Потомки лорда Каллига (джен)

Тристен считал свои прежние сны цветными. Глупец: настоящий цвет выедал глаза не хуже кислоты. От него болела голова, от него кипела кровь и бешено билось сердце. Цветной мир был лишён привычной ясности — краски перекрывали всё. Там, где раньше были ясные, чёткие образы — теперь были лишь пятна цвета, где были сияющие сущности — теперь была лишь грубая плотная материя.

Человек на его месте мог бы закрыть глаза. Опустить ресницы. Смежить веки.

Тристен был миралукой.

Для него не было спасения.

Не было выхода.

Только буйство цвета.

* * *

Риан тяжело вздохнул: Тай Кордан был опять навеселе.

Впрочем, проще было бы сказать, когда он не был. Если этот человек пил каф, то кореллианский[1]; если шай — то татуинский. В остальное время у него в руке был неизменный стакан с чем-то светящимся, или разноцветным, или просто вонявшим спиртом на всю кают-компанию. Как и все ситы, Риан пьянство и пьяниц не терпел. Как и все пьяницы, Кордан вечно пытался разделить свой порок хоть с кем-нибудь.

Но ещё больше — опять же, как всякий пьяница — Кордан любил потрепать языком и опрокинуть на кого-нибудь ушат своей сомнительной мудрости. Если Риану пока удавалось сравнительно благополучно избегать его атак, то бедняжка Дорн уже не первый раз оказалась зажата между столом, стеной и назойливой мудростью.

— Вот ты предлагала мне стать героем... — говорил Кордан своим несколько неровным голосом. — А знаешь, что это значит? Это значит проиграть. Потому что только проигравшие становятся героями, девочка. Победитель может получить славу, может получить власть... но проигравший, он будет героем. Никто не сочиняет поэмы о победителях. На них всем плевать. Вот про вашего Аджанту, много про него пишут? А про Заговор Роз[2]?

Риан оценил пример: достаточно яркий, наглядный и имперский. Пьяный или нет, некоторый рассудок бывший министр определённо сохранял. Ситы могли почитать Леворукого, но восхищались они Белокурой Асгейр и Каджаром с Чёрной Реки. Подобно снегу, что с небес на землю падает, кружась, — кто не заплачет, глядя, как в тишине храма, на коленях у Ниав, умирает последний истинный сит...

— А вы смотрели "Гибель Каджара"?! — вот и офицер Дорн вспомнила, конечно, именно этот момент.

— Читал, — ответил Кордан. — Не люблю театр.

— Почему? — и верно, почему? В Империи вот театр любили все.

— Пустое враньё и притворство, как и кино, — пожал плечами балморреанин. — Захочу посмотреть, как профи кривляются и лгут за дорогие деньги — включу трансляцию из Сената. Или пойду на очередной саммит правительств в изгнании... короче, сама понимаешь. А почитать всякое я люблю, да.

Он пропустил между пальцами кубик голокрона и задумчиво повторил:

— Ты как снег, как холодный пылающий снег... какие слова, а, офицер? Лорд Аран остаётся жив и рассказывает всем свою историю, лорд Асгейр живой уходит в Золотой Город и забирает с собой верных друзей, а Каджар? Брошенный, отвергнутый, забытый, он умирает на руках у женщины, так и не выбравшей между ним и Аджантой. Неудачник, верно? Но помним мы именно его. А скажи, кого будут помнить, когда упадёт с неба тьма?

Кордан осушил стакан, махнул рукой и ушёл к себе в каюту, оставив Риана и офицера Дорн в недоумённом молчании.

* * *

Чья-то ладонь опустилась на измученные глазницы, избавив Тристена от мучений, подарив блаженную темноту. Тёплая, сухая. С жёсткими, мозолистыми пальцами. Щёку холодил металл тяжёлого наруча.

— Учитель? — спросил он, потому что сейчас ни в чём не мог быть уверен.

— Ученик, — ответил знакомый голос. — Вечный ученик, братец.

Тристен невольно улыбнулся.

— Я думал, мне опять снится учитель Дарах... мне часто снятся с ним цветные сны, знаешь?

— Ты говорил, — брат не убирал руки. — Но сейчас ты не спишь.

— Не сплю. Расскажешь, что со мной? Я... ничего не вижу, потому что вижу слишком много, понимаешь?

Тепло ладони успокаивало. Тёмнота успокаивала. Они отгоняли страшную пустоту, безликую и жадную.

— Как я здесь оказался? — продолжал Тристен. — Я был на переговорах...

— Тебя принесла офицер Дорн. Она очень волновалась. Сказала, ты внезапно закричал и потерял сознание. Что произошло?

Тристен помотал головой:

— Я сам не знаю! Там была та женщина... Тай Кордан... — множество рыжих косиц, смуглая кожа и равнодушные винно-красные глаза, слишком много цвета и слишком мало реальности, — я хотел понять, что ей на самом деле нужно. Переговоры... они были для неё просто игрой. Она знала заранее, что согласится. Знала, что ей необходимо согласиться. Мне было интересно, почему. Я заглянул, потом заглянул глубже, и...

Чего ты хочешь? — Тишины.

— Ты ведь знаешь легенды о чёрной тени, которая пришла на Катарр? Владыка Голод, после которого не осталось ничего, только выжженная земля, пыль и пепел? Голос, который шепчет в наших снах — «Придёт день, и я вернусь, придёт день моего насыщения»? Я видел его в душе у той женщины.

Если хочешь меня понять, смотри моими глазами.

Это ли Владыка Голод сделал с Визас Марр? В этом ли был корень её безумия — в том, что она увидела мир, полный цвета и бесцветности, света и теней, мир, который видят лишённые истинного зрения? И зачем он это сделал — просто из пустой жестокости? Или случайно, в силу своей природы?

Слишком много вопросов, слишком мало ответов.

— Скажи, это надолго, Нокс?

Ладонь поднялась с его глаз и мир снова наполнился цветом. Он не знал и не думал, что у брата такая красная кожа, такие чёрные узоры, такие лиловые одежды. Все эти слова — красный, чёрный, лиловый — были для него лишь иероглифами, значками без особенного смысла.

А потом снова пришла благословенная темнота, мягкое касание тёплой шелковой ткани.

— Боюсь, я не смогу тебе помочь чем-то, кроме такой вот малости, — ответил брат. — Это ведь не болезнь, это просто... изменение, дар, а не проклятье.

— Дар, несущий безумие? — усомнился Тристен.

— Как и многие другие дары, — грустно ответил Нокс. — Но пока у тебя есть эта повязка, ты сможешь хотя бы переставать видеть по желанию. Может быть — я думаю — со временем всё стабилизируется. Есть же четырёхглазые.

«И каждый первый из них болен на голову».

— Всё равно спасибо. Мне правда гораздо легче, — искренне сказал он, потому что темнота в самом деле была лучше... этого вот.

— Попробуй поспать? Тебе надо отдохнуть, — запястье кольнуло болью и по жилам разлился искусственно созданный покой.

В самом деле, почему не заснуть? Сон ведь лечит...

* * *

Мастера Дараса Фейна на Шаддаа знали хорошо.

Больные и несчастные шли к Целителю; озлобленные и усталые от несправедливости — к Фейну, который умел добиваться справедливости и умел успокаивать мятущиеся сердца. Он учил прощению жаждавших мести, он учил надежде утративших веру.

А теперь он вёл в бой армию лишённых воли бедняков. Другие хотя бы обещали что-нибудь своим пешкам — деньги, свободу, отдых от бесконечной работы. Фейн — нынешний Фейн — просто командовал.

Талант у него такой был.

— Ненавижу это, — сказал Таранчик. — Пара слов, взмах ладонью, и нет уже человека, так, робот. Не дроид даже.

Кейн был с ним совершенно согласен.

Грустно и смешно было смотреть, какая растерянность написалась на лице Фейна, когда он не смог приказать им. Не потому, что так уж велика была сила воли что у Кейна, что тем паче у Таранчика.

Просто крохотный чип, вживлённый в висок. Технологическая игрушка работы старого распутника и его голографической подружки. Какой позор для джедая, проиграть такой малости!

— Ты не понимаешь, — говорил Фейн. — Надвигается тьма. Мы не можем остаться к ней равнодушны, мы должны сопротивляться. Должны сражаться. Нам необходима ненависть, она проведёт нас сквозь тьму, она она как огонь...

Таранчик раздражённо помотал головой:

— Дарас, тьма не может быть как огонь. Он светит. Она нет.

— Метафора, — отмахнулся он. — Вам, технарям, не понять. Это для нас, одарённых... пойми, рыцарь... как тебя?

— Кейн, — ответил он. — Кейн Джет.

— Рыцарь Джет, это тьма. Она уже близко. Она у нас за спиной, и уйти от неё невозможно, только сражаться. А чтобы сражаться, рыцарь, нужна армия, верно?

Кейн промолчал. Ответил опять Таранчик:

— Чтобы сражаться, нужно знание, Дарас. С кем сражаешься. Зачем. Почему. Такие вот простые вещи.

Фейн наморщил нос. Видимо, это тоже было что-то недостаточно метафорическое и слишком технарьское. Что ж, Кейн в данный момент предпочитал быть технарём.

— Тьма, Седракс, — фамилия у Таранчика тоже была не подарок. — Понимаешь?

— Нет, — сухо ответил тот.

Разговор не имел смысла, и они все это понимали.

— Он в самом деле болен, — грустно сказала Праздничек.

— Я единственный, кто здесь здоров! — крикнул Фейн обиженно.

Кейн протянул к нему руки и поставил щит.

* * *

На сей раз это был и в самом деле учитель. И учитель куда-то спешил.

Среди звёзд вилась лёгкая, невесомая дорога, белые линии среди черноты, и учитель широким своим шагом шёл по ней, пока впереди не показалась Нар Шаддаа, крохотный оранжевый шарик, переливающийся тысячей искр.

— Смотри, Жойез, — сказал учитель.

И Тристен увидел. Среди тысячи искр пульсировало крохотное тёмное пятнышко. Оно не разрасталось. Не стремилось затмить искры. Нет, оно тянулось... куда-то к ним, сюда, наверх.

— Это она, — сказал учитель. — Чума. Видишь, Жойез?

Тёмное щупальце с Шаддаа тянулось через множество миров, сплеталось с другими себе подобными в клейкую паутину — вокруг Алдераана, к Татуину... к Балморре, над которой собиралась огромная тяжёлая туча. И по этой паутине спешила женщина — не Тай Кордан, нет, совсем другая, в пёстрой юбке и в очках-гогглах с толстыми стёклами.

Спешила добавить в тучу темноты.

— Ты ведь джедай, Жойез, — сказал учитель.

И это значило: ты знаешь, что делать.

____________________

[1] Кореллианский каф, татуинский шай — шай и каф с большим добавлением крепкого алкоголя.

[2] Неудавшийся заговор, составленный сторонниками династии Адаса и телохранительницей последнего короля Азуры против власти Аджанты. Его участники стали героями множества опер, посвящённых красоте их проигрыша и гибели. Известен из книги "Обелиск Памяти", посмертно опубликованной единственным выжившим участником — лордом Араном.