Потомки лорда Каллига (джен)

Шэн адашт хинэ ош тав-ми кашту кирал...

— Что он поёт? — спросил Кейн.

— Свою арию, — грустно улыбнулся ученик. — Правда, красиво?

«Красиво?» Кейн не был уверен. Но что-то было в несложной мелодии и тихой грустной музыке, лившейся из ниоткуда, и в самом этом человеке-не человеке — с трубкой в зубах, из которой сочился сладко пахнущий дым, в ярких одеждах, с нелепой голубой чёлкой — замершем, присев на краю стола, и тихо напевающим на непонятном языке свою грустную песню о чём-то, бесконечно для него важном.

— Я имел в виду, о чём это? Кто-то умер, или что?

— Умер? — удивился ученик. — Нет, нет... это про город.

Этот город без неба, где над скатами крыш

Вечный рыжий закат выжигает сердца.

Корускант, Корускант! Что ты вечно молчишь?

Ты как ключ без бородки, ты как дом без крыльца.

Ты так манишь приезжих, зажигаешь огни,

Обещаешь объятья, пряча нож за спиной.

Корускант, Корускант! Где теперь все они?

Если ты погубил их — что же будет со мной?

Этот город без неба, где чужие мечты

Продают повсеместно и по сходной цене.

Корускант, Корускант! Моя родина — ты,

Ты, что спишь и не видишь, что ты умер во сне.

— Значит, так вы видели нашу столицу после того, как её разорили? — сказал Кейн и сам удивился, насколько свежа в нём оказывается та давняя злость.

Как будто и не было всех прошедших лет. Как будто он только вчера выбирался из-под развалин, чтобы увидеть исчерченное трассерами небо и тяжёлые тени вражеских кораблей, нависшие над домами.

«А ведь он, — всплыло вдруг в памяти, — там был. Он был среди тех, кто напал на Орден. Кто убивал. Кто разорял». Он — наверняка — своими руками убил кого-нибудь из джедаев, может быть даже, кого-то, кого Кейн знал и любил. Может быть, даже учительницу.

Кор Ашшан Кор Ашшан чи-тав ину ашэн....

— О чём вы, учитель? — надо же, искренне удивился. — Этой пьесе больше сотни лет.

Кейн сморгнул.

— Больше сотни лет?

— Ну да. А роман и того старше.

— И автор никогда не бывал на Корусканте?

— Чиаро Тайрелл? Нет, конечно! — однажды Кейн научится спокойно реагировать на оскал, означавший у ученика улыбку. — Он вообще почти не выходил из дома, а роман писал, ориентируясь на собственные представления, как всё должно быть в Республике, так что там ошибка на ошибке.

— То есть, он просто сидел у себя дома в Империи, чесал свои ситхячьи педипальпы и фантазировал, как там у нас всё плохо?!

— Это не педипальпы, это, — он прошипел что-то по-своему. — И... учитель, вас что-то... обидело? Огорчило?

Прямой вопрос должен был ещё больше взбесить, но внезапно заставил успокоиться. Нет, злость не ушла — она была здесь, рядом, закрой глаза — и унесёт. Просто её сдерживало теперь что-то вроде... любопытства. Желания понять. Понять ученика, который убивал джедаев, а теперь хочет джедаем стать. Понять того странного ситха, писавшего роман про джедая-отступника. Поэта, непонятно зачем писавшего стихи про Корускант, под которыми — чего уж там! — подписались бы многие тамошние жители.

— Почему ты участвовал в рейде на Орден?

Да уж, удачно начал. Отличный вопрос, прямо видно, как в воздухе расцветает перспектива хорошего и взаимовыгодного общения. Ученик аж дёрнулся весь, как от удара. Сжался. Потом распрямился, будто его сейчас будут казнить и он собирается толкать речь, как Вождь в мандалорском кино.

— Наверное, самый безопасный ответ будет: потому что меня позвал Дарт Малгус? — короткий оскал, то есть улыбка, то есть нет, сейчас всё-таки оскал.

Научится он когда-нибудь по-настоящему понимать своего ученика? Или так и будет вечно метаться между долгом, ненавистью и состраданием?

— Но если отвечать честно, то я бы сам вызвался. У меня была большая семья, от которой остался я один — это вообще было обязательным для участия. Быть последним в роду, потерять всех близких. Но я-то надеялся, что джедаи будут достаточно сильны и мне представится шанс зарезать раненого Малгуса, как он зарезал моего отца. Но возможность отомстить джедаям тоже привлекала, конечно.

— За семью? Но ведь была война, и её начали не джедаи. Смысл мстить за... ну, неизбежное?

Снова короткий оскал, но вроде бы скорее не агрессивный.

— Нет, учитель. Не за семью, они и правда воевали и гибли на войне. За себя. Мне было семь лет, учитель, когда джедаи пытались убить меня, и только самопожертвование старшей сестры позволило мне и ещё одному ребенку спастись. Это, кстати, было в перемирие. Мы были почётными заложниками.

Кор Ашшан Кор Ашшан виро вину-эйех

И ведь не врёт же. Незачем ему врать. Незачем придумывать такую неправдоподобную историю. И что скажешь в ответ?

— Моя первая учитель пыталась меня защитить, закрыть собой. Её убил на моих глазах один из нападавших, и всю жизнь, знаешь, я маялся, потому что он был в чёрном и в маске, и я никогда не смогу его найти и отомстить, или простить, или что угодно. Почему он одел вас всех так одинаково? Зачем велел прятать лицо? Чтоб некому было мстить?

— Нет, просто подчеркнуть, что мы... — замялся, подёргал щупальцами, — не отдельные личности со своими целями, а единое целое с единой задачей. Общая победа, общие преступления, общее всё. Так что с определённой точки зрения, я — тот сит, который убил вашу учительницу.

«Вот так вот с этим и живи», — мысленно заключил Кейн.

«И думай теперь, что делать с этим великодушным откровением».

— Вы не полетите на Корускант, — внезапно развернулся к ним хозяин корабля.

— Но нам туда очень надо! — взмолился ученик.

— Вам туда не надо, — возразил тот, перекинув трубку из одного угла рта в другой. — Туда надо другим. А вам надо на Тарис, там беда. Там чума. Но я объясню, что надо делать...

* * *

Ран зябко поёжился. Штейнбах вызвал к себе лорда Риана с учителем, оставив их троих — кошака, Рана и старика из СИС — в карцере.

Говорить им было, в общем-то, не о чем. Несколько раз Редвин — потому что такова уж была его натура — пытался начать разговор, но всё неизменно глохло после пары реплик. Кошак просто свернулся в углу, как это свойственно его народу, и, кажется, задремал. Старик сидел, погружённый в медитацию.

Холод, усталость, неопределённость и тишина.

Ран не знал, что ему делать. Медитация не выходила — вместо этого он проваливался в дурные, а оттого очень яркие воспоминания. Разговора с сокамерниками тоже категорически не выходило. Тогда он достал меч, вынул из него кристалл и стал очередной раз пытаться вступить с ним в резонанс.

Безуспешно.

Добытая в пещере близ древней Кузни стекляшка не желала откликаться и вообще по ощущению была какой-то не слишком живой. С одной стороны — пустяк: тысячи джедаев не заморачиваются гармонией со своим оружием. С другой стороны — учитель никогда не позволил бы ему владеть мёртвым мечом и рассказал достаточно страшилок о том, чем это чревато.

Впрочем, конкретно сейчас он не то чтобы всерьёз пытался что-то исправить. Скорее, убивал время и отвлекал себя от... от холода, усталости, неопределённости и тишины.

Как ни странно, именно его манипуляции с кристаллом тишину и прервали: старик вышел из транса и с интересом принялся наблюдать за разнообразными попытками вызвать у тупой стекляшки хоть какую-то реакцию. Потом спросил:

— Ты что пытаешься сделать-то?

Ран пожал плечами:

— Войти в резонанс с кристаллом. Но у меня не выходит, и он, по-моему, вообще какой-то неживой.

Старик хмыкнул.

— А ты вообще знаешь, как это делается?

— Теоретически, — неохотно признался Ран. — Учитель говорил, что надо настроить свою душу на одну волну с кристаллом и потом изменить его так, чтобы уже он был настроен на меня.

— Теоретики, — с бесконечным осуждением в голосе ответил тот. — Значит, "как" тебе так и не объяснили?

Ран развёл руками.

— Учитель говорил, что это придёт само, надо только попытаться. И у меня уже был меч, сделанный под меня, с искусственным кристаллом, так что вроде торопиться было некуда, да?

На секундочку ему пришло в голову обидеться на лорда Нокса, что тот так и не утрудился объяснить детали и вообще толком ознакомить ученика с такой важной сферой жизни любого одарённого, как геммология, но... смысл обижаться, если тот даже не думал, что чего-то упускает, и вообще искренне верил, что оно действительно придёт само?

И вообще, обижаться на учителя было плохой идеей. Если начать, можно так и не остановиться, и к вечеру уже ненавидеть его пуще всякого зла — за Долоруса, за Тифон, за этот карцер, за то, что непонятно, куда идти и что делать, как стать избранным и что будет дальше. За то, что учитель далеко, а Ран — здесь, в карцере, и здесь холодно и страшно...

«Нет, нельзя». Не потому, что ненавидеть — плохо, хотя это плохо. Потому, что если Ран возненавидит учителя, у него вообще ничего на свете не останется доброго и хорошего.

— Дурак твой учитель, — хмыкнул старик. — Талантливый, раз у него само идёт, но дурак, что судит по себе. Душу он настраивать собрался, ага. Чтоб принимала все пять имперских каналов, сотню хаттских и чтоб экран на ортоланской порнухе не барахлил...

Не то чтобы Ран хотел представлять ортоланскую порнуху. Не то чтобы теперь он мог с лёгкостью прекратить её представлять.

— Кристалл и ты — одно целое. И это целое — джедай. И тебе надо сделать так, чтоб это целое из вас получилось, прямо срастить эту штуку с собой, со всем твоим существом. Пройти с ним вместе испытание и вместе принести присягу.

— Присягу? Государственную, что ли?

— Так, я что, ошибся что ли? Ты же вроде по причёске судя — рыцарь?

— Мне отрезали косичку, оставили ожог на левом плече, велели прочитать присягу перед флагом Республики. Должно было быть что-то ещё? — удивился он.

Старик хрипло расхохотался. Потом покачал головой, достал цигарку, зажёг. Другую предложил Рану. Тот, разумеется, отказался: тобакк портил здоровье и вызывал зависимость, а значит, от него следовало воздерживаться не менее, чем от алкоголя.

— Ну-ка скажи, позволишь мне принять твою присягу? Гожусь я в рыцари-восприемники, как по-твоему?

Ран немедленно ответил бы «да», ведь старик был как-то связан с дядюшкой Тремейном. Редвин... Редвин улыбнулся и строго ответил:

— Да. И побольше многих, я уверен.

Ведь Редвин джедай. Он обязан подать руку этому падшему человеку и дать ему почувствовать себя чем-то большим, чем наршадданский алкаш или наймит СИС. Почувствовать себя рыцарем, что бы это ни значило — для него.

— Ну что ж, — залихватски ухмыльнулся тот, — начнём. Исповедуешь ли ты, юный рыцарь, веру в Ашлу, хранительницу света, и Богана, хозяина тьмы, и Бенду, стоящего посредине?..