Нам не Свет (гет)

Клаус был реально милым, и Грета ловила себя на странном ощущении, что это ее не бесит. Плохой злой волк, она — и не бесит? Как минимум странное сочетание, учитывая непростую и насыщенную историю их знакомства. Она-то ненавидела его так, что то мечтала убить, то боролась с дурной нежностью к этому гибриду, то таяла, как последняя идиотка, от его взглядов... И все это действо сопровождалось таким неслабым эмоциональным накалом.

Чтобы вы лучше представляли температуру — примерно как в жерле вулкана. Правда, покоя с невозможным, противоречивым Героиня сбывшегося пророчества не чувствовала совсем. Грете и вовсе казалось, что покой не для нее. Она может бежать куда угодно, но своих заклятых демонов заберет собой. Ее сделали сильной не чьи-то наставления, а бесконечные удары судьбы.

— Ты загрустила, потому что со мной?

Во взгляде Первородного был не только интерес, а даже некое опасение, что она скажет "да"... Зеленоглазая строптивица топнула ножкой в ботинке: с каких пор, ради Мерлина, она может так легко читать Клауса? Читать и тянуться к нему, видя не притворные маски великолепного лжеца, а настоящие чувства. Что это — судьба или мазохизм? Грета очень хотела бы знать. А также понять, почему из всех парней на планете выбрала именно Майколсона.

— Нет. Не все на этой планете связано с тобой, о великий Никлаус Майколсон.

Вышло колюче и даже грубо. Но он лишь запрокинул красивую голову и расхохотался в безбрежно голубое сегодня небо. Поттер отвернулась — вот еще, будет она им любоваться, как влюбленная кукла... Сдался он ей! Однако она все еще оставалась гриффиндоркой, поэтому верить в собственную ложь не научилась. Еще как сдался. Раз гуляет с ним практически под ручку. Согласилась поехать, хоть и огрызалась. И все еще живет в его доме на непонятном положении.

— Ты смущена, поэтому все очаровательные колючки нацелены на меня. Не нужно, Грета, я не обижу.

Клаус осторожно проводит пальцами по фарфоровой щеке, настолько нежной, что кажется — его пальцы художника и убийцы оставляют на коже след. Горящую метку, которую хочется проследить губами, только она не позволит такой вольности. Поэтому он сдерживается. Не хочется все сводить к их жаркой привычной перебранке. Нет, сегодня у них свидание, и ругаться на нем — это не способ очаровать девушку. Даже если она самое строптивое создание на свете.

— Никлаус, ты не можешь мне этого обещать.

Она прикрывает глаза, пряча испуг, обвинение и покорность в темно-зеленом омуте... Тянется за его рукой, подставляясь под неспешную ласку, как зачарованная. Грета позже будет корить себя за безволие пред ним. Однако сейчас ей хочется побыть просто девушкой. На первом нормальном свидании. В Хогвартсе было как-то не до того. Что ни год — так визит Тома обеспечен. Никогда падла не давал нормально доучиться своей противнице. Грета была для мальчиков таким же мальчишкой и ничего страшного в этом не видела. Лучше свой парень, чем неуклюжее нечто. Все равно флиртовать она не умела.

— Могу, по крайней мере, на сегодня, — серьезно обещает он ей и нависает сверху — над такой хрупкой. Обвивает руками талию прекрасной сильфиды, создания воздуха и света, и притягивает к своему телу, где через край бьется животная мощь. Сковывает, чтобы не упорхнула в небо от него — того, кто волчьей половиной прикован крепко-накрепко к земле. От контраста его, такого опытного, прошибает дрожь. Клаус вдыхает ее дурманящий запах, трется носом о маленькое ушко и наконец накрывает полуоткрытые губы своими. Втягивая в неторопливый, нежный поцелуй. Сегодня он не хочет сожрать свою девочку-беду целиком, нет, он будет ее нежить. Ведь обещал же...

— Целовать тебя мне нравится гораздо больше, чем продираться через колючки, — легко признается Клаус, наклоняется, чтобы она перестала стоять на носочках и смогла дотянуться до него и удобнее уместить руки на его шее. Его маленькая... Додумать он не успевает. Потому что тонкие пальчики вплетаются в его волосы, Грета наклоняет его голову и с решительностью, горящей в изумрудных глазах, целует в ответ, прикусывая ему губу, тут же зализывая место укуса. Гибрид рычит глухо и надреснуто. Она была сама невинность до встречи с ним и поэтому не понимает, что творит. Но как тут сдержаться?

И с любой другой Никлаус бы уже не сдерживался. Но Грета — особый случай.

— Мне нравится... провоцировать тебя, и целовать тоже.

Горящий взгляд, бардак из золотистых на концах кудряшек, созданный ее пальцами, — такой Клаус казался близким и неопасным. Почти плюшевым волком. Опасное, очень опасное заблуждение. И что с того? Грете хотелось поддаться ему. Ощущение власти над ним делало ее безрассудной. Наполняло хмельной радостью и пьянящим ощущением жизни в каждой жилке. Самой себе она уже не казалась изможденным призраком. Обреченной девочкой без дома.

— Я ведь могу не сдержаться, Грета, я ведь не джентльмен, а чудовище, зеленоглазая моя.

Это Клаус выдохнул ей в губы, прежде чем убрать черные пряди за уши, целуя щеки по очереди.

— Кто сказал, что я боюсь чудовищ?

Грета вся горела мятежным вызовом, но свое же собственное предложение не закончила: она не боится — она убивает чудовищ. Поттер против воли посмотрела на рукав куртки — там прятался шрам, оставленный клыками тысячелетнего Василиска. Ее первое убитое чудовище, не считая несчастного Квиррелла. Напряженный бой, который должен был закончиться для двенадцатилетней соплюшки смертью, и все же она дышит. Лорд и Змей — уже нет.

— Откуда этот шрам?

Клаус бережно приподнимает ткань и с яростной обреченностью смотрит на тоненькое запястье. Белую-белую кожу уродует рубец так, как будто эту ручку-веточку пробили насквозь. Он давно зажил и не причиняет ей боли. Первородный знает историю Девочки-Которая-Выжила, но знать и видеть наглядные доказательства — не одно и то же. Великий и бесчувственный Никлаус Майколсон ненавидит свидетельства того, что Грете причиняли боль. И одновременно восхищается ее стойкостью, отвагой и силой как викинг и художник... Невозможное сочетание в одном, возможное благодаря бессмертию и неисчислимым годам, оставленным позади.

— Того, кто его оставил и отравил меня, я заколола легендарным мечом. Оставь это, Клаус, мои шрамы не стереть даже твоим порочным губам... Это прошлое — его не изменить. А я — живая — здесь, с тобой.

Маленькие ладошки ложатся на его щеки, и он, прежде чем поднять голову, целует запястье — иступленно и невыразимо страстно. Гибрид не может сказать: "прости, что не защитил", потому что это бессмысленно и сентиментально. Он тогда ее не знал и не мог защитить. Кроме того, он за свои-то преступления не извиняется никогда, так отчего сейчас Клаус хочет повиниться за чужие?

— Любовь моя, ты считаешь меня порочным?

Грета закатывает глаза: эта самодовольная, полная открытого превосходства и чертят улыбочка мигом стирает меланхолию между ними. Она сама просыпается от сна запоздалых сожалений. Отходит от Первородного, благо тот отпускает, и берет его под руку. Грета хочет зайти перекусить: ей, в отличие от некоторых, нужна нормальная еда. И быть может, если он будет паинькой, она расскажет ему о старой Шляпе, фениксе и Великом Змее. О дурости и отваге, что вели ее тогда. И до сих пор непонятно, чего в ней больше.

— Да?

Но звонит мобильный Клауса, и тот в мгновение превращается в раздраженного тирана.

— Передай сестре, что я вернусь домой, когда посчитаю нужным. И Ребекке меня лучше не злить. Элайджа, я все сказал.

— Так я познакомлюсь с единственной девушкой среди вас?

Грета спрашивает с заметным воодушевленным предвкушением. Он сам настроен скорей обреченно-скептически. Потому что Бекка — это Бекка. Она не выносит все его живые игрушки и наверняка посчитает Грету очередной такой. Чего Клаусу не хочется. Как и того, чтобы сестра разболтала Поттер о его давних похождениях. Грета, разумеется, знает, что он не ангел, но Ребекка из чистой мстительности обязательно припомнит и вытащит на свет худшие из его деяний. Покажет зеленоглазой, какой он ублюдок. И тогда на поцелуи нечего рассчитывать.

Это понимание для него — такого гордого — словно пощечина.

Никлаус не станет молить девушку о взаимности... Тем более когда она такая, как Грета, — сам живой свет. А сама она отвернется от него. Так было всегда. Чувства не только величайшая для бессмертного глупость, но и извечный дамоклов меч сожалений. Он сам добровольно возложил голову на плаху, а палачом, о ирония, выступят волшебная сильфида и собственная сестра. Дурак...