Потомки лорда Каллига (джен)

Уже после первой недели на Тифоне Риан осознал: если он не хочет отказываться от мечты, единственный выход — сцепить зубы и терпеть. И нет, не то, чего он ожидал с самого начала — не ненависть к ситам, не тяжелые тренировки, не то, что у него отняли его посох. Даже не необходимость каждый раз мысленно пересчитывать каасские метры и минуты в корускантские[1], хотя она бесила.

Нет, ему приходилось терпеть, когда учительница не считает нужным сменить замызганное платье или хотя бы снять запачканные в земле рабочие перчатки, приходя на официальные мероприятия. Терпеть, когда взрослые равнодушно бросали малолетних падаванов под "присмотр" падаванов чуть постарше. Терпеть, когда строгие учителя напоминали, что Орден есть слуга Сената и ни один джедай не может сомневаться в республиканских законах и правилах. Терпеть жестокость и равнодушие по отношению к бедным тви'леккским переселенцам и абсолютный отказ признавать местных туземцев за разумную расу.

Он упрямо напоминал себе слова наставника Джорвала, сказанные во время одного из больших диспутов: «Любая организация создана людьми, а люди по определению несовершенны. Ищи правды в заветах, а не в повседневности». И столь же упрямо забывал ответ Торрена на том же диспуте: «Повседневность неизменно отражает завет».

Да, реванитские диспуты!.. Как он скучал по ним теперь — по этим великим полям интеллектуальных сражений, где на равных сходились ситские лорды и простые горожане! Скучал тем более, что здесь, на Тифоне, диспутом называли крайне странное времяпровождение. Сначала следовало написать речь; потом послать её на утверждение старшим мастерам и переправить в соответствии с их замечаниями; потом послать её всем оппонентам, получить от них список вопросов и составить ответы на вопросы, которые послать старшим мастерам и оппонентам, потом поправить ответы в соответствии с их замечаниями...

Потом всё это заучивалось наизусть и декламировалось перед аудиторией с той долей артистизма, которая была у каждого из декламаторов. Смысл всей комедии, по словам мастера Квильба, был в том, чтобы «Продемонстрировать молодёжи возможности мирных разногласий в интерпретации нашего учения и вместе с тем не выйти за пределы мирности». По мнению самого Риана смысла не было вовсе.

И всё же, он не жалел — даже не потому, что «Джедай не сожалеет, ибо не питает пустых надежд». Нет; подобная высота просветления была от него ещё очень и очень далеко. Он не жалел потому, что всё-таки получил желанную, невозможную, пьянящую свободу быть собой, а не безликим сит-лордом, скорлупкой из обычаев, правил и понятий, внутри которой — пустота.

Каллиг, один из самых активных реванитских ораторов, как-то говорил против рабства, выдвигая идею, что оно — цепь, которая в равной мере связывает обе стороны, и господ на самом деле не существует. Мысль, конечно, грубовато выраженная и излишне смелая; но своя правда в ней была.

Вот он, лорд Риан Рантаал — что он сделал в своей жизни сам? А ведь у него было преимущество сиротства, за него ни разу не решали ни родственники, ни родители — не было их. Но вместо них, кажется, была вся Империя, которая диктовала: в одиннадцать лет — в послушники на Коррибан, в семнадцать — в личные подмастерья на Каас, в двадцать один — жениться, в двадцать три стать отцом и в двадцать четыре — лордом... дальше следовало звание Дарта в сорок пять и кресло в Совете тогда, когда от него наконец устанут и захотят избавиться.

Даже братство реванитов, как бы много оно ни дало ему, было частью этой рутины. «Если ты не такой, как все — найди свой сорт не таких и будь, как они» — множество скучающих или недовольных жизнью юных ситов искали себе развлечения в модных ересях. Впрочем, братство нашло свой способ противостоять заразе: их терпели ещё и как истинных санитаров леса, чьё Паломничество ежегодно отправляло к праотцам около сотни общественных паразитов. К сожалению, сотни же ухитрялись каким-то образом обмануть естественный отбор.

В сущности, всю свою жизнь он играл чужую и чуждую ему роль и только теперь решился наконец снять маску и стать собой. Больше не лордом, больше не Рантаалом. Просто Рианом, скромным Рианом, учеником Рианом, который не возражает ползать по полу с тряпкой, маяться вахты в медцентре и даже бегать по мелким поручениям. Рианом, который на тридцать лет опоздал, но всё-таки пришёл домой, туда, где успокоилось его сердце.

Рианом, который страшно боится, что и этот покой окажется ложью.

* * *

— «...таким образом, Мы ожидаем, что наставник Часкар проявит покорность Нашей воле и примет из рук Наших дозволение начать работу по обучению Наших избранных учеников в Нашей резиденции», — Каллиг дочитал бумагу и мрачно покачал рогатой головой.

Императорские приказы, если их не передавал лично Голос или Слуги, всегда были писаны от руки на настоящей, тонкой, почти прозрачной бумаге. Спутать их с чем-нибудь было немыслимо. Подделать — того немыслимее.

— Это приговор моему брату, ты ведь понимаешь, — лорд Абарон ощутил, как голос его сорвался на сиплый хрип. — Из резиденции не возвращаются. Я даже не знаю, дадут ли ему прожить хоть несколько лет, обучая кого-то там избранного, или просто...

Каллиг мягко взял его за предплечье, помог сесть. Тихо попросил:

— Не отчаивайтесь, милорд. Ещё не всё потеряно.

Будто он не почти всесильный член Совета, принимающий жалкого просителя, а по-прежнему собственность дома Тараал, верный раб, утешающий господина. Как там говорит Дарт Мортис? «Причудливый инородец»?

— Каллиг, я прошу тебя. Как реванита, как кого угодно, я прошу тебя: спаси его. Ты в Совете, ты ведь можешь отклонить этот приказ. Ведь можешь?

— Я не знаю, милорд, — грустно сказал тот. — Я сделаю всё, что смогу. Это ведь и моё горе тоже.

И его тоже, да. Ещё вчера Абарон даже не подумал бы смотреть на вещи под таким углом. То, что Часкар путался с тогрутой-полуджедайкой, было позором и глупостью по меньшей мере, преступлением — по обычной. Теперь это было надеждой, что брат будет жить. Ведь проклятая инородка огорчится, если лишится любовника. А Каллиг огорчится, если огорчится его подмастерье.

— Милорд, выпейте. Это вас успокоит и поможет прояснить мысли, и тогда можно будет обдумать всё как следует, — забрак протянул ему какую-то мутно-зелёную дрянь в низком стакане.

Целитель, чтоб ему... вечно благоденствовать. Воплощение ереси, искажения, бреда, нынче ставших сутью Империи.

Абарон помнил, как подписывал разрешение принять Каллига — тогда раба за каким-то там номером — на обучение в Академию. Он наотрез не желал это делать: инородцам, тем более рабского происхождения, не место среди владеющих Силой, но наставник Гаркун пригрозил обратиться с жалобой наверх, и пришлось согласиться. Наверху, в крепости, медленно кружащей по орбите Кааса, очень не любили тех, кто противится прямому приказу набирать в ученики всё, что обладает хоть минимальными способностями. Даже если они глобально правы и защищают ситский закон — и особенно если так. У ситов не должно быть закона, кроме воли сверху.

Абарон помнил, как после стремительного взлёта бывшего раба в нынешние господа он не спал ночами, ожидая дружеского визита. Такого, после которого от дома остаются только дымящиеся развалины, а полиция кротко пишет отчёт о несчастном случае при алхимическом эксперименте. Но визита не состоялось — через много лет он выяснил, почему. «Одни рабы изощряются, измышляя способы отплатить за былое, а другие рабы, те, что в господских одеждах, дрожат от страха, ожидая их мести; тот, кто свободен — учится прощать и идти дальше, не ведая страха и не размениваясь на обидки». Если это правда, Каллиг был свободнее их всех — но это не могло быть правдой. Не должно было быть правдой — иначе всё, чем жила Империя, есть ложь.

Абарон помнил и другую свою подпись: под официальным заявлением, что Часкар, его брат, более не может называться частью дома Тараал и претендовать на соответствующие права и обязанности. Он не сомневался тогда в своей правоте; сейчас... он не знал. Тогрута была почти на двадцать лет его старше и, по слухам, все эти годы открыто жила со своим учителем. (Слухи, конечно, врали; среди реванитов было неплохо известно, что единственную свою любовь Каллиг нашёл среди духов, и потому живые мужчины и женщины его мало интересуют. Тот случай, когда правда хуже лжи, впрочем.) Часкар собирался официально на ней жениться. Позор, который это навлекло бы на семью...

— Мне сейчас кажется, Каллиг, что лучше бы я согласился опозорить семью, чем потерять её, — горько сказал он. — Как низко мы падаем в минуты горя!

— Или как высоко поднимаемся? Кто знает! — забрак тихо хмыкнул. — В сущности, у нас есть два варианта, при которых ваш брат выживет. Первый, маловероятный и бессмысленный: Совет признает приказ фальшивкой, и Часкар останется в Академии... до следующего приказа. Второй, трудновыполнимый: мы обеспечим ему возможность покинуть Резиденцию.

— Как?! — идея даже звучала, как бред.

— Слушайте, по самым примерным прикидкам там трудится несколько тысяч человек, и некоторые из них даже её покидают. Всё, что нам надо — исследовать, кто именно и при каких условиях.

— И найти ненаходимую...

— ...орбитальную станцию размером с Вайкеновы Доки. Издеваешься, Абарон? — тон Каллига наконец-то утратил медовую вежливость.

— Но все говорят, что она ненаходима! — возмутился он такому кощунству. — Скрыта специальным маскировочным устройством, которое...

— ...сделали в прошлом году на Балморре. Я тоже слышал, как Лахрис этим хвасталась. Абарон, джай тебя побери, у нас над Каасом две станции: Вайкеновы Доки и эта. Как ты думаешь, насколько сложно вычислить орбиту второй, зная первую и имея на руках курсы посадки?

Это было... логично. Вопрос был в том, почему за столько лет никто этого не сделал. Хотя нет, не было. Все боятся даже посмотреть наверх, не то, что усомниться в словах оттуда. Сказано — ненаходимая, значит...

— Спасибо. Спасибо, Каллиг! — горячо поблагодарил он.

— Не за что. Разве мы все не братья, не ученики одного Учителя? — сказал тот, но взгляд его уже устремился куда-то далеко.

Должно быть, опять говорит с духами. Абарон был воином и не любил эту всю мистику, а потому ещё раз поклонился и поспешил прочь, на выход из Храма.

* * *

А Реут остался размышлять, что Сила определённо на их стороне.

Ему был нужен человек, который расскажет о том, что творится в Резиденции. Который станет их руками и глазами в святилище Императора.

И кто подойдёт на эту роль лучше, чем реванит, мятежник, идеалист Часкар, гражданский муж его чудовища Ашары?

[1] Метр — единица, равная четверти окружности Корусканта по меридиану, поделенной на 10 миллионов (количество сенаторов верхней палаты на момент создания метра). Империя по политическим причинам использует в расчётах т.н. "каасский метр" — то же самое, но делят меридиан Дромунд Кааса. Минута — 1/1440 времени суточного оборота Корусканта. Империя по политическим причинам опять же использует 1/1440 суточного оборота Дромунд Кааса. В остальной Галактике в целом принят республиканский стандарт единиц.