Потомки лорда Каллига (джен)

Свечи, зажжённые для Аснейт, медленно догорали — остались только три большие, синяя, белая и жёлтая, которые зажигали перед любой молитвой. Голос Дарта Соверуса давно умолк, и из динамика был слышен только невнятный фоновый шорох. Воздух пропитался тёплым, сладковатым запахом воска, смешанным с лёгкой горечью благовоний. И от всего этого — как всякий раз, когда он вставал на молитву, ища утешения, успокоения или понимания — Реута начало страшно клонить в сон.

— Озарённая, многоликая, увенчанная золотом и лазурью, — забормотал он отпуст, удивляясь звуку своего голоса.

Почему-то, когда хотелось спать, слова слышались словно со стороны, и от этого становилось странно и неуютно. А ещё глаза закрывались сами собой, и в груди жгло, как если бы он слишком долго оставался под водой.

— ...владычица троиц и семериц, открывающая врата, указующая путь, среброокая дева, не имеющая изъянов, сердце моё отдаю в руки твои, да славишься ты вовеки, пока не угаснет свет, и не умолкнут птицы, и не преломится колодезный ворот, и не разобьётся сосуд, — закончил он уже во сне.

Он стоял посреди бескрайней тёмной равнины, где единственным источником света был шестигранный уличный фонарь на длинной ножке. На фонаре, на венчающем его металлическом завитке, сидела незнакомая птица с бело-зелёным оперением.

— Любишь смотреть чужие сны? — спросила она.

Реут неопределённо пожал плечами: не то чтобы он это любил, но иногда попадалось что-нибудь занятное или полезное.

— Тогда иди за мной — и увидишь ещё один, — сказала птица.

— Чей? — спросил он.

— Твоего отца и твоей матери, — ответила она, — твоего владыки и твоего слуги, ученика и наставника.

Реут снова пожал плечами: не то чтобы он понял, о ком речь, но если прямого ответа всё равно не будет (а его не будет) — проще пойти за птицей и гадать уже по тому, что будет во сне.

— Я готов. Веди, — решительно сказал он.

* * *

Птица провела его по длинному коридору к берегу Реки, а оттуда — в открывшуюся в стене дверь, за которой оказался не новый коридор и даже не большая зала-сознание, а сразу незнакомый город с приземистыми домами из золотистого камня и узкими улочками, по сторонам которых тянулись газоны с красной травой.

Прямо перед Реутом — просто из воздуха — возник белоголовый мальчуган лет пятнадцати, одетый в простую рубашку и кожаные штаны, с металлическим кувшином на ремне и несколькими стаканами у пояса.

«Ран?» — ещё миг, и окликнул бы — но тут мальчик обернулся, маша рукой кому-то позади, и оказалось, что он если и не совсем сит, то по меньшей мере полукровка — с ярко-красной кожей и необычными тёмными глазами. А рукой он махал ещё одному ситу, на сей раз девушке, в строгом чёрном мундире.

— Как денёк, Тен? — спросила она. — Сколько заработал?

— Пока нисколько, — мальчик печально вздохнул. — Но сегодня же день суда, народу будет много, думаю, к вечеру изрядно разбогатею. А ты как?

— Пока неплохо, — ответила девушка ему в тон. — Но сегодня день суда, так что не стоит расслабляться. Ты моего брата не видел?

"Тен", кто бы он ни был, покачал головой.

— Не, не видел. Но думаю, он поближе к храму перебрался. Паломники щедро подают, особенно те, кому есть чего бояться. Кстати, я думал к Кайросу заскочить — он там как, в себе или не очень?

— В себе, наверное, — голос у неё был не очень уверенный. — По крайней мере, в участок Тешаах не звонила.

«Кто все эти люди?!» — подумал Реут, и вдруг сообразил, что птицы больше нет, только чуть золотящееся к горизонту небо, улица, приземистые дома и какое-то безумное количество чистокровных ситов, которые спешат куда-то по тротуарам или несутся по мостовым на лёгких спидерах.

Спидерах очень знакомой модели — такие находили на раскопках в районе Дрезша и Техраны. Образец 198-11, личное транспортное средство эпохи Катастрофы.

И, в общем-то, архитектура ведь тоже была знакомой. Он эти домики лично из-под песка поднимал семь лет назад и лично же схему застройки чертил. Или не эти, а точно такие же?

Вслед за белоголовым мальчишкой Реут поспешил вниз по улице, и вот они уже стояли на площади перед храмом — Малой Пирамидой Адасты в Адишаре, которая сохранилась только на немногих уцелевших открытках да в описаниях, так качественно её сравняли с землёй. «Ну, хоть выяснил, где я — а то это уже как в анекдоте: в бездну подробности...[1]».

Вживую, не на картинке, пирамида оказалась и впрямь по меркам храмов небольшой — немногим выше окружавших площадь домишек. «Отснять бы её, да толку-то — нельзя из сна в реальность ничего пронести. Впрочем, всегда можно запомнить и попытаться воспроизвести по памяти, через иллюзии или что-то вроде того... а для этого надо как следует рассмотреть её со всех сторон».

Благо в чужих снах он был совсем уж бесплотен, и постепенно набиравшаяся на площади толпа не была ему помехой: не замечая, ситы — безумное множество ситов — просто проходили сквозь него. А вот мальчику с кувшином пришлось нелегко: кто-то, конечно, покупал у него попить, но многие просто отпихивали с дороги, а то и затрещин отвешивали, чтоб не мешался.

Но вот раздался звон колокола, и на площадку над лестницей вышла полностью обнажённая женщина с длинными белыми волосами, а за ней — давешняя девица в мундире, несколько дроидов явно боевого типа и один секретарь. Девица встала на краю и уткнулась глазами в датапад. Голая женщина опустилась на заранее приготовленную подушечку, приняла из рук дроида-секретаря странный головной убор в виде ветвистых рожек, водрузила его себе на лоб и завязала себе глаза.

— Я Рантаал, дочь Авраан из Золотого Леса, — громко провозгласила она. — Я Адаста, Владычица Владык. Пока отец мой смотрит на нас с небес[2], я буду судить тех, кто готов принять мой суд.

Сердце билось как бешеное, в горле комом застрял воздух, не давая толком вздохнуть. Увидеть вот так, вживую, не на реконструкции по фрескам и воспоминаниям, настоящий обряд Старой Империи... Заш бы не то что руку — голову отдала бы за такое счастье.

Не отрывая взгляда, Реут смотрел, как, повинуясь подзывающей их девушке в чёрном, по ступеням то поодиночке, то парами или группами поднимаются люди — ситы, — преклоняют колени перед "Адастой" и ждут, какой камень она вытащит из стоящих у неё по бокам корзин. Кому-то доставался синий, кому-то — жёлтый, а некоторым — белый.

Жёлтый был явно хуже всего, потому что получивших его просителей немедленно фиксировали и уводили прочь дроиды. Оставалось определить смысл двух других камней, а хорошо бы ещё значение того, из какой корзины и какой рукой их доставала Адаста...

...но всё подёрнулось маревом, и Реут вновь стоял на узкой улочке, хотя на вид уже не той, что была в начале.

Должно быть, его перенесло сюда следом за мальчиком с кувшином, потому что тот стоял на крыльце одного из домов, усиленно стуча в дверь. Наконец, ему открыли. На пороге показалась усталая женщина — сит, разумеется — с ребёнком на руках.

— Тешаах, привет, а к Кайросу можно? Он просил разбудить его, если будет суд, — сказал мальчик.

И только сейчас Реут осознал, о ком идёт речь. «Если это Коррибан, если ещё не пришла Катастрофа, а беловолосая Рантаал из Золотого Леса — не тёзка и не прабабка лорда Рантаал... тогда и Кайрос — никто иной, как Кайрос Стихоплёт, великий пророк, спаситель нашего народа».

Тешаах — должно быть, жена или родственница, чьё имя хроники не сохранили — отошла в сторонку, пропуская Тена внутрь, и Реут поспешил следом. Сначала в прихожую (здесь мальчик оставил свой кувшин и уличные башмаки), а потом вверх по лестнице на чердак и в серую дверь, в комнату великого пророка... из которой так разило дешёвым спайсом нескольких сортов, что оба они аж закашлялись.

В комнате было сумрачно. Свет пробивался через пыльные, изрядно проеденные молью тяжёлые шторы на окнах, едва позволяя разглядеть узор на пушистом ковре и сидящего посредине мужчину в кресле-качалке — с длинными, не то что спутанными — в войлок свалявшимися волосами, худого, с трубкой из чёрного хрусталя в безвольно свисавшей с подлокотника руке.

— Эй, Кайрос! — мальчик пнул кресло. — Кайрос, покарай тебя Эсеф, давай, очнись уже!

Но тот, охваченный наркотическим трансом, его не слышал, покорно позволяя себя трясти и даже дёргать за волосы.

— Кайрос, я сейчас уйду, и ты пропустишь день суда, — строго предупредил мальчик. — А ты мне уже заплатил за побудку, помнишь?

Неясно, от слов его или от чего-то ещё, но пророк наконец пришёл в себя — или нет, скорее, наркотический транс сменился на пророческий. Глаза зажглись синим огнём, всё тело напряглось, выгнулось дугой, губы зашевелились — сперва беззвучно, а потом с них начали срываться слова:

— Смерть... рыжий... с небес... закат... смерть... бездна... лететь... назад...

И наконец он заговорил — громко и властно, так что голос его, казалось, не помещался на крохотном чердаке:

— Я вижу закат над бездной, я вижу, как гибнут братья, как дева с косой железной распахивает объятья. Та дева любвеобильна — в объятьях всем места хватит. Останется прах могильный от челяди и от знати... Тен, Тен, Тен, я вижу, я вижу, — он сорвался на прозу, — я вижу, как спускаются с неба вестники гибели, Тен. Брат и сестра, облачённые в белое, он трусоват, да она — слишком смелая. Приняты будут владыкой владык, станут конечно же центром интриг. Следом за ними приходит война, эта война несёт гибель для нас. В день, когда явятся брат и сестра — больше не медли, приходит пора...

— Какая пора, Кайрос? — мальчишка снова тряхнул его за плечи. — Какая пора? Для чего?

— Пора собрать всех и бежать — прочь, прочь, по неизведанным путям, в тень, в ночь, наперекор лихим ветрам. Знать, ждать, когда пройдёт пять сотен лет... — в горле у пророка забулькало, и он, хрипло закашлявшись, бессильно осел на кресло.

* * *

Видение завершилось — Реут снова стоял в темноте, перед фонарём, на котором сидела странная птица незнакомой породы.

— Тен... — задумчиво хмыкнул он. — Неужто?..

Птица рассмеялась — лёгким, весёлым девичьим смехом.

— А ты верил, что он в восемь лет уже правил целой планетой, расправившись с матерью, отчимом, родным отцом и сводным братом? Или, может быть, что все его соратники сплошь и рядом были великими лордами? Ты разве забыл, что твой вечный враг рождён был рабом среди рабов?

— Значит, Рантаал была жрицей в крохотном всеми забытом городишке, Кайрос — наркоманом...

— Тараал — офицером городской стражи, её брат Тайрелл — нищим, — весело подсказала птица. — А что, от этого они стали меньше героями и спасителями ситского народа? Так ты считаешь, Реут сын Адхики, собственность дома Тараал?

Он покачал головой. Нет, конечно, — просто увиденное плохо вязалось с выученным, с написанным в родословиях, с тем, что сохранилось в семейных преданиях и страшных сказках.

— Хорошо, — сказала птица. — Хорошо, что ты так не считаешь. За это, Реут сын Адхики, владыка Сферы Древних Знаний, однажды я снова провожу тебя в чужие сны. А пока — ступай, у тебя и наяву довольно дел.

[1] Анекдот: «Очнулся пьяный мужик посреди улицы. Кто я, где я, всё такое. Прохожий: "Ты на пятой параллели седьмого яруса". Мужик: "В бездну подробности — планета какая?!"»

[2] Отец Адасты — Хорусет, солнечное божество. Как считалось, с началом заката он удаляется в спальню, чтобы провести время до наступления темноты с женой Хатнефтис, богиней ночи.