Потомки лорда Каллига (джен)

По ночам Часкару снилась её спина.

Почему-то не руки, не глаза, не улыбающееся или хмурое лицо — спина. Рыжая, с белыми змеями узора, с глубокой канавкой позвоночника и острыми крыльями лопаток. Задние хвосты — обычно у тогрут он один, но у одарённых с возрастом часто разделяется на два — переброшены вперёд, бело-синим треугольником обрамляя шею и плечи. И рога-монтралы, тоже бело-синие. И длинная золотая цепочка от головного убора, спускающаяся аж до самой талии.

Но это по ночам; днём он не смел даже думать ни об Ашаре, ни об их почти заключённом браке. Днём он вообще не смел думать. Он просто выполнял приказы, доносившиеся из холодной пустоты в центре станции.

Приказы были простые: встретить новичков; провести вводное занятие; провести тренировку; прочитать лекцию о том или другом аспекте Силы. Ничего особенного, ничего бесчеловечно-ужасного.

Кроме холодной пустоты в центре станции, в которую медленно, по чуть-чуть, утекала его душа.

Он не сразу это заметил, поначалу казалось — ну, пустота и пустота, всякое бывает, — но однажды он захотел поделиться с коллегой воспоминанием детства — и не смог. Он даже начал рассказывать... просто на полуслове вдруг понял, что забыл концовку и совершенно никак не может сообразить, а на что был похож их городской дом, и почему "их", а не "его".

Коллега не стал сердиться или обижаться, просто посмотрел печально и понимающе, а потом шёпотом сказал: «Сны. Постарайся смотреть сны, не отказывайся от них. Пока тебе снится что-нибудь — ещё не всё пропало». И он старался, старался изо всех сил.

Может быть, спина — потому, что она была несомненно её, но не настолько, как лицо. Лицо можно забрать, оно может утечь в пустоту и больше не вернуться. А спина — всего лишь спина. Кого она интересует. Надо знать, в чём дело, чтобы отнять у него эту мысль, а он очень старался ничем себя не выдать. Старался не думать, не пытаться вспомнить, не цепляться за образы и лица — днём.

Ночь принадлежала только ему. Ночью во сне он видел её спину, он слышал голос того, кто был ему братом и того, кто заменил ему родителей. Он не помнил имён, но что с того? Во сне он помнил главное: людей.

Во сне он помнил себя.

А с утра поднимался с постели и чувствовал, что вечноголодная пустота украла у него ещё что-то, что он не может даже назвать. Но он видел сны, а значит, ещё не всё пропало.

Надо было только протянуть достаточно, чтобы найти выход.

Надо было только достаточно долго пробыть собой.

* * *

Андроник облокотился о парапет балкона, глядя вниз на огни Нар-Шаддаа. Проплывающая мимо баржа окатила его лысую голову разноцветными огнями, сплясала бешеный танец белых бликов по его плечам и спине.

— Ну и зачем был весь этот спектакль с мечемашеством? — спросил он негромко.

— Это был урок, — ответила Заш, подставляя под поток переменчивого света металлическую руку. — Иногда уроки должны быть... — она тихо усмехнулась, — наглядными.

— Мечом свободе не научишь, — возразил Андроник. — Свободе вообще нельзя научить, только научиться, — добавил он.

Заш встала рядом, положила свою руку на его, словно любуясь контрастом: смуглое и белое, матовое и блестящее... живое и неживое.

— Прописная истина из книжки прописных истин? — спросила она иронично.

— Личный опыт, — строго сказал тот. — Думаешь, я как республиканский флот бросил, так сразу превратился в любимца Амфитриты? Ха. Да я лет двадцать туда-сюда шатался, пока нашёл свою точку равновесия и научился быть собой, а не... — он помялся, выбирая определение. — Формой.

— И если бы тебе кто-нибудь с мечом в руках взялся объяснять, где ты неправ...

— Я послал бы этого кого-то, куда джедай за мудростью не полезет. Хотя туда, куда я б его послал, джедаи лазают таки регулярно.

— Но, — хихикнула Заш, — не за мудростью.

— Откуда нам знать? Мы не джедаи, — Андроник глубоко вздохнул. — Нет, начальнику нужно иногда напоминать о существовании реальности, — вернулся он к теме, — но ты всё равно неправа. Теперь он попытается быть свободным и того хуже себя загонит. А он же хочет как лучше, просто не умеет.

— Как лучше? Ну а кто умеет?

— Мы все учимся, нет? — философски сказал тот. — Сколько живём, столько и учимся. Что он, что мы с тобой — разве нет?

Заш осторожно перебрала своими металлическими пальцами его живые.

— Сколько живём... — эхом повторила она. — А сколько? Мой ученик говорит, что он бессмертен, моё тело способно выжить в эпицентре барадиевого взрыва... а ты?

Реут, тенью сжавшийся в углу, закусил губу. Разговор, который он совершенно не собирался слушать, свернул в область, в которой подслушивать вообще недопустимо. Беда была в том, что правильного варианта тут не было: в любом случае он рисковал быть замеченным и обвинённым во всех грехах. И справедливости ради, при попытке выбраться риск быть замеченным всегда выше.

— А я — человек, и ни на что этого не променяю, — откликнулся Андроник, как это было уже много-много раз. — Я проживу свою жизнь под звёздами и среди звёзд, и когда придёт мой срок — отправлюсь в вечный полёт.

— И ты совсем-совсем не боишься смерти, — недоверчиво протянула Заш.

— А что её бояться? Она всё равно придёт, хоть я уссысь со страху. Лучше принять всё как есть и думать о том, что дальше. Начальник вон говорит, что-то замечательное...

— В чём смысл замечательного, если ты будешь там один?

— А в чём смысл жить в одиночку? — вопросом на вопрос ответил тот.

Оба замолчали — тяжело, неуютно, так что это молчание даже Реута пробирало до костей, что про них-то говорить. Наконец, Андроник, меняя курс с грацией мандалорского толстозадого дредноута, сказал:

— Правда, городские огни чем-то похожи на звёзды? Такие же красивые. Но они обманщики. Если попытаться к ним потянуться...

— ...рухнешь в бездну, — закончила мысль Заш.

* * *

«Леди Ашара, при всём почтении — клинки любят танцевать, а не шарахаться туда-сюда, как пьяный лорд в портретной галерее», — их первая встреча: молоденький подмастерье в поисках наставника и вечная ученица чудака Каллига. Случайный спарринг в фехтовальном зале Академии, случайные разговоры... в общем-то, вся их совместная жизнь строилась из случайностей. И нарушений протокола.

— Вы говорите, что даже Император может быть... исцелён от тьмы?

Тол Брага. Она была уверена, что старик купится на её враньё. Слишком уж он кичился своей победой над бывшим Дартом Соверейном. Слишком громко рассказывал, что нет ничего невозможного для Света — надо только правильно поставить на колени отдельно взятую Тьму.

— Я ничего не говорю, мастер Брага, — склонить голову, смотреть в пол. — Мой учитель провидец, а не я.

Часкар был философ и революционер. Он нашёл реванитов сам и по собственной инициативе и страстно мечтал рискнуть своей рыжей головой во имя братства. Он писал трактаты — которые никто никогда не читал — о природном равенстве всех рас и недопустимости рабства. Он говорил так, будто читает с листа книги о героях и героинях древности. И, будь проклята ситская внешность, о том, что ему всего восемнадцать, Ашара узнала слишком поздно — когда уже была влюблена. Когда уже обещала ему руку и сердце.

— Я слышал, он обитает на невидимой космической станции, — почти мечтательно сказал Тол Брага. — Агент Шан, как вы думаете, возможно достать информацию, где она находится? А лучше — чертежи. И тогда отборная команда, я и мои бывшие ученики...

Забавно было смотреть, как агент пытается найти способ и не обидеть мастера-джедая, и не поддержать его совершенно явно безумное предприятие. Забавно, потому что способа не существовало, уж это-то Ашара знала точно.

Тёмные или светлые, одарённые были господами, и обычные люди могли лишь служить им по мере сил. Часкар это ненавидел, она тоже. Даже учитель и его мириаланский детёныш это ненавидели. Но такова была жизнь.

— Осмелюсь напомнить, магистр Брага, согласно видению там должен быть Избранный. Особый джедай, который рождён для... — надо сформулировать так, чтоб было лестно, — помощи вам в этом предприятии.

Часкар никогда не сдавался и не отчаивался, даже когда родной брат выгнал его из дома и лишил права называться Тараалом. Поэтому Ашара тоже не должна отчаиваться и не должна сдаваться.

Она должна сделать ставку и взять карты, и выиграть эту партию.

Потому что никто не сделает этого вместо неё.

* * *

Сэйтарат любил каасский дождь и серое каасское небо, и ровный шорох капель по псевдоглассу окна, конкриту балкона за окном и кронам деревьев в балконном саду. В такую погоду хорошо было прилечь на кушетку с чашечкой шая или тарина и смотреть на то, как по блестящим тёмно-зелёным листьям стекают крупные свинцово-серые капли и падают вниз на цветы или на макушку мелким зверькам, населяющим сад.

— Потому что ты здесь, по эту сторону окна, и у тебя за спиной горит лампа — золотистым, особенно уютным, светом? — задумчиво спросил его как-то Лун. — Потому что ты любишь контрасты и быть по приятную их сторону?

— Потому что я люблю Каас, — рассмеявшись, ответил он. — И просто нашёл самый удобный способ его любить.

Но сегодня не спасали ни дождь, ни жёлтый свет лампы, ни шай, ни даже то, что можно было склонить голову Луну на плечо. Слишком много всего висело над его головой, как клеодамов камень[1]. Слишком много неправильных, ненужных знаний распирало его бедную голову изнутри. Хорошо уткнуться лбом в Луна и слышать отсутствие мыслей, отсутствие чувств, отсутствие присутствия — тишину.

И дождь, который шуршит снаружи.

— Хорошо, — сказал Лун. — Давай попробуем рассортировать информацию по полочкам. Как только хаос превращается в порядок, он перестаёт быть настолько гнетущим. Я проверял.

Он не пытается говорить, что Сэйтарат себя истощает, что если он не найдёт покоя, то снова заболеет от перенапряжения. И это хорошо, потому что такие разговоры сделали бы только хуже.

— В целом, как раз хаоса не наблюдается, — возразил он Луну. — Просто я совершенно не знаю, что с этой в целом упорядоченной информацией делать.

— Значит, она недостаточно упорядочена, — доктор Ла обожал настаивать на своём. — По вине неправильной системы. Попробуй ответить на вопрос: «С чем из этого я могу что-то сделать?».

— Ну... в какой-то мере со всем...

— Но с чем-то больше, а с чем-то меньше? Вот и первый сортировочный принцип! Теперь дальше. «С чем из этого я должен что-то сделать?»

Сэйтарат улыбнулся.

— Да, уже гораздо меньше осталось! А какой ещё фильтр у тебя есть?

Лун лукаво улыбнулся — сначала глазами, потом, несколько неловко, губами:

— «С чем из этого я хочу что-то делать?» То, что находится в пересечении этих трёх множеств, может и дальше тебя волновать, но остальное... право, оставь его до поры.

— До какой поры?

— До своей, которая однажды придёт. Поделишься, что ты в итоге решил?

— Конечно, — Сэйтарат несколько устало, но довольно улыбнулся. — Я решил вообще не думать и не заморачиваться, а просто делать то, что скажет Дарт Нокс. В конце концов, я ему всё, что мог, рассказал, вот пусть у него голова и болит. А моё дело маленькое.

Всё-таки дождливые дни на Каасе были по-своему прекрасны, с их мягкими серебристыми цветами, с музыкой текущих вод и золотистым светом лампы за спиной. Над чашками шая поднимался легкий ароматный дымок, и Лун рассказывал забавную историю из жизни лаборатории Ситской Безопасности...

[1] Клеодам был юным лордом, мечтавшим служить Императору лично. Его отец Нисидеос, желая отвратить сына от беды, показал ему наглядно, что это значит. Клеодаму были временно вручены полномочия главы семейства, но при одном условии: он должен был постоянно держать у себя над головой гигантский камень. Когда он наконец сдался — после трёх бессонных дней — отец сказал ему: «Так живут слуги Императора: великий почёт — но самая малая ошибка может обернуться гибелью».