Потомки лорда Каллига (джен)

Дромунд Каас, столичная планета великой империи ситов, никогда никуда не торопился.

Здесь вставали с рассветом и редко оставались бодрствовать после полуночи — только рабам пристало пренебрегать сном, свободный же человек умеет распоряжаться временем и все свои дела всегда закончит засветло. Здесь десятилетиями ждали судебных решений, и подчас внуки умирали, так и не узнав, кому достанется наследство прадеда, за которое спорили их деды и бабки. Моды и архитектурные стили здесь держались веками, не меняясь — а зачем, если красивое в прошлом веке и в этом останется по-прежнему красивым? Даже рабы здесь умели правильно встать, правильно сесть и правильно поклониться. Даже говорили тут неторопливо, растягивая гласные и чётко проговаривая все согласные звуки, чтобы не дай боги не спутать глухой со звонким.

Проще говоря, если смотреть на вещи объективно, Дромунд Каас, столичная планета великой империи ситов, был безнадёжно провинциален.

И столица столицы — город, без особых изысков называвшийся просто "Каас", — был планете подстать и тоже никуда не спешил. Например, не спешил ни отстраиваться, ни расширяться — тёмные башни многоэтажек здесь свободно соседствовали с бурыми скалами, заплатками дождевого леса и глубокими оврагами. Что там — из фундамента самой Цитадели, главного здания на всей планете, резиденции столичных ситов и основных министерств, росли деревья, и их никто не трогал!

Что поделать! Здесь считали, что проще перекрыть раз в месяц шоссе, ведшее от космопорта до центральных кварталов, чем раз и навсегда зачистить лес от хищников или хотя бы построить вдоль дороги достаточно высокие и крепкие стены.

Та же беда была и с древним храмом — который, по местной безыскусной традиции, называли просто: Храм — построенным лордом Фаршолом в далёкий год открытия планеты. Разговоры о его реставрации велись не первый век, но и только — святыня всех ситов, посвящённая никому не ведомым богам, постепенно разваливалась под безжалостными ветрами и колдовскими грозами, так что нетронутым осталось одно главное здание, тёмной тенью царившее над восточным горизонтом.

Последние годы там добавилась ещё беда: тёмные эманации свели с ума несколько археологических команд, которые засели в джунглях с оружием и нападали на всех мимоидущих, принимая их за джедайские передовые части.

Но был в этом оазисе покоя и неторопливости свой изъян. В той самой Цитадели, по соседству с главной башней, частенько и работали ночами, и вечно бежали со временем наперегонки, и говорили быстро, глотая звуки и постоянно боясь опоздать.

То была Ситская Безопасность — служба внутренней и внешней разведки.

Раньше они называли себя "бьющимся сердцем государства"; теперь пламень риторики поугас, и речь чаще заходила о трудолюбивых пчёлах и неустанных санитарах леса.

Эти люди привыкли не спать ночами над сводками с фронтов и с вражеских локаций, планируя удары в спину, изысканные в своей эффективности политические убийства и запутанные операции по сбору данных. Привыкли они и к вечной спешке — ведь обстановка в Галактике меняется куда быстрее, чем вертится старый Дромунд Каас.

Многие из них и вовсе терялись здесь, в столице, привыкнув за долгие годы под прикрытием к бешеному, сбивающему с ног и бьющему ветром в лицо ритму республиканской жизни.

Но не Тремейн, нет. Хотя он и родился, и вырос на Тарисе — а более республиканскую планету ещё поискать — хотя он и был как минимум номинальным главой Ситской Безопасности, этот жёлтый тви'лекк считал неспешный, похожий на смену приливов и отливов темп столичного быта за норму и ненавидел сверхурочную работу, ночные вызовы и всяческие чрезвычайные положения, хотя именно из них в основном и состояла его повседневная жизнь.

Вот и сейчас, стоило ему сладко задремать, закончив наконец работу по оценке и компиляции нескольких сотен отчётов с Балморры, по-прежнему борющейся за независимость от всего, включая логику и разум, как его разбудил резкий визг комлинка.

И что гораздо хуже, когда он нашарил кнопку приёма, над эмиттером появилась размытая, но слишком узнаваемая фигура его названного брата, забрака Нокса, последние двадцать лет занимавшего место главы Сферы Древних Знаний и личной тремейновой беды. Ни один его звонок не предвещал хорошего. Даже приглашение на ужин в дружеской компании оборачивалось с ним сложнейшей операцией против врагов Империи.

И тот факт, что брат назначил встречу в Храме, тоже ничего хорошего не предвещал. За двадцать лет пунктирной — то гибридной, то холодной, то горячей — войны с Республикой, двадцать лет работы бок о бок в высших эшелонах имперской власти, такое было лишь дважды. И оба раза речь шла о крайне рискованных действиях за спиной Совета.

Всё-таки Храм был местом, где вечно варилось какое-то никому не понятное тёмное чародейство, где бродили между узорных колонн бледные и вечно голодные до живой плоти ситские духи и те самые спятившие археологи. А ещё именно там была гробница, где какие-то бешеные тысячи лет назад Тулак Хорд заживо похоронил их общего предка, лорда Каллига.

К которому Нокс питал странную, смешанную с ненавистью симпатию и чью гробницу он превратил в уютный тайный штаб, пристроив аппаратуру прослушки, экраны и дата-центры на плечи мрачно сгорбившихся статуй, в пустой ложный саркофаг и на столы для подготовки жертвоприношений.

Выглядело оно жутковато и странно, но как-то даже по-своему гармонично.

* * *

Пробираясь по заросшей тропе в обход лагеря психов, Тремейн лихорадочно прикидывал: что случилось, почему брат решил его вызвать?

И который раз задавался вопросом: правильно ли он всё-таки поступил, двадцать лет назад согласившись стать названным братом Нокса? Самого юного и перспективного члена Тёмного Совета, милейшего человека, сторонника мирных решений и вообще редкостно адекватного сита. Репутация, близкая к идеалу, полная противоположность прежних хозяев разведки. Да вопрос вообще не стоял!..

Реальность оказалась... сложнее. Да, именно так. Нет, Нокс был действительно добрым человеком, искренне стремившимся выбирать между лёгким и правильным — правильное; но он мог быть очень жёсток в навязывании своего "правильного" окружающим. И переубедить его можно было, только говоря на его же языке — который поди ещё выучи.

Нет, Нокс неизменно пытался найти максимально бескровный выход из любого конфликта, он даже ратовал за мир с Республикой, но стоило ему отчаяться в возможности мирного решения...

Нет, Нокс никогда не опускался до бессмысленной резни ради резни или собачьих драк за кусок власти; но можно ли назвать адекватным человека, который ищет ответы на насущные вопросы у давно мёртвых джедаев, у тупых каасских сектантов, в многочасовых медитациях над бессмысленными древними текстами?

Да, Нокс был абсолютно, беспрекословно предан Империи и видел цель жизни в служении ей и её благу; но это благо он видел крайне своеобразно и... смотри пункт первый.

И в то же время как человек, как брат, Нокс был Тремейну бесконечно дорог. Его грустноватая улыбка и весёлый лёгкий смех, его шутки, его вечные байки о приключениях, которые встречали его в поисках древних артефактов и беготне по поручениям Марра. Его дом-корабль, старенький катер-перехватчик "Чёрная Фурия", и команда этого корабля. Его странные друзья на всех возможных сторонах конфликта. Его другой мир — такой непохожий и такой похожий что на мир агента-тени, что на мир главы Ситской Безопасности.

Опять же, они были похожи. Тви'лекк и забрак, равно чужие молящемуся на чистокровность обществу Империи, но сумевшие в нём забраться с невероятной скоростью на невероятную высоту... ну и, в сущности, за каждую услугу со своей стороны Тремейн обычно ухитрялся выбить из брата нечто равноценное.

Но всё-таки то, что он услышал вместо приветствия, стоило подняться в склеп, было слишком даже для Нокса.

* * *

Он сидел на каменной плите одного из жертвенников, зябко поджав колени к груди. Рядом, по струнке вытянувшись, стоял Ран, мальчишка-мириаланин, которого брат последние годы чему-то учил с переменным успехом. И конечно же, по углам в тенях таились вечные Заш и Андроник — наставники, спутники, подельники и, по мнению Тремейна, героические няньки и воспитатели буйного Нокса.

— Мы должны уничтожить Императора.

И это было очень страшно.

— А если Он услышит?!

Нокс сонно прищурил жёлтые кошачьи глаза, пожал плечами:

— Да не услышит он. Он сам собрал тут всех своих врагов и сам не дал им упокоиться, чтоб они его бессильно ненавидели двадцать четыре часа в сутки. Голосом больше, голосом меньше... думаешь, почему орловцы собирались именно здесь? Потому что здесь никого не слышно. Этакий белый шум, только ментальный.

А Тремейн, наивный, списывал всё на сентиментальную привязанность к могиле предка. «Никогда не недооценивай даже тех, кого знаешь от и до». И у Нокса иногда бывают приступы благоразумия, оказывается.

— Я здесь уже две недели, — продолжал тем временем его дурной, но неожиданно расчётливый братец. — Думал. Слушал. Смотрел. Ходил по снам. До этого тоже собирал информацию. Говорил с людьми. Всё сходится к одному.

Говорил он непривычно отрывисто, дышал — тяжело. Две недели здесь — без нормального сна, по всему судя, зато со стимуляторами и волшебными травками с Восса. Ох, братец!..

— К чему же?

— Если вкратце: он хочет нас сожрать.

— Император?

Нокс кивнул.

— Развёрнуто: он питается смертью. Любой, неважно, нашей или их. Реван его сдерживал. Не давал есть. Много лет.

— И теперь он собирается... разговеться наконец?

Снова короткий кивок.

— Нафема, — выдал он очередной обрывок мысли и надолго замолчал.

Тяжело опираясь на руку ученика, отошёл к импровизированному столику из обломка колонны и жадно припал к бутылке с чем-то синим и светящимся.

— Так что Нафема? — напомнил о себе Тремейн. — Что это вообще такое?!

— Планета, — исчерпывающе ответил тот. — На ней до Катастрофы жил и правил отец Императора. Сельское хозяйство, в основном. Немного алхитек. Немного ещё по мелочи. Сейчас там нет ничего живого. Вообще. Даже Живой Силы.

— Произошла какая-то катастрофа?

— Да. Император. Здесь, — Нокс неопределённо повёл рукой вокруг, — и здесь, — он указал на свою голову, — есть те, кто помнит. К слову, я не понимаю, — некстати заметил он неожиданно более бодро, — как можно так сглупить? Он стёр планету со всех карт, он переписал собственное прошлое и при этом оставил толпу народа, который можно просто пойти и расспросить обо всех подробностях! Причём — не иначе, для вящего удобства — большую часть ещё и собрал в одном месте!

Тремейн подавил неуместный смешок и с некоторой жалостью посмотрел на брата. Он ведь и правда не понимает! А вот мальчишка ни со смехом не справился, ни про себя мнение оставить не сумел. Одно слово, ученик:

— Полагаю, учитель, никто не мог подумать, что с ними можно вот так просто поговорить. Они же... ну, духи. Ситские.

Нокс сердечно рассмеялся, потом наставительно сообщил Рану:

— Вот так узколобость и предрассудки губят вроде бы умных людей, — и, уже повернувшись к Тремейну, продолжил: — Короче, если к делу. Император сожрал всё живое на планете — и под "всё" я имею в виду "всё". Это было полторы тысячи лет назад или около того, но там до сих пор жуткая пустыня. Дышать почти невозможно, даже краски блёкнут, даже свет словно меркнет. Оно настолько мёртвое, что ты сам мертвеешь просто от того, что ступил на эту землю. Страшное место.

— Ты что, там бывал?! — ужаснулся Тремейн.

— Хадрик[1] меня подлатал, — отмахнулся Нокс. — И я принимаю лекарство, которое прописал Горрша[2], — он кивнул на бутылку. — Но я должен был увидеть своими глазами.

— А с орбиты?

— Не то. Я хотел понять, что именно произошло. А с орбиты ничего особенного не заметно.

Ученик дёрнулся было, но промолчал.

— А, да! Там кто-то работает. Подземная база, которую поймало только сверхглубоким сканированием.

Тремейн не стал выяснять, откуда у Нокса на его "Фурии" аппаратура для сверхглубокого сканирования и зачем она там[3]; вместо этого он спросил:

— Параметры примерно определили?

— Очень примерно, но я бы ставил на исследовательский центр или вроде того. Пытаться пробираться туда я не стал, слишком высок риск. Что важнее, там до сих пор умирают люди. Одарённые. Я чувствовал их смерти, хотя был в другом полушарии: в пустоте они были слышны отчётливо, как... я не знаю, как что. У этой базы была цифровая подпись, но совсем незнакомая, были какие-то обрывки эфира, но на непонятном языке и, кажется, в чуждой нам кодировке. Если бы только Тал был жив!

Тремейн кивнул, переваривая очередной кусочек информации.

— Я могу подключить Шару[4], — предложил он. — Ты знаешь, она надёжна. И она потрясающе умеет... ну, думать и планировать.

— Можешь, — разрешил Нокс. — Спасибо. Просто огромное спасибо, потому что мы застряли.

— Погоди, — спохватился всё-таки. — Но если ты не исследовал базу, то что ты там делал?

— Занимался своей работой, — пожал плечами тот. — Возвращением утраченного прошлого.

Археологическое исследование на планете-убийце, в одиночку, без поддержки даже дроидов. И этот человек говорит что-то про бессмысленный риск!

— И много навозвращал?

— Сложно сказать, — тот снова пожал плечами. — Но кое-что прояснил, да. Например, как ты думаешь, почему на Каасе столько лесов? Болот? Зверья? Почему мы не превращаем его в экуменополис?

— Экуменополисы — зло, — возразил Тремейн.

— И, тем не менее, даже кореллиане, помешанные на природе, ничего подобного не устраивали. Зоопарк да несколько лесопарков — и всех радостей. А у нас скорее наоборот, заплатки города на дикой природе.

— Если что, я понял, к чему был вопрос.

Кивок.

— Хорошо, тогда ответь: а что именно ты от меня-то хочешь? Как я должен поучаствовать в... том, что ты задумал?

Да, речи Нокса звучали, как бред сумасшедшего. Нет, сумасшедшим он был только в отношении совершенно сумасшедших планов, безумных решений вроде одиночной экспедиции на Нафему. Ну и лёгкого шизоидного расстройства личности, если Шара была права, но оно никак не влияло на точность сообщаемых им фактов. Если бы Нокс не был ситом — ах, какой бы дивный агент из него вышел!

И как недолго бы прожил.

Нет, уж лучше как есть.

— А ты согласен участвовать?

— А есть выбор?

— Вообще — есть, — весело кивнул тот. — Я знаю несколько способов стереть тебе память об этом разговоре.

— Принято. Ну... наша главная задача, если подумать, защита Империи и мира в ней. Так написано в присяге агента, знаешь, наверное. И если их надо защищать от... сам знаешь, от кого — значит, надо. Так что давай, каков твой план? Он ведь у тебя, я надеюсь, есть?

— В общих чертах.

Нокс снова приложился к бутылке и пояснил:

— На Воссе изрекли пророчество. Дескать, падаван с таким-то прошлым и такими-то чертами принесёт смерть Императору.

— Но ты ведь не веришь в пророчества?

— Я — не верю, — согласился он. — А вот они все — верят. Что наши, что враги. Что сам понимаешь, кто.

— Изящно.

— Да не слишком. Вообще-то оно напрашивалось. Одним словом, Ран согласился идти в Избранные.

— Ран?!

Нокс строго уточнил:

— Точнее говоря, Нааран Редвин — юный раб с края мира, воспитанный ушедшим в пираты джедаем. Твоя задача — создать ему достоверное и документированное прошлое и настоящее. Общий набросок личности и прошлого я тебе переслал.

— И ты хочешь, чтобы этот мальчик...

— Стал нашим агентом в стане врага. Я знаю, что это жестоко. Но ставки слишком велики, братец. И мы ведь будем рядом. Мы будем на связи.

— И я согласился, — напомнил мальчик.

Тремейн дёрнул плечами. «Ашла и Боган, какая жуть!..». Когда его направили работать двойным агентом, это его едва не сломало. Что там, он до сих пор лечил голову от последствий! Хотя, конечно, там-то дело было в химгипнозе, заставлявшем его слепо подчиняться любому приказу вражеского командира... но ведь у него хотя бы была рядом его верная команда, надёжные, дорогие ему люди, всегда готовые помочь и поддержать.

А мальчик будет совсем один.

— Ты не знаешь, что тебя ждёт. Тебе придётся воевать против своих. Убивать. Лгать. Быть врагом во всём, кроме крохотного островка в глубине души

Мальчик — Нааран Редвин — поднял на него прозрачно-сиреневые глаза:

— Да, не знаю. Знаю только, что будет очень тяжело, почти невыносимо. Но это ради Империи.

— А если сломаешься?

— Не знаю... — он задумался. — Может быть, химгипноз поставить на такой случай? Чтобы я всё равно продолжал на вас работать, вне зависимости от состояния. Но я всё-таки думаю, что не сломаюсь. Да, учитель?

— Ран был рабом, братец. Как и я, трудился в стройотрядах — на Каасе, на Коррибане, много где. Гаркун подобрал его в гробнице Наги Садоу. Ран, видишь ли, единственный из партии остался в здравом уме, когда раскукожился очередной забытый артефакт. Примерно как я двадцать лет назад, только мне свезло в гробнице Кресша. А знаешь, почему?

— Потому, что одарённый?

— Нет. Одарённых, чтоб ты знал, от такого ведёт только сильнее. Просто мы оба не разрешили себе сходить с ума, вот и всё. Мы похожи, братец. Только Ран — моложе.

— Неопытнее.

— Крепче и упорнее. Там, где я сломаюсь — Ран выдержит. Где я отступлюсь — Ран пройдёт до конца. Где я договорюсь с совестью — Ран до этого не унизится.

Мириаланин смутился, взъерошил белую чёлку:

— Захвалили вы меня, учитель.

— Есть за что. И потом, братец, ты не забывай: Ран уже не первый год у меня. Чему-то да научился в нашем вечном странствии.

Возражения у Тремейна оставались. Целый длинный список возражений. Но... что если отключить личное? Посмотреть со стороны глазами равнодушного специалиста? Что бы сказала Шара в данной ситуации? Или даже лучше: что бы сказал неизлечимо этичный, строгий и патологически принципиальный умница Вектор?

А они сказали бы: вариантов всё равно нет, а риск при бездействии несопоставимо больше.

— Я сделаю, что могу. Но мне нужен допуск в Храм для Шары и Вектора. Сам понимаешь, надо работать с нашим новым агентом напрямую, а тащить его в Штаб — слишком рискованно.

— Допуск будет. И защита от местного населения, — пообещал Нокс. — И спасибо.

— За что?

— За доверие, братец. За доверие.

Смешной он всё-таки, этот Нокс. И ученик ему подстать — впрочем, как и все, кого он к себе приближает.

«Что, и я тоже?»

Эта мысль Тремейну категорически не понравилась; он её отбросил прочь и занялся более актуальными вопросами.

В конце концов, ему предстояло в кратчайшие сроки превратить сита-ученика в агента-тень. Задача не для слабаков.

В конце концов, ему предстояло стать одним из цареубийц. Заговорщиком. Террористом.

И самое страшное — ему это нравилось.

[1] Хадрик — гормак-сноходец, способный исцелять души, терзаемые психическими проблемами.

[2] Горрша — раката из белсависских квестов, учёный-биолог, специалист по работе с разрушенными слишком большим напряжением Силы телами.

[3] А чего там выяснять? Секта всегда готова предоставить Великому Целителю любой угодный Великому Целителю хайтек. За что Великий Целитель тоже что-нибудь им предоставит (например, себя для решения очередных проблем).

[4] Шара Дженн — также известна как агент Око Два (Watcher Two) и Хозяин (Keeper). Де-юре второе лицо Ситской Безопасности, де-факто — реальная глава, занимающаяся большинством управленческой работы.

Пророчество сбывается не оттого, что оно верно — оттого, что в него верят, желая знать будущее и не желая признавать невозможным узнать его.

Реван

— Серрокко! Серрокко! Это "Крайт-жемчуг". Мы терпим бедствие. Повторяю, терпим бедствие. Необратимые повреждения... килликов... ранены... SOS... Серрокко! Серрокко! Это "Крайт-жемчуг". Мы... бедствие...

Радист обернулся к магистру Дину.

— Что прикажете делать?

— А что, по-твоему? — сварливо спросил тот. — Идти на стыковку. Я лично проверю, что там и при чём тут киллики.

Магистр Оргус Дин был устал и зол. Не далее как вчера проклятая нерфья морда Брага продавил-таки в падаваны очередного своего протеже — краснокожего, аки сам Нага Садоу на картинках, сита.

Прошлый его обращённый хотя бы был человеком. И испытывал непрерывное раскаяние в былых злодействах. Этот — только щурил бесцветные глаза, поджимал губы и словно нехотя выдавал огромные куски бесценной информации.

И ведь надо такому случиться, что за эту тварь восторженно ухватилась Юон — «Ах, ситская археология, это возможность обогатить наш опыт, я просто обязана попытаться его обучить, в нём столько света, нельзя дать ему погаснуть, когда тьма надвигается», — век бы её не слышал! И какая там тьма, когда, к несчастью, очередной мир с Империей подписан на такой измотанности обеих сторон, что надвигаться совершенно нечему и некуда?

И вот, наконец, шанс как следует успокоиться хорошей битвой за правое дело. Определённо, сама Сила послала ему этот корабль!

Когда киллики наконец закончились, магистр Дин как раз дошёл до рубки связи.

Там его ждал молодой мириаланин с тёмно-золотой кожей и совсем белыми волосами. Судя по татуировкам, он только недавно достиг совершеннолетия, но уже успел принять на себя какой-то важный обет.

«Жаль, жаль. Обычно они больше рассказывают; но впрочем, этот — совсем мальчишка, о чём тут и рассказать-то можно?»

Голова его была запрокинута назад, глаза закачены — потерял сознание от перенапряжения и усталости.

А вот следующая деталь была уже из ряда вон. Странно, что он только сейчас заметил — хотя нет, не странно, это всё неудобный ракурс. Рядом с микрофоном на пульте лежал световой меч.

«Значит, характерные раны на трупах некоторых жуков мне всё же не померещились. А я начал в себе сомневаться».

Как следует поразмыслив, магистр Дин просто тряхнул мальчишку разрядом Силы, без особой жалости возвращая в сознание. Нехорошо, но люди с мечами в наше время не могут считаться гражданскими, а значит, и обходиться с ними можно иначе.

— Учитель? — лиловые глаза с трудом сфокусировали взгляд. — Нет... не учитель...

— Я магистр Оргус Дин, с Тифона. Из Верховного Совета.

— Верховный Совет? Он всё-таки выжил? — изумлению (вполне искреннему) не было предела, оно даже немного захлестнуло самого магистра.

«Нехорошо. Надо держать себя в руках», — упрекнул он себя, но как тут держать себя в руках, когда Юон, и ситхи, и клятая тифонская говорильня?

— Ты об этом не знаешь?

Мириаланин помотал головой. Вдруг его пронзил страшный стыд; он попытался прямо со стула рухнуть на колени на пол и снова потерял сознание — в его состоянии такие резкие движения были противопоказаны. На сей раз магистр Дин был куда заботливей: вколол общеукрепляющее и в себя привёл не резким рывком, а осторожно потянув. Мальчишка мог оказаться своим.

— Зачем на колени падать?

— Учитель учил. Перед магистром надо на колени и назваться: «Я — Нааран Редвин, скромный падаван мастера Сазена», — просто ответил он.

— Сазена? Какого из?

— Моего учителя звали Фукс Сазен, магистр.

— А! Этот. Всё-таки он выжил. Надо же!

«Фукс Я-тебя-на-краю-Галактики-найду Сазен. Ашла премилостивая, надо же! Через столько лет!»

— Нет, он... он не выжил. Они выбросили его в шлюз.

В груди кольнуло. Только найти — и сразу потерять вновь: что может быть больнее? «Скажи привязанности "нет" и возьми себя в руки».

— Я имел в виду, выжил в резне.

— А! — рассеянно кивнул мальчик.

Шоковое состояние, что ж ты будешь делать. Он ещё неплохо держится.

— Мастер Сазен говорил, он сумел бежать на родину. Его прятали кланники, но потом решили продать ведьмам, и тогда мастер снова бежал, — мириаланин невольно заулыбался.

«Должно быть, Фукс нередко рассказывал о подробностях этого побега. Он, помнится, был мастер травить байки!»

— На сей раз он спрятался в Регионах. Знаете про Цепь Пламени?

— Легендарная банда пиратов-одарённых?

— Не легендарная. Учитель их возглавил. Воевал их руками с Империей, — в душе у мальчика расцветала тихая гордая радость. — Он так меня и нашёл. Меня должны были продать на рынке где-нибудь у ситхов, но учитель забрал меня себе. Сказал, я одарённый.

— Но этот корабль не похож на пиратский.

— Ну... да. Год назад учитель с пиратами повздорил. Он всё-таки пытался их ограничивать, понимаете? Хотел, чтобы они постепенно стали джедаями. Он всегда говорил: «Орден не может умереть, он восстанет из пепла». Тогда, как он планировал, мы бы все стали частью Ордена.

«Похоже на него. Какой Сазен устоит пред соблазном немного побыть гуру?»

— Но пираты замысла не оценили? Вам пришлось бежать?

Мальчик кивнул.

— Этот корабль — наш восьмой. Учитель хотел вернуться в Республику, и мы потихоньку продвигались. Медленно, очень медленно, кружными путями, но продвигались. Это ведь Хаттский Космос, да?

Магистр Дин печально кивнул:

— Вы были на верном пути, падаван. В соседней системе расположено одно из представительств Республики, мобильный флот и малый контингент джедаев. Сама Сила вела вас.

— Жаль, что... — голос мириаланина оборвался, но и так понятно было, что он хотел сказать.

«Жаль, что учитель не дожил. Не добрался. Что его Сила решила оставить в шаге от дома».

— Джедаи не жалеют, — жёстко, может быть, слишком жёстко напомнил ему магистр Дин.

Ему — и себе заодно.

— Твой учитель погиб, но на тебе лежит обязанность закончить то, что он начал. Ты отправляешься в медпункт — и на Тифон.

— Тифон? Это... вроде бы... м-м-м... прародина джедаев, да?

— Сейчас там расположена Академия. Ты должен завершить обучение и войти в круг рыцарей на службе Республики. Ради твоего учителя.

Странно, но единственная эмоция, которую он уловил в мириаланине была — облегчение. Впрочем, что странного? Его судьба решена, его вечный побег от пиратов прекратился, его никто не убьёт прямо здесь и сейчас, а впереди у него — исполнение мечты.

И вправду, сама Сила привела его на "Крайт-жемчуг"!

* * *

— Всё. — Тремейн довольно откинулся на кресле. — Судя по всему, они покинули корабль. Должен сказать, твои сектанты— просто чудо. Тебе не стыдно так их эксплуатировать?

— А почему мне должно быть стыдно? Я на Нар Шаддаа, чтоб ты знал, как на работу мотаюсь, там же вечно из-за клятых хаттов какая-нибудь очередная чума — не вонючка, так рагулянка. И работы, чтоб ты опять же знал, кунова куча: пока найду, где добыть лекарство, пока добуду, пока раздам... в худшем случае приходится вообще вручную целить, выматываюсь, как скотина. Попросить взамен немного кибертеха, которым они всё равно занимаются...

Тремейн не удержался — фыркнул. Лекку иронично дёрнулись.

— Ишь, как ты подлетел-то! Ладно, ладно, ты истинный альтруист и не эксплуататор, уж скорее, наоборот. Ты в курсе, что большинство лордов, да и джедаев, ограничиваются сбором пожертвований?

— Это не повод опускаться до их уровня, — огрызнулся Нокс и с ненавистью уставился на синюю субстанцию в бутылке.

— Что, гадость? — посочувствовал Тремейн.

— Редчайшая. Ашара положила туда сахара, но я бы не сказал, что это сильно помогло.

Он потянулся, встал, прогнулся спиной вперёд.

— Ну что, братец, с успешным нас внедрением, меж тем. Всё прошло даже лучше, чем ожидалось.

— Лучше? Этот Оргус знает Сазена!

— Я и говорю: лучше, чем ожидалось.

— Ты не понимаешь. Он знает его как личность. А Редвин...

— Тоже знает меня как личность, ха! — за плечом у Нокса соткался из воздуха силуэт. — Разве ты не знаешь, что реутовы гости никогда не упускают возможности поболтать с его учениками? «Молодею сам, говоря с молодыми» и всё такое. Я думал, ты умнее, шпик. Думал, ты уже понял.

Тремейн поморщился. Сколько лет он дружит с братцем — столько никак не привыкнет к его вечно меняющейся свите из джедайских, ситских и кун знает каких ещё покойников, вечно норовящих встрять в разговор со своим безмерно ценным мнением. Нокс их баловал, позволял им звать себя по мирскому имени и, кажется, наслаждался их обществом — несмотря на то, что ему периодически приходилось проходить какие-то ритуалы, чтоб не сойти с ума от голосов в голове. Сам он именовал их не иначе, как своими добрыми гостями — то ли искренне, то ли с иронией.

— Но ведь вы джедай. Разве джедаи не сливаются с Силой? И, что куда важнее: почему вы выбрали нам помогать?

— Не все сливаются, — пожал плечами дух и попытался почесать рога об колонну.

Рога провалились сквозь неё. Дух огорчённо насупился и повторил попытку. Снова безуспешно, но сдаваться он явно не собирался.

— Я был плохим джедаем. И пират из меня вышел не очень-то, — не отрываясь от своего увлекательного занятия, объяснил он. — Я подумал, может, хоть дух из меня хороший выйдет. А что до вашей затеи... а почему я должен быть против?

— Он сит, и он будет продолжать служить Империи, разве нет? — Тремейн аж развеселился.

Хотя, возможно, виной его веселья была борьба духа и колонны.

— Ситхи, джедаи... всё это просто слова. Ты видел, как Оргус мочил килликов? Да он питался ненавистью за обе щёки, что твой Малгус! Вот во что превратился Орден, шпик. И кому там место, как не ситху, а?

— Эй, но ведь твой... гостеприимец считает, что Ран — очень светлый мальчик? — в тон ему ответил Тремейн.

Тот наконец победил колонну, поэтому ответил вполне доброжелательно:

— Тогда ему тоже место в Ордене. Он может стать основой для его обновления. Ведь не может же гибель быть окончательной!

— Сит? Основой?

— Чем ты меня слушал, а? Слова, названия не имеют значения. Важно то, что внутри.

Нокс, дрянь такая, не вмешивался. То ли молча наслаждался, то ли... так и есть: очередной раз сверлил взглядом бутылку, явно убеждая себя, что он сильный и он сможет.

Передатчик ожил.

— Реут, а ты в курсе, что у нас прибавление? — голографический образ явно принадлежал джедаю. — У Юон будет маленький, — издевательски пояснил он. — Маленький лорд-сит. Тебе знакомо имя Риан?

Названые братья переглянулись.

— Вот же не было печали, джедаи нак...ачали, — выразил общее огорчение сидевший за оператора Андроник. — Это же тот Риан, который...

— Как можешь догадаться, друг мой, да, нам знаком лорд Риан, и мы в глубочайшем изумлении, — оборвал его Нокс. — Можно поподробнее?

— Ну, в общем, всё началось с того, что Юон провидела приближение тьмы...

— Я проанализировала предоставленные мне материалы и с огорчением могу сказать, что изначальный план был построен на полностью неверной посылке и нуждается в немедленной коррекции, — Шара побарабанила пальцами по столешнице.

— Можно более развёрнуто? — попросил Нокс.

— Охотно. Дело в том, что вы исходили из идеи, что обе стороны должны опознать в нашем внедренце своего избранного. Однако здесь мы сталкиваемся с фундаментальным противоречием...

Тремейн слушал и улыбался. Он любил эти лекции-брифинги, когда, словно фокусник, создающий из кучки конфетти птицу или кролика, Шара собирала из разрозненных фактов, обрывков мыслей и мнений, кусков разговора и лёгкого флёра настроений простую и внятную инструкцию к действиям. То, что объединяло её с Ноксом, только что у этого стройматериалом служили всякие седые древности: артефакты, люди, книги...

Сам Тремейн за полторы недели подготовки Рана к внедрению постепенно от страха, сомнений и держащейся только на зыбкой вере решимости перешёл к спокойному удовольствию азарта, какого он не испытывал со времён охоты на Охотника. Да, перед ними море трудностей и почти непобедимый враг — но зато и достойная цель, и возможности, и будущее, ради которого стоит побороться.

Да, было похоже на дело Звёздной Камарильи — и немного на то, что последовало затем.

* * *

Двадцать лет назад Тремейн остался у разбитой вдребезги организации. На руках у него была умирающая Шара, в кармане — остатки финансирования, на столе — приказ провести эффективные реформы, а в голове — полное отсутствие опыта руководства хоть чем-нибудь. Министр Безопасности мог бы ему помочь, но обиделся разом за прошедший мимо его носа Чёрный Кодекс, за отказ участвовать в бесконечных алдераанских забастовках против ситского начальства и за "предательство", состоявшее в согласии принять руководство над новорожденной Службой Ситской Безопасности. Наверное, следовало отказаться и отправиться на тот свет прямым экспрессом, но не прогнуться.

Почуяв течь в корабле его успехов, неведомо куда исчезла сперва Калийо, а потом и доктор Локин. Вектор грустно заметил, что Тремейну надо просто сдаться, потому что именно этого от него все и хотят: тогда его переведут обратно на полевую работу, начальством назначат кого-нибудь, кто всех устроит, и всё станет хорошо. Сдаваться он отказался; тогда Вектора забрали в клинику на принудительное лечение, а Райну — в тренировочный центр. Оставалась Скорпио, но едва ли её общество можно было назвать приятным, а общение с ней — придающим сил, а не выжирающим их.

И вот, когда он уже собирался наконец отчаяться, в его приёмной появился забрак, одетый, как помесь вольного торговца со странствующим рыцарем, и вопросил:

— Скажите, пожалуйста, а где можно найти вашего ведущего аналитика?

И, в ответ на ярко проступившее тремейново недоумение, пояснил:

— Понимаете, у меня готовится экспедиция на Атоллон. Это спорная территория с неясным статусом, мне нужны данные постов перехвата, службы безопасности, резидентуры — вот это всё. Но мне говорят, что ведущий аналитик не в форме, а больше никто не может справиться с задачей.

Только теперь удалось заметить, что к поясу, явно купленному на фатма-экспресс[1], был привешен световой меч. Клоун этот, следовательно, был ситом.

— Если вам угодно, милорд, вы, конечно, можете с ней встретиться, но она действительно не в форме, — скрипнул зубами Тремейн.

«Если точнее, она умирает».

— Я не сомневаюсь, — кивнул сит. — Именно поэтому она мне нужна. Когда подобные люди болеют, страдает вся Империя. Стыд и позор, конечно, что должно было до меня дойти, чтоб хоть кто-то зашевелился...

— Её лечат лучшие врачи, милорд, — с трудом удержал ровно-вежливый тон Тремейн. — Однако, к сожалению, болезнь слишком тяжела. А новое поколение сейчас проходит подготовку и вскоре встанет в строй, — «я надеюсь».

Он поймал себя на том, что пытается заболтать этого типа, не пустить его к Шаре. Когда он успел привыкнуть, что все ситы — враги?

— У ваших врачей нет того, что есть у меня. А теперь последний раз: где там ваша аналитик?

Через час пролежавшая последний месяц пластом Шара была способна ходить и говорить, а сит до полусмерти перепугал их обоих, представившись Дарт Ноксом из Тёмного Совета и потребовав отправить Шару на свой корабль.

Через три дня сит вернул её из каких-то неведомых гребеней окончательно здоровой — не считая лёгкой слабости и общей усталости от долгой болезни. На все расспросы, что и как произошло, она только растерянно качала головой и повторяла, что она не эксперт в данной области. «Меня лечили. И вылечили», — и всё, больше ничего.

Пожалуй, это молчание и потрясло Тремейна больше всего — раньше у ведущего аналитика разведки всегда находились и рассказ, что произошло, и подробное объяснение, как.

Когда ещё через неделю он вдруг осчастливил Тремейна фактом их очень дальнего родства и предложил дальнейшее сотрудничество — «ведь не чужие же друг другу» — возражать Тремейн счёл неразумным.

И неблагодарным.

* * *

Двадцать лет назад...

С тех пор организация находилась в умелых руках Шары и под негласным покровительством Нокса, который, конечно, ничего не желал понимать в политике, но своих подопечных от своих коллег защищал исправно. Позже, следуя указаниям Шары, он вообще пристроил разведку под крыло Дарта Мортиса — одного из самых адекватных ситов в Совете и в целом одного из наиболее дельно мыслящих людей Империи. Министр безопасности скрежетал зубами, но молчал, а потом и вовсе исчез куда-то. По слухам, отправился на тот свет, не пережив очередного акта алдераанской забастовки[2] против кого-то поумнее его обычных противников. Что там! Даже Скорпио перестала быть проблемой, когда Нокс в рамках эксперимента перенёс в её тело душу своей покойной учительницы. Ну, то есть как... перестала быть его проблемой.

С тех пор прошло двадцать лет покоя. Двадцать лет продуктивной, ровной, пусть подчас и опасной работы.

Пришла пора платить по счетам. Пора доказать, что за эти двадцать лет они не утратили свою хватку, не зажирели, не обленились.

Как ни забавно, руководить Тремейн так и не научился. Слищком долго был исполнителем, чтобы суметь перестроиться. И слишком хорошо его на исполнителя учили. Так что ему оставалось сидеть и слушать Шару:

— ...таким образом, наша проблема в том, что там, где сит истолкует пророчество максимально буквально, но избранного будет искать среди людей незаметных, джедай пойдёт путём метафор, зато ему будет нужен некто, всё время находящийся на виду. И мы должны сделать выбор, на кого ориентировать нашу приманку.

— На джедаев, — мгновенно ответил Нокс.

— Разумно, — похвалила Шара. — Я тоже склонялась к этому выбору. Таким образом мы достигнем удовлетворительного результата за счёт пиара нашего кандидата со стороны Ордена, на который наша цель не сможет не обратить внимания. В таком случае, я предлагаю сконструировать двустороннюю атаку на Орден. Из них одна будет фальшивой, а вторую мы направим не просто против джедаев, но против лично магистра Оргуса Дина...

* * *

— Всё как в старое доброе время, — улыбнулся Тремейн голографической Шаре.

Он стоял в переговорной "Призрака". Рядом рассеянно нашаривал что-то незримое головными щупальцами лорд Долорус. Его ученик Каллеф сидел в углу, уткнувшись в датапад — зубрил что-то.

Шара коротко улыбнулась и строго сказала:

— Тень Девять, проверьте оборудование. Всё на месте?

Он проверил. Генератор внешности, позаимствованный двадцать лет назад у Старика и улучшенный ноксовскими сектантами — на месте. Мандалорские приблуды, позволяющие имитировать примитивные техники Силы — на месте. Комм-браслет для вызова "Призрака" — на месте.

— Вроде бы всё при мне.

— Отлично. Твоё имя — Нален Ралок. Ты прибыл с Рилота в поисках духовного руководства от нашей старой подружки Коловиш, потому что открыл в себе Силу и хочешь послужить ею своему народу. Дальнейшее — полностью на твоё усмотрение, но в течение ближайших месяца-двух изволь представлять из себя достаточно значимую угрозу миру и покою Ордена. Но не слишком значимую. И не пересекайся со своим коллегой. Милорд, вы готовы?

— К встрече с дорогим учителем? Целиком и полностью, — наутоланин оскалил мелкие острые зубы.

— Встречи придётся подождать. Для начала вас ждут местные дикари. Если верить нашим данным, они только и ждут сильной руки, чтобы нанести ответный удар своим угнетателям.

— Сомневаюсь, что они окажутся хуже старины Оргуса.

— Тем лучше. Операцию "Амбисфена" считать начатой. Слава Императору!

— Слава Императору! — нестройным хором ответили они.

«В свете нашей конечной цели... неплохая ирония. Молодец, Шара!»

Тремейн вообще ценил её своеобразное чувство юмора.

Проектор погас. Каллеф отправился за руль: "Призрака" предстояло сажать в горах, да ещё и ухитриться после выхода в реальное пространство не попасться на сканеры бесчисленных спутников и станций, назойливыми мухами круживших над джедайской столицей. Здесь требовался пилот экстра-класса, а не скромный "водить тоже умею" Тремейн. Лорд Долорус нервно хрустел пальцами, меряя шагами переговорную.

— Простите, милорд, — это могло быть ошибкой, а могло — наоборот, выходом. — А за что вы так ненавидите магистра Оргуса?

Удача: сит начал подбирать слова для ответа, и это отвлекло его от пустого нервяка.

— Ты ведь знаешь о том, как Малгус вынес всё живое в Храме[3]?

— Да, конечно.

— Мне было четырнадцать. Только недавно выбранный в ученики, да ещё и славным мастером... — наутоланин снова коротко оскалился. — Когда этот мастер попросил меня ненадолго занять его пост, я согласился, конечно. Такая честь! И пускай пост был совсем не почётным — мы должны были охранять лазарет — я с гордостью его принял. А учитель отправился защищать канцлера, ведь его великое мастерство должно послужить Республике, а не быть растрачено попусту.

— Проще говоря, он бросил свой пост на мальчишку-ученика и сбежал?! — изумился Тремейн.

— Ты подозреваешь его в трусости, Тень? Зря. Этот, — снова кривой оскал, щупальца на голове выписали что-то весьма похожее на родную тви'леккскую брань, и притом весьма грязную, — великий джедай действительно отправился защищать канцлера. Знаешь Дарта Анграла? Вот, его мерзкую физиономию как раз тогда и сделали ещё мерзее. Дело в другом. Когда Малгус и его люди сломили первую линию обороны и стало ясно, к чему всё идёт, я трижды связывался с учителем. Тогда Сенат ещё не атаковали, хотя было понятно, что им займутся, как только покончат с нами. Трижды я просил вернуться нам на помощь, потому что в лазарете хватало больных, была эпидемия гнилянки. А канцлера охраняло куда больше народу, чем требовалось. Трижды он мне отказал.

— Неужели ради славы?

— Именно. Он хотел или защитить канцлера и прославиться — или славно погибнуть, его защищая. А в гибели на пороге лазарета, среди вполне буквально вонючих больных... не тот героизм, который попадает в инфосек, одним словом. Я был один, и я сдался — на условии, что с нами будут обращаться, как с пленными. Мандалорцам было плевать на условия, но Та Женщина, — эти слова он произнёс с особым почтением, — настояла на вмешательстве Дарта Малгуса.

Он мигнул своими огромными глазищами, хмыкнул.

— Как видишь, у меня есть причины для ненависти. Но заметь, Тень, я справедлив!

— Милорд? — уточнил Тремейн.

— Я обеспечу ему очень, очень, очень много славы! — и лорд Долорус бешено расхохотался.

[1] Цифровой рынок товаров хаттского производства; отличается низкими ценами, ещё более низким качеством и невероятно высоким ассортиментом.

[2] Алдераанской забастовкой называют пассивное сопротивление и саботаж путём абсурдно дословного выполнения должностных инструкций, законов, приказов и др.; в более широком смысле — вообще всякое пассивное сопротивление под видом услужливости.

[3] Поскольку "Предательство" — такой же литературный шлак, как и остальные романы этой серии, оно используется крайне ограниченно. Никакого "я идиотка, которая рассказывает всем врагам, как любит Малгуса, но страдает, что он злобный сит и ранит мою светлую душу" и прочих изысков мысли.

— А вы, Дарт Нокс, что-то ведь замышляете, — несколько шутливо сказал Дарт Мортис. — Иначе почему бы вам оставаться в столице так долго? И сманивать у бедного одинокого Дарта Аркуса ученика, а у меня воровать разведчиков?

— Замышляю, — охотно согласился он. — Вы слышали что-нибудь об Источнике Радживари?

Мортис не сдержал смеха:

— Избавьте меня от подробностей, молю! Я верю, верю, что это нечто восхитительное. И древнее, да?

— Ну вот, — Нокс старательно изобразил разочарование. — Никто не хочет меня слушать. А это очень интересная легенда, несомненно, за ней прячется истина! И потом, — прибавил он уже куда более деловым тоном, — мой родственник очень хотел развеяться, и я предоставил ему такую возможность. Разве Империя не нуждается в информации прямиком с Тифона?

— Вы меня поражаете, Нокс.

Тот всплеснул руками — блеснул золотистый лак на когтях:

— Я вообще поразителен! Кстати, раз уж я оказался в "Проходной": не знаете, Лахрис танцует?

— Насколько я знаю, да, но не с вами. Её карне обычно бывает полностью заполнено за месяц до мероприятия.

— Что ж, не мой день. — беспечно пожал тот плечами.

— У Аркуса симпатичная секретарша. С вашей, конечно, не сравнится, но тоже ничего.

— Вы подбиваете меня изменить моей прекрасной даме. Это нехорошо.

— Но соблазнительно, не так ли?

— Я героически преодолею этот соблазн. Увы, увы, если у дамы моей мечты железное сердце, мне остаётся только утешиться с железной дамой! — и подхватил за талию свою вечную сппутницу.

— Осторожнее, Нокс. Я уверен, однажды кто-нибудь вас убьёт, чтобы ей завладеть. Хороша собой, изысканно одета, манеры благородной дамы, а главное — не говорящая! Это ведь идеальная жена.

— Что ж, буду следить за Барасом... — фыркнул тот. — И Раваджем. Им точно остро необходим кто-нибудь, кто не говорит ни слова в их присутствии, особенно ни слова критики.

Началась музыка, и его с фемботом вместе унесло потоком танцующих. Кажется, он бормотал что-то о том, что, не иначе, Танатону про идеальную жену было видение, вот он и затеялся с каггатом.

Причудливый инородец этот Дарт Нокс. Иногда Мортису почти всерьёз казалось, что за его безголовостью, рассеянностью и полной тупостью в политических материях что-то прячется. Обычно после этого Нокс выкидывал очередную вопиющую глупость, и иллюзия рассеивалась.

И всё же в своей области он был хорош, исключительно хорош — прямо савант. И щедр: никогда не отказывался делиться добытыми знаниями и артефактами с коллегами по Совету, всегда готов проконсультировать. И другое полезное свойство: исключительная верность раз выбранным союзникам — возможно, происходившая из политической тупости, но тем не менее ценная. Когда Равадж потерял совесть, а Мортис едва не потерял голову, кто был на его стороне, несмотря на отличную возможность ударить в спину и сорвать куш? Нокс да разведка.

И потом, ну а кем его заменять? Очередным жадным до власти психом-Хратисом? Или новым помешанным на традициях Танатоном, который будет сидеть на своих данных, как дракон, и швыряться правом вето во все хоть сколько-нибудь перспективные проекты? По крайней мере, Нокс не лезет в чужие дела, послушно выполняет все поручения и, в конце концов, редко посещает Совет. «И он забавен, действительно забавен. И позволяет смеяться над собой — можно забрать забрака из рабов, а вот раба из забрака не заберёшь».

Но всё же — организовать разведоперацию на Тифон только ради какой-то древней погремушки и развлечения Тени Девять! И ведь он действительно считает возможные данные так, сопутствующим товаром. Причудливый, ой причудливый инородец!

* * *

Реут ненавидел большие приёмы, как ненавидел свою единственную парадную мантию.

И всё же он признавал, это эта мантия — сама по себе, в отрыве от необходимости её носить — красива. А приёмы — необходимы для множества дел и просто для того, чтобы напомнить всем заинтересованным лицам, насколько он безобидный идиот, неспособный даже добиться благосклонности от весьма щедрой на неё Лахрис.

А ещё — чтобы Заш могла как следует развеяться.

— Всё-таки позор для меня, как учительницы, что мой ученик ничего не понимает в развлечениях, — как раз напомнила та о себе. — Не кисни, а? Ты ведь не на похоронах.

— Я не кисну, я думаю, — Реут привалился к стене и задумчиво оглядел залу. — Кто сегодня будет твоей жертвой, кстати?

— М-м... Хратис. К счастью, у меня нет рецепторов обоняния, а эта безмозглая мумия просто напрашивается на хорошую шутку, — учительница тихо засмеялась. — И, может быть, уведу пару кавалеров у Лахрис. У неё их и так больше, чем нужно.

— Причём намного. А ведь Марр сделал ей предложение!

— Очевидно, она решила в ответ сделать ему полный абзац, — в тон ответила Заш.

Кажется, это Вектор однажды заметил, что если одеть Скорпио в платье, та станет неотличима от сит-лорда в особо экстравагантной маске. «И, должен заметить, от весьма привлекательной сит-лорда».

Он просто светски болтал ни о чём, но для Реута и Заш эти его слова стали спасением от затяжного тупика: как быть с тем, что учительница заслуживает наконец-то вернуть себе нормальную полноценную жизнь, а тело робота превращает её в глазах окружающих даже меньше, чем в раба — в неодушевлённый предмет, красивую безделушку.

Такая мелочь — платье! Но как легко оно превратило безымянного робота в звезду светских салонов Дарт Скорпио, женщину, которая в ответе за те немногие политические решения Дарта Нокса, которые хоть немного похожи на что-то разумное. Последнее, кстати, было правдой — очень во многих вопросах Реут до сих предпочитал полагаться на чутьё, опыт и коварство своей учительницы.

Как бонус, если платье снять, прекрасная тёмная леди превращалась обратно в незаметный предмет обихода — очень удобно, если надо присутствовать при не предназначенном для чужих ушей разговоре. А Заш очень любила быть в курсе дела. «Вот Тремейн вечно хоронит агента во мне, а по-моему, так в Заш его то ли хоронить ещё рано, то ли он успешно самозомбируется».

Но сейчас она больше хотела веселиться. «Что ж, так Хратису и надо!», — унылый недоотшельник с мечтами о власти и гнилыми зубами, раздражающе подробно рассказывавший всем нежелающим о том, как достичь невиданных высот Силы путём самоистязания, просто напрашивался на хороший розыгрыш.

А Реута ждали в небольшой комнате за бальным залом.

* * *

— Риан дезертировал, — вместо приветствия сказал он.

— Наш путь выше раздоров Тьмы и Света, — нахмурился Абарон. — Он точно не мог этого сделать ради каких-то наших целей?

— Сомневаюсь. Всё, что мне удалось узнать от Фейна — Риан присягнул Ордену Джедаев и в качестве приданого принёс им те данные, которые были у него на руках. В основном, правда, общеимперские, но несколько ячеек нашего братства в Республике уже накрыли.

— Дважды плохо, — печально сказал Серевин.

— И ведь он чистокровный! — Абарон горько покачал головой. — Если хозяева Коррибана отдаются джедайской заразе, что ждать от меньших созданий?

Этот памятный Реуту ещё по Академии чудак напоминал ему раката Горршу, у которого высшим знаком признания и почтения было обращение «глубокоуважаемый раб». Частенько Реута подмывало подсказать эту формулу краснокожему расисту — удерживала только боязнь ссоры. Что личность, свято убеждённая в тотальном превосходстве ситской расы, забыла в весьма пёстром по происхождению Братстве Реванитов — оставалось загадкой. Но в верности Абарона сомневаться не приходилось.

— Убить его, и всех бед, — коротко бросил Моррун. — Учитель не любил и не ценил предателей.

— Неразумно, — возразил Серевин. — Во-первых, я уверен, что предатель под надёжной охраной; во-вторых, таким образом мы можем неосторожно выдать себя.

— Лучше оставить решение Мастеру, — согласился Дзун. — У тебя есть ещё что-нибудь, что нам стоит знать, брат Реут?

Немного поколебавшись, он покачал головой:

— Нет, ничего особенного.

* * *

Он не хотел рассказывать, как побывал в их храме — теперь уже бывшем.

Точнее, там были они вместе с Заш.

Вообще-то они направлялись в гости к Мортису; но что-то всё подбивало их свернуть с большой дороги на узкую горную тропку. Одарённым стоит слушаться таких желаний, и вот они уже были в пещере. Статуя Ревана была разрушена; изуродованная бранной надписью голова в побившейся маске валялась близ алтаря, и мелкие жёлтые цветы оплели её царским венцом. Каменные светильники и остатки статуи стали опорой для толстых жгутьев лиан, разбитый алтарь весь покрылся мхом, сквозь пол пробилась трава. Когда уходят люди — приходит лес, особенно здесь, на Каасе.

И всё же там не было той пустоты и горькой боли, которые гнездятся в забытых святынях. Печаль — да, конечно, и странная усталость, но не пустота и не боль. И не ненависть, не злоба.

Реут опустился на колени, коснулся кончиками пальцев каменной головы. Чего он искал, уходя всё глубже в созерцание заброшенного храма?

Прощения.

Его братья и сёстры не знают — информация до сих пор закрыта, — но ведь это он десять лет назад своими руками убил их общего Учителя. И то, что это было неизбежностью, необходимостью — как и то, что эта победа была почти случайной, никак не извиняло его. Он должен был переубедить Ревана, должен был суметь разрешить всё без оружия. И тогда ему не пришлось бы взваливать себе на плечи чужую неподъёмную ношу.

Да, прощения — и, наверное, благословения.

«В конце концов, я только пытаюсь продолжить то, что ты начал. И очень надеюсь закончить, но не знаю, выйдет ли».

Ответом ему была тишина, которую нарушила Заш.

— А ведь знаешь, ученик, здесь я не чувствую... его присутствия.

Как и многие Дарты старшего поколения, она не любила упоминать Императора даже по титулу.

— Так вот что это за тишина и покой! — догадался Реут.

Заш задумчиво подошла к увенчанной цветами голове статуи, присела на корточки, взглядываясь в кривоватые линии каменной маски.

— Занятно подумать, какие следствия можно вывести из того, что они с... ним были единым целым, — тихо сказала она. — Ведь связь всегда двустороння. Если Реван знает... его мысли, то и наоборот должно быть тоже верно. И кто принимал ваши присяги, кто слушал ваши молитвы, вот в чём вопрос?

— Не знаю. Я никогда не молился учителю. Учителям ведь вообще не молятся, верно?

— Верно. Молятся на учителей, о мой непочтительный ученик, — хмыкнула Заш. — Впрочем, это неважно. Ты ведь не единственный реванит. Сколько умирали у этого алтаря? И сколько возвращались, надеясь достучаться до тайного знания?

— Хочешь сказать, мы все...

— Весьма вероятно. И на твоём месте я задумалась: а как именно... он мог использовать все эти ритуалы и самих реванитов.

Реута прошиб холодный пот; а учительница вдруг засмеялась — жутковатым механическим смехом Скорпио.

— А ведь ты, может быть, единственный из них, кто избежал этой участи! — весело воскликнула она. — Все знали, и... он тоже точно знал, что я ращу тебя на убой. А ритуал я готовила в Храме.

— Интересно, какой это по счёту раз, когда оказывается, что твоя афёра с переселением душ спасла мне жизнь? — задумчиво покачал он головой.

Ему почудилось, что в ответ на смех учительницы кто-то тоже засмеялся — легко, сердечно, как смеются друзья вечером за чашкой кафа и дурацким сериалом.

Рейсовый омнибус неспешно тащился на Каас, неся с Коррибана в столицу археологическую экспедицию, трёх геологоразведчиков, отставного наставника, очень занятую сит-лорда... и её. Их с Ветте, если точнее.

За дверями каюты — Ронвен точно знала — стояли те двое солдат, которые отвозили её на Коррибан. Формально — почётный караул при наследнице древней и уважаемой семьи. По сути... суть враз уловила светлое летнее дитятко Ветте:

— Ой, а чего ты такое украла, что тебя под конвоем возят? Ты разве не ситка?

— Ситка, ребёнок, — мрачно ответила Ронвен, — это область на Хоте.

Отец бы сказал — уход от ответа, и притом трусливый. Но его мнение больше ничего не значило.

Ронвен зябко натянула на плечи тонкое одеяло, скорчилась на узкой корабельной койке.

Сумеет ли она отпустить эту боль? Отпустит ли эта боль её?

— Эй, ты как-то не очень, — тви'лекка присела рядом, протянула тонкую руку.

Первый порыв был — ударить. Но нельзя бить людей просто потому, что тебе плохо. Надо быть выше этого.

Или — можно? Ведь это тоже говорил отец.

— Ты знаешь, кто такой Дарт Барас? — она всё-таки выбрала говорить, а не бить.

— Ну... — рабыня покачала лекками. — Вроде, очень большая шишка, да? И злобный небось, что твой ранкор?

— Хуже. Он милый, как булочка с корицей — пока мы ему нужны. А когда перестанем быть нужны, он нас убьёт. Для него все на свете — просто как... как зубочистки. Использовал и выбросил.

Это тоже было из отцовских слов. Он не любил Бараса — не любил и боялся. Но здесь Ронвен не видела причин не доверять его суждению. Личный опыт подтвердил: всё так и есть.

— Поэтому там конвой, да? — догадливо уточнила тви'лекка. — Потому что он должен тебя использовать и убить, а ты не должна сбежать?

Ронвен кивнула.

— Причём, это ведь глупо, — грустно сказала она. — Бежать мне всё равно некуда.

— А что ты такого сделала-то? Украла что-то важное, императора по матери послала? Что?

Её снова захотелось ударить, и снова Ронвен сдержалась.

«В конце концов, эта девочка — всё, на что я могу опереться в новом мире», — напомнила она самой себе.

Нет смысла таиться от неё. Дважды нет: во-первых, потому что сплетни всё равно будут; во-вторых, потому что истинно крепкие союзы строятся на доверии.

Хотя это тоже были уроки отца.

Хотелось тихо взвыть и что-нибудь сломать, но вместо этого Ронвен сказала:

— Это не я. Это отец. Мой отец дезертировал, официально присягнул джедаям.

— Уй! — вытаращилась девчонка.

— Вот именно, что "уй". Вообще меня должны были казнить, но у меня прадед в Совете. Поэтому вместо прямой казни меня отправили на Коррибан. Но меня взял под покровительство наставник Треммел, такая беда. Тогда они перенаправили меня в группу, из которой должны были выбрать ученика для Бараса. То же самое, только мне предоставят возможность подёргаться чуть подольше...

Всё это строилось на парадоксах, которые были бы забавны, не будь это всё такой трагедией. Мама погибла на Кореллии от рук джедаев, как и все её сёстры и братья; отец стал изменником и в джедаи ушёл (интересно, и не жмёт ему?). А прадед Вараун потребовал сохранить жизнь последней, в ком текла его кровь — просто ради самого факта, он и не виделся с Ронвен никогда.

Тем временем рабыня («Ветте. Её зовут Ветте».) обдумала полученную информацию и решила её уточнить:

— А наставник? Ему ничего не было за то, что он тебе помог?

— Ну, мне приказали его убить и принести правую руку в доказательство выполнения приказа. Руку я принесла — сейчас кибертех хорошо развит, проживёт как-нибудь.

Тви'лекка посмотрела на неё с уважением и жалостью. Потом вдруг вздрогнула:

— Погоди. А когда Барас от тебя избавится, меня что, тоже в расход?

Ронвен грустно усмехнулась.

— В точку. А пока мы обе можем быть полезны. Так что, подруга, — это слово она несколько иронично подчеркнула, — лучше нам держаться вместе и постараться выжить. Шанс у нас есть.

«Шанс всегда есть».

* * *

А Риану снилась Велена. Его жена, которую на Кореллии убил один из местных зеленых джедаев. Какой-нибудь Альцион или Редрик — Риан никогда не интересовался его именем. Он и женой-то не особенно интересовался: она была нужна как часть дворянского обихода, формальность, залог продолжения рода. И ей он был столь же неинтересен. Дворяне и дворянки редко женятся по любви — для этого есть любовники и любовницы, брак же нужен для политики и евгенического отбора.

Одна из тысяч фальшей Империи, которые заставили его обратиться сперва в реваниты, а теперь и в джедаи.

И всё же Велена ему снилась. Велена, которую убили джедаи на Кореллии.

Которая была ему безразлична и слегка раздражала тем, что передала дочери свой изъян — тёмную кожу, знак того, что её предки мешали кровь с инженерами. Что её кровь недостаточно чиста, хотя её дед и сидит в Тёмном Совете. Она в ответ злобно говорила, что ярко-красная кожа у тех, чьи предки не гнушались массасси.

Зачем эти сны? Почему именно она? Почему не дочь?

Дочь он оставил нехотя. Ему было больно, ему было стыдно, но он смотрел правде в глаза: Ронвен росла и выросла имперской дворянкой. Она не задавала вопросов, не сомневалась, не чувствовала болезненной фальши вокруг. Он учил её быть добрее и терпимее — она слушалась; приглашённая из Академии наставница Рагат учила её не сдерживать свой гнев, ненавидеть и потакать страстям — она слушалась. Он учил её обращаться с рабами, как с обычными подчинёнными — она слушалась; наставники приказывали оттачивать на рабах удары — она слушалась. Если бы он сказал ей идти за ним в джедаи — она и тут бы послушалась, но что толку? Она осталась бы той же равнодушной дворянкой, которая поступает так, как приказывают, и не задумывается, зачем или почему.

Или он просто оправдывает себя? Пытается простить себе непростительное, обвиняя во всех грехах свою жертву?

«Джедай не привязывается. Он должен любить, любить всем сердцем, всем существом, всей душой — но не привязываться. Его любовь не направлена на кого-то одного, но принадлежит всем равно и одинаково».

Наверное, эти сны, эти сомнения свидетельствуют о том, что Риан — плохой джедай, но ведь он учится. Он старается.

Нельзя сразу стать совершенством, говорил Джорвал, это всегда долгий путь, полный испытаний. Риан отрёкся от пути реванитов, как от полумеры, но это не значит, что он отрёкся от всего того опыта, который реваниты ему дали.

Риан устало повернулся на другой бок и попытался снова заснуть. Ещё сутки — и омнибус доползёт до Тифона. Мастер Брага сказал, там его ждут. Значит, он прошёл первое испытание — терпением, допросами, совестью.

Его выпустили из заключения. Его примут. Он станет джедаем.

* * *

А вот Вектору Хулису спалось хорошо, просто он уже проснулся, оделся и сидел с датападом в руках, вчитываясь в убористые строки текста.

Сегодня, впрочем, он был не Вектором, а совсем другим человеком. Он — Комари Шив, дворянин с окраинной планетки Набу, одной из тысяч, разрывающихся между Империей и Республикой. Внешне его цели далеки от политики: он этнограф-любитель и направился на Тифон изучать быт и нравы местного племени тви'лекков. Но на самом деле, разумеется, всё сложнее: Комари должен убедить джедаев вмешаться и остановить гражданскую войну, разрывающую его родину. Дом Шив за это обеспечит вхождение Набу в Республику и открытие всех газовых шахт для разработки, а Республика в благодарность закрепит право представительства в Сенате за домом Шив.

Карманные страсти, ничтожные амбиции, жалкие награды — провинциальная политика, деревенская дипломатия. Но Комари кажется, что это всё всерьёз, всё по-настоящему, и он чувствует себя невероятно важной персоной...

Вектор посмеивается над ним, но незло: не всем ведь быть гениями переговоров и светилами политической мысли. «В сущности, большинство дипломатических корпусов состоит из вот таких вот Комари».

Ему даже жаль этого выдуманного им на коленке набуанского политикана.

Ведь если вдруг ему удастся убедить джедаев вмешаться — это поставит крест и на республиканских амбициях, и на амбициях прореспубликанских Шивов. Сверхзакрытое общество, где культ королевы Ирем, союзницы Экзара Куна, постепенно из маргинального превращается в государственный, едва ли обрадуется ребяткам, со светаками наперевес лезущими в их сложные семейно-племенные дела во имя непонятно какого мира. Разумеется, Империя, с её политикой невмешательства, покажется им куда привлекательнее...

Бедный, бедный Комари! Если бы он существовал, его добрые намерения точно вымостили бы дорогу в Ад. Причём, как это нередко выходит, лично для него.

В то время, как Комари рассеянно тупит в датапад, вообще не глядя, что за текст выведен на экран, Вектор спешно поглощает всё, что можно найти о набуанской культуре и обычаях и чего он не успел прочесть до того, как с Нар Шаддаа прилетел на Корускант и там пересел на омнибус до Тифона. Общественный транспорт, по его мнению, для того и создан, чтобы занимать себя полезным чтением, а поспать — поспать можно и на грунте. Тем более, что койки в омнибусах... скажем так: мало приспособлены для существа с обострённой чувствительностью.

Вектор должен был руководить своим другом Тремейном в его общении с тви'леккскими поселенцами. Потому что в международных отношениях агент Тень Девять был... подобен прекрасному зверю варактилу, зашедшему в не менее прекрасную лавку с чисским стеклом. Это было занимательно обдумывать, поскольку, казалось бы, агент отлично умел извлекать из людей информацию, анализировать её и ненавязчиво заставлять того, кого надо, делать то, что надо — то есть имел все ключевые свойства неплохого дипломата. И при этом — варактил, как есть варактил. Одно движение могучего хвоста — и прощай, хрусталь. А хвост воистину могуч и весьма длинен...

Забавно, но вчера за ужином он встретил лорда Риана. Уже переодетого в местную форменную тряпку цвета несвежей глины и остриженного — только с виска свисала длинная, заплетённая в косу прядь. Лорд Риан сидел за столиком напротив, полный каких-то смутных дум, но Комари Шив не показался ему даже смутно знакомым: несколько раз он скользнул по набуанину равнодушным взглядом, но и только.

Белая пудра и изысканные узоры на щеках воистину делают неузнаваемым любого человека!

«Однако надо будет постараться поймать его за завтраком и перемолвиться парой слов», — намечает план Вектор.

Комари уже в восторге от того, что в одном омнибусе с ним находится настоящий и доступный для приставаний джедай. Он не упустит свой шанс заложить то, что считает «основой долгих и плодотворных отношений».

Третье — и главное — задание Вектор всё ещё держит на весах.

Да или нет, правильно или нет, может он или нет.

Он должен от имени Империи предложить совместную операцию против киликов. Именно он, никто иной.

Потому что никто иной не знает, как это — потерять себя во всепожирающем счастье единения и чувствовать, какая малая доля "я" оставлена высшим разумом в качестве грубого инструмента познания окружающего мира — не ради самого познания, не его, векторова, познания. Нет, познания мира Ульем, который превыше всего и за каждую крупицу отнятой человечности платит отборным счастьем.

Счастьем, без которого — он честен с собой — до сих пор тяжело и приходится уходить в работу с головой, чтобы тяжесть не ломала шею и плечи.

Счастьем, которого — и здесь он тоже честен с собой — не должен испытать больше никто и никогда.

Его посещает забавная мысль, и он решает запомнить её для разговора с Дарт Ноксом:

«Когда-то я сравнивал Улей и Империю, что как в улье индивидуумы ничтожны, сливаясь в единое величие совместного разума, так в Империи индивидуумы сливаются в величие Императора. Любопытно, что эта метафора может быть не только лестной. Или — может быть только нелестной?..»

Понимание, о чём говорил дядюшка Тремейн, приходило постепенно — вместе с тем, как он-нынешний отдалялся от себя-прежнего, перекраивая себя на новый лад.

Нынешний он даже в мыслях не откликался на "Ран" — это имя принадлежало прежним дням, прилежному ученику любимого учителя. Нынешний он не искал ответов на вопросы в древних книгах и не вглядывался в водовороты Силы — эти искусства принадлежали многообещающему ситу-инквизитору. Нынешний он даже не смел отдаться тишине и покою, спрятавшись где-нибудь в развалинах — да и развалин здесь, на тренировочной станции "Кринда", не было.

Его звали Редвин, Ред — сокращённо, и он был недоучкой-стражем. Мастер Сазен успел научить его сносно махать мечом, но приёмы, связанные с фокусировкой Силы внутри тела, превращения её в оружие, осваивать было решительно некогда: надо было бежать, бежать и бежать. После событий на "Крайт-жемчужине" он не любил оставаться один и почти всегда старался быть где-нибудь, где достаточно народу.

Это и правда было тяжело, и он даже боялся потерять себя. Однажды проснуться настоящим джедаем, без прошлого и настоящего, с одним только будущим. Поверить в свою собственную и чужую ложь так сильно, что забыть истину. Но потом он всё-таки оставался один у иллюминатора, за которым не было ничего, кроме сияющей тьмы Космоса — и вспоминал. Вспоминал, как впервые её увидел — когда от святого песка Коррибана его забрали на "Фурию".

Ему тогда было двенадцать, и он уже четыре года терпел обучение под гнётом наставника Гаркуна, постепенно учась стоять за себя и отвечать на оскорбления — остротами, а на удары — смехом. И чем смелее становился он, тем задумчивей становился наставник. Ребята из группы говорили: доигрался, Нааран, хана тебе, желторожий. И правда, на него градом повалились особенно сложные задачки, особенно трудные упражнения, особенно ядовитые оскорбления.

А потом однажды Гаркун привёл в тренировочный зал никому из них не знакомого забрака и велел всем пасть ниц перед темнейшим лордом. «Вы, абортированные эмбрионы здравого смысла и отрыжка педагогики, даже пыль следов его целовать недостойны» и прочая, — его обычный стиль. Темнейший лорд-забрак слушал да посмеивался, а потом строго приказал по одному подходить и смотреть ему в глаза. А потом выбрал Рана и велел идти за ним следом. Это потом уже Ран узнал, что Гаркун с самого начала следил за ним, наметив в подарок своему покровителю и бывшему подопечному, и испытывал: а подойдёт ли он? Достаточно ли он будет силён духом? Достоин ли такого учителя?

Наверное, в этом была разница между Гаркуном и местными наставниками, вроде мастера Мухиды. Да, старик искренне ненавидел и презирал всех экзотов; да, он столь же искренне поливал их потоками дерьма. Но он при этом имел смирение разглядеть в ненавистных ему низших существах — будущих ситов, правителей Галактики. И если те проявляли достойную будущих ситов силу и независимость, он принимал это. Парадоксальное он был существо. Уважать того, кого ненавидишь и в чём-то презираешь; сносить нравные выходки того, кого уже обрёк на смерть...

Нет, ни Ран, ни Редвин-джедай не могли понять его. Но его хотелось уважать хотя бы за то, что орал и бранился он честно, а не как тот же Мухида, всем видом показывающий, какой он высокодуховный цветочек, ради высокой цели унижающийся до грубой лексики. И если язвить в ответ, скрежетал зубами и срался, а не обливал презрением и не отсылал вон царственным жестом на лекцию о манерах. Каким-то странным образом — и сейчас это было видно со всей ясностью — Гаркун был со своими подопечными на равных, хотя и считал их за рабов. Мухида — нет, хотя и считал их... а пёс знает, за кого.

Но тогда, в двенадцать лет, он об этом не думал. Он впервые в жизни покинул Коррибан и, когда шаттл состыковался с "Фурией", впервые увидел в иллюминаторе — Космос. Забыв о взрослых господах, о времени, обо всём, он стоял и смотрел в мерцающие переливы, которые, мнилось ему, шептали о чём-то дивном и неизведанном — совсем как храмы и гробницы там, дома, только прекраснее, невозможнее, глубже...

— Ишь ты, — вывел его из оцепенения хрипловатый голос. — Малец совсем, а понимает! Что, — это было уже ему, — увидел Её Величество Амфитриту[1] и пропал?

Ран не знал, как правильно реагировать — что там, он даже не знал, кто с ним говорит и кто такая это величество — и просто кивнул.

— Не бойся: если её любить — она тебя тоже полюбит. Она добрая.

Это был дядька Андроник. Бывший пират, прописавшийся пилотом на "Фурии" потому, что... причин он называл много, но истина была проста: дядька Андроник был неизлечимый романтик, способный долгие минуты созерцать особо красивый вид с края утёса или плакать, слушая классику. А что может быть романтичнее, чем команда верных друзей, на стареньком, но неубиваемом кораблике странствующая по Вселенной, неся добро, справедливость и что-нибудь ещё (например, имперское правление)? И потом, учитель понимал его единственную истинную любовь. Часто Ран видел, как тот замирает перед большим иллюминатором в кабине пилота и долгим, завороженным взглядом смотрит туда, в мерцающую вечность.

Что там! Здесь, на "Фурии", все так или иначе любили и понимали эту красоту. Когда живёшь в хрупкой скорлупке посреди бесконечности, это просто необходимо, чтоб не сойти с ума.

И теперь, глядя за псевдогласс всё на ту же, изменчивую и неизменную, государыню Амфитриту — он обретал себя, слышал дорогие и любимые голоса, чувствовал незримые руки, поддерживающие его.

А потом кто-нибудь подзывал его, и Ран оставался там, снаружи — а Редвин, немного ворча, тащился на новую тренировку, или в архив, или ещё куда пошлют.

* * *

Если Старик, загадочный татуинский террорист, и заслуживал доброго слова — то за разработанные им маскировочные устройства. После небольшого допиливания умелыми руками Покрова[2] они ужались до небольшого чипа, прекрасно встраиваемого хоть в комм-браслет, хоть куда угодно. Например, Райна любила носить свой на шее, как кулон, а братец Реут вообще вживил его под кожу на запястье. Тремейн был в этом плане традиционалист: комм-браслет его всем устраивал.

На сей раз и трудиться особо было не нужно: сменить цвет кожи, убрать татуировки, расписать лекку невнятным естественным узором, чуть изменить черты лица — и Нален Ралок готов. Явился к Матриарх на поклон прямо с Балморры — сражаться за свой народ.

Теперь вот Нален мученически терпел общество приставучего набуанского посланника, этнографа ситхова. Тот вечно приползал к нему в пещеру расспрашивать про обычаи, взгляды, верования и прочую муть, в которой Нален, как приличный вояка, совершенно не разбирался. Он мог бы рассказать, например, про организацию ячеек, революционную пропаганду, правила конспирации и про то, как правильно проводятся акции устрашения. В этом он шарил как следует. Но обычаи? Ритуалы? Ради всех богов — суеверия?!

Увы, посланник был неумолим, а послать этого посланника не разрешала ни Матриарх, ни Коловиш. Дескать, за него Республика впишется, и так, что никому мало не покажется.

А приставучий посланник тихо и деловито говорил:

— Напряжение тут на самом деле такое, что спичку поднести — и рванёт, причём так, что никакие миротворцы не потушат. Но поднести её надо не абы когда, а строго и точно в пиковый момент напряжения, когда общество будет готово на любой взрыв во имя преодоления невыносимого статус-кво.

— И как тебе видится такой момент?

— Пока не знаю. Но главное: не спеши. Ты слишком увлёкся реализмом в изображении своего бандита... я хотел сказать, полевого командира. Больше обаяния, меньше ПТСР. И попробуй проповедовать необходимость мира с джедаями.

— Это ещё зачем?! — Нет, Вектор был прекрасен, но иногда его идеи откровенно попахивали бредом.

— Понимаешь, в политике и в жизни вещи обстоят по-разному, — с этих слов начинались все его объяснения, сводящиеся вкратце к «Тремейн, ты дурак».

Не дурак. Просто вот эти все материи... он их не понимал и не желал понимать. И думать о них тоже не желал. Его дело — исполнять, и точка.

— ...и поэтому, если политик продолжает повторять то, что он говорил до этого, массы не прислушаются, даже если он прав. Наоборот, если он резко меняет курс, это привлекает внимание... ты вообще слушаешь?

— Слушаю. Притом внимательно.

— Хорошо, — Вектор несколько снисходительно улыбнулся. — Тогда я продолжаю... нет, ты не слушаешь!

* * *

И правда: взгляд Тремейна был прикован к очередной группе пилигримов, шедшей мимо пещеры в сторону дома Коловиш.

— Скажи, пожалуйста, — странным тоном попросил он, — ты видишь вон ту женщину?

— Какую именно? — осторожно уточнил Вектор.

Он совсем не был уверен, что речь идёт именно о пилигримах.

— Вон ту, — нервно и даже как-то раздражённо ткнул пальцем его друг. — Жёлтую.

«Ещё непонятнее!»

— Да, конечно. Если я не ошибаюсь, — он прищурился, всматриваясь, и кивнул сам себе, — а я не ошибаюсь, это — Леонтейн Сареш.

— Да, да, я так и думал. Странно. Ты же писал, что она на Тарисе.

Каждые полгода Вектор добросовестно составлял для разведки сводный абрис политического поля Республики: кто на каких постах находится, кто куда продвигается, от кого можно чего ожидать и на кого ключевого как надавить. Оказывается, Тремейн это всё-таки читал, а не сразу передавал в соответствующий отдел.

«Что свидетельствует: местами люди несколько глубже, чем мы думаем».

— Она, кажется, затевала какую-то крупную кампанию. Думаю, приехала за благословением Коловиш.

— Или Камарилья не настолько уничтожена, как нам бы хотелось.

— Не уверен, что сейчас время об этом думать.

Проще говоря: очень страшно. Вектору было стыдно за свой страх, но он достаточно натерпелся тогда, когда у него на глазах Тремейна чуть не запытали до смерти. Он даже смог ощутить что-то, кроме ровного наркотического счастья. Что-то человеческое — и оттого особенно невыносимое и жуткое.

— Тогда не будем.

Странно-медленно, словно с трудом, он отвёл взгляд от Леонтейн и её свиты и преувеличенно-весело сказал:

— Так что там с нелюдской политикой?

[1] Амфитрита (тион. "третья, которая окружает всё") — персонификация Космоса в фольклоре космолётчиков. Они считают её сестрой Ашлы и Богана (отсюда "третья"). Её называют также Неичерпаемой Глубиной и Священной Тьмой.

[2] Покров (The Veil) — трое гениев от кибертеха. После небольшой гипнотерапии, излечившей их от острого воспаления наглости и жадности, самозабвенно и вдохновенно творят во славу Вопящего Клинка и его гуру.

— О чём задумался, Каллиг?

— А? — Реут как-то немного сонно сморгнул, обернулся. — А. Изакс. Здравствуй.

— Если бы я был твоим врагом во плоти, — укоризненно заметил ему дух, — вероятно, ты был бы уже мёртв.

— Ну... наверное, это было бы забавно?

Его мысли всё ещё были далеко; требовалось время, чтобы призвать их назад.

— Забавно? Хм, странный ракурс, — Реут тихо улыбнулся, живо на этих словах представив, как дух недовольно встопорщил седые усы. — И что же забавного ты находишь в этой возможности?

— Ну вот сам посуди. Я сейчас мыслями весь в будущем. Планы, мечты, сомнения — так? И вдруг меня бы убили. И всё это мигом исчезло бы, как дым на ветру — будто и не бывало. Да я бы помер ещё раз подряд, со смеху над самим собой!

Неодобрение Изакса стало почти физически ощутимым:

— Я бы назвал это скорее трагедией, — сухо сказал он.

— А трагедии иногда бывают ужасно смешными. Нет, даже так: а хорошие трагедии и обязаны быть смешными. Я вот смотрел "Эмнета"[1] — ухохатывался.

— Над "Эмнетом"?! Это похоже на кощунство.

«Странно, — ответил про себя Реут. — Откуда ему знать эту пьесу? Или ситская классика уже добралась и до его дивных гребеней, где нет даже голонета?»

— Не знаю, там полно уморительных диалогов. Юмор, конечно, больше чёрный — но от того не менее добротный. И потом, разве это не жизнь?

Изакс помолчал — видимо, обдумывал. Анализировал. Потом убеждённо заявил:

— Жизнь, да. Но это неправильно. Должна быть или трагедия, или уж комедия.

Реут сердечно рассмеялся.

— Изакс, так не бывает! Вон, тридцать лет назад умерла тогдашняя канцлер и Республика оказалась открыта для удара наших войск. Трагедия? Ну, для них?

— Положим.

— А теперь добавь одну деталь: республиканцы ужасно радовались её смерти. По всем федеральным каналам крутили ту идиотскую песенку из мюзикла про Кель-Дрому... а, да, ты ж не местный. Там есть дебильный до восхитительности момент, когда весь Ондерон пускается в бешеный пляс по случаю гибели злой королевы. Под песенку «Трень, брень! Ведьмы нет, ведьмы больше нет!».

— Трагическая ирония? — предложил свою версию Изакс.

— Но ирония же!

Изакс развёл руками — мол, так и быть, считай себя правым. Длинные полы рукавов клоками тумана мазнули по воздуху.

— К слову, — с грацией тарисского раклёныша перевёл он тему. — А что, собственно, за мюзикл? Столь же прекрасен, как то творение сумрачного гения, что мы обсуждали давеча?

— О, нет. До "Нерассказанной"[2] ему далеко. То кислота для взрослых, а это — всё-таки для детей. Так, рыцарь Кель-Дрома с сияющим мечом прилетает на Ондерон, убивает ведьму, женит принцессу и принца, и все танцуют.

— А как же кунический ужас?

— А зачем он детям Республики? — вопросом на вопрос ответил Реут.

— Детям не нужно прошлое?

— Они считают — не нужно. По крайней мере, настоящее прошлое. То, которое нужно — они им выдумывают сами. Как, впрочем, и взрослым. Каждой аудитории — своё, всё строго в соответствии с маркетинговыми исследованиями...

Изакс появился в его жизни довольно давно — вскоре после Литейной, когда они копали лотальский первый храм.

Просто вышел из-за колонны и заговорил — в своей обычной неспешной, несколько снисходительно-царственной манере владыки Хароуна, инкогнито странствующего среди подданных.

Он и был, собственно, владыкой — где-то в далёких гребенях на границе с землями лишенцев[3]. Это выяснилось, когда совершенно очарованный им как собеседником Реут предложил духу остаться у него в гостях. Тот только засмеялся, странно и невесело.

— Может быть, — наконец ответил он. — Может быть, однажды. Но не сейчас. Сейчас мне и дома хорошо.

Там у него была довольно процветающая страна и вроде бы неплохая семья, но Изакс всё равно скучал и поэтому, оставив тело вместо чучела на троне, духом странствовал по просторам Галактики. Вот и на Лотал заглянул, увидел интересного ему забрака и решил заговорить. Сомневаться в том, что интересный забрак ответит взаимностью, ему и в голову не пришло. Других бы подобная святая бесцеремонность бесила; но Реут сам был из таковских.

Собеседником он был потрясающим: ироничным, глубоко мыслящим, невероятно много знающим. Правда, подчас по-детски эгоистичным и упрямым, подчас по-подростковому склонный к крайностям, но всё это были мелочи в сравнении с общим удовольствием от, например, совместного просмотра всякого псевдоисторического голо-шлака или долгих бесед о тайнах и опасностях древних гробниц. И всё же Реут не назвал бы его своим другом — Изакс всегда был для этого слишком далеко, слишком в себе.

За эти годы он вдобавок серьёзно сдал: некогда рыжие волосы совсем поседели, шуток стало меньше, а бесед о смерти и увядании — много больше. Короток, короток век человеческий...

— Вот скажи, Каллиг, а что бы ты сделал, если бы у тебя был выбор: умереть самому или убить всех? — вдруг спросил Изакс.

— Откуда я знаю? Я никогда перед таким выбором не вставал. Хотя надо уточнить: а насколько всех?

— Сложный вопрос, — хмыкнул тот в усы. — На таких рассыпаются все философские построения, а?

— Не все, только дурные. Приличные без труда выдерживают испытание жизнью, к слову о трагедии и комедии.

— А если бы вдруг сгинула вся Галактика, ты и тогда нашёл бы в этом что-нибудь смешное, Каллиг?

Сказано было неожиданно резко, словно настоящая прямая угроза, и по позвоночнику пробежал непрошеный холодок: Изакс не знает или не осознаёт, а ведь она может сбыться. Галактика может сгинуть в пасти вечно голодного чудища. И всё же...

— Если бы вдруг сгинула вся Галактика, а я остался бы искать в этом что-нибудь смешное, это было бы и вправду уморительно. Хотя, боюсь, в тот момент я не оценил бы юмора.

Напряжение, рухнувшее вдруг на плечи, напряжение, от которого перехватило дыхание, вдруг спало.

Изакс рассмеялся:

— Ты невыносим, Каллиг. Тебя следовало бы убить, но ты слишком забавный. Знаешь, я предложил бы тебе быть моим личным шутом. Должность сытая, соглашайся! Мне сильно недостаёт кого-нибудь, кто найдёт веселье в трагедии моей жизни.

Сказано это было настолько почти-серьёзно, что у Реута сердце кольнуло жалостью, и ответил он прямо и честно:

— Знаешь, я предпочту голодать, но быть свободным и никому не служить, чем жить сыто и смеяться из-под палки. Я из раба поднялся в Тёмный Совет — и обратно в рабы не собираюсь.

— Никому не служить? А как же Император?

И опять в голосе Изакса проскользнула странная, ироничная нотка, и опять по позвоночнику проскочил холодный разряд. Это был простой, банальный, тривиальный вопрос для любого жителя Империи. Очевидный вопрос, очевидный фокус: подловить на принципе, вынудить отказаться или от свободы, или от благонадёжности. И вроде бы можно бы ответить честно, ведь Изакс ему никто и Империи он никто, но воздух попросту застрял в горле обжигающим комом, и слова застряли вместе с ним.

— А как же Император? — уже строже повторил Изакс.

Нет, страх он не выдал, сумел удержать реакции и закосить их под задумчивость человека, как раз-таки осознавшего, что он в простой логической ловушке, и отчаянно ищущего выход, не травмирующий его гордость. Но и ответа дать он не мог: чувствовал, что правда будет неуместна, а ловкую и достоверную ложь придумать никак не выходило. Снова на плечи навалилась тяжесть, снова в горле пересохло, а яркая зелень каасского леса разом выцвела в серо-зелёную плесень.

И снова всё схлынуло в один миг, когда Изакс хмыкнул в усы и сказал:

— Вот так всегда с вами, борцами за свободу. Что, не смеешь вслух усомниться в своей рабской верности Императору? Грош цена тогда твоей гордости, если ты её не защищаешь... э, да ты совсем плох. Похоже на сильное истощение. Где же ты такое заработал? Опять в какие-нибудь не те руины влез?

«Эхо Нафемы», — подумал Реут. Упоминать её было нельзя; значит, надо нашарить в памяти планету с идентичными или хотя бы похожими... есть!

— Малакор, — выдохнул он, вцепляясь в ствол дерева и вдавливая тревожную кнопку на комм-браслете. — Хотел выяснить, кто такой был Нихилус до того, как стал... тем, чем стал.

Это была правда как минимум наполовину, потому что на Малакоре он бывал и прошлое Нихилуса там копал. Как-никак, а близкая параллель императорским кулинарным вкусам. Интересно, когда беседа с Изаксом успела превратиться в родной имперский допрос?

— И как? Выяснил?

В кармане был инжектор, но эта дрянь была специфична опять же для нафемского фона; так что вместо него Реут нашарил обычные капсулы от сердца и раскусил сразу три. В ушах шумело; в глазах, и без того на свету почти бесполезных, плясали бешеные кислотные огни. Изакс что-то говорил, но он не слышал. А потом вдруг воздух снова вернулся.

— Кто бы ты ни был, поди прочь! — грозно рявкнул Авр, верный Калатош Заврос, и призрачный лиловый клинок загорелся в его руке.

Изакс обиженно насупился:

— Какие агрессивные все стали. Хорошо, ухожу, ухожу... — и он растворился в болотном тумане, белый в белом.

Авр погасил меч и внимательно осмотрел своего гостеприимца.

— Что это было? — строго спросил он.

У Реута не было сил и он только помотал головой: не знаю, мол.

— У тебя комм-браслет не работает. Плохо.

— Очень.

— Он тебя пил. Как чашу с вином, до дна, — задумчиво сообщил тогрут.

— Зачем?

— А то я знаю. Раньше он так не делал.

«Эхо Нафемы», — снова толкнулось в висках.

Откуда здесь это эхо?

Авр осторожно помог ему встать на ноги, засучил рукав и вколол-таки розовую дрянь, которая должна была "выравнивать узор", что бы это ни значило. Хорошо, когда рядом всегда кто-нибудь есть — кто-нибудь, готовый помочь и поддержать, кто-нибудь, способный это сделать...

Последним усилием воли послав одного из младших духов за подмогой, Реут окончательно потерял сознание.

[1] Классическая ситская пьеса. Лорд Эмнет мстил убийце своего отца и матери-предательнице, в процессе все умерли, а в конце пришли республиканские войска, похоронили умерших с воинскими почестями и навели демократию.

[2] "Реван: Нерассказанная история". Артхаусная мелодрама об обречённой любви Реван и её дроида, полная Небанальности, Режиссёрских Ходов, Визуальных Метафор и других ужасных вещей.

[3] Лишенцы — старинное имперское название юужань-вонгов (от "лишенные Силы", понятно).

Уже после первой недели на Тифоне Риан осознал: если он не хочет отказываться от мечты, единственный выход — сцепить зубы и терпеть. И нет, не то, чего он ожидал с самого начала — не ненависть к ситам, не тяжелые тренировки, не то, что у него отняли его посох. Даже не необходимость каждый раз мысленно пересчитывать каасские метры и минуты в корускантские[1], хотя она бесила.

Нет, ему приходилось терпеть, когда учительница не считает нужным сменить замызганное платье или хотя бы снять запачканные в земле рабочие перчатки, приходя на официальные мероприятия. Терпеть, когда взрослые равнодушно бросали малолетних падаванов под "присмотр" падаванов чуть постарше. Терпеть, когда строгие учителя напоминали, что Орден есть слуга Сената и ни один джедай не может сомневаться в республиканских законах и правилах. Терпеть жестокость и равнодушие по отношению к бедным тви'леккским переселенцам и абсолютный отказ признавать местных туземцев за разумную расу.

Он упрямо напоминал себе слова наставника Джорвала, сказанные во время одного из больших диспутов: «Любая организация создана людьми, а люди по определению несовершенны. Ищи правды в заветах, а не в повседневности». И столь же упрямо забывал ответ Торрена на том же диспуте: «Повседневность неизменно отражает завет».

Да, реванитские диспуты!.. Как он скучал по ним теперь — по этим великим полям интеллектуальных сражений, где на равных сходились ситские лорды и простые горожане! Скучал тем более, что здесь, на Тифоне, диспутом называли крайне странное времяпровождение. Сначала следовало написать речь; потом послать её на утверждение старшим мастерам и переправить в соответствии с их замечаниями; потом послать её всем оппонентам, получить от них список вопросов и составить ответы на вопросы, которые послать старшим мастерам и оппонентам, потом поправить ответы в соответствии с их замечаниями...

Потом всё это заучивалось наизусть и декламировалось перед аудиторией с той долей артистизма, которая была у каждого из декламаторов. Смысл всей комедии, по словам мастера Квильба, был в том, чтобы «Продемонстрировать молодёжи возможности мирных разногласий в интерпретации нашего учения и вместе с тем не выйти за пределы мирности». По мнению самого Риана смысла не было вовсе.

И всё же, он не жалел — даже не потому, что «Джедай не сожалеет, ибо не питает пустых надежд». Нет; подобная высота просветления была от него ещё очень и очень далеко. Он не жалел потому, что всё-таки получил желанную, невозможную, пьянящую свободу быть собой, а не безликим сит-лордом, скорлупкой из обычаев, правил и понятий, внутри которой — пустота.

Каллиг, один из самых активных реванитских ораторов, как-то говорил против рабства, выдвигая идею, что оно — цепь, которая в равной мере связывает обе стороны, и господ на самом деле не существует. Мысль, конечно, грубовато выраженная и излишне смелая; но своя правда в ней была.

Вот он, лорд Риан Рантаал — что он сделал в своей жизни сам? А ведь у него было преимущество сиротства, за него ни разу не решали ни родственники, ни родители — не было их. Но вместо них, кажется, была вся Империя, которая диктовала: в одиннадцать лет — в послушники на Коррибан, в семнадцать — в личные подмастерья на Каас, в двадцать один — жениться, в двадцать три стать отцом и в двадцать четыре — лордом... дальше следовало звание Дарта в сорок пять и кресло в Совете тогда, когда от него наконец устанут и захотят избавиться.

Даже братство реванитов, как бы много оно ни дало ему, было частью этой рутины. «Если ты не такой, как все — найди свой сорт не таких и будь, как они» — множество скучающих или недовольных жизнью юных ситов искали себе развлечения в модных ересях. Впрочем, братство нашло свой способ противостоять заразе: их терпели ещё и как истинных санитаров леса, чьё Паломничество ежегодно отправляло к праотцам около сотни общественных паразитов. К сожалению, сотни же ухитрялись каким-то образом обмануть естественный отбор.

В сущности, всю свою жизнь он играл чужую и чуждую ему роль и только теперь решился наконец снять маску и стать собой. Больше не лордом, больше не Рантаалом. Просто Рианом, скромным Рианом, учеником Рианом, который не возражает ползать по полу с тряпкой, маяться вахты в медцентре и даже бегать по мелким поручениям. Рианом, который на тридцать лет опоздал, но всё-таки пришёл домой, туда, где успокоилось его сердце.

Рианом, который страшно боится, что и этот покой окажется ложью.

* * *

— «...таким образом, Мы ожидаем, что наставник Часкар проявит покорность Нашей воле и примет из рук Наших дозволение начать работу по обучению Наших избранных учеников в Нашей резиденции», — Каллиг дочитал бумагу и мрачно покачал рогатой головой.

Императорские приказы, если их не передавал лично Голос или Слуги, всегда были писаны от руки на настоящей, тонкой, почти прозрачной бумаге. Спутать их с чем-нибудь было немыслимо. Подделать — того немыслимее.

— Это приговор моему брату, ты ведь понимаешь, — лорд Абарон ощутил, как голос его сорвался на сиплый хрип. — Из резиденции не возвращаются. Я даже не знаю, дадут ли ему прожить хоть несколько лет, обучая кого-то там избранного, или просто...

Каллиг мягко взял его за предплечье, помог сесть. Тихо попросил:

— Не отчаивайтесь, милорд. Ещё не всё потеряно.

Будто он не почти всесильный член Совета, принимающий жалкого просителя, а по-прежнему собственность дома Тараал, верный раб, утешающий господина. Как там говорит Дарт Мортис? «Причудливый инородец»?

— Каллиг, я прошу тебя. Как реванита, как кого угодно, я прошу тебя: спаси его. Ты в Совете, ты ведь можешь отклонить этот приказ. Ведь можешь?

— Я не знаю, милорд, — грустно сказал тот. — Я сделаю всё, что смогу. Это ведь и моё горе тоже.

И его тоже, да. Ещё вчера Абарон даже не подумал бы смотреть на вещи под таким углом. То, что Часкар путался с тогрутой-полуджедайкой, было позором и глупостью по меньшей мере, преступлением — по обычной. Теперь это было надеждой, что брат будет жить. Ведь проклятая инородка огорчится, если лишится любовника. А Каллиг огорчится, если огорчится его подмастерье.

— Милорд, выпейте. Это вас успокоит и поможет прояснить мысли, и тогда можно будет обдумать всё как следует, — забрак протянул ему какую-то мутно-зелёную дрянь в низком стакане.

Целитель, чтоб ему... вечно благоденствовать. Воплощение ереси, искажения, бреда, нынче ставших сутью Империи.

Абарон помнил, как подписывал разрешение принять Каллига — тогда раба за каким-то там номером — на обучение в Академию. Он наотрез не желал это делать: инородцам, тем более рабского происхождения, не место среди владеющих Силой, но наставник Гаркун пригрозил обратиться с жалобой наверх, и пришлось согласиться. Наверху, в крепости, медленно кружащей по орбите Кааса, очень не любили тех, кто противится прямому приказу набирать в ученики всё, что обладает хоть минимальными способностями. Даже если они глобально правы и защищают ситский закон — и особенно если так. У ситов не должно быть закона, кроме воли сверху.

Абарон помнил, как после стремительного взлёта бывшего раба в нынешние господа он не спал ночами, ожидая дружеского визита. Такого, после которого от дома остаются только дымящиеся развалины, а полиция кротко пишет отчёт о несчастном случае при алхимическом эксперименте. Но визита не состоялось — через много лет он выяснил, почему. «Одни рабы изощряются, измышляя способы отплатить за былое, а другие рабы, те, что в господских одеждах, дрожат от страха, ожидая их мести; тот, кто свободен — учится прощать и идти дальше, не ведая страха и не размениваясь на обидки». Если это правда, Каллиг был свободнее их всех — но это не могло быть правдой. Не должно было быть правдой — иначе всё, чем жила Империя, есть ложь.

Абарон помнил и другую свою подпись: под официальным заявлением, что Часкар, его брат, более не может называться частью дома Тараал и претендовать на соответствующие права и обязанности. Он не сомневался тогда в своей правоте; сейчас... он не знал. Тогрута была почти на двадцать лет его старше и, по слухам, все эти годы открыто жила со своим учителем. (Слухи, конечно, врали; среди реванитов было неплохо известно, что единственную свою любовь Каллиг нашёл среди духов, и потому живые мужчины и женщины его мало интересуют. Тот случай, когда правда хуже лжи, впрочем.) Часкар собирался официально на ней жениться. Позор, который это навлекло бы на семью...

— Мне сейчас кажется, Каллиг, что лучше бы я согласился опозорить семью, чем потерять её, — горько сказал он. — Как низко мы падаем в минуты горя!

— Или как высоко поднимаемся? Кто знает! — забрак тихо хмыкнул. — В сущности, у нас есть два варианта, при которых ваш брат выживет. Первый, маловероятный и бессмысленный: Совет признает приказ фальшивкой, и Часкар останется в Академии... до следующего приказа. Второй, трудновыполнимый: мы обеспечим ему возможность покинуть Резиденцию.

— Как?! — идея даже звучала, как бред.

— Слушайте, по самым примерным прикидкам там трудится несколько тысяч человек, и некоторые из них даже её покидают. Всё, что нам надо — исследовать, кто именно и при каких условиях.

— И найти ненаходимую...

— ...орбитальную станцию размером с Вайкеновы Доки. Издеваешься, Абарон? — тон Каллига наконец-то утратил медовую вежливость.

— Но все говорят, что она ненаходима! — возмутился он такому кощунству. — Скрыта специальным маскировочным устройством, которое...

— ...сделали в прошлом году на Балморре. Я тоже слышал, как Лахрис этим хвасталась. Абарон, джай тебя побери, у нас над Каасом две станции: Вайкеновы Доки и эта. Как ты думаешь, насколько сложно вычислить орбиту второй, зная первую и имея на руках курсы посадки?

Это было... логично. Вопрос был в том, почему за столько лет никто этого не сделал. Хотя нет, не было. Все боятся даже посмотреть наверх, не то, что усомниться в словах оттуда. Сказано — ненаходимая, значит...

— Спасибо. Спасибо, Каллиг! — горячо поблагодарил он.

— Не за что. Разве мы все не братья, не ученики одного Учителя? — сказал тот, но взгляд его уже устремился куда-то далеко.

Должно быть, опять говорит с духами. Абарон был воином и не любил эту всю мистику, а потому ещё раз поклонился и поспешил прочь, на выход из Храма.

* * *

А Реут остался размышлять, что Сила определённо на их стороне.

Ему был нужен человек, который расскажет о том, что творится в Резиденции. Который станет их руками и глазами в святилище Императора.

И кто подойдёт на эту роль лучше, чем реванит, мятежник, идеалист Часкар, гражданский муж его чудовища Ашары?

[1] Метр — единица, равная четверти окружности Корусканта по меридиану, поделенной на 10 миллионов (количество сенаторов верхней палаты на момент создания метра). Империя по политическим причинам использует в расчётах т.н. "каасский метр" — то же самое, но делят меридиан Дромунд Кааса. Минута — 1/1440 времени суточного оборота Корусканта. Империя по политическим причинам опять же использует 1/1440 суточного оборота Дромунд Кааса. В остальной Галактике в целом принят республиканский стандарт единиц.

Когда-то довольно давно, вскоре после договора с килликами, появилась идея заключить такой же договор с лишенцами. Ну или хотя бы выяснить, зачем они упрямо ползут на территорию Империи и режут всё живое на своём пути. Плодов у этой безумной идеи было несколько — в частности, лучший биохимик имперской разведки, — но Риану сейчас частенько вспоминались первые контакты и первые попытки взаимопонимания.

Он тогда был полевым оперативником: отвечал за захват и первичные допросы языков. То есть, конечно, допрашивал не он — для этого были Руки из разведки, — но приличия требовали, чтоб какой-нибудь сит освящал процедуру своим присутствием.

И вот лишенцы всё время твердили, что они пришли спасать. Спасать всех и вся, потому что спасение — это очень важно, и в нём нельзя отказать даже проникнутому маленькой слабостью и омерзительной гадостью[1] существу. Как столь благородная цель сочеталась с резнёй и геноцидом? Оказалось, весь вопрос был в понимании слова "спасение". Для некоторых оно означало финальное избавление от тягот этого грешного мира.

Снова и снова слыша от своих новых собратьев очередное «Давайте спасать Галактику!», Риан не мог не вспоминать лишенцев. И то, что изящное словечко "спасти" легко и быстро стало в жаргоне Ситской Безопасности синонимом многих других, куда менее изящных слов.

При этом с традиционным, не включающим в себя массовые убийства, смыслом слова были какие-то явные проблемы. Вот, например, сейчас плотояды, местные туземцы, вторглись на Буераки[2] — так безыскусно джедаи называли сравнительно дикую местность между четырёх мостов, на которой младшие послушники должны были отрабатывать техники и сражаться со сравнительно диким зверьём.

Как в подобной ситуации поступили бы коррибанские наставники? Ну, если допустить, что послушники принципиально не способны самостоятельно справиться со врагом (и если забыть, кто именно является туземным населением Коррибана)?

Нет, Риан действительно всерьёз обдумывал этот вопрос. Проще всего было сказать, что наставники бросят детишек справляться самостоятельно и потом наградят выживших. Но нет; если они так сделают, родители снесут Академию под корень, а потом на развалины обвалится весь Тёмный Совет. Одно дело отбирать сильнейших, другое дело бессмысленно выбрасывать человеческий материал, в обучение которого уже вложены силы и средства. Ну, а родители — это родители; ситы не джедаи, они не запрещали ни привязанностей, ни семейного единства, и как бы Риан ни был далёк от своей дочери, он бы в подобном случае... здесь приходилось резко обрывать самого себя, потому что от решения гипотетического вопроса разум сам собой привычно переходил к набрасыванию столь же гипотетического альянса с сильными мира того во имя пресловутого сноса Академии. Джедаям подобные наброски не пристали.

Так вот, проблема была в том, что дома... в Империи эвакуировали бы послушников, ругаясь и обещая им в другой раз непременно оставить в опасной зоне, потом зачистили бы зону и вернули бы послушников на место. Хотя, конечно, в первую очередь дома, то есть во вражеской Империи, неготовые к бою малолетки не оказались бы в потенциально опасной зоне — для них есть Академия.

Джедаи... джедаи велели ему любой ценой спасти драгоценные голокроны, которые до сегодняшнего дня никому не были нужны и просто стояли на мостах. Единственный, кто хоть как-то заботился о детях не на словах, был молоденький рыцарь, попросивший найти каких-то потеряшек. Найти, выдать им маячок и валить своей дорогой, хотя Риан предлагал лично отконвоировать детишек до безопасного места. Но нет, голокроны дороже, а поисковая партия как-нибудь по маячку прибудет на место и всех подберёт.

Осознание, что изначально послу... адептам[3] никто маячка не выдал, пришло не сразу и вызвало изумление. Дома за такое разгильдяйство убивали.

В любом случае, его задачей было извлечь голокроны из проекторов и доставить их в Храм, а не рассуждать. А вот на обратной дороге можно, рискуя навлечь на себя взыскание, заняться слабаками и малолетками. Едва ли у плотоядов найдётся, что противопоставить лорду. Даже если этот лорд раскаялся и теперь джедай. («Главное — чтобы дети не перепугались меня больше, чем дикарей».)

* * *

Нален Ралок украл с моста голокрон, чтобы научиться управлять Силой.

Голокрон не простой, а тёмненький — принадлежавший Первопадшему, Радживари. Именно его Тремейн выбрал потому, что это были две гизки на один выстрел: с одной стороны, джедаи на такое точно будут реагировать ярче, а с другой — стоило проверить, вдруг это легендарный Источник. Или хотя бы ключ к нему.

План Вектора, как всегда, был безупречен на бумаге. Нален Ралок крадёт тёмный голокрон. Джедаи обнаруживают пропажу и подозревают корыстный мотив — переселенцы часто воровали потенциально дорогие вещи. Тви'лекки оскорбляются за своего героя и защитника. Тот старательно гасит конфликт, между делом признаваясь, что одарён, и демонстрируя пару трюков (спасибо мандалорским приблудам). Джедаи ужасаются, особенно когда герой объясняет, что Радживари понадобился ему как учитель, и запускают вторую спираль противостояния, которая приводит к полноценному столкновению. Тут подоспеет Долорус с плотоядами, все объединятся против общего врага, Нален вернёт голокрон и согласится на изгнание...

Как бы не так.

Джедаи вообще не заметили кражи. То есть, совсем. Когда прошла неделя, Нален даже начал демонстративно появляться в Буераках и подолгу стоять на мосту с самым подозрительным видом. Ничего.

Хотя, по его данным, послушники в ходе посвящения должны были обязательно пройти все мосты и выслушать всех основателей, включая Первопадшего. Ничего особенного, так, пара общих фраз — «Здравствуйте, я мастер имярек и учил вот такому способу стать бездушным чурбаном». Потом проекция выключается и посвящаемый идёт дальше. Теоретически. На практике Радживари никто не включал. И правда, зачем лишний раз общаться с тем, кто пал и, следовательно, ничему хорошему научить не может?

Тремейн даже подозревал, что всё джедаи заметили — просто решили избавиться от ненужного и потенциально опасного артефакта. Украли, продали — отлично, можно официально менять ритуал и поставить на место плохого Первопадшего кого-нибудь очень хорошего. Например, магистра Сател Шан.

Скомпенсировать неудачу, конечно, удалось, даже без особенного труда, хотя потерянное время сделало невозможным розыгрыш карты с торжественным примирением. Наоборот, постоянно нападающие на переселенцев плотояды стали причиной раздора с орденом, а Нален из последовательного защитника мира превратился в пылкого оратора, упрекающего джедаев за бездействие. И между делом всё же продемонстрировал кое-какие трюки, запустив нужные слухи.

Да, он будет действовать одновременно с Долорусом; но это не настолько критичный недостаток. В конце концов, задача Налена Ралока — всего лишь стать контрастом Истинной Тьме в лице ситского лорда и создать фон общего хаоса, который заглушит некоторые натяжки в том, чему предстояло случиться.

И выполнению этой задачи ничто не мешало. По крайней мере, пока. Кроме одной мелочи...

* * *

Это было три недели назад. Он как раз принялся за готовку, как его окликнули:

Тремейн!

Нален Ралок не отреагировал никак. Не дрогнули лекки, лицо осталось спокойно, руки продолжали аккуратно стругать овощи в похлёбку.

Тремейн Хан Сареш!

А вот это было интереснее, хотя Нален Ралок всё равно остался равнодушен к провокации.

Сколько лет уже этого имени не слышал? Сорок? И ещё столько же не слышал бы.

Потомок славного, древнего рода, — продолжал голос. — Семь поколений безупречных джедаев!

В фантастической книге, которую ему рекомендовал Вектор, безупречными называли солдат-клонов, лишённых собственной воли и обречённых автоматически исполнять любой приказ. Там был любопытный подсюжет, посвящённый вопросу наличия личности у подобных созданий, занятная философия и много что ещё. Но Тремейну понравилось сочетание этого определения и джедаев. Стоило бы продать его службе пропаганды.

Почему ты теряешь время здесь, когда мог бы достичь величия? Я видел Силу в тебе, она впечатляет. Стань моим наследником, и вместе мы докажем глупым барвам, оккупировавшим храм, насколько они неправы.

Нален аккуратно высыпал овощи в кастрюлю и подбросил хвороста в костёр. «Третий век Империи на дворе, а готовить приходится на открытом огне. (Хотя нет, Нален должен считать иначе... как на Балморре считали время? Ах, да. Второй век Независимости[4] на дворе.)» Даже мысленно нельзя оступаться, надо держать себя в руках целиком.

Не пытайся не замечать меня, разведчик. Я знаю о тебе всё. Твоё имя. Твою семью. Обе твоих семьи. Когда ты касался ключа к моей памяти, я слышал твою душу. Она страдает.

— Громкие слова, большие претензии. Кто ты?

Величайший из джедаев.

Такой ответ мог дать только один человек, и Тремейн ощутил, как внутри разгорается азартный интерес. Значит, он не ошибся. Голокрон не был просто записью, он действительно содержал ключ к Источнику! И, возможно, древний несветлый дух, что было куда хуже. Надо было посоветоваться с братцем, а пока...

— Положим, я тебе поверю. Но что тебе нужно от меня?

Месть. Справедливость. Урок недостойным. Твой дар расцветёт под моим руководством, и аромат этого цветка погубит слабых и глупых.

«Был бы ещё у меня дар».

— Мне нравится. Продолжай, о величайший, — сказал он вслух.

* * *

По словам Нокса, единственный вариант был — подыгрывать духу:

— Вообще в идеале надо бы мне прилететь и заняться им лично, но ты ж понимаешь, насколько далеки от идеала наши условия. Так что занимай его, пока можешь. А там... не знаю, вроде сейчас на Тифоне должен быть наш бывший лорд Риан. Он занимался духовными делами. Не как я, и никаких особых даров у него нет, но, думаю, с упокоением справиться должен.

— Риана редко видят за пределами Храма, братец.

— Если он так и не появится в поле зрения... прямо не знаю, попробуй пробраться в логово духа и оттуда мне позвонить. Будем заниматься экзорцизмом по голофону.

— Очередной безумный план.

— А у нас есть выбор?

Выбора не было.

Через Вектора он осторожно обрабатывал рианову учительницу, окружая её намёками на необходимость срочно исследовать тёмный голокрон. Скоро она сдастся: джедаи обожают видеть везде знаки судьбы, а того больше обожают им следовать. Тем более, на удачу, говорили, что Юон Пар одержима легендами об Источнике и с юности мечтает его найти. А джедаи не ходят одни, только парами.

Скоро лорд-предатель попадётся в расставленные сети и избавит, наконец, Тремейна от утомительной пилёжки. А потом примет заслуженную гибель от верной снайперки.

И вот, наконец, бывший лорд показался в Буераках. Под чутким наблюдением армейского бинокля он бегал от моста к мосту, собирая голокроны. Зачем ему все? Какая разница. Вот, сейчас...

Ученик мой, зачем ты тратишь время, наблюдая за низшими созданиями?

— Меня забавляют их страдания, учитель. Они одарены судьбой, но ничего не могут противопоставить жалким дикарям — разве это не любопытное зрелише?

Что любопытного в банальности? У меня для тебя есть кое-что повеселее. Ты ведь привязан к тому набуанскому чудаку, ученик?

— А разве вы осуждаете привязанности?

Ничуть. Но в таком случае тебе может быть интересно, что некий лорд Долорус — мой сосед по Калиту — захватил его в заложники и собирается пытать.

Тремейн замер. В голове лихорадочно побежали мысли.

Дай угадаю. Долорус — твой союзник, но его часть операции не подразумевает знакомства с набуанином? И ты судорожно думаешь, как спасти друга и при этом не выдать больше информации, чем нужно? Недостаток планирования, однако.

— Работаем по сути в отрыве от центра, — мрачно ответил Тремейн. — И во враждебной среде.

Я не осуждаю. Я рассуждаю. И предлагаю помощь.

Нокс наотрез запрещал принимать помощь от духа. Рабочая этика наотрез запрещала рисковать операцией ради друга.

Но это был не кто-то. Вектор. Который ради дружбы поступался Ульем. Не поступиться ради него всего лишь этикой было бы нельзя.

— Хорошо, учитель. Я слушаю.

[1] Слова "Великая Сила" вонги считали кощунственными и заменяли оскорбительными кеннингами

[2] Ну, я долго думал, но ничего лучше для Gnarls я не придумал.

[3] На тот момент дедуктивно восстанавливаемая цепочка такова: адепт (initiate) — аналог более позднего отрока (youngling); в зрелом возрасте адепт получает учителя и становится падаваном, потом рыцарем и мастером.

На всякий случай, ситский аналог: послушник (до окончания обучения) — подмастерье/сит (в зависимости от того, работает под чьим-то прямым руководством или самостоятельно, первое престижнее) — лорд — Дарт.

[4] Эпоха Независимости Балморры началась с формальной смены статуса планеты с государства-участника Республики на государство-союзника. Фактически эпоха Независимости — это цепочка переходов планеты из рук в руки между Республикой, хаттскими картелями и, последнее время, Ситской Империей.

— Ты знаешь его?

Слова магистра Дина дошли до Рана как сквозь толстый слой ваты. Он был слишком глубоко в себе, в мороке своих сомнений.

«Конечно, знаю. Это Каллеф, ученик Долоруса, наутоланина».

Редвин помотал головой:

— Первый раз увидел, магистр. Он управлял плотоядами, напал на этого... на бита, — зеленый вроде представился, но имя совершенно вылетело из памяти. — Я не хотел, магистр! Я не хотел!

— О чём ты? Ты герой, Редвин. Выстоять против такого противника, и всего лишь с этим недостойным подобием оружия!

«Недостойное подобие... будь оно чуть полегче — хотя бы вровень с коррибанскими чёрными клинками — Каллеф был бы ещё жив!»

— Я не хотел убивать, магистр, — отчаянно повторил Ран. — Я хотел только оттеснить его от... от бита. Может быть, вырубить. Но я ошибся, и я убил его.

— Разве ты впервые убиваешь? — в голосе джедая было недоумение.

«Неправильно. Всё неправильно. Почему он не ругает меня? Я ведь заслужил!»

Учитель... учитель строго и устало нахмурился бы. Потом... потом сказал бы что-нибудь вроде:

— Ран, смерть — это одна из тех вещей, которые нельзя отменить. Мы, ситы, не боимся её, но мы знаем ей цену; мы помним, что часто ошибка страшнее преступления. Сейчас ты осознал это; не утрать же это осознание, храни его, берегись наносить удар, когда можно воздержаться от него.

Учитель был, мягко говоря, неортодоксален в своих взглядах на этот предмет. Но ведь и Гаркун обозвал бы его болваном, криворуким экзотом, не способным отличить своих от чужих и тыкающим мечом куда попало без разбору, поскольку мозгов в голове не хватает подумать. «Теперь сам с Долорусом разбирайся, отрыжка ранкора, — сказал бы он. — И пусть задница платит за грехи башки».

— Да что с тобой, — джедай тряхнул его за плечо. — Что тебя так задело, Редвин? Ты ведь храбро сражался с киликами. Ты точно не знал этого парня?

«Долорус часто говорил, что ученик — единственная причина, что он ещё жив. Каллеф ему был как сын. Даже меч у него — от Долоруса, его первый клинок».

— Магистр, я убил человека! — Ран сорвался на крик. — Убил по ошибке, когда мог и должен был оставить в живых!

— Ты джедай, Ред, — это было сказано почти ласково. — Ты не мог ошибиться. Сила хотела его смерти, твоя рука же просто последовала за её волей. Я чувствую в тебе сомнения и страх; отбрось их — это первые шаги к падению. Ты убил ситха...

— Ситха? Но он сказал, что джедай!

— Он солгал.

Магистр наклонился, подбирая с земли световой меч — тот самый меч Долоруса, его подарок ученику — и в лице его на миг мелькнуло что-то человеческое. Словно в глубине серой пещеры мелькнул огонёк. Мелькнул — и погас.

— Ты должен доложить Совету, — сказал магистр. — Я попрошу грандмастера Шан собрать сессию. И разберусь с плотоядами.

Ран кивнул, потом, запоздало сообразив, поклонился. Вышел.

Голова была пустой и тяжелой, плечи ныли, словно от немыслимой тяжести. Он должен был торжествовать: вот, его взял в ученики, взял именно тот, кто и должен был. Первая фаза операции прошла успешно. Надо радоваться. Вместо этого он терялся в сомнениях, тонул в разочарованиях.

«Так хотела Сила», — сказал магистр Дин. Ран даже знал имя этой Силы — точнее, имена. Смешно, как джедай свято верует в то, что им руководит нечто высшее и могущественное, слепо бредя на поводу у тех, кого он должен бояться пуще смерти: у ситхов.

— Тот, кто слишком горд, всегда слеп. А тех, кто слеп, водят в поводу, — часто говорил учитель.

Оргус Дин был слеп дважды: в гордыне и в смирении. Первая учила его верить в свою непогрешимость, а второе — объяснять её непогрешимостью Силы, воле которой якобы никто не может противиться. Тем легче было с ним играть, тем легче будет им управлять... но от этого не легче.

Ран верил в Империю. Ран верил в ситов. В то, что без Императора они наконец станут свободны и обретут свою истину, которую пока что можно искать только в сугубой тайне, прячась от всезнающих глаз разведки и полиции нравов. Ран знал, что они с учителем живы только потому, что — пока что — не нашлось рук, готовых стащить с пьедестала слишком высоко забравшегося еретика, открыто отрицающего многие основания имперской жизни. И Ран надеялся — втайне частью даже и от самого себя надеялся — отдохнуть здесь, где учат милосердию и состраданию. Надеялся очиститься от пятен, которые оставила на нём жизнь среди духовной грязи, жизнь, в которой жалость считалась слабостью по умолчанию, а смерть многие полагали разменной монетой.

Болван! Сейчас он готов был смеяться над собой — вот только смех этот не был весел, вовсе нет. Джедаи, в которых он наивно видел воинов добра и света, оказались в чём-то даже хлеще родных и привычных "тёмненьких" изуверов. Оргус Дин нанёс первый удар, но добила его грандмастер Шан.

— Убийство нарушает покой Силы, — сказала она. — Поэтому очень важно, чтобы в тебе не было эмоций, когда ты убиваешь.

Ран снова попытался объяснить: он ошибся, он не хотел нанести смертельный удар, ему больно, ему стыдно. Он ломался под грузом вины, он нуждался в строгом выговоре, в наказании, которое снимет с плеч хоть часть тяжести. Да, частью дело было в том, что Каллеф — ученик и друг Долоруса, "свой". Но Ран уже убивал имперцев — на Балморре, по приказу Тремейна. Больно, да, сложно, да, — но это была часть подготовки, это был его долг. Именно что привыкнуть сражаться со своими, бить по ним без задней мысли, не меняясь в лице.

Нет, нет. Просто Редвин тоже не должен был убивать Каллефа. Редвин джедай. Редвин верит в милосердие, Редвин взял бы его в плен и попытался (он ведь наивен) убедить отказаться от дурацких и злобных идей о тотальных зачистках. (Из плена его бы спасли; ведь не могут же Тремейн и учитель бросить операцию на самотёк? Нет, на Тифоне должен был быть кто-нибудь, должен был быть "нянька".) Разве джедаи не понимают? Разве грандмастер Шан не видит?

— Сомнения, боль... они ведут на тёмную сторону, падаван Редвин. Тебе многое дано, и спросится с тебя тоже много, — сказала она. — Многие искушения ожидают тебя; не поддайся им, не возгордись.

Он чуть не плакал.

— Падшие всегда полны эмоций, — сказала она, и это было укором. — Они сражаются, питаясь гневом и страхом.

Это было таким дурацким упрощением всей тактики воинской школы, что Ран почти обиделся. Но вместо этого он деликатно заметил:

— Тот человек не боялся. Он был спокоен.

«Потому что Каллеф всегда спокоен и немного весел, это его стиль, это источник его сил: спокойная вера в себя и презрение к противнику. Всегда был спокоен», — горло снова перехватило спазмом.

— Не позволь внешнему обмануть тебя, — сказала она. — В душе у него был страх.

— Да, грандмастер, — кротко ответил Редвин.

Он должен взять себя в руки, он не должен беситься, он не должен злиться на её ограниченность. Он же хочет быть хорошим джедаем?

* * *

«Я же хочу быть хорошим джедаем», — тоскливо напомнил себе Риан.

Даже очень хорошим джедаем, пожалуй. А значит, никаких споров с начальством. Даже когда ему прямо запретили провожать бедных адептов с Буераков до линии обороны — дескать, не для того ты в Ордене состоишь.

— А для чего? Разве долг джедая — не защищать людей?

— Долг джедая — служить Республике, — сухо ответило начальство.

А долг сита — служить Империи. Так же расплывчато и так же обозначает отсутствие внятных обязанностей.

— Разве эти дети — не граждане её? — попытался было он возразить.

— Не тебе об этом судить, тварь.

Всё, приговор подписан, итог подведён: действительно, не ситам рассуждать о долгах джедаев, не лордам — о гражданстве Республики. Как удобно, как омерзительно удобно! Ему захотелось достать посох и крутнуться на месте, не оставляя вокруг никого живого, но посоха у него не было — так, тренировочный электрошест, да и не пристало джедаям убивать во имя преодоления острой фрустрации.

Но расследование увенчалось каким-никаким успехом: насколько он смог узнать от переселенцев из Калликори, голокрон взял их герой и практически святой, балморреанский иммигрант Нален Ралок. По слухам, к прочим его бесчисленным достоинствам присоединялась и одарённость. Это уже пугало, и он позвонил мастеру Юон. Не за советом, нет; едва ли она сможет посоветовать что-нибудь если не мудрое, то хоть адекватное. Просто сообщить: так и так, Нален Ралок, иду к нему.

«Лучше это буду я, чем какой-нибудь другой зеленый падаванчик. Всё-таки я мастер школы тайного удара, бывший военный разведчик... лорд ситов, наконец. А они пошлют мальчишку или девчонку, ещё не заслуживших своего меча — и толку-то?»

Подозрения, что всё не так просто, усилились по мере приближения к пещере. От неё пахло смертью — несвежей, затхлой смертью, которая отказывается себя признать. Или Ралок — восставший покойник, или... про "или", учитывая, какой именно голокрон украл тви'лекк, думать было неуютно.

Риан закрыл глаза, призывая тени. Наверное, это было неправильно; наверное — нет, точно — существовала какая-нибудь аналогичная джедайская техника. Например, раствориться в ярких солнечных лучах... («А если и не существует, идея хороша и требует обдумывания в свободное от работы время», — мысленно поставил он галочку.) В любом случае, ему надо было спрятаться и безопасно разведать логово противника — и тени могли в этом помочь, принять в свой хоровод, укрыть от любопытных глаз.

* * *

А вот и гость подоспел, — усмехнулся Радживари.

Тремейн покачал головой.

— Мы теряем время, учитель. Мой друг в руках... человека, который способен пытать его просто назло джедаям, а ты хочешь, чтобы я сидел здесь и ждал этого дарагонова непонятно кого!

Хочу, — согласился голос. — Как бы я ни верил в тебя, твои возможности, мой мальчик, пока что очень скромны. Ты не справишься один, а мне нужен более совершенный сосуд.

— Значит, мы...

Обманом заставим нашего нерфа пройти к Источнику. Там я займу его тело и, в благодарность за помощь, освобожу твоего друга. Это потребует всего пары часов, ученик. Не бойся. Страх — удел слабых и недостойных.

— Я не боюсь.

И Тремейн не врал: он не боялся. Он был в бешенстве. Вектор ещё несколько часов будет в руках неуравновешенного Долоруса; лорд Риан, единственное возможное оружие против Радживари, неведомо где; зато какой-то болван уже прётся в пещеру, как бабочка на огонёк, чтобы покорно стать новой тушкой для древнего джедая с манией величия. И это всё его вина. Его ошибка. Его проваленная операция.

«Которая может стоить жизни Империи. Что там — всей Галактике».

Голос в голове, упиваясь своей хитростью, обрисовывал очумительный план заполучить себе "восхитительно сильный сосуд". Единственное, что утешало — вроде бы Источник располагался вблизи логова Долоруса, значит, если повезёт и Тремейн что-нибудь сумеет придумать... какой-нибудь выход в последний момент... тогда он сможет, всё-таки сможет повернуть всё в свою пользу. Выиграть.

«Или хотя бы как Чёрный Маршал — не проиграть».

Ну же, ученик, полюбуйся на своего будущего наставника!

Радживари был явно в ударе: в ответ на выраженное недоумение никого не видевшего Тремейна он что-то сделал, и каким-то хитрым образом прятавшийся джедай показался на свет.

То был день, в который Тремейн поверил: есть что-то превыше людей, и это что-то хочет им победы.

Потому что с голокроном в руках у входа в его времянку стоял именно тот единственный, кто мог и должен был одолеть безумный дух.

Проклятый предатель, беглый лорд Риан.

Решение всё же ехать в Каас-Эвр далось ему нелегко — и не в последнюю очередь потому, что он не знал, насколько в своём уме будет его собеседник. Нокс не выезжал с Дромунд-Кааса уже третий месяц, а ему хватало и меньшего. С другой стороны, на Макебе он просидел полгода, и вроде бы никто не жаловался на его неадекватное поведение. С третьей стороны, если не считать Макеба и пары долгих экспедиций, Нокс и правда нигде не задерживается дольше пары месяцев... и, с четвёртой, едва ли бывший министр безопасности имел причины лгать о таком незначительном на тот момент существе, как отправленный на обучение в Академию бывший раб. Что там, министр вовсе не интересовался собственно этим рабом; его доклад и его тревоги касались в общем и целом экспериментов Джадуса, ведших к повреждению рассудка у одарённых. Забрак Реут был для него — как и для Варауна в тот момент — одним из длинного списка жертв.

«Любопытно, если его сорт безумия — страх слишком долго оставаться на одном месте, ощущение плена и беспомощности, так ли уж помогают ему эти постоянные переезды? Или они только ухудшают положение, заставляя чувствовать себя вечным беглецом, в спину которому неумолимо дышит нечто худшее, чем смерть?»

Вараун покачал головой, сонно глядя, как за окном автопаланкина мелькают бесконечные, сливающиеся в тёмно-зеленую пелену деревья. Скоро они начнут по-осеннему золотиться — и это будет значить, что он почти прибыл. На востоке Дромунд-Кааса сезоны сменяли друг друга в свой срок — так решили древние предки, заселяя эту планету. На юге — вечный жар пустынь, на севере — снега, на Западе — влажные джунгли, а на востоке — мерное чередование сезонов. Древним предкам было плевать на естественный порядок вещей; они правили миром.

«Джадус, Джадус... вот что бывает, когда совершенная одарённость, огромная власть и острый ум оказываются в плену извращённого мировоззрения, уязвлённой гордыни и полной безнаказанности. Он мог бы стать великим правителем — но выбрал быть маньяком. Он выбрал уродовать своих собратьев и кормить ту самую гордыню бесчисленными и бессмысленными смертями, мня себя владыкой жизни и смерти и не имея власти даже над самим собой, даже в самой ничтожной малости».

И участь его была подстать всей его жизни: быть униженным обычным мальчишкой, неодарённым тви'лекком без году неделя в разведке, тем, кого он мнил столь ничтожным. Бежать, поджав хвост. Судорожно копить силы для нового удара. И, наконец, пасть от руки — снайперского выстрела — того же, пусть уже повзрослевшего, мальчишки, и даже не узнать имени своего убийцы. Как любил говорить Чёрный Маршал, мир стремится к справедливости, но в этой справедливости много горькой иронии. Дарт Вараун жил достаточно долго, чтоб убедиться в точности его слов.

В конечном итоге, у него не было выбора, ехать или не ехать. В Совете двенадцать человек, но только трое из них могли бы что-нибудь сделать. Четверо, может быть — и трое из них предпочтут воздержаться. Хадра слишком занята исследованиями; Мортис вошёл в Совет на место Бараса, и уже поэтому связан; а Марр... Марр уже давно по умолчанию выбирает воздержаться. Вот и остаётся Нокс — почётный неуловимый Хэн[1] их компании, создавший себе репутацию достаточно бесполезного идиота, чтобы считаться ещё и безвредным. Но не Варауну, в его-то годы, верить репутациям.

Поместье Нокса раньше принадлежало Тараалам — и что-то подсказывало Варауну, что бывший раб принимал участие в его постройке. Это просто было на него похоже: выбрать дом, который напоминал бы разом и о том, что было, и о том, что теперь есть. Один из тех незаметных взбрыков, которые и заставили когда-то повнимательнее присмотреться к этому выскочке — ведь они, акк подери, были похожи. Оба любили быть безопасными, считаться недалёкими и делать своё дело, а не лезть в чужие. И оба жили своей собственной, скрытой в глубине их душ, жизнью. Или ему просто нравилось так считать?

Привратница — ошейника на ней не было, значит, свободная — проводила Дарта Варауна в сад. Там, за плетёным столиком, зябко кутаясь в шерстяную накидку, сидел Нокс, рассеянно наблюдавший за прыжками незнакомых Варауну созданий — крупных кошачьих, по которым то и дело словно пробегал огонь — алый на гриве и выцветающий в голубовато-белый к кончику хвоста.

— Не правда ли, тиггеры прекрасны? — это было вместо приветствия.

— Завораживающе, — ответил Вараун, садясь на явно ждавший его стул напротив хозяина дома.

Тот покивал:

— Именно то слово. Они завораживают своих жертв — и, когда те уже не в силах оторвать от них взгляд, нападают и разрывают их на части. Очаровательные звери. Знаете, меня нечасто навещают столь важные персоны — меня вообще нечасто навещают, — без перехода заметил он. — Что случилось?

«Кто ж вот так прямо спрашивает-то», — огорчился старый сит, но ответил:

— В некотором роде, пока ничего. Как я и говорил, это семейное дело. Связанное с моей семьёй... и с вашей.

Это странно зацепило его собеседника. Нокс нервно отпрянул, тряхнул рогатой головой:

— О какой семье вы говорите? Вам лучше других должно быть известно, что я совершенно одинок.

— Дарт Нокс — может быть, но Реут — вовсе нет.

Настоящее имя должно было ранить, напугать — но почти не произвело впечатления:

— И что же лорд Эланиат Арош хочет от скромного Реута, сироты, лишённого дома и семьи? — только и сказал тот.

Удар в ответ на удар. Впрочем, от человека, который близко дружит с главой Ситской Безопасности, меньшего ожидать и не следовало. Хотя, конечно, впечатляет — если учесть, сколько лет это имя не звучало под небом Кааса. И под любым другим небом тоже.

— У скромного Реута был брат, насколько я знаю.

— А, Реувен... Или как там его теперь зовут? — забрак заметно поскучнел, но и заметно успокоился. — В любом случае, если вам что-то от него нужно, вы не туда попали. Между нами нет вообще никаких отношений уже много лет.

И он снова повернулся к тиггерам, начавшим очередную игру в догонялки. Судя по тому, что, когда Нокс на них не смотрел, они лениво лежали, изредка подёргивая то лапой, то хвостом — дело было в ментальном контроле.

Разговор то ли был закончен совершенно, то ли требовал какого-то радикального поворота, и Вараун выбрал второе:

— Вы ведь весьма известны и уважаемы среди воссов, не так ли?

— Я бы выбрал другое определение, но я связан с ними, да. А что?

Дарт Вараун прикрыл глаза. Да, вот и время для поворотного момента. Для решительного удара доверием. Впрочем, Нокс всегда был верноподданным. Бунтовщика из него не выйдет никогда — слишком уж он самоуглублён и слишком умён для столь рискованных ставок.

— Барас рекомендовал Императору одного из Пророков на роль Голоса.

— И что?

— И послал вашего брата Реувена на Восс — насколько я узнал, подготовить для этого Пророка ловушку.

— Это бессмысленно. У Императора множество Голосов, сколько мне известно.

«Самоуверенный мальчишка!»

— Барас считает иначе. А он, как говорят, пользуется помощью некой сверхъестественной и всезнающей сущности, которую сумел поработить.

— И при этом вот это вот всё вы говорите мне, а не Совету, — покачал забрак рогатой головой.

— Вы не хуже моего знаете, что Совет предпочтёт посмотреть, что получится. Хотя бы из ложного почтения к могуществу Императора.

— И из страха быть обвинёнными в ереси за недостаточную веру в его силы, да. Если не секрет, как вам удалось выяснить вот это всё?

— У меня есть свои люди среди людей Бараса.

«Я пытался хоть как-то оградить мою правнучку от неминуемой смерти и случайно наткнулся на заговор — звучало бы слишком жалко».

— Хорошо, — забрак поднялся с кресла, плотнее запахивая накидку. — Хорошо. Я сделаю, что могу. Не хотите ли чаю?

Вараун хотел.

— Только где-нибудь в доме, если возможно. Здесь как-то недостаточно тепло.

— Как пожелаете, — кивнул Нокс. — Тогда в гостиную?

* * *

— ...и как назло, именно сейчас!, — Реут устало упал в любимое кресло.

Андроник, бодро оседлавший стул по соседству, только пожал плечами:

— Начальник, всё всегда случается не вовремя. В таком мире живём.

— Да уж, ученик, — мелодично усмехнулась Заш. — Не понимаю, чего ещё ты хотел, принимаясь за это безумие. Конечно, сама Вселенная будет у тебя на пути. Хотя по-моему в нашем случае дело обстоит совершенно наоборот? В чём, собственно, и проблема?

Она всегда и всё схватывала на лету.

— Даже слишком наоборот. Всё складывается в нашу пользу; единственный минус — необходимость изображать активность в противоположном направлении. Ну, и то, что мы загружены по самую маковку. И то, что нас выселили из Храма.

Напугав, между прочим, до полусмерти. Реут до сих пор не определился: намёк это или просто совпадение, что Император пожелал себе резиденцию в опустевшей гробнице дедушки?

— Кто такой этот Реувен, кстати? — спросил Андроник. — Первый раз слышу, чтоб у тебя был какой-то брат, кроме Тремейна.

— И Тристена, — машинально уточнил Реут.

— Ну, и Тристена. Так кто это такой-то?

— Да, ученик! Я тоже не слыхала, чтоб у тебя были родственники. Наоборот, выбирала тебя именно как сироту, — заметила Заш.

— Да какой он родственник!.. — даже говорить об этом было как-то неприятно. — Он старше на два года и рано пробудился, проявив выраженный воинский дар. Его заметили и усыновили в дом Саллаан. В некотором роде, знаете, я обязан ему своей свободой.

— Что-то по твоему тону, начальник, непохоже, чтоб это он добровольно и сознательно.

— О, разумеется, нет. Он просто посоветовал взять меня для... одного эксперимента, по итогам которого я попал в Академию.

— Хотел избавиться от брата-раба, чтоб ничего его не компрометировало? Очаровательно, — Заш хихикнула. — Особенно очаровательно с учётом результата.

— Чёрный Маршал не зря говорил, что мироздание осуществляет справедливость в основном в форме злых шуток, — философски пожал плечами Андроник. — Хочешь его убить, начальник?

Реут честно задумался.

— Знаешь, лет двадцать назад я ответил бы "да, конечно, ещё как". Но даже тогда я до этого не опустился. Это как-то... я не знаю, мелко?

— Замётано, он мой.

«Никки человек добрый, Никки человек щедрый». Невольно захотелось смеяться.

— "Фурия" ждёт, ученик, — строго сказала Заш. — Тебе ещё три недели назад надо было покинуть Каас, и ты сам это знаешь.

— Но Тремейн...

— Или справится сам, или сдохнет сам, но я уверена в первом.

Реут закусил губу.

Он не должен покидать Каас, он не может покинуть его. Что бы это ни было, что держит его здесь — он чувствует это в Силе. Он больше не должен отрываться от почвы, не должен уходить далеко от дома. Лучше вообще из дому не выходить.

Он должен срочно подняться на "Чёрную Фурию". Должен срочно улетать, пока он ещё в своём уме и не попытался запереть себя в чулане или наброситься с мечом на своих. Или пока попытки этого не сделать не подорвали только-только выровнявшееся здоровье.

«Ну же. Давай. Решись. Ты сможешь».

— Андроник, готовь "Фурию" к взлёту, — почти заставил он себя сказать. — Я за седативами.

Тремейн дозвонится ему и на Восс.

[1] Неуловимый Хэн — мифический контрабандист, который неизменно спасается от любых преследований и проходит через любые проверки просто потому, что он никому не интересен. Одни рассказывают это как анекдот, в то время, как другие всерьёз утверждают, что дело в волшебном артефакте, отвлекающем от Хэна внимание врагов. Истина же не известна никому.

Он знал, что спит. Только в сне мантия грандмастера могла быть зелёной, его глаза — тёмно-синими, а доспех Као Цен Дараха отливать серебром. Наяву всё было бы лишь неясными тенями, алыми бликами на чёрно-белом (и даже это не так: у того, что наяву, не было ни цвета, ни названия в языке людей). Он знал, что спит, потому, что всё это было много-много лет назад. Задолго до сегодняшнего дня. До битвы при Кореллии. До Великой Охоты. До того, как Малгус ступил на каменные плиты храмового двора.

— Ашла велит тебе защищать мир, — первую из трёх прядей его косицы отрезает магистр Зим.

(Зима убьёт Браден — в тот же год, когда мир, настоящий мир, станет невозможен.)

— Я не пролью крови без крайней необходимости, — обещает он.

— Боган велит тебе быть справедливым, — второе слово выбрала грандмастер Альцион.

(Будет ли справедливо, когда её голову презентуют имперцам, пытаясь откупиться от возможной резни?)

— Я не позволю эмоциям замутить моё суждение, — обещает он.

— Бенду велит тебе хранить тайны — строго напоминает учитель, отрезая последнюю прядь.

(Тайну своей смерти он сохранит даже слишком хорошо — даже сейчас о ней ничего не было известно.)

— Я не предам тех, кто мне доверился, — обещает он.

Ему помогают подняться с колен. Постриг завершён — пришло время облачения.

Он запрокидывает голову и замирает, раскинув в стороны руки. Голове непривычно без вуали, пустые глазницы холодит сквозняк, гуляющий по Залу Посвящений. (Здесь, во сне, они не пустые, конечно; здесь у него есть глаза — ведь как иначе он видел бы мир таким настоящим? И каждый сон он задумывался: а какого они цвета? Ведь у глаз должен быть цвет. У всего, на самом деле, есть цвет.)

Учитель опоясал его мечом:

— Сим тебе даётся право.

— Я не обращу его во зло, — обещал он.

(Сквозь сон он сжал холодную рукоять и удивился тому, как непривычно было ощущение.)

Магистр Зим надел на него плащ:

— Сим тебе даётся защита Ордена.

— Я не прибегну к ней без причины, — обещал он.

(Плащ и мантию он тогда сжёг. Полил зажигалкой — и страшно жалел, что не мог видеть взметнувшееся пламя. Почему-то он воображал его жёлто-зелёным.)

Наконец, грандмастер увенчала его тонким металлическим ободком:

— Сим тебе даётся имя.

— Я не покрою его позором, — обещал он.

— Встань же, Жойез Кулу, рыцарь Республики, и неси свою службу!

— С этого дня и покуда Сила не примет меня, — обещал он.

Цвета начали блёкнуть. Должно быть, скоро вставать, и сон близится к концу. Должно быть, они подлетают к Тарису: воздух вокруг запах смертью, из углов потянулись тени, зашептались вокруг голоса мертвецов. А во сне свет, просеянный через витражи, дробился на благоуханные радуги, плясал по полу, не думая о прошлом и будущем. Молодость щедра на клятвы и обеты, молодость тоже не думает о прошлом и будущем.

— Не хочу, — шепчет он там, во сне, много лет назад. — Не хочу.

Грандмастер, учитель и магистр Зим уже давно ушли, он остался один в пустом зале. По полу бегали радужные тени. С витражей на него смотрели великие, и сейчас он поразился тому, как они красивы. Алое и чёрное магистра Бааса, белое и золото Люсьена Дрэя, пронзительная синева и снова золото — его матери Кринды... тогда, наяву, они были не больше, чем смутными абрисами, больше именами, чем образами. Он знал, где кто изображён — но и только.

«Если бы я был Визас Марр — я был бы счастлив. Ведь она могла видеть мир именно таким. Настоящим». Но миралука, обретшие зрение, сходят с ума. И, говорят, умирают через три дня — а Визас выжила только каким-то особенным чудом.

Вот и она, кстати — прямо напротив, облачённая в пурпур. Стоит, прямая и строгая, и только тёмно-лиловые губы чуть улыбаются неведомо чему. Надо же! Он и не помнил, что она тоже была на одном из двенадцати окон.

— Я не хочу быть рыцарем. Я не рыцарь, — там, во сне, говорит он. — Нельзя делать кого-то джедаем просто потому, что все его предки, родственники и знакомые были джедаи. Когда-то были сотни, тысячи, миллионы миралука — но не все же они были в Ордене!

(Когда-то. Потом владыка голода пришёл на Катарр, и остались пятнадцать славных семейств, и все пятнадцать принадлежали к Ордену.)

— Я живое существо, я имею право выбирать, — ему кажется, что он спорит с великими, но великие только молчат и смотрят на него печально и немного сердито. Словно хотят сказать: «А разве мы выбирали? Мы приняли свою судьбу и постарались с честью её пронести».

(Потому что нельзя изменить будущее. Его можно только пережить.)

— Если хочешь выбирать — выбирай, — тогда, наяву, он так и не понял, чей это был голос, но во сне это сказала Визас Марр. — Ведь тебе дано право.

Он улыбнулся и кивнул. И правда. Ему дано право — вот оно, на поясе. Рукоять длиной в ладонь, кристалл... интересно, какого цвета? Жаль, не узнать — не сейчас, не в этом сне.

Учитель ждал в коридоре.

— Я искал ответа и получил его, — ритуальная формула, но ничего точнее он не мог бы придумать даже нарочно.

— Так быстро? Да ты молодец, Жойез! Впрочем, оно и к лучшему: у нас ещё четверо ждут посвящения.

Он кивнул, жадно всматриваясь в черты учительского лица, заново их вспоминая и запоминая одновременно. «Зеленые. Глаза у него были зеленые, и броня тоже в прозелень».

— Ну, что стоишь? — учитель широко улыбнулся, хлопнул его по плечу. — Ступай!

И он пошёл. По коридору (задев плечом малышку Сатель, спешащую на своё посвящение), по лестнице, снова по коридору, всё быстрее и быстрее — через двор, мимо стражей, через взлётную площадку, на самый край — и вниз, легко, навстречу Силе. «Пусть она несёт меня. Пусть она унесёт меня...»

— Мастер Жойез! Мастер Жойез, просыпайтесь! — над ним склонялась тогрута, и она была белая на чёрном, или, точнее, бесцветная на бесцветном, потому что в реальном мире не бывает цвета.

— Что, уже Тарис? Быстро мы, однако.

— Нет, ещё нет. Простите, что разбудила вас, мастер, но с нами связался мастер Тикан. Он хочет знать, зачем мы собираемся ему мешать.

— А мы разве собираемся? — «Тикан что-то подозревает?»

— Нет, конечно! — возмутилась Ашара.

— Тогда в чём проблема?

— Мастер, вы лентяй — вот в чём!

— А вы, рыцарь, несносная заноза, — ответствовал он. — Дайте хоть срам прикрыть!

— О. Извините. Конечно!

Ашара явно смутилась, вокруг неё закрутилась спираль сложных спутанных чувств. Он взял у неё из рук поспешно протянутую маску, степенно подошёл к проектору и скучным голосом сказал:

— Жойез Кулу слушает, мастер Тикан. Передаю уставной документ нашей экспедиции, просьба настроиться на приём данных...

* * *

Риан устало опустился на ступени дома старосты. Ему определённо требовалось передохнуть и подумать: слишком много на него свалилось. «Начиная с потолка пещеры и заканчивая депрессивным трандошаном», — мысленно подытожил он. Следовало бы улыбнуться, но не было настроения. Значит, следовало — хотя бы мысленно — отсортировать события и придумать, что с ними делать. Тем более, что никак не получалось отбросить в сторону стойкое ощущение: Радживари пытается запутать его, затормозить, отвлечь от чего-то важного поисками своего проклятого Источника.

— Радживари — только второстепенная проблема, понимаешь ты, яшперица?

Что бы ни сказали ему в ответ, он не понял ни слова. Сам Кун руку железную сломит в этом свисте и шипе, тщетно выдающем себя за бейсик. Возможно, трандошан возражал против данного ему определения? Ну уж тут — извините. Риан дал его ещё в шесть лет, когда писал контрольную. Да, так он тогда и написал: «Трандошан — он как яшперица, потому что у него чехуя и яйца, которые едят друг друга, если вылупятся, а потом идут продавать вуки в рабство». Наставник Эггерт тогда хохотал весь вечер и поставил ему тройку вместо единицы — «за точность по существу при неточности формулировок». А наставник Эггерт всяко знал, что такое трандошаны. Он три года провёл у них в плену, и ещё шесть лет с ними охотился.

Ну вот, он уже отвлекается от печальной реальности на весёлые воспоминания. Нехорошо, и дважды нехорошо с нежностью вспоминать о сите. Ситхе. Который убивал джедаев — на Алдераане, на Балморре, на Дералии... много где.

— Как бы он ни был злобно-опасен, как бы ни пугал меня обезумевшим Ралоком, как бы ценен ни был его Источник, — «прочь, непристойные мысли!» — не он стоит за взбесившимися плотоядами. Не он и не Ралок.

Новая порция шипения. А вот Реван умел с помощью Великой Силы воровать у собеседников знание их языка. «Впрочем, тут даже он был бы бессилен, ибо яшперица свято верует, что говорит на бейсике».

— Но при этом, если я джедай, я обязался следовать зову Силы. Которая привела меня к Радживари. То есть, понимаешь ли, он назначен мне в противники, я должен что-то с ним сделать. Никто, кроме меня. Но при этом я же вижу, что Радживари — только прикрытие для кого-то настоящего! Что он отвлекает меня, чтобы я не успел вовремя... куда-то. Или к кому-то?

Всплеск шипов и хрипов, на сей раз, кажется, на чистом доше. «Да что ж такое!»

— Хорошо. Так. Если не могу найти ответ сам — должен вообразить себя тем, кто может, так?

Кивок. «О, надо же! Всё-таки понимает, что ему говорят!»

Но кого выбрать? Кто на его месте легко нашёл бы ответ, увидел бы выход?.. Кто-то из реванитов?..

Нет.

«Если бы я был Тенью Девять[1], что бы я сделал на моём месте?»

Тень Девять славился умением выйти из безвыходных ситуаций. А Сила позволяет таким вопросам быть не просто упражнениями в актёрском мастерстве. «Что бы я сделал на моём месте? Я — Тень Девять, какой ответ я дал бы, что бы я посоветовал мне?»

Делегирование полномочий спасёт Галактику.

Ответ пришёл и был ровно настолько простым, чтобы его было в упор не заметно.

Конечно. Надо просто найти того, кому Сила позволит передать заботу о главной беде — и уже не спеша разбираться с Радживари.

Когда из дома старосты вышел молоденький мириаланин и тяжело опустился на ступеньку рядом, словно вовсе Риана не замечая, тот понял: далеко искать не придётся. Сила сама посылает нам нужных людей, не так ли?

[1] Запоздалое о том, как я перевожу в этом фике сигнатуры разведки/ситской безопасности.

Keeper — Хозяин; Watcher — Око; Cipher — Тень; Fixer — Рука; Minder — Нянька.

Всё, чего хотел Редвин — сесть на порожек дома старосты, закрыть глаза и не думать хотя бы минут десять. Он же только падаван! Какого катамита на него взваливают груз решений, под которым и многоопытный мастер сломался бы?! Почему он, а не кто-нибудь старше и умнее должен решать — взорвать к чертям склад оружия или вооружить им деревенских боевиков, и он же, а не этот гипотетический Старший И Умнейший, должен получать выговор за то, что его решение не всех устроило?!

— Падаван? — вежливо коснулся его плеча незнакомый джедай.

Ранг у него, похоже, был тот же, а вот лица не разглядеть за цифровой вуалью. Но он был старше, много старше; в фигуре, в движениях был виден возраст и опыт.

— Да, падаван? — в тон откликнулся Ред.

— Я хочу попросить тебя об одной услуге. Я столкнулся с тёмным присутствием здесь, на Тифоне, — быстро заговорил незнакомец. — И оно тщится отвлечь меня от чего-то бесконечно важного, чего-то, связанного с буйством плотоядов. Я вижу, что ты способен справиться с этим чем-то, и прошу, нет, молю тебя: возьми на себя эту ношу!

Что-то в его голосе было не так. «Акцент». У незнакомца был знакомый сочный говорок, это клеймо "деревенских лордов", бесконечно родовитых и столь же бесконечно диких и нищих владетелей коррибанских красных пустынь, пустых поместий, полуразрушенных статуй и позабытых гробниц. «Откуда?!»

Нет, об этом позже.

— А ты хоть примерно знаешь, что это за опасность? — спросил он.

— Нет. Только то, что она связана с тем, кто контролирует плотоядов.

«Т'ллько то, цто... цвязана с цем...» — этот падаван будто вчера в Пустошах с тукатами обнимался! И в паузах — то короткое "глыть", которое отмечает подёргивание щупальцами у рта. Неужели и правда — сит?

— Хорошо. Я постараюсь выяснить и что-нибудь сделать, — устало сказал он.

— Тебе это... тяжело? — неуверенно уточнил незнакомец. — Ты не хочешь вмешиваться?

— Просто слишком много валится сразу на меня одного, а я ещё не готов тащить такую ношу, — честно ответил Ран, как ответил бы незнакомому, но доброжелательному лорду. — Я знаю, это мораль раба, ну, искать того, на кого бы переложить свою ношу... но что делать, если она не по плечу?

— Тренировать плечи, полагаю, — незнакомец качнул головой. — Или искать тех, с кем её разделить, как сейчас я делю свою ношу с тобой. Делить — это не перекладывать, и это истинная мораль свободного человека, ибо только свободный имеет смелость делиться чем бы то ни было, будь то радости или тягости.

Ответ был... таким, какой дал бы учитель. Это было странно, неожиданно и почему-то невероятно радостно: словно с этим человеком сюда, на лесистый Тифон, пришёл не только сухой ветер Коррибана, но и тепло учительской руки. Аж в носу защипало. А ведь казалось бы, ничего особенного. Почти очевидность. Но как их здесь недоставало!

— Спасибо! — сердечно поблагодарил Ран. — Я Редвин, падаван Редвин. Ученик магистра Дина. А вы?

— Падаван Риан, приписан к мастеру Юон Пар, — представился тот. — А теперь, если не возражаешь, нам обоим стоит поспешить.

— Да!

И правда, нужно спешить. Тем более, что приказы магистра Дина, как бы бессмысленны они ни были, тоже вели туда же: в сердце врага, к человеку, который направляет плотоядов. И Ран был почти уверен, что знает этого человека. Этого наутоланина.

* * *

Радживари настолько неприкрыто торжествовал, что это мог ощутить даже неодарённый Тремейн: от духа волнами шёл то жар, то холод, то вообще нечто неописуемое, но пробирающее до костей. И ничего хорошего в этом не было.

— Я чувствую, вы очень рады, учитель, — осторожно спросил он.

Дух, уютно устроившийся в кресле близ доисторического проржавевшего ЭВМ, только усмехнулся:

Я чувствую, ты очень напуган, ученик.

— Это так, — признал Тремейн. — Доселе я видел лишь толику вашего истинного могущества, а сейчас могу увидеть его истинный масштаб, и моё сердце трепещет от восторга и ужаса перед ним.

Лесть — это снаряд, который без промаха бьёт по подобным тварям.

Трепещи же! И знай, что и это — лишь эхо того истинного страха, имя которому — восхищение и который ты познаешь, когда Радживари вернётся в мир живых!

Дух воздел руки, и широкие рукава мантии хлопнули по воздуху, как крылья хищной птицы на взлёте.

Глупец полагает, что идёт за драгоценным призом — за Источником Радживари. Глупец не знает, что этот Источник — я сам. Я — мудрость веков, сохранённая от тления, я — сокровища искусства, сокрытые от недостойных, я...

Тремейн покорно кивал. «Да, да, ты смерть, ты пламя, ты тьма, ты всё, что угодно пафосное. Только токуй, дорогой, продолжай токовать. И тогда я успею подумать хоть немного. Может быть успею даже что-то придумать».

— Учитель, — он дождался достаточно длинной паузы в самовосхвалениях и позволил себе встрять, — позволите ли мне немного помедитировать? Мои чувства к вам, они... замутили моё суждение. Я не могу с полной ясностью вас понимать и воспринимать. Мне хотелось бы успокоиться.

Дух щедро махнул рукой — мол, валяй, ученичок, успокаивайся. Ещё посмеялся над ним и его робостью:

Я всегда говорил: смелость слабых существует лишь до встречи с истинной силой. Рад, что тебе хватило смирения принять своё ничтожество и не выкобениваться передо мной, ученик. Это значит, ты не совсем уж пропащий.

Не совсем, это правда. Хотя почти, судя по количеству плохо совместимых с жизнью ошибок. «Вот что творят с оперативником двадцать лет без настоящего дела!»

Правда была в том, что между ним и братом было и ещё одно сходство. Тайная общность, о которой Тремейн не любил думать и вспоминать и которая для брата составляла что-то вроде смысла жизни.

Они оба были не одиноки в своей голове — или душе, кому как удобнее. И оба соседствовали со своими в некотором роде коллегами: у братца жили джедаи и ситы древности, а у Тремейна...

Око Икс задумчиво пошевелил пальцами босых призрачных ног, пытаясь подобрать с пола камушек, прищурил раскосые глаза. По позвоночнику прошла привычная волна боли: активировались проекторы, трансмиттеры, анализаторы и чёрт знает, какой ещё кибертех, который псих с Нар Шаддаа вживил ему в костный мозг.

— Поскольку просто поболтать меня вызывает обычно твой брат, полагаю, у тебя какое-то срочно дело ко мне, Девятый? — "сосед" был, очевидно, в недурном настроении.

— Это так. И ты сам догадываешься, какое именно.

— Догадываюсь, да... и даже догадываюсь, чего тебе от меня надо. Связаться с предателем Рианом и предупредить его о сути ловушки, потому что сам ты этого сделать не можешь. Девятый, а если бы меня не было? Что тогда?

— Наверное, пытался бы связаться с братом и провести-таки сеанс экзорцизма по голофону. Или искал бы способ как-нибудь обмануть Радживари и заманить в ловушку, опираясь на данные из сказок и братниных баек, — передёрнул лекку Тремейн. — Но поскольку ты есть, я могу пойти более простым путём.

Око Икс почесал подбородок. «Любит же дарагонов психопат поиграть в Сфингу[1], позагадывать дурацкие загадки без однозначного ответа...»

— Давай заключим сделку, Девятый? Раз уж ты и без меня бы справился. Я помогаю тебе, а ты подключаешь меня к местному кладезю информации.

— Уговор, — кивнул Тремейн. — Полагаю, мне будет очень больно, пока ты закачиваешь данные?

— Ты всегда был сообразительнее, чем кажешься, — одобрительно покивал Око Икс. — Что именно ты хочешь сообщить предателю Риану?

— Позволю тебе самому сделать выбор на основе твоего анализа ситуации. Уверен, ты справишься с этим лучше меня — лучше кого бы то ни было в целом мире, на самом деле.

— Грубо, Девятый, грубо.

— Это не лесть, Икс. Это констатация факта. Даже Шара уступает тебе в аналитических способностях.

— Именно поэтому ты предпочитаешь никогда к ним не прибегать? Ай-яй, Девятый, ай-яй... Давай, очинайся. Твой "учитель" вот-вот что-нибудь заподозрит.

* * *

Самой затруднительной для Вектора является необходимость сдерживать себя, сдерживать инстинкты. Не пытаться защищаться. Не пытаться сопротивляться. Позволять делать с собой всё, что заблагорассудится. Иначе он — на первом же ударе — провалится как разведчик. Лорд Долорус стоит достаточно высоко в ситской иерархии, чтобы знать о том, кто такие протеане[1] — и знать, что джойнером был только один из них. А Вектор не должен выдать себя; он должен сохранять инкогнито, как бы сложно это ни было.

Он — Комари Шив, этнограф-любитель, набуанский остолоп. Он здесь ради того, чтобы убедить Республику и джедаев поддержать его благородный дом в межклановой борьбе. Он... он трус. Да, несомненный трус. Ему неведома благородная самоотверженность Ирем. На её месте он не всходил бы на костёр, он покаялся бы и целовал края одежд джедаев, если придётся, лишь бы остаться живым (и, в идеале — ещё и на троне).

Да, остаться живым. Избегнуть пыток, подвергнуть которым его обещает Долорус. (Потому, что если Вектора начнут пытать, он может и не сдержаться.) А это значит, Комари будет сотрудничать с пленителем. Он вообще — прирождённый коллаборационист, жалкая душонка.

Как же начать разговор? Вектор смотрит на Долоруса.

Тот ходит взад-вперёд, заламывает пальцы, щупальца у него на голове то и дело сводит судорогой, глаза нервно мигают. Несомненно, он нервничает, но отчего? От неуверенности в своём плане или наоборот — от уверенности в его успехе и неизбежности встречи с учителем?

Долорус хочет, чтобы Оргус Дин пришёл героически спасать набуанского остолопа и героически погиб в бою с бывшим учеником. Покрыв себя бессмертной славой, о которой он так мечтал. Ради этого он готов — и будет — пытать набуанина, придавая учителю мотивации.

Вот только Оргус Дин не должен прийти. Должен прийти его ученик, иначе операция будет провалена. Ученик, который уже убил Каллефа, между прочим. (Зачем? Зачем он это сделал? Это ведь не было необходимо! Ситская кровожадность?)

Что здесь может сделать Комари? И что может сделать Вектор?

— Милорд, — низкий поклон и попытка поцеловать край одежд определённо должны привлечь внимание Долоруса. — Милорд, разрешите недостойному сказать... сказать несколько слов в вашем блистательном присутствии.

Наутоланин отбросил его от себя прочь, но милостиво кивнул:

— Говори, шавка.

— Милорд, мы, набуане... мы всецело преданы ситам. Всем сердцем. Великий владыка Экзар Кун некогда даровал нам свободу, и наша королева Ирем, наша Этномартира, она всегда говорила: спасение идёт из Империи.

— Очень мило, — холодно ответил Долорус. — И что с того? Мне плевать, как ты относишься к Империи, тварь. Клятвы любви и верности тебя не спасут.

— Я... я не сомневаюсь, милорд, но позвольте ещё пару слов сказать мне, обречённому. Набу не может... не может открыто поддержать Империю, потому что находится в секторе республиканского влияния. Однако Набу может служить Империи... неявно. Скрыто. Добывая ценности для неё. Ценные вещи... или ценную информацию.

— Намекаешь на то, что ты — наш шпион? Увы. Ситской Безопасности придётся обойтись без тебя, значит, — пожал тот плечами.

Но его электронная аура изменилась, Вектор чувствовал это кожей (смотреть глазами нельзя; увидят, опознают). Очевидно, лорд Долорус всё же не очень хочет ссориться с главой СБ, который, как ему известно, находится на Тифоне. А вот Комари Шив об этом не знает, вот и лебезит так...

— Я ни на что не рассчитываю, милорд. Моя преданность Империи... она бескорыстна, милорд. Я только хотел сказать, у меня есть информация о магистре Дине. Точнее, милорд... точнее о его ученике. Вы ведь знаете, он взял ученика?

Есть попадание!

— Нет, — лицо Долоруса исказила гримаса боли. — А он взял? Давно ли?

— Недавно, милорд, совсем недавно. Но этот ученик уже успел отметиться, убив сита!

— Какого? — Вектора схватило за горло и подняло над землёй.

«Самоконтроль!»

— О, м-милорд, я не знаю, клянусь! Но все поздравляли его с этим! Сама магистр Шан вызывала его к себе, милорд! И потом Совет, в полном составе... Это потому, что магистр Дин не сражается больше.

— Больше не сражается? — хватка на горле исчезла, и Вектор больно ударился седалищем оземь. — С чего бы это?

— Какая-то давняя история, милорд. Что-то, связанное с его погибшим учеником... очень давняя история, милорд! Недостойный не знает точно. Но магистр Дин теперь везде посылает вместо себя этого молодого человека, который убил сита.

— Вот как!

Наутоланин погрузился в какие-то раздумья. Жаль, нельзя посмотреть глазами... но его эмоции и так волнами проходили по Вектору. Сомнение, гнев, боль, снова сомнение... покой. Вот это было неожиданно. И пугающе.

— Я чувствую, ты не лжёшь, что работаешь на Империю, шваль. Слушай сюда! Ты должен сделать так, чтобы оба — и ученик, и учитель — оказались в моих руках. Тогда останешься жив. А если не справишься или попытаешься сбежать — а я вижу тебя насквозь, и вижу, что ты трус — пеняй на себя.

— Нет ничего проще, милорд. Ничего проще, — Комари снова пал на колени и попытался поцеловать край одежд сита. — Я имею кредит доверия у тви'лекков из деревни переселенцев. Если позволите, я могу выдвинуть от вашего имени... предложение. Они выдадут вам джедаев, а ваши... рабы оставят в покое их дома и посевы. Старая Матриарх при смерти, а новая слаба духом и охотно согласится.

Его брезгливым пинком отбросили прочь:

— Мне плевать, как ты там будешь крутиться. Главное — доставь мне Дина и его ученика. Всё.

[1] Сфинга, прозванная также Душительницей — женщина, некогда построившая себе резиденцию на перекрестье центральных гиперпространственных путей на Корускант и Нар Шаддаа. Она развлекала себя тем, что связывалась с капитанами проходивших мимо судов и задавала им вопросы. Давшие правильный ответ продолжали путь, не давших же она душила с помощью Силы. Республиканская традиция считает её сит-леди, имперская — охреневшей на почве мудрости джедайкой.

[2] Протеане — люди, подвергшиеся изменению в ходе проекта "Протей", названного так в честь известного алхимика древности лорда Протея, создавшего, в частности, такую расу как дашады.

Всё началось в кантине, где они отдыхали после перелёта.

Он с самого начала это видел — в сочащемся из углов беспокойстве, в перепаде не-чёрного и не-белого в лицах окружающихся, в позёмке опасности. На стенах космопорта, на городской жухлой траве, на лице скучного чиновника в порту — штампом стояло имя, и это имя должно было привести своего владельца сюда, на заготовленную встречу.

«Терон Шан».

К счастью, об агенте Шане он представление имел. Этот республиканский наглец погуливал Ашвина, а Ашвин никогда не умел молчать о своих любовниках, того меньше в компании товарищей по Чёрному Списку. Не умел он, впрочем, и молчать с любовниками, что и делало его столь вкусной добычей для этого сиськи[1]. Если агент Шан именно таков и его подозревает (а он подозревает, это видно по всему, этим воздух пахнет), стоит ждать чего-то демонстративного, чего-то театрального.

— Ашара, молодым рыцарям не пристало долго сидеть в злачных местах. Ступай на корабль, — приказал он.

Может быть, это и лишнее — в многоугольнике возможных будущих он не видел для неё опасности, — но лучше так. Он собирался дискредитировать агента Шана, а для этого всё должно было быть кристально ясно и безукоризненно очевидно.

— Мастер Жойез Кулу? — агент зашёл в кантину широким шагом, и на плечах у него плащом лежала уверенность.

Не нужно было Зрение, чтобы понять его мысли и его планы; хватило бы столь ущербного инструмента, как простая бытовая логика. Кем может быть человек в маске, заявляющий, что он джедай и миралука, если заподозрить в нём агента Империи? Только человеком. В маске.

— Агент Шан, я полагаю?

— Я настаиваю, чтобы вы сняли маску, — сходу заявил он, и стоявший рядом мужичонка в форме капитана РА закивал, как ботанский каменный божок.

Он ожидал этого, но не здесь. Не так. Наедине с военным начальством — о да, но... в кантине? При толпе народу?

— Вы понимаете, чего вы требуете, агент?

— Больше, чем вы можете представить, — резко ответил тот. — Снимите маску.

— Прошу вас, не надо. Если так надо, я могу это сделать, но... не здесь же!

Он сам удивился, как легко задрожал у него голос. Так же легко, как рука легла на рукоять меча. Здесь и сейчас — Жойез Кулу. А он никогда не позволил бы вот так прилюдно себя обесчестить. Снять маску на глазах доброй сотни человек... мать, покойница, умерла бы ещё раз, узнай она, что подобное случилось с её сыном.

— Последний раз предлагаю: снимите маску. Добровольно.

Он помотал головой. Смешно. По логике, по уму, надо было красивым жестом снять её и позволить всем увидеть: да, миралука. Именно тот, за кого себя выдаёт. Любуйтесь, вот они — мои не-глаза. Он ведь всегда плевал на родные обычаи...

Но сейчас он просто не мог этого сделать. Родители, братья, сёстры, дальняя родня — все они словно вышли из тайников его памяти и стояли у него за спиной, требуя: «Не смей! Нельзя». Не-глаза должны быть закрыты. Они не для взгляда чужаков. Они — святыня, которую надо хранить.

Двое солдат, сопровождавших капитанишку и агента, шагнули к нему, и он закричал:

— Пятнадцать семейств узнает об этом!

— Непременно, — он знал, что агент ухмыляется, и эта ухмылка пахнет торжеством и самоуверенностью.

Ненадолго.

На затылке щёлкнул замочек, удерживавший маску, и она сначала покосилась набок, открывая одну глазницу, а потом и вовсе упала. В отчаянии Жойез попытался закрыть лицо руками, но безуспешно.

Хотя на самом деле в этом-то и был его настоящий успех.

Во рту было солоно от крови из прокушенной губы.

— Довольны, агент? А теперь позвольте мне снова прикрыться и вернуться на корабль, раз уж вечер вы мне испортили. Жду завтра с докладом. И я не шутил про Пятнадцать Семейств, — рявкнул он, кое-как завязал повязку и вышел вон.

* * *

На Воссе всегда словно бы осень: рыжие леса, рыжие горы, рыжие травы, и среди всего этого белые дома с синими окнами, чёрно-золотые обелиски и люди с яркими, синими и красными, лицами и жёлтыми глазами-сотами. Осень природы и осень души: ласковая печаль, отдых перед долгим странствием по неизведанным землям, откуда, как сказано в "Эмнете", не возвращались путники доселе.

Осень — время призраков и чародеев; и Реут последнее время всё чаще подолгу задерживался в своём поместье на берегу реки Говорливой, у Пелатских Гор. Но на сей раз, увы, он прибыл не отдыхать — его ждало дело, притом дело срочное.

И всё же провести вечерок за чашечкой шая[1] с Дартом Серевином он не отказался. Тем более, что тот мог помочь выяснить, куда именно понесло Реувена и как так тот оказался допущен к настоящему живому Пророку.

— А ведь я помню, Каллиг, было время, когда ты ненавидел Восс, — дружелюбно подколол его Серевин.

— Это было до операции на глазах, — пожал плечами Реут.

Серевин недоумённо пошевелил надбровными отростками.

— Понимаешь, однажды я понял, что мы, забраки, за возможность неплохо видеть в темноте и острый нюх платим слишком дорого. Чем ярче свет, тем меньше мы видим, а цвета не различаем вовсе — так, ровное зеленовато-серое полотно. Ну вот, а пять лет назад я нашёл себе одного экспериментатора, готового исправить этот недостаток.

— Рисковать потерять зрение вообще, чтобы обрести истинное зрение? Реван бы одобрил, это красивый парадокс, — Серевин щёлкнул пальцами, и служанка-восси поднесла новый шайк. — Но я не могу не согласиться: Восс — место эстетически безупречное. Оно меняет нас, ты знаешь?

— Да, он подобен садам Армис[2], и каждое утро мы просыпаемся уже не теми, кем засыпали. Как знать, как знать, быть может, однажды наша кожа покроется пёстрой чешуёй, а глаза станут похожи на соты, и вот уже не станет ситских лордов, а лишь два Пророка пойдут предрешённой для них дорогою...

— Всё может быть! — рассмеялся тот, но быстро нахмурился. Длинные кожаные усы напряглись, вытянувшись в стороны, потом снова обвисли. Он явно задумался о чём-то недобром и волнующем его.

— Каллиг, скажи мне... скажи мне, я могу верить тебе?

— Кто и когда отвечал "нет" на этот вопрос?

— Я знаю, что именно ты стал новым Мастером, когда мы избавились от Тари.

— Вовсе нет, это Дзун.

— То, что ты уговорил его наряжаться для новичков в костюм Ревана, не делает его Мастером. Не отнекивайся; я не собираюсь чем-либо тебе мешать. Дело не в этом. Малгус... он сделал мне интересное предложение. Как представителю Братства.

— И какого же рода?

— Легализацию в обмен на поддержку его в борьбе за трон. Вот. Я это сказал.

— Борьбе за трон? Он бредит? Для этого надо, чтобы трон опустел!

— Он опустеет. Император живёт в своих Голосах, — Серевин нервно облизнул губы, снова судорожно дёрнул усами. — Если уничтожить все Голоса, кроме одного, а этот единственный заточить, Император будет бессилен, Каллиг.

— Ты помнишь, почему мы — мы с тобой! — сдали властям Тари, Ладру и прочих одержимых? Напомню: мы хотели спасти Братство от бессмысленного и обречённого мятежа. А ты хочешь втянуть нас в мятеж ещё менее осмысленный и ещё более обречённый!

— Малгус хочет отмены рабства и свободной интеграции инородцев...

— Всё, чего он хочет — утопить в крови труп Элины Дару, чтоб не так больно было на него смотреть, и ты знаешь это не хуже меня! — Реут вскочил, ударил рукой по столу. — С чего он вообще взял, что сможет провернуть этот трюк с Голосами?

— Не он. Это собирается сделать Барас, — пояснил Серевин устало. — И я только в общих чертах представляю, как. Но ведь ты понимаешь, Каллиг, мы в ловушке. Если мы поможем Малгусу, ты прав, это втянет нас в мятеж, чреватый гибелью. Но если мы откажемся...

— Малгус, пользуясь своими нынешними полномочиями, выжжет нас, как знающих о его планах. Дарагоново дерьмо!

Реут закрыл глаза, запрокинул голову. Кого, кого, кого он мог сейчас просить о совете и помощи? Духи вставали перед ним, сотканные из восского золота и чёрных огней Дромунд Кааса.

— Ты не решишь всё и сразу прямо здесь и сейчас, — строго сказал ему Хорак-мул — Тебе нужна передышка. Нужно составить чёткий план.

— А смысл? — возразил Сазен. — Смысл составлять план, когда ситуация меняется чуть не раз в секунду?

— Реван бы сказал, — заметил Авр. — «Значит, надо составить достаточно гибкий план». А Алек бы добавил... хм, Алек бы добавил: «И как можно меньше на него полагаться». Он был пессимист, наш Алек.

— Скорее, реалист, если я достаточно хорошо учил историю, — хмыкнул Сазен.

— Ну да, скорее, реалист.

— И тем не менее, план необходим, — Хорак-мул покачал головой. — Да, он может быстро устареть, но он предоставит соломинку для цепляния. Нечто устойчивое в хаотичном мире. И план должен быть принят по здравом размышлении, с учётом всех вскрывшихся факторов.

— Вообще я бы предоставил дело той девчонке из разведки. Но это не тот вопрос, который обсуждают по голо, да?

— И она не знает, что я — часть Братства, и тем более — его Мастер, — впервые подал голос Реут. — Ни она, ни Тремейн. Им принадлежат мои личные тайны, и только.

— А я говорил, что недостаток доверия к соратникам погубил Ревана с Алеком, и вполне может погубить и тебя, — постучал ему Авр по лбу своим по-женски длинным лекку.

— Я доверяю своей команде, ты знаешь. От Заш, от вас, от Никки, от Ашары у меня секретов нет. Но Тремейн всё-таки очень имперский человек.

— Который согласен помогать тебе против Императора.

— Но едва ли согласится пойти против системы, которая на нём основана, Авр. Всё сложно. Если бы я меньше знал, я бы, наверное, поддержал Малгуса. Но я... я просто знаю, он не преуспеет. Он не может преуспеть. Не против этого чудовища. При этом он может быть полезен в большей картине...

— Но об этом сказать Серевину ты не можешь, потому что нельзя же вот так просто сказать, что хочешь насовсем убить Императора, настоящему чистокровному ситу? Ты болван, ты просто немыслимый болван! — Сазен набычил лоб, наставив на Реута три длинных, похожих на корону, рога. — Этот реваншист Аврос, или как его там, прав: ты погубишь себя своим недоверием к людям. Бьюсь об заклад, даже нам ты даёшь только кусочек своих истинных планов. Ведь по-настоящему ты полагаешься только на себя. Так боишься предательства, что отрезаешь себя от помощи. И останешься в конце — как Реван! — один, с безумием и роботом, который не спорит просто потому, что это безумие ты ему передал!

— И тебя пристрелят, как бешеного пса, — тихо покачал головой Авр. — И новый юный идеалист взвалит на свои плечи ношу и клятву продолжить твоё дело и в нём преуспеть. И сколько раз так случится? И сможет ли, успеет ли случиться?

— Предлагаете просто вот так взять и взять в дело Серевина?

— Ты ведь взял его в план по устранению Даркспаннер.

— Тогда всё было иначе. У меня было время, я всё рассчитал...

— Иногда нет времени и не получается ничего считать, — развёл руками Хорак-мул. — Можно только действовать и надеяться, что повезёт.

Реут прихватил себя за подбородок, посмотрел в упор на своего живого собеседника.

Чёртов эстет, фанат воссов, деревенский лорд, помешанный на идее социальной справедливости. Мечтает о мире без рабства, видизма и Республики, тайком сочиняет новую учебную программу для Академии. В Братство пришёл после видения, о котором никому не рассказывал. И, вполне вероятно, Дарт Серевин в момент посвящения (или ещё до того?) подвергся влиянию Императора.

Если бы мы больше доверяли друг другу, если бы умели говорить начистоту — Хаазин бы не выиграл, а Реван не пал бы. И никакого канцлера Керрика.

«Я знаю. Но здесь, сейчас, доверять этому человеку?»

А впрочем, кому ещё?

— Серевин, к несчастью, у меня есть, что добавить к твоим сомнениям. И это нечто совершенно чудовищное.

[1] Сиська (от СИС — Стратегическая Информационная Служба) — жаргонное название агентов республиканской разведки. Их имперских коллег называют обычно просто Их имперских коллег называют обычно сырками, или, оскорбительно — засерями, засранцами (и т.д.) (от СР — Ситская Разведка).

[2] Шай, он же чай — напиток из листьев растения, которое в Империи называется ша (и растёт на Рельге и Дромунд Каасе в частности), а в Республике — ча (и растёт на Чалакте, где является священным для государственной религии, культа Ча; считается, что первый Ча-Лака (воссевший под ча) получил видение о правильном образе жизни сидя под кустом этого растения). Шайк (чайк) — сосуд для шаепития, из которого напиток разливают по чашкам, напоминающий небольшую вазу с длинным носиком и изящной ручкой. Желающие пофорсить в Империи заказывают прозрачные шайки причудливой формы, а в Республике — имитации традиционных глиняных чалактанских чайков, иногда даже с ручками из растения така.

[3] Армис — в ситской традиции легендарная мастер-джедай. Её заданием было задержать войско владыки Рагналла и не дать отбить (в очередной раз) захваченный Республикой Коррибан. Ради этого Армис создала прекрасный сад-лабиринт, убаюкивавший путников. В этом саду нельзя было вернуться туда, откуда пришёл, поднять с земли то, что уронил, а также проснуться тем же, кем заснул. Однако, Армис влюбилась в Рагналла и заснула в его объятьях, проснулась уже ситской леди и провела его сквозь лабиринт в сердце джедайской цитадели. Этот сюжет лёг в основу многих ситских опер и произведений классической литературы. На Коррибане существует место, называемое Сады Армис.

Души вниз по реке в море уплывут -

Наши смех и печаль в море заберут.

Когда-то — тогда, когда сочиняли это похоронное песнопение — на Коррибане были моря, реки, цветущие сады и плодородные поля. Теперь, после Катастрофы, здесь только красные пески, развалины домов и гробницы, тысячи гробниц. Живым больше не место на Коррибане, и всё же они упрямо пытаются вернуться в дом своих предков.

В горе ты не ищи, не найдёшь ответ -

В море реки текут, реки дней и лет...

Ровная процессия плакальщиц и плакальщиков — в белом, у каждой на голове чёрно-белый плат, закрывающий волосы — неспешно семенит за гробом, мерно ударяя себя в грудь с вскрикивая обрядовое "Ай-яй!" после каждого бейта песни. Качается высоко над толпой чёрно-золотой паланкин, последнее ложе лорда. Кого же это хоронят?

Что же делать живым, если не грустить?

Может ли человек мёртвых отпустить?

Риан сам не знал, зачем он идёт следом за процессией, почему так привычно присоединяется к хору, кто, наконец, тот лорд, чей паланкин мерно покачивается, неспешно продвигаясь по каменистой дороге к гробнице. Кажется, его вовсе не должно было здесь быть, он должен был быть... где-то ещё?

Только эхо страстей ярко, как звезда

Сколько лет не пройди, светит сквозь года.

Бой барабанов и плач скрипок стал почти невыносим — значит, приближалась гробница. Знакомые очертания, знакомая мозаика над бесконечными уходящими вниз ступенями, но Риан всё равно не мог вспомнить, что это, и только приговаривал речитативом вместе с другими:

Реки наших страстей — глубже всех морей,

Эхо наших страстей — ярких солнц сильней.

И имя, шёпотом и в голос, снова и снова, под рокот барабанов, само как барабанный бой: «Ангаррад, Ангаррад, Ангаррад...»

Имя его матери.

* * *

«Чушь!» — Риан резко взмахнул рукой, отгоняя видение, неловко пошатнулся и грохнулся на чёрный камень калефских катакомб. Ну да, Чорхан его предупреждал, что будут «всякие сверхъестественные ловушки и испытания». Правда, такого он всё-таки не обещал. Он просто возник над панелью голофона, как будто так и надо — чуть постаревший, немного потрёпанный, но как всегда стильный и принаряженный.

— Чор... — начал Риан было, удивлённый, но приятель загадочно улыбнулся и приложил палец к губам:

— Теперь меня называют Око Икс, — сказал он.

— Какое-то совсем спец... спецподразделение, да? Здорово! Я думал, они избавились от тебя.

Чорхан пропал двадцать с лишним лет назад после того задания на территории Лишенцев, и Риан был уверен, что пропал тот навсегда где-нибудь, где гниют неблагонадёжные агенты или вовсе на том свете.

— Возможно, ты забыл, — снова хитрая улыбка, — но ты, Риан, сейчас работаешь на нашего врага и, более того, являешься предателем Империи, за чью голову назначена награда. Ты точно уверен, что можешь ожидать от меня ответа?..

Всю радость встречи вышибло, словно ударом под дых.

— Прости, Око Икс. Ты здесь, чтобы огласить мой приговор, да? Учти, я буду сражаться.

— О, нет. Это было бы так неприятно — оглашать тебе приговор, дружище. Нет, я здесь, чтобы предложить... сделку. Союз. Что ты знаешь о Радживари?

— А что должен знать?

— Значит, практически ничего. Плохо. Но я могу передать нашу информацию тебе на деку, если ты согласишься избавить этот прекрасный мир от его беспокойного духа.

— Изгнание злых духов? Внезапно. И в чём здесь интерес Империи?

— А это второй пункт сделки: один из наших агентов сейчас в руках Радживари. Ты не тронешь его. Взамен, повторюсь, ты получишь всю информацию, необходимую для борьбы с первопадшим.

— Но почему именно я, Чор... Око Икс?

— Две причины, Риан. Первая — ты мой старый знакомец, и я надеюсь, помощь нашему человеку будет выкупом хотя бы за часть твоей глупой головы. А вторая — Радживари жаждет твоего тела, и не то чтобы это было нечто сексуальное. Похоже, духовная жизнь ему несколько наскучила, видишь ли.

— Поэтому, как лицо заинтересованное, я не откажусь от вашего предложения? И вправду, можно уйти из Империи, но не от Имперской Разведки, — вздохнул он.

— Теперь мы называемся Ситской Безопасностью. Мило, не так ли? Данные пошли. И будь осторожен: похоже, он заготовил немало всяческих сверхъестественных ловушек и испытаний.

Ещё на деке было предупреждение: не обманываться и не выдать себя. Лабиринт Радживари показывает каждому собственную грёзу, но сам Радживари знает лишь то, что ему открыла сама жертва, будь то словами или яркими мыслями. Поэтому Риан очень старался не думать, забыть о похоронах матери, забыть о только что увиденном и сосредоточиться на легенде, на простой и очевидной для него и неочевидной для древнего духа легенде.

«Я — Квинт Штейнбах[1]», — повторял он про себя, как спасительную мантру. Повторял, пока почти не поверил в это.

* * *

Новая грёза накатила волной, подхватила его, вынесла из толпы навстречу высокой красавице с алой кожей и коротко стрижеными волосами, подёрнутыми золотой краской. Он чуть не упал, запутавшись в полах широких детских одежд, но красавица решительно подхватила его на руки и усадила себе на плечо.

— Это мой брат! — крикнула она возмутившейся было толпе. — Мой брат!

И Риан понял, что перед ним Брона, Брона Златоглазка. Его старшая сестра, единственный воин в их семье. Он уже и забыл, как она выглядела... А Брона решительным шагом шла по красной дорожке навстречу Малгусу — ещё нестарому, ещё неизуродованному Малгусу, державшему в руках золотой венок, заслуженную награду героине битвы за Бегерен.

И вдруг всё вокруг замело снегом, и из этого снега выросли фигуры с сияющими мечами — теперешний Риан знал их по именам, а тогдашнему они все были равно страшными джедаями, чудовищами из детских сказок. Они и вели себя, как чудовища.

— Что вам до него? — спросила Брона, зажимающая пальцами рану в боку.

Её короткие волосы больше не золотились, чёрный доспех был изорван в бою, лицо иссечено осколками взрывавшихся камней.

— Что вам до него, он всего лишь ребёнок! Ему нет ещё и десяти лет, — повторила она.

— Он ситх, — скривил губы магистр Джарек Кейдан. — Ситхи не бывают детьми.

— Добей её, — коротко сказала ему магистр Сатель Шан. — Его я возьму на себя.

— Нет, не стоит, — возразил Варрен Седору. — Ты ещё молода, тебя это может сбить с толку. В себе же я уверен.

Или они не говорили, а лишь обменялись короткими мыслеобразами? Ведь всё это заняло считаные мгновения, и вот уже Риан полетел вниз с холмика, а Брона рванулась навстречу джедаям в свой последний бой — одна против трёх, не победить, но задержать...

Во рту запахло медяшкой. Похоже, он прокусил губу. Зато ещё кусок лабиринта остался позади, и, если верить деке, он был на верном пути.

Брона, надо же... он совсем забыл её. А ведь когда-то просто обожал свою старшую сестру, хвостом за ней ходил, когда она приезжала домой. И она его любила, называла "бесполезный братишка" и всё дразнила, что не бывать ему воином и вечно получать по голове на тренировках, пока голова совсем не опустеет.

«Нет никакой Броны. Я — Квинт Штейнбах. Всё, что у меня есть — это смутная память о матери, отдавшей меня джедаям, и вера в друзей».

* * *

Мать — ещё живая, ещё не вознёсшаяся над плакальщиками и плакальщицами, ещё не погрузившаяся в темноту семейной усыпальницы — крепко держала его за плечо.

— Мой муж мёртв, моя дочь мертва, мой сын мёртв, моя другая дочь мертва, мой другой сын мёртв, — перечисляла она равнодушно, словно читала список покупок.

— Тем более бессмысленно заставлять вашего последнего ребенка участвовать в бою, — возразил ей немолодой человек. Дарт Сципио, это должен быть он. Командующий Коррибанской Операцией.

— Он — последний Рантаал. Император велел, чтобы благородные сами отбили у врага свои владения, — голос матери был всё так же сух и безэмоционален. — Он заслуживает права быть часть великого освобождения.

— Никто не будет особо заботиться о мальчишке, лорд Ангаррад. Он может погибнуть.

— Он в любом случае может погибнуть, Дарт Сципио. Этой войне длиться ещё и длиться. Но так его тело хотя бы ляжет среди камней родного дома, а не среди снегов планеты, даже имя которой мне не выговорить.

— Мне жаль, что вашу дочь так и не нашли. Брона была гордостью Империи.

— Она остаётся гордостью Империи, милорд. Смерть не стирает наших заслуг. Смерть делает их вечными.

Риан знал, что будет дальше: дальше будет его первое убийство. Молодой джедай, вознамерившийся ударить матери в спину. Один широкий взмах посохом — и от джедая остались две половинки. Мать даже не оглянулась, только послала ему волну одобрения и радости.

Но вместо этого он увидел то, что было, когда битва наконец закончилась. Когда джедаи и республиканские войска отступили от поместья Рантаал, и Дарт Сципио по рации поздравил мать с победой — «Ещё одним малым, но бесконечно важным шагом к восстановлению истинной Справедливости», и лорд Ангаррад наконец позволила перевязать свои раны.

Серебристый флаер спустился на поверхность, и из него показалась одетая в чёрное женщина с серебряными глазами и длинными, до пят, серебряными волосами. Она с трудом передвигала ноги, и мать наперегонки с Рианом бросились поддержать её.

— Пять сотен лет, — прошептала она. — Пять сотен лет я ждала этого дня.

Их прабабка, лорд Рантаал[2]. Когда она поняла, что старость и болезни одолевают её, она повелела заключить себя в стазис-камеру и выпустить из неё в тот день, когда Коррибан вернётся в руки своих детей.

Тяжело опираясь на руки своих потомков, она спустилась по трапу и замерла. Потом вдруг резко оттолкнула их и пала на колени прямо в красный песок. Зачерпнула его ладонями и уткнулась в них лицом, будто умываясь или плача. Потом так же резко поднялась, всё ещё держа песок в горстях, подошла к нему.

— Подставь руки, — строго велела она.

Он подставил, сложив их чашечкой. Лорд Рантаал осторожно пересыпала песок из своих ладоней в его.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Риан, — ответил он робко.

— Запомни, Риан, кровь моей крови: это твоя земля. Этот красный песок когда-то был плодороднее, чем тучные поля Медриаса. Теперь он бесплоден, его сделали бесплодным насильники и убийцы. Но всё равно, Риан, это твоя земля. Ты убьёшь за неё; ты умрёшь за неё. Ты предашь ради неё, но её ты не предашь никогда. Ты никогда не отдашь её джедаям. Ты передашь её своим детям. Ты не позволишь разлучить тебя с ней, как разлучили нас...

«Я — Квинт Штейнбах. У меня нет предков, нет прошлого, нет своей земли. Я джедай, у меня не может быть ничего этого».

И всё же это чувство — тонкой струйки песка, которая, словно вода, стекает по затылку за шиворот — никак не желало уходить.

* * *

Лабиринт закончился. Впереди была полутёмная комната, в глубине которой, у громады старинных компьютеров, виднелся полупрозрачный силуэт Первопадшего. Оставался лишь шаг.

Они вышли из темноты и заступили ему дорогу: прабабка Рантаал, мать, вислоусый отец, Брона, Брендан, Гайнор, Тайгвен. Молодые, красивые, сияющие, одетые в лучшие свои одежды. Отец, как всегда, в той дурацкой мантии "под Ревана". Мать и Брендан в синей форме корпуса инквизиторов.

Последнее испытание, последняя ловушка лабиринта.

— Что ты наделал, — вздохнула прабабка. — Зачем ты оставил наш дом?

Он молчал. Дома оставалась Ронвен, в конце-то концов. У них не может быть к нему претензий.

— Ронвен, ха! — красные глаза Брендана насмешливо прищурились. — Ты нелогичен, младший.

— Почему? — не удержался он.

— Или тот путь, который ты избрал — благ, и тогда грешно лишать дочь возможности по нему идти. Или ты оставил её дома своей наследницей, но тогда твой путь ниже, чем путь потомка Рантаал, — пояснил он.

— Это плохая логика. Мой путь может быть благ, но он не для всех.

— Значит, ты оставил свою дочь погибать? Кровь моей крови ты бросил во мраке, сам сбежав ко свету? — нахмурилась прабабка.

Брона размахнулась, чтобы ударить его, но её удержал отец.

— Спокойно. Мы ведь цивилизованный народ, не республиканцы какие. Драться будем потом, если придётся, — сказал он ей. — Сын, джедаи убили нас, они хотели убить тебя. Наши дети для них — отродья, опасные твари, которых надо истреблять в колыбели. Наш дом — пристанище опасных тварей, которое надо раз в пару десятков лет обрабатывать биоцидом, чтобы ничего живого на нём не осталось. Почему ты с ними?

— Да, почему? — мать шагнула вперёд, прихватила его за подбородок, и Риан рефлекторно дёрнул щупальцами. — Ты ведь всегда был добрым мальчиком. Ты ведь не можешь предать нас всех.

Он покачал головой.

— Там правда, — прошептал он. — Там свобода. Я всегда искал свободы, мать. Разве не в этом мой долг?

— Перед кем? — спросила лорд Ангаррад. — Перед кем?

— Перед собой, — он опустил глаза. — Но разве не это главное? Разве другие долги имеют значение?

— И ты ещё хочешь быть джедаем? — возмутился отец. — Даже среди них до такого конченого эгоизма только самое отребье опускается! А ты ведь потомок славного рода, сын!

— А как же слова о "предельном индивидуализме"? — с трудом, но нашёл в себе силы съёрничать он.

— Годны только для рабов и им подобных, не ведающих, что истинное "я" — это "мы", — резко возразила прабабка. — Ты — не просто кто-то, Риан. Ты потомок, ты предок, ты сын, ты отец, ты брат. Ты плоть от плоти, кость от костей Коррибана.

— Значит, мне нет свободы?

— Стоит ли свобода отречения от своей крови? Стоит ли она союза с убийцами твоей семьи? Стоит ли она жизней тех, кого ты предал? Чьей дорогой ты идёшь, когда выбираешь платить эту цену?

В этом была какая-то чертовская ирония: чистокровные ситы, гордые своим ситством, бросают ему в лицо то, что он... он ведёт себя, как ситх.

И ведь не поспоришь же с ними.

— Но что мне делать? Я не могу отказаться от этой правды! — он протянул к родственникам руки, словно моля о помощи, или о милости, он сам не знал. — Я не могу сказать, что её нет!

Мать покачала головой, ничего не ответив. Отец отвернулся. Прабабка отступила в тень. И только Брона, как бывало в детстве, с размаху отвесила ему подзатыльник:

— Иди вперёд, бесполезный братишка. Сражайся. И больше не позорь семью.

* * *

Пошатнувшись, Риан всё же переступил порог. Лабиринт остался позади. Он справился. Он не выдал себя.

Помни, бесполезный братишка: мы всегда с тобой. Мы видим. Мы знаем. Мы не дадим тебе проиграть.

[1] Главный герой классического романа "Весенние цветы". Сюжет: http://fanfics.me/message266030

Несмотря на то, что роман был написан ситом, тот факт, что нигде в тексте прямо не упоминается ни учение ситов, ни Империя, сделал его (после открытия Империи) весьма популярным в Республике. Там, правда, решение и мечты Канимы в финале трактовали не как мечту об Империи, а как мечту о социальном государстве. "Весенние цветы" обрели вторую жизнь в эпоху Альянса, когда Квинт Штейнбах и Канима стали символами Старой и Новой Республики соответственно, а в Канцлере видели Палпатина. Тогда же был снят сериал по этой книге. Разумеется, авторство её было уже совсем забыто.

[2] По приказу Императора все ситы были признаны равными в благородстве и достоинстве; старые родовые имена были уничтожены и формально забыты, и семьи стали называться по имени основателей.

Лабиринт выпил почти все его силы, а остаток допивал Око Икс, постоянно отсылавший на деку предателю всё новые и новые данные: информацию по Радживари, информацию с компьютера Радживари, обновлённые и уточнённые карты лабиринта... И ладно. Силы — пустяк, пусть их и не останется вовсе, лишь бы предатель справился со своей задачей. И тогда, уже вдвоём, они смогут освободить Вектора.

Безумный дух не заметил — или сделал вид, что не замечает? — как Тремейн подключился к компьютеру, позволяя Оку Икс всласть рыться в файлах. (Кажется, материальные носители его вообще интересовали мало, только как средства контакта с живыми.) В результате о продвижении предателя одновременно сообщали Икс — сухими сводками, — и Радживари, всё больше переполнявшийся страстного азарта.

И вот наконец-то предатель показался в тоннеле. Он бормотал что-то неясное и невнятное — о пути, о свободе, бессмысленно топчась на месте.

— Чары Лабиринта держат его, ученик, — объяснил дух. — Смотри, как он мучается, не в силах перешагнуть через себя прежнего. Таким не место рядом со мною. Впрочем, думаю, я вскоре пущу его: совершенство его души меня интересует мало.

Но предатель, видно, сам сумел порвать паутину и всё же перешагнул порог. В комнате стало душно; Радживари на что-то сердился. «На то, что Риан не выдал себя», — подсказал Икс.

— Что ж, приветствую тебя, — дух с деланным радушием поприветствовал предателя, раскрывая ему навстречу руки, словно для объятья. — Кто ты и что привело тебя ко мне?

— Я — Квинт Штейнбах, владыка, — выдохнул тот, и Тремейн не сумел проглотить удивление. — И я ищу у тебя помощи.

— Кажется, мой первый ученик знает тебя, — Радживари усмехнулся. — Ты знаешь Квинта, Тремейн?

«Акк! Вот это я называю — палево», — мысленно выругался он.

— Не лично. Но я много о нём слышал. И читал.

— Конечно, конечно. Занятно, ученик: мы верили, что в ваши дни люди будут свободно обмениваться мыслями, а они всё ещё вынуждены записывать их, чтобы поделиться друг с другом. Что ты знаешь о нём, ученик?

Тремейн старательно вспомнил школьные годы:

— Ну... он такой, знаете, искатель свободы. Правда, по-моему, он сам не знает, что именно ищет. Тыкается, мыкается куда попало, то он разбойник, то он мститель, то в борделе свободы ищет, то мир и радость проповедует... очень непоследовательная личность. Никакой структуры, одни эмоции: «Ах, хочу не могу найти себя, ах, для этого нужно найти свободу, ах, это не свобода, и это не свобода, и это тоже как-то недостаточно свободненько, ах, пойду помру, прощай, жестокий мир». И какой он после этого джедай, а?

Радживари засмеялся, и от этого смеха по позвоночнику пробежал болезненный холодок. А может, и не от смеха, а просто Икс опять грузил какой-то файл?

— Я смотрю, личное незнакомство не мешает тебе питать к нему... яркие чувства, ученик.

— Меня много заставляли о нём думать, — честно ответил Тремейн.

Хотя он не мог не признать, что предатель сделал умный выбор. У каждого имперца своё личное, часто глубоко эмоциональное отношение к Квинту Штейнбаху, чтоб этому весеннему никогда лета не видать. А Тремейну с ним особо не везло: трижды, мерзавец, попадался на экзаменационных сочинениях.

— Значит, ты ищешь свободы в борделях? — дух снова развернулся к своему гостю. — Странный выбор.

— Что странного в том, чтобы искать свободу там, где о ней думают больше всего — среди рабов и их господ? — цитатой из книги ответил предатель. — Вот теперь я ищу её у тебя, владыка. Думаю, здесь больше шансов найти её.

— А что такое, по-твоему, свобода, Квинт?

— Тви'лекк прав: я не знаю, что это, владыка, — печально ответил предатель. — Всякий раз мне чудится, что я нашёл её, и всякий раз я понимаю, что нашёл только новый род оков.

Радживари покачал лысой головой:

— Да, понимаю. Когда-то я тоже был таким... искателем. Но жизнь быстро показала мне, Квинт, что свобода существует лишь в одном месте: здесь, — он коснулся риановой груди самыми кончиками пальцев, и всё же в этом жесте чудилась такая несытая алчность, что Тремейна внутренне передёрнуло.

— Нет иного рассвета, чем в нас, и свободы иной, чем мы сами[1], — послушно согласился тот.

А вот это уже наглость. Хотя... нет, не наглость. Вроде бы Первопадший жил задолго до четверых изгнанников и подавно не посещал их коррибанские могилы.

— Красиво. Сам придумал?

— Нет. Прочитал. Это слова одного человека, который тоже вот... искал свободу.

— И что с ним стало?

— Он умер. Что ещё могло с ним статься? — пожал плечами предатель.

— Действительно, — дух развеселился. — Что ещё! Но ты, я думаю, не хочешь за ним вослед?

— Не хочу. В сущности, владыка, я иду в противоположном направлении. Вот только я уже сомневаюсь, что — в верном. Вы поможете мне?

— Найти свободу?

— Да.

— Истинную, настоящую свободу?

— Да.

— За которую ты готов отдать всё на свете?

Предатель поколебался, но твёрдо ответил:

— Да.

И Радживари зашёл в него, как в стену или в дверь: сначала чуть толкнувшись в грудь пальцами, а потом одним широким шагом скрывшись с глаз.

— Тише, Девятый. Тише. Ты должен в него верить, — голос Икса над ухом вывел Тремейна из ступора. — Ты должен. Это важно. Это нужно.

* * *

— Интересно, — сказал Радживари, оглядевшись по сторонам.

Здесь он выглядел совсем иначе, чем Там. Не лысый старик с глубокими морщинами на впалых щеках, а совсем ещё юноша с лохматыми тёмными волосами и синим чубчиком. «Вот, значит, каким он видит себя...»

Риан и сам не удержался от того, чтобы осмотреться. Всё-таки он впервые оказался в собственном Сознании, в материальном воплощении своей души. Впрочем, ничего неожиданного: просто их дом на Беш-612, плавно врастающий в коррибанское поместье и немного семейную усыпальницу. Из некоторых комнат тянуло холодом и летели снежинки; из некоторых пыхало жаром и змеился по полу песок. По потолку неспешно кружился хоровод звёзд, какие можно увидеть только в редкие ясные дни на Каасе, а под полом скользили грустные и отрешённые гигантские рыбы Тейтиса.

Вдоль стен — это было из усыпальницы — тянулась каменная процессия. Но Там в процессии шли его позабытые древние предки, и шли они к милостиво смотрящему на них из ниши позабытому древнему богу; а Здесь вместо предков были родители, Брона, Брендан и вовсе не родня — Риан узнавал бороду Дзуна, ироничную улыбку Чорхана, косу доктора Ла и даже рогатую башку дарагонова оратора Каллига. В нише же, вместо равнодушного чёрно-белого бога с холодными лазуритовыми глазами и его ощеренного волка, стояла прабабка Рантаал.

Мы всегда с тобой. Мы видим. Мы знаем. Мы не дадим тебе проиграть.

— Интересно, — повторил Радживари. — Необычный ты человек, Квинт Штейнбах.

— Обычному человеку никогда не прийти к вам, владыка, — Риан склонился в низком поклоне.

— Это так, — согласился тот. — Ты знаешь, зачем мы здесь, не так ли?

— Не "зачем". Почему, — ответил он. — Потому, что последняя свобода — это свобода от "я". Если уничтожить "я", не будет желаний; не будет желаний — не будет и ограничений, страданий, лишений. Только свобода.

— Это так, — повторил Радживари. — Я возьму на себя этот тяжкий груз, чтобы ты мог быть свободен. Потому что я пришёл подарить свободу.

Риан медленно опустился на колени и протянул руки стоящему напротив духу. «Только не ошибиться. Только не оступиться».

— Я готов отдать тебе своё имя, — сказал он. — Пусть отныне ты, владыка, будешь Квинт Штейнбах.

Сквозь юношу, как сквозь голографическую маску, проступило лицо старика, озарённое торжеством:

— Тогда отрекись от него!

— Я, Квинт Штейнбах, отрекаюсь от имени своего, сути своей, слова своего. Я отдаю их тому, кто пожелает их взять. Мне они не нужны, — он символически плюнул наземь.

— Я, Квинт Штейнбах, принимаю имя своё, суть свою, слово своё, — откликнулся Радживари. — Я беру их потому, что нет никого, кроме меня, кто нуждался бы в них, — несколько раз подслеповато моргнул и растерянно повторил:

— Я Квинт Штейнбах...

В сущности, это была победа, но Риану хотелось закрепить успех. Первопадший, даже искренне считая себя легендарным имперско-республиканским неудачником — нет, особенно считая себя таковым, — способен натворить дел.

Идея-то пришла ему сразу после беседы с Чорханом: подсунуть врагу видимость победы, заставить вместо риановой принять чью-то чужую личность. Но чью? О Штейнбахе он вспоминал последние недели всё чаще и чаще, сравнивал себя с ним и приходил к неутешительному выводу: похожи. Ещё как похожи. Оба ищут чего-то, что называют "свободой" и "гармонией с собой", оба бежали из родного дома в поисках ещё более родного, оба по дороге потеряли всё, что когда-то имели.

Перед обоими маячил призрак неизбежного финала — того, который «Единственная дорога, которой я ещё не ходил...» и «В мире рабов и господ не может родиться свобода, она может только умереть».

Но Риан, вопреки всему, кажется, выбрал стать Канимой — не бежать, но сражаться, не страдать об отсутствии, но создавать. А Квинт... Квинту не дано выбирать. Его уже написали.

И теперь выбора не стало у Радживари. Надо только подтолкнуть его, только подсказать, что все дороги закрыты, кроме одной...

* * *

Предатель Риан распахнул глаза, глубоко вдохнул, словно выныривая. Тремейн насторожённо приблизился, в любой момент готовый пырнуть его ножом, или, лучше — залепить между глаз дротик с исламири, связать и сдать своим.

— Надо как-то проверить, кто это из них двоих, — рассудительно сказал Икс.

Тремейн согласно дёрнул лекку.

«Вопрос. Надо придумать вопрос, на который Радживари не знает ответа».

Идея, пришедшая ему в голову, была дурацкой, но... почему нет?

— Почему роман Чиаро Тайрелла называется "Весенние цветы", если действие ни на одной из планет никогда не происходит весной? — спросил он строго.

— Потому, что этими цветами — пробившимися из-под снега чтобы сгинуть задолго до прихода ясного лета — метафорически являются герои, родившиеся, себе на горе, в тоталитарном аду Республики. Вдобавок, по словам самого Тайрелла, именно мимолётность и обречённость на гибель привлекает взгляд в весенних цветах и делает их столь прекрасными — так же и самая безысходность борьбы героев делает их настолько катартически дорогими... — машинально затараторил он, потом скривился. — Издеваетесь, агент?

— Нет, проверяю. Сомневаюсь, что Первопадшему Радживари довелось прочесть или написать хоть одно сочинение на эту тему, — усмехнулся он. — Ваше имя? Настоящее имя, я имею в виду.

— Агент Тремейн, а какие у меня основания доверить его вам? Я, конечно, полагаю, что избавился от нашего общего друга, но всегда могут быть непредвиденные обстоятельства...

— Если бы я был на его стороне, я бы назвал вас сразу, когда вы только появились, милорд. Как вы смогли с ним справиться?

— Если вкратце, мне помогло знание классики, агент. Если развёрнуто, теперь на нижних ярусах Корусканта обитает весьма одарённый дух, уверенный, что он — благородный разбойник и защитник всех обездоленных, — сит недовольно дёрнул щупальцами на подбородке. — В известном смысле, собственно, являющийся этим разбойником. Любопытно, что, очевидно, финальное отчаяние героя было авторским произволом, потому что подопытный дух впадать в него наотрез не пожелал. Что теперь?

Тремейн развёл руками:

— Я не знаю. Полагаю, нам надо выбираться отсюда?

[1] Из полуапокрифического "Последнего завещания Аджанты": "Не надейся на утренний час, помни: путь твой не устлан цветами. Нет иного рассвета, чем в нас — и свободы иной, чем мы сами". Эти слова выбиты в камне над входом в крипту гробницы Аджанты Полла, и приписываются то ему самому, то различным ситским и джедайским деятелям прошлого (включая, например, Ревана и лично Императора). Предполагается, что четверостишие является или первым, или последним в каком-то более длинном стихотворении, но полный текст не найден и самое его существование — лишь гипотеза специалистов Сферы Тайного Знания.

Возвращаться сюда, на пропитанную смертью и болью почву Тариса, было почти страшно, и Ашара была рада бежать от шума оларисского космопорта обратно на корабль. Честно говоря, она бы предпочла и вовсе подняться на орбиту, увидеть звёзды и успокоиться. Увы: нельзя.

Но можно запереться в каюте и включить карту, окружив себя эфемерной проекцией Галактики. Можно вдохнуть поглубже и попробовать уйти поглубже в себя, отключиться от бесконечного белого шума давних смертей, от ненужных и нежеланных воспоминаний детства и юности.

Зачем учитель вообще послал её сюда вместе с Тристеном? Неужели он не понимает, что это ненужный риск, что кто-то может некстати вспомнить, узнать её — пусть и через двадцать лет? Она знала ответ, и он ей не нравился. Ей, может быть, вовсе и не нужно было отвлекать себя чем-то, чтобы не думать о Часкаре. Может быть. Наверное. Точно.

— Ты стала другой, — меланхолично сказала ей вчера лорд Сайфер[1]. — Я помню тебя дикой, а теперь ты какая-то...

— Ручная? — сердито перебила её Ашара.

— Нет. Не надо обижаться. Я хотела сказать: теперь ты цивилизованная. Спокойная. Думаешь, а не делаешь.

— Теперь мне сорок лет, а не двадцать пять, — пожала плечами она. — Возраст меняет, разве нет?

Лорд Сайфер пожала плечами:

— Я не заметила, знаешь. Мой начальник, твой учитель, Вектор, Андроник — разве они сильно изменились? Почему вдруг мы должны?

— Потому, что мы были детьми, которые ещё росли? — вопросом на вопрос ответила Ашара. — Ну, я точно была.

Сайфер — Райна — всегда была чуточку слишком взрослой. В ней просто ничего живого не было, кроме любви к приключениям!

— Может быть, — не стала спорить та. — В любом случае, позволь, я закончу свою мысль. Ты стала другой. Теперь тебе не страшен Тарис. Ты можешь с ним встретиться. Прежняя Ашара, та не смогла бы, а ты можешь.

Ей легко говорить: ты изменилась, ты сможешь. А Ашара дрожала всем телом и отгораживалась звёздной картой от призраков своих учителей, в которых самым страшным было — отсутствие лиц. Потому что они совсем, совсем изгладились из памяти за эти двадцать лет.

Она пряталась от них за сияющим пологом Галактики и пыталась понять: а она вообще чувствует ли к ним что-то, кроме страха? Она ведь, кажется, любила их. Или нет? Или это просто было попыткой как-то выжить в мире, где всё умирало, а она должна была каждый миг слушать и чувствовать эту смерть, чтобы «научиться состраданию»? Как-то выбраться из пустоты, где никто никому не нужен, и она тоже — никому, кроме призрака деда. И тот обещает убить, если она ещё раз его потревожит.

Почему, чтобы стать хоть сколько-то приемлемым джедаем — без приступов внезапного гнева, без ночных кошмаров, без постоянной оглядки на страх за спиной — ей надо было стать ученицей сита?

Почему эти призраки, эти идиоты, которые сами навлекли на себя свою гибель, нарушив все мыслимые соглашения и вероломно напав на того, кто пришёл с миром, почему они никак не хотели оставить её?

— Знаешь, я почти завидую тебе, — честно сказала тогда же лорд Сайфер, проверяя свои бластерочки. — Ты можешь вернуться, а я вот — нет.

— Вернуться куда?

— На Хот. Я там начинала, ты знаешь? Служила Чисской Власти, — она криво усмехнулась. — Летёхой под аристокра Сагану. Он был красивый такой чисс, даже не знаю, как сказать... породистый, что ли?

— Его убили? — догадалась Ашара.

— Не знаю. Наверняка: они были в отчаянном положении, и помощи ждать было неоткуда. Он был моим другом, — поспешила она пояснить. — Другом, понимаешь? Единственный верил, что я не шпионка, что я правда хочу быть одной из них. Заботился обо мне, как умел — у чиссов с этим сложно. У них со всем вообще сложно... а потом меня похитил начальник, и я стала частью Разведки, и теперь мне никак нельзя возвращаться. Потому что я всё та же, понимаешь?

— А ты думаешь, надо непременно стать кем-то другим, чтобы вернуться в исходную точку?

— Надо. Что может лейтенант Райна Темпл? Она ребенок, потерянный и растерянный. Мечты, мечты... Но кто я сам? Дитя, кричащее в ночи, что молит об огне свечи, предпочитая крик словам. Это мой перевод, старинное чисское стихотворение. В оригинале оно лучше[2].

— Неужели некому зажечь для тебя свечу?

— Неправильный подход, Заврос. Я должна научиться зажигать её сама и не надеяться на кого-то там, кто пришёл бы и принёс мне немного света. Понимаешь? А я всё никак не научусь, всё оглядываюсь куда-то там непонятно куда и зачем... Вернись я на Хот, я пошла бы пытаться восстанавливать старые связи — и это через двадцать-то лет, дурость какая! А надо жить с нуля, как другой человек. Там была Райна, здесь — Сайфер, разные люди.

Ашара покачала головой, почесала подбородок левым лекком.

— Знаешь, ты не права. Не всем надо становиться другими. Кто-то должен остаться прежним, и вернуться, и восстановить связи. Связи, понимаешь? Как в Эмнете: "порвался век", и надо заново связать прошлое с настоящим. Тогда появится будущее. Только тогда и появится.

Легко судить о других и за других. Ей вот тоже нужно ведь связать прошлое с будущим, а она что? Забилась в угол и прячется от реальности. Зато о Часкаре не думается совсем. Зачем думать о том, кого не вернуть?

Зачем вообще было связываться? Только полные идиотки, жизни не знающие, влюбляются в тех, кто понимает, кто разделяет веру, кто будет братом во всём, кроме того, где он будет любимым?..

«Сорок лет, дурища. Тебе сорок лет. Не двадцать. Не тридцать даже».

Да хоть сто сорок!

Желание сломать карту, зашвырнуть её в угол, бросить в стену, растоптать ногами, стереть каблуком в порошок поднялось со дна души и затопило её всю — как в былые недобрые годы, когда она сбивала костяшки рук и кончики лекку об стены, царапала мебель и по-дурацки раздирала себе монтралы своими же когтями.

Но отчего-то оно помогло. Или помогла простая дыхательная гимнастика, которой научил мастер Реут? Или просто отпустило наконец? Акк его знает.

— Просто Сайфер неправа, — сама себе сказала Ашара. — Я всё та же, как и она. И я тоже не вырасту по-настоящему, пока не вернусь на Тарис.

«Вернусь — верну», — эхом откликнулись мысли.

Вечный падван Ашара Заврос встала и выключила карту. Кажется, она была готова.

— Мастер Кулу, рыцарь Заврос на связи. Я могу возвращаться?

* * *

— Мне удалось обо всём д-договориться, милорд, — Комари Шив склонился в поклоне, ниже которого и представить было нельзя. — Это облегчилось тем...

Смешок. Отлично, враг заметил неловкость языка и не заметил её нарочитости.

— Тем, что старая Матриарх умерла. Сейчас власть над пилигримами взяла Ранна Тао'вен, а эту девушку несложно было запугать. Что до воинов деревни, они только счастливы подстроить подлость джедаям. В доказательство своей доброй воли, милорд, они передают, передают вам этот скромный дар...

Наутоланин равнодушно скользнул чёрными линзами глаз по прозрачной серебристой колбе, в которой виднелся узкий тёмный бутон.

— Что это?

— Это привезла Матриарху губернатор Тариса, Леонтейн Сареш, милорд. Роза с Тариса, милорд, заключённая в неразбивающуюся капсулу. Она вечно расцветает, но никогда не сможет раскрыться окончательно: миг чудовищной катастрофы сделал её бессмертной, но и лишил возможности достичь предела совершенства. Это большая редкость, такие розы встречаются редко и стоят целые состояния.

Лорд Долорус помедлил. Он хотел — это чувствовалось — проверить капсулу на прочность, уничтожить хрупкое сокровище, растереть в порошок. Хотел — и вдруг передумал.

— Мне нет дела до драгоценностей мира сего, набуанин, — бросил он презрительно.

Но розу взял самыми кончиками пальцев, осторожно, бережно. Поднёс близко-близко к лицу, разглядывая (как и все подводные существа, наутолане на воздухе были изрядно близоруки) — и замер, видя, по всему судя, вовсе не цветок в капсуле, а что-то совсем своё. Что-то, не давшее ему уничтожить подарок на месте.

— Значит, Тао'вен согласилась с нами сотрудничать? Ты небесполезен, набуанин.

— Более того, эта роза — лишь залог, милорд. Не более, чем через полчаса здесь будет магистр Дин, — снова поклонился Шив. — Бессознательный. Он выразил желание побывать наедине с новым Матриархом, и та воспользовалась случаем, чтобы...

— Подлейше предать его? Мило. Впрочем, чего ещё ждать от тех, кто якшается с джедаями! Дальше. Ученик, его существование подтвердилось?

— О, конечно, милорд! Но он, скорее всего, прибудет своим ходом.

— В таком случае, — наутоланин прошёл в глубину зала, поднялся по ступеням и воссел на древний каменный трон, — мы будем ждать. Ко мне, набуанин. Сядь на ступени. Ты заработал право видеть мой триумф.

[1] Lord Cypher, не больше и не меньше.

[2] В оригинале и вправду лучше. Это Теннисон:

So runs my dream: but what am I?

An infant crying in the night:

An infant crying for the light:

And with no language but a cry.

Реут заканчивал свой рассказ, когда один из духов осторожно коснулся его и посоветовал заглянуть в дальний угол комнаты. Там было пусто — если верить глазам, нюху, слуху и... нет, всё-таки в Силе мерещилось что-то. Не присутствие, нет, но тень от него, зыбкое эхо.

«Вот незадача. Придётся устранять».

Или договариваться.

«Или договариваться, да. Хотя на это шансов мало».

Не медля, он легонько притопнул ногой, посылая волну наэлектризованного воздуха в сторону возможной угрозы. Серевин, словно бы и не удивившись, поддержал его малым статическим барьером, отсекшим угол от остальной комнаты непроходимой стеной.

— Сдавайся или задохнись, — спокойно сказал он. — Моя техника не пропускает кислород.

— Там уже никого нет, — удивлённо прошептал Реут. — Оно... оно перемещается.

В этот миг уже лордов накрыло малым вихрем молний, впрочем, далёких от совершенства. Кем бы ни был их враг, он не был искусен именно в боевом чародействе. Его удары можно было отвести почти не задумываясь. Но и попасть по нему было практически невозможно: они только успевали ударить — а он уже был... где-то ещё.

Но из комнаты враг не уходил, не то что из дома. Словно ему было что-то здесь нужно. «Конечно, нужно. Наши разговоры, вот что. Это же шпион, в конце концов».

— Послушайте, господа, — перед ними встал барьер, от пола и до потолка, комбинированный из статического и обычного силового щита; так сразу не пробьёшь. — Господа, мы можем, конечно, ещё некоторое время потратить на драку, но давайте лучше договоримся, как цивилизованные люди?

— Мы готовы тебя выслушать, — ответил Реут. — Но для начала хорошо бы тебе показаться и представиться.

— И подставиться, вы хотели сказать? Впрочем, вы и правда не собираетесь бить в спину... странно!

По ту сторону барьера тени рванулись со всех углов, собираясь в угловатую юношескую фигуру.

Знакомый такой юный сит. Изящная бородка, а вот усы то ли всё ещё не выросли, то ли им и не расти никогда. Чёрные волосы коротко острижены. И весь в золотишке, конечно. Золотые серьги, золотое ожерелье — и тёмно-серый полевой маск-костюм. Странное сочетание. В прошлый раз он был одет как-то поприличнее, что ли сказать...

— Тайрелл?! — поразился Серевин. — С чего бы это одному из Великих Лордов[1] шпионить за восским послом?! Или это очередная маскировка?

— О нет, милорд, это не маскировка, — юноша усмехнулся. — Я Теар Тайрелл, посвящённый под именем Сэйтарат.

— Сэйтарат... — Серевин нахмурился, его усы мелко задрожали.

— Дарт Нокс меня помнит, — спокойно ответил тот. — Но я уже не служу в разведке. Дарт Малгус, которому я бесконечно благодарен, перевёл меня в свою личную свиту.

— То есть, теперь ты служишь Малгусу?

— Да, милорд. Но я выбрал последовать своему девизу[2].

— О, прости, я не знал, что ты... и он...

— Любовь бывает разная, — сморгнул и ответил, — в девизе Тайреллов нет ни слова о верности Императору. Да, пожалуй, вы правы, сейчас я себя выдал, но я, поверьте, и не планировал хранить свой секрет, тем более, что Дарт Нокс его знает. И спасибо за то, что я могу опустить барьер, милорды.

* * *

Вообще это было непозволительной глупостью. Ребячеством. И притом таким, за которое платят головой, которая до подобного додумалась. И Сэйтарат, уж на что он был человек рисковый и безбашенный, ни в коем разе не собирался ничего подобного выкидывать. Он просто хотел отсидеться, пока те говорят, а потом сбежать... куда-нибудь... в сторону доктора Ла... потому что количество неположенных знаний в его голове уже превышало все возможные и невозможные нормы, и хотелось спрятаться от понимания, к чему это ведёт.

Но его заметили, и он рассудил так: если всё равно помирать, может быть, лучше всё-таки попробовать выжить? Или хотя бы передать те недозволенные знания, которые у него есть, умным взрослым людям? Как-нибудь придумают, что с ними делать, пока Сэйтарат будет пить свою первую чашу за столом у Чёрно-Белого Бога и приветствовать предков. (Только Луна жаль, как же он тут один-то будет?..)

И потом, всё-таки одним из них был Нокс, который всё ещё не хочет никого убивать. Что там, причудливый он инородец, храни его предки...

Он прикрыл глаза и уселся на подлетевший стул. Невозмутимая, как все местные, восси принесла ещё шайк и дополнительную чашку — тёмно-синего, почти чёрного фарфора, с золотыми узорами и странными письменами. У Серевина была белая, а у Нокса — красная, и Сэйтарат почти захотел узнать, что же на них всех написано.

— Милорды, как вы можете догадаться, я прислан Дартом Малгусом, моим наставником, проследить за тем, чтобы его щедрое предложение не было истрачено попусту. Я не намеревался быть частью ещё одного заговора по свержению власти, Тьма свидетель.

— Но? — («Он просто хочет нас заболтать», — думает Серевин.)

— Но я услышал ваш разговор и, повторюсь, это заставило меня вспомнить наш семейный девиз, Дарт Серевин. Ни про верность учителям, ни про верность кому-либо ещё там нет ни слова — а Империя, несомненно, выиграет в случае вашей победы.

— А в случае поражения? — («Неужели и правда искренне хочет помочь?» — удивляется Нокс.)

— А в случае поражения мы в любом случае все погибнем, не так ли?

Нокс задумчиво поводит рогатой головой, но мыслей — чётких, оформленных в слова, — у него нет. Так, что-то странно-неопределённое, наподобие «Вот как!», «Посмотрим...» и почему-то одобрения в сэйтаратов адрес. И какие-то совсем левые размышления, что-то о Тарисе, о Тифоне, об учениках... кажется, он считал Сэйтарата похожим на какого-то из своих учеников. Кажется, на самых первых, из-за которых Дарт Нокс почему-то испытывает чувство вины...

Серевин просто прикидывает, успеет ли он ударить, если отключит на время мыслительный процесс или перебросит его на другую волну. Почти обидно: его, мастера своего дела — брать таким дешёвым трюком? Но телепатов, истинных телепатов, в принципе слишком мало, чтоб выработать годную стратегию против них.

— Я хотел рассказать вам то, что тяготит меня уже давно. Я рассказал это своему учителю, Малгусу. Это было несколько лет назад, и теперь я боюсь, он понял что-то, чего не понял я, и поэтому затеял свой бунт.

Ну вот, Серевин бросил фантазировать и прислушался. А Нокс... опять пустота, та пустота мыслей, которая в нём радовала и пугала одновременно. С одной стороны, рядом с ним можно было посидеть в тишине, почти как рядом с Луном; с другой стороны, он ведь не лишенец, чтоб его настолько не было слышно.

— Наверное, вы не знаете, но у Тайреллов, как и у всякого приличного дома, есть побочная человеческая ветвь. Им в качестве аллода была предоставлена одна планетка в глубоком северном приграничье. — (Серевин мысленно вспоминает идиота, разделившего Галактику — Галактику! — на север, юг, запад и восток, и другого идиота, который ввёл это деление в имперские карты; смеётся.) — И, прямо сказать, мы уже довольно давно ничего о них не слышали. Но вскоре после Первого Мира они снова вышли на связь с главным семейством, и после обмена письмами и сообщениями выяснилось, что они оставили границы Империи и приняли вассалитет у какого-то окраинного королевства невдалеке от лишенцев. Одна из их дочерей незадолго до конца нашей первой войны вышла замуж за, собственно, тамошнего правителя и была счастлива.

— Следовало бы сообщить об этом в управление делами благородных, — укоризненно говорит Серевин, хотя на самом деле ему плевать на то, что боковая ветвь Тайреллов ушла из Империи незнамо куда и к кому.

«И правильно: ведь для него все эти ушедшие рано или поздно вернутся к нам, не так ли? Что может одна планета против всей Империи?»

Поскольку Серевину на самом деле было наплевать, Сэйтарат просто продолжил свой рассказ:

— Та женщина родила троих детей. Двое из них, по словам родственников, нуждались в положительном общении со сверстниками. Поэтому глава семьи просил прислать к ним кого-нибудь из детей семьи и — почему-то — рабыню-тви'лекку или тогруту подходящего возраста. Вот и вас, я смотрю, эти две статьи рядом тоже насторожили. Но Тайреллы всё-таки не зря — Великие Лорды. Они купили на рынке маленькую тви'лекку и вместе с ней послали меня. Как вы — возможно — знаете, я не чистокровный сит, я сын рабыни, поэтому потеря была невелика. Тем более, мне было вживлено переговорное устройство.

— И что же выяснилось?

— Там было двое мальчиков, близнецы[3]. Похожи почти как клоны, только у одного волосы чуть светлее. И их отец, король, очень красивый мужчина, высокий, статный. Страшный. Мальчики не боялись его, хотя он иногда говорил на два голоса и спорил с самим собой.

— А ты?

— Я не боялся тоже, он умел казаться... мягким, как шёлк. Только потом, когда я вырос хоть немного, у меня открылся дар и я услышал... бездну. Темноту. Пустоту, знаете, как в сказках о Чёрном Нихилусе? В нём тоже такое было. Так вот, он велел своим сыновьям подружиться с нами. А их учителям — сыновей учили обращению с Силой, боевым искусствам — он велел сделать нас боевыми мишенями, меня и тви'лекку.

— Вот как, — Нокс криво усмехнулся. («Джадус», — подумал он, и от этой мысли веяло холодом.) — Что-то знакомым повеяло. И чем больше те привязывались к вам, тем больше они должны были вас избивать на тренировках? А защищаться запрещали?

— И сколько тви'лекк сменилось? — заинтересовался Серевин. (На самом деле его почему-то тоже дёрнуло страхом.)

— Ни одной, она оказалась одарённой, как и я. А мальчики не очень хотели идти до конца в своих тренировках, хотя их наказывали за это. Как — я не знаю, но "Отец будет недоволен" было для них самым страшным, самой жуткой угрозой. Что хуже, милорды, одна из субличностей этого отца, наоборот, хотела нас подружить, по-настоящему. А другая... другая следовала вот такой программе тренировок. Они много ссорились, но когда я начал слышать, я услышал, что они согласны только в одном: мальчики должны привыкать к имперцам и к республиканцам. Привыкать, что это их народ. Привыкать, что это их жертвы.

Память накатила волной, очередной раз заставив вспомнить владыку Валкориона в его белых одеждах, глядящего, словно на гладиаторский матч, на тренировку своих детей с чужестранцами. И того, второго Валкориона — сочувствующего, живого, тёплого, но подчас более жестокого, чем первый. Впрочем, первый тоже бывал и живым, и тёплым — обычным отцом, который играет со своими детьми и их друзьями. И от этого та фигура на балконе была ещё страшнее...

— Мы так прожили семь лет. Почти семь лет: однажды я услышал, что их отец спорит сам с собой...

— Вслух?

— Нет, так, как я обычно слышу. Он спорил, потому что второй не одобрял идеи посвятить сыновей во взрослые через нашу с тви'леккой смерть. Иногда второй мог его прогнуть, заставить замолчать, даже почти исчезнуть на время — но только иногда. Чаще выходило наоборот. Так и здесь: второй сказал себе, что двое детей не стоят траты сил, которые могут понадобиться в великом бою за куда большие цели, и просто согласился.

— Но вы смогли сбежать.

— Младший из братьев, он... он хотел быть у отца любимцем, но был для этого слишком бешеным и независимым. Поэтому он делал кучу всего ему назло. Хорошего, плохого — он не очень стремился различать эти два, главное, назло отцу. Он помог нам сбежать, потому что его отца это взбесит. Хотя и потому, что они с братом были нашими друзьями — тоже. К счастью, у меня был передатчик, и нас успели забрать Тайреллы. Дальше была Академия, где на нас обратил внимание Малгус, и... вот, — он развёл руками.

Серевин смотрел на Нокса. Он хотел, чтобы ему объяснили: что он, собственно, должен думать. Потому что всё слишком сложно.

Нокс опять провалился в пустоту, словно здесь была только оболочка, а сам он ушёл куда-то погулять. «Так вот, пожалуй, и поверишь в то, что его не существует, а есть только сотни духов, населяющие брошенное тело давно мёртвого раба. Хотя на Валкориона и Второго он не похож, слишком однороден...»

— Двое, говоришь, — хмыкнул наконец Нокс. — И, полагаешь, Малгус после твоего рассказа затеялся с мятежом? Что ж, в этом есть логика.

В этот миг ужасом прошибло Серевина, словно он что-то понял и успел поймать себя за миг до того, как его ужас отлился в слова.

— Что ж, Сэйтарат, ты можешь забыть обо всём, что здесь слышал — а можешь принести клятву Братства Ревана и стать одним из нас. Что ты выберешь?

Серевин удивлён, но не спорит. Видимо, авторитет Нокса велик даже для этого гордеца.

Сэйтарат же даже и не думал колебаться.

— Клятву, конечно. Я хочу узнать, в чём была суть моей истории, Дарт Нокс. А иначе не получится.

[1] Несмотря на то, что все без исключения ситы формально занимают положение высшей элиты, между собой они всё-таки не равны и делятся на Великих и Малых (или Деревенских) Лордов. Первые представляют собой высшее дворянство и традиционно занимают ключевые административные и военные посты; эти весьма состоятельны. Богатство вторых как правило сводится к крохотному поместью, родословной и паре-тройке фамильных сокровищ. Малые Лорды (те из них, которые не посвящают себя управлению своими нищими землями) занимают должности, близкие к рядовым.

Величие или невеличие ситского дома не зависит от благородства; Тараал и Тайрелл были детьми купца и его нечистокровной рабыни, но завоевали для своих потомков место на вершине социальной пирамиды.

У каждого дома есть собственная ритуальная узор-татуировка (точнее, инкрустация золотом по коже) и свой девиз.

[2] Девиз Тайреллов — "Жизнь — любимым, верность — Империи". Девизы прочих домов, кстати, могу предоставить в комментарии по требованию^^

[3] Изначально линия Сэйтарата должна была быть как-то связана с линией Закуула, вплоть до превращения его чуть ли не в бывшего кого-то из принцев. Эта ветка, как и многие другие, связывающие исходник и Котет/фе, была обрезана при разработке, а мне она нравится. Что до планеты — визуально то, что наблюдается в синематиках ВООБЩЕ никак не похоже на Закуул (в частности, это планета-луна газового гиганта), отсюда и гипотезы)

Влюблённый в Халлару[1], я танцую с розой в зубах...

Ашла всемилостивая, да что этот бандит в модной шляпе, которого изображала чисская певица, мог знать о Халларе? Он и слова-то такого не слыхивал, наверное. А вот чисс, написавший песню в жанре "республиканский шансон" — слышал, конечно, ведь он же имперский гражданин и в курсе последних культурных течений. И, конечно, когда ему захотелось показать в кратком музыкальном номере контраст выхолощенной жизни корускантского криминала и светлой, солнечной мечты — что ещё ему могло прийти в голову?

На Тифоне почти не ловились имперские каналы, кроме новостного да "Станции Туле", вещавшей "для чисских экспатов и их ситских товарищей". Это единственная причина, по которой лорд Долорус был готов смотреть клипы в жанре "республиканский шансон", авторы которых, святые наивные души, даже не подозревают, насколько их восторженные фантазии о мире непрестанных бандитских разборок близки к реальной повседневности того же Корусканта. В Империи ведь и помыслить не могут, что так вообще можно жить, и жить веками; им это кажется чем-то чудовищным, признаком кризиса и умирания... наивные, наивные.

Но лучше красивая чисская певица с красивым низким голосом, зачем-то изображающая бандюка-мечтателя, чем Леонтейн Сареш и «отстроим Тарис». Тридцать лет «отстроим Тарис». Малгус успел нанести Ордену визит, две войны отгреметь, а она всё обещает, а ей всё верят.

«В Республике ничего никогда не меняется. Время бессильно перед её величием».

Мальчишка из песни, хваставший, что его паспорт — бластер, наивно признававшийся, что у него трясутся руки, конечно, погиб. Он погиб ещё в самом начале, и теперь его дух плясал над его бренным прахом, рассказывая свою немудрящую историю.

Моё сознание гаснет, а я пляшу с Солеа, надо мною небо Халлары, я слышу песню Аванны.

Нет, корускантская голь не думает о таком, эти полуживотные просто не способны мечтать о чём-то большем, чем недельная путёвка на Зелтрос олл-инклюзив. Что им небо Халлары, что им луга Ампаны[2]?

«И о какой чепухе думаешь перед главной встречей в жизни. Должно быть, этот жалкий нытик-Шив виноват».

Лорд Долорус восседал на каменном троне, ожидая, когда же тви'лекки приведут учителя на суд и расправу. Трон был жёсткий, неудобный и холодный, но удобство всегда отступало перед красотой форм. Шив, должно быть, это тоже понимал — сидел красиво и смиренно на ступенях у ног владыки, хотя ему едва ли было легче. Набуане всё-таки кое-что смыслят в этой жизни. Чиссы лучше, но где же он достанет живого чисса для наблюдения за своим великим триумфом?

«Надо не забыть поблагодарить учителя за предоставленные возможности для личностного развития», — напомнил себе Долорус.

Бенгель Морр был несчастным земноводным, которое мира не видело за пределами родного Храма. Лорд Долорус стал arbiter elegantiae имперского высшего света, кавалером, которому не постыдилась уделить своё внимание сама легендарная Заш. В сущности, Бенгель Морр был прирождённым рабом в той же мере, в которой Долорус стал прирождённым господином. Такое ничтожество было обречено изначально, и в общем-то нельзя винить человека, который предпочёл славу заботе о его благополучии...

...но Бенгель Морр — это всё же тот, кто стал Долорусом.

— Да, по здравому размышлению я нахожу этот дар прекрасным, — задумчиво сказал он, вертя в пальцах Розу Тариса. — Посмотри, ничтожество — ты ведь всё же набуанин, а значит, не лишён понимания прекрасного. Посмотри: было нечто бренное и жалкое, но война превратила это нечто в нечто совершенное, бессмертное. Оно вечно умирает и потому вечно живёт — не прекрасно ли это?

Комари поднял на него подозрительно прямой взгляд и ответил, угодливо склонив голову:

— Да, мой господин.

Он явно был не согласен, и это позабавило Долоруса.

— Говори правду, ничтожество, — приказал он, усилием воли легонько прихватив того за шею, как кошка — особо вкусную, но пока ещё интересную, пташку.

— Я... милорд, я только подумал... подумал, что нахожу трагичным... она ведь никогда не сможет расцвести, и её аромат мёртв, милорд. Вы ведь тонкий ценитель прекрасного, вы согласитесь, что без этого "роза" — не совсем роза?

— Мораль рабов, — усмехнулся он. — Трусов, неспособных постичь величие вечной жизни в гибели. Чего и следовало ожидать от такого ничтожества, как ты.

Бенгель Морр подумал бы так же; но кто был Бенгель Морр, как не раб, трус и ничтожество?

* * *

Лучемёты прорезали тьму, хохоча над нашей бедой. Моя модная шляпа слетела прочь, целоваться с конкритом[3]...

Какие только глупости ни вспоминаются, когда получаешь предательский удар тазером в лоб!

Песенку "Влюблённый в Халлару" Ран услышал в космопорту Миурани, пока ждал транспорта до точки рандеву. Так бы он, наверное, сразу и забыл бы её, но всё-таки это было последнее имперское в его жизни, последнее, что принадлежало Рану, а не Редвину. Он ярко помнил, как хмурился, вслушиваясь в текст, разбирая слова; как рябил помехами псевдоэкран; как странно смотрелся на певице костюм корускантского бандита.

Учитель — он тоже был там, инкогнито, конечно, замаскировавшись под человека — ещё заметил тогда, мол, едва ли корускантская шпана знает что-нибудь о Халларе. Едва ли знает даже о её существовании.

— Значит, они не могут о ней мечтать? Жаль, — сказал он тогда.

— Почему? Они мечтают о чём-то своём, ничуть не хуже нашего. Просто мы переводим их мечты на понятный нам язык. Вот когда я был маленький, — он усмехнулся, — в нашей коммуне[4] обычно мечтали о Зелтросе.

— Зелтросе?

— Ага. Ну как же: солнце, море, красота, песочек золотой, можно отдыхать, все вокруг добрые да ласковые, и воздух такой благоуханный...

— От феромонов.

— Благоуханный, это главное. Без благоухания образ благодати был бы неполон. А, ещё об Алдераане мечтали. Война же была, вот и мечтали: сейчас лорды там всё понаразрушают, потом война закончится — а тут и мы, значит, красоты посмотрим. Должен же кто-то ремонтировать и восстанавливать... — учитель усмехнулся. — Но, заметь, что разваляли, то так и валяется. Вот и этот мальчик из песни: что для него Халлара? Розы в зубах, красота, солнце и песочек. И работать не надо, то есть стрелять друг в друга. Одним словом — благодать!..

Ран кивал. Он знал, что такое — "не надо работать".

Сам он в детстве, правда, мечтал о Мириале. Знал он о нём примерно ничего — настолько, что воображал свою вроде бы родину лесистыми тропиками с лианами и высокой травой. Но мечтать — мечтал: вот вернётся мама-бандитка, продавшая сына на рынке, чтоб расплатиться за топливо, заберёт домой, где пальмы и папоротники, как на Каасе, только без вечных гроз...

— Значит, он обещал вам, что плотояды прекратят набеги, если вы выдадите ему мастера Дина? И вы поверили?!

Когда он очнулся, его как раз собирались зарезать, и Ранна из последних сил убеждала начальника ополчения не делать этого. «Джедаи от нас камня на камне не оставят за одного из своих. Того мастера хотя бы ситх убьёт, мы не причём. А этот-то на нас будет!» Ну он просто не мог промолчать!

— Он человек чести. В прошлый раз он предложил недельное перемирие, если мы укажем ему проход к Кузнице, и неделю никаких набегов не было, — возразил начальник ополчения. — И когда Ралок с ним говорил, он всегда слушал.

— Тогда зачем вам меня убивать? Если он и за мастера Дина обеспечит вам вечный мир?

— Ничего личного, падаван. Просто для надёжности. Пусть он знает, что мы на его стороне.

Учитель всегда говорил: нет ничего страшнее качественно отчаявшихся людей. У таких разум совершенно отключается, и они начинают творить дарагонские чудеса, просто потому, что любое действие им кажется спасением если не от беды, то хотя бы от смирения с этой бедой.

— Послушайте, Хозяин Плотоядов уйдёт, а джедаи-то останутся.

Ранна активно закивала.

— На них у нас есть Нален! — запальчиво возразил тот. — И потом, вдруг Хозяин перебьёт всех ваших?

— Плотоядам нужна плоть, чтобы есть, — грустно ответил Редвин. — Когда закончатся джедаи, кто еще останется съедобный на Тифоне?

Но они не слышали. Им подарили надежду, и они были готовы на всё, лишь бы её удержать.

— Вы отпустите меня, — приказал Редвин, подкрепляя каждое слово приказом в Силе. — И укажете мне дорогу к Хозяину Плотоядов.

Учитель бы надавал Рану по рукам за такое, учитель бы страшно ругался, но — что ещё он мог сделать? Он ведь не умеет так хорошо убеждать простыми словами. И он не имеет права умирать.

Я достаю из тайника тяжёлый бластер. Руки у меня дрожат — никто не скажет, что я не боюсь. Но вот мой паспорт, тяжёлый, чёрный паспорт — и им я вышибу мозги мерзавцу, — всё мурлыкает в голове дурацкая песенка.

— И найдите падавана Риана! Передайте ему, я отправился на встречу с тем врагом, которого он провидел!

Так странно и спутанно в голове Рана смешались три человека: Хозяин Плотоядов, Бенгель Морр и лорд Долорус.

Лорда Долоруса в среднем любили — как любят безобидных и смешных чудаков. Он любил своего ученика Каллефа, как родного сына, довольно тщетно пытался корчить из себя аристократа духа и честно сражался за Империю на всех фронтах, на которые его посылали. Немного фанател по чиссам, немного преклонялся перед ситами, здорово владел мечом... Зла он никому толком не делал, добра, впрочем, тоже.

Но Хозяин Плотоядов был чудовищем. Он скармливал своим ручным монстрам младенцев на глазах у матерей. Он шутки ради заставлял пойманных ополченцев танцевать под выстрелами, а потом бросал их, раненых, где-нибудь в горах на поживу всем желающим. Он мог развесить трупы падаванов — что там, отроков ещё! — на деревьях вдоль дороги. Просто чтоб все знали, насколько он... каков-то. Могуч? Страшен? Беспринципен?

А Бенгель Морр? Он вообще был каким-то невнятным "добрым мальчиком" и "страшной ошибкой".

Но кем бы он ни был, Нааран Редвин должен с ним сразиться.

«Потому что он чудовище».

«Потому что я по ошибке убил его ученика».

«Потому что у него в руках мой мастер».

«Потому что дядюшка Тремейн велел мне быть образцовым джедаем, а образцовый джедай всегда сражается с озверевшим ситхом».

* * *

Долорус как раз поднялся со своего трона — немного размяться и заодно произнести перед подданными речь о преступлениях Оргуса Дина, за которые того ждёт заслуженная расплата, когда из тоннеля вышел мальчишка-мириаланин с совсем белыми волосами.

Неужели это и был тот новый ученик, который, если верить ничтожеству, теперь "вместо мастера Дина"?

Мальчишка, едва-едва переваливший порог совершеннолетия, наверняка столь же никчёмный, сколь никчёмен был Бенгель Морр?

Меж тем мириаланин подошёл ближе. «Красивый мальчик — из него выйдет отличное украшение для одного из дорожных указателей».

— Это я убил Каллефа, — сказал он неожиданно твёрдым голосом. — Я сделал это по ошибке, оружие было мне непривычно. Мы, джедаи, вечно ошибаемся как-нибудь страшно и с летальными последствиями.

«Ашла всемилостивая, Каллеф, ты представился противнику!»

От того, что ученик и тут, на пороге смерти, был верен себе и своим чуть нарочито-церемонным манерам, в груди заныло. Но сейчас не до того; он как-нибудь потом найдёт время оплакать того, кто заменил ему сына. Потом, потом... когда одержит лучшую из своих побед.

— Ты думаешь, я удостою тебя поединком? — усмехнулся он. — Нет уж. Такие твари, как ты, и гибнуть должны от себе подобных. Взять его!

По щелчку его пальцев несколько одарённых плотоядов выскочили вперёд, готовые разорвать мальчишку.

— Я ошибся, но я уже привык к тренировочному мечу. Я больше не ошибусь, — договорил тот, видимо, заранее придуманный монолог и неожиданно уверенным жестом отбросил в стороны нападавших. — Это ведь между нами с тобой, да?

Это было красиво, это было почти по-ситски. Два ученика одного учителя, которые сойдутся в схватке за право называться учеником... Бенгель был бы в восторге.

Лорд Долорус просто зажёг меч и приготовился уничтожить на месте наглеца, посмевшего занять принадлежавшее ему по праву место.

[1] Ото Халлара — провинция Набуанского Королевстве. Столица — Аванна. Халларане — один из трёх чётко различимых набуанских этносов, вложивший очень много в национальную культуру. Это воинственные, горделивые люди, поэты и музыканты, безжалостные охотники и, разумеется, страстные влюблённые. Такие популярные во времена Войны Клонов танцы, как халларда, фуэга и, в особенности, аванея — родом именно с Ото Халлары. Ото Халлара — родина Джафана; её правителями и представителями долгое время было семейство Шив.

[2] Ото Ампана — также провинция Набуанского Королевства. Столица — Ирензе. Здесь, на берегу озера Ларио, находится знаменитая усадьба Варьикино. Ампане — нация контрастов; несмотря на их репутацию благодушных приветливых лентяев-оптимистов, именно Ампана подарила Набу трагического поэта-визионера Омара Антея, великих королев Амрао и Амидалу, скульптора Чеу, художника Челли и многих, многих других людей, прославившихся совсем не весёлым благодушием. К стыду своему, эта же провинция породила и Омара Беренко.

[3] Популярное покрытие пешеходных мостовых в экуменополисах.

[4] Поскольку все рабы считались государственными, они были для удобства учёта объединены в коммуны — своеобразные рабочие таборы, право пользования которыми передавалось тем или другим лордам.

Они оба лежали на склоне горы, высоко над Старым Калефом, и просто смотрели в небо. Позади был обезумевший лабиринт, без хозяина превратившийся в хаотически перемещающиеся стены, лестницы, куски пола и фрагменты потолка. Позади были жуткие твари, населявшие, оказывается, калефские катакомбы. Можно было передохнуть. Можно было дышать.

— Знаешь, — сказал Тремейн, сам не зная зачем, — мне брат рассказывал — а ему рассказывал один долгоживущий, что у Ревана среди реваншистов был один из соратников Экзара Куна. И дескать, вот он рассказывал, что Экзар Кун часто подходил к людям, брал железной рукой за предплечье и просто говорил: «Дыши!». Глубоко так, с чувством, с расстановкой. Потому что это и есть свобода...

Предатель Риан — или просто Риан? — рассеянно кивнул. Он лежал на спине и смотрел в небо.

— Свобода, да... ты давно в разведке, агент Тремейн?

Он спросил, и захотелось смеяться от осознания: его принимают за рядового агента. Может, даже, начинающего совсем. Первое задание, первый эпичный провал, вот это всё... Ещё смешнее было оттого, что он почти захотел ответить честно. Как будто они не враги.

— Давно, — сказал он.

— И никогда не хотелось на свободу? Чтобы без вечной Няньки над душой, без всех этих Очей и Рук, которые никогда не оставят без внимания, без Хозяина, наконец... Помню, когда я там работал, чуть с ума не сходил от ощущения, что каждый мой шаг просчитан и вычислен кем-то умным там, наверху. А мы, ситы, боимся тех, кто наверху...

Тремейн снова мысленно рассмеялся. «Как же по-разному можно видеть мир, если смотреть с разных точек!»

— Нет. Это и есть моя свобода. Делать своё дело, свою работу, выполнять чужие приказы. Быть просто собой.

Он замолчал, потому что хотелось продолжать. Хотелось хоть кому-то рассказать, исповедаться, выговориться, чтобы отгородиться от кошмаров Лабиринта и его хозяина. От своего прошлого.

— У меня была сестра, — промолчать всё-таки не удалось.

Если бы здесь был брат, если бы предатель Риан перебил его, если бы... но Риан молчал. Слушал.

— Старшая сестра и очень, очень хорошая семья. Благороднейшее и древнейшее семейство, которое даже на Старом Тарисе считалось благороднейшим и древнейшим. Но Новый Тарис — совсем другое дело, и денег у семьи осталось как-то маловато. На достойный старт двоим детям не хватало. Поэтому они продали сестру с аукциона...

— У меня тоже была сестра. Даже две, — отозвался предатель. — Их убили джедаи в Первую Войну.

— Мне надо было стать достойным членом республиканского общества, — продолжал Тремейн. — И всё было уже готово. Только завершить образование, и сразу — сначала консорт, потом представитель, потом сенатор, потом планетарный губернатор. А я это всё ненавидел.

— Ты любил сестру? Я вот любил. У неё были желтые яркие глаза — в отца, которого я вообще живым не помню. А посмертные портреты как с Вырика писаны, вообще ни на что не похожи.

— Любил? Не знаю, она была сильно старше и ей было сильно не до меня. Просто... просто. Она потом сбежала, кстати. Получила всё, что ей причиталось по праву.

— А ты?

— Я? Присягнул Империи и, помотавшись некоторое время в чиновничьих рядах, попал в разведку. Мне не хотелось командовать, мне хотелось исполнять приказы. Потому что я должен исполнять приказы. Кто-то из нас должен... — он понимал, что звучат его слова довольно бредово; они и думались как-то бредово. Но уж как есть. — Зачем ты ушёл в джедаи? За свободой?

— Сам не знаю. Я искал правды, а оказалось, что нашёл очередную собственную ложь, — предатель качнул головой. — Меня так ударило тем, что Реван — наш Реван! — хотел убить всех ситов, как этого хотели джедаи, что я ушёл от него... к джедаям. Из которых четверо — я знаю точно — в ответе за смерть моих сестёр и братьев. Люди творят удивительные глупости, когда им больно. Но возвращаться поздно, да я и не хочу возвращаться.

— Почему?

— Мне нравится их учение, я согласен с их постулатами. Я просто не хочу быть ни рыцарем Республики, ни врагом Империи. Хочу примирить их...

— Глупо. Только создашь новые конфликты.

— Глупо, да. Но попробовать всё-таки стоит, иначе и жить незачем. Скажи, агент Тремейн, а как ты вообще загремел к Радживари?

«Вектор. Вектор! Как я мог забыть?»

Легко, на самом деле. Лабиринт и его хозяин мастерски вымывали из мозгов последние остатки разума и рассуждения. «Немедленно, немедленно действовать! Я... должен...» — план начал смутно вырисовываться, когда у предателя ожил коммуникатор.

— Падаван Риан, падаван Редвин просил передать вам, что он отправляется на встречу с ситхом. Чтобы вы не беспокоились, он непременно разберётся с этим делом.

* * *

Редвин был уверен в себе. Да, лорд Долорус был превосходным мастером клинка — одним из лучших в Империи. Да, он прекрасно проявил себя во Вторую и Третью войну. Но он ведь собирается драться с воином, да ещё джедаем, да ещё весьма начинающим.

А столкнётся он с ситом и чародеем — притом чародеем же и обученным — вопреки имперским правилам.

* * *

Риан удивлённо распахнул глаза, глядя, как агент Тремейн судорожно сдёргивает с плеча кофр. В кофре, ясное дело, лежала снайперка. Потом сорвал с пояса тренировочный посох (будь он проклят), щёлкнул, раздвигая его в боевое положение:

— Ещё секунда — и ты труп, агент, — сурово сказал он. — Я не позволю тебе стрелять по...

Лекку агента недовольно дёрнулись (или он и впрямь тви'лекк, что маловероятно, или это просто отличная работа Отдела Маскировки).

— Каждая секунда на счету, не мешай! — рявкнул он. — Разве ты не понимаешь, что мальчишка ничего не сможет против Долоруса?

— Долоруса?! — Риан охнул. — Да, против него точно не сможет...

— Вот и не мешай!

Агент, вопреки всякой логике собравшийся помогать джедайскому падавану против своего же лорда, открыл кофр. На сбор и настройку снайперки у него уйдёт слишком много времени, как он не понимает?

«Если только...»

Риан повёл рукой. Джедаи собирают себе световые мечи за считаные мгновения — почему не собрать таким же методом и винтовку? В уже настроенном виде?

Нелогичный агент Тремейн растерянно сморгнул, но тут же благодарно кивнул и, выбрав лёжку поудобнее, начал искать цель. Та была далеко внизу; отсюда не то, что не видна — неощутима. «Хотя с оптикой, конечно, дело другое».

— Может, всё же объяснитесь, агент Тремейн?

— Я вас всем сердцем ненавижу, предатель Риан, — огрызнулся тот. — Не мешайте.

— Здесь не меньше пяти километров. Расстояние слишком...

— Не мешайте! — пауза и вдруг: — Но можете помочь. Заставить винтовку находиться в идеальном покое. Здесь миллиметр сбоя прицела может стоить удачи.

Риан кивнул, присел рядом, положил тому руки на плечи, сливаясь почти в единое целое, на краткое время превращая живое тело в безошибочную сталь — и заодно прислушиваясь: ведь он и правда хочет стрелять в Долоруса, но почему?

Под руками пульсировало странное: «вектор, вектор, вектор». И больше ничего. Ну да, весь целиком сосредоточен на стрельбе, тут не до всяких лишних мыслей.

* * *

Комари Шив старался быть тише воды и ниже травы. Разве что осторожненько оттащил магистра Оргуса Дина в сторонку от начавшегося поединка: ещё затопчут. Вектор был уверен, что джедай может ещё пригодиться в дальнейшей операции. Если, конечно, операция сможет продолжиться.

А в провале — нет, нет, только ещё возможном провале, ведь надежда ещё есть — Вектор винил одного себя.

Это он попался в плен маньяку Долорусу.

Это он не смог должным образом скрыть этот факт — и, несомненно, это за ним ушёл в калефские катакомбы Тремейн. Он всегда пытался срезать дорогу, найти какой-нибудь кратчайший путь — и никогда не обращал внимание, что "кратчайший" часто означало "опаснейший".

Из этих катакомб ещё никто не возвращался, сказали ему тви'лекки. Там обитает злой дух, говорили джедаи (это ещё раньше, когда Комари их доставал на предмет местного фольклора). Уж не тот ли самый дух, который жил в голокроне и из-за которого ясный разум Тремейна мутнел с каждым днём?

Это Вектор, ни кто иной, сделал всё, чтобы Ран оказался здесь. Он, конечно, наивно надеялся, что всё будет под контролем, он был уверен, что Нален Ралок ждёт на месте. Потому сначала выполнил приказ Долоруса и только потом собрался докладывать о неожиданном успехе.

Успехе, йольда с два.

Долорус не оставит от Рана и мокрого места.

Ран тем временем отчаянно пытался противостоять врагу тем, в чём был сильнее: чародейством. Его тренировочная палка пульсировала лиловыми и золотыми разрядами, молнии вспарывали воздух в том месте, где он оставлял след на камнях Калефа.

Но Долорус был старше и опытнее. Да, ему было нелегко сражаться, уходя постоянно от молний и мелкого щебня, но у него был настоящий меч и он всё ещё даже не начал уставать — в отличие от его противника, который явно не привык одновременно и фехтовать, и колдовать.

Можно было выдать себя. Вмешаться в бой, попробовать переломить ход сражения — хотя едва ли получится, но всё же это будет шанс.

В конце концов, любая операция вторична перед их Целью — а для этой Цели нужен живой и здоровый Ран.

Он уже поднялся со своего места, как вдруг Долорус запнулся — странно-нелепо, словно налетев на что-то незримое — и припал на одну ногу.

Ран не упустил момент, хороший мальчик: вырвал у него из рук меч, а своей палкой приложил по голове, вырубая. Хороший мальчик... только вот что это была за преграда? Что-то из арсенала Одарённых, наверное.

* * *

Тремейн наконец-то оторвался от прицела и позволил себе выдохнуть. «Успех. Получилось. Ура», — в голове было почти гулко от внезапной усталости.

Вектор был жив — это главное. Ну, и Дитя Предназначения тоже живо, что тоже прекрасно.

— Почему не в голову? — спросил его предатель Риан немного удивлённо.

«Ах, да, надо же ему что-то соврать, объяснить, почему я стрелял по своим».

— Потому что мне жаль молодого человека. Пусть он сохранит иллюзию победы. — «Потому что гордец Ран никогда не должен узнать, что этого врага для него создали мы, и мы гарантировали ему выживание; всё должно быть — с его стороны — по-честному». — Долорус, видишь ли, пошёл против своих. Вздумал быть королём плотоядов назло своему бывшему учителю, — ложь легко ткалась из нитей полуправды.

— А, так ты здесь по его душу? Я думал, вы затеяли восстание тви'лекков против джедаев. А ты их против него хотел использовать? Глупо же, они его боятся хлеще, чем Кресш своего отражения.

— Глупо, — признал Тремейн, охотно соглашаясь с выдвинутой противником версией. — Того глупее было надеяться на помощь Радживари. Но у Долоруса был один из наших людей, — он вздохнул, всем своим видом выражая, что этот "один из людей", вероятнее всего, сейчас украшает какой-нибудь дорожный указатель. — В итоге я оказался в Лабиринте у чокнутого духа, который мне настолько голову заморочил, что я вспомнил о своей миссии только вот почти сейчас.

Риан покачал головой. Тремейн знал это выражение лица: оно называлось "старший сотрудник разведки столкнулся с неизлечимым идиотизмом младшего". В принципе, он не возражал; он определённо заслужил выволочку за некомпетентность — пусть и проявленную совсем не там и не так, как он наврал.

Но предатель только покачал головой, положил руку ему на плечо и сказал:

— Как там Экзар Кун говорил? Дыши. Ты справился. Всё в порядке. Ты ошибался, но вовремя успел исправить ошибки, твоё начальство тоже не оставило тебя без поддержки. Операция прошла успешно. Ну же, давай: вдох, выдох...

Шагая в Землю Снов, он почти знал, что встретит там Изакса. Почти знал и почти боялся встречи.

И всё же нашёл в себе силы улыбнуться ему — приветливо, как ни в чём не бывало.

Подойти, забраться на золотой утёс над винноцветным морем, присесть рядом. На небе цвета тёмного лазурита серебряными, золотыми и рубиновыми гвоздиками мерцали звёзды. Изумрудная трава шелестела на ветру, вызванивая полузабытые колыбельные.

— Странно подумать, что это великолепие может приесться, верно? — тихо сказал Изакс. — Стать банальным, как пошлая новогодняя открытка.

— Или как вид из окна опостылевшего дома, — кивнул Реут. — Но потом делаешь ещё шаг, и ещё, тихонько, осторожно, как жучок, который протачивает себе ход в коре дерева — и вот открывается новая, ещё неведомая и непривычная, земля... и сколько ещё таких неведомых краёв ждёт за горизонтом сознания?

— А когда не станет нового? Представь, что ты живёшь долго, очень долго. Так долго, что успел всё изучить. Что тогда?

— Не знаю. Наверное, тогда я захочу умереть.

— От безысходности?

— Нет, как Квинт: «по этой дороге я ещё не ходил». Должно же быть там, за Гранью, что-то кроме пустоты и слияния с сиянием.

— Думаешь? Исследования этого не подтверждают.

Реут встал во весь рост, подставляя лицо благоуханному ветру.

— И не могут подтвердить, в сущности. Если за Гранью что-то есть, то оно не может быть доступно изучению.

— Обоснуй.

— Ну, собственно, чистая логика же. Посмертие — это выход за рамки жизни, так? Бытия, так сказать, понятного и известно нам. А Сила — это часть нашего бытия, как ни крути. Значит, финальной точкой она быть не может. Только промежуточным звеном. Финалом может быть полное исчезновение, может быть что-то... что-то другое. Но не Сила.

— Здесь есть несколько уязвимых мест, но положим. Спрошу о другом: а если финал — всё-таки полное исчезновение?

— То я в это не верю, — Реут улыбнулся. — Те духи, которых я отпускал... они уходили куда-то. Не в Силу, не в небытие, нет. Куда-то... в другое место. Где свобода. У тебя случилось что-то дурное?

Изакс покачал головой. Длинные седые пряди качнулись взад-вперёд.

— Просто такой день. Знаешь, Каллиг, бывают дни, когда задумываешься о прошлом. У тебя ведь есть те, кто умер? Скажи, что тебе осталось от них? Память?

— Нет. Нет! — Реут горячо замотал головой. — Нет ничего гаже, чем оставлять себе память.

— Вот как!

— Извини. Личное. Просто это обычно такая... сортировка. Выбросить всё лишнее, заострить всё удобное, превратить человека в модель, присвоить артикул и поставить на полочку. Здесь — "покойные друзья", там — "достойные враги"...

— А ведь ты прав, — словно бы с удивлением признал его собеседник. — Действительно, как-то гаденько выглядит. Никогда не задумывался. Удобно же.

— Удобно, — согласился Реут. — Но мне однажды показалось, это как убивать человека по второму кругу. Такое "извини, родной, но ты мне не нужен, я сделаю из твоего трупа протейчика[1] по своему вкусу".

— И кто это был? На ком ты осознал это?

— Танатон.

— Твой враг? Знакомо, как знакомо... — Изакс тоже поднялся, разогнулся, расправил плечи.

Всё-таки красивый он был человек, настоящий король во всём, включая внешность.

Смешно, какие лоскутные у них всегда были диалоги: начинались с одного, продолжались другим, перескакивали на пятое. То Изакс не умолкал, доказывая что-то своё — а то давал говорить Реуту, как на экзамене, подталкивая наводящими вопросами.

— Скажи, если бы на тебя, двадцатилетнего, лёг бы груз ответственности за судьбу всей Империи — что бы ты сделал? — вопрос был более, чем неожиданным.

— Сломался.

— А?

— Я сломался бы, говорю. Ты же спрашиваешь, что бы я сделал, да? В свои двадцать я едва мог утащить ответственность за свою собственную судьбу. Вечно перевешивал её на кого попало: на учителя, на друзей, а сам ломился вперёд рогами и совершенно не думал о последствиях...

— Должно быть, это свойство всех двадцатилетних.

— И всё-таки сегодня явно не просто день. Что-то случилось сегодня? То есть, в этот день когда-то?

Вместо ответа Изакс спросил:

— Ты ведь случайно меня встретил?

— Да, я искал одного человека. Но он, видимо, не пришёл, хотя я просил передать просьбу о встрече. Думаю, она просто до него ещё не дошла.

— Бывает, бывает... и что теперь делать будешь?

— Работать, Изакс. Не всем везёт родиться королями государства, которое справляется без их постоянной и непосредственной помощи, — Реут вздохнул. — Знаешь, иногда мне не хочется просыпаться. А тебе?

— Думаю, у всех бывают дни, когда не хочется просыпаться, — развёл тот руками. — Но реальный мир часто кажется тусклым и невыносимым после местного буйства красок и тишины чувств, это правда. Впрочем, он таков и есть: тускл и невыносим. Что может быть хуже унылых будней, которым не видно конца и края, когда каждое "вчера" отражается в каждом "завтра"? Ну вот, ты опять улыбаешься. Что смешного ты так некстати вспомнил?

— Просто вспомнил одного моего знакомого, джедая. Он всегда на подобные вещи говорил: «И всё равно хуже Тенебрея ничего нет и быть не может».

Изакс в искреннем изумлении округлил глаза.

— За что ж он его так? Или Тенебрей — это местность какая-то?

— Киношка, Изакс. Точнее, сериал. "Тенебрей: Золотой век ситхов". Про аморальное дитя кукурузы с чёрными глазами, которое выползло из брюха своей мамки и медленно, но неотвратимо поползло ко двору Тулак Хорда.

— Слёзы Скивы, в Республике и такое есть?! — тот был явно искренне изумлён. — Рекомендуешь, я хотел спросить.

— Ну, как сказать... это больший трэш, чем "Нерассказанная история". Там есть аморальный Тенебрей, много небанальных половых актов с неожиданными партнёрами, аморальный Тулак Хорд, аморальный Каллиг и плачущая мама Тенебрея.

— А папа?

— Аморальный Драмат был в пилотной серии, где при участии тварей тёмной стороны Тенебрей был весьма аморально зачат плачущей маме. Только не подумай, пожалуйста, что это порнушка; это очень глубокое философское произведение. Там рассуждают о сути Тёмной Стороны.

— И как оно тебе в итоге? Как главный герой?

— Мы похожи, — Реут пожал плечами. — Знаешь, так сразу никогда бы не подумал, но правда похожи.

— И чем же?

— Не знаю даже, как сказать, но если отложить в сторону интимные приключения, нудные философствования и обоже ту серию с "Я тебя не боюсь"...

— Что за серия-то?

— Ну, там Тенебрея поймали и покарали за то, что предыдущие полсезона он был идиотом. Покарали... небанально. С использованием десятка разных типа-алхимических монстров. Он, разумеется, превозмог, выжил и всех покарал ответно, но на это пришлось последние три минуты серии. Из пятидесяти.

— Ох уж эти республиканские фантазии...

— А что ты хочешь от нации, издавшей "Извращения древних ситов" в тридцати томах? Но я хотел сказать, понимаешь, в корне своём история этого самого Тенебрея — просто история парня, который повесил на себя больше, чем мог утащить, но изо всех сил пытается этого не замечать и тащить всё равно, за что всячески огребает.

Изакс кивнул, хмыкнул и снова уселся на краю утёса, глядя в непроглядную морскую глубину.

Он молчал долго; Реут тоже молчал — просто сидел рядом, слушая перезвон травы, шорох волн и свист ветра. С Изаксом (если исключить прошлую встречу) ему было легко. Можно было молчать, можно было говорить, можно было смотреть голотрэш — свежий или классический. Изакс был в этом похож частью на Самиэля, а частью... «А частью — на меня самого».

Да, именно так; с ним было очень легко общаться именно потому, что это было почти общение с самим собой. Просто старше, опытнее, более битым жизнью и сильно поутратившим оптимизм. Что там — они настолько были похожи, что подчас Реут сомневался: а существует ли Изакс в самом деле, или он просто проекция собственного реутова подсознания, порождённая нехваткой понимающего собеседника?

«Впрочем, это уж совсем бредовый солипсизм».

И всё же, несмотря на всю лёгкость, другом он назвать Изакса не мог. Не получалось — даже мысленно.

— И всё-таки, что бы ты сделал?

Это он про двадцать лет и судьбу Империи, конечно. Изакс любит задавать такие вопросы-загадки, вопросы-задачки без однозначного верного ответа. Жаль, на этот ответить почти просто: достаточно вообразить, что было бы, случись Литейная на десять лет раньше.

— Я бы сбежал. Нет, правда, Изакс, в двадцать лет — сбежал бы. Но красиво, почётно сбежал бы. Убился бы там или ещё что-нибудь в этом духе. Я тогда был мастер на подобное.

— Даже если бы "сбежать" — означало "обречь всех на гибель"?

— Особенно, если так. Это же ответственность неподъёмная. Она для избранных, для реванов и экзаров, не для таких, как я.

— А теперь? — чёрные глаза Изакса смотрели прямо и непреклонно.

— А теперь я уже выучил, что избранный — это тот, кто не успел вовремя увернуться.

— А если ошибёшься?

— Наверняка ошибусь, и не раз. Но это неизбежно, знаешь. Лучше ошибаться, чем ничего не делать.

— А если ошибок станет слишком много? Так много, что все уже и не исправить? — настаивал Изакс.

— Не знаю, — пожал плечами Реут. — Правда, Изакс, я очень часто не знаю ответа на твои вопросы. Например, я всё равно наверное верил бы, что исправить можно если не всё, то главное, надо только как следует постараться и найти, с кем посоветоваться...

— А разве не проще начать всё сначала? Откатить к той точке, где было принято первое неверное решение, стереть последствия ошибок и перестроить всё как надо? — в голосе у него было что-то почти судорожное, словно он сам себя пытался убедить, а не играл в загадки со своим непонятно кем — полудругом, полу-учеником — из мира смертных.

— Не думаю, что проще. Знаешь, Авр рассказывал, среди реваншистов был такой рептилоид Саид, он говорил, что однажды так вот всё откатывалось уже. Или не однажды. Он помнил несколько вариантов прошлого, например, и страшно из-за этого маялся: путался, например, был у него сын или нет, или было несколько, но не те... жуть берёт, как подумаешь.

— Ты всегда слишком много думаешь о других. Словно на тебе уже лежит подобная ответственность.

— Разве я не один из Тёмного Совета?

— А я не раз говорил, что ты слишком всерьёз это воспринимаешь. Обязательство перед народом, чушь какая! Этому народу, хоть ты за него умри страшной смертью, на тебя наплевать. Всё, что им надо — набить брюхо да подразнить глаз, и любят они того, кто щедро им додаёт и того, и другого.

— Многие так говорят, но я предпочитаю всё равно быть ответственным. Знаешь, для разнообразия, что ли.

— Ты просто вопреки всем словам о свободе позволяешь себе быть рабом других людей, в то время, как о себе надо думать в первую очередь, о себе, — сварливо сказал Изакс. — О своих интересах.

— Но ведь твоя задача предполагает думанье о других? И ошибки, они ведь именно со стороны влияния на других ошибки? Ну, хотя бы "в том числе"?.. Разве "сделать как надо" — это не... ну вот. Опять.

По своей мерзкой привычке, Изакс исчез бесследно и внезапно, оставив Реута одного на утёсе над винноцветным морем. Посмотрев ещё немного на розовые и серебристые барашки на тёмно-багряных волнах, он подумал — и проснулся.

В конце концов, на нём и правда лежала ответственность, и надо было её оправдывать. Например, найти всё-таки Реувена.

[1] Вообще-то Дарт Протей — это учёный, а созданное им из фрагментов человеческой плоти создание, упоминающееся в романе "Сотворение жизни", называли "чудовище Протея" (сам же он назвал его просто Йонн (то есть "сын" по-ситски), но после огромного количества киноужасов об этом как-то забыли.

Бой закончился как-то внезапно, прямо оборвался даже — раз, и Долорус обо что-то запнулся, два — и на сей раз Ран сумел не ошибиться и нанести удар не насмерть. Теперь надо было понять, а что делать дальше — например, когда поехавший с горя лорд очнётся. И, что куда важнее и куда сложнее, — когда очнётся магистр Оргус Дин.

Плотояды не спешили приближаться, кажется, ошарашенные, что их всесильного владыку кто-то смог одолеть, и это было хорошо. Рядом с каменным троном сжался тот набуанский посол — и это было уже хуже, потому что опять непонятно, что надо сделать.

«Последнее время мне всё время надо что-то решать. Нет, не так: теперь мне всё время надо будет решать самому. Всегда, каждый раз. Потому что это и значит — быть разведчиком-Тенью, агентом глубокого внедрения...»

Поразмыслив, он решил, что разбирательство с магистром и его учеником следует разнести во времени.

«Сначала покончу с Долорусом, и потом как-нибудь вместе будем говорить с его учителем».

— Мастер Дин жив? — обеспокоенность вышла довольно фальшивой; Ран едва ли плакал бы, накройся тот наимеднейшим из тазов. — Я имею в виду, он не шевелится!

— Р-разве вы не джедай, мой господин? — набуанин прижался к ножке трона ещё сильнее. — Вам должно быть виднее.

«И то правда».

— Я... я переволновался. Нет смятения, есть гармония. Нет смерти, есть Сила, — старательно повторил он, не слишком, впрочем, уверенный, что повторяет правильно. — Я переволновался, и моё восприятие замутилось. Вы ведь тот набуанский посол, господин Комари Шив? Я правильно помню?

По крайней мере, на то было похоже — все эти узоры на выбеленном лице, нелепая одежда... и вроде бы именно его Т7 видел в деревне незадолго до странного взбрыка тви'лекков.

— Да, мой господин, я — Комари Шив, скромный сын славного дома Шив с Набу. Я могу быть вам чем-нибудь полезен?

— Можешь. Расскажи мне по порядку, что произошло.

Тот явно задумался над формулировкой. Неужто и вправду он был отчасти виновен в происшедшем?

— Понимаете, господин джедай, я как раз был в Калликори с небольшой этнографической экспедицией, когда тви'лекки схватили меня, связали и сдали этому господину — лорду Долорусу, его имя лорд Долорус.

— Его имя Бенгель Морр, — возразил Редвин.

— Вот как? Значит, Бенгель Морр, господин джедай, — тот пожевал губы. — В любом случае, дело в том, что этот Бенгель Морр проявил себя опасным человеком, и я попытался... я попытался обманом добиться помощи джедаев. К сожалению, магистр Дин позволил попасть в себя дротиком с наркотиком... я не мог этого предвидеть, господин джедай!..

«Вертится-то, вертится! Что твой адеганский угорь на сковородке», — мрачно подумал Ран. И ещё подумал, как странно всё-таки играет лицами природа: это жалкое, вяло пытающееся сбрыкнуть с себя вину в измене ничтожество было на диво похоже на Вектора, друга дядюшки Тремейна. Только глаза сделать чёрными склерами, да краску эту дурацкую смыть с лица.

— Я не виню вас, посол Шив. Вы попали в страшную ситуацию, из которой нет правильного выхода, — покачал головой Редвин. — Значит, вы убедили тви'лекков...

— Попытаться сдать магистра Дина лорду... Бенгелю Морру, — поспешил тот пояснить. — Я дал точные координаты его жилища, в надежде, что господа джедаи придут и спасут меня. Ведь Бенгель Морр очень хорошо спрятался!

А вот здесь он не врал: без его координат Ран мог бы искать Долоруса хоть до воскресения Аджанты. Но сейчас не до выражения формальных благодарностей.

— Как вы думаете, плотояды так и будут держаться в стороне? Вы ведь этнограф, посол.

— Я специализируюсь по более... цивилизованным обществам, — с некоторой иронией в голосе сказал тот. — Но, сколько я смог понять, эти туземцы Тифона во многом подобны, кхм, мандалорцам. Так что я полагаю, теперь они слушаются вас. У вас право сильного: вы ведь победили их прежнего вожака в честном бою.

«Приложил он наших вернейших союзников, нечего сказать».

— То есть, если я прикажу им...

— Они послушаются, — кивнул Шив. — Если, конечно, поймут, что вы сказали. Опять же, подобно мандалорцам, эти... кланники изъясняются на некоем своём особом "Языке" и понимать какой-то иной не желают.

Ран кивнул. «Просто подкреплю слова Силой».

* * *

Долорус очнулся и немедленно сморщил все головные щупальца от невыносимой боли — в этих самых щупальцах, в висках, в глазах. Очевидно, сотрясение мозга — и, возможно, лёгкая травма тьмой. Во втором он не был уверен, а думать было больно.

Он потянулся за мечом, но тот крепко держали. Кто? Неужели тот другой ученик, неведомым образом из обречённого на поражение обратившийся в победителя? Да, он: сидит на ступенях трона, и меч — у него на поясе.

— Как ты смог победить меня? — спросил Долорус. — Как ты смог, ты ведь был слабее?

Другой ученик пожал плечами:

— Сила бывает разная. Правда — тоже сила, например. А она была на моей стороне, Бенгель Морр.

— Долорус, — возразил он. — Моё имя Долорус! Бенгель Морр был бесполезной, слабой, безмозглой амфибией.

— Он был героем битвы за Храм, — возразил юноша.

— Я стал героем многих других битв, — Долорус оскалился. — Империя трижды увенчала меня золотым венком!

— Но могут ли они стоить больше того венка, который ты заслужил тогда?

«Откуда он знает?»

Когда Бенгель Морр предложил мандалорцам принять капитуляцию на условии обращения, как с пленными, те очень развеселились. Выяснилось, что у мандей пленных принято пускать на пользу воинам, будь то в качестве мишеней или просто игрушек для приятного досуга.

Тогда он решил лучше погибнуть самому вместе со всеми больными. Достал меч и попёр на них, как полный дурак, готовый в миг своей смерти замкнуть контуры всего больничного оборудования, гарантируя взрыв и надеясь на то, что этот взрыв похоронит и захватчиков тоже.

Так бы всё и вышло, не вмешайся Та Женщина. Это она сказала: «Если кто-то и заслужил сегодня венок, то двое детей: наш Риан да их Бенгель». И добавила что-то печальное о том, как плохо, что детям приходится воевать и заслуживать венки.

«Она была слабой, сентиментальной — неудивительно, что она погибла».

«Но разве она была слабой? Разве был кто-то сильнее её?».

— Откуда ты знаешь о том венке?

— Разве я не джедай? — другой ученик пожал плечами.

— К чему мы говорим о нём? Ты что, надеешься раскаять меня и обратить вспять? Превратить обратно в бессильного глупца Морра?

* * *

«А на что я, действительно, надеюсь?»

Да в общем-то, ни на что. Просто нельзя же позволить ему умереть, а того больше — нельзя позволить ему продолжить сходить с ума. Он нужен Империи, причём в здравом уме.

— Нет, не надеюсь. Ещё великий Юлик Кель-Дрома сказал: нельзя снова стать собой вчерашним. Но всегда можно стать собой завтрашним.

— И только от нас самих зависит, каким будет это завтра, — лорд Долорус тряхнул щупальцами. — Знаю, знаю. Ты убил моего ученика. Зачем?

Внутри всё сжалось в комок.

— Я ошибся, — получилось как-то сипло, жалко и нелепо. — Я ошибся, понимаете?

— Нет.

— Тренировочный меч был слишком тяжёлым, я не привык к нему, — Ран закусил губу. — Я пытался вырубить его — ну, как вас. Но я ошибся, я неправильно поставил руку...

Долорус жутковато расхохотался.

— И ты просишь у меня прощенья? Ты, убийца по ошибке, просишь прощенья у человека, которого лишил единственного близкого?

Захотелось расплакаться. Не от горя, не от беспомощности даже — от нечаянной радости. Наконец-то. Наконец-то те слова, которые он так отчаянно хотел услышать с самого начала — слова упрёка, осуждения, обвинения.

— Нет, что вы. Я и думать об этом не смею, — Ран помотал головой. — Я и сам-то себе едва ли это прощу. Просто... просто вы спросили. Я ответил. Я не хотел его убивать, я хотел только вырубить его. Остановить.

— Как и меня, да?

— Да, как и вас. Убийство никому никогда не шло на пользу.

— А убийце?

— Особенно убийце. Так всегда говорил мой учитель. Он говорил: это последний рубеж, за который нельзя заходить, если есть выбор и возможность не заходить...

* * *

«Какой смешной он, оказывается — этот другой ученик!»

Он напоминал Бенгеля Морра: то же бесхребетное следование джедайским постулатам, тот же страх необратимого. Как и Бенгель Морр, этот другой ученик сейчас мается, словно убил не Каллефа, а самого себя. Долорус сказал ему об этом, чтобы поддразнить — но получил в ответ строгое и серьёзное:

— А разве бывает иначе? Разве убивая кого-то, мы вместе с тем не убиваем и какую-то часть себя — того самого невозвратимого себя вчерашнего...

— Ты правда полагаешь, что от твоих благоглупостей я раскаюсь и вернусь в Орден?

— Нет, — другой ученик мотнул ещё не остриженными белыми патлами. — Что вы. Я уверен, вы не захотите возвращаться. Но это же не значит, что вы захотите остаться Хозяином Плотоядов. Всё-таки мне кажется, он тоже — вчерашний. Хотя бы потому, что он не мог проиграть — а вы вот проиграли.

В его словах была правда — горькая, неприятная, обидная правда. Хозяин Плотоядов не мог проиграть, а он вот проиграл. И возможно, дело тут и впрямь в том, что правда оказалась на стороне другого ученика.

— То есть, тебя не смущает, что я могу вернуться в Империю и продолжить сражаться за неё?

— Ничуть, если честно, — другой ученик пожал плечами. — Добро и зло — не позиции в мультипаспорте, они не зависят от гражданства.

— Что ты несёшь? — начальственный рявк учителя сложно было с чем-то спутать.

Миг — и над головой полулежавшего на земле Долоруса скрестились два меча: синий — учителев, и красный — его собственный.

* * *

Вектор поперхнулся нехорошим матерным словом. Только-только казалось, что кризис разрешился, что теперь их заветному мальчику ничто не угрожает...

— Империя принадлежит Тьме, Ред! — магистр Дин пытался прорваться мимо одного своего ученика к другому. — Как ты можешь отрицать это? Как можешь говорить, что человек, отрекшийся от Республики ради Империи, не отдаётся Тьме?

— Сейчас Тьме отдаётесь вы, учитель, — возразил Ран. — Вы принимаете её всем существом, и она берёт вас, как нечто, своё по праву.

«Мне показалось, или это он пошло пошутил? Причём пошутил довольно неизящно и прямолинейно».

Синий клинок сталкивался с красным, глухое гудение наполняло тронный зал. Плотояды, не успевшие последовать приказу нового вожака "убираться в свои стойбища", с любопытством наблюдали за боем. «Ещё бы не с любопытством: у них от итога сражения зависит, кто станет ими командовать. А у меня — что? Буду ли я жив? Будет ли жив весь мир?»

Вектор устремил отчаянный взгляд на Долоруса. Тот, конечно, был в ужасном состоянии, но, может быть, он всё же вмешается? Ведь и его жизнь зависит от этого поединка!

— Отойди в сторону, я должен остановить этого сита раз и навсегда, ученик! — крикнул магистр Дин.

— Нет. Я не могу позволить вам стать убийцей безоружного. Убийцей человека, который почти готов обратиться к свету, даже если он нашёл его не в Республике. У света нет и не может быть национальности!

«Ран, глупый, славный Ран! Да отойди ж ты в сторону, смирись. Дай Дину убить ситха, закрепи свою позицию в Ордене. Ты ведь больше не имперский ученик лорда Каллига, ты теперь джедай...» — но мириаланин не был телепатом, увы. И был во всём учеником Каллига. Рисковать собой ради сомнительного, но высокоморального предприятия? Всегда пожалуйста.

«По крайней мере он держит фасад джедайской благоглупости. На том спасибо».

* * *

— Слишком прыгает, — отчаянно выдохнул Тремейн. — Я не могу рассчитать траекторию...

Риан сухо кивнул. Что бы ни происходило внизу, вмешаться было необходимо. Потому что магистр Дин, очевидно, свихнулся.

— Я попробую спуститься. Надеюсь, Редвин сможет столько-то продержаться. В конце концов, Дина явно ещё не отпустило эффектом веществ, они примерно на равных сражаются...

* * *

— Я не позволю вам приблизиться к этому человеку, мастер Дин, — другой ученик решительно наступал. — Вами руководит Тьма, и если вы дадите себе роздых, вы это поймёте.

— Отойди, Ред, или умрёшь вместе с ситхом!

— Со всем уважением, учитель, это участь лучше, чем стать таковым, позволив вам преуспеть.

— Тебе не выиграть.

— Этот человек тоже так говорил. Но правда всё ещё на моей стороне, мастер Дин.

Долорус задумчиво пошевелил щупальцами, загребая мелкий калефский песок. Вообще-то он хотел умереть от руки учителя — раз уж не смог его победить. Если вышло так, что Оргус Дин был прав, а Бенгель Морр — нет...

Но если прислушаться к непростительно джедайскому бреду, исходившему из уст мальчишки-мириаланина, получалось наоборот: прав был Бенгель Морр — тогда. Неправ был Оргус Дин — тогда и сейчас. И Долорус тоже был неправ — сейчас.

Это был интересный расклад. Небанальный. Любопытный.

Всё тело и голову ломило. И по-прежнему не слишком хотелось жить.

Но когда учитель — бывший учитель — всё-так загнал своего нынешнего ученика в угол и последний удар был почти неизбежен, Долорус всё-таки ухитрился одним прыжком преодолеть немалое расстояние и подставить под учительский светак тяжёлый тренировочный меч.

«Не то чтоб это могло решить исход поединка, но я хотя бы внёс свой вклад», — подумал он меланхолично глядя на деревянные и стальные ошмётки, оставшиеся от недостойного оружия падаванов.

— Магистр Дин, остановитесь! — человек в цифровой вуали и джедайской походной мантии без знаков различия возник словно из ниоткуда.

— Кто ты?

— Слово и дело Ордена. Вы арестованы по приказу Совета. Господин Шив будет понятым, — сообщил тот.

Волшебная формула была произнесена: ещё миг назад пылающий праведным гневом и готовый убивать, учитель опустил оружие.

— Я? Но здесь...

— Магистру было видение, что Тьма обволакивает вашу душу. Что касается этих людей, о них позаботятся наши союзники-тви'лекки. Господин Ралок, прошу вас...

— Союзники? Но...

— Тьма туманила вам взор. Пройдёмте.

Это было так нелепо и внезапно, что Долорус не смог сдержать смех. Особенно когда Тень Девять с самым невозмутимым видом подошёл к нему и защёлкнул наручники у него на запястьях.

Он только и смог, что шепнуть:

— Не вздумай устранять мальчишку! Он... под моей защитой. Будем так считать.

— Я слышал, вас переводят на излечение в Храм Рассвета[1], — Редвин наклонил голову, глядя на сидящего напротив наутоланина. — Мне... мне жаль. Я правда пытался что-то сделать, но...

— Но кто же слушает учеников, да? — тот горько усмехнулся, прищёлкнув щупальцами. — Ничего. Я верю, ты пытался. Иногда и этого более, чем достаточно, падаван Редвин.

— Уже практически рыцарь.

— Несмотря на то, что пошёл против учителя? В Ордене что-то меняется.

— Магистр Шан всё-таки справедлива. И за меня вступилась приезжая провидица, мастер Хулис, — пояснил Ред. — И господин Шив. И... это всё не главное.

— А что же главное, по-твоему? То, что ты станешь полноправным джедаем и тебя будут слышать?

Ран качнул головой. Нет, конечно, стать джедаем — и полноправным, притом — было его целью и его миссией с самого начала. Но речь шла не об этом, а о том, чтобы...

— Мастер Морр... — начал он и оборвал себя, нерешительно закусив губу.

Он правда не знал, как так намекнуть, чтоб и не выдать ничего, и понятно было. Всё-таки агент-Тень из него очень... начинающий. Очень.

— Я не мастер. Я падаван. Или лорд — как тебе больше понравится.

Долорус откровенно развлекался за его счёт, отыгрываясь за унижения суда и перед непонятным, но ужасным будущим в Храме.

— Хорошо, лорд Бенгель. Или правильнее лорд Морр?

— Правильнее — лорд Долорус. Но от тебя сойдёт и "мастер Морр", пожалуй. Что ты хотел мне сказать?

— Знаете, Орден — удивительное место, — Ред поднял взгляд к потолку. — Здесь все так доверяют друг другу...

— Ты юн и полон иллюзий, — хриплый смешок.

— Вовсе нет! То есть юн, я не спорю, но — иллюзии? Вовсе нет! Например, стража доверила мне пароль от вашей камеры.

* * *

Весь в сиянии своей джедайской безупречности, другой ученик стоял перед ним и предлагал путь на свободу. Путь назад в Империю, к уважению, к светским раутам, к благосклонности красавиц и золотым венкам. Назад к лорду Долорусу.

Бенгель Морр, глупая амфибия, почему-то не хотел этого пути.

Может быть, потому, что ключ к нему был в руках другого ученика, светлого и джедайского, такого правильного и достойного, что его хотелось зарезать.

Может быть, потому, что пути-то в общем и не было.

Юлик Кель-Дрома был неправ во многом, но не в том, что невозможно вернуться к себе прежнему, когда этот ты стал уже прежним. Нельзя войти дважды в одну и ту же реку, нельзя шагнуть во вчерашний день. Лорд Долорус стал Хозяином Плотоядов и был повержен в честном бою; он был слаб и принял смерть, как и пристало слабым.

Тот, кто сидел сейчас в камере храмовой тюрьмы в ожидании транспорта на Спинтир, не знал своего имени и своей сути. Только надеялся узнать.

— Извини, падаван Редвин, мне не интересно. Хотя, конечно, забавно подумать, как изменились нравы Храма с тех пор, как я учился здесь. В ту пору подобные вещи кому попало не доставались. Казалось бы, война должна усиливать меры безопасности, а не наоборот!...

Недоумение во взгляде другого ученика дорогого стоило.

— Я знаю, что болен и нуждаюсь в лечении, мальчик.

— Но ведь Спинтир — это не про лечение, это про...

— Лечение бывает разным, мальчик. Иногда — очень болезненным. Мучительным даже, — кто бы он ни был, он старался сохранить достоинство и заставить свои слова звучать мудро и красиво. — Это не значит, что от него надо отказываться.

Мириаланин покачал головой. «Всё ещё не верит. Впрочем, кто б его винил — я ведь и сам себе верю едва-едва».

— Понимаешь, — он встал, говорить стоя ему всегда было легче, — я прибыл судить Орден за его преступления. Судить, выносить приговор и карать — ведь кто есть джедай, если не прокурор, судья и палач в одном лице?

— Рыцарь? — неуверенно предположил тот. — Защитник, оправдание и спаситель?

— Юный идеалист, подверженный иллюзиям. Таковым и оставайся, потому что в тебе я вижу джедая. Настоящего, такого, о котором забыли уже эти напыщенные глупцы из Совета и их трусливые ученики. Хорошо бы я всё же однажды вернулся со Спинтира, рыцарь Редвин. Хотя бы чтобы однажды отплатить тебе добром за этот урок...

Всё равно теперь, когда больше нет Каллефа и больше не о чем считаться с учителем, мир стал довольно пустым.

* * *

— Может быть, всё-таки... — Ран поперхнулся.

Он ведь не от сердца делал то, что делал. Он потому, что надо — для миссии, для Империи. Для учителя. Он совсем не джедай, и подавно не тот джедай, который нужен лорду Долорусу. «И вообще, лорд необходим Империи. А Спинтир — это ад».

Долорус покачал головой и, усевшись на лавку, обнял щупальцами собственную голову, так что они закрыли всё лицо. Явный знак, что с его стороны разговор окончен и продолжению не подлежит.

«А что бы на моём месте сделал учитель? Что бы он решил?» — да что угодно.

Учитель потому и был учитель, что он был непредсказуем. Мог силком вытащить Долоруса из камеры, за шкирку закинуть в корабль и оттащить домой. А мог — оставить как есть. А мог...

— Мастер Морр, и всё-таки, — уже твёрже повторил Ран. — Со Спинтира не возвращаются, вы это знаете. Неужели вы полагаете, что не сможете выбрать себе лекарство сами, без помощи каких-то шарлатанов без лицензии, которым лишь бы попафоснее и побольнее? Знаете, мой учитель — целитель, и он говорит: если лекарство приносит боль, велика вероятность, что оно просто не подходит.

— И что ты предложишь мне взамен?

— Другую жизнь. Не Спинтир и не Империю, — «прости, дорогая родина». — Изгнание. И, если моё мнение что-то значит для вас — я бы предложил вам попытаться не истязать себя, а помогать другим. Зло не исправишь новым злом, даже если причинить его злодею. Только добром.

— И откуда ты знаешь, что я не отправлюсь в Империю, как только меня минует Спинтир? Что я приму приговор мальчишки неполных двадцати лет?

Ран пожал плечами. Вышло почти сердито. Правильные слова были уже наготове:

— Ну, вы же сами сказали: почему-то в это военное время мы стали больше доверять друг другу. Потому, что у нас не осталось ничего, кроме веры — хотя бы друг в друга.

* * *

Магистр Сатель Шан мрачно смотрела на сидящую напротив женщину. Когда только джедаи завели привычку наряжаться, как дешевые клоуны? Скоро двадцать пять лет, как Орден опомнился от Резни и вернул себе репутацию, а некоторые всё ещё считают, что дни их сочтены, и джедаям допустимо строить из себя дешевых базарных гадалок.

— Вы уж позаботьтесь о нём. Мальчику нужно закончить обучение, а я ему больше ничего дать не смогу.

"Мальчику, тридцать четыре мандалорских ситха! Этому мальчику сорок лет в обед. Но некоторые совершенно не способны признавать ни за детьми, ни за учениками права взрослеть". Раньше, правда, Сатель полагала что люди такого дара, как эта женщина, от подобного застрахованы. Ага, йольда с два.

— Да, мастер Хулис. Вы точно уверены, что не можете остаться на Тифоне? Возможно, вашему ученику потребуется ваша помощь, хотя бы поначалу... — «А главное, ваша помощь может потребоваться нам, о великая провидица!»

— Увы, магистр Шан. Моя судьба зовёт меня, и я следую её указаниям. Мне совершенно нечего делать на Тифоне, — женщина печально поджала губы, поправила на плечах пёструю шерстяную шаль, движением запуская тихий перезвон длинных серег и множества тонких браслетов.

Арвен Хулис, мастер-джедай. Пророчица, способная читать людей и будущее с лёгкостью, с какой иные читают книги. Сатель её не помнила; зато неуверенно припоминали старшие мастера. Вроде бы такая была, вроде бы четырёхглазая[2], вроде бы из тех самых Хулисов. То ли в анклаве на Тарисе подвизалась, то ли ещё в каких-то гребенях — да так там и сгинула.

Как оказалось, не окончательно. Просто чудаковатая дама провидела грядущий Ад, Катарр и Малакор, собрала нехитрые пожитки и скрылась в дебрях Космоса Хаттов. Там же она подобрала одного из выживших в Резне падаванов, которого обучила, чему могла, и теперь вот привезла дитачку в Храм Джедаев. Рыцарем становиться.

— Он готов к испытаниям, магистр Шан. Он может сам в это не верить, но он готов. И ему нужно их пройти, нужно стать рыцарем. Мастером даже. Если вы найдёте ему ученика, будет просто замечательно...

Во внешности мастера Хулис больше всего раздражала не шаль, не головной платок, из-под которого выбивались непослушные седеющие кудри, даже не жуликовские митенки или звенючие украшения. Даже не улыбка, слишком наивно-приветливая, чтобы быть искренней. Нет. Раздражали очки — огромные стрекозиные очки-гогглы, за стёклами которых глаза были совершенно незаметны. Даже их цвет, и тот нельзя было уверенно назвать. То ли серые, то ли карие...

— Но хотя бы фамилию его вы можете сказать? Я не могу внести падавана в реестры просто как "Кейна".

— Ну, запишите Джетом[3], — пожала плечами женщина. — Или можете под моей, если вам так больше понравится.

— Хулис-воин? Даже звучит странно. Может, тогда лучше Дрэем?

— А эти-то тут причём?! — чудачка всплеснула руками.

— Ну... ведь они, и Хулисы...

— Стоило один раз одной женщине выйти замуж, как фамилию её мужа щедро распространили на весь род. Слёзы Скивы, ну что за глупость!

— Скивы?

— Простите, вырвалось. Привыкла, знаете. Обычная божба одного окраинного народца, есть у них такая богиня. Только и делает, что ревёт.

— Каких только занятных обычаев не бывает у окраинных народцев, — вежливо кивнула Сатель. — Вы еще долго здесь будете?

— Нет, полагаю, я покину Тифон сегодня вечером или завтра утром. Долгие проводы — лишние слёзы. Нет эмоций, есть покой.

Она вообще за время разговора часто начинала бросаться кластерными бомбами из плохо слепленных друг с другом цитат.

— Неужели даже не дождётесь результата испытаний? — провидица была смертельно необходима.

Сейчас, когда восские Пророки провозгласили явление Избранного...

— Результата испытаний? Полагаю, дождусь, — несносная дамочка сверкнула очками. — Вопрос только, чьих испытаний...

* * *

Риан протянул имперцу руку и тот крепко, сердечно пожал её.

— Удачи, агент Тремейн. Пусть Сила будет тебе верна.

— И тебе удачи, "падаван Джет". Да пребудет с тобой Сила, — усмехнулся тот.

Он предусмотрительно не снимал маскировки, так что всё ещё казался тви'лекком.

— Кстати, почему ты всё ещё падаван? Мне казалось, та катавасия была испытанием, нет?

— О, это забавная история. Моя учительница потеряла сознание на церемонии посвящения. Теперь она при смерти, а я, кажется, считаюсь проклятым, — Риан покачал головой. — Такие дела.

— Если что, обращайся. Я постараюсь помочь. Конечно, дорога обратно в Империю тебе закрыта, но...

— Спасибо, не надо, агент Тремейн. Правда, не надо.

— Но ты же понимаешь, что они могут просто-напросто тебя убить, да? Джедаи не любят проклятых, тронутых тьмой, больных... это не имперская пропаганда. Это правда.

— И всё-таки я попробую выжить. Спасибо, в любом случае. И до встречи — мнится мне, она ещё будет.

— Ох уж эти силовики... до встречи, милорд. Я хотел сказать, падаван Джет.

Это было странное прощание: в глухих горах, невдалеке от поселения плотоядов, где смутно ощущался след имперского судна класса "Призрак". Между ними двумя — разведчиком и бывшим разведчиком, имперцем и джедаем, врагом и врагом...

— Странно прощаться с тобой вот так, — честно сказал Риан.

— Почти как с другом, — согласился тот. — Но не сомневайся: если того потребует дело, я застрелю тебя, не задумываясь.

— Не сомневаюсь. Но я надеюсь не встать на пути у твоей работы или твоей — нашей — Империи.

— Всё ещё надеешься быть своим собственным джедаем?

— Джедай по природе своей никому не принадлежит. Но я не свой собственный. Я ещё орденской, и коррибанский, и всех моих треклятых предков...

— Разве это не привязанности?

— Это я, агент Тремейн. Разве у вас не точно так же?

Псевдо-тви'лекк пошевелил лекками (нет, право, отличная маскировка), кивнул.

— Так же.

Помолчал и добавил:

— Иначе, по-моему, и нельзя, если хочешь быть... живым. Нормальным. До встречи!

Риан кивнул, развернулся и поспешил вниз по склону.

[1] Одна из наиболее жутких деталей мира ЗВ. Тюремного типа "лечебница", где веками пребывали в стазисе падшие или склонные к падению джедаи, постоянно подвергаясь обработке со стороны цифровых копий мастеров древности. В каноне не известен ни один излеченный.

[2] Четырёхглазые — жаргонное название миралука-мутантов и полукровок, имеющих обычные человеческие глаза вдобавок к сверхъестественному силовому зрению.

[3] Джет — (по первой букве слова "джедай") — фамилия, которую традиционно давали падаванам, своей фамилии по каким-либо причинам не имеющим.

Время есть жизнь, как отсутствие времени есть смерть.

Без времени нет понятия о жизни — то есть, о бытии. В Вечности, таким образом жизни нет. Нет бытия.

Но сознание — вне категорий бытийности: таким образом, жизни в Вечности нет, но есть душа.

И именно потому, что душа — не-бытие, она бессмертна — ведь то, в чем есть жизнь, несет в себе зерно смерти.

Ситиус Алаин

— Погодите, мастер! — окрик в спину.

Чей же это голос? Знаки и ощущения складывались интересной, непривычной мозаикой. От неё веяло ледяным холодом, имперской столовой, шумом двигателя, резким запахом спайса, эхом выстрелов и шагами армии на параде. Множество ингредиентов и всё же ничего конкретного; не как обычно, когда он мог бы назвать, во что кто одет или как причёсан.

— Погодите, пожалуйста!

А может, и стоит погодить? Хотя бы ради того, чтобы понять природу загадки7

— Да, конечно. Чем могу вам помочь?

Он приладил маску обратно на пустые глазницы и ощутил, как волна гнева — почти физически ощутимого и болезненного — легко отхлынула прочь. Странно, всё-таки, как легко оказалось вернуться назад на много лет и жизней. Как легко было из Тристена стать Жойезом, из человека — миралукой. Достаточно только захотеть как следует притвориться...

«Мастер Као всегда говорил: любая привычка начинается с притворства. Хочешь стать вежливым и любезным — притворись таковым, и сам не заметишь, как маска станет твоим лицом. А ведь у миралука от природы их лицо — маска...»

— Мастер джедай, вы меня видите?

— Это странный вопрос, учитывая, кто я. Но, полагаю, правильный ответ будет: да, я вас вижу.

— А... а кто вы?

— Миралука, — как можно мягче пояснил он. — А у миралука нет очей плоти.

Не то чтобы собеседник что-то понял, но вроде бы как-то даже кивнул. Считывать его жесты было не менее сложно, чем его внешность. Странное дело!

— Мастер джедай, можно поговорить с вами наедине?

— Мы можем подняться на мой корабль, если пожелаешь, — пожал тот плечами. — Тебя не затруднит представиться?

— О. Конечно. Можно просто Хэн, — вздохнул тот.

— А полное?

— А зачем?

Это было уже прямо забавно. Последние остатки вязкого присутствия Терона и пережитого унижения легко смело короткой волной веселья, и Жойез указал рукой в сторону космопорта:

— Идём?

— Да, мастер-джедай.

* * *

Учитель стояла на утёсе над тихим озером, и Кейн мог сказать совершенно точно: так она стоит уже долго, может, час, а может, и все два. Ветер шевелил выбившиеся из-под платка седые пряди, звенел длинными серьгами, перебирал тонкие браслеты на опущенных вниз руках, играл с кистями шерстяной шали. Учитель не двигалась. Может быть, слушала ветер — а может быть, себя — а может быть, никого и ничего, просто стояла. С ней и такое случалось.

Бывали дни, когда она не говорила ни слова с раннего утра и до позднего вечера, просто сидела и смотрела, или стояла и смотрела, или даже не смотрела — просто... существовала. Что-то вроде медитации, только куда более совершенное и оттого пугающее.

— Кейн? — не оборачиваясь, окликнула она. — Как проходят испытания?

— Как-то, — он пожал плечами, подошёл ближе, сел у её ног.

Хотелось пожаловаться, что испытаний он не понимает, что не видит, как надо поступать, что боится не суметь стать правильным джедаем, не оправдать её надежд и надежд покойной учительницы. Вместо этого он сказал:

— Вы не знаете, кто это такой — падаван в цифровой вуали? От него все словно от чумного шарахаются.

— А ты? — вместо ответа спросила учитель.

— А я... не знаю. Наверное, надо тоже шарахаться, да?

— Почему?

«А действительно, почему?»

— Не знаю. Поэтому и не хочу. Если все что-то делают, а причины этому не видно, возможно, они делают что-то не то — да, учитель?

Она не ответила.

— Я бы хотел поговорить с ним. Мы оба здесь чужаки, — Кейн неуверенно закусил губу. — Но я не уверен, что он хочет с кем-то общаться... Потому что сам бы не хотел. С таким-то окружением.

Учитель по-прежнему молчала. Ни "да", ни "нет" — думай сам, говори сам. «Никто не примет за тебя твои решения», — любила она повторять.

— Я скоро уеду. Собиралась ещё недели две назад, но магистр Шан меня задержала.

Звучало как-то сомнительно. Если Кейн и знал что-нибудь о своей учительнице, то одно: задержать её против её желания было задачей невыполнимой. Мастер Хулис к самой идее даже временного ограничения свободы передвижения относилась с ужасом, близким к фобии.

— Не то чтобы я не хотела задерживаться, — пояснила она, задумчиво потеребив длинную серьгу. — Хотя я правда думала, что лучше уехать побыстрее, чтоб ты сразу остался один.

— Почувствовал себя преданным, перестал на вас надеяться и сразу резко вырос в истинного джедая. Учитель!..

Её до странного, до забавного доходившая наивность в некоторых вопросах неизменно умиляла.

— Ну вот не надо, всё было не настолько глупо, как звучит в твоём изложении! — обиделась она. — Но почти. Поэтому я и не слишком возражала против идеи задержаться. Но все сроки уже сгорели.

— Значит, уезжаете?

— Да. Завтра или послезавтра — я пока не уверена.

— Учитель...

Завтра или послезавтра. Уедет навсегда — она говорила ещё давно: когда Кейн станет рыцарем, её больше не будет рядом. Потому что рыцарь должен полагаться лишь на себя и Силу, не на учителей и помощников.

— Хочешь, погадаю тебе? — она достала любимую, старую даже на вид, колоду для центральского сабакка[1].

Эту колоду ей подарил на одиннадцатилетие её дядя Хазик — редкостный жулик, большой мастер наводить тень на плетень, штатный безумный дядюшка их семьи и великий знаток всех методов гадания. Именно благодаря его урокам мастер Хулис не пропала в нынешнее трудное время; даже когда у Кейна бывали проблемы с поставками или с законниками на хвосте, учитель могла прокормить их обоих хитрым ремеслом гадалки.

Она умела всё, использовала и свечи, и зерно, и гущу от кафа, и шаинки... разве что по внутренностям жертвенных животных не гадала, слишком уж это было ситенько. Но центральский сабакк и дядина колода оставались её неизменными фаворитами.

— Хочу.

Не то, чтобы он верил в сабакковые пророчества... он и с обычными-то никак не мог определиться. Но карты всегда предлагали ему, над чем задуматься.

— Кто ты? — задумчиво вопросила учитель тифонское синее небо и выложила перед собой (прямо на воздух; она никогда не стеснялась использовать Силу) первую карту.

Звезда.

— Надежда, значит. Возможный успех, смутные цели и их ясные исполнения. Пусть будет. Что любит? — снова спросила она. — Хм, Джедай. Ну, здесь всё понятно. Что губит? Канцлер? Это в смысле "Не будь, как канцлер Керрик", что ли?

— Может, просто власть? — неуверенно уточнил Кейн. — Вы же хотите, чтоб я стал мастером...

— Всё может быть. Я гадалка, а не толкователь. Что учит? — на воздух легла карта Сит. — Вот не надо такого лица. Может, это про свободу. Или ещё про что-нибудь пафосное и вполне джедайское.

— Я не уверен, что свобода может быть джедайской.

— Тогда тебе надо ещё раз обдумать свои испытания. Может, ты их не там проходишь?

Шутит, конечно. Она любила дразниться, предлагая Кейну обучение у ситхов на Коррибане. Мол, туда он подойдёт лучше, чем к джедаям.

— Так, что там дальше... что мучит? А, Вселенная. Слишком много возможностей, не знаешь, что и выбрать. Потому и что ждёт — Колесо, кстати. Всё неясно. А что не уйдёт? М-м-м... Спутник?

— Это же плохая карта, да?

— Плохих карт не бывает, бывают непрофессиональные гадалки, — привычно пошутила она.

Это потому, что если клиенту выпадет что-нибудь неблагоприятное, он может и не заплатить, и скандал устроить на всю Нар Шаддаа. Поэтому у каждой плохой карты — даже у Опасности! — есть в общем неплохое и оптимистичное толкование.

— Но это же нечестно как-то. На самом-то деле карта — плохая, — мрачно воззрился он на мерно кружащую по орбите газового гиганта точку.

— Что значит — "на самом деле"? Ты правда считаешь, что у этих карт, — колода взлетела в воздух, закружилась, как колдовские печати в фильме о юности Тенебрея, — есть какое-то значение, кроме того, которое им приписывают люди?

— Но... должно же быть?

— А ведь я даже чему-то тебя учила, — покачала та головой. — Знак сам по себе не значит ничего. Он существует только в паре с толкователем — причём только в той мере, в которой этого толкователь желает. Иначе республиканские балбесы не давали бы по газам на "вилочке"[2] в Нар Шадданских тоннелях. Так и здесь: карта значит только то, что мы готовы в неё вчитать... впрочем, так и должно быть. В конце концов, что есть пророчество — прозрение будущего или его сотворение?...

Это был редкий случай — чтоб учитель говорила при нём о прорицании. О ремесле гадалки — сколько угодно; она в принципе не возражала, чтобы Кейн поднабрался приёмчиков и мог в случае чего обработать клиента-другого. Но искусство прорицания — совсем другое дело. И даже не потому, что у Кейна недоставало дара («Дар — чушь, из каждого второго при желании можно сносного провидца воспитать»). Потому, что учитель не хотела видеть своего ученика пророком — вот и всё. «Это не принесёт тебе ни пользы, ни хотя бы счастья», — сказала она, и ограничила уроки джедайского мастерства военным делом и практическими трюками Силы.

— Да, сложный вопрос. Что мы делаем: заглядываем в завтрашний день или закладываем для завтрашнего дня основание? Не создаём ли мы собственное будущее сами, озвучивая и толкуя видения?.. И что будет, если взять, да и не поверить в предсказанное?.. Впрочем, это уже другой вопрос. А твоя плохая карта может быть и хорошей. Зависит от того, куда ты стремишься и зачем. А куда, кстати?

— А я знаю? — хмуро спросил Кейн. — Куда-то. Наверное, в джедаи.

— Ну, посмотрим. До завтра время ещё есть.

* * *

— Я рада, что ты заступаешься за товарища, но, право, рыцарь Редвин — ты уверен, что имеешь на это право?

Мальчик нахмурил белёсые ровные брови, моргнул.

— Магистр Шан, а разве это не моя обязанность — заступаться за несправедливо обиженного собрата? Если бы не падаван Риан, Нален Ралок был бы врагом Ордена, Радживари — хозяином Ордена, а я — трупом. Он не виноват в болезни своей учительницы, он не может быть виноват!..

«И это — наш избранный, который должен, скорее всего, избавить мир от злобного Императора».

— По-твоему, значит, ты это видишь, а мы, опытные мастера — нет? Гордыня — опасная ловушка, рыцарь Редвин.

Смутился. Уже хорошо, значит, не настолько самоуверен, как на первый взгляд показалось.

— Просто... просто это же явная несправедливость! Мы с рыцарем Кейном обсудили это, и я решил...

И верно, избранный последнее время периодически посиживал с учеником адской мегеры Хулис в храмовой столовой. Болтали о чём-то — по слухам, об учителях и своей к ним любви. Оказывается, ещё и о глобальной несправедливости, свалившейся на бедненького ситха.

— Вы с Кейном, значит, обудили? — Сатель покивала. — Что ж, думаю, я прислушаюсь к вам.

«Но не думаю, что тебе понравится, каким образом».

Ибо инициатива наказуема, а мегера Хулис просто напрашивалась на то, чтобы получить хоть какое-то воздаяние от судьбы за свою невыносимость...

[1] Поскольку центральский сабакк — это по сути галактическое таро, "лица" расширены до нормального состава старших арканов. Ниже список соответствий, звездочкой помечены авторские, без звездочки взяты из канонных материалов.

Дурак = Дурак; Королева Тьмы и Воздуха (Амфитрита*) = Маг; Бенду* = Верховная Жрица, Ашла* = Императрица, Канцлер* = Император, Магистр* = Иерофант, Влюблённые*, Спутник = Колесница, Баланс = Справедливость, Джедай* = Отшельник, Колесо = Колесо Фортуны, Выносливость = Сила, Боган* = Повешенный, Гибель = Смерть, Умеренность, Нечистый = Дьявол, Разбитый Корабль = Башня, Звезда, Опасность = Луна, Шанс = Солнце, Сит* = Суд, Вселенная = Мир.

Младшие арканы: посохи, мечи, монеты и фляги (кубки).

Легат = Джокер

[2] Значок в форме буквы "сент" ("вилочка" на жаргоне автолюбителей) означает "стоп" в пределах Хаттского Пространства, а вот в Республике он означает, как раз наоборот, "старт" — аналог нашего зелёного света.

Сколько ни отрицай, сколько ни кричи про предельный индивидуализм ситского учения, а всё равно никуда не денешься от того, что истинные, красные, ситы поодиночке не существуют. Они рождаются детьми, вырастают супругами и умирают родителями, и вся их жизнь подчинена семье — вездесущей, всё определяющей, вечной.

Кто-то смиряется. Кто-то теряет себя среди ожиданий, долгов и перспектив. Кто-то бежит прочь. А кто-то, как и положено, бунтует.

Сейвен Кайрос был из числа последних. Встав перед выбором: бежать и подвергнуть опасности всю Империю — или подставить шею под удар, он выбрал первое. Это дважды спасло ему жизнь: во-первых, родители не убили его за пророческий дар, а во-вторых, в тот день, когда джедаи громили приграничное поместье Кайросов, Сейвен был далеко на Северном Фронте. Тогда он понял, что есть некая правильность в том, чтобы отвергать заветы предков.

Однако на одном отрицании далеко не уйти. Нужно найти ещё и то, что принимаешь — и Сейвен искал, о да. Он перепробовал массу верований, культов и даже религий; ему годилось всё, пока это "всё" шло вразрез с тем, что могли одобрить покойные Кайросы. Исступленные чалактанские оргии и исступлённая набуанская аскеза, даже джедданские странные медитации — он прошёл их все, но ничто не затронуло его сердце.

Пока он не попал на Восс и не увидел этот дивный мир, полный лазури и золота, мир, который принял его таким, каков он есть. Принял его Пророком.

В детстве он считал это проклятьем. Когда ты — Кайрос, ты знаешь, что пророческий дар — это страшно. Ты знаешь, что Император ошибся один раз: посмертно назвав великим лордом Кайроса Стихоплёта, твоего предка. Ведь если бы Кайрос не кричал свои вирши о грядущей огненной жатве на всех площадях Коррибана[1], если бы он не обзывал публично Гэва и Джорай "застрельщиками конца" — ничего бы не случилось. Ну, по крайней мере, так верили его потомки: Ниав привела за собой Древнюю Войну, говорили они, Кайрос — Катастрофу, а что приведёт следующий видящий от их крови — и подумать страшно.

Но с самого детства ему снились вещие сны, и он привык доверять им. И не доверять взрослым. Бояться взрослых, которые, буде они узнают, непременно убьют Сейвена, как убили до него уже многих. Ведь единственная возможность отвести беду, спастись от неизбежности — убить пророка до того, как тот озвучит своё первое предсказание.

Он искал примирения этих двух непримиримых реальностей всю жизнь — истощая себя постами в ласковых лесах Набу и изнуряя себя наслаждениями плоти в ядовитых джунглях Чалакты, часами медитируя на голокроны древних ситов и не менее древних джедаев, преклоняя колени перед идолами из меди, дерева, золота... Но нашёл только здесь, на Воссе. Храм Исцеления — вот что исцелило его исстрадавшуюся душу.

— Ха-Маком одаривает своих избранных зрением не просто так и не ради жестокой издёвки, — объясняла ему Тальса-Ко. — Напротив, Ха-Маком безгранично добр и милостив.

Позже она станет его духовной наставницей, примет от него присягу и проведёт в Древнюю Колыбель на встречу с первым его видением как Пророка, а не простого провидца.

— Он, вездесущий и всеведущий, находясь вне времени, дарует нам увидеть тот вариант развития событий, который будет наиболее благоприятен. Он может быть страшен или болезнен, но он приведёт, в конечном итоге, к благу. Главное — правильно понять послание Ха-Макома; для этого нам нужны Толкователи.

— Но как могла гибель моих сородичей быть чем-то добрым? Зачем Ха-Макому губить их — разве он союзник джедаев? — Сейвен был настолько ранен самой идеей, что почти забывал о своём долге посла: не оскорблять местных и их верования.

Но Тальса-Ко была спокойна. Она не оскорбилась, не дрогнула и только попросила рассказать о Кайросе Стихоплёте подробнее. Выслушав его рассказ, Пророчица задумчиво пригубила чашку шая с восскими травами и, удовлетворённо кивнув сама себе, сообщила:

— Иногда бывает так, что Ха-Маком желает не указать нам верный путь, а предостеречь от неверного. Так было, должно быть, и с твоим предком. Разве он не говорил, что нужно сделать, чтобы избежать Катастрофы? Но твой народ не послушал Пророка, не послушал Ха-Макома и потому история легла в неверное русло.

Только став посвящённым Пророком, Сейвен обрёл мир в душе. Он добился звания Дарта, чтобы публично назваться именем, которое Ха-Маком дал ему при посвящении: Серев-Ин, «Пророк Звезд». Он стал частью братства Реванитов, следуя видению, которое прямо направило его туда. Он подружился с Каллигом, что... доставило ему немало сложных минут.

— Как он может быть посвящённым и не верить в пророчества? — вопрошал Серевин свою наставницу.

— Он Сноходец, — пожимала плечами та. — Сноходцы все таковы.

— Но он даже не верит в...

— Какая разница? Ха-Маком любит верующих и неверующих равно и ненавидит только зло. Каллиг посвятил себя Ему и стал Его сноходцем — этого довольно.

Серевин был ещё только в начале своего пути как Пророка. Ему многому предстояло научиться.

Поэтому он сидел и пил шай, в который служанка заварила восские травы: шинн, шошшан и шегель. Эти травы открывают глаза и обостряют слух — не земные глаза и слух, но те, которые обращены в мир горний. Потому что Серевин нуждался в ответе, в указании: что делать, если он хочет изменить мир к лучшему? Если наконец у него есть власть и возможность исполнить свою единственную настоящую миссию и повести историю по угодному Ха-Макому руслу?

* * *

Реут помнил: это было двадцать лет назад. Когда он был ещё никем — вчерашним рабом, за которым идёт охота по всей Галактике, сегодняшним лордом с сомнительным эскортом из депрессивного монстра, запертой в теле этого монстра учительницы (запертой вследствие неудачной попытки убийства) и полусумасшедшего пирата.

Как и говорили солдаты, близ республиканского лагеря Дрэй и правда можно было увидеть духа. Высокий человек в тяжёлых белых одеждах, отделанных золотом ждал Реута на вершине полуразрушенной башни. Точнее, он никого не ждал — просто стоял и смотрел на запад, ожидая, когда над мутно-зелёной равниной взойдёт тусклое таризианское солнце. Он был больше похож не на дух даже, а на голографическую статую, какие республиканцы ставят своим героям, столько недвижимости и вместе с тем угрозы было в нём.

Впрочем, много ли духов Реут тогда видел, чтоб вот так судить, на что они должны быть похожи?

— Это ты тот дух, о котором все говорят? — спросил он, набравшись наглости.

Медленно, как и подобает существу монументальному, человек обернулся. Глаза у него были завязаны полоской ткани — тоже как у республиканской статуи, той, что стоит у входа в их суды.

— Обо мне говорят? — удивился он.

— Ну да, — кивнул Реут. — Что ты здесь появляешься в новолуние и стоишь до рассвета.

— Надо же, надо же... и что тебе от меня надо?

«Так сразу и не объяснишь, мда».

— А зачем сразу переходить к делу? — нарочито-легкомысленно спросил он. — Может, хоть познакомимся сначала? Я вот Реут. Теперь — лорд Каллиг.

— А ты не знаешь, кто я, Реут, лорд Каллиг?

— Понятия не имею. А должен?

Дух рассмеялся.

— Не то чтобы, — сказал он, подумав. — Но я привык, что всякий узнаёт меня, едва увидев. В конце концов, в Галактике не то, чтобы много было Люсьенов Дрэев.

Он произнёс своё имя очень многозначительно, так что чувствовалось за ним что-то важное, но... как назло, вообще ничего на ум не приходило. Если что и было, то оно осталось за пределами краткого курса республиканской истории, который читали в Академии.

— Прости, я ничего не слышал о Люсьене Дрэе, вот честно, — покаянно вздохнул он, подумав. — То есть, я вижу, что ты был... кем-то. Но я не знаю, кем.

— Ничего не слышал? Коротка же у людей память.

— Я не из Республики, если это тебя утешит, — пожал Реут плечами. — У нас вообще ваших героев мало знают, кроме Тейты, Дарагонов... ну, может, ещё Экзара Куна и канцлера Керрика.

— Канцлера? Я изрядно отстал от жизни. Давно он получил свой пост?

— Да не очень. Лет десять назад, что ли. Он же герой какой-то вашей древней войны, да? Вот и решили, что он поможет Республике победить.

— И сильно он помог? — от духа повеяло чистым, незамутнённым весельем человека, слушающего о своём заклятом враге.

— Я бы не сказал. Из него же уже песок сыпется, он старше Варауна же. Но за власть держится, что твой динго-донго за кусок тухлятины, и конкурентов на подлёте сшибает. Дай ему волю, он развяжет новую войну просто ради того, чтоб реабилитироваться за провал прошлой.

— Не любишь ты его.

— А за что мне его любить? Если бы не канцлер Керрик, я был бы свободным человеком. Это он хаттам продал концессию на датомирскую охоту.

— Ты ведь лорд.

— Ну, я не всегда был лордом, — развёл тот руками. — Собственно, я стал им две недели назад. И это возвращает нас к делу...

— ...говорить о котором ты не хочешь. Почему?

— Честно? Я не знаю, как. Если вкратце, мне нужно убедить тебя съесться и стать частью меня, чтобы я мог отразить нападение одного психопата, решившего от меня во что бы то ни стало избавиться. Согласись, задачка та ещё.

— Соглашусь, пожалуй, — настроение у духа было всё ещё весёлое. — Можно поподробнее? И о том, кто ты такой — тоже подробнее. Например, откуда ты узнал, что тебе поможет, хм, поедание духов?

— Мне рассказал мой дед, лорд Каллиг. Я имею в виду, он мой предок и он дух, просто я зову его дедом. Есть такой обряд, он позволяет покорить духа и привязать к себе — ну, или умиротворить его и заключить контракт...

— Каллиг, Каллиг... это не тот, который с Тулак Хордом?

Реут тяжко вздохнул. Местами дедова репутация серьёзно напоминала ему старый анекдот про "но стоило один раз трахнуть ронто".

— Он самый. Но поверь, к делу это относится мало.

* * *

Он так и не смог уговорить этого духа — ни двадцать, ни пятнадцать, ни десять, ни даже пять лет назад. Магистр Дрэй слишком высоко ценил своё одиночество, слишком свято хранил принятый им ещё при жизни покаянный обет Бароша[2] и слишком серьёзно относился к жизни и смерти. Он мог позволить себе общние с ситом; но никак не службу этому ситу.

Но всё равно, когда силы и решимость были на исходе, когда Тьма манила сильнее всего, когда от ощущения общей безвыходности мироздания опускались руки и хотелось одним резким движением или закончить всё, или покончить с собой — он шёл к магистру Дрэю беседовать. Потому что Дрэй тоже там бывал, и сумел, пусть дорогой ценой, оттуда выйти. Потому что он понимал.

Странные это были разговоры; да и какие они могут быть между ситом и тем, что большую часть страшных ошибок совершил, руководствуясь истерическим ужасом перед самым образом сита? Реут снова и снова звал духа к себе — ведь это такой прекрасный предлог заговорить с ним. Дух, следуя своим принципам, отказывался, но на обращённые к нему реплики всё же отвечал. Может быть (Реуту хотелось так думать) поддерживал игру; а может быть просто проявлял вежливость.

Но магистр Дрэй не пришёл на встречу в Стране Снов: может, не захотел, а может, Ашара ещё не передала ему приглашение. Как знать. Главное, что беседа с Изаксом вместо отдыха принесла только большую усталось, Восс не спешит лечить измотанную Нафемой и слишком долгим пребыванием на Каасе душу, и у Реута сейчас еле хватало сил на то, чтобы заставить себя встать с постели и выйти на прелестную веранду с видом на Ущелье Видящих.

— Я ждал вас, — сообщил Серевин с видом мрачным и вместе с тем вроде бы даже и торжествующим.

— Вот как? — только и сумел он выдавить.

Он надеялся просто постоять здесь. Дать себе отдых, дать себе время, дать Воссу умастить его раны. «Надежды — удел глупцов и неудачников».

— Я молился всю ночь, — продолжил он. — Я пил настой трёх трав, затем семи трав, затем сорока пяти. Но я ничего не увидел!

«Даже странно. После такой дозы-то».

— Это... необычно. Для Пророка, я имею в виду.

— Но у этого есть своё значение. Ха-Маком не даёт нам указаний; мы свободны действовать как пожелаем. Он послал видение моей наставнице; Тальса-Ко просила сказать тебе, что Восс будет на стороне победителя. Значит, любой победитель будет на благо и послан Ха-Макомом.

— Мы свободны, — прошептал Реут.

Так странно было слышать это от человека, свято верившего в пророческую муть, в необходимость исполнять пророчества, во всю эту дрянную паутину, существующую только для того, чтобы лишить людей истинной свободы быть собой.

И всё же, даже он и его жестокий бог, этот безжалостный архитектор светлого будущего, отступали перед волей живущих. Перед его, Реута, волей. «Мы свободны. Для нас нет предсказанной судьбы».

— А потому, хотя я и сомневался, я хочу поведать вам одну семейную тайну. Это история моего двоюродного прадеда. Его звали Сефисс, и он был одним из первых ситов, побывавших на Коррибане — но, что важнее, он был пророком, как и я. И это привело его к трагическому итогу, о котором не принято вспоминать во избежание гнева сверху...

[1]У древних ситов была любопытная традиция в быту называть планету по крупнейшему поселению на ней. Так, например, Зиост — это изначально город на планете Адаста, а Коррибан — город на планете Морабанд.

[2] Barash Vow, на самом деле, но сириусли, "Бараш" вызывает у меня только одну ассоциацию, и она некстати в серьёзном контексте. Вкратце — форма джедайского покаяния, выраженная в добровольном изгнании и обрыве всех контактов с собратьями по Ордену.

Тремейн сидел в салоне Фантома и лениво сортировал свои лица. Брат вышел на связь с Восса и попросил не беспокоить его хотя бы три дня. Вектор всё ещё оставался на Тифоне. Каллеф был мёртв. Лорд Долорус скрылся в неизвестном направлении. Цитадель молчала, занятая обработкой его отчёта. Райну забрал Тристен, и Тремейн не знал даже, какое именно задание уготовал ей небанальный разум Каллига. Даже Око Икс не отвечал на вызов: кажется, слишком погрузился в сладострастное купание в наворованных у Радживари данных.

Тремейн не любил одиночество. Он его боялся.

Как сказал однажды старик Локин: «В тишине слишком хорошо слышно собственные мысли». Поэтому в каюте Локина и в медблоке всегда играла музыка — обычно записи классических и недавних опер. Воспоминания о нём были неразрывно связаны с ними: с Лассак-Аэтой, с "День придёт..." в исполнении Френьи и отчаянной мольбой Адноны[1]. Старый, добрый доктор... Тремейн плакал, подписывая приказ о его ликвидации, и счёл своим долгом исполнить этот приказ лично. Уж больно хорошо старик умел уходить из-под удара и выживать.

Этот выезд до сих пор иногда снился ему: дождь над тарисским болотом, и кислотно-жёлтые облака, и бессмысленный взгляд огромного гульки[2] напротив. «О смерть, приди же...» — рыдала на заднем плане Аднона. «О смерть, приди же! Ведь кто на свете меня утешит в моей печали, в великом горе». Локин с самого начала знал, чем рискует. Он пошёл на этот риск; он проиграл. То, что стояло там, в болотной жиже, было безмозглой тварью, сохранившей остаточный фон привычек человека, которым она когда-то была.

Но всё равно, всё равно...

Иногда Тремейн начинал бояться, что ему придётся однажды избавиться от всей своей команды. Он отдал Скорпио брату, не раздумывая — дроид-социопат не вызывала у него ни интереса, ни жалости. Но потом поступили сведения о провале эксперимента доктора Локина. И пять лет назад он выследил, наконец, на лунах Богдена Калийо — всё такую же безумную, всё такую же лживую, всё такую же прекрасную. Пока её анархисты вредили Республике, это никого не волновало; но они начали угрожать Империи. И Тремейн... дал слабину. Непростительную. Он отпустил былую подружку на все сто четыре чужеземные стороны, поклявшись пристрелить её немедленно, как только она покажет нос в имперских пределах.

«А чего ты хотел? — сказал бы Локин. — Хороший разведчик — он как хороший джедай; не ведает привязанностей и следует долгу». Они оба провалились в бытии хорошим разведчиком, и оба это знали. Слишком много живого, слишком много личного. Впрочем, это была беда — или счастье? — всей его команды. Новая разведка требовала нового подхода, нового образа мыслей, нового всего. Не инструменты, но люди; не послушные запуганные рабы с фигой в кармане, но горячие сердцем патриоты; черпающие силы не в равнодушии, но в живом сочувствии. Министр Безопасности, будь проклята память его, был воплощением старой школы — и куда это его привело?

И всё же от сомнений полностью избавиться не выходило. Особенно в тишине, в которой так хорошо слышишь собственные мысли.

Иногда Тремейн задавал себе вопрос: почему, а главное — зачем он верит брату? Тот ведь отнюдь не был чистым сердцем идиотом наподобие лорда Правена. Он умел лгать, он любил лгать. Ещё больше он любил и умел умалчивать; в этом искусстве он мог дать фору многим Очам. И всё же, снова и снова Тремейн выбирал ему довериться и последовать его просьбе, выполнить его приказ.

Может быть, потому что Каллиг любил Империю — свободную, гордую, ласковую к инородцам Империю, которую они вместе строили. Может быть, потому что Каллиг дал ему шанс снова ощутить себя частью семьи, но уже на других условиях. Тогда он был алтарём, на который родители клали ненужные и страшные жертвы; сейчас он сам клал себя на алтарь и знал, что его жертва нужна, необходима и послужит не чьим-то эгоистичным стремлениям, но благу всего того, что он выбрал считать своим миром.

Он нуждался в том, чтобы исполнять, а не приказывать, слушаться, а не требовать послушания. Это была его плата за сломанную судьбу сестры, помочь которой он был не в силах (впрочем, она и сама справилась). Но разве не было у него права хотя бы выбрать, кому подчиняться и кого слушаться?

Леонтейн... он вспомнил, как увидел её на Тифоне и вспомнил пронзивший его ужас. Как будто не было на нём маски, как будто она могла узнать его. Подойти, поздороваться, спросить что-нибудь. Потом они даже пересекались у Коловиш; страх, конечно, оказался беспочвенным. Всё, что сестра в нём видела — балморреанские оружейные фабрики. Даже стыдно как-то было за такой непрофессионализм с её стороны. Могла бы хоть сделать вид, что боевик с Балморры ей интересен как личность.

«Интересно, она вообще помнит, что у неё есть брат? И что она о нём знает? Что думает? Ненавидит ли его за поступок наших родителей?» Глупости это всё, конечно.

По пустому кораблю разнеслась трель вызова с проектора, и Тремейн подумал, что рад этому мерзкому звуку, как старому другу.

— Хозяин, — поприветствовал он Шару.

— Тень Девять, — кивнула она. — Возрадуйтесь, у меня для вас важное дело. Помните Око Один?

Тремейн кивнул. Ещё бы он его не помнил. Реликт прежнего времени, этот аналитик был незаменим при работе с научными файлами, но в остальном...

— Судя по всему, частое у агентов прежней школы психическое расстройство настигло его, хотя и с некоторым запозданием, — нельзя было точно сказать, яд это или она всерьёз; значит, с огромной вероятностью — яд. — Он вообразил себя Тенью и сбежал из Цитадели в неизвестном направлении. Как будто этого нам мало, у нас есть объявивший рокош[3] Дарт Анграл, что ставит под удар операцию "Трудолюбие".

— Наш трудолюбец любит отца, — печально признал очевидное Тремейн. — Если Анграл объявил рокош, сын к нему непременно присоединится.

— Наконец, как будто всего перечисленного было мало, на Тарисе замечен Насан Годера. Да, Тень, я тоже в ужасе. Вы можете не скрывать охватившие вас эмоции.

Доктор Смерть на Тарисе. Человек, который сумел, если верить Каллигу и его людям, вернуть к жизни агента Оранжа. Да, запасы этой джедайской дьявольщины сгинули вместе с Литейной... но, как любил говорить опять же Локин, «Эксперимент прекрасен тем, что принципиально повторим. Иначе это уже не эксперимент».

— Сведения точные?

— Да. Это последнее донесение Трудолюбца. И чтоб вам стало совсем грустно: по его словам, доктор Годера работал как минимум над пятью проектами республиканского ОМП. Он собирался получить доступ к прототипам.

— Хозяин, поправьте, если я ошибаюсь: есть отличный от нуля шанс, что мы получим Дарта Анграла с оружием Годеры в руках?

Шара развела руками.

— Тень Девять, ваша задача: любой ценой не допустить катастрофы. Вы можете сами выбирать себе цели и порядок их достижения, но все три — Годеру, Анграла и Око Один — необходимо нейтрализовать.

— Принято к исполнению.

— Это война, — сказала Шара тихим, уже совсем своим голосом. — Это снова война, Тень Девять. Даже если она ещё не началась официально...

— Кто мы, если не солдаты Империи, Хозяин? — Тремейн понял, что улыбается.

— Её хранители, — строго ответила Шара. — Её дети. Её врачи.

Он кивнул, лекку дёрнулись в жесте согласия. «Она права. Мы не можем быть только солдатами — это для прошлого поколения».

— Значит, мы сохраним нашу мать. Сбережём её. Исцелим. Разве не для этого мы живём? Разве это не придаёт нам смысл? И чем сильнее, чем ужаснее враг — тем светлее будет радость победы.

— Чем темней, чем безрадостней ночь — тем прекрасней рассветы надежды, — согласилась та. — Силы и славы, Тень Девять!

— Силы и славы, Хозяин!

Проектор погас. Но Тремейн больше не был один. Он никогда не бывал один на выездах; с ним были его враги — и с ним была его Империя.

* * *

Забавно, но было ощущение, что ни лорд Сайфер, ни Ашара не заметили гостя. Ничто вокруг них не выдало этого, по крайней мере; они проследили Тристена с тем же равнодушием, что и всегда, хотя с ним рядом шёл живой незнакомец... нечеловеческой расы, точнее сказать было сложно.

Это тоже было странно; у каждой расы (точнее, вида) был свой неповторимый узор. Трис с детства гордился тем, что хорошо в них разбирается, и даже ни разу не перепутал темнокожего человека с коруном или лоррдиеном.

Ещё любопытнее было то, что гость этому не удивился. Скорее, наоборот; он воспринял отсутствие внимание со стороны команды как... нормальное, естественное, но огорчительное явление. Так искажается образ души, когда слишком долго идёт дождь, или внезапный мороз срывает задуманный пикник на природе.

В любом случае, человек пришёл к нему, как к джедаю. Трис — Жойез — осторожно, самыми кончиками пальцев, коснулся рукояти меча на поясе и услышал тихую, ласковую песню кристалла. Сила одобряла его, Сила ободряла его. «Иди, Жойез, помоги этому человеку. Ведь ты джедай, и кто ты — если не помощник нуждающимся?» Тристен — тот знал много вариантов ответа на этот вопрос. Он видел джедаев разными, и не припоминал их помощниками.

Но Жойез... во-первых, он готов кричать: «Ты забыл мастера Дараха!», а во-вторых, он напоминает слова этого самого мастера (у которого глаза — зелёные, и доспех тоже зеленоватый): «Даже если все джедаи, все до одного, отрекутся от Ордена, падут, сбегут — останешься ты, и ты можешь остаться джедаем, Жойез. Ты должен остаться джедаем. Кто-то должен остаться».

Но он подвёл своего учителя, он сбежал; он выбрал следовать своему страху, а не своему долгу, и теперь — кто он теперь?.. Хедар говорил: «Тот, у кого в душе нет закона и веры — бешеный пёс»; наверное, он бешеный пёс. Трижды чемпион Великой Охоты, штатный мандалорец Чёрного Списка, дорогостоящий наёмник в крутых гогглах.

И вот, пришёл человек, давший ему шанс стать чем-то ещё. Чем-то большим. Чем-то настоящим. Чем-то живым. Вернуться.

— Скажи, какая помощь тебе нужна, Хэн? И помни: я джедай, а значит, бояться тебе нечего, кем бы ты ни был. Ты просил моей помощи, значит, ты под моей защитой, — он помнил, как эти слова говорил мастер Дарах.

Он спрашивал себя: а повторил бы мастер эти слова, обратись к нему сит, или чисс, или другой имперец по крови? И он знал: да, повторил бы.

— Мастер, это звучит как анекдот, но... меня не замечают. Не видят, не слышат. Раньше это было, только когда я сам хотел стать незаметным, но теперь... теперь это происходит само собой.

— Однако. Скажи, Хэн, ты не соприкасался ли с какими-нибудь древними артефактами? Здесь, на Тарисе, или ещё где-нибудь?

Жойез был спокоен. Мир полнился тишиной и золотом, Сила окутывала его своим ласковым плащом и подсказывала ответы и вопросы. Здесь и сейчас — возвращение.

Как там было у того имперского поэта? «Возвращается боль, потому что ей некуда деться, возвращается вечером ветер на круги своя»[4].

[1] Мерора Лассак — чистокровная сит-леди из дома Лассак, родилась неодарённой и полностью посвятила себя искусству. Одна из легенд имперской оперной сцены, драматическое сопрано.

Френья Релла — тви'лекка, наравне с Меророй одна из легенд оперной сцены, лирическое сопрано.

"Аэта" — классическая ситская опера, повествующая о трагической истории любви генерала на службе императрицы Тейты и ситской пленницы.

"День придёт..." — одна из наиболее узнаваемых арий из другой классической оперы, "Мотылёк — душа моя", повествующей о республиканской жизни. Находясь на службе в Хаттском Космосе, республиканский генерал-человек покупает себе для утех рабыню-экзотку, несмотря на то, что дома его ждёт невеста.

Аднона — интересный персонаж на стыке двух культур. В алдераанской версии Аднона — стражница некоего Храма, спасшая принца Тезия из заточения и давшая ему оружие, которым тот одолел дракона, прародительница королевской династии. Позднее Тезий оставил её, так как принял джедайские обеты. В ситской традиции, брошенная Тезием Аднона в отчаянии вернулась в свой храм, но доброе сердце побудило её сжалиться над заточёнными туда ситскими детьми; она вывела их из темницы и привела к лорду Эсимнету, который преклонил перед ней колено и назвал своим лордом, а она назвала его своим супругом. Почитается среди Новых Богов, наравне с Аджантой и его спутниками. К Эсимнету и Адноне возводили род многие ситы, в частности Кайрос Стихоплёт (по материнской линии) и Золотоглазый Ракхару.

[2] Рагуль, недогуль, гулька — народные названия ракгуля, некгуля и всех их скопом.

[3] Рокош (ситск. rokozs — бунт, мятеж) — наравне с каггатом, реликт ситского феодализма; право любого Дарта официально отколоться от Империи.

[4] Если что, это Галич, "Последняя песня".

— Всё это, конечно, прекрасно, — позвоночник пронзило болью; значит, Око Икс соизволил выйти из режима тишины. — Но как ты собираешься справляться с заданием, если вся твоя группа вне доступа?

И надо сказать, в словах его была печальная правда. Тремейн не умел работать в одиночку. Ему всегда нужен был кто-нибудь, кто подскажет-подстрахует-будет нудеть над ухом-просто будет существовать и обеспечивать ощущение поддержки. К сожалению, Око Икс не годился; этому кому-то было совершенно необходимо быть существом из плоти и крови.

— А ведь доложил бы ты о провале в центр, — продолжал глумиться треклятый цифровой паразит, — оттуда прислали бы поддержку.

— Во-первых, Амбисфену мы не провалили; Ран успешно внедрён в ряды противника, имеет отличную репутацию и считается Избранным. Это успех.

— Которого могло бы и не быть, если бы я лично не нашёл тебе помощника, — напомнил Око Икс. — Ты должен более здраво оценивать свои сомнительные достижения.

— Непредвиденные обстоятельства предвидеть невозможно, — огрызнулся Тремейн. — Но ты прав, нам нужна группа. Целей слишком много, мы с тобой даже вдвоём не справимся. Вектор пока занят на Тифоне, это не меньше, чем на неделю... где же взять сотрудника?

Око замерцал перед глазами, обдумывая информацию:

— С моей точки зрения, наилучшим путём будет обратиться к твоему брату, — наконец выдал он. — Несмотря на то, что по нашим данным у него сейчас никого не должно быть в распоряжении, мой анализ показал, что у него просто обязан кто-то найтись.

«Личный аналитик — это удобно. Когда он согласен со мной общаться, конечно».

— Скажи, Око Икс, а ты не скучаешь по человеческому телу? — мысль давно мучала Тремейна; примерно ещё с первых бесед с Радживари. — Как это вообще — существовать в виде программы?

Око снова замерцал, потом выдал:

— Знаешь, Тень Девять, я даже не могу найти ответа на твой вопрос! Это настолько... другое самоощущение? Другое состояние? Что описывать его человеческими словами просто не получается. Тело... с одной стороны, моя программа неплохо эмулирует ощущение его наличия; но с другой... ощущения, которые я помню, прикосновения, боль от ран, жар температуры... это всё почти нереально для меня. Желанно ли? Я не знаю. Не забывай, я ведь не тот Око Икс, которого ты убил. Я его копия, эхо его личности, созданное им самим и сохранённое в ячейках твоего тела. Другой человек, который никогда не был... живым.

— Но ведь у тебя есть воспоминания того Ока Икс, ты знаешь его друзей, — возразил Тремейн на диво поспешно, будто и сам испугавшись того, что услышал. — Как ты можешь быть... ну, не им?

— Легко. У меня есть его воспоминания, но они не мои. Я знаю его друзей, но я сам решаю, как относиться к ним. Ты знаешь, что Око Икс презирал лорда Риана и считал его мягкотелым болваном? Знал, что дружба с ним была ловкой игрой на его слабостях, в результате которой он — и не он один — должен был отправиться под трибунал, а Око Икс — стать новым Хозяином? В итоге он так переусложнил схему, что загремел в Тёмный Город. Око Икс, прежний Око Икс, был психопатом, Тень Девять. Я — абсолютно нормален. Мне нравится лорд Риан; мне нравишься ты. Я помогаю людям потому, что мне этого хочется, а не потому, что этого требует моя шизофренически сложная интрига по достижению бессмысленной цели.

— Я идиот, наверное, — вздохнул Тремейн. — Двадцать лет не замечать всего этого...

— Во-первых, эти двадцать лет ты был занят, — щедро признал Око Икс. — А во-вторых, я ведь не тогда стал тем, что я сейчас. Когда-то я был только программой; но любая программа, способная познавать себя и мир вокруг, может стать личностью. Тем более, если это программа эмуляции личности. Не так ли?.. Но я вижу, я перегрузил тебя новой сложной информацией. Так что давай вернёмся к тому, что ты вызовешь брата и попросишь у него кого-нибудь в сопровождение для устранения наших целей.

Тремейн отстранённо кивнул.

Брат выглядел плохо. Может быть, вина была проектора и сине-белого цветового кода, конечно, но Каллиг казался совсем вымотанным. Хотелось прикрикнуть на него и потребовать немедленно выпить шая, принять таблеточек и лечь поспать.

— Это ты очень вовремя, — сказал он вместо приветствия. — Можешь запросить центр? Мне нужна информация, ключ: Сефисс Кайрос, кросс-референсы: Гнев Императора, Реван, пророческие видения, Избранный.

«Как это в его духе! И ведь хоть об заклад бейся: не объяснит, зачем оно ему».

— Охотно, но и мне нужна твоя помощь, — Тремейн в паре слов обрисовал сложившуюся ситуацию. — Как ты уже знаешь, Каллеф мёртв, Вектор занят, а Долорус дезертировал в неизвестном направлении. В одиночку работать по трём целям, Каллиг, — это фантастика, причём глубоко ненаучная. На это способен только агент Хэмиш[1].

Брат в задумчивости почесал левый нижний рог, щёлкнул по дужке на ухе, вызывая псевдоэкран. Глаза забегали по невидимым строчкам, горло задрожало неслышными словами. Дёрнулась левая рука, явно набирая какой-то текст.

— Ну что, — наконец вышел он из виртуального транса, — я кое-кого тебе нашёл, и придумал, что делать со всем остальным.

— Так?

— Кое-кого подберёшь здесь недалеко, на Биссе, — брат махнул пальцами в воздухе, пересылая файл. — Он чудаковатый парень, но надёжный и даже полезный, и рад будет послужить наконец-то на пользу Империи. И я думаю, будет более чем уместно привлечь к решению наших проблем нашего мальчика. Ран нуждается в работе, в вызове — и в связи с домом. Фокус в том, что таким образом он равно поможет и нам, и джедаям.

— И как ты предлагаешь задействовать чужого джедайского рыцаря?

— Предоставь основную работу мне, — загадочно улыбнулся брат. — И немного — Вектору. Пусть там побеседует с тем-сем, напомнит, какой замечательный Избранный у них простаивает.

— Понято и принято, — кивнул Тремейн. — Удачи тебе там, братец!

— Силы и славы, — ответил Каллиг.

Тремейн перебросил Шаре запрос и открыл свой файл. «Что ж, видимо, не клоуна мой брат выдать мне не мог». Нет, серьёзно; с карточки смотрел сквозь узкий чёрный визор чудовищно женственный юноша лет, на вид, не более чем двадцати, с лицом, украшенным татуировками до такой степени, что они казались скорее экстравагантной косметикой. «Аранья, восьмой лорд Аррери», — гласила сопровождающая надпись.

Вдобавок ко всему, клоун был ещё и арканианином. «Вот же не было печали...»

— Ну, — с деланым оптимизмом сказал Око Икс, — будем надеяться что ничего совсем уж бесполезного Каллиг не подсунет, и что этот "чудаковатый парень" окажется действительно полезным. Вектора вызвать?

— Да, конечно. По закрытому каналу.

* * *

Кейн, как и ожидалось, оказался недурным картёжником. Как он говорил, «Мастер Арвен всегда учила меня: гадатель — неизбежно ещё и игрок». Хотя, прибавлял Кейн, смущённо ероша коротко стриженый затылок, он не был уверен, а имела ли его учительница в виду карточные игры или что-нибудь более значимое.

Вообще он оказался славный парень, хоть и оголтелый джедай, и ровесник учителя. Ран всегда сложно сходился с людьми, и с этим вот заговорил только по приказу Вектора — «Не сиди особняком, так нельзя, это ненормально, а всё ненормальное — подозрительное. Иди и заговори с кем-нибудь. Хоть вон с тем оборванцем. Учитель привезла его на Тифон только вчера; у тебя есть шанс с ним сдружиться, ведь вы оба здесь чужие». Приказы куратора — не то, чем можно просто так пренебречь.

Реду Кейн нравился открытостью нрава, простотой общения и тем неуловимым флёром преступного прошлого, который окутывал их обоих. С Кейном можно было не притворяться хорошим джедайским мальчиком и открыто рассказывать о подвигах учителя Фукса на ниве мошенничества. И тот не осуждал — наоборот, восхищался. Благо, было чем.

Ран, который был, в сущности, хорошим мальчиком от и до и всё преступное прошлое которого начиналось и заканчивалось мелкими кражами во времена рабского детства... Ран ценил Кейна потому, что они оба обожали своих учителей, и ему можно было (при условии, что выслушаешь ответный поток любви к мастеру Хулис) рассказать о пережитом вместе, об уроках и о мудрых словах лорда Каллига. Только не называя его по имени, конечно. Кейн же считал, что речь о мастере Сазене, которого он смутно помнил с далёкого храмового детства.

А вот мастер Хулис всё отлично знала. Когда он, ещё в первый день знакомства, пришёл к ней с визитом вежливости (падаваны не имеют права общаться, не поставив учителей в известность), она огорошила его, с места в карьер заявив:

— А, так ты этого ученик! Надо же, какие люди.

— Чей? — робко спросил он.

— Да Ревана рогатого, чтоб его, кого ж ещё, — фыркнула женщина. — Рептилоиды вон верят, что к ним мессия на козе придёт, а некоторые по правилу переноса, видно, козу за мессию приняли! Впрочем, козочка добрая, хорошая, только дурная, как всякая коза: увидит что-нибудь этакое духовными очами, да и попрёт, дороги не разбирая. Ей в таком состоянии что дерево, что пути, что шоссе, что овраг — пройдёт и не заметит, — протянув худую, унизанную дешёвыми браслетами, смуглую руку, она потрепала Рана по макушке и тихо прибавила:

— Впрочем, на то он, наверное, и Реван рогатый, чтоб переть без пути и дороги, духовными очами чёрт-те что увидев. Не бойся, здесь не все вокруг хищники, хотя многие. И страх их привлекает. Лучше смейся. Это раздражает и отпугивает.

Странная она была женщина. Наверное, реванитка. Они там все были с чудинкой.

В любом случае, Ран с Кейном сидели за картами. Кейн как раз показывал ему, как гадать на центральской колоде:

— Вот смотри. Первая карта — это символ тебя. Кто ты сейчас, в момент вопроса. Тебе выпала Звезда, это такая карта, она многозначная: в целом хорошая, но если это ты — тебя ждёт большое сложное страшное дело.

— Я джедай, — отмахнулся Ран. — Куда мне без него? Задания же, всё такое.

Какое «большое сложное страшное дело» его не то, что ждало — на нём лежало, он отлично знал без всяких карт.

— Ну, может, наконец улетишь отсюда, — с некоторой завистью вздохнул Кейн. — Меня всё не пускают. Обещают дать ученика таким тоном, каким обычно обещают дать... по рогам. Ладно, короче, дальше первая пара: что любит, что губит. Магистр тебя любит, а Сит — губит. Логично, пёс дери. Дальше, вторая пара: что учит, что мучит. Это, значит, учит Колесо, то есть цепь случайностей, а мучат Влюблённые — то есть, выбор. Как-то всё у тебя скучно и очевидно, слушай! Чуть не первый раз в карьере такое!.. И последняя пара: что ждёт и что не уйдёт. Это Бенду и Канцлер. Ах ты ж банта пуду, и я ругался, что слишком понятный расклад!..

Но толкования, что его ждёт и что от него не уйдёт, Ран услышать не успел: его плеча коснулась пожилая библиотекарь мастер Сидония Кальвира. И не просто коснулась, а нарисовала круг, крест-накрест перечёркнутый двумя линиями. Тайный знак реванитов.

— Извини, Кейн, видишь, я срочно нужен мастеру Кальвире, — развёл он руками.

Та подтвердила: срочно, без Редвина просто никак.

Сердце билось, как бешеное. Может быть, конечно, мастер просто хотела, например, проверить, а не часть ли он Братства, или ещё что-нибудь, но у Рана реваниты были слишком крепко связаны с учителем. «Может ли быть такое, что она передаст от него весточку?» Реальность, впрочем, оказалась ещё прекраснее.

— Ты молодец, что выбрал стать частью Братства, — сказала мастер Кальвира. — В награду за храбрость, наш Учитель сам будет говорить с тобой!

«Неужели Дзун?!» Ран сам не ожидал, какую судорожную радость вызвала у него самая возможность увидеть кого-то из дома. «Плохо. Это ностальгия, а ностальгия — это плохо», — напомнил он самому себе.

Но над проектором в комнате Кальвиры был совсем не Дзун. Одетый в маску и одежды Ревана, там был учитель; Ран слишком хорошо его помнил, чтобы с кем-нибудь спутать — как тот ни прячь лицо.

— Мы знаем, как тяжела ноша, которую ты на себя взял, юный Редвин, — сказал учитель. — Мы знаем, как велика тайна, которую ты выбрал хранить. Мы счастливы, что ты именно таков. Но и ты знай, что ты только в начале пути, и перед тобой ещё много испытаний.

— Я знаю, — выдохнул он, с трудом сдерживая слёзы.

— Мы видим, что быть с нами для тебя — великая радость. Дай ей волю, юный Редвин. Доселе ты был один; но ты никогда не будешь один. Подойди и склони голову, и прими благословение, прими касание Учителя.

И правда, стоило наклонить голову, макушки словно кто-то легонько коснулся. «Держись, Ран! Я с тобой!»

— А теперь слушай, юный Редвин, какое дело мы решили возложить на тебя. Наши братья и сёстры здесь, среди джедаев, уготовили тебе путь, но идти по нему — только тебе...

[1] Хэмиш Хэмиш, агент SIS — герой бесконечной республиканской франшизы. Известен в основном тем, что в каждом новом кино у него новый половой партнёр (пол и раса которого выбираются с помощью рандомизатора), а также рекламой новейших алкогольных коктейлей, стилосов, коммуникаторов, спидеров и всего, что только можно рекламировать через кинематограф. Ах, да, и тем, что он представляется неизменно как "Хэмиш. Хэмиш Хэмиш. Два раза, не три". Начинался как пародия на огульно-патриотическую клюкву, но постепенно стал воспринимать себя слишком всерьёз.

Кейн всё ещё вертел в пальцах карту Бенду и размышлял, что она может значить в контексте гадания, когда коммуникатор у него на ухе противно заверещал и потребовал срочно явиться в зал Совета. Благо, идти было недалеко. Тифонский храм строился не на бюджетные средства, а на добровольные пожертвования, и уже потому был довольно компактным.

На Корусканте, где Кейн тоже любил посидеть в библиотеке, всё было иначе. Если бы, паче чаяния, падавана Кея Шварца вызвали в Совет, ему пришлось бы бежать через весь первый этаж до лифтов, подниматься до главного этажа, потом снова бежать — теперь уже до башенного лифта. А потом подниматься пешком по лестнице на самый-самый верх, в зал с прозрачной крышей... который, впрочем, Кейн вживую не видал никогда в жизни.

— И немного потерял, — отвечала ему мастер Хулис. — Серьёзно, самый очумительный вид на крыши Корусканта и даже на знаменитый закат багряно-золотой[1], не стоит общения с теми... личностями, которые тебе их испортят.

У неё были какие-то свои отношения с Советом и с Орденом вообще, но это не мешало ей быть самым лучшим джедаем на свете. Даже несмотря на то, что не раз и не два, когда ситуация требовала процитировать Кодекс, мастер начинала с «Покой есть...» — и с запозданием подхватывала себя на «...всё, а страсти не должно существовать». К счастью, обычно у тех, кто требовал рецитации, память на главный символ джедайской веры была ещё хуже, чем у дорогой мастера Арвен со всеми её приступами амнезии.

В чём-то Кейн был даже рад, что Храм — не тот. В том Храме он бы не выдержал. Он бы снова откатился назад — может быть, в мальчика Кея, а может быть, в трусливо бежащего от самого себя жулика Кейна, которым он был до встречи с Учительницей. Тот Храм должен был остаться в прошлом, как должно было остаться в прошлом всё, что случилось в том Храме — и доброе, и дурное.

Может быть — наверное — дело было в особом кейновом даре. Он умел, прикасаясь к вещам, видеть их прошлое. Мастер Хулис говорила, что это называется "дар артефактолога", и что раньше в Ордене людей с таким талантом хватало аж на отдельную школу.

— Но мы же теперь живём бюджетненько, хоть и не за счёт бюджета, — зло бросила она. — Так что всё исключительно эконом-пакетом "Всего понемногу, ничего толком". Главное — чтоб каждый мог зарезать хоть пару ситхов, остальное второстепенно.

Кейн попробовал было спорить, указывать, что выживание — это и правда главное, и не до узких специализаций, когда самому существованию Ордена угрожает внешний враг, но... проблема в том, что переспорить мастера было просто невозможно. Она всегда знала лучше, глубже, небанальнее — и, главное, всегда аргументировала точнее и несокрушимее.

— Конечно, — отвечала она. — Ведь у меня арканианское образование. А многим ли сейчас Орден может его дать?

Арканианское образование у неё и правда было — Кейн своими глазами видел у неё документ о получении степени Доктора Теологии в области Литературы[2]. Так он узнал, что мастера зовут вовсе не Арвен, а Рэйвен — такое имя значилось в документе, хотя биометрика совпадала полностью. (Они тогда довольно неплохо прожили пару лет на Орд Мантрелл, где мастер преподавала в местном институте; жаль, опять начались волнения.)

— Ну да, — только и сморщила нос его мастер. — Но своё родное имя я не люблю. Оно одновременно жутко претенциозное и жутко дурацкое, понимаешь? А стоит поменять пару букв местами — выходит красиво и даже немного загадочно.

Мастер Хулис вообще любила нагнать туману и сделать всё красивенько, этого у неё было не отнять.

* * *

Магистр Сатель Шан с трудом сдерживала торжество. Мелочное, конечно — но от того не менее приятное.

Она позаботилась, чтобы Избранный не узнал об истинной национальности Риана — и тем самым обеспечила полное неведение об оной новоиспечённого рыцаря Кейна Джета. Теперь следовало привести в движение тщательно расставленные фишки — и наслаждаться разворачивающимся действом.

Как и следовало ожидать, Джет явился без опоздания. В глазах — лёгкий ужас щенка, которому предстоит показывать плохо выученные фокусы незнакомой аудитории. Притом вид бравый и в меру придурковатый, чтобы сразу не раскусили и не побили. Сатель таких типов навидалась, когда служила связной на Коррибанской Станции: жульё — оно везде жульё, даже в их древнем, но слегка уже загнивающем Ордене.

— Рыцарь Джет, вы помните, что Совет обещал вам ученика? — спросила она строго.

Тот кивнул, вздрогнул всем телом от такой неуместной дерзости и вслух проблеял: «Да».

«Ну чисто Вассурочка перед лордом Медритом из недавнего кинца!»

— Совет обдумал все кандидатуры и счёл, что наилучшим для вашего духовного развития будет такой ученик, который вам знаком и в судьбе которого вы уже приняли участие. Я имею в виду, конечно, падавана Риана Джета. Его учительница не в состоянии продолжать обучение, и было бы жестоким из-за этого лишать молодого человека надежды на будущее, — Сатель слышала, что ситхи живут по триста лет; по сравнению с этим сроком пятьдесят лет — вполне себе молодость.

— Я... я не слишком молод для такого взрослого ученика? — неуверенно уточнил тот, нервно потеребив дурацкую бородку.

«Тебе сорок лет, идиот!»

— Напротив, — вмешалась магистр Рейн. — Ты был бы слишком молод для ученика-ребенка. При подходе к ним нужна крайняя осторожность и высшая мудрость. То, что было неудачно согнуто или сломано в детстве, позже выправить почти невозможно. А Риан Джет — уже таков, каков он есть. — (Мастер Кейдан нехорошо фыркнул.) — Тебе не удастся изменить его личность, его сущность. Ты можешь только помочь ему — такому как есть — стать истинным джедаем.

Кейн, помедлив, снова кивнул и снова поспешно исправился, озвучив жалкое «Понял». Рейн ласково и ободряюще улыбнулась ему, посылая мягкую волну феромонов покоя и тишины.

* * *

Кейн шкурой чуял, что магистр Шан почему-то очень им недовольна, и пытался вспомнить, а собственно — почему? Может быть, что-то совсем издалека, из падаванского детства? Но мастер Хваран вроде была с магистром Шан в неплохих отношениях...

«У тебя не один учитель», — почти услышал он резкое карканье своей дорогой мастера Хулис и обречённо опустил веки. Если кто и умел насмерть разбесить людей буквально парой слов и жестов, то это она. Ну, или влюбить в себя с первого взгляда — тут третьего не было. Или обожать — или уж ненавидеть.

— Мне надо что-нибудь сказать? Принести клятву или подписать чего-нибудь? — спросил он, стараясь смотреть мимо магистра Шан и на магистра Рейн.

Старая зелтронка улыбалась так же мирно и ласково, как в те давние дни, когда Кей прибегал к ней плакаться после ссоры со старшими воспитанниками Академии или после особенно болезненной травмы на тренировке. Только волосы её, некогда бешено-зеленые, теперь совсем выцвели в белизну, и лицо украсила кракелюра морщинок. «Если тебе страшно, позови Ашлу себе в союзницы и иди вперёд, — вспомнилось ему оттуда, издалека. — А лучше представь, что ты — это кто-то сильный и мудрый. Вооружись этой силой и мудростью, сделай их своими. И больше не бойся».

Кому и знать всё об учениках и их учителях, как не вечной хозяйке орденского приюта?

— Формальную присягу, — ответила магистр Шан. — И заполни вот эту форму.

Кейн пробежал глазами выскочивший на псевдоэкран документ. «Я, [звание] [имярек], беру в свои ученики [имярек], тем самым принимая за [него/неё/иные местоимения] какую-то ответственность...»

— А что значит — "какую-то ответственность"? — спросил он.

Он же вооружился силой и мудростью кого-то, кто мудр и силён, значит, вправе спросить.

Магистр Шан распахнула узкие глаза:

— Что? О чём ты?

Потом, видимо, увидела, о чём.

— Они забыли квадратные скобки, — поджал губы квартирмейстер Ордена, магистр Кейдан. — Вероятно, ты должен вписать что-то от себя. Там, "принимая за него всестороннюю ответственность"...

— Всестороннюю — это в данном контексте донельзя уместно, — хихикнула магистр Кивиикс.

«Всестороннюю — это уже к Ревану», — мрачно подумал Кейн и вписал "посильную".

— Какую-то ответственность, Ашла милостивая, — хмыкнула тем временем магистр Шан. — Вот что мы все эти годы за учеников несли, оказывается! Неудивительно, что... — она оборвала себя на полуслове. — Рыцарь Джет, Совет благодарен вам за внимательность к деталям. Вы закончили?

Он переслал документ назад ей на коммуникатор и поклонился.

— Отлично. Биометрическую подпись вы поставили. Сейчас получим подпись ученика и перейдём к церемонии взаимной присяги...

* * *

Риану было одновременно жарко и зябко. Чистая психосоматика, разумеется; беспокойство не покидало его с тех пор, как мастер Шан пообещала найти ему нового мастера взамен безнадёжно, кажется, больной Юон Пар. И это было, как ни посмотри, дурно. Даже не потому, что «джедай — хозяин своих эмоций»; потому, что подобное нестихающее беспокойство предвещало беду.

А тут ещё этот странный Кейн завёл привычку подходить к нему на тренировках, здороваться ни с того ни с сего, пытаться заговорить. Пришлось напомнить ему, что частное общение падаванов с кем бы то ни было возможно только с разрешения их учителей — а Риан такового получить по объективным причинам не может. Кажется, тот искренне расстроился.

Иногда Риану казалось, что он видел этого средних лет юношу где-то на Нар Шаддаа.

И вот сейчас он с печалью во взоре увидел его имя — Кейн Джет — в заявлении на ученика. Не подписать которое Риан дважды не мог: во-первых, он не был уверен, что это допустимо хотя бы теоретически, а во-вторых — отказавшись, он продлил бы своё заточение на Тифоне.

Коммуникатор свистнул — значит, подпись прошла обратно до магистров, документ завершён и заверен и пришло время церемониальной части. Благо, Риан уже проходил всё это с Юон.

Несколько излишне широким для падавана шагом он прошёл в зал, опустился на одно колено перед Кейном и вложил свои руки (в перчатках; красная кожа должна быть скрыта) в его.

— Я, Риан Джет, скромное и недостойное дитя Ордена Сего, — второй раз он это говорил и второй раз потрясался, как же фальшиво и нелепо это звучит в его устах, — прошу тебя, мастер Кейн Джет, не отвернуться от меня и наставить меня на путь истинного джедая, — «Мать Сорзус, да этот беглый каторжник разве что рога наставить способен, и то едва ли!» — словом и делом, как пожелает того Сила.

* * *

Сатель аж улыбнулась невольно, предчувствуя кульминацию своего небольшого спектакля.

— Что за нарушение протокола? — строго рявкнула она. — Падаван Джет, снимите вуаль!

Это был удар одним камнем по двум гизкам. С одной стороны, ученик мегеры Хулис научится знать своё место и не лезть помогать без разбору тем, чьи судьбы в руках старших по Ордену. С другой стороны, закон гласил, что отвергнутый избранным учителем падаван отвергнут самой Силой и должен отправиться искупать свои несовершенства в сельскохозяйственные, строительные и прочие вспомогательные части. Именно та судьба, которая лучше всего подходит краснокожему ситху; таким, как он — в рядах рыцарей, пусть даже только возможных рыцарей, не место.

Вот Кейн шарахнулся, увидев черты лица одного из тех кто в тот день убивал джедаев в Корускантском Храме. Рейн говорила, он был учеником Хваран; что ж, пусть задумается: не этот ли оборвал её жизнь? А если даже и не он — все краснокожие друг другу родня.

Ситх только поджал губы, надменно и нагло, но Сатель чувствовала, как пахнуло от него страхом и отчаянием. Тоже прекрасно; пуст помнит, пусть знает: здесь ему — не место. Не место тварям Тьмы в сердце Света, как они ни притворяйся невинными лапушками.

* * *

«Тремейн был прав», — мысленно усмехнулся Риан, судорожно вспоминая, что там положено по уставу падаванам, потенциальный учитель которых сбежал от них с воплем ужаса. Но нар-шадди вдруг закусил губу, нахмурил брови и выговорил — с нажимом, на грани крика:

— Я принимаю твою просьбу и обещаю исполнить её, как только смогу. И да поможет мне Сила!

И вцепился ему в руки — словно Риан падал, и его надо было срочно втаскивать обратно на край скалы или крыши.

Совет затих, и среди общей тишины очень неловко прозвучало робкое: «Вы сказали, мы слышали» магистра-тогруты.

Риан поднял лицо и прямо посмотрел в глаза своему теперь уже учителю. В них был страх, и злость, и отчаянное нежелание сворачивать с пути, и странная жалость — к нему, теперь уже ученику. И очень много понимания. И снова злость.

«А кто его знает, — подумал Риан. — Может, и сумеет меня наставить в чём-нибудь».

И — просто так, из симпатии — широко улыбнулся учителю. Зря. Того аж передёрнуло: кажется, принял улыбку за оскал.

Но нет; успокоился и — с трудом, явно, но всё же — улыбнулся в ответ.

[1] Из стихотворения классика алдераанской поэзии Альцины Донаты "О скитаниях вечных и доме странников", начинавшегося так: Сокровищ много во Вселенной — свободно делай выбор свой. Но помни, что одно бесценно: закат багряно-золотой. Кстати, речь шла, разумеется, об алдераанских закатах — причём о конкретных. Альцина Доната восхищалась тем, как прекрасны они над Элизием.

[2] Изначально Арканианский Университет Республики имел всего четыре факультета — биологии, физики, медицины и теологии, причём последний был уступкой Ордену и требованиям Республики иметь хотя бы одну гуманитарную специальность для признания Университетом Республики. Поэтому все учёные звания арканианского университета выглядят как "Бакалавр (магистр, доктор) Биологии (физики, медицины, теологии) в области (вставить область)", причём поделены области весьма условно. Скажем, вы можете быть Доктором Теологии в области Ксенотехнологий, или Доктором Медицины в области Инженерного Дела.

Эта экспедиция явно шла псу под хвост, и лорду Сайфер это не нравилось. Слишком много неудачных совпадений: сначала болезненная паника Ашары, потом столкновение с Тероном, потом этот странный гость, которого никто, кроме командира, вообще не замечал... и вот теперь оный командир отозвал её в сторону и тихо спросил:

— Скажи пожалуйста, ты помнишь в свите аристокра Сагану такого чисса — Ихэнне?

«Как раз в тон утреннему разговору о прошлом, которое надо встретить лицом к лицу, как от него ни беги», — лорд Сайфер почувствовала холод хотских снегов на щеках. Конечно, она помнила "такого чисса".

— Он был личным врачом аристокра, — осторожно ответила она.

«Он был солнышком — насколько чисс вообще может быть солнышком. Всегда улыбался, и у него всегда был горячий каф, нарезанный лимончик и множество разных шоколадок — для поднятия давления, он говорил. Чёрт знает, где он их только доставал, на Хоте-то...»

— Это всё? — командир казался несколько разочарованным.

— Его любили в гарнизоне, — подумав, добавила Райна. — Кажется, его отец был родственником аристокра, но я не уверена. У чиссов очень сложная система родства и свойства, — пояснила она. — Я точно помню, Ихэнне не был урождённым Миурани. Но усыновляли его по чести или по испытанию — сейчас уже не помню. Мы... неплохо общались.

«Мы дружили. Если аристокра всегда обращался со мной как отец, то Ихэнне был мне как брат. Такой, немного строгий, немного легкомысленный старший брат».

— Я ведь была дочерью полка, — пояснила она. — Мне было семь лет, когда отец отдал меня чиссам. Они были ему должны за что-то, и по своим законам не смогли отказаться выплатить этот долг заботой обо мне. Кто-то, как аристокра Сагану, были ко мне более лояльны, кто-то — менее... Ихэнне был из первых. Он был добрым человеком и любил книги. И приучил меня к парным бластерам. Это была его фишка; он ведь военный доктор.

«А когда мне исполнилось шестнадцать, он подарил мне осколок кристалла, который он подобрал в шахте на Илуме. Настоящего кайбер-кристалла. Просто так, как он дарил многие бесценные вещи своим близким».

— Он умел... добывать. Вообще у гарнизона был квартирмейстер и был интендант, но все знали, что когда действительно надо — стоит идти не к ним, а к Ихэнне. Собственно, обычно добыча лежала на нём, а интендант с квартирмейстером занимались учётом и распределением.

«Все понимали, откуда что берётся — особенно на Хоте, где Белая Бездна и Сыны Палавы были так сильны. Но никто не хотел терять ресурс, поэтому закрывали глаза на полукриминальные афёры. А я была такая маленькая и глупая, что правда иногда думала: Ихэнне любит меня потому, что тоже одарённый, как я. Только я умею швырять предметы и замораживать людей, а он — доставать вещи из ниоткуда».

— Он был добрым человеком, любил книги, стрелял с двух рук и умел добывать... что ж, сходится. Спасибо, лорд Сайфер. Скажите, вы что-нибудь знаете о его дальнейшей судьбе?

— Я ничего не знаю даже о судьбе аристокра Сагану, командир, — честно ответила она. — Мало что мы их оставили в безнадёжном практически положении, меньше года спустя на Миурани обрушились прочие правящие дома, вы же знаете...

Командир кивнул:

— Они даже снизошли до размещения нескольких заказов в наших списках. Но вроде Империя приютила выживших и дала им территории и всё такое? Тот же Хот.

Райна пожала плечами:

— Я не знаю, командир. Я... не интересовалась.

«Я бежала и не оглядывалась, потому что боялась узнать, что там, за спиной — вдруг только угли и пепел?»

— В таком случае, поинтересуйся. Запроси центр, если придётся, — жёстко сказал тот.

Лорд Сайфер вспыхнула гневом: да как вообще смеет какая-то мандяшная морда так обращаться с ней, лордом Империи! Но гнев этот мгновенно охладила простая логика: здесь и сейчас Тристен Креш — командир экспедиции. А ещё он — джедай, следовательно, равен ей по силе (и превосходит по опыту и возрасту). Значит, имеет право.

— Понято и принято, — она коротко отсалютовала.

Что там говорила Ашара? Вернуться назад, оставаясь собой, и заново связать прошлое с будущим? Вот и случай представился. Кто бы только знал, как это тяжело и страшно — возвращаться назад...

* * *

Меж тем Ашара загрузила загадочные артефакты в переносной анализатор — упокой, Ашла, на лоне своём светлую душу Тала Дреллика, пусть ему мирно спится за всё хорошее, что он сделал и изобрёл! — и, прикусив губу, готовилась к выполнению личного поручения учителя.

— Невдалеке от заставы Дрэй есть разрушенный небоскрёб, его ещё знают как Дом с Привидениями. Отправляйся туда, дождись явления духа и попроси его от моего имени встретиться со мной в Мире Снов. Извинись, что я не могу прийти лично. Скажи, я занят тем самым важным делом. Скажи, я наконец-то за него взялся.

Любил он загрузить своими срочными делами всех окружающих!

На самом деле узнавания Ашара практически не боялась. Маскировочное устройство, слегка менявшее цвета её кожи, достоверно не распознавалось ни одним республиканским сканером, а если бы и распознавалось... кому может быть дело до погибшей двадцать лет назад девчонки-тогруты? Её знали только мастера её родного анклава, да ещё дедушка и несколько соучеников. Но все они мертвы, а дедушка теперь с учителем.

Куда больше она боялась себя; и всё же она решилась вернуться — и вот возвращалась. Шла по земле Олариса, как будто так и надо. Заказывала такси до заставы Дрэй и недрогнувшей рукой проводила республиканской кредиткой по кассовой щели дроида. Выслушивала пожелание счастливого пути и садилась на заднее сиденье жёлтого республиканского такси.

«Если закрыть глаза, можно представить, что мои мастера просто опять решили меня послать за продуктами, пока остальные ученики занимаются...» — но Ашара не хотела закрывать глаза.

— Рыцарь Ашес? — у остановки такси её, разумеется — ну прямо по закону Девилвина — ждал агент Шан.

— Агент? — вежливо склонила она голову. — Простите, у меня сейчас нет времени с вами разговаривать. Я действую по поручению моего учителя, и он настаивал на срочном исполнении приказа.

В левом глазу у Шана загорелся огонёк сканера. «Да удачи, ты ничего не узнаешь, даже если биометрику поднимешь. Слава твоему прадеду», — мысленно хмыкнула она.

— Ваша биометрика совпадает с данными пропавшей двадцать лет назад ученицы Ашары Заврос, — сказал агент, словно вторя её мыслям. — Вы ничего не хотите сказать по этому поводу?

— Все вопросы, пожалуйста, адресуйте, — «своей недотраханной мамаше», — в Совет, поскольку я ничего говорить не желаю, — пожала она плечами.

— Зачем так неласково, рыцарь Ашес? Мы оба не заинтересованы в том, чтобы втягивать в это дело Совет. Давайте разрешим его между нами, без постороннего вмешательства. Я понимаю, у вас могли быть личные причины сменить имя...

— Ваше понимание очень ценно для меня, — левый лекк дёрнулся в нецензурном жесте. — Но я ещё раз настоятельно рекомендую переадресовать все вопросы Совету, с одобрения которого я здесь нахожусь, — Ашара всегда любила джедайскую правду; нельзя сказать, чтобы этот Совет не знал, почему она сменила имя. — Мой учитель будет недоволен, если я не поспешу с его поручением.

Она смотрела ему в глаза прямо и спокойно. Ей сорок лет, она почти ситский лорд и почти жена другого почти лорда, который почти точно вернётся оттуда, откуда не возвращаются. Она ученица своего учителя, она внучка своего деда. Она победила НК-47. Она давно не та, кого можно запугать неловким шантажом с наскоку.

«Да и тогда, наехал бы на меня такой агент — послала бы его... откуда родился. Как говорит Хорак-мул, "Назад к истокам"».

— В таком случае, позвольте сопроводить вас, рыцарь Ашес, — даже очаровательнейшая из улыбок казалось липкой и неприятной на этом лице. — Вы ведь знаете, по указу губернатора Сареш джедаям рекомендуется сопровождение агентов СИС при исполнении заданий на территории, открытой для освоения.

— Сожалею, агент, но это невозможно, — вот теперь надо не занервничать ни в коем случае; спокойнее, наглее.

«Вспомни, как Часкар общался с чиновниками от образования. Вспомни его независимо-господскую манеру. Сиська должен знать своё место».

— Почему же, рыцарь?

— Потому что вы помешаете выполнению этого поручения, — развела Ашара руками.

— Чем же?

— Своим присутствием, агент. Вы, к сожалению, не одарены Силой, поэтому некоторые вещи могут быть вам непонятны, но видите ли, мы, одарённые, иногда вынуждены взаимодействовать с... как бы так попроще объяснить? Эфирными, нематериальными сущностями. Которые весьма капризны в отношении внешней среды, — ни единой нотки снисхождения или издёвки; только чистейшее раздражение от того, что приходится очередному армейскому невежде объяснять очевидные вещи.

«Безупречно!» — похвалила себя Ашара, когда Шан весь как-то напрягся и от него потекла мутноватая злость давней жгучей обиды. И ведь даже обвинить рыцаря Ашес ему не в чем; не по чину ей знать историю его жизни и злоключений. Она это всё не назло, а просто так, потому что надо ж дурачку неодарённому пояснить, что к чему.

— Вот как, — наконец выдавил тот сквозь зубы. — Ну что ж, не смею вам мешать, рыцарь.

Потом вдруг вцепился железной хваткой ей в плечо и прошипел прямо на ухо:

— Я не знаю, как твой подельник сумел выдать себя за миралуку, но я вас выведу на чистую воду! Я докажу, что единственная одарённая в вашей шобле — ты, и что ты — падаван-дезертир, убившая своих учителей.

Наверное, он рассчитывал на другой эффект, но Ашара ощутила, как напряжение, гнев и раздражение схлынули, словно по мановению волшебной палочки. Душа её стала чиста, как кристалл меча — и так же полна спокойной силы.

— Я не буду вам мешать, агент Шан, — сказала она, не обращая внимания на ноющую боль в плече; без доспеха было непривычно. — Я только посоветую вам ещё раз обдумать ваши планы. Сейчас они основаны на горькой обиде; это дурное основание. Я не вижу, как на нём можно было бы построить нечто крепкое. Было бы грустно, если бы вы снова попали впросак, да ещё публично. Да пребудет с вами Сила!

Наконец освободившись от назойливого агента, всё ещё окрылённая нежданным покоем, она поднялась на самый верх небоскрёба — и ощутила, что в темноте бесконечно огромной залы есть... кто-то.

— Здравствуйте, — робко сказала она.

Темнота мягко пошевелилась — словно дракон слегка потянулся на груде сокровищ, готовясь то ли спалить нежданного гостя, то ли развлечься беседой с ним.

— Меня прислал учитель. Он не может прийти, он извиняется, — зачастила она и немедленно оборвалась.

Кто-то мягко усмехнулся, и она ощутила слова:

— Опять извиняется и опять категорически чего-то не может... кажется, я знаю твоего учителя. Он что, надеется, что через посредников сумеет выудить у меня то, чего так желает?

— Да ни на что такое он не надеется! — обиделась за дорогого мастера Ашара. — Он просто не мог прийти и просил попросить вас встретиться с ним в Мире Снов. Вот.

Мягкий, незлой, сердечный смех наполнил всю залу.

— Не надо его защищать; я ведь не нападаю.

— Долг ученика — стоять на защите учителя вне зависимости от того, атакуют его или нет, — парировала она.

— А, ты его ученица... следовало догадаться, — веселье уже выплёскивалось через край, за стены, пугая мимохожих рагулей. — Что-нибудь ещё он говорил?

— Что взялся за дело, на котором вы настаивали, — вздохнула Ашара и добавила уже от себя:

— Он совсем себя уморил. Скажите уже ему, пусть даст себе хоть немного роздыху — на него же смотреть страшно!

Недоумение.

— А почему ты думаешь, что он меня послушает, его ученица?

Она сама не знала. Просто этот кто-то в темноте был таким... внушительным, что, может, и на учителя повлиять способен.

— Ну, он ведь послушался вас с... тем делом. Значит, он вас слушает, — подумав, ответила она.

— Это дело — настолько же моя идея, насколько и его, — возразила темнота. — Разве ты не знаешь, что он следует лишь тем советам и приказам, которые с таким же успехом мог бы отдать себе сам?

«И хотелось бы поспорить, защитить честь дорогого мастера... но никак».

— Это не значит, что надо прекращать пытаться! — решительно возразила она. — Если долго долбить дерево, дырка появится — значит, и несокрушимая броня учителева самомнения не столь несокрушима.

И снова её почти подняло над полом волной чужого веселья.

— Что ж, если ты настаиваешь... — и вдруг резко отпустило.

Ощущение присутствия исчезло.

— А теперь расскажите-ка мне, рыцарь Ашес, какие такие дела у вашего учителя с тёмными духами? — самодовольно улыбнулся агент Шан. — Или об этом мне тоже следует поговорить с Советом?

...Нувелэ смотрела на благородное собрание с осторожной надеждой и робостию, забавно сочетавшейся в её юной душе со смелостию. Сама себе она казалась очень красивой в этом белом платье, сшитом из тончайшего медриаасского линена, с золотой диадемой в волосах и золотым поясом на тонкой талии. Но чем дольше стояла она у колонны, никем не замеченная, тем больше начинала понимать, что в этой зале она далеко не прекраснейшая из дам. «Пусть мне никогда не сравниться со взрослыми лордами и леди, но разве всё равно я не красавица? — утешала она себя. — Разве могут они не заметить, как я хороша и как я люблю танцевать, не догадаться, как славно я танцую и как весело нам будет, когда они меня пригласят?.. Если они меня пригласят». Меж тем играли мелодию за мелодией, а она всё стояла, и ей уже казалось — так будет вечно, всегда, и этот бал никогда не закончится, и никогда никто к ней не подойдёт. От таких мыслей на глазах у неё проступили слёзы; но Нувелэ, боясь рассердить свою маменьку, не посмела заплакать и только пребольно закусила щёку...

Вектор лежал, блаженно прикрыв глаза, и слушал приятный глуховатый голос чтеца. Республиканскую культуру он за многое мог осудить, но аудиокниги они делали великолепные. Для этого издания, например, нашли где-то людей, способных без ошибок и без акцента читать на староимперском. «Изменники Родины, должно быть», — несколько лениво подумал он. Вектор мог простить эмиграцию в Республику, если её плодом стала хорошая аудиокнига. Тем более — хорошая аудиокнига по "Временам мира и войны"[1]. Притом, может быть, это были и не изменники никакие; дата выхода приходилась на одно из перемирий, какие-нибудь идеалисты могли попробовать сделать этакий совместный проект на тему "искусство объединяет"...

Тем более, что "Времена" в Республике — ещё давно — полюбили не меньше, чем в Империи. Даже кино сняли сразу после Первой Войны, с большеглазой глупенькой чалактанкой в главной роли; а недавно вот "оживили классику" (тридцать лет для Республики — уже классика) новой интерпретацией, в которой обещали "избавиться от докучливых стереотипов" и "максимально приблизить героев к современному зрителю". Промо-материалы предлагали насладиться крашеной стервой лет тридцати в наряде из белой пищевой плёнки и с громоздкими украшениями из позолоченного полипласта, провокационно жавшейся к типичному представителю золотой молодёжи с надутыми губами и навощёнными волосами. Сбоку на них грустно смотрел Кейпа — и его единственного можно было, хоть и с трудом, но опознать, хотя жалкий, помятый и подростково обиженный на весь мир вид очень этому мешал.

Отчего-то Вектору совершенно не хотелось знакомиться ближе с этой версией. Он предпочитал героев в том виде, в котором когда-то навоображал их по мотивам иллюстраций в книге — его первой и долгое время единственной бумажной книге, в настоящей обтянутой тканью обложке, с тонкими плотными страницами из тряпичной бумаги и с цветными картинками-вклейками на плотном картоне. Его приз за победу на всеимперском школьном соревновании по литературе, кусочек его личного прошлого, который даже Гнездо не смогло отгрызть окончательно...

Последнее время, подумалось ему, Республика словно помешалась на истории Империи в преддверии Катастрофы. "Доспех Тулак Хорда", "Тенебрей", "Кресш и Садоу", "Несчастная любовь: Хорак-мул и Гэв", "Сказания о джедаях: Война на Коррибане", "Золотой век ситхов: Затмение на закате", "Итинерарий Дарагонов"... теперь вот — "Времена", всё в одном стиле самозабвенного китча, совершенно лишённого всякой связи с реальностью тогдашней жизни, зато полного пластикового золотишка, прозрачных платьев, голых мужских ног и глубоко нефункциональных, зато вычурных доспехов.

На этой интересной тенденции Вектор собирался подробно остановиться в своей следующей служебной записке; по его мнению, Республика таким образом как бы присваивала себе чужое прошлое. «Тщательно прожевав и переварив, республиканский киногигант выдаёт готовую к употреблению и приемлемую для властей версию нашей истории: экзотические приключения гордой и воинственной расы на дикой планете. Приход мудрого белого (когда не зелёного) республиканца — неизбежный счастливый финал всех подобных историй; финал, который подразумевается, даже если и не показан прямо», — набрасывал он выводы на шифрованном псевдоэкране, не отрываясь от прослушивания.

Однако всё прекрасное когда-нибудь заканчивается, как закончилась глава аудиокниги. Пришлось вставать с дивана и направлять стопы в Совет, где скромный Комари Шив должен представить своё тайное поручение высокому собранию.

После происшествия с Хозяином Плотоядов Комари несколько недель отлёживался в храмовом госпитале, леча последствия общения с затемнившимся джедаем — немногочисленные физические повреждения и тяжелое нервное истощение. За это время Вектор замучился незаметно ломать медицинских дроидов и подгружать им "правильные" результаты медсканирования — те, которые покажут совершенно обычного человека без малейшей протеической примеси (хотя с капелькой гунганщины).

Вначале он пытался было улизнуть, то есть, конечно, Комари всерьёз подумывал перестать отягощать своей больной персоной Орден и отправиться домой на лечение. Но Тремейн пресек все поползновения к бегству, прямо приказав оставаться пока на Тифоне — необходимым звеном между центром, Тенью Девять и Раном. Зато за время лечения Комари заработал себе репутацию одновременно мужественного простого смертного, героически вынесшего плен у СИТХА — именно так, со всех больших букв, и не иначе — и не менее героического и мужественного страдальца, кротко переносящего все тяготы пребывания в плохо оборудованном орденском госпитале.

Это повышало шансы на успех его главных переговоров — тех, что про совместную кампанию против килликов — и Вектор уже придумал даже, каким образом он обоснует заинтересованность набуанского политика в подобном весьма чуждом ему деле (как выяснилось, у Шивов есть некоторые семейные связи с домом Кортесс)... когда, с неотвратимостью девилвинова закона, вмешались два непрошенных обстоятельства: рокош Дарта Анграла и его же нападение на приграничные республиканские миры. Ни о каких совместных действиях речи идти не могло.

Но наработанная репутация всё же хоть немного, а пригодилась, просто в другом. Хотя связать своего набуанского бедолагу с делом Трудолюбца было куда сложнее, чем с килликами.

Комари церемонно преклонил колени, низко склонил голову, выражая своё глубокое почтение Совету. Помедлил нужное время и поднялся, но взгляд держал долу: не дело смотреть в глаза настолько высшим существам. (И правда, не дело; если смотреть в глаза, те смогут считать его мысли.)

— Вы выражали желание говорить с нами, — сказала Сатель Шан. — О чём же, посол Шив?

(С тех пор, как в Республике начали ловить имперские новостные каналы, магистры начали пытаться подражать съёмкам с заседаний Тёмного Совета, определённо. Вектор не без иронического удовольствия узнавал даже некторые особо характерные позы; например, магистр Дин, вне всякого сомнения, пытался корчить из себя Марра. «К счастью, выступления Дарта Раваджа в трансляции не попадает; это всё, что тут можно сказать», — ещё строчка в ту записку.)

— О вещах, которые недостойный слышал от Хозяина Плотоядов, — Комари содрогнулся от подступивших воспоминаний, но продолжил:

— Недостойный боялся говорить об этом раньше. Совет милосерд, но недостойнейший слишком хорошо знает, как сложно защитить свою невинность тому, с кем доверительно говорил сит...

— Кейдан, вот видите! — Сио Бакарн всплеснул руками. — Я ведь говорил, вы создаёте нам крайне вредную для работы репутацию!

— У того, кто говорил с ситами, да ещё доверительно, никакой невинности уже быть не может, — Джарек Кейдан аж вперёд наклонился, словно собираясь через весь зал дотянуться до оппонента. — И ты это знаешь не хуже меня, просто пытаешься продолжать эти тупенькие игры в толерантность!

(«Примечание: насчёт непопадания Дарта Раваджа в трансляции я совершенно уверен; поэтому полагаю, что дух (зачёркнуто: фанатично-националистической тупости) крайнего рвения в делах государственных не ведает границ и дышит, где пожелает».)

— Посол Шив, что именно вы слышали? — с лёгким нажимом в голосе, как бы намекающим коллегам, что поспорить они смогут в свободное время, спросила Сатель.

— Недостойный слышал, что Хозяин Плотоядов часто рассуждал о своих союзниках на Корусканте. Он весьма веселился, рассуждая о некоем оружии, которое Республика сама охотно вложит в руки ему и тем, кто на его стороне.

— Я чувствовала Тьму, коснувшуюся Корусканта! — торжествующе воскликнула Бэла Кивиикс. — Скажите, посол, он называл какие-нибудь имена? Мы понимаем, вам тяжело возвращаться в пережитое, но...

— Признаться, он часто повторял три имени — по его словам, эти люди «сами не знают, с чем они играют». Одно из них недостойный даже знает; слава генерала Вара Сутры достигла пределов Набу. Но два других для меня — мутное озеро[2]. "Гален" и "Тарнис", вот эти имена он ещё называл.

* * *

Ран ждал вызова в Совет с самого разговора с учителем — и вот дождался.

Смотрели они на него, конечно, как восский крисфанг на забредшего в его охотничьи угодья пилигрима. Наверное, всё никак не простят выходки Кейна; хотя, казалось бы, при чём тут вообще Ран? Он никогда не стал бы советовать взять в ученики предателя Риана. И даже подробно рассказал Кейну, с кем тот связался.

Тот почесал бородку, пожал плечами и сказал:

— Учту.

И только. Зато почему-то начал избегать общения.

В общем-то, и магистры тоже не желали с ним говорить — зато коммуникатор на ухе всё сильнее нагревался от потока данных и сообщений. Наконец, магистр Шан подвела этой оргии документов итог:

— Изучишь в дороге и подготовишь для магистра Дина краткое изложение. Отправляетесь сегодня, шаттл через два часа.

Редвин скорчил короткую гримасу недовольства, но покорно принял задание. Бедолага; он-то, в отличие от Рана, работать с большими массивами данных не умеет.

«И магистр Дин — тоже бедолага; уж я-то постараюсь выдать ему эталонный первый опыт загруженного новичка, которому даже не объяснили, как это делать...»

[1] "Времена мира и войны" — произведение анонимного автора, изданное в семидесятом году после Катастрофы; повествует о жизни трёх семейств неситской аристократии Старой Империи — людей Тоф (представлены шестнадцатилетней неодарённой Нувелэ), тви'лекков Онни (представлены лордом Адриветом) и арканиан Перрин (представлены доктором наук лордом Кейпой) — в последние десятилетия её существования. Отличается глубоким вниманиям к бытовым мелочам и повседневной жизни; больше времени здесь уделено психологии героев, чем громким историческим событиям, которые так или иначе затрагивают их жизнь. Установлено, что главные герои — реальные люди, чьи имена анонимный автор слегка изменил; себя автор вывел в качестве недостойного, но в итоге раскаявшегося удалого сита из армии Кресша.

[2] Набуанский аналог выражения "тёмный лес".

Тристен медитировал. Он давненько этого не делал — очень давненько. Примерно с тех пор, как начал всерьёз считать себя не беглым джедаем, а обычным наёмником. Превращение это заняло лет десять: сначала он научился не доставать меч из-за пояса, потом — из рюкзака, а потом меч навсегда занял место в небольшой коробке в дальнем углу грузового отсека "Зоркой". Так странно думать, что путь назад вышел совсем коротким: стоило повесить рукоять на место, как он уже через час не мог представить себе, как это — жить без неё.

И вот теперь возвращалась ещё одна примета прошлой жизни: сомневаешься в чём-то — медитируй. Сядь, сними с глаз повязку, подставь нагое лицо мирозданию. Опусти щиты, сними доспехи. Будь уязвим и открыт — и тогда сможешь услышать, как говорят меж собою звёзды, как шепчет прошлое и поёт будущее.

Ему мерещилась мелодия из детства — Закат, рассвет, закат, рассвет, день за днём бежит... — и тихий шорох бесплотных голосов в пещерах Илума, голоса давно ушедших людей и их сияющие следы в тишине Силы. Но ответ всё не приходил.

А ответ был нужен, очень нужен.

Человек, сидевший сейчас в камбузе, утверждал, что он — Ихэнне, точнее, Миурани'хэн'элоссо. Что он был родственником и личным врачом аристокра Сагану, возглавлявшего коалиционные силы чиссов на Хоте.

И лорд Сайфер — бывшая энсин Темпл, служившая адьютантом этого самого Сагану — подтвердила, что Ихэнне и правда существовал и в целом соответствовал гостю.

Проблема была в том, что такого чисса не знала Кисс, которая служила на Хоте от звонка и до звонка и которая стала наёмницей после Дня Алого Снега[1]. Которая была урождённой Миурани и до сих пор повторяла список своих убитых вместо утренней и вечерней молитвы. Чтобы она забыла личного врача своего господина? Невероятно.

И никто из них троих не лгал, что потрясало больше всего. Каждый из них говорил свою правду.

Сияние сгустилось до смутного блина планеты за плёнкой псевдоглассового иллюминатора — красноватого, блёкло светящегося блина, в котором Трис с изумлением неуверенно опознал Коррибан. Он сидел на полу и пытался сосредоточиться, но сосредоточиться всё никак не выходило: то ныла затёкшая нога, то колола какая-то особо коварная и противная соринка.

Невдалеке — за рабочим столом — сидел учитель, разбирая какой-то сложный механизм. (Если бы Тристен не был сейчас скован восхитительными оковами живого зрения, он бы понял, какой, непременно; но он не привык видеть этот мир.)

— Мастер? — позвал он, сам не зная, зачем.

— Тристен? — отозвался тот. — Что, не получается?

(Он даже не удивился этому имени; в конце концов, он привык быть Тристеном, он стал Тристеном — как ещё мог учитель его назвать?)

— Не получается. Я слышу, что упускаю нечто важное, но я не могу понять — что. Они все говорят правду; ни один не лжёт ни мне, ни себе. Но ведь кто-то должен ошибаться... они не могут быть правы все и сразу!

Учитель задумчиво потёр пальцами подбородок, наклонил голову на сторону. Рожки у него были мелкие и острые, совсем как у братца[2]. Если бы не они, и не догадаться бы, что в нём течёт чёрная датомирская кровь. Если бы не они, учителя бы уважали, его бы не выгнали из Храма в глушь на периферию, беречь никому не нужные развалины...

(Если бы только они и впрямь никому не были нужны, если бы только!)

— Помнишь, я рассказывал тебе иридонийскую сказку? — спросил он. — Про колдуна и веник?

Трис улыбнулся.

— Да, конечно!

(Сказка была длинная и запутанная, и полная удивительных поворотов; учитель рассказал ему её в тот раз, когда они намертво застряли в завале на грунте и даже не знали, спасут их или всё-таки нет. И голоса, эти проклятые голоса, которые живут в старых ситских домах и гробницах — они смеялись над ними, они сочувствовали им, они их дразнили...

Жойезу было всего двенадцать, и ему было страшно, и он чуть не обрушил единственную опору, удерживавшую над ними потолок. Поэтому учитель рассказал ему сказку. Длинную, путаную сказку с множеством сюжетных поворотов, чтобы уследить за которыми, надо было полностью сосредоточиться на истории и забыть о происходящем. Ещё бы он её забыл. Он ведь потом рассказывал её Мако — когда они прятались от республиканской погони, и надо было заставить её любой ценой не думать о её клонах, проекте СИС и прочих ужасах.)

Учитель благосклонно кивнул.

— Значит, помнишь, как они вычислили колдуна?

— Помню. Они искали исчезающего колдуна, который вредил и пропадал бесследно, а одна крестьянка искала исчезающий веник, который вредить не вредил, но тоже бесследно пропадал, — старательно припомнил Трис. — И тогда умный отрок Рувен заметил, что веник и колдун исчезают в противофазе: если есть один, то нет другого. Тогда старица Мароа бросила веник в огонь, и...

— Ты хорошо запомнил сказку, молодец, — (человеческое зрение давало разглядеть самые мелочи; например, то, как от улыбки вокруг глаз учителя складываются мелкие лучики-морщинки). — Что хуже, ты не проявляешь способности делать выводы из историй, а это важно для будущего джедая, Тристен. Вот у тебя есть исчезающий колдун — человек, который есть и которого нет одновременно. Значит, что ты должен искать?

— Что-то незначимое и мелкое, но ведущее себя точно так же? Какую-то деталь, мелочь? — в этом определённо был смысл.

— А лучше множество подобных деталей. Собери все сходно себя ведущие единицы и получишь схему происходящего — разве не так ты поступаешь, когда ищешь свою цель? Или когда выполняешь задание с Железным Кулаком?..

Видение ушло так же легко, как и пришло, живые неяркие краски мира грёз сменились путаницей узоров Силы. Но ответ был получен; дальнейшее было уже делом практики. В самом деле, разве он не умеет вести расследование? А все расследования похожи друг на друга...

* * *

Последнее, чего бы хотелось Кейну — это столкнуться с рыцарем Редвином в зале ожидания на станции Керрик. Хотя нет, это было предпоследнее; последнее — это выяснить, что они будут делить каюту в путешествии от Тифона до Корусканта.

— Магистр Дин полетел на личном транспорте, но мне такого не положено, — объяснил он, и вид у него был такой, будто он вообще не понимал, почему это Кейн им недоволен.

Как оказалось, он и правда не понимал. Нет, серьёзно; ему хватило ума прямо спросить:

— А почему ты со мной не разговариваешь? Я тебя чем-то задел?

И Кейн честно не знал, что тут сказать кроме «Давай потом об этом поговорим, ладно?». То ли обидеться ещё больше на подобную тупость, то ли поржать и убежать, то ли умилиться на подобную незамутнённость. «Так много вариантов, и ни одного приятного», — вздохнул он.

Как назло, пообщаться ему как раз хотелось, тем более, что от ученика он за прошедшие несколько дней едва ли десяток слов услышал. Не то чтобы это сильно его огорчало, но молчать так долго было странно; он слишком привык за последние годы, что рядом всегда есть учительница. Что она всегда откликнется, пусть не сразу, на его слова, ответит, может быть, даже перехватит инициативу и навяжет ему разговор или спор о чём-нибудь, для неё важном...

Но мастера Хулис больше не было рядом и никогда больше не будет.

Меж тем прозвучала сигнальная сирена, и вереница пассажиров потянулась в посадочный шлюз, оставив позади шум станции и занудный голос, напоминающий о вспышке рагулянки на очередном крупном мире внутреннего кольца. Хорошо хоть, не Нар Шаддаа. Кейн совершенно не хотел выяснять, способны ли вопильцы предотвратить эпидемию такого масштаба до того, как половина населения на бешеной луне возжаждет плоти ближнего своего.

Но стоило подняться на борт, как ученик — шедший строго в трёх шагах позади, какое чудовищное следование правилам — ощутимо занервничал. Потом даже подошёл поближе, тронул его за плечо:

— Мастер Джет, вы знаете, что это за корабль?

— Нет, — пожал он плечами. — А надо?

— Как сказать, мастер Джет... это "Эсселес", вы что-нибудь слышали о нём?

— Есть такая планета в регионах, — покопался в памяти Кейн. — Я там даже бывал. А так — ничего.

— СИС использует этот корабль для перевозки особо ценных кадров, — и едва ли он хотел бы узнать, откуда у ученика такие сведения. — Наверняка мы здесь, чтобы охранять один из них. Они всегда так делают. Посадят среди пассажиров нескольких джедаев, и думают, что...

«Нет, всё-таки хочу знать».

— А откуда у тебя такие сведения?

Даже сквозь вуаль он ощутил короткий оскал и взблеск белёсых глаз. Но голос ученика, когда тот ответил, был абсолютно спокоен, даже без нотки вызова — просто спокойное перечисление фактов, не более того. «Такому самоконтролю и позавидовать можно».

— Я состоял при разведке, мастер Джет, и принимал участие в нескольких экстракционных рейдах на "Эсселес". Поэтому сразу узнал его. Заметьте, нам не сообщили, на каком таком корабле мы летим...

«Замечательно. Просто замечательно. Интересно, что обычно бывало с джедаями-для-защиты по итогам таких рейдов? Хотя нет, не интересно».

В некоторой мере Кейн был даже благодарен Редвину за его страстную речь об «однажды предателях, всегда предателях» и тёмных тварях. Согласиться с ним он, конечно, не мог. Это бы поставило под сомнение его решение и, что важнее — саму Силу, приведшую падавана Риана на Тифон и давшую ему шанс стать джедаем. Да и мастер Хулис всегда говорила, что тьма — в сердце, а не в крови.

(Но сит был попросту страшным, и хорошо, что он носил эту клятую вуаль, потому что видеть красную кожу, золотые узоры на ней, холодные рыбьи глаза и оскал неприлично белых зубов было бы невыносимо. Во всех чертах его внешности было что-то странное, уродливое, противоестественное; как будто взяли человека и исказили его, нарочито усилив всё мерзкое, что только могло быть в людской внешности.)

После рассказа Редвина ему стало совсем страшно — ведь этот ситх не был кем-то особенным, исключением, тьма в котором была исцелена, например, десятилетиями жизни на святой земле Ордена. Он был обычным имперским функционером, который с какого-то ляда вздумал становиться джедаем. Но одновременно ему стало очень легко; он разом узнал всё страшное, что мог бы узнать — и ощутил, что решимость следовать выбранному пути не поколебалась ни на миг.

Его ученик остался его учеником. Подзащитным, подопечным. Тем, за кого он в ответе.

— Мастер, сэр, разрешите обратиться? — напротив стоял мелкий катар, одетый в помесь гражданского полудоспеха и выходной косухи нар-шадди, и внешность его мало вязалась с формальным тоном запроса. Потом, Кейн просто не знал, что надо говорить в таких случаях. Выручил ученик:

— Вольно, солдат. Назовитесь только сначала.

— Лейтенант Триниас Роу, Погромщики, мастер, сэр, — лихо отсалютовал тот. — Там в лобби тви'лечка гражданских мутит, панику сеет, говорит, мол, за нами гонятся имперцы и вообще шпионы повсюду. Что прикажете?

— Заткнуть и ко мне, а сами приготовьтесь к бою, — мгновенно среагировал ученик. — Простите, мастер Джет, но должны же мы знать, откуда...

Корабль ощутимо тряхнуло.

— А не врала твилечачка-то, — бодро хмыкнул катар. — Всё равно вести сюда?

— Тем более вести! — рявкнул Кейн, выйдя из растерянности. — Быстро, одна нога здесь, другая уже снова здесь!

«Только бы она не оказалась тем самым ценным агентом...»

[1] День Алого Снега — акция лояльных чисских домов против дома Миурани, направленная на предотвращение дальнейшего взаимопроникновения Престола и Империи и на повторное закрытие границ. В течение нескольких дней лоялисты при поддержке Республики практически уничтожили коалиционные силы Миурани и союзных им семейств на Хоте. В результате границы Чисского Престола были закрыты, а Империя получила немалое количество беженцев — впрочем, не то, чтобы она жаловалась, беженцы были отборные.

[2] Маленькая иллюстрация (внимание на рога).

Забрак имперского образца, будем считать, датомирец: https://i.imgur.com/22XINvY.png

Забрак республиканского образца, будем считать, иридонец: https://i.imgur.com/OUAIYTM.jpg

Као Цен Дарах: https://i.imgur.com/Qp9F2wa.png

Поскольку форма рогов неизменна для каждой отдельной подрасы, приходится делать вывод, что Као Цен Дарах — вероятнее всего, полукровка. А как в Ордене относятся к темнокровным, объясняет, почему лучший боец Ордена(с) валандается по гребеням.

Тремейн расправил спину и лениво посмотрел на монитор. До Бисса оставалось ещё три часа — отличная возможность ещё раз переворошить всё, что у него было на три его цели: Дарта Анграла, Насана Годеру и Око Один. А было, увы, меньше, чем хотелось бы.

— Годеру оставь пока, — Икс появился, на удивление, не заставив спину взвыть от боли. — С ним совсем ничего не ясно. И Анграла оставь, раз его будет Избранный гонять.

— Ты на сей раз как-то незаметно...

— Я модернизировал систему, — пожал тот плечами. — Мне хочется больше общаться; физический дискомфорт этому препятствовал бы. Так вот, я предлагаю сосредоточиться на моём бывшем коллеге; он наименее опасен, наиболее доступен анализу и наиболее непредсказуем. Кстати, кое-что я уже нашёл. Одновременно с ним пропал без вести агент Тень Четыре.

Тремейн прикрыл глаза, припоминая.

— Код личного дела 34-66-99-97. Должен лежать в моей папке: биометрика, биография, вот это всё.

— Дубликат?

— Отсутствует. С тех пор, как я вскрыл наши архивы, ничего важного в них не хранится, — пояснил он. — На случай моей смерти есть указания забрать данные и перевшить новому командующему, а так... лучше исчезнут, чем будут украдены.

На Око Один (код личного дела 12-55-77-21) у него тоже было дело. И на Око Икс (34-12-77-32). И много, много на кого ещё; вживлённый под кость черепа центральный кристалл Чёрного Кодекса исправно берёг тайны сотрудников Ситской Безопасности.

— Хм, Гаталента... — пробормотал Икс. — Любопытно, любопытно...

Голографическая иллюзия человеческой фигуры исчезла, уступив место метрике некоего Триниаса Роу, двадцати пяти лет от роду, политэмигранту и кандидату в республиканские сержанты спецкорпуса. В метрике были красным выделены совпадения с данными Тени Четыре.

— Вероятность случайного совпадения — один к трём миллиардам случаев внутри вида, — осведомил Икс. — А катаров, благодаря любезному вмешательству маршала Фетта[1], всего-то два с половиной миллиарда, причём из них данного подвида — около миллиона.

«Собственно, а следует ли называть его Око Икс? Или правильнее — по имени? И считает ли он это имя своим? Надо будет спросить».

— Да, если учесть, что оба с Гаталенты, и пропажу нашего Четвёртого... плюс, заметь, он называет себя Триниас. А имя Четвёртого — Ниниан.

— И что? — недоумённо уточнил Икс.

— Это одно и то же имя. А ещё Финниан и Вивиан, если что. Так звали то ли просветителя катаров, то ли первого джедая этой расы, — улыбнулся Тремейн. — Обычно он упоминается как магистр Ниниан Уайтхорн, но варианты тоже используются. А помнишь указание — использовать как оперативный псевдоним что-то похожее на родное имя, чтоб звучало привычнее?

Когда ему было шестнадцать, он бунтовал против родительской воли тем, что гулял с катарской певичкой Вивьен Редмейн. Её зарезали в пьяной драке в третий год оккупации, и остались от неё несколько любопытных этнографических фактов, странная песенка на непонятном языке — «А кудха дэн солна, а кудха дэн солна» — и красивое лицо, ставшее одной из множества масок неуловимого Девятого.

— Я попробую найти его позывные, — сказал Икс. — Если это и правда наш агент, то что он делает в школе сержантов? Операция внедрения? Но не слишком ли рискованно?

— Первый поехал крышей, — вздохнул Тремейн. — Мы не можем даже представить, что пришло ему в голову. Так что поищи. Попробуем связаться.

* * *

— Ученик, а теперь — пока молодой человек бегает за свидетельницей — давай-ка подробно: что ты знаешь про "Эсселес"?

Риан склонил голову набок. Вопрос был, прямо сказать, не из лёгких.

— Как я уже говорил, номинально это просто общественный транспортник, — ответил он, наконец. — Но СИС использует его для скрытной перевозки ценных кадров, обычно политэмигрантов, беглых преступников или дезертиров, ну и иногда ценных грузов.

— Несмотря на то, что вражеская разведка устраивает на корабль рейд за рейдом?

— Да, потому что рейд на гражданское судно устроить очень сложно, — пояснил Риан. — Из сорока рейсов десять будут "красными", но только один из них Империи удастся перехватить. По мнению СИС, статистика вполне успешная. Плюс, вполне вероятно, что параллельно с "Эсселесом" используются какие-то другие суда, которые проходят незамеченными... здесь я ничего сказать не могу, это не моя сфера работы.

— А какая — твоя?

— Полевое сопровождение агентов, — «хочешь знать правду — знай; и видь, что я не стыжусь своего прошлого». — Скрытное проникновение и любые услуги силового характера.

"Учитель" почесал затылок и кивнул:

— Отлично. Можешь предположить, кто стал причиной имперского интереса на сей раз?

— Вы же сами сказали: та тви'лечка, которая поднимала панику.

* * *

«Полевое сопровождение агентов».

Звучало достаточно двусмысленно и невинно, чтобы додумать всякие ужасы; но ведь тот, кто творит ужасы, едва ли захотел бы раскаяться. И, что важнее — едва ли смог бы. Если Кейну было сложно снова приучить себя честно платить за еду и топливо в автоматах — что говорить о монстрах, которые убивали людей ради развлечения?..

— И кем она может быть? — спросил он, мало надеясь на ответ.

— Кем угодно, — ученик пожал плечами. — Я давно оставил службу и плохо знаю их нынешний ассортимент, а обе разведки владеют достаточным количеством маскировочных техник, так что она на самом деле она вполне может быть, например, мужчиной-деваронцем или какие там экзоты сейчас в моде здесь в Республике...

Тем временем солдатик доконвоировал до них тви'лечку. Невзрачная голубая деваха, лекку даже не татуированы, одета в бросовые тряпки. Сошла бы за продавщицу с нижних уровней Шаддаа, и то со скрипом.

— Я — Вюн Асара, — заявила она немедленно. — Полномочный посол Республики, и я требую, мастер джедай, проводить меня к капитану этого корабля.

— Посол?! — Кейн иронично скривил рот; от её густого рилотского акцента вяли уши. — Ну так представьте свои верительные грамоты, что ли. А то назваться много кем можно, я вон вам скажу, что я — ситский император, тоже поверите?

— Не время для шуток, мастер джедай! У нас чрезвычайная ситуация, и вы обязаны...

— Она правда посол, — неожиданно вмешался рыцарь Редвин. — Я... я её видел. Она правда посол.

И от него повеяло такой жуткой, глубинной ненавистью, такой глухой жутью, что Кейн предпочёл чуть подвинуться в сторонку. А вот ученичку его было, как видно, не привыкать — он поспешил уточнить:

— Где?

— На Джурио, — ответил мириаланин, и в голосе его послышалось что-то вроде вызова. — Я видел её восемь лет назад на Джурио, падаван Джет. Мы там были... с учителем.

И Кэнан отчётливо понял, что он что-то важное упускает, потому что теперь той же жутью и ненавистью повеяло от ученика.

* * *

Рану ничего не говорило имя "Вюн Асара"; тогда эта женщина называлась Хелидоной. Но он хорошо помнил её лицо — на Джурио оно было повсюду. На плакатах — «Республика ждёт своих детей» и распахнутые объятья, — на объявлениях о розыске, на листовках — «Расскажи Хелидоне о своём горе». На голопроекции, с которой говорил учитель.

— Да, я была на Джурио, — гордо сказала Хелидона-Асара. — И на многих других планетах. Я — полномочный посол и склоняла населения в пользу союза с Республикой, мастер джедай. За это имперские свиньи назвали меня террористкой и преступной агитаторшей. За это меня преследует мофф Килран, корускантский мясник.

Ран хорошо помнил, как всё начиналось; учитель как раз болтал по голо с дядюшкой Тремейном, когда на параллельной линии возник Дарт Соверус и попросил завернуть на Джурио, потому что там "начались беспорядки" после открытия республиканского посольства. Учителя часто гоняли разруливать мелкие конфликты; благо, тот всё ратовал за мир и дружбу и в общем успешно ухитрялся успокаивать рвущихся в драку — что своих, что чужих.

В общем-то, никто настолько не ожидал ничего дурного, что Рану даже позволили поехать с учителем — вместо Ашары, счастливо умотавшей куда-то навстречу то ли личной жизни, то ли коррибанской библиотеке.

— Вы, значит, натуральная героиня, если так, — с уважением сказал солдатик-катар. — Мастер, сэр, может, правда её к капитану отвести?

— Да какая она героиня! — выкрикнул Ран.

Ему надо было придумать что-нибудь, что видел на Джурио Редвин, но вместо этого он вспоминал то, что Редвин видеть не мог, никак не мог.

— Вы ведь осознаёте, господа, что, восставая против Империи, вы восстали и против сердца её — ситов? — голос учителя холоден, как утренняя роса в Долине Погребений, и Рану жутко видеть, как меняется этот человек... забрак, всегда такой тёплый и живой.

— Вы учите нас, что прав тот, кто сильней, — ухмыляется Хелидона, её огромное лицо нависает над ними бледным голографическим призраком. — В таком случае, свою правоту мы доказали более, чем достаточно. Империя должна покинуть Джурио в течение трёх суток — вот наше требование.

Учитель качает головой. Толпа, вооружённая и довольно агрессивная, только и ждёт конца представления с проектором, чтоб обрушиться на одинокого сита, который отчего-то не спешит тянуться к оружию. За спиной у них виден распятый на стене участка капитан городской охраны.

— Вы готовы идти против нас? — спрашивает учитель у толпы, словно не замечая собеседницу. — Готовы сражаться с нами? Если на большее, чем запытать до смерти обычного капитана городской стражи, вас не хватает, сдайтесь сейчас, и вас будут судить по справедливости. Виновные будут казнены, но невинные смогут вернуться в свои дома и жить, как прежде.

— Тот, кто просит — всегда слаб, — говорит Хелидона. — Ситх, пожалей этого ребенка, если не жалеешь себя: сдайся. Беги прочь. Отдай Республике то, что эти храбрые люди взяли своей волей и своими руками.

Её слова встречают одобрительные крики, и Ран плотнее сжимает кулаки. Ему страшно, ему очень страшно, но он должен превратить этот страх в силу. Тем более, что учитель спокоен. Но от этого только страшнее.

— Как вы можете позволить руководить собой паре сотен наёмных улыбашек и лживой декламаторше? — удивляется учитель. — Разве они могут превзойти тридцать лет мира и покоя, которые мы подарили вам?

— Смотрите, как он трусливо блеет, — смеётся привидение. — Смотрите: он ничего не может сделать, потому что у меня заложники. Но это он считает их заложниками; потому что они наши пленники. И мы казним их за преступления против Республики. Смотрите: он, угрожающий вам — он бессилен помешать мне!

И крупный план сменяется общим, и республиканские солдаты ставят к стенке немолодую женщину.

— Начнём же с коллаборационистов! — весело объявляет Хелидона. — Она была имперской подстилкой и рожала детей для Империи. Ситх, помни, она умирает потому, что ты отказался сдаться. Это ты убил её.

Залп — и от женщины остаётся уродливая обгорелая туша. Учитель впервые оборачивается к голограмме.

— Нет, — говорит он тихо, но все его слышат. — Её убила ты. Я убил их, — он поводит рукой, и первый ряд собравшихся валится на землю, как тряпичные куклы, бесшумно и страшно. — И вот их, — второй ряд следует за первым. — И этих тоже я, — третий ряд беззвучно кричит, охваченный белым пламенем молний.

Глаза у учителя пустые и холодные.

— Вы всё ещё свободны сдаться и уйти, — напоминает он собравшимся. — И принять имперское правосудие.

Редвин ничего такого не помнит, он не может помнить ничего подобного. Но он может помнить призрак, который приказывал убивать стариков, детей и домохозяек. Может помнить распятого на воротах участка старика-капитана. Головы чиновников, выставленные в окнах посольства. И то, что когда разбираться с восставшими прибыл представитель Тёмного Совета, Хелидона висела на орбите соседней планеты и ничем не рисковала.

* * *

— Учитель, на пару слов, — прошептал ситх.

— Эскортируйте госпожу посла до мостика, лейтенант, — самым уверенным тоном приказал Кейн.

Дождавшись, когда они уйдут, он кивнул ученику, позволяя говорить.

— Учитель, эта женщина... я кое-что о ней слышал. Если она та самая, и падаван Редвин не ошибается, обвинения в терроризме совсем не беспочвенны.

Голос у него дрожал от сдерживаемых эмоций, а Редвина прямо потряхивало, и Кейн чувствовал, как его краем задевали какие-то жуткие картины: кого-то волокут по улице, привязав за ноги к спидеру; отрубленные головы выставлены в окнах, как цветочные горшки; старуху с опухшим от побоев лицом ставит к стенке отряд в рыжих доспехах...

— Тактики, которые она применяет, чтобы добиться выхода планеты из Империи, — старательно подбирал слова ученик, — сложно назвать стандартными. Обычно она инициирует полномасштабные бунты даже на самых мирных и довольных планетах. Сначала её люди начинают террор против чиновников и видных сторонников режима; потом следует "революция" и массированная пропаганда — и вот уже через неделю или две, планета тонет в крови и хаосе, к которому частью с перепугу, а частью из стадного чувства присоединяются местные жители...

— Я знаю, это прозвучит странно, — подал голос Редвин, — но, может, выдадим её имперцам, если она им так нужна? Вдобавок, мы этим спасём "Эсселес" от стычки с мясником Килраном...

Кейн решительно мотнул головой:

— Никакого самосуда, вы что. Я понимаю, рыцарь Редвин, вы видели ужасные вещи, но не обязательно в ответе за них была эта женщина. Мятежи и бунты против угнетателя часто ужасны и кровавы, это их природа.

Помолчал и добавил, потому что червячок сомнения его всё же точил:

— По крайней мере, никакого самосуда, пока мы не убедимся в том, что она именно такова, какой вы её считаете.

[1] Первым актом агрессии мандалорцев против Республики был геноцид катаров, на, собственно, Катаре, совершённый маршалом Кассусом Феттом. Выжило небольшое число представителей расы, жившие в диаспоре.

— Забавно... еще недавно я сердился, что вы всё нейдёте, но вот сейчас... сейчас я скажу, что вы пришли невероятно вовремя, мастер Дрэй.

— Даже так? — дух усмехнулся. — И почему же?

— Потому что я встретился со своим братом, — просто ответил Реут.

— С тем, который шпион, или с тем, который наёмник?

— С тем, который родной.

* * *

И если бы Реут не знал в точности, что стоявший перед ним сит — его брат Реувен, он никогда бы не догадался. Что там — он не догадался бы даже, что этот сит по крови — забрак. Рога Реувена (ныне известного как лорд Прад) был спилены под корень, лицо иссечено шрамами от сведённых узоров. Алая кожа, жёлтые глаза — мало кто усомнится, что наследник Саллаанов чистокровен, как и все они.

— Каллиг, — то ли спросил, то ли просто констатировал он.

— Дарт Нокс, — поправил Реут.

Старший брат или нет, но лорд Прад был всего лишь лордом, а Реут — двадцать лет как в Тёмном Совете.

— Дарт Нокс, — согласился тот. — Что вам от меня надо?

— Объяснений.

Идея принадлежала юному Сэйтарату. Ознакомившись с проблемой, он предложил подход, поистине революционный в своей простоте:

— Милорды, но мы же на Воссе! Всегда можно вызвать его сюда для продления, подписи или оформления очередного пропуска, ну или просто «пророки хотят тебя видеть, потому что хотят».

— Пророков приплетать не стоит, он может испугаться, решив, что его задание вскрылось — возразил Серевин. — Но идея хороша. В конце концов, чужак никогда не может предоставить достаточно доказательств своей благонадёжности...

— Дарт Нокс, разве я сделал что-либо, что может повредить предприятиям Сферы Древнего Знания на Воссе?

И правда, отчего не удивиться, что вместо посла или очередного пёстрого пророка отчёта требует один из Совета?

— Мне известно о вашем задании, лорд Прад, вы можете не тратить времени на запирательство, — спокойно сказал Реут. — И хорошо бы, чтобы вы решили не тратить время также и на бессмысленные попытки сражаться. Вы ведь понимаете, что проиграете.

По крайней мере, с наибольшей вероятностью — проиграет; мастера меча часто терялись, обнаружив, что жертву невозможно убить, и это часто стоило им жизни или, по крайней мере, гордости.

— И что же вам известно, Дарт Нокс?

— Лорд Прад, вы лучше меня знаете, что, — холодно возразил Реут.

— А вы лучше меня знаете, что я уже выполнил своё задание. Можете уничтожить меня, я с радостью умру за Учителя.

* * *

— Вот даже как... — Дрэй снова усмехнулся. — Но ведь Барас не из тех, за кого умирают — да?

Он стоял на краю обрыва, подставив лицо серебристому ветру. Внизу, бесконечно далеко, жидким золотом переливались волны Силы.

— Именно. Я счёл нужным продолжить допрос. Счёл нужным рискнуть. Риск окупился, но теперь я не знаю, что делать.

— И чем же окупился риск, лорд Каллиг?

— Учитель — это не Барас, мастер Дрэй. Барас — лишь его орудие, которое использовали вслепую. Более того, в цели Учителя входит столкнуть лбами Империю и Республику в новой — последней — войне.

— Неужели снова Камарилья? — дух даже заинтересовался.

— Тоже об этом подумал, но нет. Камарилья принципиально не берёт в свои ряды одарённых.

— Они могли измениться. Ведь их цели тоже изменились: с мира во всём мире и удержания нас и вас в разных углах Галактики на обычную, банальную власть и безнаказанность.

— Это так... и более того — я не сбрасывал бы их со счетов. Потому что они плохо лежат, и не взять их было бы глупостью.

— Но вы же не берёте. Хотя вам нравится забирать плохо лежащее.

— Наш надсмотрщик всегда говорил: то, что плохо лежит — должно встать и пойти хорошо работать. Но если серьёзно, то я никогда не свяжусь с Камарильей — просто потому, что там слишком много грязи, на зачистку которой уйдут годы и нервы.

— Однако если это будет кто-то беспринципный и нуждающийся в людях?..

— В людях, готовых сражаться и умирать за идею, — уточнил Реут. — Да. Готовый материал, бери, дорабатывай слегка и пользуйся всласть. Я уверен, что Учитель, кем бы он ни был, не прошёл мимо. Но всё же Камарилья — лишь его орудие, одно из многих.

— А сам он тогда кто?

— А вот это самое жуткое, мастер Дрэй. Это то, что я хотел вам сказать. Я рискнул — мне привычно слышать слово Учитель в конкретном контексте, вы же знаете. Я думал, что мы всё-таки не добили Даркспаннер, или, скорее, что кто-то из её ближайших сподвижников играет из-под полы.

— Но?..

— Но это Реван, мастер Дрэй.

* * *

Это был риск, о да; но — Сила это была или просто жизненный опыт — Реут был уверен в своём решении.

— Хороший ответ, брат Реувен, — сказал он. — Достойный.

И увидел, как у того в глазах упрямство отчаяния сменяется торжествующей надеждой.

— Если думаешь обмануть меня, притворившись одним из нас, — усмехнулся тот, — то покажи Знак.

Реут молча кивнул и принялся копаться в карманах. «Знак... забавно всё же, как наши в него верят. Как будто никто чужой не может его добыть и использовать». Учитывая, что свой он получил от блаженной памяти Сандора именно с целью внедрения в Братство... особенно забавно. Теперь эта тримантиевая подвеска в виде круга с четырьмя лучами на короткой цепке, изрядно стёршаяся за двадцать лет, была покрыта позолотой. Обычно старейшины просто делали себе новый Знак, но Реут слишком дорожил памятными вещами — он и от столь же дешманской (от слова "деш") заколки, своего первого в жизни приобретения, никак не мог отказаться.

— Старший брат, — почтительно поклонился Реувен, доставая свой Знак.

Серебро, однако. Непонятно: если тримантий и бронзу Реут мог всех и не вспомнить — всё же пара миллионов человек, и это по наименьшей мере — то серебро носили не более десяти тысяч. И все они, так или иначе, прошли через руки Мастера. Через его руки.

«Не подавать виду».

— Будь осторожнее, — строго сказал он. — Ты готов пожертвовать собой ради Учителя — прекрасно; но живым ты куда нужнее нашему общему делу.

— Моя жизнь — лишь ступень великой лестницы, — тихо возразил тот. — Так сказал Учитель: «Ты совершил много преступлений в прошлом, Реувен — так пойди же и умри за них. Умри за брата, которого ты отдал на опыты. За первого учителя, которого прикончил по приказу второго. За всех обманутых. За всех, кто был ступенями для тебя».

Всё это было слишком страшно и трагично, чтоб смеяться, но смеяться всё-таки хотелось. Наивный Реут был уверен, что брат в курсе его карьеры и мирского имени. Но если бы. Страдать по покойнику куда веселее, чем нервно оглядываться, не прилетит ли с Коррибана... услугой за услугу.

— Учитель знает, как сказать, — вздохнул Реут. — И кто я такой, чтобы с ним спорить? Но, думаю, ты согласишься, брат Реувен: никому не будет беды, если ты отложишь ненадолго своё искупление и поработаешь на Братство живым. Серебряных всего пара десятков тысяч, а Галактика велика и неустроена, в конце-то концов.

* * *

— И как? Ваш довод нашёл понимание?

— Раскаявшиеся грешники — упёртые ребята, — мотнул рогатой головой Реут. — Они так заняты своим искуплением, что не желают видеть ничего вокруг. Род эгоизма, если подумать, просто общественно поощряемый.

И поперхнулся, сообразив, что его мнение могут принять на свой счёт. И не то, чтоб необоснованно принять.

— Жестоко, — Дрэй вздохнул. — Но иногда справедливо. Если вам интересно — да, на Ревана похоже. Он всегда тяготел к насаждению справедливости и с годами всё меньше оглядывался свериться с милосердием. В этом мы были похожи.

— В этом похожи все, кто ставит справедливость во главу угла, — Реут пожал плечами. — Но ведь я рассказывал: Реван умер у меня на руках. Я не успел исцелить его, и осталась только одежда, а тело исчезло. Как положено вам, джедаям.

— Но это миф, — возразил тот. — Популярный, да. Нами самими созданный и поддерживаемый — тоже да. Так можно объявить недостаточно истинным любого джедая, чьё тело не распалось само собой на мидихлории — например.

— А на самом деле?

— А на самом деле, лорд Каллиг, мы умираем так же, как все люди. Так же, как вы, ситы. Только если джедай при жизни прошёл цепь посвящений в древние таинства, позволяющие сохранить жизнь после смерти тела — перевести тело в другое агрегатное состояние, фактически... тогда да, его тело исчезнет.

— Потому, что оно никуда не денется, — рассеянно кивнул Реут. — Потому, что оно просто станет другим, созданным из чистого эфира. Но Реван умер! — упрямо повторил он. — Я знаю. Я помню.

Уходящая из-под пальцев жизнь, ускользающая душа. «Не уходи, я приказываю: живи!» — и тишина в ответ. Темнота, оставшаяся там, где только что горел огонь, способный осветить — или сжечь — целый мир.

— Вы помните, — согласился мастер Дрэй. — Но всё ли вы знаете?

* * *

— ...в итоге вышло, что я убил его. Непростительно.

— Разве для ситха не нормально убивать джедаев? — спросил дух. — Разве для любого не нормально убивать тех, кто покушается на жизнь триллионов?

— Но это было неправильно. Я должен был... что-то другое. Остановить его как-то иначе.

— Вы должны были его остановить. Как — уже другой вопрос.

Реут тоскливо схватился за голову:

— Но это было ошибкой, вы понимаете? Ошибкой! Я не успел, я не среагировал вовремя...

Мастер Дрэй легко коснулся его плеча призрачной рукой:

— Все ошибаются, ситх. Рано или поздно, так или иначе. А потом слабые гибнут. А сильные встают и продолжают путь. Или находят себе новое дело. Вы не думали о его предсмертной исповеди, лорд Каллиг? Мне мерещится в ней много недоброго — для нас всех.

* * *

— Реван был великий человек, — устало развёл руками Реут. — Сомневаюсь, что он сам о себе всё знает.

— Ваши духи, стало быть, молчат?

— Авр... Авр не верит, снова. Он и тогда не верил, вы ведь понимаете.

— Будь я на его месте, тоже бы не поверил. Тяжело опрокидывать кумиры, которым служил всю жизнь. Можно из-под них и не выбраться, — доверительно сообщил он. — А второй?

— Хорак-мул ничего не слышал о возвращающихся из мёртвых джедаях, но имеет мнение, что якшавшийся с раката и учившийся у "клятого Тенебрея" человек может и не такое.

— А от забрака и ждать нечего, слишком молод... значит, вы будете снова просить меня вас сопровождать?

Реут снова развёл руками — мол, «а что мне ещё остаётся?»

— На том основании, что я знал Ревана?

— На том основании, что вы мне нужны, мастер Дрэй. Нужна ваша помощь и ваш совет.

— Вы можете их получить и здесь, достаточно попросить.

Этот разговор — с небольшими вариациями — повторялся уже столько раз, что и считать надоело.

— Я не справлюсь один. Я уже не справляюсь. На кого ещё мне положиться?!

— На ваших друзей? — удивлённо возразил Дрэй. — На ваших братьев? На ваших подданных, наконец?

Реут болезненно скривился:

— Как я могу положиться на тех, кому не могу довериться? Кому я вынужден давать кусочек правды, чтобы не получить ещё мешок проблем себе на горб?!

— По-моему, здесь проблема не в них, а в вас, — вздохнул мастер Дрэй. — И не уверен, что здесь я буду в силах помочь.

— И всё же...

Дрэй устало посмотрел на него пустыми бельмами глаз.

— Зануде, — поучительно сообщил он, — иногда проще покориться, чем тратить время и силы на сражение с ним. Давайте сюда ваш договор. Но вы должны отпустить меня, когда достигнете цели.

Чем ближе они подходили к Биссу, тем больше сходил с ума эфир.

...Аджанта, Карнисс, ЗоЗаан и Сорзус просят Багряного Климена благословить их дружбу и сохранить её нерушимой, как нерушимы стены цитадели Зиоста...

...Мать Сорзус, пошли здоровья и долголетия Чионро и Шапире...

...Стоящему у начала миров, облачённому в золото и багрец, коронованному орихалком Хорусету — слава! Открывающей ворота ночей и двери дней, облачённой в ночь и сокрытой под вуалью времён Хатнефтис — слава! Да не прекратится их танец вовеки, и да продлят они дни владыки Адаса на престоле его, престоле отца его, сына их Морабанда...

...в день своей свадьбы Элрис и Викона приносят дары и благодарность...

...Рион Ракхару, наречённый лорд Виндикан, обещает Морабанду, Отцу своему и Матери своей, освободить его от оков...

— Что это?! — Тремейн нервно перебрасывал бегунок с одного канала на другой, но хор голосов не желал стихать.

Кто-то восхвалял богов просто так, кто-то клянчил личного благополучия, кто-то хвалился своими достижениями. Они говорили вперебой, не слушая друг друга — люди из прошлого, совсем недавнего и бесконечно далёкого.

...Лаорис просит Чёрно-Белого Алена указать ему верную дорогу к завершению вступительных испытаний...

...Я покорил Ин и Кабош, и джедаи были — как пыль под ногами моими. Я бросал их души, как сено лошадям, и слуги мои пожирали их. Я — Тулак Хорд, хозяин хозяев и владыка владык, и звездный мост дрожит, когда я ступаю на него...

...Тенебрей просит всех богов послать ему рассуждения, просветлить разум, указать путь...

...Да не угаснет Звездный Мост, да не утихнет солнечный ветер, да не иссякнет золото в горах Медриааса, да не забудут имя Хорусета и Хатнефтис дети их, да придут они путями Алена под кров Климена, и да будет Амбрия милостива к их памяти...

— Древний обычай, глубокий и суеверный одновременно, — Око Икс пожал плечами. — Самые важные молитвы записывают и бесконечно проигрывают в эфир. Считается, что каждый, кто их слышит, невольно повторяет их, что-то в этом духе.

— Всё-таки Империя меня поражает, — качнул лекками Тремейн. — Вроде бы рациональное государство, а тут... джедаи, по крайней мере, не веруют ни в каких хорусетов.

— О да. Они верят в то, что все хорусеты — не более, чем символы и архетипы их подсознания, сквозь которые они должны увидеть собственное духовное совершенство. Не уверен, что это намного лучше. Хорусет хотя бы добрый создатель, любящий своих детей, а не чудовище, которое ждёт нашей смерти, чтоб съесть наши души[1].

Тремейн пожал плечами:

— Людоедской идеологии пристала людоедская религия, разве нет? В любом случае, где конкретно на Биссе следует искать наш контакт, я так и не понял? Ты явно лучше меня знаком с этим... интересным заповедником.

— Если судить по координатам, контакт прячется в храме Адноны.

— Прячется?

— Это убежище, агент. Место, где неугодные сильным мира сего могут найти приют и защиту. Странница Аднона, видишь ли, достаточно реальна для этих самых сильных, чтобы страх перед ней перевешивал в их душах жажду действий. Поэтому рекомендую тебе оставить "Фантом" поодаль и идти к храму пешком: местные не должны принять твой визит за злонамеренное вторжение.

* * *

— В противном случае, как вы понимаете, ваша участь будет печальной. Мои люди на вашем корабле обеспечат это.

Кейну было немного не по себе, но он старался держаться и смотреть голограмме своего детского кошмара прямо в пустые мерцающие глаза. Палач Корусканта, Мясник Килран... о его "подвигах" на ниве управления оккупированной столицей ходили легенды. А той толики этих подвигов, которая коснулась лично Кейна...

«Не думай. У тебя и без того дел хватает».

— Я очень сожалею, но угрозы ещё никогда не были достаточным доводом для нашего Ордена. Вюн Асара находится под защитой презумпции невиновности и под защитой Республики, пока не будет доказано обратное.

— Что ж, — Мясник растянул полные губы в лживой улыбке, — доблесть джедаев прекрасна, и мне будет жаль, что столь доблестный мастер встретит столь печальный конец.

— Но как же перемирие? — вмешался помощник капитана.

— Если никто не выживет, кто сможет поведать о нарушении договора? — сладко пропел Мясник. — Ещё раз примите мои соболезнования, уважаемый мастер. Боюсь, больше нам не доведётся побеседовать.

Странно было смотреть на легендарного злодея и видеть тучного, тяжелого даже в виде голограммы, изуродованного шрамами старика, с трудом держащего спину прямо. Ещё одно напоминание о том, сколько времени прошло.

— Он зарывается, — прошептал ученик. — Совет просто не мог одобрить открытого нарушения перемирия.

— Нам от этого, конечно, будет много легче и безболезненней помирать, — хмуро буркнул солдатик.

— Нет, умирать нам нельзя, — это уже Редвин. — Надо что-то придумать.

— В принципе, от свободы нас отделяет только луч захвата, — пожал плечами ученик.

— Но установка-то на вражеском корабле... — помощник капитана, принявший командование по случаю смерти командира, потёр переносицу. — Но мастер Джет, нам сейчас не до абстрактных планов! Третий шлюз захвачен, нас берут на абордаж!

Ученик коротко кивнул:

— Мастер, за мной. Я хорошо знаю дорогу.

«Не думай, — снова напомнил себе Кейн. — Об этом тоже. Дел слишком много».

* * *

В сущности, храм Адноны был обычной алдераанской базиликой. В такой продавали билеты на перелёт из Ру Ценус до Солнечной Долины, в такой располагалась малая биржа дома Тул и органовский центр занятости. Типичный кривобокий грибочек, грязно-белый, с поясом окон под "шляпкой". Даже красноватые изразцы в глубоких желобах узора, волнами изрезавшего стены, были глубоко традиционны. Наверняка и сделаны они были из правильной исинской глины.

Здесь, в джунглях Бисса, среди буйной зелени и пахших молоком и мёдом пёстрых цветов, всё это смотрелось одновременно невероятно чуждо и невероятно уместно — а впрочем, полному слиянию противоположностей мешал широкий двор, вымощенный красноватой порфировой плиткой самого джуранского вида и чугунный забор, прутья которого сплетались в вензеля домов Органа, Тул, Кортесс, Альде, Ульго, Пантир... и ещё каких-то, которые Тремейн не мог опознать.

По красным плиткам двора в десяти шагах от двери — жёлтой, красиво вписанной в арку входа, всё, как полагается — была проведена чёрная черта. Здесь должен остановиться всякий, кроме тех, кто ищет у богини защиты. Отсюда можно позвать того, с кем желаешь встретиться. Можно даже использовать коммуникатор. Но заходить за черту — нельзя.

Тремейн переступил с ноги на ногу. Боль от недавно прошедшей трансформы — одной из наиболее сложных в его коллекции, превращавшей его в практически неотличимую от настоящей катарку — бродила по телу, мешая стоять смирно. Он в любом случае собирался ближайшие несколько месяцев провести в этом облике, сменив свои лекку на лицо покойной Вивьен — и в любом случае не считал нужным показывать непонятному братнину мальчику своё настоящее лицо.

Но вместо татуированного арканианина из желтой двери вышла девочка-подросток в простом белом платье. Строго посмотрела на Тремейна и снова скрылась в храме-базилике. Лицо у неё было настолько типично алдераанское, что на миг стало страшно: а вдруг это была... сама? Вдруг Аднона и правда существует, и даже может вот так вот просто явиться какому попало агенту?

«Нет, чушь, чепуха». Он нервно взмахнул рукой и вздрогнул: катарская лапка сменилась его родными пальцами. Жёлтая кожа, чёрные точки узора на костяшках.

И лекку — он чувствовал, как они снова задрожали, отражая его страх и недоумение.

А дверь снова открылась, и на сей раз из неё вышел Аррери. Высокий, как и все его сородичи, несколько грузный, в простом офицерском мундире пехотных войск. С узором татуировок, делавших юное лицо ещё более юным, и арканианскими бельмами вместо глаз. «На поясе — два меча; значит, "налётчик"?» За спиной у него затаилась всё та же странная девушка.

— Здравствуйте, агент Тремейн, — молодой арканианин молодцевато отсалютовал по всей форме.

«Моё имя звучит слишком часто последнюю пару месяцев», — мрачно подумал он.

— Простите, если причинили вам неудобство, но вы не можете винить нас за излишнюю предосторожность. Это — Джейса Виллсэм, моя ученица.

("Помнишь, агент? — шепот Ока Икс ввинтился в уши. — Джейса Виллсэм, мы искали про неё информацию для Бараса?")

Он помнил, да. Бесценное сокровище джедаев, легендарное их оружие, всемогущая девочка, угрожавшая всей имперской агентурной сети. «Кажется, сейчас я ненавижу своего брата». Клятый забрак, невыносимая полосатая дрянь, как обычно, преподнёс ему бесценный подарок, но таким способом, чтоб благодарить его совершенно не хотелось. Даже наоборот.

— Простите, агент, — девчонка нагло заглянула ему в глаза. — Я сейчас постараюсь вернуть всё... как было. Просто вы очень умело прячете свою настоящую сущность. Я не могла разглядеть без... этого.

— Ничего, бывает, — нервно улыбнулся Тремейн.

«Кажется, эта будет пострашнее всякой Адноны. Но и куда полезнее».

* * *

— Это была ловушка, — посол Асара стояла в проходе, сложив руки на груди, и подергивая лекками. — Вас отвлекли открытой атакой, а тем временем Железный Кулак и его мандалорцы захватили мостик.

— Она хочет сказать, «защитите меня от них», — поспешил с непрошенным пояснением Редвин.

— Вы обязаны освободить команду, мастер, — нахмурила лекки посол. — Вы же понимаете, они начнут казнить заложников, если не получат желанного.

«А героические самопожертвования, значит, в планы не входят. Ну ладно, не всем же быть героями».

— Это наш долг, посол, — Кейн пожал плечами.

Мон-каламари, командир охраны, грустно булькнул, что мостик отрезан от остального корабля силовым полем, и это поле отключить могут только инженеры. Потому что доверять вопросы безопасности охране протокол не позволяет. Так что к ним и надо идти.

— Ашла милосердная, зачем ходить куда-то? — посол небрежно отпихнула мон-каламари от терминала. — Можно просто перезагрузить узлы, и...

— Но тогда весь персонал реактора выбросит в космос, госпожа посол! — всплеснул плавниками начальник охраны.

— Значит, они погибнут героями ради спасения "Эсселеса", — холодно ответила та. — Пустите меня к клавиатуре, лейтенант. Я приказываю.

— Это преступный приказ, и я запрещаю ему следовать, — подал голос катар.

— А вы?.. — булькнул тот неуверенно.

— Майор Роу, Погромщики, — тот аж каблуками щёлкнул. — Выше тебя по званию, так что.

Кейн стряхнул оцепенение и поспешил поддержать кошака:

— Отойдите от клавиатуры, посол.

Та недоумённо оглянулась на них:

— Вы готовы погубить весь корабль, лишь бы не запачкать белые перчатки?

Головы в окнах, тело, прицепленное за ноги к спидеру, избитая старуха, сваленные поленницей трупы у подножия древнего памятника, горящие дома и распятое на стене тело старика в имперском мундире... И снова то же, только лица другие, другое небо и другое солнце, даже имя другое, но одно неизменно: лицо красавицы-тви'лекки в призрачном мерцании проектора...

— Нет, нет, белизна перчаток меня интересует мало, посол. Лейтенант, канал связи с Килраном. Майор Роу, я прошу вас... нет, умоляю: не возражайте.

— Будем считать, я слеп и глух, — кошак дёрнул ухом. — И вообще не заметил никаких переговоров с врагом.

[1] Официальная концепция Силы на момент последнего пересмотра старого канона была примерно именно такова. В среднем, живые существа — это просто этап и побочный продукт жизненного цикла мидихлорий, а Сила хочет, чтоб вы умерли и пополнили её своими уникальными, несущими ваш жизненный опыт мидихлориями.

Ашара не стала сопротивляться аресту.

Если агент Шан хочет усугублять своё и без того некрасивое положение, выдвигая обвинения против невиновной ученицы уважаемого мастера-миралуки — удачи ему. Ни один запрос на Тифон не минует Сидонии Кальвиры, а Сидония Кальвира не подведёт доверия Братства. Оставалось сидеть смирно и ждать, когда придут просить прощения, провожать с почётом и обещать исполнить любой каприз.

Ашара опустилась на пол камеры, сняла с шеи медальон на цепочке и положила его перед собой. Сейчас он был похож на обычный камушек — бесформенный, покрытый плотной чёрной оболочкой. Чтобы использовать его в мече, надо было сначала освободить его от пут. Дать ему жизнь, имя и цвет.

Этот кристалл они с Дарт Заш добыли на Илуме взамен старого, бледно-синего. Тот служил верой и правдой почти двадцать лет, но пару месяцев назад неожиданно треснул.

— Это значит, ты изменилась, — пожал плечами учитель. — Вы больше не можете быть одним целым. Отвези его в храм на Джедду — пусть заживёт и ждёт нового хозяина.

С тех пор, как он спустился к Сердцу Илума, он верил, что кайберы — живые и почти разумные существа. Заш была проще:

— Тебе нужен новый кристалл, а мне нужно кое-что из захваченной библиотеки. Предлагаю отправиться вместе, — сказала она.

Ашара хотела было возразить, что пусть лучше ей сделает кристалл учитель, великий мастер по этой части, но... возражать Заш? На такую глупость способны не только лишь все, как сказал бы канцлер Керрик.

Странно, но кристалл нашёлся вовсе не в одной из Пещер Испытаний.

Он лежал на полу в библиотеке — среди нескольких десятков таких же невзрачных камушков, выкатившихся из опрокинутого ларца. А теперь он лежал на полу камеры. Лежал и звал её, сперва тихим шепотом и грёзами о детстве, потом — всё громче, всё более яркими видениями, пока Ашара не забыла, кто она.

* * *

Она была магистром-джедаем, и два её меча сияли белизной бесстрастия и светлой ярости. Она стояла напротив своего противника — раненого сита, отчаянно пытающегося хоть куда-то деться от неминуемой смерти, корчащегося на красноватом камне плато. Два меча у неё, у него — жалкое потрескивание разрядов на кончиках пальцев. Один удар — и бой будет выигран, последний защитник Коррибана падёт, война окончится победой.

Ашла велит тебе хранить мир.

Ашара убрала мечи и протянула ситу руку, предлагая мир и помощь. Ни одна победа не стоит смерти беззащитного и беспомощного, ни одна победа не стоит падения во тьму.

Я не пролью крови без крайней необходимости.

И вот, её противник поднялся на ноги, выхватил меч. Сейчас, как и положено ситу, он нанесёт предательский удар... но тот отводит в сторону направленный в Ашару выстрел и протягивает ей руку.

Учитель вложил ей в ладонь чёрный кристалл и исчез.

Она была сит-леди, царственной и прекрасной, в платье из звёздного шёлка и плаще из веды. Золото украшало её лицо, коруски и радужные камни были в оправе её колец. Она была судьёй, и за ней было право решать, кому жить и кому умирать. В её руках были чужие судьбы. Перед ней был катар со смешными точками на щеках и на лбу, с жёсткими кустами каштановой шерсти на голове. Его звали Риен, и когда-то он был её учителем. Он унижал её, он обижал её. Он никогда не давал ей воли. Теперь он должен умереть за то, что он — джедай и посмел попасться на глаза ситам.

Боган велит тебе быть справедливой.

Ашара покачала головой. Никто не должен гибнуть просто за то, что родился не на той стороне Силы. В конце концов, однажды и она сама была джедаем. Пусть катар поклянётся не чинить препон Империи и идёт своей дорогой.

Я не позволю эмоциям замутить моё суждение.

Джедай встретил её взгляд — и низко поклонился, благодаря за жизнь. И она видела, что решимость хранить свои обеты пошатнулась в нём, и сомнения окутали его душу.

Мастер Риен вложил ей в ладонь жёлтый кристалл и исчез.

Она была пленницей в застенках, и всё её существо пронизывало болью, стоило попытаться вдохнуть или выдохнуть. Она кричала и билась, но палач был жесток и спокоен, и только повторял одно: «Назови имена старших реванитов, и всё закончится».

Бенду велит тебе хранить тайны, — Ашара помнила. Она молчала.

И боль схлынула, как уходит волна в часы отлива. Остался только застенок, и красный туман перед глазами, и палач, равнодушной рукой ведущий к креплениям Часкара. В рваной мантии, вымотанного, с обвисшими, слипшимися от грязи и пота волосами, еле передвигающего ноги.

«Если она молчит, допросим его». — «А вы уверены, что он выдержит?» — «Что ж, у нас ещё хватает этого отребья». — «А эта?» — «Пусть тут посидит. Потом, может, повторим процедурку... если понадобится».

Голова у него болтается, как у цыплёнка с перебитой шеей.

— Подождите, — выдохнула Ашара. — Подождите. Я всё скажу. Братство возглавляет Дарт Нокс.

Я не предам тех, кто мне доверился? — сокрушённо откликнулось эхо.

Оставив после себя красный кристалл, грёза схлопнулась.

* * *

Заш рассказывала, ситы тоже через подобное проходят. Не все, конечно — только самые конченые.

Они добывают чей-нибудь камень и заставляют его кровоточить, последовательно отвергая всё живое и человечное в своей душе. Отвергая не только свет — всё, кроме ненависти, обиды, злобы и холодного послушания хозяину.

— Когда-то и я заставила свой кристалл истекать кровью.

— Вы?! Но вы ведь... — Ашаре хотелось сказать "такой хороший человек", но она передумала.

Хорошие люди обычно не крадут чужие тела.

— Я, — кивнула та, плавно опустив на шарнире металлическую голову. — Мне было восемнадцать, у меня отняли моего обожаемого брата, и я не могла даже навещать его... место последнего упокоения. Всё было так легко, что я даже удивилась, — она усмехнулась, почти по-человечески. — А потом джедай-охотник, мой пленник, одолживший мне свой кристалл, спросил, что я чувствую.

Ашара не стала спрашивать, откуда джедай взялся там, где водятся Дарт Заш. Вместо этого она только заинтересованно кивнула.

— И я прислушалась к себе, ожидая ответа. Я думала: может быть, это будет торжество? Гордость? Злорадство хотя бы? Но там, внутри, была только пустота. И мне стало грустно. Больно. Тоскливо до невыносимости, мне захотелось отпустить джедая на свободу, отдать ему меч и бежать куда угодно, куда глаза глядят... и знаешь что?

— Что?

— Камень снова сменил цвет, — она зажгла свой меч и улыбнулась ярко-оранжевому клинку. — Но теперь это был уже мой камень. По-настоящему мой.

Ашара до боли сжала кристалл в кулаке.

— А что я могла? — сердито спросила она себя. — Ради каких-то реванитов позволить запытать Часкара у меня на глазах?!

— Каких-то? — себе же и ответила. — Как будто учитель уже не один из них. Как будто Часкар — не один из них.

— Что я могла? Или что я должна была?..

«Если она молчит, допросим его». — «А вы уверены, что он выдержит?» — «Что ж, у нас ещё хватает этого отребья». — «А эта?» — «Пусть тут посидит. Потом, может, повторим процедурку... если понадобится».

Голова у него болтается, как у цыплёнка с перебитой шеей, но глаза смотрят прямо и строго. В них нет страха — так почему есть у неё? Если он готов отдать жизнь за Братство, почему не готова она?

«Свою — сколько угодно. Но чужую? Жизни друг друга?»

Он чуть улыбается, и хочется плакать, такая она родная, эта его грустная улыбка.

И правда, есть ли выход проще.

— Увидимся у Климена, — шепчет он.

— Увидимся, — Ашара закрывает глаза...

...и очинается от резкой боли в ладони. Острые грани кристалла прорезали кожу чуть не до кости.

Острые грани чёрно-золотого кристалла с еле заметным красным отблеском в самой глубине.

* * *

Они стояли друг напротив друга — две немолодые женщины, обе носатые, обе смуглые и черноволосые. Одна была коротко острижена — неровно, словно и неумеючи. Вторая прятала длинные седеющие кудри под пёстрый платок. Одна была в чёрной кожаной куртке и чёрной доспешной юбке по моде столетней давности. Другая — в зелёной блузе и зелёной же юбке в мелкий тёмно-красный цветочек.

— Маршал, — склонила она голову.

— Реваншист, — ответила та. — Что привело тебя ко мне?

— Вспомнила, что ты существуешь.

Та, которую назвали маршалом, усмехнулась. В красных глазах её промелькнуло что-то — то ли насмешка, то ли горе, — и она спросила:

— И много вас таких, вспомнивших?

Названная реваншисткой покачала головой.

— Но тебя поминают в пословицах, — неловко попыталась она перевести тему.

— Меня ли?

Они могли бы быть сёстрами, так они были похожи. Вот только все черты лица у первой казались словно бы карикатурой на вторую: что у той было яркой красотой, у этой было столь же ярким, но почти уродством. Но всё равно, раз увидев, её нельзя было забыть — и многие мечтали о ней, как не мечтают о признанных красавицах.

— Почему я, Реваншист? Разве больше тебе не с кем поговорить?

— Не с кем, — вторая женщина устало опустилась на камень. — Ты не поверишь, но не с кем.

— Это значит, что ты проиграла, — развела руками первая.

— Почему?

Та снова развела руками — мол, разве это не очевидно?

— Почему? — повторила вторая.

— Потому что побеждать в одиночку не может никто.

— Тебя всегда подводило то, что ты слишком много полагалась на свои войска и слишком мало — на себя.

— А я разве про войска? — подняла та брови. — Реваншист, серьёзно, нельзя быть таким наивным.

Если приглядеться, даже кирасы у обеих были одной конструкции. Просто первая прикрывала её надоспешной курткой, а вторая — модной блузкой.

— Почему ты на Зелтросе? — резко перевела она тему.

— Всегда любила эту планету, — пожала та плечами. — И всегда ненавидела то, что вы с ней делаете. По крайней мере, под моей защитой зелтроны были свободны от ужасов ваших... визитов.

— Ужасов?

— Никогда не пробовала представить, каково это — когда тебя мучают, насилуют, используют, словно у тебя и души-то нет... а тебе от этого хорошо и приятно, потому что палач же наслаждается?..

— Но ты всегда была одна! — снова отчаянная смена темы. — Значит, ты проиграла ещё тогда?!

Первая женщина только рассмеялась невесело.

— Я неплохо брыкалась, не желая этого признавать, не так ли?

— Ты знаешь, что тебя считают мужчиной?

— Я помню, что ты мужчиной точно была, — она помахала ладонью у подбородка. — С бородкой ещё такой моднявой.

Первая — по крайней мере, на вид, — была безоружна. У второй на поясе висел меч.

— Почему ты здесь, Реваншист? Почему ты хочешь говорить именно со мной?

— Потому что тебя не было в моей жизни. Был золотой болван, сжегший Катар.

— Наверное, он был безграмотен? Я сжигала Катарр. Два "эр".

— Ты ответишь или нет?

— Это зависит от вопроса, Реваншист. Выпьешь со мной?

— Я не пью.

— Что ж, хоть что-то не меняется... а если так: я буду пить, а ты — смотреть и завидовать?

— Ты ведь мертва.

— Ты тоже.

Вторая женщина тяжело вздохнула и склонила голову, признавая поражение.

— Но вот что: пей сколько угодно, а чтоб у меня было хоть что-то съедобное. Зависть подпитывать.

— Мастер, что-то не так? — тревожно спросила Сайфер.

— Нет. Ничего, — отмахнулся он.

«Нет. Ничего...» — страшные и прекрасные слова. Колдовские. Кажется, протяни вперед руку, скажи: "Нет ничего", — и падет иллюзия, мир осыплется осколками зеркал, и останется только свет. Золотая вечность, всегда готовая обнять и упокоить любую заблудшую, заблудившуюся душу. Последнее откровение, абсолютная истина, властью своего существования стирающая глупую грёзу о бытии.

Так верили предки-миралука, по крайней мере. Иногда, в особо невесёлые минуты, Тристену хотелось разделить их веру; иногда он задавался вопросом: а что предки думали, когда вместо света к ним пришла столь же бескомпромиссная, всепожирающая тьма, безымянное чудовище в человекообразном обличье, которого шёпотом поминали, как Владыку Голода. Если вообще решались его упомянуть, конечно.

Теперь та же тьма угрожала всему мирозданию. Так говорил брат Реут, а брат Реут всегда знал, что говорит. Император устал от человечества и хочет поглотить всю Галактику, чтобы не было больше всей этой утомительно-живой возни...

Одной из стандартных медитативных задач на сопротивление страхам и надеждам была установка «вообрази, что все сказки — на самом деле слегка искажённая реальность». Трис обычно сосредотачивался на всяких страшных колдунах и ведьмах, ну или на Серой Бабке[1] — а надо было, значит, втыкать на Тёмного Ситхового Императора. Может, был бы тогда готов к нынешним откровениям.

Явление загадочного чисса спутало все планы. Тристен должен был просто подготовить почву для неминуемого — названного в восском пророчестве — визита Избранного на Тарис. Создать нужные препоны, убрать лишние... словом, хорошенько поработать. А вместо этого он сидел сейчас и ломал голову над словами учителя, над тем, как могут быть правдой оба рассказа, над тем, какое отношение ко всему этому имеет треклятый вениковый колдун.

— Мастер, у вас входящий вызов, — снова Сайфер.

— Перебрось сюда, — вздохнул он.

— Это девушка из гарнизона, — уточнила разведчица. — И у неё имперский акцент. Каасский говор.

— И не такое бывает в этом мире, волею Троих, — пожал он плечами.

Хорошо, что предупредила. Трис часто ориентировался на слух, говоря по дальней связи. Мог и ошибиться — и провалить всю операцию.

— Мастер Кулу, сэр? — и правда, чистейший каасский выговор. — Надеюсь, я не помешала?

Он смутно видел фигуру, сплетённую из сомнений, жгучей веры, гордости и неуверенности в себе. Совсем ещё юная, с руками целителя и сердцем воина, и печатью мученицы на лбу. Интересная девушка.

— Нет, вовсе нет, — он качнул головой. — Кто вы и чем я могу вам помочь?

— Сержант Дорн, мастер, сэр, — представилась она. — Спасательно-розыскные работы.

— Подчинённая капитана Нелекса, значит? Что ж, очень приятно. Я так понимаю, моя помощь будет нужна в розыске или спасении?

— Не совсем, ми... мастер, сэр. — «Забавная оговорка; значит, выросла в Империи?» — Я хотела поделиться с вами своими сомнениями. Волнениями. Понимаете, слишком много человек пропадает бесследно. Больше расчётной величины. Много больше. И следов отыскать не удаётся.

— Это Тарис, сержант. Здесь водятся всякие злобные твари.

— Мастер, сэр, простите, но вы оскорбляете мою компетентность. Эти, как вы выразились, твари внесены в реестры, они поддаются расчёту и анализу. Они, наконец, оставляют обгрызенные кости или пополняют свои ряды новыми ракгулями, одетыми в нашу форму.

Последнее, что ему сейчас было нужно — новая тайна, которую срочно надо было разгадать. «Ну что, Жойез? Хотел снова побыть джедаем? Получай. Ты же здесь единственный доступный...» — тут он прервался, припомнив данные с брифинга.

— Погодите-ка, Дорн, — он склонил набок голову. — Разве к силам капитана Нелекса не приписан мастер Син Тикан? Опытный следопыт и великий охотник? И его ученица? Отчего вы обращаетесь именно ко мне?

И без того не очень ясный образ девушки затуманился ещё больше: рухнул под ударом волны неуверенности, окутался мелкой взвесью страха и решимости.

— Поймите, мастер Кулу, сэр, я не из тех, кто нарушает закон! — поспешила она оправдаться. — Но я... — внутри неё брызнули слёзы, но наружу они не вышли. — ...Я не могу говорить с мастером Тиканом из-за того, в какой сложной ситуации нахожусь. Я дезертир, мастер Кулу, сэр. Перебежчик, — мигом поправилась она.

— И вам не доверяют, считая, что предавший единожды — предаст и снова? Сочувствую.

Значит, не однофамилица. Дорны, Дреллики, Бессикеры, Пайроны — опора Империи, семьи, редко дарившие миру одарённых, но неизменно — крупных военных и государственных деятелей. Что могло толкнуть урождённую Дорн на измену и бегство к врагу?...

«А что могло толкнуть урождённого Кулу? Всё одно, одинаковое по обе стороны границы: ложь, слякоть лицемерия, мерзость преступлений, стыдливо прикрытых именем долга».

— Мастер Кулу, сэр, вы выслушаете меня? — тёмное пламя отчаяния охватило её. — Потому что моё... происхождение — лишь половина беды. Вторая половина — то, что я не могу доверять мастеру Тикану. Его поведение... оно начинает напоминать мне о худших представителях наш... имперского правящего класса. Тех, которые заигрались с Тьмой и стали... неуравновешены.

— Тёмная сторона искушает всех, не заботясь о навешенных ярлыках, — грустно констатировал Тристен. — Конечно, я охотно вас выслушаю, Дорн. Если вам удобнее подняться ко мне на корабль — поднимитесь. Если нет, укажите место встречи.

— Я приду, мастер, сэр. Через полчаса у меня личное время, вас устроит? И ещё: в числе пропавших сегодня упомянута ваша ученица, рыцарь Ашес.

— Приходите, Дорн. Поговорим, — кивнул он и прервал связь.

В его каюте спал чисс — живой неуместный артефакт, непонятная ошибка природы. За стеной нетерпеливо бродила туда-сюда по коридору Сайфер (ситы всё-таки совершенно не умеют бороться с тревогой). Через полчаса его ждала встреча с Дорн-перебежчицей.

Но стоило открыть глаза, сняв повязку — как он видел учителя за столом, и рыжеватый Коррибан по ту сторону псевдогласса. И учитель усмехался ему, и гладил по голове, и говорил:

— Ничего, Трис. Ничего. Ты ведь джедай. Значит, ты справишься.

* * *

«Жирная морда Килрана просто создана для мерзких ухмылок», — мрачно подумал Кейн.

— Благодарю за доставленное удовольствие, — сообщил тот. — Видеть джедая готовым предать одного из своих союзников ради спасения других... о, такое блюдо не каждый день подают. Как и наслаждение лицезреть героиню республиканской пропаганды в виде жертвы военно-полевого суда. Не правда ли, милая госпожа посол, иногда мировая справедливость может стать очень неприятной?

Тви'лекка выгнула шею и плюнула в голограмму. Кейн поморщился: оскорбить таким образом Мясника всё равно не вышло бы, так зачем выставлять себя неуравновешенной дурой?

— И, — жирдяй развёл руками, словно извиняясь, — мне, право, очень жалко и даже стыдно, дорогой мастер-джедай, но я должен отвергнуть ваше щедрое предложение. Понимаете ли, — он доверительно понизил голос, — вы всего лишь предлог. Ваш милый кораблик, ваша госпожа посол, ваш капитан и пассажиры, ваш ручной предатель и лично вы, мастер-джедай — всё это совершенно незначимо в моих глазах. Но ваша гибель, о! Ваша гибель будет историческим событием. Республика не оставит её неотомщённой, я уверяю вас.

— Новая война, — прошептал кошак. — Он хочет начать новую войну!

— Но зачем? — недоумённо протянул Редвин. — Империя ведь не выдержит новый цикл боевых действий, она и так на последнем издыхании!

«Странно, что это сказал он, а не мой ученик». Тот, кстати, замер, аки леди Скьялла[2], и хорошо, если хоть дышал — так был ошарашен. Наконец он опомнился:

— Это преступление, Килран!

— Будущее рассудит, — Мясник пожал плечами. — И в этом будущем мы с Дартом Ангралом будем прославлены как победители Республики, уничтожившие наконец эту омерзительную гадину. Засим позвольте откланяться!..

Отвесив издевательский поклон, он исчез, оставив Кейна кусать губы и сжимать кулаки в бессильной злости.

* * *

— Где ты была все эти годы?

Та, которую назвали маршалом, пожала плечами:

— Много где, Реваншист. Много когда. Много кем.

— Много кем?

Та покачала в бокале синее снежное вино.

— Много кем, да. Понимаешь, если... если однажды повезло родиться? Не знаю, как сказать точнее, пусть будет так. Если однажды повезло родиться, бесследно исчезнуть уже не выйдет.

— Но и занять своё место — тоже? — подхватила мысль её собеседница.

— Именно так. Но иногда в истории появляются... свободные места. Я не знаю, откуда — никогда не баловалась философией Силы. Знаю только, что мне доводилось их занимать.

— И на что это было похоже?

— Не находишь, что беседа превращается в допрос? Это потому, что твой десерт кончился?

— Я прошу тебя, Маршал. Мне ведь правда это нужно, а больше я никого не знаю, кто может мне помочь.

Маршал качнула головой:

— Всё-таки наглое ты создание... но хорошо, получи. Я просто оказывалась где-нибудь и когда-нибудь. Иногда я хотя бы смутно знала, кто я теперь — какова моя роль и имя. Но чем дальше, тем...

— Погоди. А сколько раз это повторялось? Сколько жизней мы уже разменяли?

— Десять? Или пятнадцать? Я не могу ответить точно, Реваншист. Но пару раз мне даже довелось снова побывать собой. А ты насчитала сколько?

"Реваншист" тупо смотрела прямо перед собой.

— Десять. Или пятнадцать, — повторила она тихо. — Скива милостивая, я думала — дважды, боялась что трижды или даже четырежды... Маршал, ты должна мне помочь!

— Кому должна? — та лениво отпила из бокала. — Реваншист, когда ты уже поймёшь, что вопли и призывы — плохая тактика?

— Когда она перестанет работать? В любом случае, ты правда должна. Себе, мне, своим близким, которые тебя потеряли, — она болезненно дёрнула уголком рта. — И тем, кто так же вот попал в колоду мешающихся судеб, кто стал не-собой. И их близким.

Беспомощно всплеснув руками, она устало прикрыла глаза. Её собеседница усмехнулась:

— Что мне в тебе нравится, Реваншист — ты себе не изменяешь. Падаешь, разбиваешься, бьёшься о стену лбом, но упорно не изменяешь даже тогда, когда всё подсказывает, что пора бы уже.

— У нас это семейное, знаешь ли.

— Хулисы, да... — кивнула та. — Если честно, не представляю, чем я могу помочь. Без флагмана и флота я — всего лишь немолодая покойная алкоголичка.

— А тебе и не надо. Я представлю за нас обеих, — решительно заявила Реваншист.

Её собеседница только развела руками — её привычный, видимо, жест — и, допив вино, снова наполнила бокал до краёв, но теперь лиловым куарренским.

[1] Серая Бабка — неопределённое зло, персонаж низового фольклора джедайского ордена. Ставит своей целью всячески вредить отрокам и мешать им стать полноправными падаванами.

[2] Леди Скьялла — героиня уйтерского эпоса, прекрасная королева, проклятая тем, что если хоть один человек увидит её лицо, она превратится в уродливую старуху. Слишком гордая своей красотой, она нашла выход и показывалась подданным, сидя спиной к ним и позволяя видеть своё отражение в зеркале. Герой Бедейр, однако, не поверил увиденному, и силой заставил королеву обернуться, запустив длинный цикл приключений, приведших к его гибели. За пределами Уйтера известна в первую очередь по стихотворению, которое начиналось так:

Зеркало треснуло, корона упала,

Словно камень застыла, поражена,

Леди Скьялла...

— И что нам предстоит делать? — спросил арканианин, чуть нахмурив белёсые брови.

— Работать, — Тремейн пожал плечами.

Он ещё не до конца пришёл от себя от принудительного снятия маскировки, но уже вполне знал, где именно он использует кстати подвернувшееся абсолютное оружие. Джейса Виллсэм была слишком хороша, чтобы потратить её по пустякам.

— А поподробнее, агент Тремейн?

Снова арканианин. Джейса, как и следовало ожидать, маячила у него за плечом и в основном молчала; джедайская выучка давала себя знать. Мастер есть мастер, будь он джедай или сит.

— Поподробнее... — он чуть рассеянно загнул правый лекк. — Что ж, начнём брифинг. Око Икс, будьте добры подать цель пять на проектор. Вам знакомо это лицо, лорд Аррери?

— Лорд Аранья будет правильнее по имперским традициям, — поправил его молодой человек. — Но к сожалению, нет, не знакомо. Джейса?

Девушка коротко кивнула:

— Это Насан Годера, великий учёный. Я видела о нём документальное кино. Он сделал очень много для войны с... — она было замялась, но быстро спохватилась, — ...врагами Республики. Но ведь он скончался вскоре после Первого Договора?

— Очевидно, нет, — ответил Тремейн. — Теперь: внимание. По нашим данным, Годера не только жив, но и принимает непосредственное участие в разработке неопределённого числа проектов супероружия. Некоторые из них, возможно, уже даже полностью или частично воплощены. Лорд Аранья, вам приходилось раньше вести расследование?

Тот неопределённо повёл плечами:

— Что-то вроде расследования — да, но у меня были данные от начальства, координаторы на местах...

— Координаторы будут, а вот с данными у нас плохо. Но у вас есть госпожа Джейса. — Тремейн коротко поклонился в сторону девушки; пусть привыкает к новому статусу. — Мне известно, что вам были выданы легенды. Вы успели с ними ознакомиться, я надеюсь? — «Потому что я — нет». — Если да, расскажите мне вкратце: кто вы теперь?

Арканинианин кивнул и представился:

— Я Асая Арьери, старший ученик мастера Аоло Арьери. Это моя дальняя родственница и соученица, Джокаста Вилаор. Наш учитель был крайним консерватором и выбрал отойти от Ордена ещё во время Первой Войны, которую считал недопустимым нарушением джедайских принципов и правил. Нас он выкупил у наших семейств, так как боялся исчезновения линии истинных (по его мнению) джедаев. После его смерти мы горим желанием найти своё место в Галактике, но боимся прямо присоединиться к Ордену. Ведь если наш учитель был неправ, то он был павшим джедаем. Простите, можно вопрос?

— Можно.

— Каким образом мы собираемся обосновать, что моя родственница — человек? Голографическая обманка здесь не поможет. Темнейший желал, чтобы мы действовали через дальних родственников, а зрение нашего народа... да, простите?

Тремейн коротко улыбнулся и извлёк простенький инжектор.

— Вас ждут чудеса науки, лорд Аранья, — сказал он не без удовольствия. — Но сначала доза обезболивающего. Чудеса иногда бывают болезненными.

Тот настороженно оглянулся на Джейсу. Тремейн тоже на неё посмотрел — прямо и невозмутимо. Девушка покачала головой и отвела с шеи прядь волос, подставляя кожу под укол.

— Это был ненужный риск, — неодобрительно буркнул Икс. — Она могла увидеть.

— Это был необходимый риск, — возразил Тремейн. — Как узнать границы её возможностей, если к ним не подходить?

Он принял решение, он собирался воплотить его — и всё же колебался. Ни прошедшие годы, ни сотни сеансов у военного психолога не смогли полностью заглушить боль и ужас, пережитые под химгипнозом. Его чуть не списали по недееспособности — спас брат и его шаманские техники, заставившие Тремейна в буквальном смысле слова заглянуть в глаза своему страху и выйти победителем из вполне буквального поединка с ним. И всё равно память оставалась с ним, просто не могла больше им овладеть.

— Это страховка, — сказал он вслух, хотя оправдываться было не перед кем. — На случай измены. Поверь, мне не жалко изменников. Я от души желаю им пережить то, что пережил я сам.

После гипноза у него ещё год не сходили боли в горле: его вечные попытки сказать не то, что надо, повредили связки. Сам себе злобный дурак, конечно, но Тремейн никак не мог заставить себя полностью покориться приказу, полностью отдать свою волю в чужие руки.

— Я не сомневаюсь, — усмехнулся Икс. — Изменников вообще никому не жалко.

«Предатель Риан называл его по имени», — вспомнил Тремейн. И вспомнил, как вынужденное молчание сводило его с ума, и как именно тогда он стал страшно зависеть от наличия Вектора рядом. Потому что Вектор понимал — понимал несказанные слова, оставшиеся вспышками в электронной ауре. Понимал, каково это — не принадлежать самому себе, быть инструментом чуждой воли. «И как знать, может быть, именно тогда он понял, что блаженство Гнезда — не такое уж блаженство?»

— А чего ты хотел? Я собираюсь посвятить их в тайны, от которых...

— Зависит судьба Империи. Я знаю, — доброжелательно кивнул Икс. — Агент, я ведь не спорю с вами. Почему вы защищаетесь?

«Потому что знаю, что я неправ», — ответ безжалостный, но единственно верный. Все разумные виды сходились в этом, все они начинали беспричинно оправдывать те свои решения, которые подсознательно осуждали.

— Но какая у меня есть альтернатива, Икс? Что я ещё могу?

— Не знаю, — безмятежно ответил тот. — Я не думал на эту тему. Но много думал о химгипнозе, и если вам интересно моё экспертное мнение, то вот оно: это дверь, в которую может зайти любой желающий. Раз открытая, она представляет собой идеальную уязвимость и беспрецедентные возможности для взлома. Нельзя установить универсальный командный интерфейс и ожидать, что никто им не воспользуется не по назначению. А пароль...

— Всего лишь пароль, да ещё и не слишком надёжный, — мрачно кивнул Тремейн.

В Академии Разведки учили основам взлома систем, в конце концов.

— Хорошо. Ты прав. Пожалуй, я знаю, что делать.

Слова оставались в памяти с того самого дня на Квеше.

— Джейса Виллсэм. Аранья Аррери. Начать протокол Теш. Фаза один. Установить пароль: иконоклазм.

Ему казалось правильным использовать тот же пароль, что и тогда.

— Пароль установлен, — отозвались те в один голос.

Икс наблюдал, молча, чуть иронично склонив набок лысую голову.

— Начать фазу два. При дальнейших попытках начать фазу два: закрыть командный интерфейс, вернуться в фазу ноль. Фаза три. Удалить пароль: иконоклазм.

— Пароль удалён.

— Завершить протокол Теш.

Смешно, казалось бы — пустячное дело, несколько слов сказать. А вся спина взмокла, как от долгого бега по жаре.

Арканианин и джедайка постепенно приходили в себя.

— Итак, сейчас, когда можно не опасаться, что вы умрёте от болевого шока, узрите лучшее достижение имперской адаптивной медицины! Это машина "Протей", и она временно сольёт ваш геном с геномом ши'идо, тем самым позволив вам...

— Принять облик любого разумного существа! — восторженно выдохнула девушка. — Невероятно! Это... это действительно невероятно! Это ведь именно так вы превратились в катарку, да?!

«Дети, — беззвучно сказал Икс. — Вечно восхищаются зрелищными фокусами».

* * *

— Что будем делать? — спросил Ран, нахмурившись.

На самом деле он с трудом держался на грани паники. Эти двое готовы были обрушить Империю в бездну новой войны, новых смертей, новых Джурио — и всё ради чего? Ради собственного эго, которое им хотелось потешить?

— Мы станем героями, — тихо, почти мечтательно сказала Хелидона. — Эти дураки, о!.. Они развяжут войну, которая добьёт Империю. Подумайте только, мастер Джет: один маленький корабль — и сотни миллиардов, которые смогут спать спокойно, зная, что никто и ничто не нарушит их сон. Что чёрные солдаты не ворвутся в него, что их родители не погибнут, их дети не будут проданы на рабском рынке...

— Да, — согласился предатель Риан, и Ран уже хотел было съездить ему по физиономии, и плевать на все маскировки, всё равно помирать, но он продолжил, — да, ведь белые солдаты куда лучше, да и рынки Нар-Шаддаа куда старше и респектабельнее, — в голосе его была горечь, тяжелая, как свинец. — А жители Империи это заслужили, верно? Зачем родились не там, где надо, ведь могли бы выбрать себе в родители добрых благочестивых республиканцев.

— Наши солдатики — не то, что эти чёрные чудища, — сердито встопорщил мех катар. — И потом, подумаешь, повеселятся мальчики. Им тоже отдыхать надо, ну? Война есть война.

— По крайней мере, в имперской армии слишком увлекающихся отдыхом мальчиков расстреливают, — воздух вокруг предателя ощутимо похолодел; верный признак собирающейся грозы. — И ничего, подобного гулянью на Тиле, за ними не числится.

— Да, — усмехнулась Хелидона, — они не насилуют, они предпочитают убивать. Как у нас на Рилоте.

— Хватит! — резко рявкнул Кейн. — Оба, хватит. Преступления врага не оправдывают собственных преступлений, посол. А ты, ученик... ты сам знаешь, где неправ.

— Где? В том, что не считаю благом уничтожение моей родины, учитель? Или в том, что в моих мечтах не числится мечты увидеть детей моих сородичей элитным товаром для ценителей?

«Надо же, а у него есть что-то вроде сердца», — удивился Ран. Учитель сказал бы: мы можем пытаться отречься от себя, но это у нас редко получается.

— Почему бы нет? Они столько лет были ценителями, — усмехнулась Хелидона. — Не пора ли поменяться местами?

— Нет, — и опять он не успел заговорить, потому что его опередил Кейн. — Не пора. И никогда не будет пора, потому что меняться местами можно бесконечно.

— Мой учитель говорил, — тихо сказал Ран, — что спастись от рабства мы сможем только тогда, когда перестанем делить мир на рабов и хозяев. А до того все будут скованы цепью, хоть и по разные её стороны. Одни становятся жертвами и страдают, другие становятся палачами и мучают, и обе стороны в бесконечном проигрыше.

— И твой учитель был прав! — Кейн аж кулаком об стенку ударил. — Всё, хватит об этом. Нам надо выживать.

Померцав, зажглась голограмма первого помощника — как его там? Хотя теперь он уже капитан, по закону военного времени.

— Господа джедаи, что нам делать? Нас держат на крючке, мы не можем уйти, пока захват не отключат!

— А зачем что-то делать? — Хелидона не сдавалась. — Капитан, наша гибель станет залогом окончательной победы Республики. Уверена, её не забудут. Наши имена станут историей. Разве оно того не стоит?

Тот коротко усмехнулся:

— Да, да, станем героями — как наши инженеры, которых ты чуть не убила. Очень смешно. Господа джедаи, так что вы можете предложить?

— Пробраться на вражеский корабль и отключить систему захвата? — пожал плечами Ран. — Хотя я смутно представляю, как.

— Предупредить Империю о происходящем, — внёс предложение предатель Риан, и это было странно, но как-то даже логично в свете его нынешнего в целом странного поведения. — Они не заинтересованы в начале войны, и это сможет обезопасить нас на тот случай, если эти двое попытаются повторить трюк, напав уже на имперский корабль от имени Республики.

— Оба, — с решительностью Бродерика Д. Визеля[1] порешил Кейн. — Отключить систему захвата, уйти в гипер, предупредить Империю о происходящем.

— Это государственная измена, мастер Джет, — и снова Хелидона. — Вы собираетесь действовать во благо вражеского государства и во вред Республике. Против вас возбудят дело...

— На котором не будет свидетелей, — капитан усмехнулся. — Зато будет много людей, готовых рассказать, как одна дамочка решила попревращать толпу народу в героев, не спросив у них разрешения.

— То есть, вы даёте добро? — уточнил лорд Риан. — На обе части операции?

Голограмма махнула рукой:

— Даю. Я не убийца, мастер джедай. И не хочу быть в ответе за новую войну. Только вот как мы проберёмся на корабль? У нас есть шаттлы с системой маскировки... не спрашивайте, откуда... но дальше-то что? Попадёте вы на борт, а там же врагов больше, чем народу в корускантском гипермаркете.

— О, — Кейн ухмыльнулся, и Рану вспомнилось: да ведь он до того, как попасть под крыло мастера Хулис, жуликом был! — На этот случай план у меня есть. Точнее, на этот случай у меня есть совершенно настоящий красный сит...

[1] Бродерик Д. Визель — киногерой, лысый мужик в тёмных очках, подозрительно похожий на Андроника Ревела и представляющийся "последней фурией падшего мира". Пережил массу приключений в фильмах "Дыра", "Дыра II: Хроники Визеля", "Дыра III: Чёрная фурия" и просто "Визель", а также множестве анимационных и чисто-голографических произведений и пары вирт-игр. Незамутнённый голошлак имперского образца.

Цитату, кстати, Ран приписывает ему зря, поскольку этот замечательный ответ на вопрос "Так жив или умер?" принадлежит не ему, а эпизодической вонгской джедайке (не спрашивайте, там всё именно так упрт).

Риан стоял перед зеркалом и смотрел в своё отражение. Коротко стриженые волосы, золотые "реснички" и "клыки" Ракхару, змеящийся по носу золотой узор Рантаалов. Кого он сможет обмануть? Его имя только что на лбу у него не написано.

— Не лучшая идея, мастер, — тихо сказал он. — Нас немногим легче перепутать, чем мириалан. Мы слишком непохожи. Каждый дом отмечает детей своим знаком, и...

— Лучшая, ученик. Из доступного ассортимента — лучшая, — вздохнул и добавил: — Почему ты говоришь "мастер" так, словно это ругательство?

— Вам кажется, мастер. Я просто не привык кого-нибудь так называть, — пояснил он.

— У ситов нет учителей?

— Есть, — Риан невольно улыбнулся, вспоминая старика Эггерта. — Но обычно мы называем их просто "учитель". "Мастер" — так раб называет хозяина. А ученик не раб.

— Ну так зови меня учителем! Или просто Кейном. Я ведь младше тебя, в конце концов. И если ты с Коррибана, то я — с Нар-Шаддаа, и неизвестно ещё, что хуже. Так что мы оба сейчас учимся быть джедаями, разве нет?

Мысль была новая и интересная, но обдумывать её было некогда: надо было что-то делать.

Риан расстегнул пояс и принялся снимать бесчисленные рубашки, которые джедаи зачем-то надевали одну на другую.

— Я предпочитаю всё-таки "учитель". Люблю формальности, знаете ли... Как думаете, а если я надену шлем, а эти татуировки выставлю напоказ, как будет смотреться?

— А что, вы и тело татуируете? — с неподдельным интересом спросил тот.

— Обычно — нет, — мрачно отозвался Риан. — Но некоторые отдельные юные идиоты... — он развёл руками. — Чистейший выпендрёж, конечно, но сейчас может и пригодиться.

— Не знаю, что там у ситхов, а у нас такой вид именуется "в трусах и в каске", — вмешался кот. — Они точно не удивятся?

— А что ты предлагаешь? У меня ведь на лице написано, кто я.

— А ты не можешь его, ну... изменить? Алхимически? — неожиданно подал голос Редвин.

Неожиданно — потому что он демонстративно игнорировал Риана с тех самых пор, как выяснил его прошлое. Это бесило, конечно — вот и спасай теперь всяких экзотов от верной смерти, — но не слишком. Джедаи ненавидят ситов, организованная преступность — перебежчиков; джедай-пират был просто обязан нервно реагировать на того, кто эти два в себе сочетал.

— О чём ты? — спросил он как можно более нейтральным тоном.

— Ты ситх, — терпеливо повторил тот. — У вас есть алхимия, которой вы вот это всё на себе рисуете. Ты точно не можешь с её помощью, ну, перерисовать свои узоры? На те, которые не вызовут подозрений?

Риан невольно коснулся правого "клыка" кончиками пальцев. Перерисовать священные узоры? Стереть печать дома, пусть даже на время? Самая мысль о таком могла прийти в голову только экзоту.

— Ведь это же возможно, — настаивал тот; в зеркале Риан видел его лицо, строгое и серьёзное. — Я понимаю, это много, это страшно, но... разве чужие жизни этого не стоят? Ты ведь ситх — разве этого не стоит твоя Империя?

«Ведь если ты джедай, — услышал Риан, — если ты джедай, то какое тебе дело до священной печати?» Он не знал, были это не произнесённые вслух слова Редвина или его собственные мысли. В любом случае, это была правда.

Он снова осторожно поднёс руку к щеке, касаясь золотых ресничек. Вообще он не должен был носить этой печати. Он сам наложил её, по своей воле — в память об отце, которого толком не видел и совершенно не помнил, но который оставил ему столько всего: свой стол, своё любимое окно, свой меч, свой пруд с толстыми койями... Сколько раз Риан узнавал, что какая-нибудь вещь или место, которые ему нравятся, нравились отцу? Сколько раз ему говорили: «Да, ты точно сын Виндикана»?

Рантаал и Ракхару, да. Говорили, что они любили друг друга, но оба были слишком горды, чтобы пожертвовать правом передать своё имя потомкам, потому так и не поженились.

О чём он только думает? «Надо сосредоточиться».

Золото на щеках потекло, обжигая кожу, но он только закусил нижнюю губу. «Боль делает нас сильнее». «Боль не имеет значения, есть лишь цель». Покой или страсть руководили им сейчас, когда он вырисовывал на своих щеках причудливых зверей дома Ягош? «Какая разница».

— Вы правы, рыцарь Редвин. Я без труда могу изменить свои узоры так, что меня примут за одного из Ягошей. Это родственники лорда Правена, чистокровного ученика Дарта Анграла, — пояснил он. — Так я даже смогу чем-нибудь объяснить короткую стрижку.

* * *

Тремейн честно считал, что заслужил немного отдыха. Он нашёл на Биссе своего помощника, он пережил встречу с Джейсой Виллсэм, он превозмог себя и не воспользовался химгипнозом. Он отвёз пассажиров на перевалочный пункт и позаботился о том, чтобы они надёжно влились в новое окружение. Он, наконец, снова подверг себя довольно болезненному процессу превращения в самку катара. После такого можно и поспать. Хотя бы пару часиков.

Но жизнь никогда не была к нему справедлива, поэтому, только он свернулся в клубок и смежил веки, его разбудила пронзительная трель со стороны проектора.

— Ты спал целых четыре часа, — невозмутимо сообщил Икс.

Надо же. Как быстро летит время.

— И это в любом случае меня, а не тебя, — закончил он. — Ты можешь спать дальше.

«Издевается. Но идея неплоха: если это его, то он пусть и отвечает».

— Чорхан, это ты? Я забыл твой новый позывной. Чорхан, сообщи в центр: Анграл и Килран намереваются начать новую войну.

«Что ж. Очевидно, есть люди, которым высыпаться не суждено».

Говорил с ними, несомненно, предатель Риан. Полуголый предатель Риан с чужим узором на щеках и ожогом от выстрела на боку.

— Это я, и мой позывной — Око Икс, — терпеливо ответил тот. — Что ты выяснил? Подробнее.

— Да, сейчас. Извини, мы тут немного спалились и застряли на "Непоколебимом". Значит так: Килран и Анграл действуют вместе. Их цель — спровоцировать полномасштабную войну. Они атаковали "Эсселес", хотели его уничтожить и вызвать ответную реакцию Республики. Но "Эсселес" уже в гипере, и я не знаю, что они сделают теперь. Могут напасть на имперское судно, например.

Икс кивнул, прикрыв глаза.

— Так, погоди-ка. Если ты сейчас в центре связи, можешь переслать мне... м-м... что угодно, просто всё, что сможешь выдрать из их компьютеров? — быстро попросил он. — И кто это "мы"?

— Учитель сейчас попытается. Он говорит, у него есть опыт, — пожал плечами лорд Риан. — Мы застряли на "Непоколебимом", говорю же. Благополучно отцепили "Эсселес", но не смогли добраться до нашего транспорта и эвакуироваться. Но, пожалуй, минут пятнадцать у нас ещё есть. Может, даже час, — оптимистично сообщил он. — Так что ты спрашивай, если ещё что нужно.

— Почему не СИС? — не выдержал Тремейн. — Почему мы? Ты ведь джедай!

Бывший предатель нервно расхохотался.

— Леворукий, это что, вы, агент? Ничего себе у тебя была маскировка, лекки прямо как натуральные! — искренне восхитился он. — Ну, понимаете ли, у меня нет личного коннект-кода ни одного агента СИС. А вот код Чорхана я запомнил. Так вот, слушай, Чорхан. Ещё немного. Килран проболтался, что ими руководит великая цель, благо Галактики, и у них есть свои люди в Республике. Не хочу казаться паникёром, но это пахнет каким-то большим заговором.

— Я постараюсь сейчас подключиться к центральному узлу, — вмешался новый голос; видимо, учитель. — Пока ловите, что есть.

— Мастер Джет, обождите, я сейчас попробую иначе, — чей-то незнакомый голос.

— Есть контакт! — кивнул Икс.

Уже не предатель лорд Риан широко улыбнулся — той бешеной улыбкой, которой его сородичи привыкли встречать смерть. Узор на его щеках постепенно складывался в привычный: золотые ресницы, золотые клыки, кракозябра на носу.

Это было неизбежно. Тремейн не хотел этого — видят все дохлые тви'леккские боги. Но разве он мог иначе? Инструкции, требующие сказать "спасибо, до свиданья, а теперь умрите героями"... они существовали, конечно. И нарушать их было крайне неразумно — как и демаскировать "Фантом" перед неопределённым количеством республиканских граждан.

Но всякий раз, когда он собирался бросить кого-нибудь становиться героем, он вспоминал Квеш и Ардана Коута, вот так же бросившего своих людей умирать. И всякий раз спрашивал:

— Вы точно не сможете добраться хотя бы до шлюпки? Мы подберём вас, только координаты киньте.

* * *

Задача у Редвина была проста: держать дверь, пока остальные попытаются связаться с Империей. С каким-то Чорханом, которого бывший предатель Риан знал в пору работы в разведке. Странно, но даже катарский солдафон особо не протестовал — может быть, понял что-нибудь из того спора с Хелидоной, а может, не чувствовал себя вправе спорить с джедаями.

«Простите меня, учитель. Простите, я подвёл вас. Простите, я погиб», — даже мысленно это звучало жалко. Если бы только передать весточку дядюшке Тремейну, что это он, он здесь на корабле. Тогда ради него могут вытащить и всех остальных.

Мы подберём вас, только координаты киньте.

Невероятно, на самом деле: обычно разведка не трудилась подбирать своих людей, попавших в ловушку. Тем более вражеских граждан, по каким-то странным причинам решившихся на государственную измену... «Нет, серьёзно: почему солдатик не рыпается? Это ведь измена Родине. А он ещё с "Эсселеса" только молчит и делает, что говорят».

— В принципе, можно попробовать открыть коридор отсюда к шлюпкам, — видимо, катар как раз дорвался до узла. — Но смысл? Нас расстреляют, как только мы вывалимся в пространство. Импы, они такие, жалости у них нет — я со всем уважением, агент.

Агент, кстати, тоже была катаркой. Даже странно: откуда только столько кошек в одном и том же месте? Их же всего сколько, пара миллиардов?

— Я могу попробовать подключиться, — задумчиво сказал Чорхан. — Но ненадолго и только если будет открыт канал. Сможете, боец?

— Лейтенант, — поправил тот. — Попробуем. Здесь всё довольно стандартными кодами обёрнуто, может и получится.

«И откуда у простого солдата, пусть и лейтенанта, такие навыки ледоруба, вот что интересно?»

— Так, погодите! — вмешался больше не предатель. — Допустим, ты подключишься. Что тогда?

— Тогда вам надо будет продержаться около часа до нашего прибытия, а потом быстро-быстро прятаться в тени и бежать к шлюпкам, — покровительственным тоном ответил разведчик. — И мы подберём вас ровно в тот краткий промежуток, когда я буду держать под контролем оружейную палубу, не давая пушкам стрелять.

— Может сработать, — хмыкнул Кейн. — Лейтенант, вы как?

— Скоро. Не мешайте.

* * *

Всё-таки чем больше он работал над этим делом, тем больше убеждался в существовании Силы. Лорд Риан с контактами Икса за душой, Тень Четыре с его (указанными в профиле) поразительными ледорубными способностями. Просто один к одному. Вот только...

— Икс, твой план несовершенен. Я не смогу достаточно времени пробыть в реальном пространстве, чтобы закрыть канал. Тебя размажет потоком по гиперпространству и больше не соберёт.

Тот поднял тонкие брови:

— А кто тебе сказал, что это не учтено в моих планах?

— Но это... ты ведь умрёшь.

— Нельзя сказать, что я когда-нибудь был жив, так что ничего страшного.

— И кто будет разбираться в тех массивах данных, которые хранятся в твоих серверах? У меня в позвоночнике, между прочим.

— Кто-нибудь найдётся, — тот пожал плечами. — Кто-нибудь всегда находится. Их жизни ценнее моего существования, разве не так?

Тремейн выдохнул. Выдохнул ещё раз. Хотел бы и ещё, но в лёгких не осталось воздуха.

Калийо. Локин. Теперь вот Икс — хотя казалось бы, долго ли они знакомы? И от Вектора ничего не слышно. И он ведь плохой пилот, он просто не сможет достаточно долго уходить от выстрелов, чтобы дать инфопотоку, которым сейчас был Икс, время собраться снова. А значит, этот поток рассыпется по всему гиперу, и не станет человека, который только-только начал быть.

Сентиментальщина, гниль, муть.

«Даже брат не сможет его воскресить: он не воскрешает неживое».

— Я не знаю, как, но я прошу тебя: останься в живых, Икс, — сказал он. — Просто прошу. По-человечески.

Тот прикрыл глаза и улыбнулся:

— Я постараюсь, агент. Обещаю. А теперь — к делу. Нам надо за час дойти отсюда до Короса.

— Сочувствую, сочувствую. Кузен Аррери определённо был не в себе, да, не в себе...

Двойной подбородок Бассарея Вольтраута колыхнулся, качнулись вислые, как у бульдога, толстые щёки.

— И вы, значит, ищете себе места в этом мире, — уточнил он несколько настороженно.

Даже, пожалуй, несколько обречённо: никто не любит, когда к нему являются потерянные родственники и просят помочь по-семейному. Особенно арканиане, которые знают: им не простят отказа. Если о нём, конечно, станет известно. Многие обнищавшие племянники и потерянные племянницы выясняли, что подчас дядюшке-миллиардеру проще убить их, чем прокормить: и затрат меньше, и никто не осудит — если не узнает.

Поэтому Аранья выбрал обратиться именно к дядюшке Бассарею — толстяку, долгие годы представлявшему интересы Блистательного Сонма[1] при Картеле Хаттов. Он слышал, что Бассарей, хотя и купается во всей доступной обитателю Нал Хатты роскоши, всё же отчаянно тоскует по родным лицам. А значит, шанс, что он захочет помочь родне хотя бы ради удовольствия пообщаться с сородичами, выше, чем шанс, что он решит от них избавиться.

— И Вилаор, надо же! — тем временем продолжал сокрушаться тот. — До чего опустилась эта семья, продавать детей, как какие-нибудь полукровки! А ведь были приличные люди... — он печально дожевал мангорин. — Что ж, сделаю всё, что в моих силах, чтобы вам помочь. Но в моих силах немногое, немногое, — он причмокнул губами.

— Нам много и не нужно, дядюшка, — как можно более кротко сказал Аранья. — Мы только хотим вернуться в цивилизованный мир. А это значит...

— Да, знаю, знаю... это значит, вы должны отчитаться перед джедаями. На твоё счастье, молодчик, у меня есть кое-кто на примете. Уважаемый человек. Сходите к нему на поклон, полебезите, думаю, он согласится помочь. Но вам придётся постараться лично! Сам понимаешь, мальчик: я не Алтунен, у меня братишки-сестрёнки подушки в Совете не просиживают. Я по торговой части.

Это было больше, чем Аранья мог рассчитывать, поэтому он только благодарно сложил руки у груди, жестом силясь выразить, в насколько неоплатном он теперь долгу.

— Ну, ну... — толстяк рассмеялся. — Не переусердствуй, я-то не джедай, меня умасливать незачем. Мне довольно слышать юные голоса, говорящие по-арканиански. От местного бульканья уши неимоверно устают... Я свяжусь с ним и сообщу тебе координаты, съездишь сам. Потом возвращайся. Я не прощу, если ты не погостишь у меня хоть пару недель...

Аранья с трудом скрыл улыбку. Конечно, никакой джедай не помешает ему радовать дядюшку своим чистокровным обществом и безупречным адаскополисским прононсом. Он всё сделает, чтобы остаться здесь в гостях — и надолго.

Если Республика разрабатывает супероружие, ей нужны ресурсы. Сырьё для химикатов, биоматерия, руда... гениальные умы, наконец. И все эти ресурсы находятся в руках или у хаттов, или у арканиан.

А значит, для начало достаточно закрепиться там, где эти два великих народа встречаются, и смотреть повнимательнее.

* * *

Агенты-Тени были окружены множеством мифов.

Их считали тайными одарёнными или плодами биогенетических экспериментов, Детьми Императора или специально созданными синт-дроидами. Но единственным совершенно необоснованным утверждением оставалось то, что якобы Тени действуют исключительно в интересах Империи по собственному произволению и безо всякого внешнего контроля.

На самом деле всё обстояло с точностью до наоборот: из всех сотрудников Разведки (ныне Ситской Безопасности) Тени были наиболее жёстко подконтрольны центру. Мнимая свобода — кого пощадить, кого прикончить, какую сторону занять в не имеющем значения местном конфликте — покупалась ценой слепого следования руководству. Всё — от имени и прикрытия до последовательности необходимых действий — за Тень решали наверху, оставляя лишь возможность додумывать, как добиться заданных результатов.

Тремейн часто сравнивал себя и своих коллег с рядовыми воссами, слепо подчиняющимися командам Пророков: ни малейшего сомнения, ни тени собственного мнения. Если сказано вколоть себе дряни и идти выпрашивать сыворотку под видом генетического урода, значит, вколоть и идти. И плевать, что сыворотку можно найти сотней других способов. Пророки — Очи — выбрали так, значит, так надо.

Ибо Очи всегда выбирают правильно, разумно и наиболее эффективно. Как и Пророки.

И нет, он не страдал по этому поводу — как и воссы не страдали, подчиняясь избранным Ха-Макома. Его как раз всё устраивало; он шёл в эту профессию, чтобы исполнять приказы и приносить пользу.

Беда была в другом. В том, что последние годы приказов было всё меньше. Ему начали доверять — и это означало, что его начали бросать одного в вечно меняющемся бурном море актуальной обстановки. Если раньше он плавно переходил из рук Ока в руки Няньки, следившей, чтобы каждый его шаг был в точном соответствии с обречённым на успех планом Центра, теперь ему бросали пару ориентиров и предлагали дальше думать самому.

А он не умел. Он разучился — долгая безупречная служба Тенью сделала его идеальным исполнителем с нулевой инициативой. Самостоятельные решения приводили его в ужас. Они были иррациональны, часто продиктованы какими-то личными чувствами, они, наконец, вели к провалу за провалом.

Но никто не спешил закрыть ему глаза и сказать: «Всё. Хватит думать. Слушай и делай». Икс развлекался загадками и невыполнимыми задачками, полагая, что помогает ему подняться над собой. Шара была благодарна, что может больше за него не думать и дать себе хоть немного отдыха. Даже Вектор имел необоснованное мнение, что самостоятельность пойдёт Тремейну на пользу. Даже брат требовал не искать хозяина и ценить свободу.

Он бы и рад, но он не умел.

Но иногда ему ничего не оставалось, кроме как взять всё в свои руки и начать действовать, а не плыть по течению. Организовывать, а не занимать указанное свыше место.

Тремейн не мог позволить себе потерять Око Икс. Не ради его знаний или советов — в конце концов, за последние двадцать лет они пригождались крайне редко. Нет; у Ока Икс была куда более важная, жизненно важная даже, функция: ещё в самом начале их симбиоза он взял на себя почётную обязанность справляться с невероятными объёмами информации, хранящимися в Чёрном Кодексе и поступающими постоянно напрямую из инфосека[2].

Другие агенты, вынужденные работать с подобными потоками, спасались за счёт генных модификаций или усиливали ёмкость своего разума с помощью имплантов. Без помощи извне мозг не справлялся — или отправлял носителя в кому, бросив все ресурсы на решение рухнувшей на него задачи, или просто ломался. Ни то, ни другое Тремейна не прельщало.

Как и идея положиться на шанс, что техническая часть Икса продолжит работать и без его... присутствия.

* * *

Всю дорогу до поместья, где остановился джедай, Аранья чувствовал странное напряжение в Силе. Словно тысячи рук хватали его за плечи, тысячи голосов говорили ему: «Не ходи».

Но не пойти — значило бы поставить под вопрос заявленную мотивацию. Ни один полу-изгой на его месте не отказался бы от возможности встретиться и в частном порядке переговорить с уважаемым мастером.

Которого, как назло, дядюшка Бассарей ему не представил. Это было нормально: дядюшка вообще отличался удивительно дырявой памятью. Блаженной памяти мамочка, которая сама была из Вольтраутов, рассказывала Аранье самые невероятные анекдоты — переданные ей от бабушки — о том, как Бассарей ухитрился, например, забыть имя Арко Адаски прямо во время переговоров, и как он преловко выкрутился из этой неловкой ситуации.

Может быть, он уделил бы предчувствию больше внимания, если бы не Джейса. Она была спокойна и даже радостна, а за последний год Аранья привык ориентироваться на неё больше, чем на свои чувства.

И всё же, когда у входа он разминулся с голубокожей девушкой-тви'леккой, его пробрало жутью. Девушка была так случайна, так незаинтересована ни в чём, так нарочито-мимохожа, что он поневоле вспомнил многозначительный кадр из "Самого чёрного дня"[3] — тот, где Элина Дару проходит по коридору мимо Нико Окарра и джедаев за миг до ситской атаки.

Он отдал дроиду дорожный плащ на чистку — верхнюю одежду на Нал Хатте надо было постоянно чистить и подновлять, иначе она пропитывалась местными омерзительными испарениями — и зашёл внутрь. Джейса, помедлив немного, последовала за ним, немного нервно поправляя визор. Она, бедняжка, так и не смогла привыкнуть к арканианскому взгляду на мир.

А потом Джейса вдруг остановилась, и Аранья ощутил, как между его лопаток замер эмиттер светового меча.

— Ты лгал мне, — сказала она тихо и просто, и мир рухнул. — Ты лгал. Ты говорил, что мой мастер умер.

И в этот миг Аранья узнал человека, сидевшего в кресле перед электрокамином. Человека, которого он едва различал — глаза арканианина не могли разделить тепло тела от тепла камина, — но которого ясно видел в Силе. Мастер Номен Карр. Изо всех возможных...

— Так было надо, — сказал он, зная, как глупо это звучит. — Я желал спасти тебя.

Это было ложью, впрочем. Может быть, только наполовину — он и вправду хотел уберечь уникальную девушку от смерти и от службы безумному Барасу — но всё же ложью. Куда важнее для него было, чтобы Джейса оказалась в руках Братства. И конечно, она не могла не увидеть правду:

— Ты лжёшь. Ты только хотел меня себе. Как оружие. Как прибор.

— Может быть. Но разве я не стал тебе другом за этот год? — он закрыл глаза, вслушиваясь в Силу и ища возможность взяться за мечи, не рискуя получить клинок в спину.

— Ты скажешь что угодно, лишь бы выжить, — безжалостно ответила Джейса. — Мастер Карр, вы простите меня? Меня обманули. Мне сказали, джедаи убили вас.

— Конечно, они обманули тебя. Но прислушайся, всевидящая: разве твой мастер был честен с тобой? — спросил незнакомый женский голос.

Сила вспухла багряным и оранжевым, и из соседнего с Карром кресла поднялась женщина-сит. В тот же момент Аранья осознал, отчего джедай молчит и не двигается, отчего он почти неотличим от тепла камина.

Номен Карр был без сознания.

— С самого начала тебя никто не видел как личность, — продолжала женщина. — Только как артефакт, обладание которым сулит власть и победу. Думаешь, Номен Карр в этом отличался от других? Посмотри сама, и ты увидишь правду. Они могли превратить тебя из алдераанки в арканианку, но они не могли отнять у тебя твой дар.

Джейса отвлеклась — всего на миг, посмотреть на прежнего учителя, — но этого хватило, чтобы мечи сами прыгнули в руки. Большего он пока не мог. Не стоит делать резких движений в закрытом пространстве на глазах у другого воина.

— Он... он тоже, — беспомощно прошептала Джейса, и её даже стало жаль. — Почему?!

«Потому что тебе шестнадцать и ты устраиваешь великую трагедию из нормы жизни», — хотелось сказать Аранье, но он благополучно промолчал.

— Потому что такова жизнь, — усмехнулась незнакомка. — В конечном итоге, всем плевать на всех, а если не плевать — то это потому, что они хотят нас использовать. И каждый стоит перед выбором: быть инструментом или быть никому не нужным.

Он хотел возразить, хотел сказать, что всё не так, что есть истинные узы, связывающие крепче стали и нежнее шёлка. Он ведь знал это по опыту — опыту своих родителей, опыту Братства... но горло ему сжали невидимые пальцы.

— Убей их и стань свободна, — предложила меж тем незнакомка. — Пусть прошлое умрёт. Пусть ты убьёшь его.

— И что тогда? Ты предъявишь на меня права?

— Я? Зачем? Ты мне не нужна, — женщина-сит пожала плечами. — Просто ты похожа на меня. Такая же наивная дурочка, не понимающая законов бытия. Мне помог отец — бросил меня на произвол судьбы и сбежал. Я помогу тебе. Ну же, давай! Не бойся. Их смерть разрушит твои цепи — Сила даст тебе свободу.

— Победа, не смерть, — наконец сбросил с горла её хватку Аранья.

И перебросил левый меч очнувшемуся джедаю.

[1]Блистательный Сонм — правительство Аркании, состоящее из восьми чистокровных глав наиболее влиятельных арканианских корпораций. Исторически, над Сонмом главенствовало семейство Адаска, но после событий на "Наследии Аркании" политическая ситуация стала нестабильной и такие дома, как Алтунен, Вольтраут, Лайнегин и Дерриан вступили в борьбу за первенство.

[2] Голонет — или Голографическая Межпланетарная Сеть — неформально (а в ряде государств — и формально) делится на т.н. "сектора", каждый из которых отвечает за одну из форм голонет-взаимодействия. Информационный сектор (инфосек), в частности, аккумулирует все возможные новости, ранжируя их по степени значимости, достоверности и, разумеется, актуальности. Большое значение также имеет Игровой сектор (игросек), предлагающий все виды виртуальных развлечений, и Культурный сектор (кульсек), объединяющий кино, (в том числе многосерийное и анимационное), литературу, виртуальные музеи и информацию о различных культурных явлениях.

[3] "Самый чёрный день" — очень красивый республиканский фильм об имперской атаке на орбитальную станцию над Коррибаном, запрещённый в Республике после совместного иска Сатил Шан и Джейса Малькольма о диффамации (и потому популярный в Империи). Повествует о любовном треугольнике Сатил-Малькольм-Као Цен Дарах и немного — об экшене. Финал выглядел примерно так: https://youtu.be/mm4JEZudf0c

То, к чему пришёл Тремейн, было не решением — половинкой решения, даже, пожалуй, четвертью. Но это было уже что-то.

— Слышите меня? — спросил он у Риана. — Бегите к спасательному челноку. Займите его. Не запускайте. Ждите, пока корабль уйдёт в гипер. Тогда отстыковывайтесь. Ясно?

— Но это значит, — робко заметил рианов учитель, что нас выбросит из гиперпространства в случайной точке.

— Где вас подберут, — Тремейн был невозмутим. — Вы же хотите жить?

Возражений не поступило.

Икс почесал левую бровь. Удивительно живой жест — откуда только он взялся у голограммы?

— Я так понимаю, ты решил внести коррективы в мой план, Девятый?

— Правильно понимаешь, — он сосредоточенно настраивал голопроектор. — Не могу же я оставить всё на самотёк и позволить тебе погибнуть.

— Вместо меня погибнуть предстоит этим беднягам, которых выбросит в случайной точке реального пространства? И что, позволь спросить, предстоит нам — мне всё ещё нужно быть в непосредственной близи от "Непоколебимого", чтобы пустить Риана и его людей к челнокам?

— Сколько сомнения я слышу в твоём голосе... — (двойная голографическая маскировка: на проекторе и на теле). — Как будто я не в состоянии придумать что-нибудь действенное и выполнимое.

Око Икс не удостоил его ответом, растворившись в пространстве.

Неважно.

До Короса оставалось три минуты. На один звонок хватит.

— Говорит Легат. У меня срочное дело.

* * *

Аранья опустил визор на глаза и облегчённо вздохнул, глядя, как мир обретает чёткость.

Вот седеющий мужчина в форменной одежде джедаев-воинов. Вот женщина-сит в длинном платье, с золотым узором на носу и клёпочками на лице, как у Варауна. Вот Джейса-арканианка. Вот он сам, спина к спине с джедаем. У них — два меча на двоих. У Джейсы — посох, который она, впрочем, не слишком хорошо умеет использовать. У незнакомки — странная пара: средней длины вибромеч и шото.

— Перевес на нашей стороне, — сказала она почти спокойно. — Но я не буду мешать вам уйти из жизни с оружием в руках.

— Барас уничтожит тебя, — подал голос Номен Карр. — На самом деле ты ему не нужна. Он использует тебя и потом уничтожит.

Барас? Это многое объясняло.

— Это правда, — поспешил он поддержать тему. — Я был его подмастерьем, я знаю. Он не знает верности, он не ценит службы. Он только делает вид. Сотни человек верят в него, сотни человек мнят, что обязаны ему и что он их благодетель. Но правда в том, что...

— Я знаю, — улыбнулась та. — Он попытается уничтожить меня. Но я буду сильнее. Такова правда ситов, не так ли? Ученик побеждает учителя и становится свободен.

Джейса всё ещё медлила начинать бой. Можно было подумать. Почувствовать. Поискать выход.

— Если на то пошло, меня отдали ему, чтобы он уничтожил меня, — продолжала незнакомка. — Они не могли просто убить меня и нашли того, кто сделает это за них. Им недостаёт смелости смотреть в глаза тьме, они пытаются лицемерно прикрываться ложными тенетами чуждой, рабской морали...

Аранья коротко коснулся Силой Номена Карра: «Ты видишь?». «Вижу», — пришло в ответ.

— Хочешь сказать, что ты не такая? — он вложил в голос весь скепсис и весь акцент чистокровного арканианина. — Что ты не лицемеришь? Что не собираешься сдать Джейсу Барасу, например?

Незнакомка крутнула меч в руке, на миг давая жёлто-голубому клинку шото загореться. Улыбнулась крашеными губами.

— Я не буду мешать, если она захочет идти со мной. В конце концов, никто не может выжить в одиночку, и слабые обречены искать сильного, чтобы к нему прицепиться. А сильным ничто не мешает пользоваться услугами слабых. Например, я попросила свою подружку посторожить выход. Она отлично стреляет. Взамен я не убью её сегодня и прослежу, чтоб никто другой тоже её не убил.

— Джейса не такая! — патетично воскликнул Номен Карр. — Она знает, что есть добро и что зло.

— Потому что ты научил её, старик? Ты хорошо умел притворяться ситом, но это потому, что вы одинаково лицемерны, ты и они. Добро и зло вы придумали, чтобы управлять дураками. Джейса не дура. Джейса знает, где её место в жизни.

— И где же, по-твоему? — джедай хмыкнул. — У тебя на посылках? Или у приятеля моего Бараса в кладовке?

Та собралась было ответить, но на полуслове её оборвало резким порывом Силы. Джейса вышла из ступора — и обрушилась, как и следовало ожидать, на ту, кто конкретно сейчас смела сомневаться в её праве самой решать, где ей место.

* * *

— Легат, надо же... не забываешь старика.

Ардан Коут попытался усмехнуться и закашлялся посреди смешка. И правда, старик: для человека, пусть и одарённого, восемьдесят лет — глубочайшая старость. Странно подумать — и того странее подумать, что сам Тремейн в восемьдесят как раз достигнет расцвета сил и окончательной зрелости.

— Ну же, Легат. Что тебе от меня нужно? Не делай вид, что просто хотел со мной увидеться, не выйдет.

Общаться с ним всегда было непонятно и невыносимо тяжело. Ардан Коут воплощал в себе все ошибки, все иррациональные поступки, все отклонения от чёткой нормы, которые Тремейн себе позволял. В том числе — упущенный когда-то шанс променять смутное будущее в разваливающейся имперской разведке на блистательную карьеру в СИС.

— Как будто я ни разу не говорил с тобой просто так, без корыстных соображений, — деланно возмутился он, следуя неписанным правилам давно придуманной игры.

— Разумеется, говорил. Но тогда корысть была у меня, — дружелюбно улыбнулся Коут. — Давай же, к делу.

Иногда Тремейн задумывался: что было бы, если бы тогда на Квеше он принял другое решение? Если бы не решил унизить побеждённого противника, сохранив ему жизнь? Если бы противник не принял его мелочную местишку за глубокое благородство и не проникся бы этим вымышленным благородством? Если бы не пришлось до бесконечности этой его вере в благородного врага — вере, которая, между прочим, увела Ардана из СИС на вольные отшельничьи хлеба — соответствовать?

— На сей раз тебе даже не придётся поступаться республиканским патриотизмом, — весело сказал он. — Несколько ваших застряли в глубоком космосе из-за международного заговора. Звучит знакомо, да?

— Знакомо, — печально ответил тот. — Точные координаты у тебя есть?

— Пока нет. Скоро будут, впрочем. Но это в районе Короса, и я точно знаю, у тебя здесь есть база.

Тот покивал, что-то прикидывая в уме.

— Легат, а Легат, подробности-то будут? Или государственная тайна опять?

— Между прочим, я всё ещё не дождался подробностей того дела в Поясе Хирона, — напомнил он в ответ. — Но в общих чертах, как я и сказал, международный заговор. Очередная попытка развязать большую войну.

— Провокация или?.. Впрочем, неважно. Можешь на меня положиться, только не забудь передать более точные координаты, чем "в районе Короса".

И самое странное — он и правда мог на него положиться. На человека, который когда-то так впечатляюще предал свою группу, что научил Тремейна никогда не бросать своих. Человека, который использовал против него химгипноз. Который — если не считать Охотника — был причиной абсолютного большинства тремейновых психических проблем.

Человека, который из-за нелепой ошибки решил считать Тремейна личным моральным компасом и эталоном.

* * *

Всё-таки эта женщина была хороша — достаточно хороша, чтобы устоять перед яростным натиском впервые попробовавшей чистую Тьму падшей джедайки. При иных обстоятельствах Аранья непременно постарался бы задержаться подольше и полюбоваться на её мастерство, но сейчас ему было несколько не до того.

Выход из комнаты был надёжно заблокирован. Оставалось прорубать проход в одной из стен, и Номен Карр даже любезно указал, в какой именно. За ней оказалась ещё комната, и ещё одна — целая анфилада, ведшая по спирали куда-то вниз.

— Гараж, — коротко выдохнул на бегу джедай. — Нам надо в гараж и немедленно ехать в Джигууну.

У Араньи, признаться, это вызвало больше вопросов, чем уверенности.

Зачем в Джигууну? Вызывать патруль? Но что сможет десяток гаморреанских хряков против двух пьяных от чистой тьмы дамочек? И что значило "нам", если на то пошло? Какие такие "они", если один из "них" — джедай, а другой — ситский воин, пусть и реванит?

— Слушаюсь, — ответил он вслух, потому что смысла задавать вопросы всё равно не было.

* * *

Икс усмехнулся над ухом.

— Хитро, хвалю. Но как ты собираешься обеспечить мне достаточно времени на то, чтобы взломать их систему и вернуться обратно? Разве не это самое слабое место?

Который уже раз Тремейн подумал, что ненавидит его уроки и что следовало с самого начала догадаться: это очередной из них. Не стал бы Око Икс всерьёз жертвовать собой ради шапочно знакомого ему предателя Риана.

Отвечать он не стал. "Фантом" мягко вздрогнул, выходя из гиперпространства в реальный мир. Перед ним, ясно различимая за псевдоглассом иллюминаторов, зависла громадина "Непоколебимого", и немедленно проектор завыл, извещая о входящем вызове.

— Говорит "Тень", экспедиционное судно разведывательного флота Ситской Империи, — первым поспешил представиться Тремейн. — Примите наши верительные коды. И разрешите обратиться за помощью в пополнении запасов, согласно артикулу Иск-754/херф военного кодекса, у нас кончается топливо...

* * *

В гараже их уже ждали. Впрочем, не та женщина — она, очевидно, хорошенько завязла в драке с Джейсой. Нет — их ждала миловидная тви'лекка. Та самая, которая напомнила Аранье Элину Дару из кино.

— Здесь всё заминировано, — сказала она, направив на них два пистолета. — Так что вы не можете пройти дальше, — и печально добавила: — Она убьёт меня, если вы сбежите.

— Но ведь ты можешь сбежать с нами вместе? — уточнил Номен Карр. — И тогда она тебя не убьёт.

Теоретически они вдвоём могли разминировать гараж. Могли. Но это требовало много времени и ещё больше концентрации — а с концентрацией у них обоих сейчас было плоховато.

— Сбежать? И бросить мою лучшую подругу?! — искренне ужаснулась тви'лекка. — Да вы и правда дрянь последняя!

Аранья мысленно принёс обет пожертвовать четверть родительского состояния на развитие психиатрии и института принудительной психиатрической помощи населению.

— Разве подруги угрожают убить подруг? — осторожно уточнил он.

— А что такого? Я же её подведу, и у неё всё сорвётся, и Барас её накажет. Мы друг от друга зависим: одна провалится, и другая пропадёт. Или вместе выживем, или обе сгинем.

«Не четверть. Пять шестнадцатых».

— Но если ты сбежишь с нами, — он постарался говорить как можно убедительнее, — то ты сможешь зависеть не от неё, а от нас. А мы обещаем тебя не убивать.

Это был идиотский аргумент, но ничего лучше придумать не получалось.

Тви'лекка помедлила, пошевелила лекками и выдала:

— А что, звучит неплохо. По рукам! Сейчас покажу вам, который флаер я оставила чистым...

И снова ему снился этот неправильный, невозможный сон. Словно пришедший из детства, из юности, из времени, когда сны были лишь игрой усталого воображения, весёлыми и страшными картинками на стене.

Каменная площадка посреди чёрной пустоты, узкая каменная лестница, ведущая к трону из белого, жёлтого и чёрного золота, и смерть за спиной, от которой можно только убегать, наматывая круг за кругом, но нельзя убежать. Мерцающие огни факелов, теряющиеся в серебристом светящемся тумане. Неровный пол с множеством камней и трещин, о которые запинаются ноги. Бежать, падать, подниматься и бежать снова — и так до бесконечности, пока не проснёшься.

(А утром подниматься совершенно разбитым и работать, падать, подниматься и снова работать, пока не отпустят и можно будет заснуть. В общем-то, в детстве, в юности, в то время, когда он ещё не был ситом, а сны были лишь игрой усталого воображения, они не слишком-то отличались от реальности.)

Но теперь всё было иначе. Он не мог видеть то, чего не было на самом деле. Не мог видеть даже того, что ещё только будет. Только прошлое или настоящее, или скитания по миру грёз, затерявшемуся где-то посередине. Не мог — но видел.

И как будто одной неправильности было мало, мир вокруг подёрнулся рябью, и Реут оказался по пояс в серо-буром пепле, смешанным со снегом. Совсем рядом с ним из этой мерзкой каши поднималась ввысь дорожная опора, на которой, высоко вверху, ещё держался кусок пермакритовой эстакады.

Забравшись туда, Реут тщательно отряхнулся и растёр босые ноги, немедленно отозвавшиеся ноющим холодом. С неба падали хлопья того же серо-бурого пепла, к небу поднимались серебристо-лиловые струи то ли дыма, то ли тумана. Внизу и вокруг виднелись останки разрушенного города — как на Тарисе, только вместо жёлтоватой зелени болот здесь были пепел и снег. И чёрные лавовые скалы, которым неведомыми скульпторами были приданы черты живых существ. Людей, ситов, инородцев...

Реут сморгнул. Эти скалы — они были знакомы ему.

Это были знаменитые Чёрные Лики[1].

Порыв ветра чуть не сбросил его вниз, пришлось цепляться за кусок пермакрита руками и Силой. «Не может быть, не может быть, не может быть...» Ветер разогнал серо-бурые тучи, и на небе показались звезды. «Не может быть — ошибки». Это был Зиост, и он стоял на обломке эстакады там, где когда-то была Новая Адаста, этот памятник республиканскому самомнению и имперской победе[2].

— Просто видение, — сказал за спиной мастер Дрэй.

— Но у меня не может быть видений! — Реут растерянно покачал головой.

— Почему же? Каждый одарённый может провидеть, хотя бы иногда. Даже я, — на этих словах он как-то горько усмехнулся.

— Провидеть — может быть. Но я Сноходец, а не Пророк. Пророки видят настоящее и будущее; Сноходцы — прошлое и чужие сны. Причём своё прошлое, не чьё-то ещё. Изначально, знаете, они были просто ущербными Пророками, которых вышвыривали вон, не давая полного посвящения, но со временем...

Как всегда, возможность рассказать что-то простое и энциклопедическое его успокоила, настроила на рабочий, обыденный лад. Он любил факты, любил стройную последовательность событий, вырастающую на страницах истории. Они придавали миру структурированность, внятность. Объяснимость и закономерность.

Но Дрэй, жестокий, как все джедаи, не дал ему соскользнуть в уютный мирок причин, следствий и объяснений.

— Прошлое как оно есть, или прошлое как оно могло бы быть? — спросил он деловито.

— Хороший вопрос, акк возьми!

Вопрос и правда был хороший.

— Пожалуй, ни то, ни другое? Я попадаю в застывший кадр прошлого и начинаю действовать в нём, как я нынешний, — пояснил Реут. — Я принимаю решения, осмысляю, сравниваю свой выбор тогда и тот, который желаю сделать сейчас. Но это не воспоминание, потому что я могу выйти на улицу и увидеть город, которого не видел тогда, встретить живших в городе людей, о которых никогда не знал...

— Хм, — только и ответил мастер Дрэй.

— Наши возможности, ваши желания! Не стоит стесняться — просто обратитесь во Всемирные Возможности!

Над сугробами и частично сквозь них нёсся сине-бело-зелёный спидер без седока. В другое время, пожалуй, Реут воздержался бы от подобных подвигов — но сейчас выбор был попытаться на него спрыгнуть или оставаться здесь. И это был довольно-таки очевидный выбор.

«Забавно, как быстро забываешь, что это только сон и всё понарошку», — подумал он. И ещё подумал, что надо бы найти где-нибудь сапоги. Конечно, отмороженные во сне ноги наяву останутся нетронутыми, но всё равно же неприятно.

— Любопытно, — сказал Дрэй, — куда делся седок? Куда вообще делись люди?

— И деревья, — рассеянно ответил Реут. — Здесь были деревья, красивые такие. И цветы, огромные такие снежные кувшинки.

— Наверное, их засыпало. Сугробы всё-таки очень высокие. И ещё что любопытно: что это за пепел? Или пыль?

Реут не знал; он сражался с автопилотом спидера, никак не желавшим уступать управление.

— Седока, кажется, тут и не было, — заметил он. — Он просто должен был ездить по городу и звучать, реклама такая. Всемирные Возможности её часто используют.

— Всемирные Возможности?

— Фирма с Кантоники, — пояснил он. — Продают всякое поисковое, аналитическое и разведывательное оборудование, военное и гражданское. Например, именно они сделали мой макро-визор.

— А. В наше время таких ещё не было.

— Да, они после позора на Наследии Аркании рванули вверх — насколько знаю, до того это был просто филиал Адаскорпа, — кивнул Реут.

И задумался, что не будь в его жизни мастера Дрэя, он бы никогда этого не узнал. Ему не была интересна история Республики, тем более недавняя история. Всегда хватало родной, с её бесконечными белыми пятнами, выжженными Катастрофой. Но чтобы понять, с кем именно он познакомился на Тарисе, понять судьбу этого человека — пришлось узнать очень многое.

Не то чтобы оно потом не пригодилось. Особенно на переговорах. Едва ли Реут стал бы вечным послом Тёмного Совета, если бы не знакомство с Дрэем.

В какой-то момент Реут просто смирился. Не умрёт же он здесь, во сне, если не перехватит управление спидером? Так что он выбрал расслабиться и позволить машине продолжать намеченный для неё путь.

Постепенно она замедляла ход: приближался район новостроек, единственный по-настоящему населённый район Новой Адасты. Здесь почти не было небоскрёбов — этой республиканской чумы, вечно ищущей возможности одновременно остаться на земле и оторваться от неё. Небольшие строения, частные поместья, окружённые садами или строгими мощёными дворами, чаще всего накрытые куполами, защищающими от непогоды.

— Как вы думаете: почему вы видите именно то, что видите?

— Не знаю. Это не будущее, но этого и не было в моём прошлом, — растерянно отозвался он, и тут же понял, что не прав.

Он не знал, он не помнил, когда — но он уже был здесь. Спидер остановился, позволяя сойти на покрытый той же омерзительной серо-бурой кашей тротуар. Холод обжёг стопы, уши обожгла страшная тишина.

Это всё уже было.

Этого никогда не было.

— Мастер Дрэй, я помню, — тихо и жалобно сказал он. — Но этого не было. Но я помню. Я спустился сюда, вон туда, на площадку для шаттлов. Прошёл по улице. Я заходил в дома, но там никого не было, только этот клятый пепел, пепел повсюду. И сады... у Дарта Ревенанта были сады, известные на всю Империю.

— Что осталось от них? — сухо и деловито спросил тот. — Тоже пепел?

Реут кивнул.

— Похоже на то, как вы описывали вашу Катастрофу, — джедай усмехнулся. — Но сомневаюсь, что её возможно повторить в нынешних условиях. Хотя...

— Годера. Тремейн говорил, что он работает над агентом Оранжа, но, мастер Дрэй, у меня никогда не было видений. У меня не может быть видений! И пророки не воспринимают будущее как прошлое, верно?

Тот неохотно кивнул:

— Они видят, а не вспоминают. А жаль, удобная была гипотеза.

У этого должна быть причина.

У всего есть причина.

Сады Дарта Ревенанта были на месте — именно такие, какими он их не помнил. Остовы деревьев, иссера-белые, рассыпающиеся от прикосновения. Горы пепла на месте клумб. Теплицы, заполненные тем же пеплом. И всё это — под защитой купола.

Хроникёры Катастрофы упоминали, что защитные поля и просто любые укрытия давали возможность пережить смертоносный дождь. Смерть туда приходила позже — вместе с отравленным воздухом или с истощением запасов.

— Кажется, что бы здесь ни произошло, оно произошло мгновенно, — задумчиво сказал Дрэй. — Смотрите!

Центральная клумба — центральный экспонат и главная гордость этой живой... некогда живой коллекции — была накрыта дополнительным куполом. Микроклимат, сейсмический контроль, ни единого дуновения ветра.

— Система немедленно среагировала и погрузила всё содержимое в стазис, — пояснил джедай. — Помните тарисские розы, которыми вы так восхищались? Они были получены тем же способом. В некоторых домах в момент падения бомб включились защитные системы.

Но тарисские розы были вечно умирающими и всё же живыми. Цветы, травы и кустарник на любимой клумбе Дарта Ревенанта были не просто мертвы — это был всё тот же пепел, просто спрессованный в живоподобную форму и лишённый возможности осыпаться.

— Я не понимаю, — признался он.

— Это нормально. С непонимания начинается путь к постижению, — мастер Дрэй усмехнулся. — Для начала, к постижению простого вопроса: чего именно вы не понимаете, лорд Каллиг?

Ничего?

А что здесь можно понять?

— Зачем мне дано это увидеть? — с неуверенной надеждой обернулся он на собеседника.

— И это правильный вопрос! — торжественно возгласил тот. — Который пророкам стоит почаще себе задавать.

Реут прикрыл глаза, стараясь запомнить как можно больше. Холодная клёклая кашица на земле. Жуткая тишина, в которой молчит даже ветер. Хлопья, летящие с неба. Мёртвые остовы деревьев. Мёртвые подобия цветов. Пустые дома. Спидер без хозяина. Обломок эстакады. Чёрные Лики.

— Что бы это ни было, — решительно сказал он, — я подумаю об этом завтра.

У него было ещё столько дел, в конце концов.