Потомки лорда Каллига (джен)

После Восса скрытый храм реванитов на Манаане казался бесцветным. Серые, бледно-голубые и белые стены, чёрные, тёмно-серые и синеватые полы... и вода, вода, вода — прозрачная, серая или зелёноватая. Однообразие убивало, взгляд тонул и терялся — ему не за что было зацепиться.

Но Серевин не жаловался, зная, что такова воля Ха-Макома. Здесь, в этом тусклом мире, он должен был ждать — ждать того дня, когда вестник, не знающий, что он вестник, принесёт ему оружие, не зная, что это оружие. А до тех пор следовало, не расслабляясь, упражняться в чародейских и боевых искусствах, воскурять священные травы, слушать ровный шум океана и искать в нём отзвуки божьего голоса... у Серевина хватало дел.

В тот день он как раз собрался подновить гардероб и в целом привести себя в порядок — за годы на Воссе он слегка отстал от столичной моды. Наплечники, например, очередной раз вышли из моды, зато в моду вернулся двойной рукав и золотые запястья, да и волосы теперь чистокровные причёсывали несколько иначе: военные почти короткие стрижки и простые линии за дни мира сменились сложными композициями из кос, шпилек и нарочито-выпущенных прядей.

Но сначала следовало совершить омовение.

Вообще подготовкой ванны следовало заниматься рабам... слугам, хотя бы, — но здесь, на Манаане, не было ни слуг, ни господ. Только братья, сёстры, небо и море. Поэтому Серевин своими руками нарезал траву, бросил её в прохладную воду, обтёр бортик листьями шаммеша — и собирался было раздеться (тоже самостоятельно, против обыкновения), как тишину и шорох волн разорвал тревожный зуммер.

Кто-то из реванитов срочно нуждался в помощи. Но... не только.

Улыбнувшись (и отключив видео-сигнал: не хотелось показываться кому-либо в нынешнем несовершенном виде), Серевин нажал на кнопку приёма.

Время и пространство зазвенели перетянутой, готовой лопнуть струной. Пророчество сбывалось — здесь, сейчас, в гудении сигнала и шорохе помех. Омовение можно отложить — пришла пора покинуть Манаан и начать новый раунд бесконечной игры, в которой нет победителей и проигравших, только живые и мёртвые.

Вестник прибыл.

* * *

Убивать своих немногим сложнее, чем чужих — это Ран усвоил здесь, на Балморре.

Убивать вблизи — не сложнее, чем издалека.

Смерти плевать на человеческие условности. Плевать на расстояние — бластер убьёт так же, как нож, просто чище. На чистоту смерти, впрочем, тоже плевать. Она просто существует — и это Ран тоже усвоил на Балморре.

В воздухе здесь вечно висела зелёная вонючая хмарь, повсюду ползали коликоиды и повстанцы, текли реки коричневой ядовитой дряни, разъедавшей кожу и пластик, торчали из бесплодной серой земли серые искорёженные куски металлоконструкций. Дядюшка Тремейн и учитель вспоминали благоуханные синие нарциссы и сундарские лилии, по которым ступали белые ноженьки прекрасной Лахрис, вспоминали утренний бриз с озёр и серебристую воду, в которой прекрасная Лахрис с кем-то из них купалась после победы, смывая с кожи ржавчину фабрик и грязь окопов — но всё это сгинуло вместе с их молодостью, и остались одни коликоиды, повстанцы, хмарь и дрянь.

Говорили, что во всём виновата Империя, и плевать, что катастрофу устроили ей назло.

Говорили, что с тех самых пор Лахрис видит в сладких снах то ли учителя, то ли Тремейна.

Говорили, что мальчик-повстанец с позывным "Ред" пожертвовал собой, взорвав имперский склад с оборудованием — и вот тут точно врали, потому что мальчик не погиб. Мальчик просто шмыгнул в бункер и нажал кнопку детонатора, заметая следы и оставляя повстанцам-сепаратистам мечту о юном герое — одном из десятков тысяч малолетних балбесов, из которых пропаганда и фанатичный национализм сделали живое оружие.

Мальчик Ред узнал главное: что можно презирать внутри и восхищаться снаружи, можно в грош не ставить и быть готовым отдать жизнь, можно убивать своих ради своих же и без трепета смотреть, как чужие радуются их смерти. Ран научился потихоньку, по чешуйке, по песчинке выращивать вокруг себя панцирь из ложной личности, научился говорить не своим голосом и, что важнее, не своими словами. А потом, как это и полагается, он вырос и сбросил панцирь, и Ред рассыпался на песок и пыль, и...

И — теперь Ран должен был вернуться на эту вымотанную, полумёртвую планету. Ради учителя, ради своей судьбы, ради всей Галактики.

Но почему-то он думал о синих нарциссах и сундарских лилиях, и голографии, на которой весело смеялись Лахрис, учитель и дядюшка.

Имя командира гарнизона — Варрен Седору — ничего Рану не говорило.

Говорила внешность: собранные в хвост дреды, пыльная простая мантия и шрамы на лице и на теле. В Империи таких лордов, последышей войны, тоже хватало. Жили они где-нибудь в глуши, с людьми общались мало и неохотно, дни посвящая в основном переживанию былого. Кто-то не мог отпустить погибших друзей, кого-то терзали погибшие враги — а большинство просто покалечилось об войну и теперь нуждалось в помощи специалистов, которую получать не желало. Искать помощи — это ведь мораль рабов, господа преодолевают препятствия сами.

Или не преодолевают. Второе получается чаще.

Варрен, впрочем, на общем фоне был ещё не совсем безнадёжен. У него была работа — раскопки какого-то комплекса на Балморре. Были силы общаться с людьми. Была даже вера в лучшее, достаточная, чтобы участвовать в бредовом плане поимки и насильственного просветления Императора. Но общаться с ним было всё равно неуютно: Ран ещё не умел не думать, в чьей крови по локоть руки его собеседника.

— Забавно, всё же, кому люди посвящают храмы, — доверительно сказал он Редвину, когда они шли вдоль длинной, украшенной побитым фризом стены. — Например, местные жители очень почитают джедая Кель-Дрому. Знаете за что?

Редвин покачал головой.

— За то, что менял стороны, оставаясь собой. Джедаи, ситы, краты, ситы, джедаи... местным жителям кажется, что это добродетель, это подвиг: следовать своим путём, своей выгоде, меняя союзников. Говоришь им: но ведь это не было силой Кель-Дромы, это была его слабость, его грех, который он искупал. Не слушают, только смеются. Такие люди.

— И мы их от Империи защищаем? Зачем?! — изумилась девица Карсен. — Пусть туда валят, выгоду искать.

Глаза у Седору стали очень невесёлыми:

— Затем, дитя, что мы — джедаи. Наше дело — не судить, а защищать. Судят пусть судьи, на то они и посажены... — он присел на камень. — Сейчас они молятся на хитрого Кель-Дрому, до того молились на Гэва Дарагона, я слышал, а до того... вот если сумеем расшифровать это вот, — он кивнул на неровную ленту надписи под фризом, — узнаем. Но что важно, знаешь, дитя? Что строили храмы не те, кто заключал и перезаключал союзы. Строили храмы те, кто пахал поля, кто работал на заводах от зари до зари, те, на чьих плечах лежала эта распроклятая планета. Те, ради кого мы здесь. Ради кого мы должны закончить наконец войну в тысячи лет длинной и подарить Галактике мир.

«Если сумеем расшифровать...» — Ран подавил усмешку: тема разговора не позволяла. Осторожно провёл кончиками пальцев по знакам на камне. «Ра-ри-рэ-тэ-ра-ри-нэ-тэ-ра-ри-нэ-рэ» — ранняя слоговая азбука, застрявшая на полпути между ситской и арканианской, центральский провинциальный диалект: «Прекрасный, возлюбленный, единственный». Будь это что-нибудь другое, впрочем, пришлось бы помаяться: и диалект, и способ записи изрядно искажали звучание староситского, но эти слова...

Нет, нельзя. Если сейчас он позволит себе прошептать молитву — такую простую, такую привычную, так легко приходящую на уста, — девица Карсен может её услышать и понять, и тогда ненужных вопросов не избежать...

И всё же, про себя он повторил: «H'ell Alla'in, ya'lithe Alla'in — ill'ete, inn'ete, inn'ere Alla'in, berg'ael Alla'in, mimen'et Alla'in»[1] — просто на всякий случай, чтобы древний и капризный бог не обиделся, что его не почтили при встрече.

— Хозяева мира меняются, дитя — их слуги остаются, и работа их не меняется от хозяина к хозяину.

— Но тогда и Республика ничего не изменит? — нахмурилась Карсен.

— Республика может измениться сама, — возразил Седору. — Она стоит на вере в права разумных существ, на их надежде создать справедливое, лучшее, добродетельное правительство. Она может однажды из хозяина стать другом, помощником, соработником.

«Наивный старик». Но впрочем, разве не лучше наивный, чем подлый? Наивного можно простить. Наивного можно попробовать полюбить, — а рыцарь Редвин, просто по натуре своей, должен полюбить этого старика.

* * *

Видеосигнал со стороны Вестника работал довольно неплохо, пусть и не без помех. Беловолосый, белокожий и белоглазый арканианин выглядел растерянным и напуганным, а одежда его была в ужасном беспорядке — словно её сначала изваляли в грязи, потом отстирали как попало и высушили прямо на себе. Сложно было даже вообразить, как прилично воспитанный юноша, способный позволить себе подобную одежду, мог довести её до подобного состояния.

«Пустое». Серевин медленно выдохнул. Сердце, как всегда в преддверии исполнения пророчества, безумно колотилось, виски стягивала невидимая лента: страх, старый приятель, подстёгивал и сковывал одновременно.

— Я слушаю, — сказал он.

У юноши дёрнулась тиком щека.

— Брат, я должен сказать. Мой корабль захвачен людьми, называющими себя Братством Ревана. Но я не знаю этих людей. Я уверен, что они не братья нам. Не сёстры.

— Спокойнее, — ответил Серевин, мягко и снисходительно улыбнувшись: пусть его и не видно, улыбка всегда слышна в голосе. — Ты боишься; хорошо. Теперь обрати страх себе на пользу: сделай его своим доспехом, своим мечом, — он знал, о чём говорил.

Арканианин помотал головой:

— Я не боюсь, — солгал он. — Я просто растерян. Я не знаю, могу ли выполнять их приказы.

— Ты их заложник, не так ли?

Кивнул.

— Тогда ты должен выполнять их приказы, пока не сможешь переломить ситуацию в свою пользу. Чего они хотят от тебя?

— Я должен не пустить Гнев Императора на Балморру.

— Гнев Императора?

— Да, женщину по имени Ронвен Рантаал. Она направляется туда, но поскольку я... невольно задел её за живое, она, кажется, считает меня приоритетной целью.

— Откуда ты знаешь?

— Так сказали захватчики. Она будет охотиться за мной, и это отвлечёт её от Балморры. Это слова Учителя, — прибавил он и тут же поправился: — По их словам, это слова Учителя.

«Слова, слова, слова... кем бы ты ни был, риторика — точно не твоё сильное место». Там, где недавно была почти паника, ломин-пеной вскипало торжество. Оружие, которое принёс ему вестник, было совсем неожиданного сорта, но от того не менее действенным. «Это оружие, которое мне более чем по руке».

— Учителя, значит? Они сказали, что именно он указал им на женщину-Гнева?

— Да. Поэтому они так уверены в себе и своих планах. Брат, что делать мне?

Кровь шумела в ушах, но теперь совсем иначе — в ритме будущей победы. Незримая игровая доска повернулась к нему выигрышной стороной, и фигуры встали точно как нужно.

— Подчиниться до срока. Подчинить их, когда придёт срок. Не отчаиваться. Верить в Учителя.

Такие простые и банальные вещи — и так немногие вовремя вспоминают о них.

— Да сохранит и да направит тебя Сила, — пусть невидимый, он благословил младшего брата.

Весть пришла, оружие в руке, можно завершать беседу.

— Да сохранит и да направит Сила тебя, старший брат, — арканианин поклонился и послушно выключил сигнал.

Теперь пришло время совершить омовение, перечесать волосы, подобрать одежду поприличнее — и связаться с родственничком. Тому точно будет интересно узнать, что, по словам Ревана, Император уже избрал себе новый Гнев.

[1] "Увидь нас, Бледный Юноша, услышь наши молитвы — прекрасный, возлюбленный, единственный Бледный Юноша, [владыка] белого ветра, Бледный Юноша, неспешно идущий Бледный Юноша". Молитва божеству смерти, по верованиям ситов, отводящая смертельную опасность.