем более, чтобы подготовиться, они сделали все, что могли, и даже больше.

— Сколько угодно — на территории особняка за границей защитной магии. Вкусно, Кол.

— А ты сомневалась?

Он ухмыльнулся. Для Давины Первородный излучал полную и практически беззаботную уверенность. Кол знал, что тянуть дальше нельзя. Промедление будет опасней, чем ритуал для нее. Тем более, поскольку Жерар ушел отсюда живым и даже с полным набором конечностей, причин огорчаться у Давины не было.

— Нет, Кол, ты, как всегда, совершенство во плоти. Подай джем.

Давина и Гермиона прыснули совершенно в открытую. Слишком комичным было выражение красивого лица Первородного. Кол, кажется, забыл, что Грета за словом в карман никогда не лезла и отбрить могла не хуже его самого. Так-то!

Гермиона складывала тарелки в посудомойку. Через окно было видно, как Давина слегка покачивается на старых качелях, а Кол стоит рядом. Гермиона не пыталась использовать слух вампира, чтобы услышать, о чем эти двое говорят. По смущенной улыбке Клер было все ясно. Тот Кол, с которым она познакомилась в день, когда Грета пропала, был мало похож на сегодняшнего. Любовь все-таки меняет, если тот, кто любит, хочет меняться.

— О чем ты думаешь?

Грета отложила связанные бечевкой пучки и встала, чтобы обнять. Она осторожно положила руку на живот подруги. Легкая диагностика, не более.

— Кол меня напугал, когда Элайджа нас впервые представил друг другу. Мне казалось, что в нем есть только изощренная жестокость охотника к своей жертве.

Поттер нахмурилась… Кол не был душкой, но ее при первом знакомстве скорее повеселил. Она была жутко взбешенной на Клауса и юмор его младшего брата даже оценила. Потому что Ник был страшной задницей, и Грета сама была не готова признать, что у нее могут быть чувства к гибриду. Вроде бы прошло не так много времени с тех пор, но ей казалось, что миновала целая вечность.

— Все меняется, и Майколсоны не исключение. Ты же веришь, что ей, — кивок на Давину, — он не сделает больно?

— Кол? Нет. Сейчас точно нет, но это их отношения, и они должны сами учиться строить их. Давина с ним в безопасности: пока этого достаточно.

Грета вернулась к травам.

— Ты не уверена насчет сегодня? Грета?

— Откладывать смысла нет, только повышать риски для Давины, и, Гермиона, я никогда не буду готова на все сто процентов. Фаза Луны нужная, площадка готова, и мы сделаем все сегодня.

Грета обещала Колу помощь и обещала Давине, что было важнее. Она успела проникнуться совершенно настоящей симпатией к ведьме из Нового Орлеана. Грета не могла не отметить, что их истории в какой-то мере похожи. Из Давины тоже сделали жертву на заклание для «высшего блага», и она смогла выжить, как и сама Грета. Поттер давно не рвалась спасти всех, все-таки розовые очки треснули у нее стеклами внутрь — а это больно, очень больно. Правда, это не значило, что Грета стала равнодушной и жестокой. Просто свою помощь она предлагала тем, кому могла, хотела помочь, и лишь тогда, когда ее помощь были готовы принять.

Тонкие пальцы затянули узел на последнем пучке полыни, и Грета встала.

— Пойдем в гостиную, я посижу за гримуаром еще немного.

— Что ты ищешь? Грета?

Безопасность абсолютную — для ребенка и Гермионы. Как-то так. Но вот признаться подруге Грета не могла. Потому что Гермиона бы такого не одобрила. Грете же казалось, что все меры защиты, что она предприняла, недостаточны и можно было сделать больше. Нападение Жерара всколыхнуло в ней паранойю. Она не хотела оставлять недоброжелателям Первородных шанс подобраться к Гермионе и ребенку.

А поскольку подход у Греты был творческим, то она пыталась адаптировать чары сокрытия из гримуара и более классическое заклятие ненахождения. Создать что-то такое же мощное, что хранило Хогвартс, для большого куска территории. Амбициозно? Скорее, с ее упрямством, вполне реально. Только нужно больше времени.

— Это не поиск, а скорее попытка найти точки соприкосновения викканской и классической магии.

Стол в гостиной по классике был завален книгами и обрывками бумаги, которые Грета с прошлого раза забыла вложить в блокнот. Причем большая часть теоретической части была сделана аккуратным почерком Гермионы.

— В заклятиях сокрытия? Да, Грета?

Состроить несчастное личико вышло автоматически.

— Я понимаю, что ты беспокоишься, но я и малыш в безопасности. Грета, пожалуйста, не загоняй себя так. Мы не одни. Ты же помнишь об этом?

Грета потерла знаменитый шрам. Да… Гермиона верно напомнила, что теперь они не одни против целого мира. Однако ей все еще трудно было привыкнуть к тому, что есть на кого положиться. Слишком долго для Греты единственным близким человеком была Гермиона. Любить — значит доверять? Похоже, не очень-то она и справляется. Просто потому, что в мериле ценностей Греты Поттер любить — значит защищать. Ей привычно быть сильной и получать все шишки. И она до сих пор не перестроилась.

— Помню, но не всегда. Спасибо.

Гермиона раскрыла руки, и они обнялись. Со всеми этими заботами, беременностью и любовью к Элайдже она невольно меньше внимания уделяла Грете. Не из-за того, что обязана была заботиться о ней, нет… Это никогда не было обязанностью для Гермионы. Грета ей сестра, и оберегать ее — это лишь малое из того, что она может. Они семья, несмотря ни на что. И у ее ребенка будет самая лучшая тетушка на свете.

Между сейчас и никогда, между моментом рассвета и ночью, между жизнью и смертью есть черта. Грань… Грете довелось побывать за ней, а еще очень часто скользить, не пересекая черту. Ее слишком часто пытались убить, чтобы Гретта Поттер позволяла страху руководить собой. Однако за дорогих людей она еще не разучилась бояться и бороться.

Сражаться так отчаянно, как никогда, даже больше, чем за себя.

В случае с Давиной Клэр они были готовы к любому исходу. Время ритуала пришло… И в круге из зажженных факелов, вслед за взвивающимся вверх огнем Грета по капле вытягивала чужую силу из Давины. Это было тяжелее и сложнее, чем она могла представить: одновременно держать Давину и откачивать, словно насосом, чужую магию, да так, чтобы не воспламенить здесь все. Грета отпускала силу в землю.

Кол держал Давину за голову. Девушка была обездвижена, чтобы не навредить себе же, только отключать ее Грета не стала. Иначе будет сложно понять, если что-то пойдет не так. Передышки стали совсем короткими. Грета отдыхала сама и позволяла отдохнуть Давине не более трех минут. Они должны были успеть до рассвета.

Первородный уже напоил девушку своей кровью. Если сердце остановится, то это гарантия обращения Давины, и кроме того поддержит ее силы. Ведь это было больно. Давина просто горела.

— Потерпи, совсем чуточку осталось.

Кол отвел от лица Давины потемневшие пряди волос, вытер лицо влажным полотенцем и дал воды. Грета снова положила ладони на грудь Давины, и та застонала; плакать сил у нее уже не было. Бывшая Героиня сама себя мокрой мышью ощущала. А еще ладонью прекрасно ощущалось бешеное биение чужого сердца. Совсем не ровное, что беспокоило не только Грету, но и Первородных братьев.

Клаус и Элайджа замерли за пределами круга, готовые вмешаться. Гермиона сидела в кресле, держа на руках сумку с зельями. В доме была врачебная бригада. Они сделали все, чтобы обезопасить Давину и Грету. Хотя Поттер была уверена, что от ритуала точно не умрет.

Где-то за гранью слышимости был тихий шепот, ропот в сотни голосов. Досточтимые старые суки, то бишь предки Клэр… Только всеподавляющая власть Воскрешающего камня в перстне на тонком пальце Поттер держала их в узде. Сегодня Ритуал Жатвы будет нарушен, и ведьмы Нового Орлеана не скоро, если вообще когда-то вернут свое могущество. А три другие девочки останутся мертвыми и начнут тлеть. Круг не замкнется. Жестоко ли это?

Грете кажется совсем иначе. Из десятков способов укрепить свои силы ковены Нового Орлеана выбрали Жатву — ритуальное убийство своей крови, своих дочерей, прекрасно зная, что после такого из-за Грани может вернуться кто-то другой, не девочки, которыми пожертвовали, зарезав, как куриц, на алтаре. Сейчас они за это заплатят. Может, это заставит вспомнить правильное значение тех уз крови, о которых они так яро талдычили?

— Кол, все. Забирай ее.

Грета оперлась на руки, чтобы не рухнуть. На плечи упала теплая куртка, ее обняли со спины. Клаус. Грета повалилась вправо, зная, что он ее поймает. Пить, в туалет и помыться, а потом съесть что-то — таков план. Кол уже уносил Давину.

— Любовь моя?

— Возьми меня на ручки, большой плохой волк.

Идти сама Грета была не в силах. А Клаус был горячим и удобным. И нес ее так, что почти не укачивало, до самого дома. И наверх тоже.

Гермиона поправила на ней плед. Грета как раз допивала молочный коктейль пополам с восстанавливающим зельем. Купал ее Никлаус, он же сушил волосы, переодел в пижаму, и он же отнес вниз, в гостиную. Даже Давина выглядела сейчас получше, полулежала на груди Кола в коконе его рук. Дремала, пытаясь осознать новую себя.

— Магией начнешь потихоньку пользоваться через пару дней. Будем учиться, Давина. У тебя, конечно, есть защитник и верный страж, — небрежный кивок на Кола, — но всегда лучше уметь постоять за себя самой. Поверь мне.

Особенно если ты отношениях с Майколсоном: нужно быть готовой к чему угодно. Давина не была такой уж глупышкой, понимала, с кем хочет быть. Видела не только мягкую сторону Кола Майколсона… И пусть он был максимально сдержан, она уже полюбила. Не влюбилась, а полюбила. Есть разница, и очень весомая. Грета ценила ту заботу, доброту, что показал им Кол, и хотела для него счастья. А Давина для Первородного была синонимом этого слова.

— Грета, тебя что-то беспокоит?

— Не знаю, конкретно нет, но я не верю, что нас оставят в покое. У вас есть враги, и у нас с Гермионой тоже. Клаус, я не из тех, кто верит в вечный мир, опыт подсказывает, что такого не бывает, — Грета гладит его по лицу. — Мы справимся, обещаю.

У нее правда нет странных предчувствий или снова… Грета — крайняя посредственность в тонкой науке прорицаний. Однако думать головой она не разучилась, поэтому предпочитает соблюдать осторожность. Беречь тех, кого любит. Как может.

— Давайте слетаем к океану? — Гермиона кладет ладонь на свой живот. — Я хочу на пляж. Мы ведь заслужили отпуск? Арендуем дом на каком-нибудь острове на две недели и отдохнем.

На самом деле это не только каприз: Гермиона понимает, что им всем нужно сменить обстановку. Стены давят, особняк Майколсонов по-прежнему прекрасен, но ведь столько всего произошло. Марсель, предательство Ребекки, изгнание этих двоих и спасение Давины. Они заслужили отдых. Подальше от Мистик Фоллс и всех призраков здесь.

Она смотрит на Элайджу.

— У меня есть дом на Ямайке, я велю прислуге подготовить комнаты к нашему приезду. Кол, оповести пилотов, что мы летим на Ямайку.

Старший Первородный был готов на все что угодно и без умоляющего взгляда глаз цвета солнца и шоколада. И его любимая права: стоит сменить обстановку. Девушкам точно пойдет на пользу солнце, море и возможность побыть беззаботными. Он хочет видеть Гермиону счастливой, но пока что у них проблемы не заканчиваются. И после Марселя Элайджа постоянно ловит себя на том, что должен видеть ее, не только слышать, как бьется ее сердце и сердце малыша.

Он обеспокоен моральным состоянием девушек.

— Вещей много не берем. — Грета хлопает в ладоши. — Только самый минимум, купим там все нужное. А что с кровью? У нас четыре вампира.

— Остров большой, и доноров достаточно, — успокаивает ее Клаус. — Элайджа прав: вам нужен отдых. Особенно тебе и Давине, о нашей будущей мамочке вообще молчу.

От него, великого темного могущественного Клауса Майколсона, никто не ждал нежности. Грета заставила Никлауса очнуться, посмотреть на свою бесконечную жизнь иначе, совсем другими глазами. Он действительно ждал появления на свет своего племянника или племянницы. Хотел стать самым любимым дядюшкой и был готов защищать Гермиону и малышку как свою семью.

Дворецкий вошел после тихого стука.

— Сэр, у вас гостья.

— Я не почувствовала, как кто-то пересек границу защиты. — Грета сразу скинула ленивую расслабленность. — Кол, Элайджа, уведите Давину и Гермиону. Не спорьте. Гермиона, присмотри за ней, — кивок на Давину. — Да, у меня паранойя, и я ей горжусь.

— Никлаус, минута — и мы присоединимся к вам, — вмешался Элайджа, поднявший Гермиону.

— Я присоединюсь, а ты, Элайджа, останешься с дамами, пока мы не выясним, какого дьявола принесло в ночи. — Кол выдержал взгляд старшего брата. — Шевели благородным булками, братец.

— Эндрю, зовите ее в гостиную, пожалуйста. — Грета села и скинула с себя загребущие руки Клауса. — Я ее не ощущаю магией.

Дворецкий вернулся через две минуты, открыл дверь и замер возле нее, церемонный донельзя. За ним вошла девушка. Ярко-золотые волосы, тонкие черты лица, высокая и худенькая. В ней было что-то неуловимо знакомое. Грета пыталась понять что… пауза затягивалась.

— Кто ты такая и зачем явилась в мой дом?

Клаус был груб. И Грете пришлось удержать его за руку, чтобы гостью не размазало по стене. От мирного настроения не осталось и следа. В этот момент через музыкальную комнату вошел Кол.

— О, я тебя знаю, и ты должна быть мертва уже лет сто пятьдесят. Что одна из новоорлеанских ведьм забыла здесь? И для старушки ты неплохо сохранилась, Габриэль.

Веселость Кола Майколсона никого в комнате не обманула, как и его красивая улыбка. Он без колебаний порвет эту Габриэль на части, и все же она оставалась неестественно спокойной, будто совсем не боялась. И Грете такое спокойствие чужачки совершенно не нравилось. Было в нем что-то неестественное и очень угрожающее.

— Рада увидеть тебя снова, Кол, и меня зовут Фрея Майколсон. Я старший ребенок Эстер и Майкла, я ваша сестра.

Даже если бы посреди гостиной появились призрачные Снейп и Дамблдор и станцевали канкан, Грета бы удивилась меньше. Она так думала, по крайней мере. Страшным было то, что лжи в словах златовласой красавицы, лучезарной, словно северная заря, Грета не ощутила. Вот так сюрприз!

Глубина задницы… ой, то есть драмы в Первородном семействе оказалась глубже, чем они с Гретой ожидали. Потерянная сестра Фрея — очередная ложь Эстер Майклсон — и некая тетя Далия, которая придет за ее ребенком. Последнее вызывало в Гермионе настоящую ярость, пусть верить словам той, которая назвалась сестрой ее Элайджи, не слишком хотелось. Но пренебречь предупреждением?

Тем более Грета варила на кухне зелье Родства, чтобы раз и навсегда поставить точку. Фрея показывала им фрагменты из своего детства. Брата Финна, мать и отца… И то, как Далия ее увела. Однако такие картинки можно подделать. Фрея же была могущественной ведьмой, тем тяжелее верилось, что такая, как она, могла от кого-то бежать и скрываться.

— Гермиона, никто не отберет у тебя ребенка, а у нас племянника.

Кол выступал сейчас ее утешителем, потому что Элайжду Гермиона лично попросила присмотреть за гостьей, как наиболее уравновешенного. Ведь Никлаус только выглядел спокойным и даже не опасным. Но на самом деле возможная ложь, то, как мать предала еще одного своего ребенка, сильно ударила по нему. Поэтому Никлаусу было лучше к Фрее не приближаться.

Давина спала на постели рядом с ней: вымоталась, и Гермиона уговорами влила в нее полфлакона умиротворяющего бальзама. Малышке Давине нужна была передышка и сон. Рассвет почти наступил, и ночь для них всех была бессонной. Кол предлагал усыпить и ее, держать за руку и в своей памяти погулять с ним по Риму эпохи Возрождения. Но она отказалась.

— Наш отпуск накрылся медным тазом, как говорит Грета.

— Почему это? — Кол задернул штору и подошел к постели. — Злобные родственники, жаждущие нашей смерти, для нас с братьями не новость. Будет вам море и солнце. Мы разберемся, обещаю.

— Ох, Кол.

Его боевой задор и уверенность успокаивали. Гермиона поправила на плечах Давины одеяло. В комнате горел один-единственный ночник. Им, вампирам, не нужно было так много света, чтобы видеть.

— Жаль, что не удалось Грету уговорить отложить варку зелья до следующего дня, ей очень нужен отдых.

— Колючка накричала на своего драгоценного гибрида… И этот задница ей это спустил. Мы бессильны были что-то сделать.

Гермиона нахмурилась. Клаус получил по ушам от Греты за попытку позаботиться. Поттер слишком жаждала закончить эту историю, чтобы отправиться отдыхать. Тем более Фрея или же не Фрея легко прошла через ее защитный барьер. Она знала Грету так, как никто, и понимала, насколько Поттер параноит по этому поводу. Так что какой отдых? Гермиона ждала, пока Грета доварит то злополучное зелье, чтобы забрать ее наверх отдыхать. До этого Грета бы точно не пошла.

Мягкий бледно-голубой домашний костюм казался неудобным. Ворот почти душил. Гермиона расплела простую косу, потому что та, казалось, стягивала кожу головы… Она была раздражена и все же, помня, что рядом спит измученная Давина, старалась не ерзать по постели.

— Кол, можно мне в нашу с Элайджей комнату? Хочу в душ и переодеться.

— За непонятно кем приглядывает Элайджа, так что можно; если что — ори что есть мочи. Но лучше бы все было тихо, иначе мне печень вырвут. Гермиона, я принесу тебе крови, не спорь.

Он придерживал ее, пока она слезала с постели, а после отпустил, проверив коридор и их комнату, даже в ванную заглянул. Ответственный. Дверь за Колом закрылась, и Гермиона начала стаскивать с себя вещи. Вода расслабила напряженные плечи. Гермиона не торопясь вымыла голову, тщательно промыв волосы. Обернулась полотенцем, а другое завязала тюрбаном на голове. Она больше не ведьма: щелчком пальцев волосы не высушишь.

Гермиона открыла гардеробную и взяла одну из рубашек Элайджи.

Кол прав: ей нужна кровь. Рука легла на живот — все хорошо малыш, мама рядом. Твой папа говорит с твоей — возможно — тетей.

Гермиона высушила волосы, достала мягкие брюки и завершила свой туалет. Рубашку любимого она снимать отказывалась. За окном уже было светло, солнце начинало подниматься. Пока она стояла у окна, дверь открылась. Гермиона не обернулась, уверенная, что это Кол с обещанной кровью. Но ее окутал знакомый запах Элайджи, руки легли на живот, обнимая, и ее поцеловали в висок.

— С Фреей остался Кол. Он видел, что ты подавлена… Прости. Мне нужно было отправить его к ней раньше.

— Элайджа, ты хотел понять, насколько она врет, а это возможно лишь говоря с ней. Я понимаю.

Гермиона толкнулась лбом в его плечо, потерлась носом и замерла, успокоенная. Ей не хватало именно его спокойствия, любви, которую она легко читала в таком сдержанном, но только не с ней, мужчине. Сразу стало лучше. Темнота ушла из сердца точно. Обнимая Элайджу, она ощущала, что плохое они уж точно преодолеют. Мужские руки погладили упругие локоны, крохотное ушко.

— Гермиона, обещаю: ты и ребенок в безопасности.

— Элайджа, я и не сомневалась в этом. Просто сестра, которую вы не знали, сумасшедшая тетка — после всего пережитого это все равно немножко пугает.

Она запрокинула голову, чтобы видеть его лицо. Глаза в глаза. Врать, что спокойна, Гермиона не собирается. Элайджа не идиот и не мальчик, которым она могла бы вертеть как хочет. С ним Гермиона может быть любой, даже испуганной. За себя ей не страшно, а вот за малыша — очень.

Гермиона привыкла встречать опасности лицом к лицу, но сейчас она так уязвима, что готова прятаться за чужие спины. Гермиона видела, что в зеленых глазах подруги зрело беспокойство. Грета боялась, что ее на подвиги беременную потянет. Но Гермиона хорошо помнила, как ее толкнул вампир из свиты Марселя, и от страха сердце почти остановилось. А что, если ребенок пострадает?

— Гермиона, Элайджа, мы войдем… надеюсь, вы одеты. — Голос Греты. И она сама. — Первая отрицательная, — Грета подняла пакет с кровью, а в другой руке держала кружку. — Я кофе выпью. Нам нужно поговорить, потому что эта Фрея действительно ваша сестра.

Бодрость ее была напускной. Никлаус держался позади, чтобы поймать, но больше уложить ее в постель не пробовал, поняв, что упрямство кое-кого ему не переломить ни за что.

— Которой я все равно не стал бы верить. Она боится Далию. — Клаус усадил Грету в кресло. — Страх — плохой союзник, Элайджа, ты же понимаешь: чтобы избавиться от тетки, она может пожертвовать нами всеми. Мы ее не знаем.

Гермиона пила кровь, забрав пакет у Греты. Голод… утолив его, она будет готова думать. И делать выводы. Пусть уже сейчас в какой-то степени недоверчивость Клауса она разделяла.

— Фрея отчаянная, раз пришла к нам и предупредила. Кроме того, она хочет убить своего личного демона, не задобрить. Она ненавидит эту Далию очень-очень сильно. — Грета сделала паузу и продолжила, оглянувшись на Клауса: — Но если хочет нашего доверия, пусть вначале его заслужит действиями.

— Элайджа, ты говорил с ней дольше всех, что скажешь?

Клаус обеспокоен.

— Грета права. Фрея утверждает, что стремилась узнать нас всех. Ее дружба с Колом под чужим именем показывает, что она искала нас. Но верить ей полностью? После столетий подле Далии? — Элайджа качнул головой. — Нет. На такой риск я не пойду.

— Спасибо, Элайджа, за благоразумие, — Клаус слегка поклонился брату. — Я ожидал, что ты потребуешь принять новообретенную сестру в семью сразу.

— У меня ребенок, Ник, за которым охотится сестра нашей матери, с которой Фрея жила очень долго. Какое принятие? — Элайджа холодней арктических льдов. — Мы улетим отдохнуть. Возьмем паузу от Фреи. И тем временем будем искать все, что можно, о Далии. Как бы она ни старалась держаться в тени, такую сильную ведьму должны были запомнить.

— Выследим до того, как она придет к нам? — У Клауса пожелтели глаза, и он улыбнулся просто кошмарной улыбкой. — Мне нравится твой план, брат. Тем более до родов ребенка тетя не должна почуять, так считает Фрея.

Грете была интересна та магия, которой Далия продлила себе жизнь аж на столько столетий. Как ее разорвать? Из того, что говорила Фрея, — все дело в общей крови. Оттуда Далия черпала силы, и поэтому ей нужен был ребенок Эстер и все остальные первенцы родословной. Она планировала создать ковен — свой собственный. Эстер заключила сделку с прагматичным чудовищем.

Клаус провел губами по нежной скуле, отбросил темные локоны за одно плечо, погладил влажную кожу спины. Грета только что выбралась из воды. Купальник подчеркивал и хрупкость, и соблазнительность, и Первородный тихо радовался, что их пляж частный, так что на его зеленоглазую ведьму никто жадно не глазел. Но больше его радовало то, что Грета оживилась, у нее улучшился и аппетит, и сон.

— Кайф… Но хочу пить.

Грета оттолкнулась от его обнаженной груди ладонью и села. Дотянулась до столика за водой и льдом. Настроение у нее было превосходным, мечтательным даже… Теплое море было ее давней мечтой. Только она не рассчитывала, что будет отдыхать со своим мужчиной. Она посмотрела на крепкую фигуру Клауса с огоньком в глазах. Он отучил ее стесняться своих желаний и тела, Грета верила, что прекрасна, видя, как Никлаус каждый раз смотрит на нее.

— Пойдем в воду? — она обхватила пальцами его запястье. — Ну давай же… Покатаешь меня.

Фонтан энергии, которую Грета излучала, позволял ей жарко отвечать Никлаусу по ночам, исследовать море, остров и быть радостной практически постоянно. Кататься на спине неутомимого гибрида было для Греты любимым аттракционом, даже если это значило, что любимый периодически забывал о своей роли «транспорта» и зацеловывал ее, переводя мысли в иную плоскость.

У него был другой план. Клаус перехватил ее и уронил на себя же, придерживая и яростно целуя. Белая тряпочка купальника не оставляла простора для фантазии. Он желал ее так, что самоконтроль отказывал. Лямки Клаус разорвал, обнажая грудь и тут же накрывая ее ладонями, проглатывая ее возмущенный стон. Хотя Грета уже скрестила ноги за его спиной.

— Моя. Любимая… единственная, драгоценная.

Белые завеси навеса развеваются на ветру за их спиной. Грета вплетает пальцы в его волосы, поглаживает. Ей уже плевать, что их могут увидеть, хотя Клаус услышал бы любого случайного свидетеля. Она стаскивает с него шорты, ведет пальцами по спине, вдоль позвоночника. Рвать ее вещи — личный фетиш Клауса. Она в отместку прикусывает кожу у него на плече.

— И в чем я пойду домой?

Не то чтобы она недовольна: в теле гуляют отголоски удовольствия и мучительная ломота. Нагрузка, учитывая, сколько она плавала до этого, была немалой. Он ее измотал так, что Грета не могла поднять голову от его груди.

— Отнесу тебя, и так уже и быть — натяну на тебя свою футболку.

Он потерся носом о ее шею, вдыхая их общий запах, поцеловал за ушком и набросил на Грету сухое полотенце; на самом деле никуда Клаусу не хотелось. Элайджа и Гермиона поехали кататься на яхте, Кол и Давина отдыхали в доме, выбрав отдых возле бассейна вместо пляжа. Клаус за всю их вечность не помнил, чтобы они с братьями так мирно сосуществовали. Пусть в этом их заслуги не было, потому что если бы не Грета, Гермиона и малышка Давина, они бы продолжили ссориться как одержимые.

— Я сейчас усну, — недовольно пробурчала Грета.

— Спи.

Лежак под ними был мягким и удобным, достаточно большим, чтобы на нем поместились четверо. От солнца защищал навес. И во второй половине дня за счет бриза с моря уже не было так мучительно жарко. До этого себя от перегрева Грета оберегала магией.

Клаус бережно переложил ее на подушку, отряхнув оную от песка. А сам натянул шорты и взял телефон. Они специально улетели подальше от Мистик Фоллс, где обстановка продолжала накаляться и давить на них, — дать своим женщинам необходимый отдых. Однако и он, и Элайджа, и даже Кол подняли свои обширные связи в поисках Далии. Более того: Никлаус хотел восстановить прошлое той, что назвалась его сестрой.

Кровное родство не играло для него большой роли. Она их не знала… Элайджа еще не родился тогда, когда мать отдала Фрею Далии. С чего Фрее любить незнакомцев, у которых были — пусть и паршивые — мать и отец, тогда как ее саму растила деспотичная одержимая ведьма? Фрея могла их возненавидеть, ведь ее продали как скотину, а они остались с Эстер. Он бы не исключил такого поворота. Да блядь! Они не в сказке Диснея.

В том же направлении думал Элайджа, а Кол выразился даже грубее. Поэтому, пусть зелье Греты показало, что она им сестра по крови, о доверии речи пока не шло. Тем более на кону была Гермиона, сердце старшего брата и его ребенок — маленький мальчик. Они узнали пол уже по прилету сюда. Гермиона внезапно захотела определенности, и никто не возразил. У Никлауса будет племянник.

Фрея их изучала. Даже сотрудничала с Колом под выдуманным именем. Младший видел в ведьмах не только занозу в заднице, но и ресурс. Клаус устал считать подружек-ведьм Кола, сколько он использовал? О магии Кол знал больше многих, некоторые разделы магии появились благодаря опытам Кола с ведьмами. Брат скучал по утерянному, ведь до смерти и перерождения он был ведьмаком. Талантливым ведьмаком. Мать его этого лишила, обратив в первого вампира.

История с потерянной сестрой избавила Клауса от последних иллюзий насчет Эстер. Но он не позволил себе погрязнуть в жалости к Фрее, пусть с ним Эстер поступила почти так же, как с ней, — бросила. Предала. Отлично было, что у его племянника будет совсем другая мать, способная сжечь мир ради любви к нему. Это обнадеживало в том плане, что малыш их судьбу не повторит точно.

Он прочел несколько писем от своих информаторов. Ему сообщили в том числе, как поживает Ребекка и что там в Новом Орлеане. Невольно спасая Давину, они избавили Марселя от громадной проблемы — ведьм. У тех оказались подорваны силы, разрыв ритуала Жатвы ударил по нескольким поколениям сразу, подарив Жерару десятилетия мира: ведьмам больше нечего было ему противопоставить.

По Далии пока что было глухо. Неясные слухи — один вампир сказала второму, а тому сказала ведьма, которой сказала другая, и все мертвы. Не очень обнадеживающая цепочка? Но временем они пока что располагали. Кроме того, награда, которую объявил Клаус, заставит многих шевелить задницами и извилинами.

— Грета, просыпайся.

Он дал ей отдохнуть.

Прошло сорок пять минут, и лучше им вернуться домой, где русалка примет душ, смывая с себя соль, и поест нормально. Клаус ведь поспособствовал появлению аппетита у Греты. Ей вечером Гермиону кровью поить: нужно поесть.

Грета промычала что-то, но не открыла глаза. Клаус взял свою футболку и такую, сонно податливую, одел, продевая руки в рукава. Задницу и все остальное сладкое ткань прятала: он был выше хрупкой зеленоглазки. Телефон в задний карман шорт — и Грету на руки. До дома десять минут спокойным шагом.

Она спала, прижавшись к нему, игнорируя то, что ее несут, а у великого и безжалостного Никлауса Майколсона сердце почти лопалось от нежности к девушке на его руках. Он усмехнулся, вспомнив их знакомство… Такое яркое. И то желание — почти первобытное — обладать ею. Ну и не будем отрицать: обломать ершистый характер. Клаус признавал, что переоценил себя и свои силы: Грета его на колени поставила и сразила. Это было так и никак иначе. И гордость не мешала ему это озвучивать; он был горд, но не в случае своей колючки.

Ворота открыл ему Кол, мокрый с ног до головы.

— Тренировка с магией, — пояснил он, отжимая футболку. — Меня не утопили.

— А зря, — улыбнулся Клаус. — Открой дверь, будь добр.

Спящая Грета не одобрит тренировок без нее, несмотря на то, что Кол прочный и бессмертный. А поврежденный ландшафт — это мелочь, не стоящая внимания. Магия Давины не очень стабильна, именно поэтому Грета против, чтобы та тренировалась сама. Но девушка Кола отказывалась слушать Грету или же самого Кола. Пыталась восстановить навыки и научиться использовать магию, как делала это сама Поттер. Более эффективно.

С Гретой на руках он поднимается в их комнаты, укладывает ее на постель, смахивая цветочные лепестки на пол: традиционный способ застелить постель для местных слуг, щедро украсив все цветочными лепестками из сада.

— Не уходи, пожалуйста.

— Мне нужен ноутбук, и я сразу вернусь.

Он целует Грету в пахнущую солнцем и морем макушку, и цепкие пальцы, держащие его за ладонь, разжимаются. Она засыпает, получив обещание, что он останется рядом. Клаус заходит в кабинет, где отсоединяет ноут от зарядки, и возвращается в спальню — к ней, просто и естественно. И в то же время для Никлауса нет ничего правильнее, чем быть рядом и любить Грету. Она его все.

Гермона поглаживала выросший живот, слушала сердце ребенка. На нее не снизошел покой. Она была не так глупа, чтобы улететь далеко-далеко и тут же забыть об опасности. Она скорее безмятежность ощутила — краткий миг оной, если быть точной.

— Все хорошо?

Элайджа сел сзади, притянул ее, позволяя опираться спиной на свою грудь. Поцеловал в волосы. Теперь любоваться океаном стало еще лучше. Гермиона видела каждое сообщение, что получал ее мужчина. Пока не было ничего, что бы привело их к Далии. Гермиона понимала, как важно было проявить терпение и сдержанность, только впервые не была способна медлить — опасность грозила ее ребенку. Как тут быть бесстрастной?

— Да, но я беспокоюсь почти постоянно, — призналась она Элайдже, запрокидывая голову, чтобы поймать его взгляд.

Он поцеловал полуоткрытые нежные губы, сжал ее крепче. Элайджа знал, что любимая места себе не находит. Нет, Гермиона все так же грациозна, полна света и любви, но ей снятся кошмары. За каждый такой кошмар, когда она прячет мокрое от слез лицо у него на груди, Элайджа готов убить тетку.

Почему Майколсонам так не везет на беспокойных родственников, которые бездну лет должны были быть мертвы? Но нет — возникают из тьмы веков и осложняют им жизнь. Ему больно не за себя, а за нее… Элайджа и не думал, что так сильно может болеть давным-давно мертвое сердце. Гермиона для него все, весь мир.

— И это нормально, никто тебя не осудит. — Он целует ее висок, волосы — мед и яблоки. — Гермиона, никто не ждет от тебя поведения железной леди.

— Будь я прежней, — легкий смешок, и она погладила его руки, заскользила по предплечью, — то на месте не усидела бы; можешь спросить Грету, любимый. Рвалась бы в бой, пусть чуточку более осмотрительно, чем Грета.

Гермиона почувствовала, как большой и очень сильный мужчина буквально вздрогнул всем своим великолепным телом от перспективы. И это даже было забавным. Настолько опасался за нее? Или того, что она могла натворить? Можно было спросить. Элайджа принимал ее откровенность без детских обидок. Гермиона могла ему сказать буквально что угодно.

Первородный знал историю своего солнца и историю Греты, так тесно переплетенную и такую трагичную для двух совсем юных девушек. Воин в нем уважал их обеих за силу и стойкость. Элайджа не собирался порицать свою любимую за борьбу — и за силу тем более. Ему не нужна слабая и зависимая рядом, он не столь ничтожен и примитивен.

Да, сперва Элайджа увидел в Гермионе нежность, хрупкость, свет. Потом его заворожил ее разум, то мягкое очарование и то, насколько она была живой вопреки тому, чем стала не по своей воле. Он влюбился — да, но теперь совершенно точно любил. Пылко и самоотверженно. Ставя ее и ребенка выше себя.

— Знаешь, я готова узнать пол. Ты не мог бы найти клинику?

Врач, у которого она наблюдалась, остался в США, но тянуть ей не хотелось. Гермиона пила предписанные витамины; кровь — как только ощутила жажду. Это она могла потерпеть, а малыш — нет. И несмотря на то, что Кол, Клаус и Грета то и дело спорили, кто там у нее в животе, никто на нее не давил в вопросе узи.

Первородные не стали резко белыми и пушистыми. Просто Клаус был влюблен в девушку, которая не пыталась превратить чудовище в прекрасного принца. Грету и гибрид вполне устраивал. Кола наконец приняли братья, он не чувствовал себя лишним в собственной семье и не собирался их предавать. А еще трикстер был очарован, повержен к хрупким лодыжкам юной Давины, которую оберегал вопреки самому себе же, абсолютно отбросив эгоизм, потому что любил.

— Найду.

Элайджа потерся носом о ее скулу.

— Давай вернемся в дом: скоро солнце поднимется еще выше и станет слишком жарко.

— Мне не станет плохо от солнца, я вампир.

У которого к кольцу на пальце для защиты от возгорания на солнце добавилась крохотная сережка-гвоздик. Если кольцо с пальца сорвут, она не сгорит. Разумная предосторожность, о которой подумал ее Элайджа, а воплотила Грета. Они все помнили, что врагов у Первородных достаточно. И сейчас она — приоритетная мишень.

Гермиона ухватилась за сильную руку Элайджи, вставая.

На ней была его голубая рубашка и купальник. Тапочки Гермиона оставила на каменных ступеньках лестницы, что вела на пляж. Элайджа наклонился, чтобы стряхнуть песок с ее ног, поцеловал коленку, заставив тут же вспыхнуть желанием. Гермиона ухватилась за каменные плечи, попыталась нахмуриться в ответ на его улыбку.

Они так и застыли — в солнечных лучах в самом начале белоснежной лестнице на фоне величественного океана… Очевидно влюбленные. Хрупкая девушка и мужчина с фигурой и лицом бога у ее ног.

— Жаль разбивать ваше счастье.

У нее были длинные черные волосы: что-то от Медузы-горгоны и мадонн Рафаэля — несочетаемое… Элайджа сразу понял, что это родная кровь. Мать также держалась гордо. В черном закрытом платье Далия посреди тропического рая была как никогда неуместна.

Он рванул к ней, зная, что Гермиона точно помчится на скорости вампира к особняку… И не успел: мир ослепительно вспыхнул белым, а затем его накрыла тьма.

Гермиона не могла двинуться. Но ее панику должна была ощутить Грета, Элайджа лежит как мертвый — именно что как… Он Первородный, и его не убить. Ей просто нужно продержаться. Далия неторопливо, больше мучая такой демонстрацией, подошла к ней и положила руку на ее живот.

— Сильный мальчик, мой по праву.

Хлопок аппарации.

— Прочь от нее, сука!

Грета. Но Далию отбросила Давина выбросом чистой силы, закусив губы до крови, подняв обе ладони. Грета же разорвала сковавшие ее чары, и Гермиону одновременно заслонили собой Кол и Клаус в кухонном фартуке.

Элайджа очнулся и бросился на тетушку, Далия подняла руку — и ничего не случилось. Потому что Грета подняла к небу палочку, и ее сила упала на пляж пустотой, сравнимой с космосом. Клаус бросился вперед, дернул тетушку за руку, отрывая ее, орошая белый песок кровью. Элайджа сжал шею Далии и буквально оторвал ее голову. Рука Клауса в полуобороте — с когтями и вся в шерсти — вошла в грудь тетки, и он раздавил сердце.

Кол все это время не двигался. Стоял между ней и опасностью. Не бросил, даже несмотря на то, что рядом с побоищем была Давина. Давина, которая убрала от Гермионы это суку.

— Она дохлая. Элайджа, Клаус, отойдите: я сожгу тело — так будет надежнее всего. Гермиона, ты цела? Она ничего не сделала? Кол, отойди уже.

Первородный продолжал автоматически закрывать ее собой. И он же поймал Гермиону, когда она начала оседать на камень. Грета не глядя бросила на труп заклинание, отчего тот вспыхнул синим пламенем, и куда более внимательно начала диагностировать Гермиону.

Элайджа посмотрел на себя: он весь в крови. И хотя все его существо рвалось к любимой — к Гермионе — и ребенку, но он окунулся в океан, смывая, насколько это возможно, кровь. Клаус последовал за ним, он еще и успокаивал волка в себе, который так ярко отозвался на угрозу своей семье.

— Вы оба целы и в порядке. — Грета пальцами вцепилась в песок, сморгнула слезы. — Гермиона, ты не представляешь, как я испугалась.

Она порывисто обняла подругу, нашла взглядом Давину и раскрыла руку, приглашая. Всхлипывали, икали от только что пережитого они вместе, стирали слезы с лиц друг друга. Один сухой и двое мокрых Первородных братьев наблюдали за этим слезоразливом с одинаковой беспомощностью. Растащить по рукам, к счастью, не пытались, понимая, насколько девушкам сейчас необходимо побыть вот так.

Ощущение, что все закончилось, враг мертв, угрозы нет больше… пока что не приходило. Все случилось слишком быстро и внезапно.

— Тетка себя переоценила, к Хель все, — первым заговорил Кол. — Мы едва успели. Давина, пойдешь на руки? Давай, звезда моя, утешу тебя. Элайджа, Ник, разбираем своих дам: рыдать они могут дома на мягком широком диване.

Огонь, который вызвала Грета, гас, а ветер, налетевший вслед за дрожащей рукой Давины, унес пепел Далии, сестры Эстер, в океан. Вот так и закончилась история могущественной темной ведьмы, которая хотела жить вечно.

— Эрик!

Губы Никлауса дрогнули, но он продолжил делать вид, что увлеченно рисует и никакой маленький мальчик, его племянник, у него за диваном не прячется. Кудряшки матери, но цвет волос от Элайджи — Эрик очень похож на своего отца внешне… Но характер у непоседы определенно мамин.

Карандаш скользит по бумаге. Эрик увлеченно чем-то шуршит, а Гермиона старательно делает вид, что не может найти сына.

— Дядя Ник.

— Да, волчонок?

Эрик унаследовал от матери магию, силу Элайджи и возможность стать бессмертным. Но шерстью не обрастал, что не мешало Клаусу звать мелкого «волчонком» — ну, потому что Эрик был альфой. Элайджа растил его очень правильно. И Эрика любили, не только мама и папа. Дядя Ник — самый любимый, тетя Грета, дядя Кол и тетя Давина.

— Поиграешь со мной?

Умоляющему взгляду этих глаз жестокосердный Никлаус Майколсон не мог противостоять, поэтому спустился на пол к машинкам племянника. Про игру в прятки с мамой волчонок уже забыл: стало скучно, раз его так долго искали.

Элайджа уехал час назад. Их семья занимала видное положение в городе, и они считались меценатами. Уравновешенный, великолепный Элайджа был лучшим вариантом, чтобы вести переговоры с мэром и тем, что осталось от Совета Основателей. Клаус хотел поддерживать мир в городе, насколько это было возможно. Появление Эрика в их жизнях, а главное — Грета, его зеленоглазая колючка, утолили его жажду крови.

Теперь Клаус был чудовищем лишь по необходимости, когда семье угрожали.

— Вот ты где!

Эрик бросился к маме, забыв об игре, машинках и дяде. В конце концов, дядь у него целых два, а мама — одна. Гермиона подхватила сына на руки и поцеловала.

— Спасибо, что присмотрел, Ник.

Застывшая в своей вечности жена его брата была излучающей теплый свет красавицей. Умной по-настоящему, Клаусу нравилось с ней говорить, для споров у него была собственная прекрасная дама. Материнство сделало Гермиону более проницательной и более спокойной, и только. Старший брат — счастливчик. Правда, Грета с самого утра была занята сначала в саду, а потом возилась в своей мастерской. Что-то не ладилось с новым артефактом.

— Мне в радость, ты же знаешь. Грета еще не закончила?

Он был слишком древним и сильным, чтобы, входя в просторное помещение под самой крышей с большими окнами, не сбивать любимой тонкие плетения чар. Ник разумно не лез, чтобы Грета не уставала, возобновляя их каждый раз.

— Судя по тому, как она упоминала Годрика, то нет, — Гермиона хмыкнула покачивая сына. — Идем, солнце, пора кушать. Ник, Элайджа просил ему перезвонить. Он тебя набирал.

Телефон остался в машине, машина в гараже.

— Не сказал, что случилось? — Клаус придержал дверь для Гермионы.

— Ребекка звонила, — призналась Гермиона тихо.

Вспышки от него она так и не дождалась. Вместо этого Никлаус чмокнул племянника и пообещал поиграть с ним после дневного сна. А сам нехотя пошел за телефоном. Он не ненавидел Бекку, пусть основания были. Однако не был готов прощать или видеть ее. Изгонял сестру Клаус не шутя, и теперь ничего не изменилось.

— Да, Элайджа? Чего от тебя хотела сестра?

— В Новом Орлеане война, Ник. Против Марселя восстали оборотни, и ситуация накаляется. Ей нужна помощь, наша помощь.

Ребекка воссоединилась с тем, кого называла любимым, стала его королевой… Клаус отпустил и отступил, позволил ей воплощать свои мечты, как этого от него и хотела Бекка. Только все, что они слышали из Нового Орлеана, было не о счастье и любви или о мире. Ребекка изменяла Жерару, Марсель изменял ей, и было похоже, что любовники, которым он так мешал в прошлом, успели возненавидеть друг друга.

Сестра так и не получила того счастья, за которым гналась. Единственный, кто с ней говорил время от времени, так это Элайджа. Кол со свойственной ему безжалостностью отрезал все контакты, прекрасно понимая, что через Ребекку Марсель может попытаться добраться до его жены. Давину он поставил выше всего остального… И теперь, любя всем своим черным сердцем Грету, Клаус понимал выбор младшего брата.

— Какого рода помощь?

— Я сказал Ребекке, что это не наша война. Если Марсель хочет называться королем, пусть докажет, что сможет удержать свой трон. — Тон Элайджи был просто ледяным. — Сестра была разочарована. Но рисковать сыном и Гермионой ради Марселя? — Клаус хохотнул.

Интересно, Бекка вообще думала о чем-то, кроме своего капризного «хочу», когда звонила Элу? Или, как обычно, решила, что ее слез хватит, чтобы Элайджа все бросил и примчался на помощь. Похоже, Ребекка так и не поняла, что те времена, когда старший брат поступал только так, прошли. У Элайджи была собственная семья, и, естественно, чужие войны он видел в гробу.

Тем более приязни к Марселю, который их предал и теперь сделал несчастной Ребекку, никто из них не испытывал. Мальчик, которого Клаус спас и вырастил, умер для него. Марсель чужак, не семья.

— Долго орала? — спросил он, чисто чтобы удостовериться.

— Нет. — Пауза. — Странно, но кричать Ребекка не стала. Ник, вместо этого сестра предупредила нас, что Жерар будет искать выход на Давину. Ему как воздух нужна сильная ведьма.

— Где они сейчас?

Клаус посмотрел на ярко-красный Феррари — последний подарок Кола жене.

— Гонконг. Кол в курсе, и Давина все слышала. Они прилетят завтра вечером. Но свадебное путешествие длиною в год Марсель им испортил. Я подъезжаю к дому.

— Элайджа, скажи прямо. — Клаус сжал переносицу двумя пальцами. — Ты хочешь, чтобы я попросил Грету разорвать связь сестры с Марселем. Чтобы Ребекка смогла спокойно уйти, так ведь?

Не вернуться в семью, а бросить Жерара тонуть, как тот и заслужил. Покинуть Новый Орлеан и жить дальше, как ей хочется. Кроме его колючки, с наложенным ей же проклятием не справился бы больше никто, так что просьба брата была предсказуемой. И понятной.

— Да. Твой ответ?

— Пойду выбирать мороженое, — фыркнул Первородный гибрид, — и с этой взяткой просить свою грозную ведьму забыть, что наша сестра сука.

Опять же… чего только не сделаешь ради семьи. В том числе засунешь свой гнев поглубже и сделаешь то, что должен. Клаус не хотел, чтобы Марсель использовал Ребекку как щит, а он так и сделает. Бекка — Первородная и единственный его козырь.

Не хотелось проверять, как далеко зайдет Жерар в своем отчаянии. Загнанные в угол крысы опасны.

Кроме того, если Бекка влипнет — им придется вмешаться, и прощай хрупкий покой. Эрику нравится их дом, Грете нравится, и Гермионе — они не готовы переезжать в Новый Орлеан. И никто не потащит их туда, пока там война. У Клауса мелькнула мысль прибрать город к рукам, он ведь его построил и правил им. Но она ушла быстро.

У него были столетия, чтобы утолить свое честолюбие. Риск, который будет навлечен, не стоил того. Клаус часто ошибался раньше, но не теперь. В конечном итоге в мире не было тех, кто мог бы бросить вызов ему и их семье. А все счастье мира теперь не в некогда любимом городе, а в одной женщине — волшебной и земной, любимой и яростной, нежной и страстной.

Может, лет через двадцать или тридцать, когда малыш Эрик вырастет и им всем надоест провинция, его ответ будет другим. Но сейчас — нет. Клаус научился отступать и не видеть в этом поражения для себя. Просто если Марсель пришлет своих шавок за Давиной Майколсон, он поможет Колу оторвать тому ноги, руки и под конец голову.

Он свой выбор сделал, увидев Грету Поттер впервые, просто тогда не понял. Не мог понять… Ощущал, что она важна, что его тянет к ней, но почитал любовь величайшей слабостью бессмертного. Никлаус поражался, каким идиотом был тогда, самодовольным к тому же идиотом.

Ни одна корона мира не стоит любви и уж тем более жизни его Греты.

Клаус действительно пошел сначала на кухню, где выбрал любимое мороженое Греты, и только с полной вазочкой поднялся наверх. Он слышал, что она уже в их комнате — переодевалась, напевая что-то очень тихо и мелодично. Значит, эксперимент прошел так, как она и планировала, несмотря на трудности.

Он различал ее настроение по ритму дыхания, повороту головы… Чувствовал сердцем — тем самым, которое вложил в хрупкие ладони. Клаус любил и не стыдился этого абсолютно.