Потомки лорда Каллига (джен)

— О чём задумался, Каллиг?

— А? — Реут как-то немного сонно сморгнул, обернулся. — А. Изакс. Здравствуй.

— Если бы я был твоим врагом во плоти, — укоризненно заметил ему дух, — вероятно, ты был бы уже мёртв.

— Ну... наверное, это было бы забавно?

Его мысли всё ещё были далеко; требовалось время, чтобы призвать их назад.

— Забавно? Хм, странный ракурс, — Реут тихо улыбнулся, живо на этих словах представив, как дух недовольно встопорщил седые усы. — И что же забавного ты находишь в этой возможности?

— Ну вот сам посуди. Я сейчас мыслями весь в будущем. Планы, мечты, сомнения — так? И вдруг меня бы убили. И всё это мигом исчезло бы, как дым на ветру — будто и не бывало. Да я бы помер ещё раз подряд, со смеху над самим собой!

Неодобрение Изакса стало почти физически ощутимым:

— Я бы назвал это скорее трагедией, — сухо сказал он.

— А трагедии иногда бывают ужасно смешными. Нет, даже так: а хорошие трагедии и обязаны быть смешными. Я вот смотрел "Эмнета"[1] — ухохатывался.

— Над "Эмнетом"?! Это похоже на кощунство.

«Странно, — ответил про себя Реут. — Откуда ему знать эту пьесу? Или ситская классика уже добралась и до его дивных гребеней, где нет даже голонета?»

— Не знаю, там полно уморительных диалогов. Юмор, конечно, больше чёрный — но от того не менее добротный. И потом, разве это не жизнь?

Изакс помолчал — видимо, обдумывал. Анализировал. Потом убеждённо заявил:

— Жизнь, да. Но это неправильно. Должна быть или трагедия, или уж комедия.

Реут сердечно рассмеялся.

— Изакс, так не бывает! Вон, тридцать лет назад умерла тогдашняя канцлер и Республика оказалась открыта для удара наших войск. Трагедия? Ну, для них?

— Положим.

— А теперь добавь одну деталь: республиканцы ужасно радовались её смерти. По всем федеральным каналам крутили ту идиотскую песенку из мюзикла про Кель-Дрому... а, да, ты ж не местный. Там есть дебильный до восхитительности момент, когда весь Ондерон пускается в бешеный пляс по случаю гибели злой королевы. Под песенку «Трень, брень! Ведьмы нет, ведьмы больше нет!».

— Трагическая ирония? — предложил свою версию Изакс.

— Но ирония же!

Изакс развёл руками — мол, так и быть, считай себя правым. Длинные полы рукавов клоками тумана мазнули по воздуху.

— К слову, — с грацией тарисского раклёныша перевёл он тему. — А что, собственно, за мюзикл? Столь же прекрасен, как то творение сумрачного гения, что мы обсуждали давеча?

— О, нет. До "Нерассказанной"[2] ему далеко. То кислота для взрослых, а это — всё-таки для детей. Так, рыцарь Кель-Дрома с сияющим мечом прилетает на Ондерон, убивает ведьму, женит принцессу и принца, и все танцуют.

— А как же кунический ужас?

— А зачем он детям Республики? — вопросом на вопрос ответил Реут.

— Детям не нужно прошлое?

— Они считают — не нужно. По крайней мере, настоящее прошлое. То, которое нужно — они им выдумывают сами. Как, впрочем, и взрослым. Каждой аудитории — своё, всё строго в соответствии с маркетинговыми исследованиями...

Изакс появился в его жизни довольно давно — вскоре после Литейной, когда они копали лотальский первый храм.

Просто вышел из-за колонны и заговорил — в своей обычной неспешной, несколько снисходительно-царственной манере владыки Хароуна, инкогнито странствующего среди подданных.

Он и был, собственно, владыкой — где-то в далёких гребенях на границе с землями лишенцев[3]. Это выяснилось, когда совершенно очарованный им как собеседником Реут предложил духу остаться у него в гостях. Тот только засмеялся, странно и невесело.

— Может быть, — наконец ответил он. — Может быть, однажды. Но не сейчас. Сейчас мне и дома хорошо.

Там у него была довольно процветающая страна и вроде бы неплохая семья, но Изакс всё равно скучал и поэтому, оставив тело вместо чучела на троне, духом странствовал по просторам Галактики. Вот и на Лотал заглянул, увидел интересного ему забрака и решил заговорить. Сомневаться в том, что интересный забрак ответит взаимностью, ему и в голову не пришло. Других бы подобная святая бесцеремонность бесила; но Реут сам был из таковских.

Собеседником он был потрясающим: ироничным, глубоко мыслящим, невероятно много знающим. Правда, подчас по-детски эгоистичным и упрямым, подчас по-подростковому склонный к крайностям, но всё это были мелочи в сравнении с общим удовольствием от, например, совместного просмотра всякого псевдоисторического голо-шлака или долгих бесед о тайнах и опасностях древних гробниц. И всё же Реут не назвал бы его своим другом — Изакс всегда был для этого слишком далеко, слишком в себе.

За эти годы он вдобавок серьёзно сдал: некогда рыжие волосы совсем поседели, шуток стало меньше, а бесед о смерти и увядании — много больше. Короток, короток век человеческий...

— Вот скажи, Каллиг, а что бы ты сделал, если бы у тебя был выбор: умереть самому или убить всех? — вдруг спросил Изакс.

— Откуда я знаю? Я никогда перед таким выбором не вставал. Хотя надо уточнить: а насколько всех?

— Сложный вопрос, — хмыкнул тот в усы. — На таких рассыпаются все философские построения, а?

— Не все, только дурные. Приличные без труда выдерживают испытание жизнью, к слову о трагедии и комедии.

— А если бы вдруг сгинула вся Галактика, ты и тогда нашёл бы в этом что-нибудь смешное, Каллиг?

Сказано было неожиданно резко, словно настоящая прямая угроза, и по позвоночнику пробежал непрошеный холодок: Изакс не знает или не осознаёт, а ведь она может сбыться. Галактика может сгинуть в пасти вечно голодного чудища. И всё же...

— Если бы вдруг сгинула вся Галактика, а я остался бы искать в этом что-нибудь смешное, это было бы и вправду уморительно. Хотя, боюсь, в тот момент я не оценил бы юмора.

Напряжение, рухнувшее вдруг на плечи, напряжение, от которого перехватило дыхание, вдруг спало.

Изакс рассмеялся:

— Ты невыносим, Каллиг. Тебя следовало бы убить, но ты слишком забавный. Знаешь, я предложил бы тебе быть моим личным шутом. Должность сытая, соглашайся! Мне сильно недостаёт кого-нибудь, кто найдёт веселье в трагедии моей жизни.

Сказано это было настолько почти-серьёзно, что у Реута сердце кольнуло жалостью, и ответил он прямо и честно:

— Знаешь, я предпочту голодать, но быть свободным и никому не служить, чем жить сыто и смеяться из-под палки. Я из раба поднялся в Тёмный Совет — и обратно в рабы не собираюсь.

— Никому не служить? А как же Император?

И опять в голосе Изакса проскользнула странная, ироничная нотка, и опять по позвоночнику проскочил холодный разряд. Это был простой, банальный, тривиальный вопрос для любого жителя Империи. Очевидный вопрос, очевидный фокус: подловить на принципе, вынудить отказаться или от свободы, или от благонадёжности. И вроде бы можно бы ответить честно, ведь Изакс ему никто и Империи он никто, но воздух попросту застрял в горле обжигающим комом, и слова застряли вместе с ним.

— А как же Император? — уже строже повторил Изакс.

Нет, страх он не выдал, сумел удержать реакции и закосить их под задумчивость человека, как раз-таки осознавшего, что он в простой логической ловушке, и отчаянно ищущего выход, не травмирующий его гордость. Но и ответа дать он не мог: чувствовал, что правда будет неуместна, а ловкую и достоверную ложь придумать никак не выходило. Снова на плечи навалилась тяжесть, снова в горле пересохло, а яркая зелень каасского леса разом выцвела в серо-зелёную плесень.

И снова всё схлынуло в один миг, когда Изакс хмыкнул в усы и сказал:

— Вот так всегда с вами, борцами за свободу. Что, не смеешь вслух усомниться в своей рабской верности Императору? Грош цена тогда твоей гордости, если ты её не защищаешь... э, да ты совсем плох. Похоже на сильное истощение. Где же ты такое заработал? Опять в какие-нибудь не те руины влез?

«Эхо Нафемы», — подумал Реут. Упоминать её было нельзя; значит, надо нашарить в памяти планету с идентичными или хотя бы похожими... есть!

— Малакор, — выдохнул он, вцепляясь в ствол дерева и вдавливая тревожную кнопку на комм-браслете. — Хотел выяснить, кто такой был Нихилус до того, как стал... тем, чем стал.

Это была правда как минимум наполовину, потому что на Малакоре он бывал и прошлое Нихилуса там копал. Как-никак, а близкая параллель императорским кулинарным вкусам. Интересно, когда беседа с Изаксом успела превратиться в родной имперский допрос?

— И как? Выяснил?

В кармане был инжектор, но эта дрянь была специфична опять же для нафемского фона; так что вместо него Реут нашарил обычные капсулы от сердца и раскусил сразу три. В ушах шумело; в глазах, и без того на свету почти бесполезных, плясали бешеные кислотные огни. Изакс что-то говорил, но он не слышал. А потом вдруг воздух снова вернулся.

— Кто бы ты ни был, поди прочь! — грозно рявкнул Авр, верный Калатош Заврос, и призрачный лиловый клинок загорелся в его руке.

Изакс обиженно насупился:

— Какие агрессивные все стали. Хорошо, ухожу, ухожу... — и он растворился в болотном тумане, белый в белом.

Авр погасил меч и внимательно осмотрел своего гостеприимца.

— Что это было? — строго спросил он.

У Реута не было сил и он только помотал головой: не знаю, мол.

— У тебя комм-браслет не работает. Плохо.

— Очень.

— Он тебя пил. Как чашу с вином, до дна, — задумчиво сообщил тогрут.

— Зачем?

— А то я знаю. Раньше он так не делал.

«Эхо Нафемы», — снова толкнулось в висках.

Откуда здесь это эхо?

Авр осторожно помог ему встать на ноги, засучил рукав и вколол-таки розовую дрянь, которая должна была "выравнивать узор", что бы это ни значило. Хорошо, когда рядом всегда кто-нибудь есть — кто-нибудь, готовый помочь и поддержать, кто-нибудь, способный это сделать...

Последним усилием воли послав одного из младших духов за подмогой, Реут окончательно потерял сознание.

[1] Классическая ситская пьеса. Лорд Эмнет мстил убийце своего отца и матери-предательнице, в процессе все умерли, а в конце пришли республиканские войска, похоронили умерших с воинскими почестями и навели демократию.

[2] "Реван: Нерассказанная история". Артхаусная мелодрама об обречённой любви Реван и её дроида, полная Небанальности, Режиссёрских Ходов, Визуальных Метафор и других ужасных вещей.

[3] Лишенцы — старинное имперское название юужань-вонгов (от "лишенные Силы", понятно).